Прометеус

До пробуждения осталось: 1 год 11 месяцев 14 дней 23 часа 5 минут

        Нет ничего. Вокруг неё нет ничего, кроме тепла. Липкой, вязкой темноты, склеивающей кожу между пальцами. Сознание бродит по окраинам мозга, рассыпается фрагментами на неровные части.          Успокоение.         Она больше никуда не идёт. Ни о чём не волнуется.          Здесь нет страданий и смерти. Нет боли. Прошлого и будущего не существует. Только точка в настоящем — зависшая пуля, не достигшая цели.         Нет ничего.         Она хочет застрять в этом трансе навсегда. Этот анабиоз — её спасение.         Где-то на задворках её воспалённого мозга — ощущение. Первое за долгое время, проведённое здесь. Оно стучит по скорлупке черепа, не позволяя погружаться глубже в сон.         Чудовищный холод.          Её сознание тянется к этому ощущению, как мотылёк к свету. Бросается, исступлённо бьётся в стекло.         За зловонием изо рта следует головная боль. Копошение. Глухо.       «Гермиона». Это её имя?       «Грейнджер», — голос окликает её.  

Кажется, это её фамилия.

        «Грейнджер», — настойчиво. Где-то за спиной, словно сквозь толстое стекло.         Гермиона не хочет просыпаться. Будет ли ей больно, когда она откроет глаза?  

Будет. Очень больно.

      «Не делай этого, — пищит мозг, — Засыпай. Засыпай. Засыпай.».         Её ждут — кто-то трясёт за плечо. Из-за тела ряды мыслей рушатся.         «Грейнджер».       «Грейнджер».       «Грейнджер».         Яркая пурпурная вспышка — Гермиона выныривает из тьмы.         — …облин. Вставай!         Колючий воздух обжигает лёгкие. В области затылка пульсирует боль. Она сглатывает, ощущая как вязкая, густая слюна смачивает сухое горло.          — Грейнджер! Очнись, гоблин тебя дери!         Запястье ноет из-за тяжести. Оно вывернуто. Гермиона вынимает руку из-под бока. Опирается на кулак, прикусывая щёку от боли и отталкиваясь от холодной поверхности. Плечо хрустит. Она пытается нащупать ориентир. Пятерня тянется вперёд, чтобы раскрыться растопыренными пальцами и зачерпнуть воздух, но врезается во что-то твёрдое и объёмное. Спустя некоторое время Гермиона различает очертания собственной ладони, а под ней острое колено, обтянутое тканью. Под дыркой виднеется мокрая красная ссадина. Сверху — глаза, загнанные и потерянные. Человек с осторожностью касается её щеки, большим пальцем стирая грязь. Прикосновение шершавое, но приятное. Гермиона принимает его, склоняясь к руке и несколько раз моргая.                Мир вокруг расплывается градиентом теней. Грудь сдавливает. Затылок саднит, и она тут же касается волос рукой. На пальцах остаётся противная влага.         Кровь. Кто-то ударил её?         Она смотрит на ладонь, наполовину освещённую голубым светом, наполовину скрытую тенью-решетом. Тёмная капля течёт по линии жизни, скатываясь на запястье и теряясь из виду. Под ногтями древняя-древняя грязь.         Человек убирает руку и отползает в сторону, кашляя, словно курильщик. Серая кожа. Потрёпанная форма. Гермиона следит за гримасой боли на грязном лице — Малфой.       Драккл! Они с Малфоем…         Она резко перемещается от него к противоположной стене, желая оказаться как можно дальше.   

Они с Малфоем ищут что-то… Что они ищут?

 

      От боли в центре головы Гермиона упирается в колени, открывая и закрывая глаза. Нужный ответ маячит перед ней, как муха, не давая себя прихлопнуть.         — Наконец-то, — зло фыркает Малфой, прижимаясь затылком к камням. С выдохом из его рта вырывается вымученный хрип и облачко пара. — Добро пожаловать!         Память пытается восстановить цепочку событий — Гермиона глубоко вздыхает, пытаясь сосредоточиться. Она обнимает себя руками, чтобы сохранить немного тепла.

 

Они ищут… Что-то очень нужное. Необходимое!

        Гермиона раскачивается, начиная перебирать фразы про себя.         — А я говорил тебе! Грейнджер? — слабый голос Малфоя звучит озадаченно. — Ты выглядишь… Твой грёбаный шёпот давит на мозги!         — Тихо! — шипит она, бросая на него злой взгляд. — Помолчи!          Малфой, кажется, раздражён: отворачивается от неё, кривя губы.

Кажется, они пытаются... Вирус… Вирус сжирает магию.

Почему же никак не удаётся найти след той истинной мысли?

      Они пытаются выяснить, откуда появилась зараза. Вакцина! Они хотят найти нулевого пациента, чтобы сделать вакцину!         Её озаряет. Все события, скрытые туманом, выстраиваются в чёткий логический ряд. Вчера она предлагает Малфою переночевать у аса, а старик обманывает их. Сейчас их шансы узнать, что именно происходит, возрастают — они в центре происходящего, пусть Малфой, скорее всего, кроет её трехэтажным матом. В тот миг, когда ас рассказывает историю, страх паутиной опутывает её. Гермиона задерживает дыхание. Через секунду что-то тяжёлое ударяет в затылок. Последнее, что она видит, — рывок Малфоя в её направлении. Режущая боль и темнота.

Сколько она была без сознания?

        — На… Насколько давно ты очнулся? — хрипло спрашивает она Малфоя, спотыкаясь на первом же слове. Связки скрипят, выдавая звук за звуком. Холод проникает под свитер, заставая её врасплох.         — Десять минут назад? — светлые брови сходятся у переносицы, и он шумно сглатывает. Частое хриплое дыхание, почти сипение. Гермиона замечает расплывчатое синее пятно на его скуле.         — Сколько мы тут? — спрашивает она, поднимая взгляд к низкому потолку. В лёгких оседает отвратительная сырость.         — Хер знает, Грейнджер. Видишь где-то часы? — злится Малфой, жестоком обводы стены. Это движение вызывает у него стон, и он замирает, стараясь избегать резкой смены положения.         — Нет, — одними губами произносит Гермиона, задерживая взгляд на каменной кладке: серые кирпичи один за одним выстраиваются в чёткие ряды, словно молекулы известняка рвутся сжать узников между стен. Две деревянные кушетки, закреплённые цепями, никак не вяжутся в её голове со сном. Два колючих ужасающих одеяла, пропитанных отвратительным гнилостным запахом влаги. Лучшие условия для проживания.       — Именно. Сделай выводы.         За нарами — ржавая раковина с отколотым краем. Махина-дверь охраняет выход. Кусок тупого железа с запертой створкой в центре. Помещение не больше чулана для швабр в больнице — настолько узкое, что ей становится трудно дышать. Она обращает внимание на круглое окно в одной из стен. Вполне можно дотянуться, даже с её ростом. Сквозь решётку в камеру льётся свет луны. Единственное, что рассеивает мрак.         Рука пытается нащупать палочку. Когда пальцы не находят её в кармане, внутренности Гермионы сжимаются в комок. Её сумка, скорее всего, у похитителей. Она обезоружена.         — Палочки? — Малфой отрицательно качает головой.       Два беспомощных узника в камере на краю света. Лучше бы она не приходила в сознание.         — Вещи? — тот же ответ.           Значит, их держат, как заложников. Зачем кому-то два бесполезных мага? К чему это всё? Лишать их свободы, чтобы что? Устроить международный скандал. Вряд ли владельцы этого места хотят привлечь к себе лишнее внимание.         Потерять свободу передвижения — хуже, чем, например, лишиться ноги. Пока против воли тебя не запирают в многовековой коробке, ты не осознаешь, насколько это важно. Гермиона не хочет быть скованной камнем. Не желает находиться здесь с Малфоем. Ей надо выбираться из тюрьмы — она ничего не сделала.         До войны к заключённым Гермиона всегда испытывала презрение. Будто на подкорке каждого мага с рождения высекают страх оказаться среди тех, кого исключают из общества. Довольно долго переосмыслить статус «обвиняемый» : немыслимо для неё. Логично, если тебя отправляют в тюрьму, то ты виноват и подлежишь наказанию. Тем не менее, мир оказывается куда сложнее любых расписанных в книгах правил. После войны утверждать справедливость обвинений — лицемерие. Система сжирает всех, виновных и невинных. Гермиона не раз убеждается в этом, присутствуя на заседаниях суда. Каждый раз сомнения роем окручивают мысли, и ты перестаёшь быть объективным. Победителей не судят, но и они судить не должны.         Мерлин, тюрьма. Они узники в месте, о котором знает всего несколько человек на планете. Это должно окупиться в будущем. Иначе она не пошла бы на этот риск.         Она снова смотрит на Драко, на этот раз придвигаясь к нему ближе. Несколько минут они проводят в полном молчании, буравя друг друга взглядами. Гермиона — с недоумением, а Малфой — с любопытством.         — Как думаешь… Зачем он это сделал? — глупый вопрос. Тем не менее, она всё равно обращается к Малфою, стараясь завязать разговор. От неловкой тишины между ними хочется лезть на стену.         — Серьёзно, Грейнджер? — закатывает Малфой воспалённые глаза, снова прижимая руку к рёбрам. На его лице отражается гримаса боли. — Тебе настолько отбило мозги? В его действиях нет логики. Я предупреждал тебя! У всех асов давно отлетела крыша.         Он заканчивает разговор, меняя позу. Рукой поддерживая себя за бок, напрягаясь от поворота.         — Что с тобой?          — Ничего, — Гермиона прищуривается, наблюдая как Малфой прикрывает веки, закусывая нижнюю губу. Он ранен. Выглядит утомлённым. Уровень яда в его высказываниях понижен, а движения не скоординированы.         — Я вижу, что что-то не так, — твёрдо бросает она, передвигаясь к нему на коленях. Не проходит и секунды, как ладони тянутся к туловищу, на что Малфой выставляет вперёд локоть. Защищается. Гермиона готова его осмотреть. К чему это всё? Хотя она бы помогла любому в данной ситуации.         — Прекрати, Грейнджер! Это не имеет значения, — шипит он, пытаясь не дать её ладоням коснуться формы. — Да блять, Грейнджер!          От резкого толчка она падает, больно ударяясь копчиком об землю. От реакции Малфоя горечь оседает в горле, формируя плотный ком.       Неужели он всё ещё боится касаться её из-за крови? Все эти нелепые утверждения чистокровных о том, что маглорождённые высасывают из волшебников магию. Как только им удаётся найти рациональное объяснение своему безумию! Вполне возможно, что он всё ещё предан этим идеалам. Мерлин, если это так, то всё ещё хуже, чем она предполагала.         — Чёрт! Прости… — его голос надламывается. — Я не… Не важно… Просто не трогай меня.         Она поднимает на него глаза, на секунду улавливая виноватое выражение. Как только он ловит её взгляд, тут же меняет мимику на враждебную. Это первое «прости», которое вылетает из его рта за всё время их знакомства. И вместе с ним внутри Гермионы что-то замедляется, выбивая её мысли из крутящихся спиралей. Возмущение и гнев исчезают, сменяясь растерянностью.         — У тебя треснуты рёбра, —  выдавливает она, скрещивая ноги в позе лотоса и добавляя неуверенное: — Может быть. Мне надо осмотреть тебя.         После её слов он резко дёргает головой, поворачиваясь к Гермионе профилем:       — Не важно.         — Это… Это сделал ас? Он бил тебя?         Малфой молчит, продолжая делать частые хрипящие вдохи.         — Я могу помочь…         — Блять, знаешь, Грейнджер, ты гораздо больше нравилась мне без сознания! — бросает он ей, прожигая взглядом её лицо. — Повторяю, я не нуждаюсь в твоей помощи.          — Прекрати. Я могу тебя осмотреть.         — Нет! Отвали! — рычит Малфой, и на секунду его лицо искажается отчаянием. — Единственное, что тебя должно волновать, Грейнджер, — побег! Думай головой, иначе, клянусь Цирцеей, я прикончу тебя.          Гермиона опускает руки, поджимая губы. Видимо, всё-таки она зря рассчитывает на его здравомыслие. Вся эта вежливость в начале — услуга Гарри. На самом деле, он был бы рад, умри она здесь. Гермиона задирает подбородок, перевязывая волосы в тугой хвост резинкой с руки. Собирается с духом, чтобы отразить любые его обвинения.         — Возможно, мы сможем… Это наш шанс узнать больше о лекарстве, ты понимаешь? Нам нельзя просто сбежать.         — Ты отбитая?         — Нет.         — А по словам — ещё как.         — Ты забываешь, Малфой, ради чего именно мы здесь! — она тут же поправляет себя. — Ради чего я здесь!         — Не забываю! — отчеканивает Малфой, кашляя. — Нет, Грейнджер! Не забываю! Но мы ничего не сможем сделать, пока не выйдем из этого погреба, гоблин его дери!          — Почему ты тогда ведёшь себя так?         — Потому что ты не слушаешь меня! Ты не слушаешь никого, кроме себя!         — А я должна? Кто ты такой, Малфой? — она скрещивает руки на груди, снова поджимая губы. — У меня есть хоть одно основание доверять тебе? Ты даже не можешь принять мою помощь! Я для тебя слишком грязная? Или что?         Он молчит. Его лицо не выражает ни одной эмоции. Видимо, он всё ещё беспокоится о чистоте крови. Не иначе.         «Грязнокровка. Грязнокровка», — проносятся в голове Гермионы разные голоса, но его — звучит громче и отчётливее всех остальных.         — Я справлюсь и без тебя, — бросает она ему, на что он закатывает глаза, сжимая зубы. — Что, в конце концов, ещё можно ожидать от бывшего Пожирателя смерти.         Со стороны Малфоя слышится короткий безнадёжный смешок. Гермиона опускает глаза, передёргивая плечами и желая исчезнуть из камеры.  

 

До пробуждения осталось: 1 год 11 месяцев 14 дней 10 часов 2 минуты

        Блейз наблюдает, как Падма склоняется над сестрой, обводя её дымящимся вереском. Медовый запах распространяется по первому этажу, не оставляя свежего воздуха. Не впечатляет. Что бы это ни значило, Блейз вынужден вдыхать пряный дым в ноздри, морщась от его насыщенности. Чистый воздух нравится ему куда больше.         Погода на острове меняется после того, как Лонгботтом исчезает вместе с Драко и Грейнджер. Солнце покидает их. Небо затягивают ртутные облака. Ливень льёт сутками. Несмотря на то, что смертельная зараза спит в банках в соседней комнате, Блейзу нравится проводить тут время. Рядом с Падмой, которая ухаживает за больными и много читает. Блейз же просто изучает остров, бессмысленно бродя по пляжу и гадая, когда он увидит друзей в следующий раз.         — Что это? — подходит он к Патил, ловя её взгляд и усаживаясь на железную спинку кровати. Та откладывает дымящийся букет на стол, погасив горение палочкой. Несколько раз моргает, прежде чем повернуть голову к Блейзу. Эти глаза — они поглощают его. Каждый раз, когда Падма смотрит на него, он вспоминает, как спас её тогда. Есть в этих зрачках, радужке и роговице нечто, что завораживает его. Сейчас он видит проблеск вины. Она корит себя за то, что оставила Дина в больнице. Опять. Блейз не знает, что сказать.       — Детство, — одними губами произносит Падма, прикасаясь к сухим веткам и тяжело вздыхая. — Давно забытая традиция.         Блейз вопросительно поднимает брови и, не сдержавшись, говорит:       — Пахнет отвратно. Настолько сладко, что, знаешь, зубы скрипят.         Падма грустно улыбается, ничего не отвечая. Она тяжело вздыхает, вставая со стула у кровати и поправляя капельницу сестры.          — Вереск по поверьям очищает лёгкие, лечит дыхательные пути.         — И ты в это веришь, детка? — с усмешкой спрашивает её Блейз. — По мне, только одна трава способна излечить душу, помутняя…         — Родители часто сжигали благовония, когда мы болели. Сейчас я даже не знаю, где они, — она перебивает его, не давая закончить. — Я не из тех, кто верит в чудо, Забини. Но иногда частичка чуда необходима каждому. В том числе и тебе.         — Мне? — спрашивает Блейз, повышая голос. — Мне, малышка, необходимо только одно.         Он достаёт обезболивающее из кармана, показывая ей и отпивая из склянки. Падма прищуривается, никак не комментируя его действия. Кажется, в её глазах читается: «Кретин». На самом деле, больше этого его интересует потёртая фляга в другом кармане. Манит его, каждый раз напоминая о себе особенной жаждой.         Последний раз она касается лба сестры, нежно проводя по нему пальцами. Блейз бросает взгляд на Нарциссу. Под её бумажной кожей пульсируют звезды выпуклых чёрных вен. Падма кивает ему на дверь, выключая свет.         — Надо проверить лабораторию.         — Только там не жги свои зловония.         — Благовония.         — Вовсе они не от слова «благо».  

 

До пробуждения осталось: 1 год 11 месяцев 13 дней 22 часа 2 минуты

        — Последний раз, Грейнджер! Мы могли узнать о нулевом гораздо больше, не затащи ты меня в этот ёбнутый дом!         — Мы бы просто ушли ни с чем, кретин!         День. Двадцать четыре часа взаимных обвинений. Оскорбления, которые вылетают раньше, чем Гермиона успевает закончить фразу. Они сожрут друг друга в этой камере. Наверное, ас знал это, раз засунул их сюда.         Малфой обвиняет её в импульсивности, а она его — в трусости. Им не удаётся построить разговор. Оба вспыхивают, как спички. От этого трещит голова, поэтому в какой-то момент Гермиона сдаётся и больше не реагирует на его уколы. Пальцы чертят линии по кирпичам. Она опять обходит камеру. Надутый Малфой бросает маленькие камни в стену, погружённый в собственные мысли. Они не замечают друг друга. Утро с первым лучом солнца ворует у них спасительную темноту, позволяющую не видеть лиц друг друга.         Гермиона пытается отвлечься, стараясь изучить каждый угол. Навряд ли она найдет что-то полезное, но так хотя бы быстрее тянется время. Пусть круги по камере не избавляют её от беспокойства, но позволяют забыть о холоде.         На стенах темницы много засечек: они не первые, кто был заключён тут. Надписи на исландском большими кривыми буквами опоясывают почти всю комнату. Руны повсюду. На деревянных нарах косые следы ногтей, небольшие короткие углубления. Будто тот, кого оттаскивали от дерева, цеплялся за доску, как за последний оплот надежды. Схематичный детский рисунок прямо в центре камеры: несколько детей на четвереньках бегают вокруг косматой длинной уродины-женщины. Гермиона хмурится, пытаясь понять, откуда он мог тут взяться. Немного дальше мальчик пытается отбиться от людей в позе собаки — жуткое зрелище. Его рот измазан застывшей карминной кровью. Видимо, настоящей. Море кривых цветов, нарисованных белыми мелками. Каляканье. Она изучает каждую иллюстрацию, понимая, что среди них нет ни одной сцены, где бы дети не исполняли главные роли.         Она недоумевает, почему именно так. Только если…       «Только если тут держали детей, а не взрослых», — шепчет ей внутренний голос.               Да быть такого не может. Нет, это глупость.         Она идёт в противоположную сторону камеры, начинает ощупывать дверь. Ничего, кроме кольца на том месте, где должен быть замок, она не находит. Идеально ровный кусок тупого железа.         Малфой перестаёт швырять камни в стену, глухо окликая её:       — Желаешь чем-то поделиться, Грейнджер?          Он хоть иногда умеет молчать?         Она все ещё злится на него, поэтому бросает резкое: «Нет». Дверь перед ней — цербер без пасти. Гермиона дёргает за кольцо в надежде, но то лишь ударяется об поверхность с глухим стуком. Дверь не открывается. Она пытается найти замочную скважину, но ладони упираются в плотные литые швы.         — Бесполезно. У тебя не получится открыть её.          Гермиона косится на Малфоя, обдумывая, стоит ли вообще вести с ним диалог. Она вздыхает, оборачиваясь к нему и складывая руки на груди.         — Ты так уверен?         Малфой бормочет что-то невнятное сам себе, прежде чем начать лениво тянуть слова: — Эти коробки проектировали архитекторы Лорда. Дверь изнутри открыть невозможно. Она зачарована так, что открывается магической печатью с обратной.         — А ты знаешь это, потому что…         — Потому что уже их видел, — грубо отрезает Малфой, вздыхая. — Не удивительно, что банши используют его технологии. Союзники херовы. Кто бы мог подумать.         Гермиона ничего не говорит, не зная, стоит ли спрашивать Малфоя о войне. Разговоры об этом не приветствует ни одна из сторон. Ни проигравшие, ни победители. Она двигается к окну, чтобы заглянуть в него. Малфой внимательно следит за ней. Забраться, используя выступающие внизу камни как опору, ей удаётся не сразу. С третьей попытки она цепляется за прутья решётки, но подошвы скользят, и Гермиона валится на пол. Ойкает, потирая ушибленную голень.         — Помочь, Грейнджер? — насмешливо спрашивает Малфой, изгибая бровь и прижимая руку к рёбрам, кашляя.          — Я отлично могу сама справиться, — шипит Гермиона, вставая с колен и отряхиваясь от пыли. — Мне не нужна твоя помощь. А тебе — моя.         — Как же, — хмыкает он, откидываясь назад и ухмыляясь сквозь поджатые от боли губы. — Валяй. Я же Пожиратель смерти… Что ещё можно ожидать от меня?         Именно. Она не хочет от него ничего ожидать. Так проще. Так легче не думать о тех изменениях, которые она слышит в его интонациях и словах. Малфой — Пожиратель смерти — отлично резонирует с её внутренним миром.         Гермиона садится напротив, давая себе перевести дыхание, прежде чем предпринять ещё одну попытку. Взгляд непроизвольно находит Малфоя. В мешках под глазами и сгорбленной позе она видит тень человека, который отбыл с ней на миссию. Тем не менее, это не лишает его былого обаяния. К её величайшему сожалению. Тёплый свет играет в его белых волосах, скользя по подбородку и кадыку. Дыхание остаётся прерывистым и частым.         То забытое щекочущее ощущение под рёбрами вновь просыпается в ней. Она пытается заглушить его, сглатывая и отводя взгляд.         Им необходимо найти выход, чтобы получить больше информации об асах и лекарстве. Только Малфой, кажется, не планирует содействовать ей. Ему, видимо, плевать на помощь её друзьям. За день он критикует каждое её действие либо осуждающе молчит. Не даёт осмотреть себя, какие бы аргументы она ни приводила ему. Если это не презрение к её происхождению, то что тогда?          Гермиона не понимает его. Если он не ненавидит её, то он просто упёртый тролль.         Мерлин, он насмехается над ней! От него невообразимо дождаться помощи или поддержки. Хотя Гермиона отлично понимает, что это не Гарри-её-лучший-друг-на-все-случаи-жизни. Это Малфой-заноза-в-заднице-при-каждом-удобном-случае. Хочется бросить несколько оскорблений ему в лицо. Гарри не следовало обращаться к нему за помощью. Она не должна была оказаться тут с ним.         Каждый раз от глумления Малфоя её кожа покрывается красными пятнами. Гермиона открывает рот, чтобы сказать ему, насколько он бесполезен и ужасен. В этот момент он облизывает сухие потрескавшиеся губы. Гермиона следит за движениями языка до момента, пока он не исчезает за ровными зубами. Малфой тянет уголок губ вверх. Грёбаная ямочка. Грёбаная ямочка, так аккуратно подчёркивающая уголок его рта.         — Грейнджер? — насмешливо спрашивает он, и Гермиона вздрагивает, резко отворачиваясь и прижимая руку ко лбу. Сердце бьётся в груди. Гермиона слышит его стук в ушах.         Под рёбрами теплеет.  

Она что… Только что пялилась? 

 

Нет. Она не могла пялиться. 

        Она в экстремальной ситуации. Её психика требует опоры. Её мозг воспринимает Малфоя, как способ справиться. Не стоит придавать этому значения — небольшой сдвиг в её голове пройдёт, когда она вернётся в безопасное место. Гермиона встаёт, пытается деть куда-то ставшие потными ладони, но не находит им места. Когда она поворачивается к Малфою, его хитрые глаза прищуриваются, обводя её от макушки до пят. Этот взгляд. Она не хочет, чтобы он так смотрел на неё.         Просто отвернись, Гермиона. Отвернись и занимайся своими делами.         — Я попробую ещё раз, — голос непривычно низок, поэтому она кашляет в кулак, пытаясь скрыть смущение.         — А я посмотрю, — тянет Малфой, подмигивая ей. Гермионе кажется, что за этим последует очередная колкость, но вместо этого он задумчиво выдаёт: — Ты можешь рассчитывать на мою молчаливую поддержку, Грейнджер.

 

Эта фраза не кажется смешной, несмотря на его саркастичный тон. Напротив, эти слова от него… Неуместные. Гермиона не до конца понимает, шутит ли он сейчас.

 

      Она хмурится. Их взгляды пересекаются. Долго держать зрительный контакт не получается: Гермиона сдаётся первая, отворачиваясь и проговаривая шёпотом:       — Хорошо.         — Хорошо, — вторит он ей через хрип, подходя к ней вплотную. — Оборачивайся, я подтолкну тебя.         — Что? — растерянно спрашивает Гермиона, закидывая голову, чтобы посмотреть ему в глаза. — Не надо. Это новый способ унизить меня или что?         — Я могу помочь тебе, Грейнджер.         — Ты еле дышишь.         — Я справлюсь.         — По-моему, мы уже выяснили, что ты боишься касаться меня. Поэтому давай просто… — она мнёт пальцы, опуская глаза вниз. — Давай забудем. Мне так же неприятно, как и тебе.         Он замирает в нелепой позе, прижимая ладонь к рёбрам. Открывает рот, хмурится и делает шаг назад.         — Ты понимаешь, какой бред ты сейчас несёшь?         От его наглости она теряется, пытаясь подобрать слова. Мерлин, почему с ним так сложно: неужели кто-то проклял её, чтобы оставить их один на один?         — Бред? Ты оттолкнул меня? Нет?         — Не потому, что я боюсь касаться тебя, Грейнджер.          — Зачем тогда? — спрашивает Гермиона, склоняя голову к плечу.         — Я не хочу пугать тебя, — быстро проговаривает он. — Вот и всё.         — Пугать?               — Да, — сдавленно проговаривает он, цепляясь за рёбра, будто ощущает приступ боли.         — Я целитель, Малфой. Чем ты меня можешь испугать?!          Он качает головой, облизывая губы. Молчит, когда она ждёт от него ответа. Всегда делает всё не вовремя.         Плевать. Она не собирается снова обсуждать это и тратить на него силы.         В конце концов, сделав несколько бессмысленных шагов туда-сюда, Гермиона сбегает к окну, спотыкаясь. Малфой издаёт смешок, похожий на крик умирающей чайки.          — К мандрагоре тебя, Малфой.         — Не убейся, Грейнджер.         Она не слушает его, переводя взгляд на каменные выступы и прутьях. Ей приходится сосредоточиться и приложить много усилий, чтобы удержаться при подтягивании. Мышцы перенапрягаются. Руки дрожат. Она ломает ноготь, и от этого палец пронзает боль.         Кончик носа ласкает солнечное тепло. А за прутьями, покрытыми ржавчиной, виднеются горы. Кварцевые шпили наслаиваются друг на друга, создавая лестницы и обрывы. В солнечном свете их тёмные вершины выглядят больными чудовищами. А между ними — равнина. Бескрайнее поле с серыми, словно останки покойников, цветами. Ей неприятно смотреть на бутоны: все они словно сотканы из человеческой кожи. Кое-где полуразрушенные дома выглядывают из тумана, как кочки.           А ещё они слишком далеко от земли. Сердце Гермионы тяжёлым камнем летит вниз. Она и представить себе не может, как они будут выбираться отсюда.         — Что там? — спрашивает Малфой, когда она спускается с каменного выступа. — Грейнджер?         Он подрывается с места, несколько секунд сжимая бок и морщась. Малфой делает к ней нескольких быстрых шагов, от чего она отходит назад. На его лице отражается нетерпение. Она убирает волосы с лица, вздыхает и сдавленно произносит:       — Горы. Мы очень далеко от земли.         — Сколько метров? — осторожно спрашивает Малфой, немного дёргая подбородком.         — Около ста?         — Гоблин! — со всей силы он пинает стену, чтобы потом тут же согнуться от боли и схватиться за бок. — Салазар! Драккловы реки!  

До пробуждения осталось: 1 год 11 месяцев 12 дней 8 часов 5 минут

        Этой книгой можно убить. Если бы Грейнджер была серийным убийцей, то она точно бы использовала её, как свое оружие.         Блейз протискивается за Патил в дверь, с наслаждением бросая фолиант на стол. Наконец-то.         «Волшебная генетика. Том II».         — Зачем они? — кривится Блейз, наблюдая как пушистые щенки выбегают из клеток, когда Падма приоткрывает заграждение. — Как Грейнджер, в целом, достала щенков-полуоборотней?          Один из маленьких волков огрызается на другого, кусая за холку. По лаборатории разносится визг. Большинство бежит к кормушке, словно стадо блеющих овец. Блейз кривится, когда один волчонок кусает его за штанину. Отвратительно милые существа. Но лучше бы крысы. Со слов Патил, их довезти не успели.         — Невилл выкупил их у одного из заводчиков диких волков за малую сумму. Они помогают следить за драконами, но эта партия так и не дошла в Хорватию из-за вируса. И в их жилах течёт волшебство: у них превосходное зрение и нюх.         — Для чего? — Блейз наблюдает, как Падма вытаскивает одного из щенков за холку, отцепляя от своры. — Как я знаю, они когда-то станут огромными. Огромные и страшные волки с клыками. Мерлин! Мы точно хотим их вскармливать?         Он садится, подбирая кусок мяса с пола.          — Исследование. Нам надо проследить, как развивается вирус. Он пагубно влияет на волшебные растения, — Падма кивает в сторону клумбы с чёрными сорняками. Два дня назад там вились светящиеся фиалки — Блейз сглатывает от вида склизкого месива, оставшегося от них. — Когда Гермиона вернётся, она сможет сделать анализ собранных данных.         — Думаешь, их ещё не укокошили? Драко — единственный благоразумный человек в этой компании. У всех остальных проблемы с градусом адекватности.         Падма сжимает переносицу, берёт шприц с чёрной кровью со стола и вкалывает его в холку скулящего щенка. Кажется, это тот же, в который она набирала кровь сестры несколькими часами ранее. Она левитирует ошейник с номером один, чтобы тот затянулся на шее животного. Щенок бежит к Блейзу, быстро сметая с ладони подобранное мясо.         — Думаю, они разберутся.         — Детка, ты же в курсе, что мы не сможем выйти без Лонгботтома отсюда, — разводит руками Блейз, после обтирая их салфеткой от слюней. — Запасы обновляются каждый месяц, но остров начнёт сжирать нас, по словам ботаника.         — Что ж, будем использовать это время с пользой. У нас полная неразбериха с вирусом! Нам надо сделать так, чтобы он прекратил уничтожать магию!         — А ты вирусолог или вроде того? По последним данным, ты была медсестрой и помогла мне спиздить из Мунго двух больных. Так что больше походишь на преступницу.         — Нет, я не вирусолог, — медлит она, прежде чем собраться с мыслями и выдать самую обнадёживающую вещь за всё время, — но Гермиона оставила литературу и инструкции.         — Не впечатляет, радость моя.         Блейз замечает, как напрягается её верхняя губа, когда он произносит эту фразу. Она явно пытается контролировать свои эмоции.         — Сколько у нас времени, перед тем как мы станем, как этот… — он всё никак не может оторвать взгляд от жуткой клумбы с протухшими сорняками, — великолепный навоз?         Падма отпускает щенка, прежде чем подойти к микроскопам и, выдавив кровь из пальца, запечатать её двумя стёклышками.         — Это я и пытаюсь узнать, Блейз. Давай сюда свою руку.         — Зачем это?! — он комично морщится, прижимая руку к груди. — Я не один из этих вечных проглотов, бегающих тут под ногами.         — Просто дай сюда руку!    

До пробуждения осталось: 1 год 11 месяцев 13 дней 2 часа 2 минуты

 

      Гермиона долго смотрит в одну точку перед собой. Упирается подбородком в колени, терзая взглядом изогнутую железную створку. Пытается расплавить грёбаное металлическое препятствие взглядом. Конечно же, оно так и остаётся на месте. Тем не менее, это лучше, чем наблюдать за сереющим Малфоем на соседней койке.         Единственное, что напоминает о его присутствии, — сиплое дыхание.         У неё нет иного выхода: либо смотришь вперёд, либо погружаешься в неловкие паузы, заполняющие узость комнаты. Ей не хочется решать, о чём именно с ним говорить. Нет желания тратить на это хоть каплю собственных сил: её мозг и так переполнен импульсами тревоги. А ещё невыносимо хочется спать, но каждый раз, когда она ложится на нары, начинает тонуть в собственных мыслях. Одеяло, кажется, совсем не греет, поэтому Гермиона обнимает себя руками. Будто это как-то поможет ей. Живот скручивает от голода до боли. Горло жжёт от жажды.         Недосказанность между ней и Малфоем растёт. Вместе с ней появляется напряжение. Каждый раз, когда Гермиона пытается что-то сказать, сразу прерывает себя на полуслове. Это бесмысленно — они просто снова наорут друг на друга, сорвав голос. Неуверенность в себе раскручивает эту центрифугу: Гермиона раздроблена в лопастях собственных чувств. Меланхолия и разочарование. Возможно, Малфой был прав. Им не стоило идти туда, а она просчиталась.         Больше всего её беспокоит вирус. Картинки его последствий вновь и вновь пролетают перед глазами, не давая ей сомкнуть глаз. Она боится, что темп заражения будет слишком быстр и они не смогут контролировать его. Переживает, что никогда больше не увидит родителей. Не сможет создать вакцину без жертв.       Один из вопросов, который терзает её: что произошло с Невиллом и Луной? Она надеется, что они не дошли до деревни. Тогда у них есть хоть небольшой шанс: если друзья вернутся и сообщат Гарри об их пропаже, то он отправит отряд и вытащит их отсюда. Но главное, они будут в безопасности.         Время не тянется — оно застывает. За часы, проведённые в камере, ничего не происходит. Кажется, даже воздух не двигается.         Это сводит с ума. Тишина. Напряжение, которое нитями связывает её и Малфоя в этой душащей тесноте. Никогда в своей жизни она не проводила столько времени с одним человеком. Ей хочется закрыть глаза и проснуться в своей уютной квартире. Пойти в Мунго, связавшись с Падмой по каминной сети, чтобы та принесла нужные зелья из Косой Аллеи. Вечером встретить Невилла, чтобы обменяться мыслями по новым лекарствам и напиться дешёвым вином.         Вместо этого сейчас она взаперти пялится в потолок на пару со своим бывшим школьным врагом.          Если честно, она не ненавидит Малфоя. Она ненавидела когда-то за то, кто он и что сделал. После войны всё меняется. Сейчас воспоминания притупляются в памяти, оттого их вражда не воспринимается так остро, как раньше. С другой стороны, она не доверяет ему. Ей мешают предубеждения, но разве она может с этим что-то сделать? Они недолюбливали друг друга с детства.          Его состояние вызывает жалость. Гермиона не может охарактеризовать то, что чувствует к нему. Эмоции проникают в неё, исчезая внутри призраками. Пока она способна делать вид, что игнорирует его. Но на самом деле, любопытство терзает её, а скука подталкивает.         Малфой всё ещё невыносим, но на этот раз по-другому. Не так, как в школе. Он не общается с ней так, будто Гермиона — ничтожество под подошвами его остроносых ботинок. Нет, всю экспедицию он вежлив с ней, иногда даже слишком. В своеобразной манере он пытается наладить с ней контакт. Все разговоры сбивают с толку.         Что-то изменилось в нём, но только Гермиона не может понять, что именно. Они отмалчиваются. Иногда боковым зрением она замечает его взгляды украдкой. У неё не получается их квалифицировать или объяснить, чтобы сделать выводы и собрать его качества в полноценный портрет.         В этот раз он пялится на неё дольше, чем обычно, поворачивая голову и не отводя глаз. От этого у Гермионы зудит под рёбрами.          — Дверь не откроется от того, что ты будешь испепелять ее взглядом, кудрявая. Разве я непонятно объяснил?          — Зачем ты называешь меня так?          — Как?          — Ты знаешь, — она передразнивает его, вскидывая брови. — Разве я непонятно намекаю?          — Тебе не нравится?         Гермиона сглатывает, ощущая, как тяжелеет язык во рту:       — Я не знаю. Это непривычно. Никто не называл меня так раньше. Обычно ты…          — Обычно я?         Она нервно теребит заусенец, прежде чем обратить к нему наполненный досадой взгляд и неуверенно прошептать:       — Раньше ты называл меня «грязнокровкой», Малфой.         Она не может прочитать выражение его лица. Он не двигается. Через несколько минут, когда она уже теряет надежду услышать от него ответ, Малфой выдавливает:       — Я не хочу больше так называть тебя, Грейнджер.         Сердце Гермионы пропускает удар, и она ёрзает на месте:       — Не хочешь?         — Не хочу.       Гермиона прикусывает губу, пытаясь понять, что всё это значит. Неужели он пытается извиниться перед ней, обходя все нужные слова? Бред.         — Зачем ты согласился на предложение Гарри, Малфой? — в лоб спрашивает она, сжимая колени пальцами. — Мы оба знаем, что ты бы никогда не принёс свою жизнь в жертву. Тебе плевать, как мы найдём вакцину. Тебе важна мать.         — Как и тебе твои старики-маглы, Грейнджер. Где они, кстати?         Это неожиданно. Настолько неожиданно, что Гермиона не успевает надеть маску отчуждения. Даже её близкие друзья не спрашивали о родителях так прямо. Она успела рассказать Гарри про то, что они пропали. Он, конечно же, пообещал сделать всё возможное, когда вернётся. Гермиона открывает рот, ощущая, как весь воздух в лёгких заканчивается. К глазам подступают слёзы. Она прячет лицо в ладони.         — Это не важно. Я сейчас не об этом. — Малфой хмыкает в ответ, морщась. — Просто… Ты мог рассказать нам, как проникнуть сюда, не так ли? В обмен на её безопасность. Тебе не обязательно было идти.         — Да, ты права, — соглашается он, прищуриваясь. — Я не имею ни малейшего желания сдохнуть ради благородной цели. Или ещё чего бы то ни было.         Гермиона ждёт, что последует «но»… Малфой молчит, продолжая терзать её взглядом.         — Но ты всё равно пошёл с нами, — резко бросает Гермиона, убирая выбившуюся прядь за ухо. — Почему?         — А почему это тебе так важно, Грейнджер?         Мурашки бегут по коже, когда она начинает думать об этом. Если честно, она не может ответить на этот вопрос даже себе.        Ей плевать, правда же? Зачем она начала этот разговор?         — Я первая задала вопрос, — упрямо говорит она, пытаясь перевести стрелки, но Малфой не поддаётся ее давлению.          — Ответь на мой вопрос, и я отвечу на твой, — со слабым задором говорит он, заставляя ее бровь дёрнуться вверх.         — Ты невыносим, — уже без обиды бормочет она. — Невозможно договориться.         — Если я не хочу уступать тебе, Грейнджер, — ухмыляется он, отворачиваясь от неё, — это не значит, что со мной невозможно договориться.         Очередная неловкая пауза. Она крепче прижимает колени к груди, оглядывая его исподлобья.         — Что ж… Тогда прошлое остаётся в прошлом? — бубнит Гермиона в замок рук.         — Видимо.         — Теперь я могу тебя осмотреть? — с надеждой в голосе спрашивает она.         — Даже не надейся, кудрявая.         Что-то никогда не изменится. В чём его грёбаная проблема?       Тем не менее, нить напряжения, натянутая до предела, наконец ослабевает. Гермиона впервые делает вдох полной грудью, откидываясь на стену и расслабляя мышцы.  

До пробуждения осталось: 1 год 11 месяцев 13 дней 10 часов 2 минуты

 

      Выколите ему глаза. Или они сами вытекут из глазниц, потому что он больше не может рассматривать образцы.          Сотни невыносимых мелких розоватых кружочков, от которых рябит в башке. Блейз не работал ни дня своей жизни, но будь он специалистом по редким болезням, то был бы первым кандидатом на увольнение.         Патил что-то мычит себе под нос, записывая в тетрадь очередные наблюдения. Мазохистка, она от этого тащится. Блейз подтаскивает к себе стекляшку со своей кровью, прокручивая её в пальцах.         Номер десять. Блейз Забини. Процент поражения — десять.         Когда он впервые видит свои клетки в узком отверстии, то ужасается от того, насколько, оказывается, незамысловато его тело. Что бы маглы ни курили, их штуки поражают воображение. Патил обращает его внимание на чёрные вкрапления в тельцах. В этот момент он недвусмысленно рекомендует смерти отъебаться за то, что та повязала его на скорую кончину. Не то чтобы она хоть немного слушает.          Опьянение от алкоголя приятно горячит лицо. У него поднимается настроение каждый раз, когда он прикладывается к бутылке.         — Почему ты решила стать медсестрой, Патил? — весело спрашивает он, а она даже не реагирует, продолжая механически переписывать данные на свиток. — Ты вообще слышишь меня?         — Хотела помочь.         — Кому?         — Всем.         — И сейчас хочешь?         Она отрывается от микроскопа, задерживая на Блейзе нечитаемый взгляд:       — Да. И сейчас хочу.         — Это бессмысленно. Никому не нужна твоя помощь.         — Тебе надо проспаться.         — Нет, правда. Мы найдём вакцину, а дальше? Ради чего нам жить? Точно не ради светлого будущего. Лично у меня нет ни одной грёбаной перспективы.         — Если смысла нет, то его стоит найти.         — Как?         — Я не знаю, Забини, — устало говорит она, снова утыкаясь в микроскоп. — Влюбиться? Сражаться? Делать хоть что-то? И будет тебе смысл.       — Влюбиться? — шепчет он, рассматривая её тонкую шею и острые ключицы, выглядывающие из-под халата. И, правда, лучше идеи не придумать.       — Например.         — А в чём твой смысл, детка? — он приближается к ней, опаляя дыханием ухо. Его голос становится сладостно-низким. — Может, поделишься со мной капелькой?         — Отвали и не мешай мне работать, — железным тоном говорит она, поправляя специальные очки.         Блейз хлопает ладонями по стулу, закатывая глаза и откидываясь на спинку:       — Я быстрее умру от скуки, чем от вируса. Честное слово.         Он встаёт, чуть не роняя реагенты, получая ругательство в спину. Что ж, он и вправду виноват в этот раз. Блейз спускается вниз, шатаясь. Он замирает, когда видит тушку волчонка под ногами.         Именно того, которому Патил вколола недавно образец крови. Блейз поднимает его на руки, рассматривая чёрные склизкие споры, проедающие его шерсть на лапах до костей. Животное часто дышит, поскуливая. У Блейза подкашиваются колени.

До пробуждения осталось: 1 год 11 месяцев 12 дней 22 часа 50 минут.

        Гермиона раскрывает глаза. В голове больше не отдаёт болью от каждого движения. Холод не беспокоит ее. Она садится, зевая. Живот урчит, отдавая болью в боку. Им нужна еда. С её груди падает плащ, и она с подозрением осматривает его, узнавая в нём форму Малфоя.         Что... Он накрыл её, пока она спала? Это не галлюцинация?       Нет, он правда сделал это. Лучше бы это была галлюцинация.         Она переводит на него взгляд. Спящим он кажется вполне безобидным. Синяк наливается фиолетовым, переползая на скулу. Она смотрит на рукав, под которым прячется его чёрная метка. Ладонь ложится на предплечье, где неровным шрамом высечена её. Насколько удивительно, что она ассоциирует Малфоя с собой сейчас. Впервые это сравние не кажется абсурдным. Она не знает, выбирал ли он эту отвратительную отметину или, как и она, получил её из-за отсутствия иного выхода. Так или иначе, обе метки могут достаточно рассказать о каждом из них. И когда-нибудь она сможет сравнить бледное «грязнокровка» с его отвратительной выцветшей серой змеёй.       Малфой всё больше теряет очки злодея. Иногда она воспринимает его как обычного незнакомца. Кажется, вопрос чистой крови больше не волнует его так, как раньше. Малфой смущает её.         Дело в том, что Гермиона обожает чертить линии. Разделять мир на чёткие правильные фигуры. Эти границы создают порядок в её мироощущении, а когда их нарушают — она растеряна. Гермиона любит рационализировать. Любит составлять списки. Подбирать аргументы. Так легче выбирать друзей. Избегать тех, с кем не стоит пересекаться.         Гермиона не умеет чувствовать людей — только раскладывать по полочкам, словно очередной сложный случай в больнице. Эмоции вызывают у неё отторжение, поэтому она предпочитает записывать все качества человека в два столбика и делать выводы, реагируя с точным прописанным планом в её голове.         С Малфоем привычный алгоритм ломается: в общении с ним гнев часто берёт верх, и Гермиона теряется. Для неё он — грёбаная теорема, у которой не существует доказательства. Глупая незаметная ошибка в вычислениях.         С Малфоем они должны быть по разные стороны одной жирной красной линии. Так проще жить, зная, что твой враг остаётся вне зоны досягаемости. Система сталкивает их лбами, и вся матрица её жизни рушится.         Гермиона не знает, как на это реагировать. Из-за общения с ним грани расплываются. И вдруг их больше не разделяют линии.         — Блять… — ругается Малфой сбоку. — Ох, блять… Мы всё ещё в этой драконьей яме, не так ли?         — Да, мы всё ещё здесь, — подтверждает Гермиона, поднимаясь и бросая ему плащ. Получается грубее, чем ей хочется. Малфой стонет, переворачиваясь на бок и укрываясь тканью.         — Не за что, Грейнджер.         — Долго он будет держать нас здесь? — говорит она, водя носком по полу камеры.         — Столько, сколько взбредёт им в голову.         — Им? По-моему, ас был один. Он сказал, что банши покинули это место.         — Он может работать на них, Грейнджер. Когда я приезжал, банши разгуливали среди людей, и никого это не волновало, — Малфой раздражён от резкого пробуждения, но Гермионе плевать. Любая крупица информации от него важна.         — Думаешь… Там сверху были… Думаешь, та кровь — кровь магов?         — Вполне. Они совершают людские жертвоприношения.         — Что?!         — Культ смерти. Банши для них — боги, Грейнджер. Поэтому, возможно, нас ждёт та же участь.         Гермиона вздрагивает, представляя плиту, которую видела, когда поднималась в гору. Значит, всё это было не в шутку, Годрик.         — Зачем это делать обычным людям? Что они могут предложить волшебнику? У нас же есть всё.         Малфой издаёт хриплый смешок:       — Вечную жизнь? Лекарство?         — Вряд ли они смогли сделать вакцину. А остальное... Это всё сказки, — выдыхает она, поднимая брови. — Глупые-глупые сказки. Когда ты ездил к ним, что от них хотел Лорд?         Малфой обречённо вздыхает, словно готовился к этому вопросу весь вечер:       — Не знаю точно. Ему просто была нужна земля. Много земли.         — А взамен?         — Я не был его правой рукой, Грейнджер, — усмехается Малфой. — Меня не так часто приглашали в близкий круг. То задание было удачным стечением обстоятельств. Он использовал меня, как гарант обещанного.         — И что это было?         Малфой вздыхает, кашляя и садясь на кушетку:       — Ты не отстанешь от меня, не так ли?         Гермиона молча буравит его взглядом, не моргая.         Малфой закатывает глаза, трёт лоб, говорит:       — Встреча с их королевой.          — Странно.       — А по мне, вполне обычно для убийцы и социопата. Допрос закончен? Хотя какая разница.         Гермиона не отвечает, вспоминая жуткое лицо аса и руну на его шее. Что же скрывает этот безумный одинокий горный народец…  

До пробуждения осталось: 1 год 11 месяцев 12 дней 3 часа 2 минуты

        Море пугает Блейза. Всегда пугало.         Уже тогда, когда он впервые видит его маленьким и глупым мальчишкой, — отсутствие края ужасает. Оно проваливается за горизонт.         Иссиня-чёрная бездна. А он в середине её пасти, ждёт, когда челюсти лязгнут и раскрошат его.         Всё лучше, чем когда бездна сжирает тебя изнутри.       Сегодня он убивает и закапывает щенка на заднем дворе дома. А потом напивается, вылакав целую бутылку огневиски.         Блейз развязывает шнурки на ботинках, бросая их на землю. Расстёгивает драгоценные пуговицы на рукавах рубашки, чтобы закатать их до локтей. Сминает идеальные брючные стрелки, чтобы сделать бриджи.         Фляга приятно оттягивает правый карман. Он знает, где она. Осознание удовлетворяет его лучше, чем забитая обезболивающим боль.         Ступни проваливаются во влажный песок. Он подходит к краю, позволяя волне омыть его ноги. От холода хочется поморщиться.         Он продолжает смотреть вдаль, вслушиваясь в прибой. Кто бы знал, что смерть не захочет уйти даже тогда, когда он выиграет у неё партию в кости.         — Мне очень жаль, что так вышло с ним, Блейз. Иногда такое бывает. Мы никак не можем помочь, — Падма подходит к нему со спины, и Блейз гадает, какое у неё может быть лицо. Он бы хотел видеть её счастливой, а не испуганной. Но первый вариант в их ситуации маловероятен. После того, как они рассматривают образцы своей крови под микроскопом, поводов для веселья почти не остаётся. Их варианты отличаются от взятых у Падмы и Нарциссы, но чёрные прожилки, уничтожающие золотое сияние магии, всё же проглядывают в их клетках. Блейз только-только понадеялся, что всё налаживается. Тупица. Перед глазами вновь крутится картина чёрной слизи, разъедающей кости. — Зачем ты приходишь сюда каждый вечер?         — Собираюсь, — хмыкает он, поднимая воротник рубашки.         — Собираешься что?          — Собираюсь утопиться.         — Какая ерунда.         — Лучше так. Хотя бы по своей воле, а, детка?          Падма обходит его, загораживая обзор. Её темные волосы вьются лентами на ветру. Уголки губ опускаются вниз.         — Всё будет хорошо. Ребята вернутся. Мы найдём вакцину.         — Ты боишься моря, Падма? — перебивает он, делая шаг к ней. Блейз настолько близок, что ощущает её горячее дыхание на кончике носа.         — Нет, я умею плавать, — она смотрит на него с недоумением. — Почему я должна бояться?         — А я вот боюсь до усрачки, знаешь, — он теребит края её белого халата. — Я не умею плавать.          Он отходит от неё, раскидывая руки в разные стороны и поднимая глаза к небу. Сплошная мёртвая сажа.         — Кажется, я тону, Падма. Кажется, все мы... Все мы скоро утонем.

До пробуждения осталось: 1 год 11 месяцев 12 дней 10 часа 50 минут.

      — Любимый цвет?       — Что за тупой вопрос, — закатывает глаза Малфой, вздыхая. Она видит его в приглушённой тьме, привыкая к мраку.       За час она узнаёт о нём столько подробностей, о которых в другой ситуации не хотела бы знать.       Малфой ненавидит сладкое. Ломал руку в детстве два раза. Из-за гиппогрифа и домашнего эльфа. Любит рисовать. Мерлин, рисовать, кто бы мог подумать. И летать на метле. Тут предсказуемо.       В школе его любимым предметом была нумерология, хотя все однокурсники засыпали на парах под жужжание Вектор. И это становится для Гермионы неожиданностью. Как и то, что в последствии он использует эти знания для развития волшебной биржи.       Его первый поцелуй случился с Панси в тринадцать. У него есть друг — магл. Магл, чёрт возьми! И недавно он выкупил долю в «Волшебных вредилках» Уизли. Гермиона подозревала, что дела с начала пандемии у Джорджа идут неладно. Но зачем было продавать часть бизнеса Малфою? Это сбивает её с толку. Неужели он предложил настолько выгодные условия?       Больше всего Малфой боится смерти. И... Не скорбит по отцу.       У Гермионы разрывается голова от новых фактов. Она гадает, что чувствует он, когда она рассказывает все эти незначительные вещи про себя: становятся ли они для него такой же неожиданностью. Ставки в их диалоге растут, но это позволяет отвлечься. Не даёт стенам темницы подступиться к ней, сжав в каменных тисках.       — Мы можем дальше молчать. Ты сам согласился, — пожимает плечами она. Усталость накатывает на неё. Язык заплетается.       — Ладно, Грейнджер. Только не смейся. Бордовый.       Гермиона раскрывает глаза от удивления. Сонливость быстро уходит. Она сжимает губы, пытаясь не издать смешок. Не получается. Малфой удручённо стонет.       — Кто бы мог подумать. Твоя очередь.       Он медлит. Годрик, сейчас он задаст какой-нибудь тупой вопрос из личной сферы. Приготовься, Гермиона.       — Ты убивала на войне?       Волосы на руках встают дыбом. Это хуже личной сферы.       Она не знает, солгать ли ей или сказать ему правду. Как-то странно вдаваться в подробности с тем, кто был по другую сторону.        — Сама — нет, но из-за моей ошибки... Не важно.       — Тогда почему твой Патронус не работает? — Гермиона замирает, открывая и закрывая рот. Малфой снова выводит её из равновесия. За время, проведённое здесь, из головы вылетает инцидент с дементором. От шока она забывает про ту боль, которую испытала, когда из палочки так и не получилось вытолкнуть серебряное облако. В этот раз обжигающее чувство расползается в груди. Давит.        — Я не знаю, Малфой, — она теряется, её голос становится невыразительным. — Возможно, это как-то связано с вирусом. Возможно... — она замолкает. Перед глазами появляются лица родителей. — Возможно, я просто теряю надежду. Часто Патронус может просто исчезнуть, если... Если волшебник испытывает сильную боль или потрясение.       Но если это действительно так, то Гермиона никогда не сможет вызвать Патронус: ощутить приятное покалывание, начинающееся от кончиков пальцев и наполняющее силами тело. Только от одного предположения холод спицей прорезает позвоночник. Ей страшно.        — Понятно, — бросает ей Малфой. Он отводит глаза, и Гермиона замечает это. Эта тема болезненна для него. Ещё тогда на горе она замечает его эмоции.       — Ты пробовал когда-нибудь? Вызывать Патронуса?       — Очевидно, нет, — кидает он ей пренебрежительно. — У меня никогда не получится, Грейнджер.       Она закусывает губу, не зная, что уместно сказать сейчас. Она выдавливает первое, что приходит в голову:       — Но ты ведь никогда не пробовал? Как ты можешь утверждать.       Малфой резко поворачивается к ней, сжимая челюсти. «Идиотка», — читает она в его взгляде. Вот и поговорили. Гермиона вздыхает, вдруг игра перестаёт казаться ей забавным развлечением. Воздух сгущается. Она поджимает губы, проклиная свою затею. Малфой часто моргает, отворачивается и глубоко вздыхает.       — У тебя есть кто-нибудь, Грейнджер? — вдруг спрашивает он, нервно постукивая пальцами по бёдрам, прежде чем соединить их в треугольник. Он продолжает смотреть в одну точку на двери.       — Что ты имеешь в виду? — растерянно спрашивает она, сжимая рукава свитера от нахлынувшего волнения.       — Ты с кем-то... — он откашливается, и его голос грубеет. — Ты с кем-то встречаешься?       Гермиона сводит брови на переносице, пытаясь понять, зачем ему это.       В тот момент, когда она хочет спросить, раздаётся скрип. Дверь приоткрывается. Полоска света падает на лицо, заставляя зажмуриться от яркости. Сердце стучит в груди. Она быстро перебирается к Малфою, помогая ему встать. Он сжимает её плечо, корчась от боли в рёбрах. Она не оставит его. Малфой, кажется, не замечает ничего, кроме рвущегося в камеру оранжевого света.       В щель просовывается рука: грубая неотёсанная кожа и короткие зазубренные ногти. Она узнает эту руку. Пальцы дёргают за кольцо. Дверь стонет и на этот раз раскрывается полностью. Малфой загораживает её своей рукой, отводя назад, и Гермиона поднимает брови, наблюдая за этим. Она с раздражением откидывает его руки, и он в ответ испепеляет её взглядом. Кажется, он хочет что-то сказать, но заклинание настигает его раньше. За считанные секунды ас оглушает Малфоя посохом. Его тело валится ей на плечо. Гермиона тянет Малфоя назад, цепляясь за его плечи и пытаясь скрыть за собой. Ас дёргает его на себя. Малфой выскальзывает из её хватки. Её отбрасывает к стене. Она больно ударяется боком, издавая стон. Весь воздух выбивает из лёгких. К её носу падает миска с жижей грязно-зелёного цвета.       — Боюсь, тебе придётся побыть одной, красавица, — вкрадчиво шепчет ас, захлопывая дверь камеры.       Ничего. Вокруг неё больше нет ничего. Весь мир снова погружается во тьму. Вместе с ней приходит тепло.