Прометеус

Роулинг Джоан «Гарри Поттер» Гарри Поттер
Гет
В процессе
NC-17
Прометеус
автор
бета
гамма
Описание
Январским утром Гермиона просыпается не в своей постели, а на одиноком острове посреди океана. В этом месте ужасающие твари — лишь одна из мистических тайн, которые ей предстоит разгадать. В окружении лучших друзей и давних врагов Грейнджер пытается выбраться с острова и найти ответ на вопрос: как они очутились здесь? Эта история о любви, выборе и смерти. И о том, стоит ли жертва одного волшебника благополучия миллионов людей.
Примечания
Заходите в телегу, обниму: https://t.me/konfetafic Ссылка на трейлер https://t.me/konfetafic/1803 Трейлер, сделанный ИИ https://t.me/konfetafic/5419 Плейлист: https://music.yandex.ru/users/dar0502/playlists/1002 Это история о серых персонажах, а не об идеальных героях. Это история о реальных людях, терзаемых противоречиями и вынужденных сталкиваться со своим прошлым и последствиями своего выбора. Это история о войне, о её результах и о её влиянии на общество. Это история о катастрофе и о маленьком человеке, который спрятан в каждом из нас. Тут сложно найти виноватого или виновного. Словом, каждый читает и формирует своё мнение, а я просто хочу быть услышана. Работа вдохновлена «Лостом». Приветствую ПБ: присылайте все ошибки и логические несостыковки туда. Буду благодарна. Редактор первых трёх глав — Any_Owl, спасибо ей! Редактор первой части — милая_Цисси. Благодарю! Отгаммила три главы также JessyPickman ☺️ Спасибо! С 1 по 34 главы бета Lolli_Pop! Спасибо! Очень ценно, спасибо! В данный момент история в перманентной редакторской работе до завершения. Я не переписываю главы, но могу добавить детали и диалоги, исправляю и учитывая ваши пб.
Посвящение
Моей воле. Моим редакторам. Моим читателям. Кириллу.
Содержание Вперед

Глава 11. Смотрите, мертвец идёт!

      — Мама, смотри, мертвец идет!       У Луны дрожат коленки. На неё косится прозрачный человек-призрак с густой бородой и кривым шрамом вместо глаза. Он проходит сквозь неё, и на голову будто опрокидывают ковш холодной воды. Луна вздрагивает, и на миг задыхается. В груди разрастается что-то чёрное, сырое и смердящее. Оно обхватывает её сгнившими корнями вяза, стискивает, и вдруг её кошмары становятся реальностью.       — Розочка, это мистер Лайнер, друг папы. Он умер вчера вечером.       — Но папа его не видит, — восклицает Луна. — Почему видим мы, мамочка?       — Потому что ты очень особенная девочка, Луна. У тебя есть дар, как и у меня, — мать улыбается, теребя её за щеку и целуя в лоб. Луна впервые не верит ей, оборачиваясь на белую пелену, оставшуюся от исчезнувшего призрака. — И когда-нибудь я научу тебя им управлять.       Особенная.       Многие думают, что быть особенным лучше, чем обычным. Луна отдала бы всё, чтобы хотя бы на секунду стать непримечательной посредственностью.       В пять в разваливающийся дом заходит маленькая сутулая Люси. Луна возвращается с прогулки, сминая листья аниса. От девочки веет затхлостью, сырой могильной землёй, и Луна не может дышать. Будто бы она открыла забытую теплицу, вдохнула горечь гниения и теперь пытается вернуть обоняние. Девочка протягивает тонкую руку, и Луна боязливо пожимает её. Яркая вспышка под веками: Луна видит, как мамина подруга сжимает в объятиях Люси, и плачет-плачет, пока человек в лимонной мантии склоняется над столом. Следующая — Люси тонет, захлёбываясь в ванне, её легкие разрывает так больно, будто тысячи иголок терзают тело. Ещё одна — Люси засыпает в заштопанном кресле, и почему-то Луна знает, что то будет долгий и бесконечный сон.       Рука вырывает руку и дёргает мать за край мантии. Луна шепчет слова ей в ухо, задевая верхней губой розу-серёжку:       — Мама, я думаю, Люси скоро умрет. Ей очень и очень больно.       Мать в удивлении приподнимает брови, извиняясь и уводя её в угол комнаты.       — Я знаю, Луна.       — Надо сказать ей! — мать прижимает палец к ее губам. — Может, мы сможем что-то исправить? Вылечить её?       — На это никак не повлиять, розочка. Ничего нельзя изменить.       — Почему нельзя? Я же вижу! Я вижу, что можно!       — Смерть обманывает тебя. Есть закон. Нельзя взять, Луна, чтобы у тебя не забрали. Жизнь на смерть, и обратно.       — А если спасти её?       — Ты бы хотела, чтоб папа умер, розочка?       У неё сразу же стягивает горло, и она шепчет дрожащими губами: — Я люблю папу! Нет.       — Тогда мы ничего не можем сделать.       — Так холодно, мама, — произносит Луна, прикрывая глаза и ощущая липкий мороз на ладонях. — От неё так холодно.       Мать со вздохом обнимает её, прижимая ближе к груди, и вздыхает:       — Мы ничего не можем изменить, розочка.       Как и Луна, Пандора Лавгуд была особенной волшебницей с особым даром — видеть. Замечать то, от чего обычные волшебники предпочитают отворачиваться. Пандора Лавгуд играла в гляделки с самой смертью, но однажды слишком рано закрыла глаза.       Луна чувствует: что-то не так. Вчера — самый счастливый день в ее жизни. Мама отложила все дела, и все вместе они едут смотреть на единорогов. Мама шепчет ей на ухо: «Всегда знай, что я люблю тебя, моя розочка», пока отец рассказывает о том, какие бывают рога. Мамин голос веет прощанием, а в нос ударяет запах горелой кожи. Сегодня после подъёма сердце охватывает грусть. В безоблачное утро Луна бродит по саду, напевая знакомую мамину колыбельную. Отец просит принести ему листья аконита в кабинет. Луна сжимает фиолетовые лепестки, входя в дом, и замирает.       Мама колдует, выводит узоры палочкой в воздухе, а рядом в горшке вьется и шипит ядовитый плющ, выплескивая кислоту. На лбу Луны выступает холодный пот. Ее подбородок дрожит, а в центре головы импульсами стучит паника. И вот две ноги вроде стоят на земле — Луна видит десять круглых растопыренных пальцев. Она здесь, в данную секунду, в этом моменте, в то же время… Перед глазами Луны мать хватается за горло, обвитая зелёным дымом. Её глаза закатываются, и она давится воздухом, синеет. Кожа на лице пузырится, слезает на ключицы. От матери веет удушьем и землей.       — Мама? — сдавленно шепчет Луна. — Мама…       Конец палочки коротит зелёным дымом, плющ яростно раскачивается. Мама оборачивается к ней, плющ разбивает горшок. В её глазах стоит влага, и в ту секунду, когда Луна дёргается помочь ей, мама бросает палочку на пол, улыбаясь и сдаваясь в тиски растения. Заклинание взрывается снопом зелёным искр, болотный дым соединяется с плющом, обвивая мамино горло, а её тело покрывается коркой кислоты.       Ничего нельзя изменить.       Никогда ничего нельзя изменить.       Встречать и ощущать смерть — это не дар, а злой рок. Рок, который тянет Луну якорем ко дну и не отпускает.       Пандора Лавгуд знала, что умрет. На лице должен был отразиться страх, ужас… Да что угодно, кроме спокойствия!       Почему мать оставила её?       Мама мертва, и никто не может объяснить, как жить в мире, где смерть ходит за тобой по пятам. Если бы кто-то рассказал ей, как работает ее «дар», она бы подарила ему Орден Мерлина.       Если бы кто-то смог изобрести исцеляющее, Луна бы отдала всё из своего хранилища в Гринготтс. Лишь бы не ощущать своё тело, как клетку, чьи прутья она сжимает от безысходности каждый раз, когда чувствует, как крепко смерть ухватилась за человека.       Беспорядочные видения не дают ей спать. Она боится касаться людей, так как ненароком может увидеть, как они умирают из-за проклятий и болезней, в несчастных случаях или, что хуже, от рук близких. Чем смерть ближе, тем яснее её видения. Тем холоднее кожа, и тем жёстче дрожь, проходящая по позвонкам. Она будто ныряет пальцами в прогнившую плоть и рыщет там, сминая мягкие ткани.       Будто Луна стоит на другом берегу, через толщу воды рассматривая, как волшебников утаскивают вниз, топят в тёмной пучине и таранят лицом гладь воды.       Однажды утром спросонья она бродит по первому этажу, а, когда поднимает глаза, падает назад от испуга. Покойник свешивается с потолка, хлопая синими глазницами.       — Не смотри, — говорит ей вышедший отец. — Закрой глаза, Луна. Это страх. Считай до пяти. Считай до пяти, и ты перестанешь бояться.       Луна выполняет указание отца. С каждым разом страха становится всё меньше и меньше, но голова покойника так и крутится на потолке их гостиной.       Через неделю умирает их сосед.       Смерть — молчаливая и стерегущая странница. Луна никогда не хотела заходить за мрачную завесу, но с рождения на ней тёмный плащ, а в руке звездится коса. Луна — вестница смерти. У Луны глаза словно открытые окна, и в них можно увидеть будущее.       С возрастом её дар эволюционирует, и теперь она не только ощущает касание смерти через кожу, но и видит события вспышками под веками. Не во снах, а в реальности. Падая на улице, в их доме.       Однажды отец с грохотом ставит на стол цветок с красивыми округлыми побегами. Шарики светятся фиолетовым сиянием, источая приятный аромат.       — Что это, папа? — с удивлением спрашивает Луна, касаясь распускающих пурпурных цветов. — Очень красиво.       — Очень редкое растение, розочка, в магическом справочнике пока никто не дал ему названия. Оно даже не зарегистрировано в магической Великобритании. Безумно ценное.       — Почему? Оно опасно? — Луна отдёргивает руку от фиолетовых лепестков.       — Прекрасно и опасно одновременно, — говорит тихо отец, взмахивая палочкой и связывая стебли верёвкой. — Как и все вещи в нашем мире. Хорошими и плохими их делают люди и их поступки.       — Не понимаю. Как это?       — Посмотри на нектар этих плодов. Красиво, да? Он даёт вдохновение тем, кто его выпивает. Растение было посажено очень талантливым зельеваром. Он мечтал изобрести уникальное зелье, поэтому плоды дали именно это. У этого растения есть уникальная способность взращивать человеческие желания и мечты. Надеюсь, с помощью него мы сможем приглушить твои видения.       — А если его посадил бы очень плохой человек? — осторожно интересуется Луна. — То что бы тогда было?       — Например, кто?       — Если бы его посадил Тот-Кого-Нельзя-Называть?       — А этого, надеюсь, никто никогда не узнает, розочка, — отец убирает растение в угол теплицы и отряхивает руки от земли. — Любое решение всегда приносит в мир прекрасные и ужасные последствия, Луна. Надеюсь, я смогу вывести семена растения, способного дарить только добро. И оно никогда не попадет в руки к злым людям.       — А мой дар? Он как это растение? Прекрасный и ужасный одновременно?       Отец тяжело вздыхает, треплет её по макушке и щёлкает по носу.       — Злые люди могут использовать тебя в очень корыстных целях, розочка. Твой дар способен уберечь от смерти, но в то же время… Чем больше ты будешь использовать его, тем скорее захочешь заступить за грань.       — А как же мама? Разве она тоже заступила за грань?       — Да, розочка. Твоя мама… она запуталась.       — Поэтому о нем никто не должен знать, папа? Никто и никогда? Ведь если кто-то узнает, то тогда все захотят избежать смерти.        — Никто и никогда не должен узнать об этом, Луна. Иначе тебя заберут у меня, заберут и никогда не вернут, — её щёки горячит прикосновение ладоней отца, а его дикие расширенные зрачки пугают. — Я не дам им забрать тебя у меня.       — Папа, а можно я посажу растение?       — Зачем?       — Чтобы вылечиться: я не хочу видеть больше.       — Боюсь, это так не работает, розочка. Нектар не может вылечить человека от магической болезни, он может только снять симптомы.       Отец находит самого дорогого целителя, чтобы избавить её от ночных кошмаров и докучающих видений. Он дает ей усыпляющий отвар, сделанный на основе сока семян. Он приглушает ее мозговую активность. Действует в три раза эффективнее умиротворяющего бальзама, но имеет последствия: Луна не может концентрироваться, часто теряет вещи и долго думает. Из-за лечения она постоянно сонная, но лучше быть овощем, чем жаться в страхе по углам от того, что не можешь контролировать. Луна постоянно в замедлении, в непрекращающейся дрёме, а предметы вокруг сияют люминесценцией красок. Она видит то, что видеть не должна: целитель говорит, что это побочные галлюцинации от зелья. Мир наполнен странными существами и растениями, и она старается увлечь каждого в это обилие красок. Так хотя бы можно поверить, что Луна не сумасшедшая.       И её доля не так тяжела, как кажется. Больше всего она боится, что кто-то узнает, раскроет её тайну. Отец подыгрывает ей, стараясь поддержать. Они оба делают вид, что немного не от мира сего. Луна благодарна отцу. После смерти матери ей кажется, что в мире до неё нет никому никакого дела.       Дома у Луны собственный сад, населённый воображаемыми мозгошмыгами и нарглами. В теплице Луна не ощущает ледяного дыхания смерти, лишь приглушённое её присутствие косой давит на нее. Растения успокаивают.       Луна — одинокое, уникальное растение, обречённое оставаться в теплице.       Луне хочется забелить всё свое магическое, лишь бы только не чахнуть в месте, куда не ступает нога человека.       В Хогвартсе чувство одиночества усиливается. Одноклассники сторонятся и избегают ее: Луна часто бродит по коридорам, рассматривая нарглов, свисающих с люстр.

Странная. Чудила. Полоумная. Больная.

      Слова не задевают её. Лучше так, чем знать, кто умрёт в следующие выходные, обедая за столом Когтеврана.       Хуже ощущения, когда человек болен. Луна ощущает каждую крупинку страданий, стоит встать рядом. Она знает, когда фитиль догорит и порох подорвётся.       Она знает, что у малышки Орлы Свирк приступ драконьей оспы. Она знает, что та не пойдет в Больничное крыло, пока не станет поздно.       От фиолетовой сыпи, которую она видит в своей голове, фантомно чешется тело. Во сне Луна видит, как Снейп прячет на третью полку Противодраконью сыворотку за двумя флаконами оборотного.       На следующей неделе она проникает в лабораторию, похищает противоядие и подкладывает зелье под подушку первокурсницы.       Зуд прекращается.       Еженедельные раздачи «Придиры» на пятом курсе спасают её от чувства тоски. Волны радости от того, что ей наконец удалось сблизиться хоть с кем-то, быстро затухают. От Драко Малфоя идёт настолько сильный холод, что эффект зелья не спасает. Луна старается не вступать в контакт с тем, чьи прикосновения вызывают дрожь и пробивают броню её дремы. А таких на пятом курсе единицы.       Волан-де-Морт убивает её целителя. Уникальный рецепт отвара теряется, как и его основной ингредиент — отцу удаётся вывести сорт семян лишь после окончания войны, их теплицу разоряют мародеры. Луна остается один на один со своим даром-проклятием. Шестой курс в Хогвартсе — это скитания по коридорам, дёргание от прикосновений и постоянное предчувствие беды.       Когда она дотрагивается до руки Гарри Поттера, её колотит. Она купается в водах Арктики. Смерть утаскивает Гарри с утёса, но он держится, сжимая край сильнее и сильнее, каждый раз хватаясь за отступ все крепче и крепче.       Луна на другом берегу, она ощущает смерти Гарри Поттера каждый раз, когда его лицо озаряет широкая, уютная улыбка.       Семь раз за семь дней. На седьмой раз вместе со смертью Гарри умирает Волан-де-Морт. Луна не понимает, что это может значить.       Ничего нельзя изменить. Смерть скручивает Гарри Поттера стальными прутьями, не давая выдохнуть.       Когда Луна в конце шестого курса касается Лаванды Браун в поезде, возвращающемся в Англию, в сознании всплывает разорванное когтями лицо. От неё веет гарью и аконитом. В финальную битву обескровленное тело Лаванды свисает с кровати в больничном крыле, и Луна не удивляется. Её убил оборотень.       Или всё же вынырнуть головой из петли можно?       У Луны получается спасти Джинни Уизли: ухватить за воротник и вытащить из лап косой. А может быть, всё дело в том, что ей и не было предначертано? И это не заслуга Луны, которая преследует студёную Джинни по коридорам. Луна выхватывает осколок из дрожащей руки. Кожа Джинни начинает пылать жаром, Луна согревается в её тепле — Джинни не хочет умирать. В сознании она улыбается, около глаз пролегают гусиные морщинки, а волосы блестят первой, еле заметной сединой.       Луна не возвращается в школу после зимних каникул, оставаясь с отцом и отправляя Джинни письма два раза в неделю.       Никто не хочет умирать, кроме тех, кто решил продать душу дьяволу.       Волан-де-морт — один из тех, кто выкупил у него бессмертие. Луна ни разу не сталкивается с ним лицом к лицу, но, когда он проходит над её камерой в Малфой-мэноре, нутро содрогается от мертвецкого холода. В воздухе пахнет разложением — смерть буквально течёт в его жилах.       Лорд мёртв уже давно, и только Мерлин знает, куда сгинет вся чёрная магия, скопившаяся в его оболочке за годы. Лорд пронизан винтами смерти насквозь, насажен и выпотрошен.       Даже после его убийства Луна чувствует смрад, отравляющий воздух.       На войне тоска в каждой молекуле воздуха, в каждом лице и прикосновении. Толпы убитых по предчувствиям, сколько осталось в живых, Луна не знает. Люди негодуют, прикрывая рты руками и вскидывая брови. Война! Боль, ужас и смерть. Луна давно привыкла к перманентному состоянию, где боль, ужас и смерть — всё равно что съеденная овсянка на завтрак.       Победа должна ощущаться на вкус, как раскалённое солнце и радость, а не задавленное предчувствие беды. Затравленное гнетущее беспокойство.       Это ощущение не сулит ничего хорошего. Будто случайно из колоды таро выпадает «Башня» на бархатный стол.       Луна знает, что что-то должно случиться.       Что-то плохое. Хуже, чем прошедшая война. Хуже, чем сумасшествие и накатывающее горе.       Луна стоит на берегу и видит, как с противоположного сходит вода, чтобы собраться в сокрушительной высоты девятый вал и обрушиться на них. А на песке лежат мертвецы, знакомые и друзья, в болоте из черноты, словно сдохшие, выбросившиеся на сушу киты и дельфины.       Смерть подает ей руку, по-доброму открывает ей двери кареты и ждёт, пока она зайдёт и отправится в путь.       Отвар, восстановленный Невиллом после войны, работает через раз. Ей снятся руки, покрытые чёрной пленкой, и обугленное голое сердце, острые клыки и когти. Луна надеется, что это просто кошмары, а не её будущее. Так она хотя бы перестаёт жаться от неожиданных видений по углам, напуганная и истощённая.       Ещё один холодный день, и время стынет у её виска, мерзлотой растекается по венам, пока она работает на развале в рождественскую ночь.       Ей безумно холодно, хотя она наложила на себя пять согревающих за весь вечер. И встреча с Джинни после года молчания расстраивает. Надлом ​​— Луна не умеет чинить людей, но точно знает, когда каждый из них переломится. Джинни не хочет умирать, но боли в ней предостаточно.       Луна сама создана из неровных кусков с криво нашитыми пуговицами. Боль — понятное и знакомое чувство, которое она умеет и может разделить.       Вдвоём тонуть легче, особенно если ты барахтаешься на дне всю свою жизнь.       Делая первый вдох на острове, её лёгкие прожигает. Голова болит так, словно она билась об стены на протяжении многих часов. Правая сторона пульсирует в середине, но главное — её кости промёрзли, а мышцы заледенели. Она будто попала в подземное царство, где не бывает тепла и солнца.       Никогда и нигде она не ощущала столько тоски и холода. Она выходит из комнаты, осматривая пустой неуютный дом, и натыкается взглядом на Джинни. Та опирается рукой на раковину, срезает длинные рыжие пряди волос. Слёзы пачкают веснушчатое лицо, а рот замирает в грустной гримасе.       Джинни резко прекращает, заметив её в зеркале.       — Луна?       Голос дрожит. Луна ёжится.       — Привет, — оглядывает комнату еще раз, разочарованно вздыхая из-за ощущения чужого дома. — Что это за странное место?        — Мерлин, — Джинни выдыхает, откладывая ножницы. — Я думала, ты никогда не очнёшься. Ты хоть что-нибудь помнишь?       — Январский вечер, — медлит она, проходясь пальцами по стене. — Мы готовили с отцом партию семян к отправке.       — А дальше?       — Ничего, — Луна пожимает плечами. У неё жутко болит голова, и Луна потирает в озадаченности висок.       — Всё это время ты была в сознании. Повторяла один и тот же куплет песни, не переставая. Ты меня так напугала! Мы с Невиллом пытались привести тебя в чувство, но бесполезно. Ты никак не могла очнуться.       — Да? — вскидывает брови она, обхватывая себя руками. — А что я пела?       Джинни передает записку, и Луна сжимает ее кончиками пальцев.        — Мы записали. Смотри.       — Мы? — поднимает брови Луна, открывая сложенную вдвое бумагу.

Чародей отбывает — как трава срастает,

Ум волшебника ветром съедает.

Поутру трава растёт, вечером чародей не идёт…

      Мамина колыбельная. Она думала, никто и никогда больше не услышит еë.       — Говорит о чём-то?       — Нет, — Луна врёт, но ей не стыдно. Никто и никогда не должен знать о том, чем она владеет. Никто не узнает её историю. Её тайна отпугнёт любого мага.       — Да, тут ещё Гарри, Гермиона, Невилл. И эти змеи… Забини, Малфой и Паркинсон.       — Ничего себе сочетание, — шепчет Луна, осматривая наполовину подстриженную голову Джинни, желая перевести тему. — Необычно, Джинни. А зачем?       Джинни отводит взгляд, вытирая заплаканные глаза и пожимая плечами.       — Не могу больше. Не могу, очень тяжело.       — Тяжело с волосами? — Луна знает, что Джинни имеет в виду вовсе не это, но дает ей возможность увиливать.       — Да, — выдыхает в облегчении Джинни. — Решила, чем короче, тем лучше. Да и тут, грёбаная мандрагора, длинные волосы с такими ветрами, считай, самоубийство.       Луна в задумчивости осматривает её, подходя ближе и поворачивая голову вбок за подбородок.       — Мне нравится. Тебе хорошо.       Джинни тёплая, как рождественское утро. И от этого когти холода перестают вцепляться в плоть слишком сильно.       — Я могу помочь тебе? — аккуратно спрашивает Луна, зная, как Джинни относится к вторжениям в личное пространство и непрошенной помощи. — Пожалуйста…       Она замирает, закусывая губу, медлит, пока наконец не выдаёт нерешительное:       — Было бы неплохо, спасибо. Я не вижу затылок.       Джинни чешет заднюю сторону головы, морща лоб.       Луна подтаскивает стул и усаживает на край подругу. Берет ножницы и делает первый надрез, оставляя длинную медную челку свисать у правой половины лица. Клацанье ножниц разносится по комнате, и Луна сосредоточенно пытается вспомнить хоть что-то, но в голове пусто, как у пойманного Нюхлера за пазухой.       — Вы выяснили, что это за место? — спрашивает она у Джинни.       — Сегодня все разошлись исследовать местность.       — А ты?       — Осталась с тобой.       Сердце Луны приятно сжимается.       Срезая последнюю торчащую длинную прядь, она обращает внимание на скомканный свитер на полке. Луну тянет коснуться его.       — Чьё это, Джинни?       Пальцы сжимают ткань.       — Гермионы.       Она замирает и дёргается. Косые лезвия с глухим шлепком падают на пол. Джинни оборачивается на стуле, успевая подать ей руку, не давая упасть.       Холод забивает вены, заливается в глаза и рот, заставляя Луну трястись от макушки до пят. Ещё чуть-чуть, и её мозг выпадет из черепа прямо на пол. Она зажмуривает глаза, приседая.       Началось. Только не это.       Под глазами яркими вспышками мелькают видения: опрокинутое серое лицо Гермионы в обрамлении грязных волос. Покойница, она покойница, свисающая вниз головой. Нет-нет-нет. Считай до десяти, Луна.       Луна раскачивается из стороны в сторону, тяжело дышит. Смерть кладет руку на плечо, рассказывая секреты на ухо, и от этого её внутренности разъедает, режет.       Она начинает задыхаться, и одной рукой Джинни щупает ее лоб, а другой хватает за запястья. Дрожь мешает отвести ладони от груди. От Джинни веет умиротворяющим теплом, и Луна через силу крепче сжимает её руки, стараясь дотянуться хоть до одного источника тепла в окружающей темноте. Свет в комнате темнеет, и она снова закрывает глаза. Веет противным железным запахом крови и землёй. Она слышит хруст сломанной кости, видит бледные тонкие пальцы, промывающие рану, и чёрные шипы. Стрелки часов тикают, отбивая ритм, останавливаясь у одиннадцати. Она поднимает глаза и видит, как Гермиона выворачивает голову на потолке. Чужая, с белым квадратом лица и отсутствующим взглядом. Покойница приоткрывает рот, и Луна думает, что её скоро засосёт в тёмный круглый туннель её глотки.       — Луна, что такое? Луна, — Джинни прислоняет ладонь к груди. — Медленнее дыши, Мерлин. От чего ты задыхаешься? Тебе больно?       Тьма отступает так же неожиданно, как и приходит. Луна делает глубокий вдох, пытаясь угомонить яростно бьющееся сердце, считая до десяти и сжимая руку Джинни, подрагивая.        — Я. Я… Гермиона, где она?

      Наверху. Она мёртвая. Наверху.

      — Пошла в гору с Невиллом и хорьком. А что?       — Она умирает, — тихо говорит Луна, продолжая смотреть, как покойница открывает и закрывает рот. Глаза Джинни сужаются. — Нам надо немедленно к морю, Джин.

После пробуждения прошло: 4 дня

      Джинни вертит чёрный шип в руках, пока Гермиона сопит в кровати, беспокойно ворочаясь.       Её день выдался хуже некуда.       С утра она ссорится с Гарри, возвращается в дом и замирает перед зеркалом. Рыжие острые брови, прямой нос и зелёные заплаканные глаза. Эти драные, запутавшиеся на концах волосы. На Джинни накатывает желание сбрить их. Ей до боли противно смотреть на себя в отражении: ей не хочется быть этой слабой и истощённой девушкой. Её отвращает собственное отражение в зеркале.       Через десять минут она находит тупые ножницы в одном из ящиков, начиная в ярости срезать волосы.       Каждая отлетающая прядь как ошмётки её второй кожи. После акта обновления она чувствует себя чистой, спокойной, и если б Джинни знала, что так будет, то отсекла бы волосы ещё вчера. Голове непривычно легко. Джинни никак не может привыкнуть к холоду, проходящему по вискам.       Паника Луны, окровавленная Гермиона и злой Малфой, который чуть ли не сдирает с неё кожу, стоит ей заступиться за Гермиону.       Пожиратель смерти, а не герой. Гарри — герой. Или Гермиона, да. Но не Малфой.       Или эта худая кость Паркинсон. Спасает её лучшую подругу несколько часов назад, и точно не ради Гермионы. Ради Малфоя, и Джинни не дура, чтобы этого не понять.       Да, она дала показания против Паркинсон. Да, Гарри бы перестал разговаривать с ней, если бы узнал. Она надеялась, он станет чаще появляться дома, а вышло как-то криво: он вообще перестал приходить.       Как же странно, что Паркинсон после исцеления Гермионы падает на первом этаже от усталости. Неужели магия без палочки настолько истощающая?       Джинни снова обращает взгляд к Гермионе. Так необычно.       Нечасто ей приходилось видеть её такой: Гермиона Грейнджер, в целом, не часто бывает больной.       В ста процентах случаев из ста она стоит на ногах и лечит людей, а сегодня происходит некая погрешность. Лечат её, без сознания и с потом на висках.       И это не даёт Джинни покоя. Почему-то остров переворачивает мир вверх дном. Бывшие враги кажутся людьми, у которых выдался плохой день, а друзья и возлюбленные — утопающими идиотами.       Джинни нервно оглядывает окружение.       Невилл мешает капли образцов крови в шести колбах, зажимая нос рукой. Когда они кололи пальцы, его чуть не вывернуло в середине комнаты.       Проклятый Малфой сидит с закинутыми на стол ногами, грызёт ноготь на большом пальце, прищуривая глаза в сторону Гермионы. Джинни кажется, что у него совсем поехала крыша. Потому что не может быть, чтобы он испытывал хоть какие-то чувства, кроме желания убивать и мучать.       Забини что-то талдычит Луне за прикрытой дверью, тыкая пальцем в грудь, но Луна сказала, что вмешиваться не стоит. Её поведение пугает Джинни, и им надо срочно поговорить на тему того, как она обнаружила травму Гермионы ещё до того, как компания спустилась с горы.       Гарри, развалившись на стуле, считает припасы, поглядывая на неё каждые несколько минут. У её мужа неизлечимый трудоголизм, и ей становится тошно от того, что она наорала на него утром. Но вспоминая высказанные слова, она вздрагивает от волны гнева.       Оказывается, Джинни обременяет виной. Оказывается, Джинни из тех, кто изменяет.       Ей хочется плюнуть ему под ноги, но она сдерживается. Гарри встает, собирая бумажки, и желание плеваться возрастает.       Невилл отрывается от склянок, переводит взгляд на них, громко кашляет в кулак, привлекая внимание:       — Кровь Малфоя и Джинни подходит. Будем делать переливание поочередно. Но я не смогу… контролировать процесс.       — Может, я смогу? — неуверенно начинает Гарри, крутя карандаш между указательным и безымянным пальцем. — Гермиона показывала мне. Мы думали о том, чтобы давать аврорам курс продвинутой первой помощи.

Ну да. Куда же Гарри Поттер без любимой работы.

      — Я могу объяснить, но если ты будешь помогать. А то мне дурно.       Малфой хмыкает, снимая ноги со стола. Он вскакивает, и Джинни преграждает ему путь:       — Я первая!       — Даже не мечтай, рыжая! — психует, сжимая челюсти, но стоит войти Забини, тут же затихает.       — Драко… — Малфой цокает, играя желваками, и под внимательным взглядом вошедшего друга выходит из комнаты, громко хлопая дверью.       Забини оглядывает их, кивая Джинни. Она не знает, стоит ли ей ответить тем же. Слизеринец отводит взгляд, прежде чем она успевает принять решение.       Джинни безумно рада, что псина Малфой удалился на улицу. Она с улыбкой даёт руку Невиллу, пока тот рассказывает Гарри, как правильно устанавливать иглу. Тот берёт трубки и подходит к ней.       — Скажи, если закружится голова. Блейз, передай Малфою, что я жду его. Ему тоже бы не помешало понаблюдать за процессом.       — Окей, милый. Лонгботтом, как закончишь, я хочу кое-что обсудить с тобой.       Забини удаляется, и Невилл начинает объяснять Гарри, как лучше приспособить под капельницу иглы ежа.       Она будет тут до последнего. Кожу колет, но Джинни терпит, сжимая зубы. Гарри шепчет виноватое «Прости». Лучше так, чем без Гермионы Грейнджер.

После пробуждения прошло: 4 дня 3 часа 10 минут

      Луна раскручивает фиалку, подбрасывая её и млея от тёплого потока магии, исходящего от лепестков.       Яркий фиолетовый цвет. Её любимый.       У неё начинает кружиться голова, когда она пытается выдать волшебство. Не получается. Почти как у всех. Магию будто вырезали из тела, оставив её инвалидом.       Сегодня она спасает подругу, и это повод для радости. Голова покойницы Гермионы Грейнджер больше не свисает с её потолка, но Луна продолжает дрожать от холодного предчувствия.       Боль Блейза притупилась: она знала, где найти эликсир, как и всегда.       Лес мерцает тысячей светлячков, и ей хочет заразиться их ярким сиянием. Луна обожает лесную ночь.       Её окликает удивленный голос:       — Ты колдуешь?       Невилл опирается о ствол дуба, с веток которого свисают сияющие в темноте листы. Луна вздрагивает, и фиалка увядает, падая под ноги.       — Неа. Это волшебные фиалки, ночью излучают свет.        Произрастают на удобренной смертью почве.       — У меня вопрос, — он начинает говорить, не находя себе места. — Как ты узнала о том, что Гермионе нужна игла? Не помню, чтоб ты была с нами на горе. Или в комнате, когда ее принесли.       — Люблю тебя за твою внимательность, Невилл, — Луна колышет рукой листву, и от неё вспышками исходит люминесцентное сияние. — В волшебный лес всегда лучше ходить ночью. Завораживающе.       — Ты не ответила на вопрос, — настойчиво повторяет Невилл. — Как ты поняла, что у Гермионы перелом?       — А как ты понимаешь, что следует добавить в зелье?       Невилл в упрёке поджимает губы, и Луна теребит край кофты.       — Луна, — вздыхает он. — Я всегда знал, что с тобой что-то не так. Признайся, честно, у тебя есть палочка?       — Нет!       — Тогда ты видящая, так ведь?       — Что? — Луна замирает, резко поворачиваясь. — О чём ты говоришь?       Невилл закатывает глаза, складывая руки в замок на груди:       — То зелье, которое ты заказала мне после войны. Оно притупляет мозговую активность, замораживая зону среднего мозга. А там по последним исследованиям находится полосатое тело. Оно увеличено у всех ясновидящих.       — Всё ещё не понимаю, о чём ты говоришь.       — У тебя есть видения?       — Я не понимаю, о чём ты говоришь, Невилл.       Он замирает, а после его голос надрывается.       — Луна, ты ведь знала, что она может умереть. Когда мы несли ее обратно, я… — он качает головой и меняет позу. — Я думал, это конец. Но ты. Ты знала точное время. Ты видела, когда она умрёт, ведь так? Иначе, как…       Отнекиваться уже поздно. Или можно попытаться еще чуть-чуть? Но похоже, Невилл разгадал её тайну.       — Иначе зачем ты принесла ежа?       — Просто я видела вас из окна, и…       — Ты серьёзно сейчас, Луна? Видела нас из окна?       Невилл смотрит на неё непроницаемым взглядом с замком рук на груди. Луна прикусывает губы, оглядывая молчаливый лес.       — Это может остаться нашим секретом? Пожалуйста?       Друг трёт переносицу.       — Если бы мы были не на острове, без проблем. Но сейчас я вынужден сказать Гарри.       — Невилл, — окликает его Луна, но тот скрывается в кустах высокой травы. Луна оборачивается, рассматривая горку люминесцентных грибов.       Похоже, её секрет скоро узнает каждый из их компании. Кажется, скоро у нее не останется выбора, кроме как смириться и рассказать всем, что она такое.

После пробуждения прошло: 4 дня 6 часов 10 минут

      Джинни тошнит, когда она вытаскивает иглу из вены в третий раз. У Гермионы спадает жар, но она до сих пор крутится в постели, как волчок. Паркинсон лечила её уже второй раз за ночь. Видя золотые волны магии, исходящие из её рук, Джинни ощущала прилив зависти. У неё колет пальцы от несправедливых законов грёбаного мира.       Луна спит, обнимая потрепанный талмуд. Милая и странная. Она не перестаёт удивлять её.       Книг в этом месте куча, и ни одного развлекательного романа. Либо пустые страницы, либо унылые статьи про магические болезни. Что за зануды тут жили, Мерлин?       Она и не знала, что переливание крови может быть настолько изматывающим. С ней некоторое время сидит Гарри, и они молча пялятся на Гермиону, не решаясь начать разговор. Он уходит, несколько раз зевнув и бросив «Спокойной ночи». Джинни его игнорирует.       Невилл поит каким-то отваром Гермиону каждые три часа, и по её расчетам он явится теперь только к утру. Что бы ни было в этой жиже малинового цвета, оно помогает, и у Гермионы спадает жар.       Интересно, через сколько часов рассвет? Она была бы не против проспать весь следующий день.       — Уизли, — хриплый голос Малфоя раздается из-за двери. В доме давно все спят, что нужно хорьку с залегающими синими тенями под глазами? Он должен уже давно валяться в кровати.       — Сматывайся отсюда, — бормочет он, зло колит взглядом. — Моя очередь.       — Не хочу находиться в твоем обществе ни секунды больше.       — Не думай, что это не взаимно, рыжая.       Джинни встаёт, опираясь на стул и чувствуя лёгкое головокружение. Ждёт несколько секунд, прежде чем поднять голову к потолку и глубоко вздохнуть.       — Тебя не коробит то, что твоя идеальная чистая кровь загрязнится? Как-никак, Гермиона из семьи маглов. Ты будто забыл об этом.       Малфой поднимает на неё свирепые грозовые глаза, вытаскивая что-то из кармана и выкидывая ей в руки.       — Уизли… Твои комментарии портят приятную тишину.       — А твоё поведение возмущает меня, Малфой!       — Мне всё равно.       Джинни ловит нечто в фольге, чуть не уронив сверток. У нее нет никаких сил отвечать Малфою на агрессию, поэтому она хмуро разглядывает блестящую бумагу и спрашивает:       — Нет, серьезно, с каких пор ты больше не бросаешь «грязнокровка» направо и налево? Я думала, ты будешь носиться по комнате в возмущении, упадешь в обморок. Может быть, даже изобьёшь кого-нибудь.       — Есть что добавить?       — Нет.       — Наконец-то твоя тирада закончилась. Тебе пора поумнеть, Уизли. Мир не чёрно-белая мантия. Хотя ты и сама знаешь, раз готова оправдать насильника из-за скорби.       — Я не…       Джинни теряется, не зная, как закончить.       — Я не думала…       Он супится, раздражённо промывая новую иглу и вставляя себе её в вену. За два раза успел научиться. Молчит, ничего ей не отвечая. Джинни разворачивает фольгу и видит три равных квадратика шоколада.       — Ты выглядишь паршиво. Еще одно предсмертное состояние за день я не вынесу. Ешь.       — Я в состоянии позаботиться о себе.       — Не сомневаюсь, Уизли.       Джинни садится рядом, заталкивая шоколад в рот и наблюдая за грустно вздыхающим Малфоем. Может быть, он не так плох, раз готов пойти на унижение своего чистокровного рода? Может, Малфой всё же не такой паршивец, как она думает?       Сладость приятно горчит на кончике языка, и она говорит первую неуверенно нейтральную за одиннадцать лет их знакомства фразу:       — Шоколад, Малфой?       — Ты всегда констатируешь факты, рыжая?       Она никогда не поладит с этим придурком, который вкидывает странные фразы, вызывающие в ней волну смятения и гнева.       Оправдать насильника — как это? Ей всего лишь хотелось отомстить за убийство брата, а когда теряешь кого-то, всегда ищешь виноватых. Это неизбежно.       В лицах Паркинсон, Забини и Малфоя она видит врагов.       Думать о том, что всё намного сложнее, чем мир, поделенный на две стороны, до сих пор безумно трудно. Джинни до сих пор живет в прошлом, и если она признает, что не все слизеринцы больные на голову преступники, то внутри её ждёт разлом до самого основания.

      Что теперь в этом мире правильно?

      Трусливая предательница Джинни Уизли. Всё никак не может разобраться в себе.       Джинни прикрывает глаза, облокачиваясь на стену. Первый луч солнца заглядывает в окно. На двоих они делят усталый, но ясный рассвет.
Вперед

Награды от читателей

Войдите на сервис, чтобы оставить свой отзыв о работе.