Прометеус

      У Луны дрожит нижняя губа, когда она хватает Гермиону за руку и умоляющим голосом восклицает:       — Ты не слушаешь меня, Гермиона! Она умрет, и вы с Драко ничего не сможете сделать. Ничего! Как бы вы ни любили ее, как бы ни хотели спасти и уберечь!       Морозное солнце освещает алые щеки Гермионы, ее искаженные яростью черты, обезображенные глубоким шрамом, напрягаются. Невилл было начинает говорить, пытаясь смягчить конфликт, но Гермиона будто не замечает его, тыкая в сторону Луны пальцем свободной руки и сужая глаза.       — Прекрати, Луна! Замолчи! — она со злостью отталкивает Луну от себя, отчего Невилл дергается в попытке поймать пошатнувшуюся подругу. — Ты ничего не знаешь! Ничего! Не имеешь понятия даже! Сколько сил стоило нам вытащить Астру оттуда.        — Она умрет! Пожалуйста, я прошу тебя, поверь мне! Я видела, Гермиона! Малфой должен был оставить ее там! Вы похитили то, что вам не принадлежит! Разожгли международный конфликт, украв ее. Подвергли опасности каждого из нас! Вдруг еще есть возможность все изменить, избежать видения.       Луна тянется к ней, но Гермиона отходит на несколько шагов и продолжает настойчиво повторять, четко выделяя каждое предложение:       — Мне плевать! Плевать на Министерство и их смехотворные законы. Мы уже заочно мертвы, Луна, как до тебя не дойдет? До драккла, что ты там видела, слышишь? Нет дела до того, что предначертано! Пророчества сбываются только тогда, когда человек верит в них. Я не верю! И Драко тоже.       Луна разводит руками, а после в растерянности медленным голосом добавляет:        — Ты будешь наблюдать за ее смертью. Это разрушит тебя.       — Не лезь в дела моей семьи!       — Астра не твоя семья. Она даже не человек! Гермиона… Как ты не понимаешь… Я просто хочу как лучше! От будущего нельзя сбежать, и как бы вы ни старались…        — Только я и мой муж знаем, как лучше! Он принял решение! Правильное. Я всегда буду на его стороне. Более того, я готова нести ответственность вместе с ним! Чего бы это нам ни стоило!        — Но Гермиона…

После пробуждения прошло: 14 дней 6 часов 1 минута

      Невилл просыпается от того, что кто-то трясет его за плечо. Он вскакивает с дивана, тяжело дыша. Луна нависает сверху, с интересом разглядывая его, а глаза Гермионы обеспокоенно сужаются, пока ее рука аккуратно сжимает его плечо. По спине бегут ручейки пота. Кожу сковывает холод, а влажная футболка неприятно липнет к телу, заставляя ежиться от сквозняка. В голове снова резко пульсирует, и от этой боли хочется кричать во все горло.       — Что тебе снилось? — шепчет Гермиона, прикасаясь к его лбу и вискам. — Кошмар? Ты так кричал, что разбудил почти всех в доме. Ты мокрый насквозь.       — Ага, — голос охрипшего Малфоя, заходящего в ванную, режет уши. — Нахера так орать? Я и так лег с вашими играми два часа назад, гребаная Цирцея.       — Малфой! — угрожающе бросает ему в спину Гермиона, но тот даже не обращает внимания, непринужденно захлопывая дверь.       — Я… Я… Я не знаю. Дракклова неразбериха. Ты, Луна. Вы спорили. И ты, Гермиона… Ты назвала Малфоя своим …эээ… мужем? Будто бы вы были парой.       — Что? — Гермиона озадаченно рассматривает его, мрачнея и поджимая губы в недовольстве. — Да быть такого не может.       — Да, и я говорю тебе. Его там не было, но вы с Луной ссорились из-за него? Еще было кое-что… Имя Астра вам о чем-нибудь говорит?       Одновременно они обе пожимают плечами, и Невилл тяжело вздыхает:       — Думаю, это просто последствие стресса. Мне последнее время постоянно снятся кошмары или что-то вроде того. После того, как оказались на острове. Просто игра воображения, ничего более.       — Почему ты не сказал? — брови Гермионы сходятся на переносице, оставляя знакомую складочку раздражения.       — Да не до этого было.       — Невилл, а что еще тебе снится? — обеспокоенно спрашивает Гермиона.       — Да ничего такого. Сплошные отрывки, которые почти невозможно собрать воедино. Все очень запутано, и я не уверен, что это не бред, знаешь. Вроде, мне снишься ты — постоянно готовишь зелья. Иногда ты так сильно плачешь, знаешь? Теодор Нотт, который вечно носится с какими-то крутящимися деталями. И Луна, то болеющая, то на ногах. А ещё постоянно — пустыня. Пустыня, а после пещеры.       Гермиона хмурится, и Невилл понимает, что она неизбежно задаст этот вопрос еще раз, чтобы получить более подробное объяснение. Дождь настойчиво стучит в окна, затуманивая привычный вид на кромку моря. Луна отходит от них, напевая знакомый мотив, останавливаясь у окна, и шепчет: — Иногда сны отражают желания, а кошмары — переживания. Оцепенение, глубинные страхи прячутся за самыми жуткими видениями. Может быть, ты боишься чего-то, Невилл? У тебя было такое раньше?       — Это не похоже на сублимацию желаний или отражение страхов, Луна.       — А на что похоже тогда? — нетерпеливо спрашивает Гермиона, скрещивая указательный и безымянный палец.       — Вторую реальность?

После пробуждения прошло: 16 дней 12 часов 20 минут

      Они сталкиваются на кухне. Он подкидывает яблоко в руке, когда Грейнджер преграждает ему путь. Упрямая, и ее взгляд бьёт, словно кнут. Она явно хочет добиться задуманного, что бы это ни было в этот раз. Не то чтобы он рад, но ему никогда не хотелось отказывать себе в удовольствии раздражать кудрявую. Драко делает шаг в сторону, а Грейнджер прихрамывает вслед за ним. Он вопросительно поднимает брови, на что Грейнджер прищуривает глаза, убирая выбившиеся пряди за ухо.       — Как ты себя чувствуешь? У Блейза и Джинни заложило нос. Думаю, что они простыли вчера. Оба жалуются на боли в голове.       — Хм… — щурится он и обходит ее, игнорируя вопрос.       — Перестань игнорировать меня, когда я обращаюсь к тебе, Малфой. Меня это жутко раздражает. А то я…       — А то что, Грейнджер? Если ты не обратила внимания, мы посреди драккловой неизвестности. Что ты собираешься сделать? Доложишь на меня Поттеру? — насмехается он, складывая руки в замок за спиной и потягиваясь. — Он все равно будет на моей стороне, а не на твоей. В свете твоей последней истерии.       — Это вряд ли, Малфой.       — Ага, — Малфой щёлкает языком, а после внимательно смотрит на раскрасневшуюся, смущенную Грейнджер перед ним. — Чего ты хочешь? Ты ведь явно пришла сюда не докапываться до моего самочувствия, не так ли? Ты еле доползла со второго этажа, для чего?       — Ты навоображал себе что-то, Малфой.       — Поэтому ты караулишь меня третий день на кухне?       — Вовсе я тебя не караулю.       — Грейнджер, просто скажи, что хочешь, и мы мирно разойдемся, продолжая не замечать друг друга.       — У меня есть к тебе предложение, — пыхтит она, словно перегретый котел.       Щеки окрашивает румянец, и ее большие карие глаза становятся насыщеннее, чем обычно. Засасывают ореховым сиянием, не давая отвести взгляд.       — Выражайся яснее, Грейнджер.       — Мне нужна твоя помощь.       — Какая великая честь.       — Я серьёзно. Поможешь мне?       Тупость Грейнджер удивляет его, а ее прямолинейность, наоборот, даже немного заводит. Чертова румяная взбешенная выскочка Грейнджер, его постоянная мокрая фантазия.       — А как ты думаешь, Грейнджер?       — Я не знаю, поэтому и спрашиваю, — она разводит руки в стороны, скривившись, когда больная нога дергается.       Драккл, почему она не в постели?! Где вечно носящийся заботливый Лонгботтом?       — С чем?       Грейнджер рдеет пуще прежнего, отводит глаза и скрещивает руки, и на секунду Драко хочется прижать ее к себе и успокоить, сказать, что ей не о чем волноваться, и они найдут выход из этой проклятой глуши в два счета. Ага, пора бы одернуть себя и вернуться с воображаемых райских небес на землю, да побыстрее.       Грейнджер закусывает губы и скрещивает пальцы, когда Драко возвращается к кухонной столешнице. Он морщится, чувствуя, как ткань рубашки проходится по спине: он точно не будет больше столько торчать на солнце. Драко облокачивается бедром на столешницу и лениво тянет уголок губ вверх.       — Я… — она мнется, отчего Драко раздраженно вздыхает. — Я хотела спросить после того случая... Может быть, если, конечно, ты захочешь, ты потренируешься со мной? Поможешь расходить ногу в воде?       Драко замирает, пытаясь сообразить, какой ответ должен вылететь из его рта. С одной стороны, ему хочется, деря горло, орать «ДА-А-А!», подпрыгивая, как гребаная первокурсница на квиддичном матче. С другой стороны, в груди есть уверенность в том, что он разочарует ее. Салазар, он не привык оправдывать чьи-то ожидания и быть для кого-то «твердым плечом», спасителем или героем.       Поэтому, собрав всю силу воли в кулак, он высокомерно отводит подбородок и бросает ей:       — Пресвятой Поттер или нюня Лонгботтом пригодятся тебе куда больше, Грейнджер, а я не заинтересован. Мне просто надоело твое нытье. Поэтому я и помог тебе.       Грейнджер в удивлении приоткрывает аккуратный пухлый рот, и Драко старается не задерживаться на ее лице взглядом, разворачиваясь и уходя, пытаясь задавить на корню бушующее внутри сопротивление.

После пробуждения прошло: 18 дней 14 часов 45 минут

      Гермиона расслабляется в горячей воде, прикрывая глаза. Паркинсон хмыкает, довольно улыбаясь и подмигивая ей. Возблагодари остров за эти горячие ванны. Как раз самое то для ее отвратительного настроения.       — А я говорила, ты не пожалеешь, Грейнджер!       — Точно, — кивает Гермиона. — Все равно, что горячий душ.       — Как твоя нога?       — Лучше. Спасибо, что поинтересовалась и помогла добраться.       — Завтра все в силе?       — Да, как всегда, вечером в первом доме. Будем стараться дальше. Может, если попробовать дольше концентрироваться, это как-то поможет.       — И хотя меня это утомляет, но лучше так, чем слоняться без дела. Как, кстати, Драко? Говорил тебе что-нибудь?       — Всмысле?       — Ох, да. Ничего такого.       — Что он должен был мне сказать?       — Ничего.       Панси не выглядит, как человек, который готов отвечать на вопросы. Нет, она похожа на человека, который случайно выдал чужую тайну.

После пробуждения прошло: 18 дней 18 часов 5 минут

      — Я бы никогда не убила человека, — чай обжигает язык, пока Джинни наблюдает, как Гермиона разворачивает свой аргумент. — Лучше убить себя, чем лишить жизни волшебника.       Брови сидящего на полу Малфоя взлетают вверх, а усмешка дразнит тонкие губы. Джинни не понимает, почему засранцу настолько весело от настолько серьезных разговоров. Луна прижимается к ее плечу, странно рассматривая одно место на стене. Она склонна часто зависать на определенном предмете в задумчивости, полностью выпадая из разговоров и обсуждений, но на острове Луна делает это чаще обычного. Почему?… И где Гарри — она не видела его уже несколько часов. В последний раз Джинни мельком заметила его стоящего босыми ногами в море, а после этого абсолютно потеряла из виду. Паркинсон, так некстати, тоже куда-то делась.       — Как будто у кого-то из нас когда-либо было время раздумывать, радость моя? Убивать или нет, жить или умирать. Да, и давайте честно, некоторым следовало бы умереть еще до рождения, а! — возбужденно вскрикивает Забини, потирая виски. Малфой хмыкает, складывая руки и качая головой. Забини продолжает говорить, закидывая ногу на ногу и размашисто жестикулируя. — Выбора нет, когда ты умрешь через несколько секунд. Разве ты бы не швырнула аваду, Грейнджер, если бы противник был готов укокошить тебя?

Почему, в целом, они разговаривают об этом? Лучше бы Забини вернулся к теме первых поцелуев, чем рассуждал о том, как произнести убивающее и не мучаться от уколов совести. Джинни несколько раз посылала зеленые вспышки в спины пожирателей, питаясь возрастающим гневом. Наблюдала, как они падают на колени, лицом в жухлую траву, замертво.

      Оказалось, не только смертельные проклятия могут отнять жизнь, но и слабовольное людское бездействие.       Это она познала сполна, замерев и чувствуя сковывающий паралич в тот день в Хогвартсе.       Она убила тех девочек. Сколько таких же трусов, как Джинни Уизли, живет в этом проклятом мире?       Больше всего Джинни пугает то, что на острове они как раз занимаются одним. Бездействуют.       Страх вынуждает их жаться друг к другу, развлекая себя разговорами и бессмысленными играми, ничего не предпринимая. Словно, если они хоть на секунду столкнутся с реальностью, то тут же сиганут в море, как утопленники, пытаясь избежать чудовищ, в которых превратила их война.       Дни заполнены бытовой рутиной вроде готовки, уборки, дежурств, подсчета вещей в доме и сна. Они пытаются найти крупицы информации, а вечерами играют в волшебные жмурки, скраббл, который находят на верхней полке шкафа, пантомимы и Мерлин знает, что еще, стараясь развлечь себя в гнетущей лесной тишине и не думать о том, что впереди еще сотни таких же похожих друг на друга дней с болтовнёй о том, кто когда потерял девственность, и был ли муж у Макгонагалл.       Вопрос их пропитания решен: несколько дней назад они обнаружили, что погреб в третьем доме заполняется продуктами каждые пять дней. Откуда берутся эти припасы? Кто присылает их им?       Гадает Джинни каждый раз, сортируя порции на каждого на завтрак, обед и ужин.       Из всех слизеринцев Джинни пока удается поддерживать контакт только с Паркинсон: она помогает собирать ей цапни в саду и готовить. В начале молча, а после рассуждая о глупых вещах, вроде тканей для платьев и зелий для укладок. Гермиона смотрит на них с подозрением, но иногда даже вставляет что-то абстрактное.       И это сближает их, не делая подругами, нет. А скорее порождая росток еле видимого доверия. Как-никак Джинни далеко не всем рассказывает о том, что сделала. Паркинсон становится вторым человеком в списке, которому она смогла поведать о своем преступлении. С последним сказанным словом боль немного, но все же отступила. Пока Джинни вновь дышит полной грудью, стараясь ухватиться за изогнутые коряги ее психики, спасающие от пропасти полного безумия.       Гермиона кривится, раздосадованная и усталая: — Выбор есть всегда, просто никто не хочет жертвовать собой. Всем слишком дорога собственная жизнь.       — Да ладно, Грейнджер? Хочешь сказать, что, если в тебя швырнут авадой, ты будешь просто стоять и опустишь палочку? — раздраженный Малфой не выдерживает, вмешиваясь в разговор. — Даже не увернешься?       — Нет, конечно, если будет возможность… Я, скорее, имею в виду, если у меня не останется выбора — я предпочту умереть, Малфой. Если не будет другого выхода, кроме как убить. Мой выбор — опустить палочку и сдаться на волю убивающему. Я бы могла сказать «судьбе», но ее не существует.       — Не верю, Грейнджер. Сколько раз ты это делала?       — Я сделаю все ради того, чтобы те, кого я люблю, остались живы. Я не боюсь смерти. Даже если ценой будет моя собственная жизнь, Малфой. Для тебя, конечно, это звучит дико, но я не удивлена.       — Ты понятия не имеешь о том, что значимо для меня.       — О, Мерлин! Только не снова… — Забини устало утыкается в руки, пока Гермиона начинает пререкаться с Малфоем. Джинни никак не может понять, почему подруга настолько вовлекается в споры с ним. Ведь его куда проще игнорировать, чем пытаться что-то доказать. Джинни обнаруживает — Малфой, в целом, склонен не замечать тех, кого не впускает в свой круг доверия, за исключением Гермионы. И это настолько странно, а Джинни все никак не может найти деталь, которая бы объяснила его поведение. Что же она упускает…       — А что бы вы сделали? — Забини кивает им, пытаясь отгородиться от распалившейся Гермионы, которая пытается втолковать Малфою свою позицию, на что тот поднимается с пола и ходит около дивана туда-сюда.       Луна отрывается от стены, переводя на него расфокусированный взгляд: — Не нам решать, кому жить или умирать. Одно дело спасти человека от смерти, а совсем другое — навлечь ее.       Она замолкает, снова переводя взгляд на стену и застывая.       — А ты, Уизли? — Джинни сглатывает. Почему Забини всегда сует свой нос не в свое дело, сколько можно. — Что ты делала? Убивала? Уворачивалась?       Джинни прищуривает глаза, чувствуя, как Луна крепче сжимает ее руку. Она отражает его вопрос, пытаясь избежать прямого ответа:       — А ты, Забини? Убивал или уворачивался?       Он издает смешок, потирая подбородок: — И убивал, и уворачивался. По-разному бывало, рыжая. Но все же, что выбирала и выбираешь ты?       Джинни долго сверлит его взглядом, а после сжимает губы и отвечает: — По-разному бывало, Забини. Иногда убить можно и бездействием, — сглатывает она, отводя взгляд на свои покрасневшие костяшки. — Думаю, ты знаешь. Учитывая, на какой стороне был ты.       — Я склонен доверять выбор случайности.       — Вот это и пугает.       Он задумчиво смотрит на нее, не отвечая, а после перекидывается с Малфоем язвительным комментарием по поводу упёртости Гермионы. Последнюю неделю поведение Забини вполне удобоваримо, и Джинни даже немного рада, что в ее окружении только Малфой остается с кричащим титулом «враг» на бледной физиономии.

После пробуждения прошло: 19 дней 9 часов 5 минут

      — Я не могу сосредоточиться, Малфой! — говорит Гермиона, перекладывая хлам из одной стороны в другую и чиркая что-то в блокноте. — Иди и займись делом, перестань разглядывать меня.       — Я отвлекаю тебя, Грейнджер? — хмыкает Малфой, закидывая руки за голову и подпирая затылок. — Тогда я точно собираюсь продолжать.       — По расписанию у тебя стирка, а не валяние дурака.       — Надо же! — выдает он, облизывая губы. — Я сразу сказал: пусть ваше расписание катится к дракклам.       Она цокает языком и глубоко вздыхает: — Делай, что хочешь, но перестань... Делать это.       — Делать что?       — Смотреть на меня, Малфой. Можешь утопиться в своей бесполезности, но только, Мерлин, не смотри на меня так.       — Как так?       Её грудь вздымается. Она не будет думать, как именно.       — Не дождешься, Грейнджер. Мне вполне нравится, как твоя округлая задница сверкает, пока ты выполняешь тут всю работу, а я смакую результаты.       — Лучше расскажи мне, почему ты отлыниваешь от обязанностей, продолжая копошиться в своих бумажках, сидя тут?       — Чтобы смотреть на тебя, — он прищуривает и наклоняет голову вбок. Его голос садится. — Вот так, Грейнджер. Я хочу смотреть так только на тебя.       — Ох, иди к дракклу.       Грейнджер закатывает глаза: сегодня он непривычно игривый. В последние дни Малфой мрачнеет, а солнце, напротив, разгорается раскаленным шаром на небе все сильнее. Гермиона утирает пот с висков, завязывая волосы в хвост. Малфой сидит, закинув ноги на стол, продолжая чиркать что-то в своих листах. Взглядом просверливает ей спину, пока она раскладывает вещи из каморки.       Не то чтобы ей удалось найти что-то стоящее: одни безделушки, детскую кроватку и парочку запечатанных книг. Малфой был бы кстати со своей чистой аристократической кровью — может быть, они как раз смогли бы прочитать их.       Но это позже, а сейчас главное — разобрать гору мебели в комнате.       Малфой по-доброму ухмыляется ей, и Грейнджер проклинает то, как улыбка делает из высокомерной глыбы обаятельного человека. Черт, если бы она могла, то прописала бы в правилах отсутствие улыбок у Малфоя в любой день недели. А лучше: запретила бы ему разговаривать вовсе.       Она отряхивает от пыли ткань, срывает её со стула, и охает от удивления, щелкая кнопками по старой панели. Неожиданно. В комнате раздается скрип, отчего Малфой прижимает ладони к ушам.       — Это что за лохнесское чудовище, Грейнджер? — Малфой подскакивает и приседает рядом с ней, рассматривая магнитофон. — Магловская дрянь?       — Магнитола. Играет музыку. Где-то должны быть кассеты, посмотри-ка в том углу, раз решил встать.       Малфой раздраженно фыркает, но продвигается в угол комнаты и начинает разбирать мелочь из кучи вещей, в отвращении отдергивая руки, когда на них попадает слой пыли. Мерлин, ну он и неженка.

После пробуждения прошло: 19 дней 15 часов 10 минут

      — В этом доме есть хоть какие-то книги, кроме детских и колдомедицинских! Я очень люблю свою работу, но не отказалась бы сейчас от чтения чего-то более увлекательного и менее научного.       — Хоть что-то, Гермиона, не нагнетай.       Невилл вписывает раскрытые книги в список, прижимает руку к груди, откашлявшись. В банке стынет кровь Малфоя, пока они исследуют библиотеку. На удивление ей даже не приходится умолять его пожертвовать каплю, он спокойно разрезает руку и выдавливает четверть стакана, грубо всовывая ей его в середине дня и уходя на улицу.       — Надо понять, как выбраться.       — Исследовать остров опасно.       — Но не сидеть же просто сложа руки!       Гарри входит в комнату, поправляя очки: — Мы обсудили это вчера на собрании, ты помнишь? Подождем около месяца, оценим обстановку, и если все будет спокойно, соберем группу.       — Но, Гарри, что делать все это время? Ничего?       — Ага, — кивает Гарри. — Ничего не делать, отдыхать. Я заберу почитать вот эти.       Он выносит стопку, и Гермиона цокает языком, вопрошающе смотря на Невилла.       Он снова кашляет, а после добавляет: — Даже не смотри на меня. Я полностью с ним согласен. Два голоса против пяти, помнишь?       Она вздыхает, скрещивая руки на груди и пиная комод мыском.       — Наслаждайся спокойствием.       — Это не моё.       — Знаю.

После пробуждения прошло: 20 дней 10 часов 10 минут

      — Знаешь, Драко, блядски странно: прошло уже столько времени, а меня все еще не тянет искать помощь. Вот вроде только вчера было шестое января, а сейчас я даже не уверен в точной дате. И счастлив абсолютно! Еще бы была магия, и тут можно было бы прожить вечность. Даже однообразная стряпня Уизли и полное отсутствие алкоголя совсем не коробят, а…       Драко обожает слушать ничего не значащую трескотню Блейза. Она создает приятный не раздражающий фон его занятиям: пока Блейз продолжает отдаваться рассуждениям о том, как было до, а как стало после, у него появляется шанс уголком глаза понаблюдать за тем, как Грейнджер с собранными в пучок волосами и россыпью веснушек на плечах стоит по пояс в воде, опираясь на долговязого Лонгботтома. Один локон забавно завивается у основания затылка, и он ловит себя на мысли, что хочет коснуться его и накрутить на кончик пальца, убирая к собранным волосам.       Она хохочет, падая в воду и повисая на руке патлатого, и от этого внутри просыпается гадкое чувство: тренировки Грейнджер с патлатым вызывают в нем сильнейшую злость, перекрывая любые другие чувства, пока он наблюдает за их возней в воде.       Хотя он сам отказался помогать ей. И кто же теперь виноват, гордая самодовольная идиотина? Грейнджер так смотрела на тебя, когда, краснея и кусая губы, предложила помочь ей, а ты…

А что ты ответил, а? Напомнишь себе?

Я помог из-за необходимости. Чистая выгода, Грейнджер. Не мог выносить твое нытье больше.

Ты забываешься, Грейнджер. Попроси Поттера! Или патлатого, он как-никак твой любимчик. Придурок. Блядский тупой идиот. Почему каждый раз, стоит тебе сделать шаг вперед, хочется ринуться галопом обратно? Откуда это?

      Может быть, все дело в страхе, который не дает Драко адекватно мыслить и совершать логичные и здравые поступки. Давит на него, заставляя убегать и прятаться. В страхе провалиться и оступиться, пока стараешься выстроить отношения. Он не склонен идеализировать себя, а окружающих тем более. Характер же Грейнджер — это что-то с чем-то. Адское пламя внутри, а снаружи безмозглый фанатичный идеализм. С ней до безумия сложно договориться, что уж говорить о понимании и компромиссах.       У нее на все есть мнение (полярное Драко мнение, гоблин бы его побрал), даже если никто его не спрашивал. У них нет точек соприкосновения, как бы Драко ни пытался подступиться и наладить с ней контакт. Каждый гребаный раз кто-то из них давит на больное место другого.       Смотреть на зазнайку издали гораздо проще, чем пытаться… Что бы там ни было.       Они не ладят. Грейнджер бесит независимость и негативизм Драко, а он не выносит то, как она рационализирует розовый мир, в котором каждый волшебник — милый добрый пони, а на небе сияет радуга из лимонных долек.       Драко обожает раздувать из пикси тролля, а Грейнджер гасит накал эмоций, игнорируя его выпады и спокойно раздавая задания. Принеси то, сделай это. «Малфой, никого не интересует твое настроение сегодня, ты готовишь. Хватит расхаживать, у нас полно работы».

Кто она такая, чтобы, блять, командовать им? Ладно, возможно, когда он занят делом, в его голове перестает жужжать рой мрачных тоскливых мыслей, и шило в заднице Грейнджер этому способствует. Но, драккл, такими темпами они убьют друг друга. У Драко ощущение, что еще чуть-чуть, и в воздухе заискрит шаровая молния от их напряжения. Проще сдаться, блять. Или выжидать.

      Что Драко делает всю долгую последнюю неделю: провоцирует и выжидает. Может, он взбесит Грейнджер настолько, что она устанет рычать на него в раздражении.       Грейнджер и на метр не подпустит его к себе после их последней перепалки (очередной), он знает. За время на острове Драко сделал несколько наблюдений: у Грейнджер чаша терпения расходуется настолько медленно, насколько быстро она остывает после споров (а ссорились они уже хуллион-триллион раз). На третий-четвертый день можно ждать от нее короткой брошенной фразы, но в первый от нее лучше держать дистанцию. Поэтому Драко предпочитает наблюдать за Грейнджер издалека: ловя смущенные и растерянные взгляды с ее стороны и нервируя, пока, махнув гривой волос, она с возмущением, не выдержав, не зажмёт его в углу спальни и не бросит: «Перестань, Малфой! Ты сбиваешь мне весь рабочий настрой». На что он ухмыляется и молчит, пока ему в лицо с шипением не полетит очередное «невозможно», и Грейнджер не удалится на первый этаж, прихрамывая.       Драко это забавляет. Ему нравится доводить ее до точки кипения, наблюдать, как искрят ее глаза, а после сторониться несколько часов или дней, делая вид, что ему все равно. Ради ее редких, но живых и искренних эмоций он не против иногда побыть вредным подонком. Хотя кого он обманывает, в глазах Грейнджер он и есть вредный подонок, с которым никто не хочет иметь дела.       Ему хочется сохранить каждую выразительную черточку милого лица — он собирает коллекцию эмоций Гермионы Грейнджер.       Грейнджер бесится, закатывая глаза и поджимая губы. Раздражение.       Грейнджер бросает украдкой скромный взгляд, прикусывая нижнюю губу, когда он выходит из моря. Рдеет, а после делает вид, что нет-нет-нет, она смотрела на закат. Любопытство.       Грейнджер скомканно улыбается и скрещивает пальцы, когда Драко подходит слишком близко. Смущение.       Грейнджер смеется, приоткрывая рот в неполную «о» и сверкая рядом белых зубов. Радость.

      Интересно, а как выглядит Грейнджер, когда кончает?

Приоткрывает ли она пухлые губы, издавая тихий стон? Прикрывает ли глаза от удовольствия, цепляясь руками в поисках опоры? Или она будет смотреть ему в глаза, пока его член будет погружаться в тугую вагину? Как смотрит, когда напряжена до предела, не сдаваясь и не отводя взгляд ни на секунду.

      Драко не терпится собрать, запечатлеть и сохранить каждую гребаную деталь.       Грейнджер, Грейнджер, Грейнджер. Так много Грейнджер, а в руках настолько мало, что за ней хочется наблюдать еще и еще. Это единственная его возможность напиться ей.       Драко кривится, вспоминая их последнюю ссору. На этот раз она не дала ему ночное дежурство, отправив спать, аргументируя это его истощением. Внимание: и-с-т-о-щ-е-н-и-е-м.       Драко, конечно, просто не выносит командного тона любой разновидности. В исполнении Грейнджер приказы вызывают у него только одного желание — противоречить постоянно и неустанно!       Да, и в конце концов, он сам определяет, когда ему пора лечь в кроватку. Грейнджер пусть даже не набивается играть роль его мамочки, отвратительно. И он точно никому не признается, что упал на кровать в изнеможении, как только зашел в комнату.        — Ты бы хотел вернуться назад? — спрашивает его Блейз, прикрывая глаза от яркого солнца и зарываясь ногами в песок. — Как же жарко, гоблин!       Драко морщится, потирая печеную красную кожу на плечах. Кожа спины болит от резких движений, а кончик носа больно тянет, стоит ему нахмуриться.       Ебаное солнце убивает его: как же хорошо, что дома небо чаще всего затянуто тучами. Пасмурность куда больше подходит ему, чем изводящая жара.        — Не знаю, Блейз. Лично меня там никто не ждет, а тебя? Да и варварские законы, каждый абсурднее другого. Тот последний о международных счетах, мне пришлось оставить матери только французское гражданство.       — Как она?       — По письмам тон нейтральный, а так не знаю. Я не видел ее уже года два после запрета на выезд из страны. В январе должен был истечь срок.       — Скучаешь?       — Не особо. А ты по своей?       — Смешно, Драко, — издевательски говорит друг, хмурясь. — Но прав ты в том, что в новом мире мы подлежим утилизации, как сломанные палочки, — он издает смешок, делая глоток из стеклянного флакона. — Хотя им, — кивает в сторону Лонгботтома и Грейнджер, — точно не терпится вернуться обратно.       — Что это? — меняет тему Драко, переводя взгляд на бутыль. — Только не говори, что ты нашел алкоголь и спрятал его от меня.       Блейз ухмыляется, перекатывая флакон в руках: — Обезбол, Драко. От бессонницы не спасает, но я хотя бы не лезу на стену. Нога бесит.       Драко поджимает губы, понимая, что постоянное повторение слов поддержки мало чем поможет понурому Блейзу Забини. Он потирает свежую кожу на порезах. В голове бьется мысль о том, что война, исписав увечьями кожу, оставила раны гораздо глубже, чем царапины, внутри каждого из них.       И он был бы чертовски рад, затянись они в ровные розоватые шрамы.       Пока Драко не совсем понимает, хочется ли ему, чтобы их нашли и спасли. В целом, жизнь на острове без гнетущей послевоенной реальности оказывается куда легче, чем его скитания в разрушенном магическом мире. Особенно, когда теперь ему не надо бегать два раза в Министерство, чтобы застать кудрявую в лифте.       Источник его радости и отупения рядом с ним.       Грейнджер перед ним двадцать четыре на семь, крутится, как юла, пытаясь разрабатывать ногу, составляя расписания обязанностей и настойчиво требуя от него кровь для книг в библиотеке. И каким-то образом соглашаются все, кроме него, конечно, из-за чего кудрявая безумно злится.       В этом вся ее суть: командный тон, диктаторские порядки и неустанная вера в лучшее. Или же маска, которую она надевает каждый день. Интересно, а что скрывает настоящая Гермиона Грейнджер без мишуры и вечной самозащиты?       Драко хочется докопаться до сути, въесться в ее нутро, став кровью в ее венах, мясом в напряженных мышцах.       Он знает, что за бравадой и строгостью скрывается нечто хрупкое, почти неощутимое.       Познай он Грейнджер, почувствуй ее тело, мысли, раздели эмоции, и, может быть, тогда бы на него снизошло успокоение. Наверное.

После пробуждения прошло: 20 дней 15 часов 5 минут

      Гермиона проводит расческой по волосам, думая о том, что им пора бы уже собраться и обсудить дальнейшие планы на острове. Гарри сегодня весь день пропадает с Панси у источников, и она напрягается, когда видит, как сегодня вечером рука Паркинсон ложится на его грудь в проеме двери, а губы касаются мочки уха. Правда, она совсем не хотела подглядывать, скорее, проходила мимо, но неужели эти двое спят друг с другом?       По какой-то неведомой ей причине от таких загадок в ней бушует раздражение. Гермионе не должно быть никакого дела до того, что происходит у Гарри в отношениях: он сам вправе решать, с кем строить свою сексуальную жизнь, не так ли?       Но как же так можно: разрушить многолетнюю крепкую любовь. И ради чего: тупого бессознательного траха?       Злость нарастает, и она с силой вырывает клок, расчесывая колтун.       Гермиона набирает в легкие побольше воздуха, пытаясь успокоиться. Забудь, просто забудь. Это не твое дело. Она фыркает, переводя взгляд на баночку с мазью. Мерлин, сколько времени она убила, чтобы приготовить ее на ржавом оборудовании. И все ради...       Причина ее мучений заходит в дом, встряхивая влажными волосами.       Он стаскивает мокрую футболку, бросая на стул, и Гермиона смотрит на его голые острые плечи. Капли бегут по позвонкам, а ее взгляд пытается следить за прозрачными змейками на коже.       К ее щекам приливает жар, и Гермионе становится душно в прохладной комнате.       — Ого, Грейнджер! Ты еще тут, — он, наконец, замечает её, переводя на нее сосредоточенный взгляд. — Не спится?

После пробуждения прошло: 20 дней 15 часов 30 минут

      Малфой сидит настолько близко к ней, что она может рассмотреть тонкие волоски его щетины и блики зрачков. Его руки лежат на коленях, а взгляд режет, как и каждое твердое выданное им слово. Они обсуждают борьбу масс уже полчаса, и Гермиона находит это захватывающим вполне занимательным.       Он морщится, когда его мимика меняется: красная переносица и кончик носа доставляют ему явный дискомфорт.       — Всегда будет тот, кто лучше. Тот, кто сознательнее и умнее. И когда-то, Грейнджер, один слой людей рано или поздно выместит другой.       — Да ты просто Ницше, Малфой!       — Кто?       — Забудь. Малфой, нельзя считать, что один человек лучше другого только потому, что его ценности морально выше. Или он умнее.       — Лучше способствовать умерщвлению адекватности в обществе? Один человек всегда будет превосходить другого, и нет ничего постыдного в том, чтобы это признать. Волшебники превосходят магглов, почему ты не можешь просто согласиться?       — Далеко не во всем, Малфой. Волшебное сообщество до сих пор живет средневековыми порядками, а маггловское считает их пережитками. Оружие, электроника, где взять это?       — Нам это не нужно. У нас есть магия.       — Дело как раз таки в этом. Никто никого не превосходит, просто общества идут по разным линиям прогресса, понимаешь?       — Если бы у магглов был шанс, они бы забрали у нас нашу магию себе. Признай: узнай они, все волшебники бы были подопытными крысами в их лечебницах. Я не говорю сейчас про всех, но любые массы склонны к насилию! Это реальность.       — Вовсе нет! В маггловском обществе институты гуманности и этики развиты достаточно для того, чтоб такое не произошло!       — Ладно, кудрявая, я понял. Магглы просто душки. Но вот что мне больше интересно: а ты, если бы ты родилась магглой, и у тебя был бы шанс обрести магические способности? Разве ты бы отказалась?       — Я… — Гермиона замирает, пытаясь собраться с мыслями. — А ты? Ты бы смог отказаться от магии?       — Ты, должно быть, шутишь.

После пробуждения прошло: 21 день 10 часов

      Джинни сидит напротив Паркинсон, очищая собранные зашуганным Невиллом яблоки. С каждым днем он становится все более нелюдимым, и это пугает ее до чертиков. Он не приходит на обеды и ужины, только иногда Джинни удается заметить его на огромном камне, смотрящим вдаль в раздумьях. Гермиона говорит оставить его в покое, но внутри Джинни раскручивается, словно ураган, плохое предчувствие.       В этом месте у нее постоянно плохое предчувствие.       Надо зайти к нему в лабораторию и спросить: что, Мерлин, с ним происходит? Почему все настолько слепые и не понимают, что им нужно действовать, а не сидеть тут, делая вид, что все нормально?       Паркинсон напротив разрезает яблоки, помогая ей готовить обед. Удивительно, как быстро она учится управляться на кухне. Будто бы и не росла с эльфами в поместье. Паркинсон, оказывается, способна приспосабливаться.       — Скажи, Уизли, — начинает она. — Какой год ты бы назвала лучшим в своей жизни? Кроме две тысячи второго, конечно. Этот и прошлый год самые дерьмовые в моей жизни. У тебя были когда-нибудь панические атаки, Уизли? У меня было пять за прошлый год, и более пугающей вещи я в жизни не испытывала.        — Были, конечно, — вздыхает Джинни, поджимая губы. — Они есть почти у каждого сейчас. Но это лечится.       — Да уж.       — А насчёт лучшего года, — медлит Джинни, останавливая движения ножа. — Наверное, когда получила палочку. А у тебя?       — Да, наверное, тоже. Какой это был? Тысяча девятьсот девяносто первый? Незабываемое ощущение, когда в первый раз чувствуешь поток магии. Знаешь, будто бы ты — центр вселенной, будто тебе подвластно все вокруг. Я пытаюсь тренироваться сейчас, даже свечку не могу зажечь.       Джинни кивает в согласии, и желание вернуться усиливается в сотни раз.        — А как Гермиона? У нее получается?       — Нет. По крайней мере вчера она сидела вместе со мной два часа, и безрезультатно.

После пробуждения прошел: 21 день 13 часов 24 минуты

      Гермиона собирает ветки для костра, зависая над каждой на десять минут больше, чем следует. Со вчерашнего вечера она думает. Думает, когда встает. Думает, когда дрожит под холодной водой и готовит ужин. Рой мыслей преследует ее повсюду.       Ее мозг разгорячен до предельного градуса. И все из-за Малфоя! Черт бы его побрал!       Их разговор завел ее в тупик рассуждений: к своему ужасу она понимает, что лучше бы лишилась жизни, чем отказалась от магии. Этот факт переворачивает ее мир с ног на голову. Ведь в этом случае она сама противоречит себе: если волшебство настолько ценно, что без него она представляет себя калекой, тогда как она может утверждать, что магловское общество находится на той же ступени развития, что и волшебное? Не может. Логическая несостыковка. И точка!       Даже сейчас, пытаясь вытолкнуть из себя поток волшебства, Гермиона расстраивается, когда при каждой попытке терпит неудачу. Не только потому, что страстно хочет добиться цели, но и потому что осознание себя вне магического мира есть, но гораздно меньше, чем она того желала бы. Она — давно часть этой волшебной карусели, и в ее планы не входило сходить с нее настолько скоро.       За спиной хрустит ветка, и она резко оборачивается на Луну, собирающую ягоды с куста.       — Луна, — вздыхает она, хватаясь за сердце. — Предупредила бы!       Она пожимает плечами: — Ты весь день будто озабочена чем-то.       Гермиона связывает хворост, откидывая волосы и усаживаясь на землю: — Я просто кое-что обнаружила за разговором с Малфоем. И не совсем в восторге от того, что осознала о себе.       — Каждый человек, как и урок, который он может дать, по-своему ценен, — мычит Луна, опускаясь ниже к кусту. — Хочешь поделиться?       — Скорее, хочу задать вопрос, — прикусывает губу она. Луна кивает, продолжая сосредоточенно обдирать куст.       — Давай.       — Ты бы хотела… Ты бы смогла жить без магии?       Луна останавливается, переводя на нее тусклый взгляд: — Скажу честно, я была б рада лишиться своих способностей. Каждый дар может стать проклятием, и это истинно в моем случае.       Гермиона хмурит брови, прикусывая нижнюю губу: — Но в магии столько плюсов…       — А сколько минусов?

После пробуждения прошел: 21 день 19 часов 1 минута

      — Это... А-а-а! Я знаю, знаю! Это йети. А Лонгботтом – твоя жертва, ты хочешь съесть его. Грейнджер, ну, честное слово, твой взрыв на голове как раз подходит… Да хватит… Больно же… Перестань, эй!       Драко закатывает глаза, когда вскрик уклоняющегося от подушки Блейза разносится по комнате. Сидящий рядом Поттер сжимает острую коленку Паркинсон, пока та жмется к его плечу, посмеиваясь. Не остров, а какой-то траходром, честное слово.       Два любвеобильных боггарта.       Грейнджер глупо машет руками в разные стороны, пока Лонгботтом отскакивает от нее. Они уже не в первый раз играют в шарады, и каждый раз Драко поражается, насколько скована Грейнджер с ним и открыта в кругу друзей. Предложение от Поттера включиться в игру он отвергает уже в пятый раз, предпочитая наблюдать за смехотворным процессом. В какой-то степени это забавно, по-крайней мере, вид раскрасневшейся при объяснениях Грейнджер удовлетворяет его.       — Может, это Клювокрыл? — салютует ей Поттер, на что Грейнджер часто машет головой, а Лонгботтом перед ней продолжает открывать рот в ужасе, хватаясь за руку. Панси трется носом о шею Поттера, на что тот крепче сжимает ее бедро.       — Да, стой, — Блейз трет глаза, а после вскакивает на ноги, еле сдерживая возбуждение. — Да-да, я знаю. Это Драко на третьем курсе! Когда его клюнуло это чудище. Помнишь, радость моя? Ты так стонал, Салазар! Как вспомню… — Поттер сдерживает тихий смешок, а Грейнджер улыбается во все тридцать два, делая реверанс. — Кто бы мог подумать, что ты был таким нюней…       — Блейз, заткнись! — напряженно отвечает он, ощущая отголоски злости, зарождающейся внутри. — Ну, и чья это была идея? Твоя, Лонгботтом?       — Ты ошибаешься, Малфой, — спокойно бросает он в ответ, указывая на Грейнджер. — Гермиона предложила.       — Зато как все быстро отгадали! — смеется Поттер, хлопая Панси по голому колену. — Этого не забыть, Малфой. Не отрицай!       Грейнджер смотрит на него, задирая подбородок и презрительно прищуририваясь. Малфою еще никогда не хотелось надрать кому-то задницу настолько сильно.

После пробуждения прошло: 22 дня 8 часов 24 минуты

      — Я думаю то, что мы пялимся на свечи, Грейнджер, пытаясь их зажечь, бессмысленно. Ни у тебя, ни у меня не выходит. Может, прекратим?       Гермиона трет глаза, продолжая смотреть на свечу и пытаясь материализовать огонь. Они пытаются уже несколько дней: используют разные приемы, даже создают ситуации стресса, но фитиль свечи так и не зажигается, торча черной раздражающей ниткой.       — Мы будем пытаться дальше.       Панси закатывает глаза, показушно подтягивая свечу к себе. Она издаёт стон, когда та остается затухшей.

После пробуждения прошло: 22 дня 13 часов 5 минут

      — Это место словно клетка, — одними губами проговаривает Джинни, скользя острием ножа по камню: очередная засечка, и ей предстоит поставить еще сотни таких же безликих оставленных прямых линий. Каждый день кажется короче предыдущего, настолько быстро и незаметно летит время.       Душу Джинни охватывает спокойствие, но она точно знает — это иллюзия, ведь настоящий мир за пределами острова заставит ком в ее горле увеличиваться, а дыхание судорожно прерваться.       Там, в настоящем мире, нужно решать проблемы и отвечать за последствия своих действий, не играя в шарады и попивая противный теплый чай.       Земля, на которой они обитают последние четыре недели, не сказочный рай, а темница, чьи прутья — воды вокруг.       И они – странники, заточенные здесь, зачарованные мнимой быстротечной свободой от мирных перипетий. Одинокие и брошенные умирать, как камни – падать на дно. Все хорошее рано или поздно заканчивается, и Джинни считает минуты, прежде чем умиротворение последних дней перерастет в сущий ужас.       Луна окликает ее, подходя к ней с руками, испачканными красным соком ягод: — Зачем ты считаешь дни, Джинни? Разве это не бессмысленная трата времени?       — Бессмысленная трата времени – то, что никто из вас не пытается придумать способ выбраться, вместо этого занимаясь Мерлин знает чем.       — Да ладно тебе, Джин. Пока опасно думать о чем-то таком. Гермиона все еще не восстановилась, да и погода, за исключением дождя каждую ночь, налаживается. Надо попробовать насладиться моментом.       — А мне кажется, самое время что-то да решить.       Луна забирает у нее камень из рук, пачкая ладонь: — Отдохни. Вот, поешь, они сладкие.       Джинни поддается, закидывая ягоды в рот и чувствуя приторность на языке, и усаживается напротив Луны на земле:       — Знаешь, я видела, что Гарри и Панси несколько вечеров подряд ходили к горячим источникам. Не хочешь сходить со мной? Если ты не занята.       Луна смущенно улыбается, опуская глаза в пол: — Там прекрасные фиалки, особенно, вечером.        — Да? — Джинни скованно улыбается. — Наверное, и правда стоит. Сегодня?        — Давай, да.       Между ними воцаряется уютное молчание, и вдруг Джинни осеняет, от чего по позвонкам бежит неприятный холодок:       — Стой, Гарри и Паркинсон?        — Да, — Луна выбрасывает камень из собранной в кучу травы и тянет ее за руку. — Они в последние дни проводят вместе много времени. Разве это не замечательно?

Пиздец как замечательно, Годрик. Прекрасные новости.

После пробуждения прошло: 22 дня 16 часов 30 минут

       — Уизли! Грейнджер! — зовёт их Панси, натягивая на себя темно-бордовое платье. Соски исчезают под тканью, и Джинни смущенно отводит взгляд. — Вам пригодится.       Руки ловят темно-зеленый летний сарафан, пока Паркинсон выкидывает вещи из комода. Гермиона рассматривает белое шелковое платье, подняв за бретельки перед собой, и на ее лице отражается смятение.       — Это настолько непрактично! — восклицает она. — Куда это носить здесь?        — Зато красиво, Грейнджер!       — Зачем ты решила распотрошить шкаф, Мерлин? — спрашивает Джинни, обходя комнату. — Ну и бардак же тут. Ты за этим нас звала?       Джинни проглатывает вопрос, который ей действительно хочется задать, пытаясь отвлечься от мрачных и волнующих мыслей.       — Да! Я устала работать, хочу повеселиться, поэтому через два дня собираемся у костра. Грейнджер, твое что-то там, что издает музыку, пригодится. И да, Уизли, отказы не принимаются.        — Но… — слабо возражает Гермиона. — Надо в начале обсудить со всеми.       — Поттер одобрил, Грейнджер, а мнение остальных не особо учитывается.       Вот это да. Вот это очень интересный факт.        — Эй! Вообще-то…       Паркинсон оборачивается, ухмыляясь: — Да ладно, Грейнджер. Мы все устали, каждый день одно и то же! Постоянные гнетущие мысли, что плохого в том, чтобы немного разбавить нашу рутину? И это платье оттенит твою загорелую кожу, м-м-м. А на костре будут все-все. Подумай, сколько возможностей для флирта!       От последней фразы Гермиона краснеет, сравниваясь по цвету с драконьим пламенем.       Джинни поджимает губы, разгребая вещи, стараясь, чтоб ее руки не трогала дрожь: — Раз ты перебрала почти весь шкаф, как можешь описать владельцев?       — Только то, что у мужчины был отменный вкус, ну а у женщины… Терпимый.

После пробуждения прошло: 23 дня 7 часов 8 минут

      Гермиона отпирает дверь ванной и натыкается на Невилла, замершего, словно восковая статуя, и сжимающего большие ладони в кулаки.       — Невилл, — обеспокоенно спрашивает она. — Все в порядке? Я повсюду тебя ищу.       — Да-да, — приглушенно выдает он, переводя на нее взгляд. — У меня ужасно болит голова, от солнечного света становится хуже.       — Может быть, приготовить зелье? Давай я… в лаборатории есть все ингредиенты. Я как раз хотела попросить тебя посмотреть мою противоожоговую мазь. Я кое-что заменила в составе.       — Кто-то обжегся?       — Нет, — тянет она, закусывая губу. — Это для личных нужд, да я и пытаюсь себя чем-то занять, если быть до конца честной, раз уж мы не исследуем остров.       — А-а-а, — заторможенно произносит он, потирая виски. — Да, без проблем. Я подойду через десять минут, хорошо?       Он выталкивает ее за дверь до того, как она успевает возразить. Гермиона смотрит на дерево перед собой, и внутри неё поднимается волна беспокойства из-за странного поведения друга.

После пробуждения прошло: 24 дня 16 часов 9 минут

      Гарри смеется, хлопает Малфоя по плечу, и тот завывает от боли.       — О, черт! — виновато говорит он, придерживая его. — Прости, я постоянно забываю.       — Гоблин бы тебя побрал, Поттер, — шипит Малфой, отталкивая его от себя.       Гарри еще раз извиняется, прежде чем скрывается за дверью: его подзывает Блейз. Гермиона на счет десять выходит из-за угла, стараясь держать сердцебиение и дыхание под контролем. Она была настолько поражена их спором в прошлый раз, что совсем забыла отдать мазь. Флакон так и остался одиноко стоять на диванном столике, когда Малфой наконец ушел спать.       Она крепче сжимает стекло, чувствуя, как то становится скользким от ее потных рук. Она решила, что будет действовать по ситуации, но лучше было бы составить подробный детальный план. Ибо паника накрывает колпаком, не давая делать ровные шаги и произносить слова.       Малфой хмурится, когда оглядывается на ее шаги. С вопросом в глазах он приближается к ней.       — Ты как будто дементора увидела, Грейнджер.       Гермиона мнется на месте, глубоко вздыхает и протягивает ему мазь. Мерлин, как же неловко. Лучше убери, лучше убери. Вернись в комнату, отдай Паркинсон, пусть она передаст ему.       Прекрати, хватит нести чушь.        Соберись, Гермиона.        — Что это такое? — кривится он, подтягивая уголок губ. Он берет склянку в руки, рассматривая ее.       — Я заметила, ты постоянно сгораешь. И это может помочь. Я сама сделала, да. Вот. Ты можешь наложить ее на свои нос, руки, спину. Да, ты понял. Я пойду, — после своих нечетких бормотаний Гермиона разворачивается на пятках, желая поскорее сбежать отсюда. Голос Малфоя останавливает ее.        — Как я нанесу это на спину, Грейнджер?        — Руками, Малфой, — тихо говорит она, поворачивая к нему голову.       — Твоими?

После пробуждения прошло: 24 дня 16 часов 18 минут

      Каждая молекула воздуха с искрой залетает в ее легкие, чтобы согревать ее щеки и разжигать пожар между ребер. Если не думать, то вполне можно держать себя в руках.       Гермиона прикусывает губы, поджимая пальцы на ногах.       Подушечки пальцев зачерпывают прохладную мазь. Она замирает, выдыхая.       У Малфоя острые лопатки, рельефная, стройная спина и светлые волосы, отросшие и немного спутанные. Он сидит перед ней на стуле, облокотившись руками о колени и опустив голову. Слава Мерлину, он сохраняет молчание.       Первое прикосновение встречает ее электрическим импульсом по венам и шипением Малфоя. Он пытается увернуться, но Гермиона успевает сжать его плечо и приблизившись к уху, шепчет: — Терпение, Малфой. После станет легче.       От Малфоя пахнет морем. И недосказанностью. Его кожа горячая, мягкая. А ее прикосновения неуверенные, легкие.       Он вздрагивает от холода, но расслабляется после первого мазка. Гермиона убирает руку с мазью, и Малфой прикрывает глаза в облегчении.       Вместо того, чтобы наложить мазь быстро и точно, Гермиона растягивает удовольствие, накладывая ее в два слоя на покрасневшие плечи, выступающие позвонки и поясницу.       Хотя она никогда не признается себе в этом.       Когда она касается загривка, Малфоя пробивает дрожь, и ее отголоски проходят по кончикам ее пальцев. Из его рта вылетает тихий вдох-стон. Гермиона замирает: — Тебе больно?        — Нет, Грейнджер.       Он тяжело дышит, пока она размазывает субстанцию по его плечам. В какой-то момент Гермиона не сдерживается, проводит по загривку еще раз, в последний раз, вслушиваясь в очередной полувздох-полустон.       Ее белье становится влажным, а руки дрожат.       — Повернись сюда, пожалуйста, — хрипло говорит она. Малфой поворачивается, задирая голову, и Гермиона сглатывает, попадая в плен его стальных прищуренных глаз.

Мерлин, просто закончи, и все. Просто не смотри на него. Побыстрее.

      Она касается его покрасневших ключиц, быстро накладывая мазь на кости, а после переходит к носу двумя легкими касаниями. Ее взгляд направлен на его губы, и от этого все становится еще хуже.        — Я закончила, — выдает Гермиона и отрывает руку. Малфой ловит ее ладонь, сжимая в своей большой, прижимая к щеке и не давая отпустить. Его губы приоткрываются.        — Посмотри на меня.       Она вырывает руку из его хватки, роняя флакон и сбегая.

После пробуждения прошло: 24 дня 16 часов 54 минуты

      Конечно же, она не хотела идти за ними.       Конечно, она никогда никого не хотела выслеживать.       Джинни не какая-то истеричная психичка, преследующая людей из-за расстроенных чувств. Да и она всегда доверяла Гарри. Никогда не проверяла письма, бумаги. Зачем? Гарри был одним из самых честных и правильных людей, которых она когда-либо знала. Он бы никогда не пошел на измену. Хотя женщины и гонялись за ним толпами, но ей всегда было все равно.       Она была убеждена, что он любит ее. Так же, как она его, глубоко, отчаянно, всем сердцем. Они столько всего вместе пережили. Поэтому когда Гарри рвет с ней на кухне, она не воспринимает его слова всерьез. Они помирятся, и Гарри вернется. Он всегда возвращается.       Днем она видит, как Гарри шепчет Паркинсон на ухо, и та смущенно улыбается, толкая его бедром. В этот момент логичные доводы и прошлые убеждения перестают работать.       И остается только ослепляющая, терзающая боль.       Всю неделю она замечала эти непроизвольные жесты, думая, что это все сплошная ерунда, правда? Гарри дружелюбен и открыт со всеми, женщинами и мужчинами. Это все остров, он заставил их непроизвольно сблизиться, забыв, кто враги, а кто друзья.       Но чем больше она наблюдает, тем больше сомневается. А слова Луны заставляют наблюдать за ними в два раза пристальней.       Гарри и Паркинсон постоянно куда-то исчезают, и она больше не застает слизеринку за помощью на кухне. Вместе сидят за столом и часто разговаривают вдали от всех, улыбаются друг другу без повода и пялятся.       Все эти маленькие любопытные знаки.       Вроде тех, когда он задевает Паркинсон ребром ладони, проходя мимо, или обращает на нее взгляд, когда рассказывает шутку.       Все эти чертовы ясные знаки. Как она могла не заметить раньше.       Джинни чувствует себя обманутой. Словно ее обокрали. Пустой. Словно ее обесточило.       Джинни стоит в тени деревьев, наблюдая, как губы ее мужа прижимаются к губам Паркинсон, и та нежно улыбается, взлахмачивая его черную шевелюру.       И в ее сердце разрывается очередная мина, порождая большую, свежую, кровящую трещину.       Сглатывая слезы, Джинни делает шаг назад, желая отмыться от грязного и унизительного чувства, которое испытывает, наблюдая, как мужчина, которого она любит всем сердцем, прижимает другую женщину к дереву.

После пробуждения прошло: 24 дня 15 часов 19 минут

      — Невилл, открой, пожалуйста. Я очень волнуюсь. С тобой все в порядке?       Гермиона еще несколько раз стучит в дверь комнаты над лабораторией в надежде, что друг образумится и поговорит с ней.       — Невилл, что бы ни произошло, ты можешь довериться мне! Открой дверь, прошу тебя.       Гарри разочарованно вздыхает, потирая переносицу и поправляя очки: — Он не отвечает уже второй день. Надо выламывать дверь.       — Подожди, не торопись. — Гермиона стучит еще раз, а после прижимается к двери и начинает говорить: — Невилл, помнишь, ты как-то рассказывал мне, как вы перестукивались с Дином под партой в Хогвартсе в военный год. Два коротких стука: «Все в порядке», два длинных стука: «Сегодня лучше не выходить из гостиных». Постучи, если у тебя все нормально. Гарри хочет выломать дверь. Он не верит мне, что у тебя раскалывается голова от солнца.       Дверь открывается и сонный Невилл осторожно смотрит в проем, хлопая рукой по дереву.       — Все в полном порядке, Гарри. У меня, правда, последнюю неделю сильно болит голова, ничего выламывать не надо. Я не сразу услышал вас.       — Тебе нужна помощь?       — Нет.       — Ладно.       — Спокойной ночи. — Невилл захлопывает дверь комнаты, от чего кудри, обрамляющие лицо Гермионы, разлетаются в разные стороны.       — И все же, — вздыхает Гарри, облокотившись о косяк. — Он ведет себя жутко странно, Гермиона. Он выкинул вещи Панси и Забини на улицу и забаррикадировался там. Ни с кем не разговаривает, выходит только ночью. Тебя это не смущает?       Гермиона хмурится, пожимая плечами и отходя от двери: — Не вытаскивать же его оттуда силой, Гарри! Как ты себе это представляешь? Думаю, Невилл знает, как ему лучше. Нам пора, а то трое идиотов подожгут пляж, разжигая костер.       Гарри смеется, обнимая ее за плечи и весело бросает: — Паркинсон остановит их, поверь.       — Что-то с трудом верится. Позавчера Забини чуть не поджег лес, носясь с горящей палкой за Паркинсон.

После пробуждения прошло: 24 дня 17 часов 19 минут

      Гермиона разглаживает складки платья, убирая волосы за уши и рассматривая странный цветок в волосах. Днем ей принесла его Паркинсон, положив на кровать: красный, кричащий «заметьте меня, оцените меня». Мерлин, она не выносит наряжаться.       В платье неуютно: ткань сковывает движения, оголяет ключицы и спину. Она предпочитает что-то более практичное и комфортное. Но в то же время белый кусок ткани заставляет ее чувствовать себя красивой. Особенно притягательной.       Оттеняет ее загорелую кожу и веснушки на кончике носа, подчеркивает талию и ложбинку между грудей.       Гермиона не планирует долго задерживаться у костра: максимум останется на тридцать минут, а после ляжет спать. Там и делать-то нечего, идеи Паркинсон обычно не заканчиваются ничем адекватным.       Босые ступни погружаются в песок, и она медленно идет к источнику музыки, чей ритм заставляет ее сердце биться в такт. Подойдя ближе к костру, она видит Малфоя с Блейзом и Луной, что-то тихо обсуждающих, и Гарри, который внимательно слушает раскрасневшуюся, хихикающую Панси.       Где Джинни? Оглядевшись вокруг, она не находит подругу, разочарованно вздыхая.       Искры от огня светлячками рассекают ночную мглу, освещая лица ее друзей.       Подойдя достаточно близко к костру, чтобы согреть руки, она замечает, как Малфой задерживает на ней долгий выразительный взгляд. С того происшествия с мазью она избегает его, стараясь не вступать в разговоры и обходя стороной каждый раз, стоит им встретиться в доме.       Малфой спит на первом этаже, а она на втором вместе с Джинни. Это безумно усложняет всем жизнь.       Постоянные склоки и ругань раздражают, но упрямый осел не желает сматываться из их дома.       Малфой не понимает намеков, не принимает торга, поэтому она быстро бросает попытки выселить его и мирится с его постоянным раздражающим присутствием рядом.       — Эй, Грейнджер? — кричит ей Забини, присвистывая и хлопая рукой по месту между ним и Малфоем. — Радость, иди к нам.       Гермиона теребит край платья и, подавляя волнение, обходит костер и аккуратно садится между ними, поворачивая голову к Забини и делая вид, что Драко Малфоя не существует.       Хотя каждой клеточкой тела она ощущает его присутствие рядом. Проклятие.       Она упирает руки в песок по бокам, и вдруг Малфой двигается, перемещаясь ближе и копируя ее позу. Она оборачивается на него, но Малфой смотрит в противоположную от нее сторону, разговаривая с Луной.       — Как насчет потанцевать, Грейнджер? — улыбается Блейз, протягивая босые ноги к костру. — Есть желание? Платье, кстати, то, что надо.       — Спасибо, Забини. Желания нет, — качает головой она, ощущая движение рядом, и плечо Малфоя сталкивается с ее плечом. — Не люблю танцы, правда.       — А как же приёмы? — Гермиона начинает говорить и прерывается, когда ощущает, как ее мизинца что-то касается. Она снова смотрит на Малфоя, но тот смеётся, не обращая на нее никакого внимания. Показалось, наверное.

      Она застывает, когда движение повторяется. Что…       — Я… Э-э-э… Это, скорее, вынужденная обязанность. Но тебе, наверное, нравится?       — Шутишь, Грейнджер. — Малфой гладит кожу мизинца, и на миг Гермиона чувствует, как озноб сковывает каждую мышцу, а мурашки бегут по ладоням. — Если только может нравиться общаться с каменными статуями вместо людей. Честное слово, они постоянно обсуждают то, что было. Меня это жутко выбешивает. Одна и та же тема на всех приемах! А что будут делать герои войны, а как оправиться от последствий, как ужасно упала наша экономика! Нашли бы, драккл, уже другую тему для сплетен.       — Почему это настолько злит тебя? Волшебное сообщество шокировано, — слабо пытается она продолжить разговор, когда руки снова касается мизинец Малфоя. Её щёки горят, а сердце удваивает ритм. Из динамиков доносится хриплый голос солиста Radiohead, пока тот завывает «Сreep». Забини начинает что-то объяснять ей про эскалацию конфликтов в обществах великанов, и Гермиона честно пытается вслушиваться в первые фразы, но ее внимание быстро захватывает то, что происходит там ниже, сбоку от её ладони.       Она и не знает, как реагировать: возмутиться, встать и уйти или… Проигнорировать и делать вид, что Малфой не пытается коснуться ее… Или… Или...       — …как они могут обгладывать то, в чем даже не участвовали! Решать судьбы тех, кто побывал в этой мясорубке. Понимаешь, Грейнджер? Это бессмысленно, бессмысленно! Я все еще никак…       Ее мизинец делает слабое движение вбок – их пальцы сталкиваются. Малфой замирает, и минуту ничего не происходит: они продолжают поддерживать беседу каждый со своим собеседником со скрещенными мизинцами.       Гермиона кивает Блейзу, когда он просит ее что-то настойчиво подтвердить. И вот-вот она готовится убрать руку, ощущая подстерегающую неуверенность и грызущие сомнения. Уже было поднимает ладонь, но горячая шершавая от песка рука накрывает ее пальцы, перехватывая и сжимая. Гермиона вздрагивает. В голове лопается тысяча пузырьков, и каждая мысль стирается, распадается на тысячи слов. Она задерживает дыхание, досчитывает до десяти, отвечая Блейзу невпопад и сплетая с Малфоем пальцы, сжимая его руку в ответ крепко, уверенно и утверждающе. Просто, иррационально, страшно.       Она замечает, как Малфой улыбается краешком губ, смотря прямо перед собой и снова переводя взгляд на Луну. Он играет с ее пальцами, замыкая и размыкая их, и она позволяет ему. Водит по ладони, гладит большим пальцем запястье. И она отвечает, мягкой линией обводя острые костяшки... Кажется, они проводят вечность, держась за руки, разговаривая с другими людьми. Мерлин, что она творит и как будет разгребать это завтра?       Кажется, только что Гермиона Грейнджер заступила за черту, которую мысленно рисовала в своей голове с того момента, как впервые подумала о том, что хочет взять его за руку.       — Блейз! Стоп!       — Да, Грейнджер? Прости, я разошелся.       — Я не про это. Потанцуем?       Вырывая свою руку из руки Малфоя, она уходит за Забини, ведомая музыкой и страхами.

После пробуждения прошло: 24 дня 17 часов 25 минут

      Джинни глотает слезы, желая растереть кожу мылом до боли, пока не очистится и не забудет. Ей хочется отмыться от того, что она видела, а наблюдение за бывшим мужем и его новой пассией, счастливыми и смеющимися около костра, заставляет кровь кипеть в венах.       Она отталкивает потянувшуюся за ней обеспокоенную Луну, уходит и плачет, облокотившись на каменную стену колодца.

Набрать воды и смыть с себя весь этот грёбаный позор?

      Встает, тянет ручку колодца на себя, пытаясь достать ведро для ванны, но в который раз терпит поражение. Может быть, механизм заклинило, либо что-то внизу мешает ей совершить задуманное.

К дракклам все. К дракклам Гарри Поттера, этот гребаный остров и каждого человека на нем. Надоело!

      Джинни утирает слезы, склоняясь над колодцем и всматриваясь в глубину. Она настолько забывается, пытаясь разглядеть хоть что-то внизу, что не сразу замечает хмурого, исхудавшего Невилла, появившегося рядом. Из его носа течет струйка крови, а капилляры на глазах лопнули, сделав глаза воспаленными. Словно две кровавых точки на серой, грязной простыне.       — Невилл, — зовет она его, и тот вздрагивает. — Почему ты не открывал? Я приходила к тебе четыре раза! Стучала!       Потерянные глаза Невилла осматривают ее. Он отводит взгляд, несколько раз моргает и трет руки друг об друга: — Я не слышал, Джинни.       — Невилл, с тобой все нормально?       — Да. Просто хотел побыть один. — слабо отзывается он. Из его горла вырывается громкий кашель. Он прикрывает рот руками, и Джинни за секунду бросается к нему. Щупает лоб, поддерживая.       — Ты заболел? Давай я позову Гермиону. Мерлин, да ты весь горишь.       Кашель становится сильнее, и Джинни видит, как друг тянется к земле, ложась и загибаясь на песке, зажимая рот руками: — Не подходи, Джинни, — хрипит он, снова скручиваясь и сжимаясь от хрипоты. — Уйди!       Джинни в растерянности стоит над ним, пытаясь понять, что же ей сейчас делать.       На его костяшках расползаются густые сгустки темной жижи, выхарканной изо рта, ползущие вниз к венам и впитывающиеся в кожу. Это не кровь, нет. Нечто живое, темное и пугающее. Жидкость ползет изо рта Невилла, вплетается в его кожу, будто захватывает жертву, опутывая чёрными змеями.       Его глаза чернеют, заставляя Джинни резко отшатнуться. Невилл содрогается несколько раз, сворачиваясь в комок. Приступ судорог заканчивается через несколько секунд, и друг зажмуривается, сжимая челюсти.       Вздохнув, он поднимается и смотрит на нее. Чернота, застилающая его взгляд минуты назад, исчезает, а в зрачках появляется осознанность.       — Невилл, — дрожит Джинни. — Что это? Что это такое? Что происходит?       — Помоги мне добраться до лаборатории, Джинни.       — Надо сказать остальным!       — Нет, — в глазах Невилла отражается ярость, а после он слабо добавляет. — Остальным говорить нельзя.

После пробуждения прошло: 24 дня 22 часа 19 минут

      За Драко Малфоем невозможно не наблюдать, когда он спит. Преимущество в том, что он даже не знает об этом.       В этом убеждается Гермиона, когда открывает глаза ранним утром и видит его: раскинувшегося на стуле, с этими его длинными тонкими расслабленными кистями рук, свисающими с подлокотников, и отросшей небрежной светлой челкой, касающейся конца прямого острого носа.       Они держались за руки, и этот факт до сих пор не хочет укладываться в ее голове.       Как и она не хочет смотреть на него, не желает разглядывать неровности светлой кожи и лезвия скул. Опущенные уголки ровных губ и белые длинные ресницы. Не хочет, драккл его побери. Нельзя. Она не должна.       Но как бы она ни пыталась отвлечь себя, ее взгляд каждый раз украдкой возвращается к Малфою. Это похоже на наваждение.       Бездушному, отчаянному Малфою, чьи темные глаза сверлят ее немыми вопросами, которые никто из них не осмеливается задать. Если они разговаривают, то сразу же ссорятся, поэтому драматичное игнорирование – лучший выход во всех отношениях.       Красота. Раньше Гермиона никогда не понимала, что именно подразумевается под этим словом. Раньше красота – это определенный набор пропорций, удача. Красота чаще всего застывшая, чаще не искренняя. Сейчас красота для нее субъективна, пропитана эмоциями и манерой поведения. Живая.       К своему ужасу, когда Малфой двигается, она улавливает ее. Ощущение красоты, и ей хочется умываться ей. Нырнуть Малфою в изгиб плеча, коснуться линии челюсти. И Гермионе следует одергивать себя, так как в этом нет ни малейшей капли смысла.       Ведь она не знает его, как Гарри и Рона. Как Невилла, Виктора, как Дина или Кормака. Он ей не друг, не знакомый или приятель. Он ее бывший враг. Школьный задира, называвший ее «грязнокровкой», а сейчас перебрасывающий ее через плечо незнакомец? Человек, помогающий ей?       В ее сознании не укладывается, кто он. Кто перед ней, тот же самый невыносимый засранец или новый, непривычно увлекающий ее…       Мужчина?       Когда он перестал быть для нее бесполой злой фигурой: в тот ли момент, когда скрестились их кровавые руки или когда он промывал ей рану. Что заставляет Гермиону каждый раз возвращаться к этим моментам, проматывая их в голове снова и снова.       Все попытки Гермионы не смотреть на Малфоя рушатся с каждым днем, который они проводят на острове. С каждым спором за кухонным столом, с очередной его украденной непрошенной улыбкой. Каждый раз, стоит ее взгляду зацепиться за его спину, угол рук или кайму губ, внутри головы коротит провод. Мешает думать, затормаживает мысли. Ее сознание подвисает, сконцентрированное на одной точке, на одном человеке из восьми — Драко Малфое.       Она теряет гравитацию, притягивается, пытаясь оттолкнуть образы под веками, и каждый раз проигрывает, задерживаясь глазами на секунду больше. Обещая, что в следующий раз не будет. Н-И-З-А-Ч-Т-О. Никогда больше.       А на следующее же утро наслаждается тем, как Малфой, сидящий к ней боком, подпирает большим пальцем подбородок и спорит с Блейзом о том, чья очередь мыть посуду. Его кадык двигается, когда он пьет воду, а капля стекает из уголка губ, и Гермиона следит за прозрачной странницей, будучи не в силах оторвать глаз.       Мерлин, помоги ей. Еще чуть-чуть, и она протянет руку, чтобы ее убрать. У Драко Малфоя веревка, которая скрутив и сковав, тянет ее к себе, ломая все запреты и обещания.       Паркинсон хмыкает, качая головой и поднимая брови в осознании, пока Гермиона пялится. Она жгуче краснеет, сразу отводит взгляд и мельтешит. Быть пойманной Паркинсон даже хуже, чем когда Гарри застал ее за разглядываниями. Малфой развалился на траве, сбросив белую футболку на камни колодца, пока она помогала Гарри починить ворот. Капельки пота бликами отсвечивали под жарким солнцем. И каким-то образом Гермиона разрезала совсем не ту веревку, около которой держала тупой ржавый нож.       Конечно, Гарри ничего не спрашивает, но Гермиона догадывается: рано или поздно ей придется отвечать на множество вопросов.       Любопытно: раньше она никогда не чувствовала настолько сильное притяжение к мужчине, не понимала, когда подруги говорили «съедаю глазами», «не могу оторваться», «так нравится». В чем был смысл всех этих гормональных танцев, если они даже не разделяли совместных интересов и ценностей?

      Для нее это было странным, возмутительным ощущением. Абсолютно не поддающимся контролю, застающим ее врасплох в самый неподходящий момент.       Почему двадцать три года жизни у нее все было настолько ровно, словно весь путь в ее сердце держался абсолютный штиль, а сейчас Драко Малфой беспокоит ее, волнует, будоражит.       За что ей этот размеренно дышащий, спящий чертовски привлекательный Малфой напротив, пока она одна, пробудившаяся и возбужденная в этой тесной комнате, пытается унять горячее щекочущее ребра чувство. На его разведенных в разные стороны ногах раскинуты листы бумаги, которые он приносит и теребит вечерами за их разговорами. Кажется, она ни с кем из их компании здесь не разговаривает, сколько с ним.       Каким-то Годриком после их первой ссоры он приходит еще и еще. Задает вопросы, придирается к высказанным мыслям, насмехается над ее идеалами.       Позавчера их спор о целесообразности статуса секретности, к удивлению Гермионы, разрешился компромиссом. Впервые за десять раз! Для этого ей пришлось прикусывать язык, а Малфою сжимать в недовольстве губы, но интереснее, чем Малфой, собеседника у нее еще не было.       Она думает, что он будет излагать аргументы сухо и прямо, а Малфой напротив скачет от темы к теме, не брезгуя эмоциональным давлением и оценочными словами. От этого Гермиона втягивается в разговор еще больше, даже покрикивая на Малфоя, когда тот уперто стоит на своем.       Он образован, эрудирован и умен. Он умеет отстаивать позицию.

Ей нравится это. Нет!

      Точку зрения Малфоя не поменять, а Гермиона способна доказать любому человеку свою правоту. Малфой другой, и это интригует ее, как и его зачастившиеся визиты поздней ночью с этими драккловыми листами. Неужели он чувствует то же самое?       У нее есть догадка: листы заполняют рисунки, но даже мысль об этом вызывает смех. Драко-то Малфой – и рисует? Пожиратель смерти с тонкой душевной организацией художника, вот это да! Кому ни расскажи, не поверят!       Он не знает, что она наблюдает за ним. В то время, пока притворяется спящей. Когда Малфой занят своими бумажками, для него не существует ничего в мире, кроме листов и иногда ее. Такое описание подобрала Гермиона, когда он прерывал свои ночные занятия, разглядывая ее, – Гермиона еле-еле успевала прикрыть глаза, чтобы не выдать себя.       Спокойный, задумчиво-притягательный. Не такой возбужденный и напористый, как при их спорах. Такой Малфой гораздо ближе ей, чем тот человек, который заставляет ее пересматривать привычное мировоззрение.       А сейчас бумага на его коленях манит ее, словно тайна. Загадка, которую Гермионе одновременно хочется понять, но в то же время никогда не хочется разгадывать. Ее персональный ящик Пандоры. Счастье, которое впоследствии станет ее вечным проклятием, вот что скрывается в стопке бумаг. Почему-то она уверена: если откроет эти листы, то повернуть назад не получится.       Ее мир взорвется, заполняя каждую клетку искаженными новыми чувствами, от которых не сбежать и не скрыться.       Она чуть не заступила за эту грань вчера, касалась его руки.       Она не готова к этому, абсолютно точно – нет. Несмотря на все внутренние мысленные возражения, Гермиона встает с кровати и на цыпочках подходит к креслу, возвышаясь над сонным Малфоем.       Ведь каждый запретный плод сладок только до момента, когда зубы впиваются в сочную мякоть, а язык чувствует хмель недоступного желания.       Ее сердце бешено колотится.       Аккуратно, стараясь не разбудить его, она тянет листы и уже было хочет перевернуть их, когда слышит свой приглушенный писк. За секунду рука Малфоя оказывается на ее шее, сжимая горло. Он поднимается на ноги, возвышаясь над ней. Она в панике цепляется за запястья, пытаясь убрать крепкую убойную хватку.       Глаза Малфоя узкие, словно горные пропасти, дикие и пустые.        — Отпусти, — хрипит она, выдавая нечто, похожее на человеческий язык.       Гермиона кряхтит, кашляя, переступая на носках. Малфой ошарашенно убирает руки, а горло жжет от нехватки воздуха и сильных сжимающих кожу пальцев. Его лицо становится растерянным, блеклым, а следы животного гнева, обезображивающие черты, исчезают.       Гермиона закрывает себя руками, отгораживаясь и зажмуриваясь, ожидая, что Малфой набросится на нее. Но броска не следует, вместо этого тишину разрывает возмущенный голос. Гермиона открывает глаза – по лицу Малфоя расползаются красные пятна. Высокомерная маска трескается, и на его лице проявляются паника и страх.       — Блять, Грейнджер! Зачем так подкрадываться, ты в своем уме? Ты самоубийца? — Малфой убирает челку с лица, расширяя глаза и пытаясь куда-нибудь деть жестикулирующие руки.       Гермиона откашливается, сглатывая и проводя рукой по горлу, где минутой раньше были его пальцы: — Да, я… Все хорошо. Это не первый раз, когда… Не важно.       — Когда тебя душат, Грейнджер? — усмехается он. — А такое часто бывает?       — Ты невозможный придурок, Малфой. Не первый раз, когда кто-то реагирует так на резкое пробуждение... Рон, он… Неважно. Давно у тебя такое?       — Три года. Я однажды чуть не сломал Пэнс шею, когда она решила забрать ночью мою палочку. Ненавижу, когда берут мои вещи без спроса и подкрадываются.       А Гермиона и не хотела подкрадываться, она лишь надеялась, что Малфой не проснется, и ей удастся одним глазком взглянуть на его листы.       Между ними тяжестью повисает молчание. Малфой опускает глаза, шелестит бумагой.       Они стоят в тишине несколько минут: Гермиона умирает от неловкости, потирая больную шею.       Голые бедра мерзнут от утренней прохлады, и она ждет, когда наконец Малфой начнет высказывать ей свое недовольство. Но вместо ядовитой злости Гермиону встречает тягучий интерес в прищуренных серых глазах. Его настроение меняется с растерянного на пугающее за долю секунды, словно у хамелеона, меняющего свой окрас. Малфой злится. Он подходит к ней на шаг, и она пятится назад, ощущая себя загнанной. Перед глазами встает видение его диких глаз и сжатых губ, когда его руки сжимали ее шею.       — Так хочешь узнать, что там, Грейнджер? — он понижает тон, бегая глазами по ее телу и наклоняя голову на бок. — Даже готова поступиться честными принципами, чтобы достать их?       Трясёт листы, сворачивая их в трубу и продолжая ухмыляться.       — Грейнджер, кто бы мог подумать, что ты настолько двуличная? Раз ты любишь лезть в личное пространство, знаешь, почему бы мне не залезть в твоё? — он медленно проводит языком по верхней, а потом по нижней губе.       Шаг к ней. Он надвигается, смакуя закручивающееся в водоворот напряжение.       В ужасе Гермиона отступает от него обратно к кровати, краснея и ощущая, как в животе закручивается тёплый поток, щекочет отвратительно приятным огнём внутренности.       — Ты сошел с ума, Малфой.       — Что, неприятно, Грейнджер? Знаешь, я часто фантазирую о тебе. Иногда я думаю о том, как мог бы доставить тебе удовольствие.       Она сжимает до скрежета зубы, чувствуя как по щекам ползет жар, а живот скручивает от неожиданного возбуждения. — Как ты можешь… Что ты несешь?       Он поднимает брови, снова прищуривая глаза и облизывая губы:       — А что такого?              — Так нельзя! Мы... Я тебе не перепих на ночь, чтобы бросаться подобными словами.       — Ты решила поговорить в таких категориях? — издевательски тянет он. — Ты трусиха, Грейнджер. Признай, ты бы хотела, чтобы я опустился перед тобой на колени…       — Заткнись! — задыхается Гермиона. — Ты не знаешь меня! Прекрати выводить меня, Малфой. Я предупреждаю тебя.       — А ты перестань совать нос не в свое дело, Грейнджер. Чего ты ожидала? Что я буду рад, что кто-то посторонний залезет в мои личные вещи? — он разводит руки. — Твои двойные стандарты раздражают! Ты делаешь вид, что между нами ничего и быть не может, как же! А потом берешь меня за руку или застаёшь врасплох. А после сбегаешь каждый раз, будто я прокаженный. Что ты хочешь?       — А что еще можно ожидать от тебя, Малфой? Еще несколько лет назад ты был грёбаным гримом для таких, как я. Ты почти всегда ведешь себя как ублюдок.       — А ты как лицемерная идиотка, и?       Гермиона ничего не отвечает, сжимая руки на боках.       Он вздыхает, разочарованно поджимает губы, поднимает руки над головой и отходит на шаг.       У Гермионы открывается второе дыхание.       — Все так сильно изменилось с того момента, как я встретил тебя здесь.       Она сглатывает. Его тон голоса становится серьёзным.       — Что-то между нами изменилось. Я не знаю, как это объяснить...Да уж. Ладно, держи.       Он протягивает ей сложенные листы, и Гермиона в неверии хмурится, скрещивая руки на груди. Где-то тут должен быть подвох, он ни за что бы не отдал их просто так. Она раздумывает несколько секунд, а после тянется за листами, которые тут же исчезают из поля ее зрения. На автомате Гермиона подпрыгивает, стараясь ухватиться за край поднимающейся вверх бумаги. Годрик побери этого нахала! Просто как можно быть настолько невыносимым, вредным, злым придурком?       Малфой держит листы над ее головой, ухмыляясь и вертя ими: — Давай, Грейнджер. Неужели не можешь справиться с настолько простой задачей? Двадцать сантиметров, и они твои.       — Хватит, Малфой! — обиженно восклицает она, сдувая локон с лица. Она даже не пытается дотянуться до папки. Отлично понимает, что разница в их росте не позволит ей достигнуть цели.       Малфой широко улыбается, издавая тихий смешок. Наслаждается каждой секундой её беспомощности. Он упивается тем, что дразнит ее.       — Думаешь, раз выше меня, то превосходишь?       Малфой кивает, сдерживая смех и сверкая в ее сторону ямочками. Он подмигивает ей, черт.       — Мое превосходство заключается не только в росте, Грейнджер.       Он усмехается, делая шаг вперёд, а потом ещё один. Прижимается к ней грудью, его голые ноги касаются ее мысков. Как бы ей хотелось избежать всего этого, зачем только она полезла в его бумажки.       — Тебя не преследует чувство потери, Грейнджер?       — Не...— мешкает она, прежде чем твёрдо сказать. — Нет.       Он поднимает руку к её лицу и тут же опускает. Он хотел дотронуться до нее, и, к своему ужасу, Гермиона не желала, чтобы он прервал свой необдуманный порыв.       — Тебе страшно?       Она завороженно наблюдает, как длинные ресницы Малфоя хлопают, и взгляд автоматически опускается на ее губы.       — Нет.       — Я просто пытаюсь понять, — его голос смягчается, становится тягучим, теплым, как разогретое медовое молоко. — Почему меня так тянет к тебе? Я словно скучаю по тебе. Хотя ты здесь, прямо перед мной.       — Скучаешь по мне, Малфой? Что...       — Я никак не могу избавиться от ощущения, что мы оба утратили что-то важное.       Он неуверенно касается ее ладоней тыльной стороной своих и ведет вверх до плеч, поглаживая их. Гермиона чувствует мурашки, расплывающиеся вслед за его горячими прикосновениями. Драко наклоняется, прижимаясь к ней лбом, и обхватывает лицо руками, поглаживая ее щеку большим пальцем. Их дыхание смешивается, и Гермиона цепляется за его ладони, прикрывая глаза и глубоко вдыхая.       Его шёпот разносится по комнате:. — Можно я кое-что попробую, Грейнджер?       Еще одно движение, один рывок, и он поцелует, захватит в плен ее верхнюю губу, мазнёт языком по нижней… И Гермиона ответит, она хочет ответить ему.       — Я…       Малфой резко поворачивает голову на истошный крик с первого этажа. Гермиона оглядывается, дезориентированная и смущенная.

После пробуждения прошло: 25 дней 3 часа 3 минуты

      — Я видела её! Видела маму, — рыдает Джинни, утыкаясь Гермионе в ключицу. — Ее лицо, Гермиона. Это была она, да. Язвы были повсюду, и глаза мертвые, неживые. Она душила меня! Она умерла!       — Тише-тише. Сейчас ты в безопасности, все в порядке.       — Кто-то еще был в доме? — понуро спрашивает Малфой. — Уизли, ты же не оставалась с нами на ночь. Ты увидела её, когда вошла? Ты видела её раньше?       — Она привела меня сюда! — плачет Джинни, комкая в истерике край футболки, хватая ртом воздух. — Я проснулась в лаборатории, и… Мама стояла над моей кроватью, — подбородок Уизли дрожит, а голос зябнет, когда она выдает: — Нам надо убираться отсюда как можно скорее. Быстрее... Быстрее! Боже, прости меня, Гермиона.       — За что?       — Я не знала, что будет так. Я просто хотела спасти всех. Я не знала... не знала... не знала... Я думала, он один! Я думала, что из всех магглов он там один!       Гермиона встревоженно смотрит на Малфоя, когда он поджимает тонкие губы и отвечает волнующим, беспокойным взглядом.       — Думаю, завтра нам всем лучше собраться и спокойно обсудить, что с тобой произошло. Уизли.       — Нет! Я ухожу отсюда сейчас же, — Джинни отмахивается от Гермионы руками, пытаясь выбраться из захвата. — Надо выбраться, Гермиона, пока они...       — Куда ты пойдешь, Джинни? Сейчас середина ночи. На улице опасно.       — Куда-то подальше от места, где меня пыталась убить собственная мать! А мой муж трахает змею! Отпусти, отпусти немедленно!       Вдохи и выдохи становятся нескоординированными, и Джинни начинает задыхаться, сжимая руки Гермионы до боли. Ее рот открывается и закрывается в попытках набрать воздуха в легкие, и Гермиона быстро узнает знакомые симптомы.       — Малфой, мою сумку, живо!

После пробуждения прошло: 25 дней 5 часов 2 минуты

      Девочка.       Снова.       Восемь, девять лет. Бледная, как мертвец, с длинными руками, скомканными патлами и язвами по всему телу.       Освещенная тусклым рассветным светом. И дождь, холодом бьющий в окна. Снова. Ничего нового.       Малфой резко встает с дивана, рассматривая девчонку и пытаясь коснуться тонкой фигурки, но она отходит на несколько шагов, качая головой. Грейнджер спит в соседнем кресле, утомленная тем, что Уизли пережила судороги. Рыжая истеричная дура спит наверху, накаченная зельем без сновидений.       — Кто ты, гоблин? — испуганно произносит Драко, чувствуя, как все внутри сжимается. — Кто ты такая?       Он повышает голос, отчего на лице, покрытом чёрными язвами, отражается страх.       Прижимает палец к губам, как несколько недель назад, и пялится на него своими оленьими глазами.       — Ответь мне!       Грейнджер дергается от его вскрика, просыпается и трёт глаза: — Малфой, зачем так кричать?… Я только засну... Кто это?       Драко встает, а девчонка пятится назад, испуганно и разочарованно озираясь по сторонам.       Грейнджер убирает волосы с лица, тяжело вздыхая, и сонно смотрит на него, а после в шоке замирает. Малфой рассматривает, как на лице Грейнджер отражается удивление, а после ужас. Девчонка шагает назад, подходит к Грейнджер спиной, тупя взгляд и переминаясь с ноги на ногу.       — Ты тоже видишь ее? — хрипло произносит он, и Грейнджер сдавленно кивает. Малфой наблюдает, как странница оборачивается и поднимает костлявую руку. Будто хочет коснуться Грейнджер, медлит, наклоняя голову из стороны в сторону. Гоблин, прокляни их.       Словно сломанная кукла, переводит пустой взгляд на Драко, а после опять возвращает его к Грейнджер и уверенно делает шаг вперед.       — Грейнджер! — предупреждающе хрипит он, но та показывает ему рукой жест: подождать.       — Подойди ко мне. Только медленно.       Он подчиняется, присаживаясь сбоку от кресла и смотря, как надрывно вздымается грудь ребенка напротив.       — Что ты, Салазар, такое?       Бледные пальцы, словно угри, тянутся к щеке Грейнджер, и Малфой отсчитывает секунды, прежде чем броситься вперед и оттащить нечто от замершей рядом девушки.       Их громкое судорожное дыхание нарушает утреннюю тишину, и Грейнджер охает, когда рука девчонки прижимается к ее щеке, белым отпечатком выделяясь на смуглой коже.       — Мерлин, какая холодная, — шепчет Грейнджер, прижимая свою ладонь к ее. Уголки потрескавшихся обескровленных губ девочки расходятся в робкой улыбке, а из покрасневших глаз бегут слезы. — Что с тобой случилось, детка?       — Грейнджер, блять, не трогай её!       — Она словно мертвая, Драко. Дай руку.       — Ты спятила, не буду я давать тебе… — Грейнджер прерывает его, отрывая руку от прижатой к щеке маленькой ладони и вместо своей прислоняет его. По его телу проходит дрожь, когда он чувствует ледяную поверхность кожи. Девчонка отнимает свою руку от щеки Грейнджер, хватается за пальцы Драко, сжимая, а свободной рукой берет руку Грейнджер и поднимает на них взгляд, рассматривая их поочередно.       — Что она хочет? — спрашивает он, чувствуя холодное прикосновение на своей коже.       — Я не знаю, — растерянно говорит Грейнджер, когда ребенок слабой попыткой тянет ее за собой. После и сам Драко ощущает, как маленькая рука хватается за него, предлагая встать.       Грейнджер поднимается с кресла, делая шаг в направлении за девчонкой, и Драко ничего не остается, как последовать за ней, матеря гребанную Цирцею за грейнджерское слабоумие.