Прометеус

После пробуждения прошло: 25 дней 5 часов 30 минут

      Белизна сияющих лепестков огромного дерева разбавляет предрассветную мглу. Дуб возвышается над ними, как громадный устрашающий великан. Зеленые древесные жгуты образуют дыры, в которых засыпают феи, чья пыльца освещает им путь среди плюща, обвивающего тропинку от источников.       В воздухе стоит запах приближающейся грозы, и Гермиона с наслаждением втягивает свежесть, вдыхая.       Её рука потеет, а тело пробивает дрожь от холодного, как смерть, прикосновения девочки, идущей рядом. Ребенок молчит всю дорогу, цепляясь за их руки и уводя все дальше и дальше от дома. Гермиона не боится и точно не знает, как объяснить это отсутствие страха. Просто она уверена, что каждый её шаг вслед за ребенком не приведет к опасности.       — Что это за плоды? — они останавливаются, рассматривая прожилки на прозрачном коконе. Гермиона указывает на свисающие с веток дуба сферы, трепыхающиеся от каждого дуновения ветра.       — Яйца фей, — тихо говорит Малфой. — Ночью и ранним утром светятся от пыльцы, и это делает их видимыми. Днем такое не увидеть, Грейнджер.       — Это удивительно, — задерживает дыхание она, рассматривая свисающие белые грозди, источающие приглушенный свет. — Никогда раньше не сталкивалась.       — Да, не то чтобы частое явление, — бормочет Малфой.       Девочка отпускает руки, проходит к дереву, срывает один из плодов и оборачивается к ним с улыбкой, лопая его. Оболочка разлетается на мелкие куски, и из её ладоней вылетает маленькая отряхивающаяся фея. Гермиона смотрит, как малышка машет крыльями в попытках держаться в воздухе, но падает на землю, чернея, как уголь, когда ударяется об неё. Быстрая незаметная смерть, за секунду, будто никогда и не было чуда рождения жизни.       Жизнь утекает настолько быстро – песком сквозь пальцы. За мгновение от тебя может не остаться и песчинки.       Незнакомка расстроенно смотрит на фею, и к её удивлению, Малфой подходит, присаживается рядом с девочкой, срывая с куста лист и оборачивая в него мертвое тело, отдает в руки ребенка. Гермионе непривычно видеть его с детьми: картина почти карикатурная. Девочка сжимает сверток, роняя на него несколько слез.       — Феи слишком хрупкие создания. Не стоит трогать их гнезда, пока они не вылупятся сами.       Его тон мягок, а движения осторожны. Он треплет её за плечо, а она в ответ рывком обнимает Малфоя за шею. В растерянности разводя руки в разные стороны, Малфой оглядывается на неё. Гермиона пожимает плечами и думает, что Малфой оттолкнет её, но вместо этого Малфой обнимает девочку за плечи, крепче прижимая к себе её голову. Та утыкается в его шею, шмыгая носом, и тянет руку за его спиной к Гермионе, подзывая её.       Гермиона неуверенно подходит. Тонкие пальцы снова хватаются за её запястье, словно Гермиона попытается сбежать, если она не будет держать её руку настолько крепко. Так они стоят втроем под огромным деревом, вслушиваясь в трепыхание крыльев фей и отдаленный морской прибой.       В уголке глаза девочки Гермиона замечает слезу. Жалость щекочет ребра, хотя обычно она относится к детям сдержанно. Им надо немедленно выяснить, где её родители. Вдруг она бродит по острову в одиночестве, пытаясь найти знакомое лицо. Не могла же она появиться из ниоткуда, может, её родители были на маяке, раз она показалась там? Как она выжила тут одна, немыслимо.       — Грейнджер, — голос Малфоя обеспокоенный. Гермиона заглядывает девочке за спину, когда Малфой убирает от неё руки. От испуга она задерживает дыхание, не веря глазам. На его ладонях отпечатком крошится пепел, и Гермиона вскрикивает, когда прозрачные слезы из глаз странницы заменяют черные ручейки. Она наблюдает, как рассыпается кожа тонких маленьких пальцев, оставляя серые разводы на плечах Драко. Как она падает вбок, словно фигурка из домино, словно умершая в её руках фея.       Гермиона ловит её голову, укладывая на колени и судорожно шепчет: — Что… Что происходит?       Малфой с ужасом в глазах оглядывает худое тело, на коленях и локтях проступают кости под рассыпающейся кожей.       Чёрные язвы на лице начинают двигаться, словно змеи, и Гермиона пытается привести дыхание в норму, найти способ помочь, пока руки малышки вцепляются в её запястья, не отпуская, а глаза с испугом бегают по лицу Малфоя.       — Мы… Мы должны… должны ей как-то помочь, Малфой! — с придыханием говорит она, пока ветер развевает пепел кожи с маленьких ключиц и худых предплечий. — Малфой!       Тот встряхивает головой, обращая к ней взгляд: — Что... Палочки нет, лекарства?       — Я не знаю! Малфой, где моя сумка?       — В доме.       — Не может быть… Я… Никогда не забываю её. Никогда. — Гермиона в панике цепляется за плечо, Малфой прерывает её:       — Попробуй исцеляющее! У тебя же есть магия.       Она начинает шептать слова заклинания, но то не работает, а лишь эхом отдается в голове. Гермиона старается: повторяет снова и снова, представляет золотые нити, выходящие из ее рук, и тепло, но ничего не выходит.       — Нет, нет, нет! — с паникой в голосе говорит она, прижимая плечи девочки к себе. И та прикрывает глаза, словно засыпает. — Нет, не закрывай глаза, пожалуйста!       Гермиона видит, как кожа на лице девочки отслаивается и развевается по ветру безликой серой крошкой. Кости проступают все отчетливее, оставляя только тонкую оболочку из эпителия на выступающих костях.       Её фигура, освещенная сиянием пыльцы, тлеет на глазах.       Она снова произносит заклинания, чувствуя горечь слез на губах и их влагу на коже. Снова и снова проговаривает его, надеясь, что когда она откроет глаза, ребенок перед ней будет цел и невредим.       — Грейнджер, — Малфой сжимает её плечо. — Грейнджер, перестань. Уже поздно.       Гермиона открывает глаза, опуская взгляд вниз, и к горлу подступает ком. Вместо ребенка она держит маленький скелет, который через несколько секунд развевается по ветру, а руки сжимают пустоту.       — Нет, не поздно! — ловит она прах, просеивающийся узорами сквозь пальцы, — Пожалуйста, нет!       — Грейнджер, — хрипло зовет её Малфой, протягивая к ней руки. — Грейнджер, она не реальна!       — Она же ребёнок, Малфой! Ребенок!       — Она не реальна. Это просто остров. Грейнджер, пожалуйста.       Гермиона прижимает к груди остаток праха, который высыпается из её ладони черным потоком в песок.       — Это… — она чувствует, как горечь подступает к гландам, а тело сковывает от ломоты в костях. — Зачем…       А после в её голове щелкает спусковой крючок, и слезы начинают бесконтрольным потоком литься из глаз. Она пытается их остановить, утирает, поднимает глаза вверх, но не может, не может. И ей так больно, словно её душу разодрали на части, а после бросили, как объедки, голодным собакам. Вырвали из груди и раздавили.       Она молча задыхается, хватаясь за ребра, переживая эти сильные, страшные эмоции, которые вырываются из неё. Малфой с испугом оглядывает её, пока она слизывает с губ слезы, раскачиваясь на коленях и горько плача.       — Грейнджер, это же просто иллюзия. Почему… Почему ты плачешь?       — Я знаю, — захлебывается она дрожью в голосе, утирая слезы тыльной стороной ладони, — Я знаю, Малфой. Погоди. Я пытаюсь собраться… Но почему-то не могу. Я знаю, что её не существует, но тут… — она прижимает руку к груди. — Так болит, ужасно болит.       — Ладно, — он подползает к ней на коленях, всматриваясь испуганно в лицо и открывая руки. — Хорошо. Черт…       Гермиона дрожит, снова утирая слезы и сжимает концы испачканного платья. В голове пульсирует, а сердце болит от иллюзорной тяжести, заставляя её задыхаться. Голос Малфоя осторожно окутывает её, пока Гермиона пытается собрать расхлябанные эмоции.       — Иди сюда, Грейнджер, — говорит он, кладя ладони поверх её. — Иди ко мне.       Гермиона качает головой в отрицании, комкая платье: — Нет, Малфой. Не-е-е надо.       Всхлипывает, пытается встать и уйти, но Малфой прекращает её попытки, подтягивая рукой к себе.       — О, драккл тебя побери, — он обхватывает её руками и прижимает к груди, утыкается подбородком в макушку, облокотившись об ствол дуба. Устраивает её у себя между ног, сжимает в объятиях, поглаживая по спине и шепча какие-то неразборчивые слова, которые проходят мимо её ушей. Гермиона делает слабую попытку сопротивления, но, ощущая его запах, тепло рук и откуда-то взявшееся спокойствие, разлетающееся по венам, выдыхает, расслабляясь.       Она не знает, сколько времени проходит, прежде чем ей удается восстановить дыхание и успокоиться. Во рту стоит горький привкус слез, а внутри – кавардак из непрошеных чувств раздирает ей мысли. Малфой массирует кожу её головы пальцами, разматывая кудри, и от каждого движения Гермиона поддается дрёме. Его монотонные повторяющиеся действия успокаивают её. Он молчит, и за это Гермиона благодарна ему.       — Грейнджер? — спрашивает он осипшим голосом через некоторое время. Она привстает, выпутываясь из-под его плеча и осматривая его усталое лицо. У него красные глаза и бледная-пребледная кожа. Светает, и на горизонте появляется первый луч солнца, освещая его острые черты.       — Всё нормально, — хрипит она, опуская глаза. — Я не знаю, почему я так бурно отреагировала. Я обычно не плачу. Нет, я никогда не плачу.       — Хорошо, — кивает он, а после тянет уголок губ вверх и игриво добавляет. — Я сохраню это в тайне. Гермиона Грейнджер никогда не плачет.       Она пытается сдержать улыбку, ударяет его в плечо, и он театрально корчится от боли.       — Спасибо, — тихо говорит она, убирая выбившуюся прядь. — В который раз.       Малфой прищуривает глаза, ловит её руку, поглаживая пальцы, и перемещает корпус вперед, наклоняясь ближе.       В этот раз он отвечает на её благодарность лёгким поцелуем в уголок губ. Она не знает, что предпринять. Она не чувствует отторжения. Нет, напротив, ей будто вернули что-то украдённое.       Прикосновение, как дуновение ветра, легкое и ненавязчивое. Она бросает взгляд на его небольшую ровную нижнюю губу с ранкой посередине, которой Малфой постоянно касается языком. Кончик его языка скользит по нижней губе, а взгляд устремляется на её лицо. Он придвигается ближе, оглаживает шею медленным движением. Ладонь прижимается к щеке, легко сжимая подбородок, и Малфой привлекает Гермиону к себе. В его глазах отражается вопрос. Самоуверенный и напыщенный Драко Малфой сейчас кажется просто испуганным мальчишкой, который боится быть отвергнутым.       Она пытается ответить самой себе: а что она делает? Имеет ли это смысл? И надо ли ей это?       Гермиона не может ответить. Гермиона зажмуривает глаза и вслепую прижимается губами к его губам. Сухим и искусанным.       Все, что она способна ощущать в данный момент — отчаяние.       Губы Малфоя на вкус, как отчаяние. Он удовлетворенно мычит, когда она засасывает его нижнюю губу, зарывается пальцами в волосы.       Мысли застывают, и, кажется, вокруг всё пылает. Кажется, кажется, кажется.       Если честно, Гермиона устала думать, устала гадать, устала жалеть. Между ними сейчас не только желание, нечто большее. Очень сильное, честное и непреодолимое.       Он проводит кончиком языка по кромке рта, тянет ближе, усаживая Гермиону на свои колени. Поцелуй прерывается, и его руки ложатся на её щиколотки и ползут вверх по шелковому платью и каждому изгибу тела. Вслед за его ладонями по телу пробегает приятная, отдающая томлением в животе дрожь. Малфой не отрывает от неё серьезного сосредоточенного взгляда, будто она предмет для изучения, а не живой дышащий человек. Он прикасается к ней так, будто знает, как именно ей нравится.       Его ладони на её коже — горячие. Ластовица белья грубо трётся об его ширинку. Палец касается влажных от её слюны губ. Его плечи хочется оголить и трогать-трогать, словно никогда не будет достаточно.       Его расфокусированные глаза сталкиваются с её: в них немой вопрос. Драко не успевает задать его, потому что она притягивает его к себе. Вдвоём они делят короткий поцелуй, захватывают губы друг друга, прижимаются кожей, ладонями, бёдрами. Её зубы оттягивают нижнюю губу Малфоя, и тот крепче стискивает бедра и грубее прижимает её к своему паху, заставляя щеки покрыться румянцем, а дыхание сбиться.       Он возвращает руку, крепко сжимающую талию, обратно в волосы. Изо рта вырывается сдавленный стон, когда он оттягивает кудри. Мурашки расходятся по телу, когда горячее дыхание опаляет ухо. Драко кусает место под мочкой, а после зализывает место укуса, кружа языком около кромки челюсти.       Внизу живота горячо. Она ощущает, как от возбуждения промокает белье, вызывая желание сжать бедра и потереть их друг о друга. Язык Драко продолжает рисовать уверенные круги на коже. Непроизвольно Гермиона двигает бедрами, потираясь о него в попытках сбросить терзающее её напряжение, которое заставляет мысли путаться, а испарину проступать на коже. Малфой ругается, отрываясь от шеи и осматривая её.       Она двигает бёдрами снова, цепляясь за его плечи. У Малфоя закатываются глаза. Бельё смещается, заставляя её прижиматься к ткани наголо. От этого становится хуже: грубая джинса брюк не даёт ей найти ту нужную точку давления. Гермиона издаёт разочарованный полустон.       Это не первый раз, когда она возбуждена, но точно первый раз, когда желание ослепляет её. Его правая рука находит её ягодицу, а большим пальцем левой он надавливает на её подбородок, вынуждая приоткрыть рот. Его язык погружается в её рот, сплетаясь с её языком. Она не успевает думать о тысяче никому не нужных вещей, как раньше. В голове становится пусто, ни одной лишней мысли, кроме него.        Дыхание перехватывает, когда его пальцы тянут за торчащие под белым шелком соски. Его касания становятся увереннее, стремительнее. Гермиона втягивает воздух сквозь зубы – Малфой скручивает правый сосок пальцами, оттягивая ткань платья. Его стояк упирается в её бедро, и она нетерпеливо ерзает на его коленях, борясь за первенство в поцелуе. Она теряется в нём. Малфой сдается, и движения его языка становятся мягче, податливее.       Гермиона готова задержаться на его коленях вечность, но только если Малфой так же отчаянно будет продолжать целовать её. Словно они остались на свете вдвоем, а завтра прилетит астероид и разобьет последний оплот человечества вдребезги. Гермиона пропускает сквозь пальцы светлые пряди, отрывается от лица, наблюдая за ниточкой слюны, которая задерживается между ними, когда их поцелуй прерывается.       Тонкая лямка шелкового платья спадает вниз, оголяя плечо и еле прикрывая напрягшийся сосок. Малфой вдруг останавливается, задерживается на груди расфокусированным взглядом, смотрит, как загипнотизированный, на голую кожу, а после ведет пальцем линию по груди вверх к спавшему платью, уверенно отталкивая ткань и оголяя грудь. Глаза несколько раз моргают, и щеки Гермионы раскрашивает жар: Годрик, он оценивает её.       Он проводит по открывшемуся соску подушечкой пальца, еле касаясь. От этого Гермиона вздрагивает всем телом. И снова, снова, пока она не изводится настолько, что заслуживает его дёрнувшийся вверх уголок губ.       — Красивая.. — шепчет, опуская вторую лямку платья, разглядывая розовые ареолы сосков, обводя их пальцами и нежно потягивая за вершинки. Драко кусает её за мочку уха, прокладывает дорожку поцелуев от челюсти до солнечного сплетения, продолжая играть с сосками: — Я часто думал о тебе, знаешь. Ещё до того, как мы попали сюда.       Он всасывает, кружит языком, заставляя выгнуться дугой и прижать голову ближе. Укус. Снова оттягивает вершинку соска зубами, сжимая второе полушарие груди рукой. Чёрт.       Малфой отрывается, проводя дорожку шершавым языком до пупка. Гермиона смотрит на влажную блестящую оставленную полосу. Мягкие волосы Малфоя, щекочущие её живот, отдают новой волной возбуждения внизу живота.       Мерлин, ни с кем никогда в жизни она не ощущала себя настолько живой, настолько настоящей. Если бы знала, что все волнение и тревожные мысли исчезнут, перестанут существовать — она бы поцеловала его ещё тогда.       Гермиона хнычет, пытаясь сжать бедра и опять получить необходимое трение, опуская руки на ладони Малфоя на её голых ногах. Его ладони движутся вверх к груди, сжимают её. Она помогает ему стащить с себя платье, оставаясь в одном белье на его коленях.        Драко опускает одну руку ниже к кромке белья и проводит по ней кончиками пальцев. Будто спрашивая, ожидая разрешения. Гермиона откидывается назад, опираясь на руки, поднимая таз и сжимая его бока коленями. Толкается, лишь бы наконец избавиться от этой пульсирующей тяги в голове.       Она точно сгорит от стыда после, когда будет вспоминать происходящее. Но сейчас ей все равно. Лишь бы он продолжил…       Его бёдра делают небольшой толчок, а руки фиксируют её бедра, не давая прижаться ближе.       Он отодвигает её с колен, вынуждая сильнее откинуться на спину. Холодный воздух обжигает её голую кожу. Драко ставит её сложенные в коленях ноги на песок, а сам нависает над ней, проводя рукой по вставшим соскам и проговаривая:       — Раздвинь ноги.       Гермиона смущенно отводит взгляд. Щёки розовеют.       Малфой закатывает глаза, кладет руки на коленные чашечки, разводит её бедра в стороны до боли. Хребтом она чувствует влажный песок. Боже, ему же абсолютно все равно на её позу и на то, насколько она вызывающе выглядит, да. Наоборот, он наслаждается этим.

      — Ты настолько возбуждена.        Его пальцы проходятся по проступающим пятнам на белом белье, и Гермиона проклинает Мерлина, когда он еле касается скомканной ластовицы, поглаживая её через ткань.       — Хочешь мой язык там?       Языком? Прямо там. Ладно.

      Она закусывает губу, смотря на его лицо между её ног, и кивает.       Его пальцы отодвигают белье вбок, проводя по половым губам вверх и вниз, раздвигая складки. Изо рта вылетает непроизвольный стон, и Малфой ухмыляется, продолжая двигать пальцами по кругу, распределяя влагу и надавливая на клитор. Малфой ныряет пальцем ниже. Легким прикосновением он обводит вход во влагалище, и её бедра бесконтрольно дергаются в попытках быть ближе к руке. На что он игриво отнимает пальцы и поднимает на неё глаза. О, Годрик, он же не будет. Нет.       Облизывает влажные от смазки пальцы, не отрывая от неё пристального взгляда. Всасывает каждый, старательно втягивая щеки. Лицо Гермионы горит, словно её жгут на гребаном костре.       Сплевывает на пальцы, увлажняя их, и опускает руку, отодвигая трусы и заставляя дернуться, когда пальцы задевают нужную точку, раздвигая половые губы в разные стороны.       Пальцы на ногах поджимаются, а Гермиона откидывает голову на лопатки. С каждой секундой она все больше теряет контроль. Подушечкой пальца он снова дразнит вход во влагалище, пока она не ловит его ласкающую руку, вздрагивая.       — Стой, я… — сглатывает, чувствуя, как колотится сердце, отводит взгляд в неловкой паузе. — Мы можем… Можем немного притормозить?       Он медлит, хмурясь, а после разочарованно отдергивает руку, поджимая губы и вздыхая:       — Ты передумала или…       — Малфой…       — Я сделал что-то не так? Тебе неприятно?       — Нет… Слушай, я просто...       — Да ты струсила, Грейнджер.       — Драко!       — Ты позволила мне сделать это, чтоб потом вот так оттолкнуть, ты в своём…       — Ты можешь замолчать и послушать меня хотя бы раз?       Его рот остается приоткрытым, когда она прерывает поток слов. Гермиона садится, обнимает колени, и он отодвигается, усаживаясь рядом и поправляет штаны:. — Всё… всё очень быстро. Всё как-то на надрыве. Я не привыкла к такому. И я бы хотела, пока мы не разобрались со всем. Чтобы все было чуть…       — Медленнее? — Малфой заканчивает её мысль, наклоняя голову вбок.       — Да, медленнее.       Малфой издаёт смешок, убирая волосы со лба.       Он подбирает её платье с песка, передавая ей, и приглушенно говорит, словно обращается к себе, а не к ней: — Медленнее, Грейнджер? Что ж, ты сама подписалась на это.

После пробуждения прошло: 25 дней 10 часов 30 минут

      Плеяда бледных астр устилает поле: Гермиона оглядывается, пытаясь найти знакомое лицо или предмет, ощущая кожей дуновение теплого ветра. Безрезультатно: вокруг лишь белизна цветов, и она стоит, одинокая и потерянная среди них, цепляясь взглядом за лепестки и судорожно пытаясь вспомнить. В голове крутится мысль, что она потеряла нечто очень важное, и ей немедленно необходимо найти это и вернуть обратно. Гермиона опускает глаза вниз, и ужас вызывает дрожь от затылка до позвоночника: с её рук стекает кровь, кровавым ручейком пачкая невинные белые цветы, постепенно раскрашивая белоснежное поле в кровавое марево. От распространяющихся капель лепестки опадают, увядая и оставляя за собой серые разводы трухи на земле, словно кровь, обволакивающая её руки, – самый настоящий уничтожающий все на своем пути огонь.       Она раскрывает глаза на диване, хватая ртом воздух и сжимая вспотевшие руки. Сердце бешено бьется между ребер, а руки дрожат, словно у неё последняя стадия Альцгеймера.       — Грейнджер, — рука Малфоя ложится ей на живот, и он несколько раз моргает, открывая сонные глаза. — Всё в порядке?       Его горячеё дыхание щекочет кожу щеки, а глаза растерянно бегают по ее лицу: — Почему ты дрожишь?       Гермиона резко садится, утыкаясь лицом в ладони и тихо отвечает: — Кошмар, Малфой.       Малфой движется за её спиной. И под веками проносятся детали прошлой ночи, от которых жар опаляет лицо, а мурашки бегут по загривку. Они вернулись в дом утром, и Гермиона помнит: она пыталась подняться к Джинни, но Малфой схватил её за запястье, посмотрев на неё этим разбитым разочарованным взглядом, будто бы Гермиона предавала его. Какой же бред, Мерлин: как она может ощущать вину, если их поцелуй с Малфоем ничего не значил. Но этот гребаный печальный взгляд сподвиг её остаться. Она позволила уложить себя, обнять и щекотать дыханием шею. А после сжала его тонкие пальцы, замком прислоняя их руки к животу и закрывая глаза в блаженном упокоении. Чувствуя, как под кожей успокаивается тревожная разрывающая вены кровь. В мозг закралась тенью мысль: «Теперь ты не одна».       Но Гермиона всегда была одна, и это устраивало её. Все люди остаются одинокими, даже если у них есть любимые. В этом есть невыносимый урок человеческого бытия: отношения не способны спасти от одиночества – оно является неотъемлемой частью каждого. Бояться одиночества – все равно что бояться себя. И никакая любовь не способна спасти тех людей, кто бежит от себя, прячась в дебрях чужой души и замещая собственных демонов влюбленностью.       Возможно, поэтому всё это – огромная ошибка. Может быть, она просто бежит от себя в попытках забыться. Скорее всего, она пожалеет о том, что целовала Малфоя, лапала его, засыпала с ним. В реальном мире она давно бы записалась на прием к колдопсихиатру, столкнись она с таким странным обжигающим чувством; потому что ей нравится это, а хуже всего, что Гермионе захотелось еще раз почувствовать его кожу, бугры мышц под пальцами и язык.       Может, именно потому, что они застряли на этом острове, Гермиона принимает не свойственные ей решения. Когда же она вернется обратно, то сразу же придет в себя и перестанет отчаянно желать вернуться в его объятия, окутывающие её вуалью спокойствия и уверенности. Ведь объятия Малфоя не должны дарить чувство защищенности, они обязаны пугать похуже ожившего Лорда. Почему же тогда Гермиона сомневается в своей позиции каждый раз, стоит Малфою дотронуться до нее?       Все было бы намного проще, будь он все тем же злорадным ублюдком. Все было бы намного проще, будь Гермиона той же милой, невинной отличницей.       И если бы они чуть не переспали вчера, теряясь друг в друге на влажном песке под кроной волшебного дуба.       Малфой вскакивает с дивана, задевая её, когда тишину утра нарушает глухой выстрел.

После пробуждения прошло: 25 дней 10 часов 20 минут

      Дело не в том, что Гарри не пытался найти другой выход.       И даже не в том, что он изменился. Просто иногда в жизни случаются несправедливые вещи, и каким-то образом Гарри стал инициатором одной из похожих ситуаций. Гарри не хочет думать, что у него была возможность пресечь боль или все события, которые последовали за утренней негой. Гарри хотел побыть простым смертным, погрязшим в страстях, а не заботящемся о благе других человеком. Хотя бы на минутку, а там будь, что будет.       Просто все всегда твердят о бесконечной крепкой любви, об этом одном и единственном чувстве на всю жизнь. Гарри всегда хочется завыть от невежества этих наивных фраз. Ведь на деле не бывает такого. Если стараться быть честным, любовь – мимолетное чувство. Как пойманный от прохожего грипп, пережитая лихорадка или лапка шоколадной лягушки, тающая на языке за долю миллисекунды. А дальше ты либо стараешься хранить это мгновение, либо безвозвратно его теряешь.       Если бы Гарри спросили: «Что же такое любовь?»       Он бы просто ответил: «Выбор». И был бы, наверное, прав, потому что, когда его бывшая жена поднимает пистолет на женщину, чьи губы он целовал сегодня утром, он делает выбор.       Так как любовь всегда больше о выборе, чем о бесконтрольной цепочке событий. Врет тот, кто говорит, что люди не выбирают, кого им любить. Наглая бесстыдная ложь, потому что, когда Гарри загораживает спиной Пэнси Паркинсон, он делает выбор, и от осознания этого Гарри Поттер сгорит в огне своей совести.       Гарри слышит щелчок и резко оборачивается на звук. Пальцы Пэнси, цепляющиеся за его мокрую рубашку, сжимают ткань сильнее, чуть ли не разрывая её. Ощущение её губ, минутой назад оставлявших тёплые следы на щеке, исчезает.       — Джинни, — его связки отказываются воспроизводить звуки. — Джинни…       — Это надо закончить, Гарри!       — Джинни, пожалуйста, — Гарри оборачивается, закрывая Панси собой, ощущая ее дрожь. — Убери пистолет. Мы можем поговорить?       — Разговоры не помогают, Гарри.       Она шагает ближе, и Гарри прижимает Паркинсон к своей спине, пытаясь найти в голове хоть один способ решения проблемы: рука Джинни дрожит, а глаза наполняются слезами. И Гарри не хочется смотреть в них, так как радужки её глаз состоят из боли, которую он не сможет выдержать. Ведь он понимает её, разделяет эту ярость предательства в глазах.       Когда выбираешь своё счастье, всегда неизбежно делаешь больно. Об этой грязной стороне любви никто и никогда не предупреждает.       Поэтому Гарри лишь остается наблюдать, как Джинни перехватывает пистолет другой рукой.       — Джинни, подумай, пожалуйста. Умоляю тебя, опусти пистолет.       —Я должна это сделать, Гарри! Ради всех нас!       Рука Панси крепче сжимает его, и он отвечает на её прикосновение, пытаясь успокоить.       — Мы умираем. Отсюда никогда не было выхода.