Прометеус

      — Даже не думайте об этом, мисс Грейнджер, — Кингсли ударяет кулаком по столу, отчего Невилл подпрыгивает на месте. — Мы еще не испробовали вивисекцию, а вы уже предлагаете полноценные клинические исследования. Не бывать этому!       Гермиона шумно втягивает воздух, опуская глаза на поцарапанные исколотые руки:       — Пробовали.       — Незаконно?! — Кингсли звереет.       — Речь сейчас не об этом, Министр. Это единственный способ! Если не начать сейчас, то мы не добьемся никаких результатов!       — Вы предлагаете варварство! — министр привстает от возмущения, и Гермиона переводит на него холодный колючий взгляд. — Найдите другой выход!       — У нас нет на это времени! — Гермиона яростно разделяет каждое слово, сверля взглядом Министра.       Невилл ждет ответ, нервозно сжимая край стула. Подруга хмурит брови, и ее взгляд острый, словно грань стекла, когда она выходит из кабинета Кингсли. Никогда ему не доводилось видеть ее настолько разъяренной.

После пробуждения прошло: 6 дней 6 часов

      Глаза болят от света, пробивающегося сквозь забитое балками окно. Дергаясь от резкого пробуждения, Невилл привстает. Голова раскалывается от боли на части, и от этого он сгибается на узком стуле. Тело затекло от дремоты в столь скованном положении. Сон прерывается, оставляя его один на один с шоком от очередного видения, загоняющего в тупик. Пальцы зарываются в волосы, и он со всей силы сжимает пряди и тянет их.       Мерлин, сколько может продолжаться эта канитель бесконечных неясных кошмаров? Это игра его воображения или вина острова? Почему он видит то, чего никогда не было?       Гермиона невнятно мычит, и Невилл резко поворачивает голову в ее сторону. На щеках подруги проступает румянец, и его губы растягиваются в улыбке. Вот чего он ждал весь прошлый день.       Вчера им удалось преодолеть рубеж. Невилл уверен: Гермиона верно и медленно выздоравливает. Потребуется около месяца, чтобы снова свободно двигаться и нагружать зажившую кость, однако ребра почти срослись. Костерост творит чудеса. Невилл даже представить не может, что бы они делали, не будь у них нужного зелья и магии Паркинсон. Наверное, началось бы нагноение, а после Гермионе пришлось бы отрезать конечность.       Появившаяся горечь от предположения уходит, сменяясь радостью, когда она жмурится и открывает глаза.       Он ждал этого с момента, как ее бледная кожа приобрела розоватый оттенок.       — А… — хрип вырывается из горла, когда она поднимает голову. Мечется, пытаясь оглядеть окружение.       — Невилл? — откашливается, несколько раз моргает. — Где все?       — Спят. Солнце только взошло, — Невилл медленно встает, чувствуя, как приятно тянет затекшие мышцы. Подходит к кровати, садясь рядом и проводя рукой по мягкому одеялу, обволакивающему ее ногу. — Сейчас раннее утро. Нам пришлось сильно постараться, чтобы привести тебя в нормальное состояние. В какой-то момент я думал, что ты… Ладно. Не важно. Как ты себя чувствуешь?       Ее рука проводит рукой по горлу, щупая порез на скуле.        — Да я… Я хорошо.       Гермиона резко отбрасывает ткань, хмуря брови и ощупывая красноватую кожу раненой ноги. Делает несколько судорожных вздохов, прижимая ладонь к ребрам. Жар опаляет щеки, стоит взгляду упасть на ее нежно-розовое белье и смуглые бедра.       — Как вы вправили кость? — осторожно спрашивает она его. Напряжение пропитывает каждую черточку лица. — Я отключилась, когда вы с Малфоем переносили меня. Последнее, что помню — было очень больно, а потом… Пустота.       — Ещё бы, — дрожащим голосом выдает Невилл. — Тебя лихорадило! Я жутко перепугался. Не знаю, что бы делал, если б… Если б не Малфой. Мы спустили тебя с горы, очень боялись, что навредим еще больше. Открытые переломы без первой помощи и палочки далеко не шутка.       — Да уж, — Гермиона опускает глаза, покусывая губу. — А сколько уже я тут, вот так?       — Два дня, — говорит Невилл, вздыхая и цепляясь взглядом за трубки. — Думал, ты очнешься раньше. Переливание помогло. И Паркинсон.       — Паркинсон? Она тут при чем? — Гермиона сводит изящные брови, ерзая на простынях.       — Она вылечила тебя. Они с Гарри напоролись на волков. Паркинсон их спасла, если я правильно понял, оттолкнув магией, а после ей удалось залечить твои раны.       — Гарри в порядке? — на ее лице отражается беспокойство.       — Да, с ним все хорошо. Помог нам спустить тебя.        — Она может колдовать?       — Видимо.        — А у кого-то еще было нечто подобное, Невилл? Кто-то еще смог воспользоваться магией?        — Нет. Лично у меня без проводника никаких изменений, как проснулся.       Гермиона кивает, откидывая густые волосы с плеча, и медленно спускает ноги с кровати, ощущая поверхность ступнями и держа левую руку на ребрах.       — Эй, эй! Стой, ты же сама знаешь: тебе нужно восстановиться! Хотя бы неделя перед тем, как нагружать ногу. Иногда у меня ощущение, что ты забываешь все рекомендации, когда дело касается тебя.       Она не слушает его и, втягивая воздух сквозь зубы и опираясь здоровой ногой об пол, пытается встать. Невилл быстро прерывает ее, аккуратно надавливая на плечи усаживая обратно на кровать.       — Даже не думай! — грозится он, крепко ее удерживая. — Ты не в состоянии двигаться! Риск нам совсем не к чему. Если вдруг ты повредишь ногу, всё, что мы делали, покатится к черту.       Гермиона поджимает губы, отталкивая его руки от себя.       — Я должна ходить. И чем скорее, тем лучше. Отсутствие движения в этом месте — верная смерть! Это вопрос выживания, и мимолетная боль не то, чего я хочу избежать! С тобой или без тебя, Невилл, я встану и пойду. Поэтому либо стой рядом, либо отойди!       — Хорошо, хорошо. Пожалуйста, только чуть позже. Ты не понимаешь, да? — он хватается за голову, — Тебя чуть не поджарило от инфекции, Гермиона. Я приготовил рябиновый отвар, но на еще одну порцию найденного бадьяна не хватит. Благо в саду быль корень асфоделя и кора волшебной рябины. Если у тебя снова выйдет кость, разовьется инфекция… — он сглатывает, тяжело вздыхая. — Как мы сможем вытащить тебя с того света ещё раз?       Из горла вырывается кашель, и ее ободранные костяшки снова хватаются за майку на грудной клетке, сжимая ткань.       — Твои ребра все еще не зажили, Мерлин. И твое сердце позавчера чуть не остановилось из-за кровотечения. Мы чуть было не потеряли тебя. Поэтому, — его руки сжимают девичьи покрасневшие колени, поднимая ступни на кровать. Она ойкает, прижимая колено больной ноги к груди. — Ты сейчас спокойно ляжешь и будешь восстанавливаться. Неделя постельного режима, а после хоть обойди весь этот проклятый остров.       Гермиона продолжает кашлять, сворачиваясь от хрипов на простынях и сдаваясь под его прикосновениями. Невилл накрывает ее одеялом, подталкивая концы под туловище.       — Только неделя, — слабо говорит Гермиона, сжимая простыни. — Ни днем больше.       — Неделя. Обещаю.       Хотя бы неделя, и Невилл будет спокоен. Он обреченно выдыхает, садясь и потягиваясь. До чего невозможно упрямая ведьма! Почему ей настолько плевать на себя?

После пробуждения прошло: 7 дней 9 часов 20 минут

      Панси уныло ковыряет ложкой в тарелке, размазывая кашу по краям.       — Ты хочешь сказать, что видишь будущее? — Поттер восклицает и таращит глаза на Лавгуд, с тяжелым вздохом проводя рукой по челюсти. Драко сидит рядом с ней, отлеживая щекой плечо Панси и хмуро наблюдает за происходящим.       Блейз дежурит рядом со спящей Грейнджер, и ей не хватает его задорного голоса рядом. Ведь именно по его наводке они собрались на первом этаже, пытаясь разобраться, каким образом Лавгуд предсказала падение Грейнджер с горы. Точнее Лонгботтом рассказал Поттеру о способностях Лавгуд после того, как Блейз попросил его поговорить с ней с глазу на глаз. Грёбаная путаница.       Она всегда знала, что с Лавгуд было что-то не так. Она хуже шибанутой на голову Трелони, вечно со своими растениями и безвкусными странными нарядами. Неудивительно, что у нее и мозги набекрень.       Лонгботтом с опаской оглядывается на Луну, когда та подтягивает колени к груди, и с неуверенностью отвечает усталому Поттеру:       — Это не работает так, Гарри. Видения не приходят постоянно, а скорее… Выборочно. Часто неожиданно. А сейчас я как будто связана с каждым из вас.       — А это как понимать, Луна? — выдыхает Поттер, разводя руками. — Как можно видеть будущее выборочно? Либо видишь, либо нет. Что ты видела? Ты видела, как Гермиона падает? Ты знала, что будет оползень? Как ты пришла в себя?       Панси вздрагивает от жестокости его тона, как и сидящая рядом с Лавгуд Уизли. Интересно.       — Гарри Поттер, — рыжая прерывает его с укором в глазах. — Она ведь не на допросе. Она наш друг.       — Я погорячился, Луна.       Панси чувствует уколы совести, когда Поттер смягчается и добавляет менее резко, чем раньше:       — Луна, я просто пытаюсь разобраться. Мы драккл знает где, и такая новость… Она все равно, что брошенное Остолбеней в спину. Ты можешь объяснить, как это работает? Почему никто не знал раньше?       Лавгуд сжимает колени крепче, начиная раскачиваться, и на секунду Панси ловит себя на зарождающемся ощущении жалости. Салазар, она стала мягкотелой!       — Мы боялись рассказывать об этом. Это все… Это все безумно сложно.       — Лавгуд, а ты можешь предсказать, когда мы отсюда выберемся? — спрашивает она, позволяя голосу наполниться надеждой. — Раз ты спасла Грейнджер, помогла Блейзу, то, наверное, знаешь, как убраться с этого проклятого острова.       — Нет, — неразборчиво мычит Лавгуд. — Этого я не могу.       Ну, конечно. Как выбраться, так ясновидение не работает.       — А что можешь? — Поттер подходит ближе, опираясь руками на стол. — Что ты можешь, Луна? Мы можем как-то вызвать это состояние?       — Да, Луна, может попробуем? — Лонгботтом в задумчивости трет подбородок. — Мы вполне могли бы попытаться вызвать видения. Скорее всего у тебя есть какой-то триггер или что-то вроде того.       Поттер в возбуждении добавляет:       — Трелони не контролировала свои видения. Я видел ее в приступе однажды, она была будто в трансе. Я был в дюйме от нее. Очень близко.       Панси замечает, как на переносице Драко залегает небольшая складка. Он ничего не комментирует, в раздражении прикрывая глаза.       Лавгуд вжимает голову в плечи, и рыжая встает в оборонительной стойке со стула:       — Нет! Даже не думайте. В прошлый раз у нее были судороги и удушье.       — Джинни, все в порядке, — выпрямляя спину и выдыхая, произносит она. — В любом случае, у вас не получится. Я не могу активировать это. Я не совсем контролирую процесс. Мой триггер, — она поднимает руки и показывает кавычки. — Как бы он…       — Смерть, — Драко привстает с плеча Панси, опираясь локтями на колени. — Триггер Лавгуд — смерть. Вы выноситее мозги друг другу уже гребаных двадцать минут, а так и не додумались до этого. Лавгуд все равно, что банши. Она чувствует, когда кто-то умирает. И, честно, я бы не хотел, чтобы она зашлась в приступе снова, ибо это будет означать, что в ближайшее время кто-то из нас сдохнет.       — Луна, — Уизли оборачивается к ней, и её глаза наполнены недоумением. — Малфой прав? Ты ощущаешь приближение смерти?       Панс смотрит, как та опускает глаза на стол. Мерлин его дери. Если это правда, то Панси не готова узнать, как она умрет.       — Не просто ощущает. Для нее смерть все равно, что лучшая подружка, Уизли. Я встречал такое только однажды. В Исландии. Жуткое дерьмо.       — Это получается я умираю? — вставляет Блейз. — Радостная великолепная новость!       Лавгуд прижимает колени к груди, выдыхая, а после начинает говорить медленным задавленным голосом:       — Чем смерть ближе, тем больше видений я вижу. И боль. Я часто чувствую боль других людей, болезни. Я… — Лавгуд глубоко вздыхает, сжимая зубы. — Я видела Гермиону мертвой. Безумно рада, что она жива сейчас. Иногда у меня получается предотвратить видения, но это скорее исключение из правил.       Рыжая мигает несколько раз в замешательстве, переводя на Лавгуд престранный взгляд. В комнате воцаряется гробовая тишина. Панси мысленно проклинает остров, закусывая губу до крови.

После пробуждения прошло: 7 дней 9 часов 22 минуты

      Гермиона пялится в потолок, считая неровности. Пять или шесть, а вот еще одна, с левой стороны. Сколько странных выпуклостей на ровном потолке… Мерлин, она медленно сходит с ума!

Если можно закрыть глаза и проснуться перебинтованной в мягкой кровати, то, наверное, можно закрыть глаза и вернуться домой? Или отмотать время назад?

      Ей бы не пришлось лежать без дела, пялясь в потолок уже четвертый час. Ее тело ломит, в глазах сухо, а в икре неприятно сверлит, когда она резко переворачивается. Десять минут назад ушел Гарри, успевший рассказать ей про выброс магии Паркинсон. Про то, как она затянула ее раны, как убивала волков. Откуда тут волки?       Ей не терпится спуститься вниз, чтобы удостовериться в произошедшем самой, чтобы продолжить исследовать остров. Конечно, ей ясно, что лучше повременить, прежде чем нагружать ногу, но как же хочется вниз, увидеть всех и расспросить каждого. В особенности Луну.       С раздражением руки сбивают открытую книгу по вирусологии с колен — чтение, когда-то помогавшее убить время, теперь становится для нее медленной пыткой. Как же Гермиона ненавидит лежать в больничной койке. На втором курсе она чуть не свихнулась, пока Помфри пыталась подобрать нужное зелье, чтобы вернуть ее в человеческий облик. В поисках крестражей, когда они купались в неопределенности, не в состоянии найти хоть одну зацепку, она не могла найти себе место.       За прошлые три года она не болела ни разу. Болезнь в ее мире равно бездействие. Всю жизнь она предпочитает принимать решения без мук выбора, без страха и не задерживаться на чем-то конкретном.       Она оглядывает тесную комнату: потухший камин, забитая наполовину рама окна, переполненный книжный шкаф, покосившийся стол с кипой бумаг, среди которых книжные закладки, элегантные перья, заточенные карандаши и огромное количество переломанного угля. С помощью Невилла она обнаруживает, что на верхней полке шкафа пылится сложенный телескоп, детская одежда, ёлочные украшения и три одинаковых шапки с оленьими рогами. В сознании встает образ её уютной квартиры с камином и красным, как спелая клубника, диваном. Что-то в этой комнате, кажется, ей знакомым. Нечто неуловимое.       Гермиона пытается отогнать эти мысли, но они постоянно возвращаются. Если думать об этом, то можно навсегда застрять в болоте апатии.       Ей становится невыносимо жарко. Руки сдирают одеяло с ног, а после она пытается выпутаться из кофты, подавляя приступы злости на кудри и запутавшийся в них медальон. Вспотев, она выбирается из свитера и одеяла, распластавшись на кровати, как морская звезда. Вот и всё. Так намного лучше.       Кажется, впервые за неделю на острове восходит солнце, а дождь прекращает донимать точащими каплями. Она поднимается, рассматривая ногу с воспаленным шрамом. Проводит по нему рукой, чувствуя неровности и уплотнения кожи. Ей повезло. Годрик, открытый перелом в полевых условиях все равно, что смерть, но как же хочется наружу. К друзьям и расцветающему теплу. К движению.       Она закрывает глаза, и тут же в сознании появляется кровь, кости, закатывающиеся глаза. Вокруг больные, беспомощные, умирающие, зовущие ее. Иногда ей кажется, что эти воспоминания ей выжгли на внутренней стороне черепа. И она никогда от них не избавится.       Гермиона откидывается на кровать, открывает глаза и переводит взгляд на книжный шкаф, решая снова перечитать корешки книг в попытках отвлечься, но сбивается на тридцатой и глубоко вздыхает. Скоро к ней должна зайти Джинни, а пока она вынуждена коротать время одна в деревянных тисках комнаты, сходя с ума от жутких кусков ее прошлого.       Иногда она сильно скучает по Рону — ему всегда удавалось веселить ее в такие моменты. Сердце Гермионы болит каждый раз, когда она вспоминает его привычку бросать неуместные глупые шутки, от которых она нехотя улыбалась каждый раз. В первые месяцы после войны они вместе сидели на кухне в выходные, наслаждаясь утренними свободными часами. Рон без остановки зачитывал ей придуманные каламбуры. И апатия отступала.       Придумали новое заклинание, которое лечит сонливость. Бессомниус.       Как давно это было. Как будто не с ней.       Их расставание украло у нее лучшего друга, и, если честно, первое время Гермионе казалось, что от нее отняли ее половину и лучше никогда не станет.       Время, конечно же, залечивает любые раны, если у человека достаточно терпения. Но все равно тоска по их отношениям, чувству близости накатывает на Гермиону с заядлой периодичностью. С Гарри, как бы она его ни любила, все совсем не так. С ним никогда и не было легкости: иногда ей даже кажется, что она устает от него, если они долго проводят время вместе. Несомненно, она безумно его любит, но война ожесточила его. Будто бы он уже не тот Гарри, будто часть себя он потерял на рубежах.       Она вновь бросает взгляд на плотную кожу икры, пытаясь разгладить неровности, и продвигается ладонями до бедер, касаясь края белья около бедренной кости.       Взгляд цепляется за серую темную полоску, и она отодвигает край ткани, не понимая, откуда там может быть грязь. Конечно, ей не помешал бы душ, и она попросит Джинни помочь, как только та навестит ее, но все же…       Она трет полосу в попытках очистить кожу, но сколько ни старается, не может убрать серый след. Приглядывается, опуская голову ближе и различает неровные буквы. Глаза расширяются, а сердце начинает колотиться с неведомой силой. Татуировка?       Гермиона дергается на кровати, в шоке сдирая белье с бедра, оголяя косточку. Несколько раз проводя по буквам, она вслух читает надпись.

In hac spe vivo.

Почему-то последние буквы чуть съезжают, заканчиваясь небольшой кляксой. Как она могла не заметить ее раньше? Латынь.

      Она всегда была против любых рисунков на коже, как у нее могло появиться это? Тату для нее были сумасбродством, как и магические руны, которые накалывали некоторые волшебники у магглов, чтобы остаться с символом желаемого качества или клятвой возлюбленному. Желаемое можно заполучить только в том случае, если ты делаешь шаги по направлению к цели, а не пытаешься забить кожу чернилами. Да и кто захочет навсегда выбить на коже знак принадлежности другому человеку? Чтобы сводить в случае расставания?       — Айа, Грейнджер, — из-за двери доносится низкий голос Забини, замирающего с подносом в руках и поворачивающего голову в сторону, зажмуривая глаза. — Я прошу, прикройся. Нет, у тебя фигура ничего, но мне выколят потом глаза. Или что похуже.       — Блейз? — она чувствует, как резинка трусиков ударяется об кожу. — Я ждала Джинни. Но раз ты, проходи.       Она машет рукой и искренне радуется, когда улыбающийся Забини вваливается в комнату. Он в легкой футболке, босиком. Без огромных кругов под глазами, отдохнувший и не хромающий. Любой разговор будет лучше её одинокого заточения.       — Да-да, твоя рыжая копошится на кухне, а все ждут. Мне дали задание принести тебе еду. Как закончит, сразу притащит свою задницу сюда.       Он ставит поднос на стол, и Гермиона морщится, разглядывая склизкие консервированные персики с овсянкой. Забини понимающе хмыкает, опускаясь на стул около кровати и складывая ногу на ногу.       Гермиона берет в руки кружку с дымящимся кофе. Напиток обжигает язык.       — Как ты тут, Грейнджер? Честно, видела бы ты позавчера свою ногу! Я чуть было не выблевал внутренности, пока тебя лечили. Нет, я, конечно, видел вещи и похуже, знаешь, но отвык как-то за три года. Хотя теперь мы с тобой оба немного калеки, буквально родные, а? Как тебе?       Гермиона улыбается на его легкий и ненапряженный тон.       — Не хотела бы я себе такого брата, как ты, Забини, — дразнит она, отпивая из чашки и кашляя, вынужденно ставя кружку на край кровати, — ​​Да я в порядке. Немного больно, из-за ребер трудно делать глубокие вдохи, но на следующей неделе уже буду взбираться в гору, точно. Надеюсь, — тихо говорит Гермиона, оглядывая его в нерешительности. — У тебя был перелом?       Она старается сделать удивленный вид, и похоже, Блейз верит ей, потому что, издав короткий смешок, отвечает:       — Последствия моего разнопланового прошлого. Болело адски, но теперь, — он достает и подбрасывает стеклянный сосуд с зельем. — Теперь лучше. Лавгуд кое-что дала мне. Ты не замечала за ней нечто странное, Грейнджер? Когда учились вместе?       Гермиона задумывается, пожимая плечами.        — Даже не знаю… Луна всегда была не от мира сего — глупый вопрос, Забини. Мы никогда особо не ладили: ни до, ни после войны. Спроси лучше у Гарри. Он часто проводил с ней время в Хогвартсе.       — Да уж. А я думал, что она водила шашни с Лонгботтомом.       Гермиона замирает, вспоминая двух волшебников с закатанными рукавами и по щиколотку в воде Чёрного озера. Никогда в её голове не возникало мысли о том, что между ними было что-то, кроме дружбы. Невилл хоть с кем-то встречался в школе?       — Да я, если честно, не знаю. Не интересовалась. Невилл, в целом, кажется, никогда ни в кого не был влюблен.       — Да что ты, Грейнджер?       — Да, он бы рассказал! Мы работаем вместе, как-никак, да и дружим.       Блейз ухмыляется, облизывая губы:       — Знаешь, меня удивляет: ты вроде умная, да. Но когда дело касается отношений, ты настолько твердолобая, Мерлин! У тебя будто атрофировано любое социальное чутье. Неудивительно, что в Хоге ты все время проводила в библиотеке, пока рыжий развлекался с Браун.       — А вот это обидно! — бормочет она. Внутри неприятно отдает по ребрам от сказанной фразы. Блейз Забини прав в том, что отношения для нее всегда стояли не в приоритете — тут не поспоришь, но как же чертовски неприятно слышать это так открыто. — Ты и такт — несовместимые вещи, кто-нибудь говорил тебе об этом?       Забини скалится ей в ответ, забирая чашку с кровати и делая несколько больших глотков.       — Ага, но мне плевать! Говорю все, что думаю. Не всегда, конечно, — Блейз подмигивает ей. — Но с тобой, Грейнджер, можно. Это темное горячее нечто на вкус как моча карлика.       — Пробовал мочу карлика?       Забини хмыкает, опускает чашку на столик и тянется к тарелке с персиками, закидывая в рот один.       Гермиона поражается его нахальству. В целом, такие люди, как Блейз, всегда отталкивали ее. Наглые, самоуверенные, болтливые. Но сейчас, спустя неделю, проведенную на острове, он ей кажется вполне безвредным, и даже… милым? Получше сварливого замкнутого Малфоя. Спасшего твою задницу сварливого замкнутого Малфоя.       — Как я поняла, ты не фанат растворимого кофе?       — Я фанат волшебного какао, Грейнджер. Маггловская бурда не в моем вкусе.       — Маггловское какао и волшебное ничем не отличаются.       — Да без разницы.       Она тихо хмыкает, вспоминая про татуировку, и вдруг в голову закрадывается догадка.       — Блейз, — она делает паузу, сжимая губы, и нервно скрещивает пальцы под одеялом. — Я знаю, что в Хогвартсе не было продвинутого курса латыни, но в магических семьях… Ты случайно не изучал ее?       Он непонимающе на нее смотрит.       — Эм, Грейнджер? К чему это? Да, у нас с Драко был один учитель — старая жаба Майлз. До сих передергивает, как вспомню ее указку. Аж костяшки болят.       Гермиона сдергивает одеяло, обнажая ногу.       — Тогда…       — Грейнджер, стоп! Ты что, заигрываешь со мной? Уже второй раз за вечер, — Забини качает головой и дергается, прикрывая глаза. — Но, честно, прости, я из не тех, кто… Грейнджер, драккл, прикройся! Да мышиный сглаз на меня после такого!       — Что тут написано? — она осторожно оголяет край бедра. — Я не понимаю всю фразу. Помоги перевести. Пожалуйста.       Блейз делает удивленную мину, отодвигая руку от глаз и рассматривая тонкие буквы.       — Салазар, милая! Она магическая?       — Не знаю, — Гермиона пожимает плечами, обводя грани татуировки.       — Я прочитаю, но быстро. И ты тут же натянешь одеяло обратно.       Гермиона ойкает от вспышки боли, отворачивая ногу, и Забини вглядывается в кожу.       — In hac spe vivo. Этой надеждой я…       — Этой надеждой я живу, — вторит ему Гермиона, пытаясь вспомнить, слышала ли она эту фразу раньше. Буквы посерели, а, значит, татуировка была сделана давно. Драккл, что всё это значит? Какого чёрта ей кто-то вытатуировал латынь, да и ещё в настолько интимном месте?       — Эм, — в комнату входит раскрасневшаяся Джинни. — Гермиона? Забини… Что вы делаете?       — Она сама меня попросила, — Забини отворачивает голову, указывая на нее пальцем. — Я тут не при чем, Поттер.       — Уизли, — поправляет она его. — Я Уизли.       Гермиона поднимает брови с вопросом в глазах, осматривая застывшую фигуру подруги. Джинни отводит взгляд. Забини хлопает в ладоши, улыбаясь:       — Мерлин, а я думал, что это мне будет неловко.

После пробуждения прошло: 7 дней 9 часов 30 минут

      Джинни сжимает губы, пытаясь унять слезы. Вот так любовь до гроба, клятвы и обещания, а всё равно раздрай и разруха. Джинни Уизли и Гарри Поттер больше не пара. Гермиона подозревала, но до последнего надеялась, что это не так.       — Я думаю: может это к лучшему, знаешь? Ты была с Гарри всё время, и, может быть, сейчас у тебя есть шанс ближе познакомиться с собой? Может, новая ты одобрила бы его решение?       — Я даже не могу понять, можно ли считать наш разговор точкой или нет?       — Так поговори с ним.       — Не хочу. Ни за что.       Джинни выдыхает, пытаясь продолжить, но вместо этого из горла рвётся жалобный хриплый звук.       — Что мне сделать, Джинни?       Она трет глаза, кратко всхлипывая.       — Просто обними меня. Пожалуйста.       Гермиона заламывает руки, чувствуя неловкость. Она не привыкла успокаивать людей с разбитым сердцем.       Джинни сбрасывает обувь и штаны, укладываясь рядом. Гермиона ощущает её мягкие волосы на предплечье, когда она прижимает её к себе. Чувствуя, как промокает её майка от слез подруги, Гермиона обещает себе, что никогда и ни с кем не будет настолько близка.       Ведь быть уязвимой, оказывается, безумно больно и рискованно. Как и доверять кому-либо.       И пусть у неё никогда не будет доверительных и глубоких отношений — зато она будет целая, а не разбитая на кусочки.

После пробуждения прошло: 7 дней 9 часов 15 минут

      Панси закидывает голову, рассматривая алые лоскуты рассвета. Впервые за эти дни ей не холодно, а терпимо в легкой одежде. Солнце распаляется, нагревая землю под ногами. Она никак не может понять, как именно на острове меняется погода, но радость от тепла заполняет каждую клеточку тела.       Она проводит рукой по высокой траве, задевая ромашки и выдирая несколько колосьев травы. Магия, которую вдруг получается излучать из рук, отнимает кучу сил, и пока она не понимает, как делать самые простые заклинания и как работает эта способность колдовать без палочки. Зато теперь она хотя бы может быть уверена в том, что ее никто не сожрёт.       Волки жутко напугали её, хотя ещё больше поразило её собственное поведение с Поттером. Драккл, зачем она поцеловала его? Зачем?       Иногда ей кажется, что в состоянии стресса она утрачивает все самообладание. Ей тогда казалось, что она почти сорвалась с обрыва. Просто в водовороте паники хотелось зацепиться, почувствовать себя «живой», а не потерянной и дезориентированной.       А после того, как она прижалась к нему губами, сцеловывая горечь своих слез, испугалась. Это вернуло ее, да, но ценой были ошалелые глаза Поттера. А еще поцелуй в ответ.       Нежный и твердый.       Ей всегда казалось, что Поттер из тех, кто рассусоливает и мнется. Чего она никак не могла ожидать, так это жесткой хватки на талии и напора его языка.       По загривку идет волна жара, опаляя щеки, и она трогает губы, прокручивая воспоминание.       — Панси? — она резко оборачивается на голос, будто ее застукали за чем-то запретным.       — Поттер? — шепчет она, убирая руки назад и скрещивая их.       — Как ты себя чувствуешь? — он откашливается, бегая глазами по ее фигуре. — После всего? Восстановила силы?       — Вполне, — спокойно отвечает она, переводя взгляд за его макушку, стараясь не смотреть ему в глаза.       — Хорошо, да. Спасибо тебе. За то, что помогла.       — Для тебя, что угодно, Поттер.       На секунду на лице Поттера застывает потерянное выражение:       — Славно. Это все, что я хотел сказать. Я… Я пойду.       — Ага, — он удаляется, и она оглядывает его широкую спину под грязной футболкой. — Поттер?

Салазар, кто тянул ее за язык? Что ты теперь ему скажешь, подумала?

      — Да? — в его глазах застывает недоумение и настороженность. — Что такое?       — Ммм, — она сжимает и разжимает пальцы, не зная, куда деть руки. — Я…       — Да? — его одна бровь изгибается, а на лбу залегает гармошка морщин, скрывающая шрам.       — В общем, мне жаль, что я поцеловала тебя тогда. В лесу. Извини.       Поттер держит недолгую паузу, склоняя голову набок и поправляя очки.       Поттер стремительно подходит ближе, срывая ромашку с куста и вставляя цветок в её волосы, удерживая пальцы у мочки на долю секунды. От его прикосновения мурашки расходятся по шейным позвонкам, а ноги приятно колет. Он поджимает губы, прежде чем выдает неопределенное:       — А мне нет.       — Что?       — Мне не жаль.       Она пытается выдавить из себя подходящий ответ, но Поттер, не дожидаясь ее реакции, оборачивается и стремительным шагом отправляется к дому. Панси замирает, чувствуя, как теплый ветер колышет волосы. Внутри поднимается странная волна оглушающего смущения. Панси Паркинсон теребит тонкий стебелёк ромашки между пальцами, скрывая улыбку рукой, и ей хочется хихикать, словно она только шла вышла под тёплый летний дождь после жаркого дня.

После пробуждения прошло: 7 дней 15 часов 32 минуты

      — Невилл?       — Да?       Он выкладывает на кровать очередную книгу. Гермиона попросила достать весь ряд с верхней полки, руководимая желанием перечитать их от скуки, а после расставить по алфавиту. Она планирует открыть каждую страницу и выудить каждую каплю информации. Засохшая кровь портит резную золотую обложку той книги, которую она читает сейчас.       — А что случилось с Прометеем? Потом? Кто-то из волшебников получил его душу?       Невилл поворачивается к ней, улыбаясь:       — Слушай, это всего лишь глупая ничего не значащая история, Гермиона. Я не знал, как тебя отвлечь, вот и начал рассказывать первое пришедшее в голову.       Он чешет затылок, а Гермиона задумчиво листает страницы сказок, рассматривая пугающие картинки больных волшебников. На одной из горла мага лезет огромная змея, и от этого Гермионе противно настолько, что она захлопывает обложку.       — Но дары смерти существуют, разве не так? В сказках всегда есть доля правды. Я не склонна верить в такое, но мой опыт говорит о другом.       — В этой, — Невилл пожимает плечами, — никакой истины, точно. Ее сюжет столько раз меняли. Я уверен, Малфой и Забини расскажут тебе совсем другую версию.       — Но в книге она конкретная.       — Это предание. Ей пугают чистокровок, моя бабушка часто рассказывала мне ее на ночь. Это просто страшилка, говорю же.       — Но всё же… Есть хоть какие-то упоминания или документы о нём? Всё-таки основополагающий миф про происхождение магии, про то, как появились волшебники.       — Нет, ничего нет.       Гермиона разочарованно вздыхает, перекладывая очередную книгу в большую стопку.       — Года два назад я читала трагедию Эсхилла. Может быть, он вдохновлялся чем-то из этого.       Невилл садится на кровати, оттягивая веко.       — Слушай, ты можешь посмотреть мои зрачки? Мне кажется, у меня нагноение.       — Нет, только не снова.       — Почему?       — В прошлый раз, когда ты прочитал симптомы рака мозга у меня дома, то думал, что у тебя рак мозга. Мне хватило.       — И что в этом такого? — возмущенно восклицает Невилл. — Я просто пытаюсь обезопасить себя. Так ты посмотришь?       — Нет, я не собираюсь подкармливать твою ипохондрию.

После пробуждения прошло: 8 дней 13 часов 3 минуты

      Вход в лабораторию закрывает тянущийся плющ, Панси аккуратно обходит свисающие листья, пытающиеся зацепиться за ее волосы. Из прибора напротив выделяется дым, и Панси на минуту кажется, что еще чуть-чуть, и устройство взорвется, разнеся всю лабораторию вдребезги.       Когда она была тут впервые, Панси долго рассматривала колбы и котлы, не имея понятия, для чего используется половина. Стоящий впереди Лонгботтом чертыхается, обрезая листья странного растения, потирает руки и оборачивается на ее шаги. Сколько часов он сидит тут в одиночестве? Пять, шесть, всю жизнь? Интересно, он хоть выходит на улицу?       — О, Паркинсон! Привет! Ты что-то хотела?       — Я за листьями чая, — она отпрыгивает, когда цапень на столе вываливается из горшка. Лонгботтом даже не дергается. — Они здесь?       — А, это, — он продолжает очищать зеленые жесткие побеги. —В саду, тут нет.       — Чем ты так усердно занят, Лонгботтом?       Невилл оборачивается к ней, вытирая пот со лба.       — Нашел здесь в банках кое-какое растение, за центрифугой. Это что-то вроде легкого наркотика, но если кто-то что-то сломает, то будет отличное обезболивающее.       — И как оно работает?       — Расслабляет, влияет на нервную систему.       Вечером она рассказывает о произошедшем Блейзу и тут же жалеет, когда в его глазах бликом отражается нездоровый интерес.

После пробуждения прошло: 8 дней 15 часов 3 минуты

      Гермиона наблюдает, как голова Гарри падает каждый раз, от чего он подскакивает на стуле, тряся черной шевелюрой.       — Тебе надо поспать, — говорит она, пока он закидывает голову за плечи, несколько раз моргая. — У тебя истощение, Гарри.       — Все нормально, — холодно отвечает он, переводя на нее взгляд. — Все в полном порядке. Я не могу оставить тебя одну. Не после того, что произошло.       Гермиона на секунду задумывается, когда отводит взгляд. Когда-то давно их было трое, когда-то давно они были счастливыми детьми, рассуждающими о том, как пробраться после отбоя в подземелья и как лучше подсыпать слабительное Филчу в чай. Гермиона всегда была против, но она всегда меняла свое мнение, стоило двум мальчишкам уговорить ее.       — Помнишь, как мы дни проводили у постели Рона на шестом курсе? Совсем не хотели уходить. Даже после того, как Помфри вытолкнула нас из Больничного крыла, мы вернулись обратно.       Гарри улыбается.        — Да, ночью под мантией. Ты отдавила мне грудную клетку, когда мы упали перед входом.       — А вот не надо, — Гермиона возмущенно вскидывает руки. — Это была не моя вина, а выходящей Лаванды.       Гарри издает смешок:       — Мерлин, как вспомню, как она испугалась, когда наткнулась на нас. Подскочила, как ужаленная.       Лаванда. Девочка, которую Гермиона ненавидела на шестом курсе из-за влюбленности в Рона. Девочка, которой Сивый прогрыз глотку в битве за Хогвартс. Девочка, на чьих похоронах они втроем стояли в августе одна тысяча девятьсот девяносто восьмого.       — Да уж… Скажи, Гарри, — в задумчивости она рассматривает угол комнаты, опуская уголки губ. — Ты скучаешь по нему?       — По Рону?       Она слышит в его голосе горечь. Не сказать, что она не разделяет с ним этого чувства.       — Его нет с нами, и недавно я подумала о том, что бы это изменило? Будь он здесь. Было бы нам легче?       — Если честно, Гермиона, знаешь, Рон так раздражал меня, когда ушел из отряда. Я был безумно зол. Я не знал, как с этим бороться. Со временем мне пришлось смириться и отпустить. А сейчас… А сейчас, да. Я скучаю. Но не по нему.       — А по чему? — Гермиона задумчиво теребит цепочку медальона, пытаясь занять руки.       — По тому, какими мы были до войны. Каким был я. Иногда я не могу понять, как так случилось, что мой лучший друг стал мне чужим человеком. Это несправедливо, и… Больно? Да, это чертовски больно.       — Но честно, — она закусывает губу, опуская глаза. —Ты не почувствовал облегчения, когда вы прекратили общаться?       — Не его вина, что мы не можем больше быть друзьями, Гермиона. Война разделила нас на два рубежа, но я б изменил себе, останься я с ним. Облегчение же наступило, когда я понял, что мне больше не нужно врать, — он прерывает мысль, глубоко выдыхая. — Разве не поэтому ты рассталась с ним? Боли и лжи стало так много, что вы не могли больше восстанавливать разрушенное раз из раза. Тебе больно, ему больно. И так по кругу. Чтобы строить отношения, кто-то должен справиться с этим, разве не так? Кто-то должен выздороветь, а не прятать все в себе. Но когда ты болен сам, как можно помочь человеку, которого любишь? Нельзя. И это съедает, день за днем.       — Я не знаю. Не уверена, что все было именно так.       Или все же…        Гермиона долго пыталась найти нужное слово, чтобы описать свои чувства. Сперва она была рада, а после при упоминании имени Рона слезы стали каждый раз наворачиваться на глаза. И она никак не могла понять, почему она плачет. Она же так желала расставания, когда Рон давил на неё по поводу ребёнка. После их разрыва Рон вовсе умер для неё, сжёг все мосты. После ушедшего облегчения появилась утрата и точащая скорбь. Гермиона с детства привыкла прятать боль, наслаивая один слой защиты на другой. Гермиона склонна делать это каждый раз — так легче выжить. Но слова Гарри напоминают ей: иногда чувства прорываются наружу из глубины, и ее броня трескается. Гермиона надеется, что она успеет закрепить отваливающиеся куски, прежде чем все к чертям рухнет.       — Я иногда жалею, знаешь. Хочу все вернуть, попросить у него прощения, да и вообще. Не только у него. А потом понимаю… Это безнадежно, Гермиона! Бессмысленно! Потому что на самом деле я не этого хочу. Я просто хочу получить ответ на вопрос: как жить так же, как до всего этого? Смертей, крестражей, убийств.       Он снимает очки, утыкаясь лицом в ладони:       — Когда все, наконец, станет так же, как прежде?       Она сама ищет в памяти образ счастливой беззаботной девчонки, желающей отвечать на все вопросы преподавателей и копаться сутками в книгах. Девушки, которая была по уши влюблена в лучшего друга, а не испытывала чувства вины и раздражения, заглядывая ему в глаза.       Как бы Гермиона хотела верить, что возможно вернуть все назад. Приятная ложь, которая бы заменила обжигающую правду. Как бы тогда стало легче.       Но обманывать себя — худшее, на что может пойти человек.       — Никогда, Гарри. Мир изменился.       — Я просто хочу жить как раньше.       — И я. Но надо стараться радоваться тому, что есть, и, наверное, в будущем должно стать легче. Обязательно станет.       — Думаешь?       — Уверена.       Гарри поднимает на нее красные, опухшие глаза, и ей кажется, что только что она бессовестно солгала ему.

После пробуждения прошло: 9 дней 17 часов 40 минут

      Панси роняет мокрое белье вниз, когда натыкается на несущихся Блейза и Драко. Белая рубашка падает на пол с громким шлепком, и она подбирает ее. Она отстирывала ее гребаных полчаса, стараясь игнорировать мычание безумной Лавгуд, которая показала ей, как управляться с мылом. Как же ей не хватает палочки.       Поттер решил, что теперь, куда бы они ни пошли, не должны оставаться одни. Здравое решение после произошедшего в лесу, но она бы предпочла побыть в одиночестве. Мало того, что все дежурят у Грейнджер по очереди, так еще и ей приходится таскать с собой кого-то из компании гриффиндорцев, ведь Драко с Блейзом вечно ходят парой. Словно сиамские близнецы с того момента, как она сказала Блейзу о том, что Лонгботтом выращивает в лаборатории.       Панси выбирает роль сиделки Грейнджер на ночь еще до того, как они решают сделать расписание. Ей не хочется попасть под внимательные глаза Грейнджер, отвечая на ее дотошные вопросы и слушая благодарности. Поттера было достаточно.       — Салазар, Блейз, Драко! Куда вы... — она кривит рот, когда Блейз поворачивается к ней. — Смотрите по сторонам!       В руках у непривычно довольного Драко стеклянная банка со странными сухими соцветиями, и выглядит он так, будто только что выкрал что-то — то самое — из лаборатории Лонгботтома.       — Что это?! Только не говорите, что вы… Серьезно, здесь? Лонгботтом не обнаружил ещё пропажу?       — Ему никто не скажет, — ухмыляется Драко, крепче прижимая стеклянную банку к груди. — Ты на нашей стороне… Поэтому…       — Ни слова, — шепчет Блейз, прижимая палец к губам. — Завтра вечером, в десять, дом Грейнджер.       Блейз играет бровями, подмигивая ей: — Он как раз будет с Грейнджер… А мы. Ну, ты, поняла.       Панси закатывает глаза, пока парни, перешептываясь, скрываются за дверью. Мерлин, ее друзья ведут себя, как школьники. Последнее ее желание в этом месте — накуриться. Хотя для Блейза это скорее первый пункт в списке планов на день.       Она развешивает рубашку на вешалке, вздрагивая, когда слышит глухой звук падения за спиной.       С пятнами грязи на лице Уизли стоит, пытаясь обхватить руками миллионы цапней, и безуспешно роняет каждый.       — Да, чёрт возьми, сколько можно! — вырывается у неё, и она падает на колени, собирая раскатившиеся плоды. — Драккловы овощи!       Панси никак не может осознать, зачем рыжая таскает их туда-сюда, собирая новые плоды вновь и вновь. Ее расстроенное и злое лицо — эта маска ярости срослась с Уизли. В школе она всегда с завистью смотрела, как та рассекала на поле, улыбаясь и дразня парней всех команд, сейчас же у Панси портится настроение, стоит ей взглянуть на рыжую.       Она поднимает несколько цапней с пола, следуя за Уизли к столу. Та с тяжелым вздохом садится, переводя дыхание. Панси укладывает поднятые цапни в зеленую кучу.       — Зачем ты собираешь их, Уизли? Мы в жизни столько не съедим.       — Не твоё дело, Паркинсон, — огрызается Уизли-Поттер, в её голосе слышится надрыв.       — Я просто спросила. На самом деле, ужасное занятие, но если тебе нравится быть перепачканной с головы до пят… Мешать не буду.       Панси поднимает руку в защитном жесте, отходя и мечтая убраться, куда подальше. Она слышит громкий всхлип за спиной, а когда оборачивается, видит, как Уизли молча рыдает, уткнувшись в изгиб плеча. В который раз.       Уизли плакала в первый день. Позавчера, свернувшись калачиком на диване. Мерлин, за что?       Наверное, она могла бы уйти, оставив ее тут утопать в слезах. Одну. Уизли ненавидит ее, и Панси может понять, за что. Но все равно раздражается каждый раз, когда та кидается на нее с обвинениями.       В конце концов, у нее есть друзья и любящий муж. Любящий муж, который ответил на ее поцелуй вчера.       Панси никогда не рассуждала о браке раньше. Ни один парень даже в подмётки не годился ее отцу, поэтому она не считала их достойными. Сейчас, наблюдая за Поттером и Уизли, она задается вопросом: ее будущий суженый тоже будет целовать женщин за ее спиной? Все браки такие? Нет, у них с Поттером мимолетное развлечение, да и не волнует её, что чувствует Уизлетта. Почему же ей становится не по себе, когда Уизли хлюпает носом, утирая слезы с розовых щек? Наверное, ей следует уйти и заняться своими делами, давая рыжей порыдать вдоволь. Наверное, так бы было лучше, но раз ей все равно нечем заняться.       Она садится рядом, скрещивает ноги в лодыжках и говорит:       — Знаешь, я думаю, тебе стоит выговориться.       Уизли отрывается, обращая к ней воспаленные глаза.       — Тебе? Ты правда считаешь себя человеком, которого я бы хотела видеть рядом сейчас?       Панси пожимает плечами, облокачиваясь на стол локтем.       — А ты видишь кого-то еще?       Уизли ошарашенно оглядывает ее, и Панси продолжает:       — Мне ведь плевать, Уизли. По-настоящему нет никакого дела, почему ты постоянно ревёшь. Ты можешь рассказать мне что угодно, и моё отношение к тебе не изменится. Выбор за тобой.

После пробуждения прошло: 9 дней 18 часов 40 минут

      — Да уж, Уизли. Это нечто, — Панси выдыхает, убирая волосы с лица и утыкаясь в основание ладоней. — Знаешь, приходи завтра в дом Грейнджер.       — Зачем?       — Тяну руку помощи.       Уизли в сомнении поднимает брови.       — Ты скорее откусишь мне руку по локоть.       Панси сдавленно выдыхает, стараясь совладать с раздражением:       — Уизли, предложение в силе. Я просто пытаюсь помочь. Впервые.

После пробуждения прошло: 10 дней 5 часов 1 минута

      Во рту у Гермионы пересыхает, когда она открывает глаза, пытаясь сориентироваться. Вчера она так рано заснула, утомленная нытьем Джинни о Гарри. Несомненно, она любит подругу, но слышать в очередной раз про зависимость Гарри от работы и их расставание ей больше не хочется. У Гермионы нет никаких прав влезать в их отношения, поэтому она старается держать язык за зубами каждый раз, когда Гарри входит в комнату. Он и сам расскажет ей, если захочет.       Если честно признаться, Гермиона сама изнемогает по работе, чуть ли не вешаясь от тревожных мрачных мыслей, когда остается один на один с собой.       Она все еще слаба, все еще беспомощна. Как больные из её отделения в Мунго.       Да, вечером она спускается вниз умыться с помощью Джинни, но после небольшой прогулки и душа валится на кровать, ощущая слабость в конечностях и желая скорее закутаться в одеяло.       Небо за целой створкой окна начинает светлеть у горизонта, а на подоконнике колышется свеча. Она все в той же постели, и это четвертый день ее заточения. За эти дни она успевает поговорить со всеми, кроме Малфоя и Паркинсон. Подозрения, что они приходят в ночь, подтверждаются, когда она замечает уткнувшегося в стопку листов Малфоя. Тот даже не отвлекается на нее, продолжая чиркать что-то карандашом на листах. Его длинные ноги лежат на ее кровати, и свет свечи освещает тонкие щиколотки и длинные ступни. Он что, рисует?       Расслабленный, но сосредоточенный взгляд бегает по листу, а обычное злое язвительное выражение не омрачает его лицо. Гермиона застает момент его спокойствия, когда он трет костяшкой кончик носа и улыбается. Драко Малфой улыбается, и Гермиона чувствует себя воровкой, пробравшейся в чужой дом и отнимающей нечто личное и сокровенное. Ей хочется закрыть глаза и притвориться спящей, но в момент, когда ее ресницы трепещут, Малфой переводит на нее взгляд и от удивления роняет карандаш на пол, дергаясь, как больной. Карандаш катится по паркету, ударяясь о ножку стола, а его маленькая улыбка исчезает, сменяясь привычно нахмуренным выражением.       — Что ты тут делаешь? — сонным голосом задает вопрос Гермиона, протирая глаза. — Я раньше тебя не видела.       Он судорожно прячет листы, сворачивая их, и отводит взгляд.        — Ничего такого, о чем тебе следовало бы знать, Грейнджер.       Он поднимается на ноги, разглаживая штаны, и собирается повернуть к двери, когда Гермиона останавливает его сонным голосом:       — Уходишь? Так быстро?       Малфой замирает над кроватью, возвышаясь и сжимая челюсти. На его локтевом суставе синеют круги, а внизу под бледными шрамами виднеются остатки метки. Он спас ее в лесу, а она так и не отблагодарила его. Была бы она тут, если б он не бинтовал ей рану? Нет, скорее всего. Мерлин, он пытался говорить с ней. Нес какой-то бред, пока она проваливалась в небытие, чувствуя, как раскалывается от жара голова. Не ушел. Не бросил.       А ведь у нее не было шансов. Когда Гермиона открыла глаза, чувствуя ослепляющую боль в икре, то сразу мысленно подготовила себя к худшему.       Она истечет кровью в одиночестве посреди леса, и никто не придет за ней. Когда Малфой посмотрел на нее странным непроницаемым взглядом после заданного вопроса, Гермиона смутилась. Ей до сих пор не ясен его мотив остаться, накладывать ей шину и говорить с ней в попытках отвлечь. Глупо утверждать, что шансы есть хоть у кого-то из них. Малфой был по-своему прав. У неё не было шансов.       Гермиона садится на кровати, свесив ноги, чуть морщась от тянущей боли и чувствуя носочками прохладное дерево. Малфой смотрит на нее из-под ниспадающей челки. Такой непривычно умиротворенный, задумчивый. Пальцы тянутся к синякам, и рука замирает в миллиметре от его предплечья.       В груди сердце отбивает несколько четких ударов, когда Малфой предупредительно режет:       — Грейнджер.       Она поднимает вверх глаза и оглядывает его холодное лицо, пытаясь найти ту теплую улыбку, которая озарила его губы несколькими минутами ранее. Но сталкивается только с мрачной гримасой и тяжёлым взглядом. Как быстро он сменяет маски, словно играет роль.       Его кожа отдает синим в приглушенном свете, когда Гермиона касается кожи пальцами, немного проводя указательным по синей вене, ручейком тянущейся к ладони. Метки она дотронуться не решается. Малфой теплый, а его руки намного горячее её холодных пальцев.       — Откуда они? У Джинни похожие, но она вроде… Мерлин, ты что тоже… Ты тоже участвовал в переливании, ведь так?       Волоски на руках встают дыбом, когда она снова смотрит на его синяки. Как человек, который ненавидит ее, может так отчаянно стремиться к ее спасению?       Малфой отдергивает руку, поджимая губы:       — Я должен идти.       — Стой, — она хватает его за запястье правой руки, сжимая его и не давая уйти. — Стой. Но... Почему?       — Грейнджер, отпусти меня. Я не в настроении выяснять с тобой отношения сейчас. Я чертовски хочу спать.       — А я не прошу выяснять со мной отношения, Малфой, — жестко говорит она, отпуская его. Малфой в раздражении отводит взгляд. — Все, чего я прошу… Ответить мне на вопрос.       — Отвали.       — Нет.       — Если я скажу, что это была моя личная инициатива? Это что-то изменит?       — Я просто пытаюсь понять, кто ты.       — Ответ тебе не понравится.       — Я сама решаю, к чему мне испытывать антипатию.       — Не морочь себе голову, Грейнджер.       Она разочарованно вздыхает, забирается на кровать с ногами, кутаясь в одеяло и поглядывая на него из-под края.       Малфой в нерешительности оглядывает её, комнату, и после снова её. Кажется, его разрывает от мыслей, поэтому Гермиона предпочитает молча наблюдать за его реакцией и не давать эмоциям взять вверх.       — Я ухожу, — нарочно демонстративно говорит он, задирая подбородок. — Сейчас.       — Хорошо.       — И это всё?       — Да. Или ты ожидаешь, что я буду тебя уговаривать? Не то чтобы ты лучшая компания, с которой я могла бы проснуться завтрашним утром. То есть... — она густо краснеет. — Мерлин, ты понял меня.       Снова смешок.       Они напряжённо смотрят друг на друга. В конце концов Малфой хмыкает, расслабляясь, и приподнимает уголок губ и плечи. Что-то меняется. Гермиона откидывает голову на стену, когда Малфой усаживается на стул и встречается с ней сосредоточенным взглядом. Сейчас она хочет, чтобы он просто ушёл.       Его кулак подпирает голову, а ноги он закидывает обратно на край кровати. Он рассматривает её. Гермиона пытается не моргать, но сдается, чувствуя накатывающую сонливость. Из рта вырывается зевок. Малфой качает ногой, издавая очередной высокомерный смешок. Он разворачивает листы и достаёт карандаш из кармана. Не сдвигается с места, каким бы Гермиона не смотряла на него взглядом. Ему плевать.       — Ты что, будешь тут, пока я сплю?       — Да. Тебя что-то не устраивает?       — Мерлин, что у тебя в голове всё набекрень. Ты только что готов был сбежать, нет?       — Иногда я делаю всё назло. Попробуй, Грейнджер. Это весело.       Гермиона в раздражении прикрывает глаза, слыша, как он водит карандашом по листам. Ей хочется кое-что сказать ему, но она не уверена, как лучше подступиться. А может, лучше как всегда, прямо и в лоб?       Её хриплый голос выдает: «Спасибо», прежде чем она успевает передумать.              После её реплики звук чертящего карандаша резко прекращается. Малфой молчит, и Гермиона может только догадываться, что происходит там, в этой сварливой и вечно недовольной голове. Она открывает глаза, разглядывая румянец, выступивший на бледных щеках, и часто моргающие белые ресницы. Малфой не смотрит на неё. Малфой прячет ту самую, настоящую улыбку, которую она застала при пробуждении, скатываясь по стулу и стараясь скрыться за прямоугольным листом.       Видимо, это было его молчаливое «не за что».

После пробуждения прошло: 10 дней 7 часов 3 минуты

      — Панси, — Драко садится рядом с ней на диван, прижимаясь и игриво задевая коленом. — Как настроение?       Сегодня в хорошем расположении духа, надо же. Даже не пытается вывести из себя разглядывающего камни Лонгботтома на соседнем диване.       — Паршиво, — Панси улыбается, кивая на Поттера, который судорожно отводит взгляд на страницы книги и поправляет очки. — А ты чего такой радостный?       Малфой щурится, а на лице уголок губ тянет в полуулыбке.       — Не боишься, что Уизлетта разорвёт тебя на части?       — Неа. А ты? Не боишься, что Лонгботтом успеет раньше?       Драко издаёт тихий смешок, снова толкая её плечом.       — Сложно.       — Понимаю.

После пробуждения прошло: 10 дней 9 часов 3 минуты

      — Причина, почему первая магическая война началась, именно в том, что Воландеморт смог завоевать доверие элиты!       — Грейнджер, если бы министерство магии не боялось потерять поддержку его сторонников, — Малфой рисует кавычки в воздухе, — ​​«элиты», Лорд был бы мертв! Его бы убили в зародыше. Давай честно, Том Реддл в начале был глупым, непоследовательным террористом… Все знали, что министерство лишь фикция. Все хотели смены власти. Лорд был лишь спусковым крючком недовольства.       — Кто все? Хочешь сказать, что всё Министерство было куплено? Правда, Малфой? Даже орден Феникса? Дамблдор?       — Да. В первую так точно. Во вторую старик просто сдох, раньше, чем успел…       — Что?!       Он устало выдыхает:       — Грейнджер, этот разговор бессмысленен.       — Конечно, Малфой! Зато смысл есть в твоих обвинениях. Ты вешаешь вину на людей, боровшихся за свободу. Волшебников, погибших за победу. Ты жив, благодаря им!       — Я ничего не говорил о рядовых волшебниках, кудрявая. Ты будто не слышишь меня.       — Ты считаешь, что Дамблдор преследовал корыстные цели?       — Я считаю, что старик был жадным до власти и знающим простую истину: кроме смертей война приносит выгоду.       — И что за выгоду он получил? Не могу поверить своим ушам…       — А ты до сих веришь в закон и порядок, добро и справедливость? Блядски глупо, блядски наивно! После войны он получил авторитет, его голос стал чуть ли не голосом министра, чем он отлично пользовался всю нашу учебу в Хогвартсе.       — У Дамблдора не было иного выхода! Он искренне пытался помочь, как мог.       — Поэтому он переманил половину армии из мракоборцев на свою сторону? Только для помощи, несомненно. О каком перевороте власти идет речь? А если бы Лорд смог свергнуть министерство в первую магическую, как и во вторую? Думаешь, Дамблдор не послал бы на смерть свою маленькую армию?       — Он бы не стал.       — Ты дура, если веришь в это, Грейнджер. Старику было плевать: он хотел власти и был готов получить её любой ценой. Даже если б всех вас надо было пустить на пушечное мясо, он бы пустил. Беспринципный мудак.       — Вот, кто точно беспринципный, так это ты, Малфой! Осуждаешь, хотя у самого кишка тонка принимать сложные решения!       — Серьёзно, Грейнджер? Я трус?       — Да, ты трус.       — Тогда ты, Грейнджер, глупая, наивная, заблуждающаяся дура!       Малфой встаёт, сжимает кулаки и огромными шагами выходит из комнаты. Гермиона жалеет, что решила поговорить с ним, когда он неожиданно наведался к ней второй раз за день. Лучше бы они и дальше продолжали молча игнорировать друг друга.       Теперь от ярости Гермиона желает разорвать Малфоя в клочья.

После пробуждения прошло: 10 дней 10 часов 15 минут

      — Панси, ты веришь в судьбу?       Она вздрагивает, когда Лавгуд подсаживается к ней, противно скрипя стулом на веранде.       Она в задумчивости уже час наблюдает, как потный Поттер раскалывает полено на мелкие части. Драккл, эта футболка.       — Что за странные вопросы?       Лавгуд поднимает глаза вверх и блаженно улыбается:       — Просто пытаюсь узнать у всех. Вот Гермиона не верит.       — На то есть основания.       — И какие?       — Если есть судьба, то ты бессмысленна. Разве тебе хочется не играть никакой роли в жизни, в мире, Лавгуд?       — Нет, я хочу просто жить. Не знать, кто как умрет. Не бояться.       — Но ты спасла Грейнджер. Это немного противоречит твоим желаниям.       — И ты.       — А разве был другой выбор?       — Выбор есть всегда. Все мы делаем выбор, который приносит последствия. Я сделала свой. Никогда не знаешь, к чему приведет то или иное решение. В этом и проблема. Так и со смертью, спасёшь одного — заберут другого.       От слов Лавгуд у Панси на руках встают волосы дыбом, и ей хочется встать со стула и скрыться, забившись в угол дома.       — Лавгуд, прекрати. Не хочу слышать ничего подобного, Салазар!       На её лице застывает растерянность, и она хмурит еле заметные светлые брови.       — Я ужасно боюсь тебя, — объясняет Панси. — После таких-то заявлений.

После пробуждения прошло: 10 дней 10 часов 10 минут

      Дверь приоткрывается, и в неё заглядывает растрепанный Малфой. Джинни оборачивается на его приход, а после закатывает глаза, раздраженно фыркая.       — Что надо?       Он переводит на нее взгляд, и у Гермионы в животе зарождается неприятное, сосущее чувство. Она хмурится, отводя взгляд и рассматривая окно, не поворачивая к нему головы.       — Грейнджер?       Он зовёт её ещё раз, но Гермиона не откликается, сжимая от недовольства губы.       — Грейнджер, гоблин тебя дери, ответь мне!       Его голос повышается, а Гермиона лишь сминает простыни, стараясь сдержаться и не накричать на него.       — Малфой, ты в своём уме? Что за тон?!       Лицо Джинни пылает возмущением.       Малфой стоит в проёме ещё минуты три, а после с психованным вздохом выходит, бормоча: «Очень зрело».       Когда Гермиона поворачивается обратно, видит вопрос на растерянном лице Джинни. Гермиона качает головой.       — Я не могу объяснить это себе, поэтому даже не спрашивай.

После пробуждения прошло: 10 дней 16 часов 35 минут

      Сидящая на полу рыжая глубоко затягивается сигаретой, пока смеющиеся Блейз и Драко катаются по полу кухни. Панси слышит что-то про плавающий потолок, хмыкая, когда Блейз подходит и берет у них еще одну самокрутку.       Скоро у двух балбесов поплывет весь дом.       — Никогда не пробовала до этого.       — Это может помочь, Уизли. Отключит от мыслей ненадолго. Мне помогло это не сойти с ума после смерти отца. Блейз принес один раз — было прекрасно.       После того, как рыжая рассказала ей о причине рыданий, Панси еле заметно дрогнула, захотелось закурить, и непоседливая задница Блейза с пристрастием к наркоте как раз оказалась рядом. Ее разрывали противоречивые чувства — от презрения до жалости. Ей хотелось кинуть Уизли фразу о том, что она ничем не лучше их, но она сдержалась. Вместо этого предложила присоединиться к ней и парням в доме Грейнджер, пока Лонгботтом сидит с больной. Поттер болтает с Лавгуд в доме напротив, и ей вспоминается его недавнее «Мне не жаль». Ну и козёл же. Высказывает такое, будучи в отношениях. Хотя они стоят друг друга.       Панси не сомневается: она целуется лучше рыжей. Панси обладает высококлассными навыками флирта и жеманства.       Правда, последние дни Поттер общается с ней, как будто ничего не было, игнорируя её двусмысленные фразы. Это Панси жутко раздражает, так что она ждет, когда, наконец, Поттер позволит себе расслабиться.       Она же не предлагает ему ничего серьезного.       Панси делает затяжку, когда дверь открывается и из-за нее появляется светлая макушка Лавгуд, а за ней понурый Поттер.       Избранный появляется вторый раз, как она вспоминает о нём. Это ли не судьба?       — Почему тут так пахнет? — он забавно морщит нос, и Панси сдержанно улыбается от его умилительно серьезной мины.       Лавгуд тянет рыжую за руку, уводя на веранду в теплый вечер. Уизли лыбится, обнимая ее за плечи, впервые за все время на острове. Панси замечает у нее расслабленное, спокойное выражение лица — рука помощи была кстати.

Получилось.

      Поудобнее устраиваясь на диване с ногами, она выдыхает горький дым.       — Это что? Это трава? Вы, серьезно, решили покурить здесь? — Поттер замирает перед входом в гостиную.       — Ой, не будь занудой, Поттер, — доносится издевающийся возглас Забини из-за двери. — Делать все равно нехер. Лучше давай с нами.       Гогот — парни опять за своё.       Наверное, Драко как всегда блаженно улыбается, прикрывая глаза и затягиваясь. Панси следует его примеру, ощущая, как прогибается диван от того, что Поттер присаживается рядом.       Когда она приподнимает веки, видит, как он расслабляется, откинув на спинку дивана голову. Мир сияет ослепляющими красками, но ярче всего на фоне серой комнаты выделяется чертов кадык Поттера и его тонкие, красные губы.       — Будешь? — она оборачивается, подминая ногу под себя, и садится к нему лицом, подвигаясь ближе. Поттер смотрит на нее, прищуриваясь.       — Мне нельзя, — говорит он. — Аврорам нельзя принимать наркотики, это уменьшает концентрацию.       — Но разве… — она придвигается еще ближе, колено ударяется о его бедро. Панси говорит, понижая голос. — Разве здесь ты аврор?       — Я…       Его прерывает хохот Драко на кухне.       — По мне, — она затягивается, выпуская клубы дыма. — По мне, тут ты просто… Гарри Поттер. Ни избранный, ни герой войны, а просто Гарри Поттер.       — И как это понимать, Паркинсон?       — Понимай, как хочешь, — губы растягиваются в лукавой улыбке, и она наблюдает, как в приглушенном свете от его круглых очков отскакивают блики. — Может, всё же? Тебе бы не помешало расслабиться после всего. Мы все равно тут надолго.       Поттер вздыхает, встает и садится напротив нее, копируя позу.       — Ладно, просто Панси Паркинсон.       Он берет сигарету из её рук, затягиваясь и выпуская дым в потолок. У Поттера необычайно ровные тонкие губы. Панси никогда не видела раньше таких губ — настоящее произведение искусства.       — Поттер, — она забирает у него из рук самокрутку, задерживаясь взглядом на царапинах на руках. — Можно тебя спросить?       — Эм, — он теряется, наблюдая за ней. — Да.       Её дыхание судорожно прерывается к началу вопроса. — Как бы ты оценил наш поцелуй?       Поттер перестает опираться на руку, снимая локоть со спинки дивана.       — Зачем мы говорим об этом снова? Ты сказала, — он забирает у нее сигарету из рук, затягиваясь. — Ты сказала, что тебе жаль.       — Я сама не всегда доверяю своим словам.       — Что ты делаешь? — Поттер наклоняется к ней с вопросом в глазах.       Она скованно улыбается, поднимая глаза вверх и пожимая плечами:       — Жду твою оценку.       Поттер опускает глаза на её голые колени, моргает несколько раз и бросает ей резкое:       — Не знаю.       — Мне кажется, получилось ужасно.       — Ужасно?! — он удивленно вскидывает брови. — Как... Ладно.       — Всё было так скомканно.       — Да, но …       — Хотя ты неплохо целуешься.       Поттер замирает, и Панси умирает под потоком мурашек, вызванных его упёртым твёрдым взглядом.       — Неплохо. Вот как?       Он снова затягивается, и Панси дразнит его:       — Могло бы быть куда лучше.              — С тобой?       Она неуверенно хмыкает. Он продолжает серьёзно смотреть на неё, пока она ёрзает на диване, пытаясь совладать с бьющимся в ушах сердцем.       — Иногда ты меня так бесишь, Поттер.       — Думаю, у нас с тобой взаимные чувства, Панси.             Он затягивается и выдыхает дым в сторону. Конец сигареты тлеет. Панси видит, как его взгляд опускается ниже, прямиком на ее губы. Поттер наклоняет голову с прищуром в зеленых глазах.       — Даже сидеть рядом тошно.       — Уже не хочешь поцеловать меня? — хрипло выдает Поттер, улыбаясь. Касается рукой её предплечья и, проводя ладонью вверх-вниз, сжимает кожу.       Панси опирается рукой об его колено, бросает взгляд исподлобья и шепчет:       — Хочу. «Неплохо» меня не устраивает.       Поттер тушит сигарету об стол, откидывая ее на пол комнаты. Берет её лицо в руки, трётся кончиком носа, от чего Панси судорожно выдыхает.       — И меня.       Он целует ее глубоко и с жаром, проникая языком в рот. Жадно. Панси тонет в новых ощущениях, отвечая и чувствуя горечь наркотика на их языках, цепляется за его футболку, не удержавшись, спускается ладонями ниже, проходясь руками по животу и выделяющимся косым мышцам. Поттер стонет, сжимая ее бедро, и резко тянет на себя. В этот раз она, наконец, готова получить «превосходно», кусая Поттера за нижнюю губу и забираясь на его колени на невозможно тесном диване, прижавшись к груди и выдыхая в горячий мокрый рот.

После пробуждения прошло: 10 дней 5 часов 35 минут

      Гермиона просыпается, когда покачивающийся Малфой падает на стул рядом с кроватью.       — Малфой?       — Да, Грейнджер?       — Ты опять...Ты пьян?       Он качает головой, сжимая подлокотники:       — Не совсем.       — Зачем ты пришёл сюда? — с подозрением спрашивает она. — Хочешь показать мне, что я не права…       — Точно не для этого, Грейнджер.       — Для чего тогда?       — Твои вечные занудные вопросы. Они когда-нибудь заканчиваются?       Гермиона подкладывает руки под голову, наблюдая, как он стучит пальцами по коленям.       Она всматривается в него, освещённого рассветным солнцем. Малфой подтягивает уголок губ вверх и пододвигается к кровати. Запинается, прежде чем упасть на колени рядом. Он складывает руки в прямую линию, опираясь на неё острым подбородком.       Его лицо находится в двадцати сантиметрах от её, и Гермионе хочется отодвинуться, но она лишь перекладывает руки под головой.       За день она успела успокоить гнев, вызванный их разговором. Малфой склонен взрываться и приводить бредовые аргументы, от него и нельзя ожидать другого. Но Гермиону безумно злит, как он пытается внушить ей, будто её позиция неправильная.       Его цинизм невыносим. Как бы она ни пыталась осознать его аргументы против Ордена Феникса, она просто не может принять их.       Все в нём, от умхылок до идеальной памяти на исторические факты, постоянно вызывают у неё желание противоречить. Их ценности противоположны в сотой степени, поэтому, наверное, цивилизованная беседа вряд ли получится.       Гермиона впервые видит Малфоя настолько несобранным, от него пахнет пряной сладостью. Малфой снова внимательно смотрит на нее. Каждый раз от этого взгляда у неё бегут мурашки по коже. Он задумчиво наклоняет голову вбок. У него большие, расширенные зрачки. На подбородке проступила щетина. Губы сухие, потрескавшиеся.       — Гре-е-ейнджер, — он забавно растягивает гласные, накручивая локон её волос на палец. — Грейнджер. Грейнджер. Грейнджер.       — У тебя все в порядке?       — Лучше, чем всегда, — в камине догорают дрова, и Гермиона, согретая коконом одеяла, чувствует, как холодно оголенному плечу. — А тут вообще хорошо. Идеально.       — Не уверена.       — Ты всё ещё злишься?       — Нет.       — Я был резок.       — Ты был груб, Малфой.       — А ты назвала меня трусом.

Он и есть трус в её понимании, но до Малфоя это вряд ли дойдёт.

      Он отпускает пружинку, и та подпрыгивает. Они снова играют в гляделки, но Гермиона нарушает молчание, не выдерживая напряжения:       — Не боишься простыть, Малфой?       — Это забота?       Она прикрывает глаза в раздражении:       — Нет. Здравый смысл. Грипп на острове без лекарств может быть заразен и опасен.       — Грипп — последнее, чего стоит здесь бояться, — с придыханием говорит он, не отводя от неё взгляда.       Гермиона не хочет задавать ему столь личные вопросы. Она убеждает себя. Взгляд падает на его нижнюю губу с затянувшейся ранкой в середине. Её снова застигает врасплох чувство дежавю.       — А чего ты боишься, Малфой?       — Не знаю, — Малфой задумывается. — Смерти? Что насчёт тебя?       — Смерть никогда не пугала меня.       Он прищуривается, а после шепчет таинственным, хриплым голосом:       — Ожидаемо. Но должен быть у тебя хоть какой-то страх, Грейнджер.       — Не знаю.       Гермиона задумчиво хмурится, пытаясь найти ответ, но в голову не приходит ничего. Абсолютная пустота.       — Ничего не боюсь.       — Не может быть, — выдыхает Малфой и снова натягивая кудряшку на палец. Несмотря на порыв ударить его по рукам, она ничего не делает. — Все чего-то боятся. Даже такие храбро-ебанутые, как ты и Поттер.       — Уши сворачиваются от твоей лексики, — она в задумчивости рассматривает свои костяшки, поднося руку к лицу. — Отсутствия выбора, Малфой. Больше всего меня пугает, что наступит момент, когда любое мое действие ничего не сможет изменить. И…       — И ты будешь бесполезна?       — Можно и так сказать.       Он поднимает руку, крутит запястье, а после в нерешительности ведет линию от плеча до ключицы, поглаживает основание шеи. Щекотно. Он убирает локон с лица, снова накручивая его вокруг длинного пальца.       — Значит, бездействие.       — Видимо.

После пробуждения прошло: 11 дней 9 часов 35 минут

      Когда ступни Панси касаются набегающей волны в первый раз, она млеет от удовольствия и тут же заходит в море, чувствуя, как тонкое шелковое платье промокает, прилегая к телу.       Напряженные мышцы расслабляются, когда она окунается глубже, ныряя под синюю гладь.       Правда, плавать в компании четырех обожающих брызгаться переростков — еще то удовольствие. В итоге Панси не выдерживает, когда из-за ныряний Блейза в очередной раз глаза щиплет от соленой воды до боли. Изо рта вылетает ругательство под дружный смех Лавгуд и Забини. Она выходит на берег, стараясь избегать самых острых камней. Панси ложится рядом с Драко, чьи бледные плечи краснеют под палящим жарким солнцем, а кожа блестит от высыхающей воды. Друг, как и она, не фанат глупого ребяческого веселья.       От греющего тепла ей хочется расплавиться на песке и никогда не подниматься, настолько сегодня солнце опаляет их жаром, заставляя нежиться под ним.       — Ужасное развлечение.       — Ебучее солнце отбило всю сознательность, — морщится он, щурясь и прикрывая глаза рукой. — Задолбали уже своими криками.       Все решаются поплавать в море: Блейз с Уизли на плечах сражается с Лавгуд, которая сваливается с плеч Лонгботтома в воду, когда тот захлебывается в волне.       ​​«Ага, проиграли!» — кричит Блейз во все горло с искреннее смеющейся Уизли на плечах. Кажется, от теплой погоды каждый из них забывает, где и с кем находится, а главное, что их основная цель — выбраться.       Даже Панси не хочется думать о том, что принесет им завтра, так как недолгий момент спокойствия усыпляет ее бдительность.       Поттер возвращается от Грейнджер, садится рядом с ними, снимая ботинки и разгребая рыхлый песок пальцами.       — Кто идет к Гермионе?       На удивление Драко молчит, со вздохом складывая руки на солнечном сплетении. Зря она надеялась на то, что он подменит ее.       — Я обменялась с Лонгботтомом сменами. Вчера была не в состоянии. Драко, не против ли ты сходить и забрать пачку карандашей из дома?       — Не думаю, что пачка карандашей обрадуется.       Панси хмыкает, потирая ладони.       Поттер корчит рассеянную гримасу, пропуская мокрый песок сквозь пальцы:       — Вы о чем?       — Да так, Поттер, — бросает ему Драко. — Шутка для своих.       Поттер пожимает плечами, начиная сбрасывать одежду. Добегает до моря, а после набрасывается на плечи Лавгуд, дергая ее за торчащую из воды ногу. Салазар. Еще один половозрелый ребенок.       Грейнджер не ждет. Вчера Панси умоляла Лонгботтома подменить ее, когда тот спустился вниз, застав их с Поттером врасплох своим неожиданным появлением.       Поттер оторвался от ее шеи, сдвигая с колен и усаживая рядом. Лонгботтом замер с округленными глазами, расширяя их еще больше, когда Панси убирает руку от паха Поттера, пряча ее за спину.       Ботаник в шоке бегает огромными глазами по комнате и краснеет пятнами.       Щеки жжёт от стыда, когда Лонгботтом пытается что-то сказать, но Поттер прерывает его, хлопая по дивану между ними:       — Присаживайся, Невилл.       Лонгботтом втискивается между ними, ударяя ладонями по коленям и прищелкивая языком:       — Вы… Как так вышло? Это очень неловко… — он становится полностью пунцовым. — И это не мое дело.       — Не говори никому, — в унисон с жестким тоном Поттера восклицает писком Панси.       Он берет самокрутку со стола, крутя ее в пальцах:       — Почему я всегда тот человек, который вынужден хранить все секреты? Не понимаю. Откуда это?       — Да тут, — Панси в панике оглядывается на Поттера, пока тот сжимает губы, наблюдая за тем, как Лонгботтом подносит сигарету к носу. — Поттер принес.       Он поднимает в вопросе брови, но, помедлив немного, отвечает:       — Я взял в лаборатории, Невилл. Голова раскалывалась.       Лонгботтом проводит носом по бумаге, смущенно прикрывая глаза и улыбаясь.       — Да я и сам хотел предложить, Гарри. Не знал, как. Нервы у всех ни к черту.       — Да, Невилл. Мне тоже пришло это в голову.       Лонгботтом зажигает сигарету об свечу на столе и закуривает, откидываясь на спинку дивана. Панси в шоке наблюдает, как клубы дыма рассеиваются над его головой.       В ее мире Лонгботтом не может кайфовать от травы, он должен копаться в водорослях, мучать котлы и давить жуков.       Ноги проваливаются в мокрый нагретый песок, пока она идет к дому, чувствуя, как соль сковывает лицо. Платье почти высыхает на теле, но соленое море сушит руки и ступни ног, делая ощущения от каждого шага более неприятными, чем должны быть.       Панси Паркинсон всегда умеет появляться в нужный момент. Панси Паркинсон никогда не проклинала себя за эту особенность до того, как она вошла к Грейнджер с подносом. В тот момент, когда она открывает дверь, кудрявая дура решает встать с кровати и падает с вскриком на пол, цепляясь руками за воздух.

Салазар, вместо нее должен был отнести еду Лонгботтом, но он занят тем, что плескается с Блейзом и Поттером.

      — Грейнджер? — она приседает на пол, трогая ту за плечо, но Грейнджер отталкивает в злости ее руку, снова пытаясь подняться на ноги. — Эй?       — Не трогай меня, Паркинсон.       — Тебе нужна помощь? — осторожно говорит она, на что Грейнджер огрызается, подтягивая себя руками к кровати. — Давай я позову Лонгботтома. Или Поттера?       Панси снова тянет к ней руку, но та больно бьет ее по руке, сжимаясь у подножья и потирая ногу:       — Отойди. Разве у тебя нет других дел?

Откуда столько необоснованной, разрывающей ее злости?

      — Отойди, Грейнджер?!       — Да! Оставь меня в покое, — Грейнджер подтягивает колени к груди, злобно зыркая на нее из-под кудрей. — Иди отдыхай дальше.       Панси смотрит в ее злые, искрящиеся глаза секунду, десять секунд, а после взрывается:       — Ладно! Счастливо оставаться и страдать, — она с грохотом хлопает дверью, быстро спускаясь по лестнице и ругаясь про себя. Салазар, что за дура? Как можно быть такой грубой… Она же спасла ее от верной смерти.       Она влетает в смеющегося Лонгботтома, уворачиваясь от брызг, которые отлетают от волос. Ей, наконец, удается материализовать возмущение в слова, и Панси начинает чеканить каждое слово:       — Иди и успокой свою истеричку-подругу! Не знаю, что с ней происходит, но она чуть было не заавадила меня, когда я попыталась ей помочь встать.       — Грейнджер истерит? — тянет Драко с ухмылкой. — С чего это?       — Она пыталась встать?! — Лонгботтом на скорости света перепрыгивает ступеньки, направляясь к Грейнджер в комнату.       Драко смеряет Панси высокомерным взглядом, и, вытирая полотенцем мокрую шею, медленно плетется вслед.

После пробуждения прошло: 11 дней 9 часов 15 минут

      Когда Гермионе исполняется семь, родители дарят ей воздушного змея.       Игрушка для прокачки интеллектуальных способностей. Гермиона быстро собирает цветные лоскуты ткани, натягивая их на каркас и уздечки. Бежит, пытается запустить игрушку несколько раз, но как только змей должен взлететь, ветер сбивает его, унося на землю.       Она злится, пыхтит себе под нос, пробуя снова и снова. Цветной Змей падает на мятую траву, а издали за маленькой Гермионой наблюдает отец. Пиная ткань от разочарования, Гермиона возвращается в дом, надув губы и садясь за пианино.       Клавиши не поддаются — настроение портится.       — Почему ты не продолжила пытаться дальше? — спрашивает отец, занося змея в дом. — Разве Гермиона Грейнджер из тех, кто сдаётся и бросает всё на полпути? Я не думаю. Опускать руки — это не про тебя, дорогая.       Он настойчиво кладёт инструкцию с помятой игрушкой, закрывая крышку пианино и давая ей чёткое наставление:       — Пробуй, пока у тебя не получится.       Гермиона промерзает на улице до костей, но через три часа воздушный змей высоко летит в небе, догоняя стаю птиц.       Когда она смотрит в окно на четыре смеющиеся фигуры, Гермиона ощущает себя той семилетней девочкой, сражающейся со змеем. Злость крутится в клетке ребер, царапая и не давая радоваться за счастливых друзей. Ненависть к своему состоянию увеличивается с разгорающимся солнцем. Она вполуха слушает Гарри, отвечая невпопад на вопросы.             — Гермиона, — Гарри обращается с озадаченным выражением лица. — Гермиона!             — Да? — отвлекается от мыслей, переводя на друга взгляд.             — Я спросил, не против ли ты, если я выйду на улицу? Погода сегодня прекрасная. Я позову кого-нибудь посидеть с тобой.             — Да, конечно, иди.       Внутри же мысли Гермионы наполняет едкий завистливый голос. Усилием воли она затыкает его, пытаясь оттолкнуть негативные ощущения.       Никто не виноват, что она так и не приняла ни одной попытки встать и разработать ногу. Никто, кроме неё самой. Да, обычно после перелома требуется длительное восстановление, но у неё нет такой привилегии.       Гермиона Грейнджер никогда не сдаётся. Гермиона Грейнджер не из тех, кто будет считать минуты бессилия, ожидая, что кто-то поможет ей.       Комната, окружающая её, кажется до удушья узкой — будто бы стены сдвигаются, запирая её в маленьком птичьем коробе. Голова раскалывается от жары, а на лбу проступает пот.       Гарри уходит, и под звук его шагов решение Гермионы крепнет. Пятка касается холодного дерева, и, глубоко выдыхая, Гермиона поднимается на ноги.       Боль пронзает хлестом голень, стоит ей перенести вес на сломанную конечность. Она падает, прикусывая до крови губу от боли и ударяясь локтями об пол. Опирается на саднящее колено, подтягиваясь на руках и превозмогая боль, тянется вверх. Сомнения не терзают Гермиону — в этот раз получится, а как иначе? У неё всё всегда получается. Пять долгих, мучительных раз Гермиона предпринимает попытки встать на ноги и пять долгих, мучительных раз бьётся коленями и локтями об пол.       Ярость застилает глаза пеленой, стоит руке Паркинсон коснуться её. Ей не нужна ничья помощь — она и сама справится.

К черту всех! Пусть и дальше брызгаются в тёплой воде, к дракклу их внимание или участие! Они не обязаны.

      Выступают непрошеные слезы, которых Гермиона не ожидает, — следствие подавленной досады и обиды.       — Гермиона, — влетает запыхавшийся Невилл в комнату. — Мы же обсудили это! Сегодня последний день постельного режима. Ты спятила?       Он тянет ей руку, в ответ получая грубый шлепок:       — Я сама!       Она снова пытается встать. С дрожью от бедра до щиколотки терпит боль, опираясь о кровать, стоя. Сил держаться на ногах не остаётся, и спина сползает по стенке, а ноги упираются в дерево. Гермиона ненавидит себя в этот момент так сильно, а от стыда за то, что сдалась, чувство становится лишь ярче.       Она крепче прижимает колени к груди, утыкаясь носом и всхлипывая, пытаясь спрятать слезы:       — Поздно. Ничего не надо.       На его лице застывает виноватое выражение.       — Так сразу встать не получится, позвала бы меня или Гарри.       Из-за плеча Невилла вальяжной походкой выходит Малфой, опираясь плечом о косяк двери и с любопытством оглядывая её. Со светлых влажных волос слетает несколько капель на острую ключицу, и ее взгляд непроизвольно бежит по худощавому, жилистому телу. Складный, красивый, как и всегда. Здоровый.       Гермиона отводит глаза, и, обняв колени, начинает говорить:       — Никто не должен возиться со мной. Я не собираюсь лишать… Вы так радовались, как я могла просить кого-то нянчиться с собой?       — Это не проблема! Никому не в тягость проводить время с тобой, — успокаивающе шепчет Невилл. Малфой хмыкает, изгибая брови.

      Ещё как в тягость. Видели бы они свои лица.

      — Не надо проводить время со мной, — ледяным тоном отвечает она.       Невилл глубоко вздыхает, жмурясь. Её глаза встречаются с внимательным, пронизывающим взглядом напротив. Малфой смотрит так, будто хочет разобрать её на ровные, понятные части.       — Я просто хочу… Хочу опять нормально двигаться. Мне осточертело валяться и бездействовать.       — Но, Гермиона, время! Потерпи, пока в твоем состоянии нереально выходить на улицу…       — Я сама вольна решать, что реально, а что нет! Как я сказала, просто отойди в сторону, раз у тебя всё равно нет… — Малфой в два шага подходит к ней, опускается на колени и обхватывает за талию, — Малфой… Что ты творишь? — он закидывает её на плечо, сжимая влажными руками бёдра.       От шока она не успевает среагировать. Кровь отливает от головы, а кудри свешиваются вниз, и краем уха она улавливает возмущенные реплики Невилла, когда видит ступеньки лестницы.       — Малфой, драккл, отпусти меня, — она со всей силы хлопает по его спине, но в ответ не слышит никакой реакции. — Поставь меня на место немедленно! Ты просто не имеешь никакого права, грёбаный тролль… Я и сама… Сама могу идти!       Она бьёт его кулаками по лопаткам, но тот продолжает делать шаги, крепче обхватывая её бёдра. Вскоре Гермиона устаёт кричать и брыкаться и покорно свисает, желая наслать сглаз на наглого идиота. В ноздри бьет влажный морской воздух, а к боку прижимаемся горячая шея. На ней нет ничего, кроме тонкой майки и трусов. Малфою открывается отличный вид на её задницу. Задыхаясь от возмущения и стыда, Гермиона супится в ожидании, когда, наконец, гребаный придурок поставит её на место.       Быстрыми шагами они удаляются от дома, и под голыми ступнями Малфоя галька сменяется песком. Солнце приятно греет кожу. Куда, Годрик, его несёт?       Её глаза расширяются, а Малфой ступает в воду в джинсах. Концы ее кудрей намокают, закручиваясь завитками. Пальцы на ногах щекочет волна. Только не это, она не готова сейчас купаться!       — Малфой, даже не думай!       — Держись, Грейнджер, — говорит он, прежде чем заходит глубже и аккуратно, перехватывая её за талию, опускает в воду.       Гермиона ловит ртом воздух и судорожно хватается за его плечи от шока. Она пытается найти дно, но лишь мотает ногами от легкости, не чувствуя привычной боли от нагрузки.       — Больно? — спрашивает он, отпуская руки с её талии и отплывая.       Голова гудит.       — Нет, — хрипло говорит Гермиона, ощущая горечь в горле от слез и криков, а после её накрывает злой порыв. — Но ты. Как ты, вообще, мог?       Кожу головы колет, когда Малфой утаскивает её под воду, и, открыв глаза, она видит его хитрое лицо в сантиметре от своего. Пузырьки воздуха кружат вокруг его головы, а светлые волосы беспорядком колышутся при каждом движении.       Гермиона отталкивает его от себя, выныривая и протирая глаза. Боль из нагретой на жаре головы уходит, оставляя за собой ощущение ясности.       — Полегчало? — бросает Малфой, обливая её и нагоняя мерные волны. — Будешь ныть дальше?       Она разбивает рукой воду, орошая Малфоя водой, и, пытаясь сдержать улыбку, бурчит в его сторону:       — Ты ужасен.       — Но тебе полегчало.       Волна доходит до нее, когда он рассекает воду гребком, подплывая ближе.       — Да.       Она плывет к нему, надавливая на плечи, и возмущенный вскрик Малфоя скрывается под водой. Как и макушка белых волос. Долгожданная месть!       Почему-то от сердца по венам течёт та же радость, как в тот момент, когда змей семилетней Гермионы взмыл в небо, рассекая воздух. Правда, теперь в её воспоминании Драко Малфой держит катушку, управляя игрушкой. От этого Гермионе то страшно, то приятно, то стыдно — честно, она и сама пока не совсем решила.