Прометеус

      Каждый выбор Блейза Забини случаен. Настоящих выборов он избегает — у него твердая вера в кнат с оленем и никелем. Две круглые грани, определяющие его судьбу.       Как-то раз он никак не мог решить, к кому поехать на лето: к Малфоям или Ноттам. Наблюдавший за его мучениями отец принес ему маленький бронзовый кнат и, сжав плечо тяжелой рукой, сказал: «Когда не знаешь, доверяй случаю».       Выпадает никель, и всё лето он проводит у Малфоев.       Отца убивают через три года, после его первого лета в поместье Малфоев. Правда, в день смерти папы никто не бросает монеток.       Сидя около белого гроба, он крутит между пальцами отданный отцом кнат. Решает: олень — он найдет виноватого в смерти отца и убьет его, никель — искать не будет.       Монетка переворачивается через ребро и падает на пол, сверкая сохатым. Чувствуя горечь от высохших слез, Блейз достает волшебное чернильное перо и начинает писать, пачкая темными разводами пергамент.       Дорогой мистер Трикстер,       У вас ужасное чувство юмора….       Через пятнадцать лет губы вытягиваются в улыбку, когда из кармана Блейз вытаскивает смятый комок бумаги. Мычащий, связанный мужчина барахтается под подошвой его ботинка. Растоптать как труху, падающую к ногам, расквасить, как склизкого флоббер-червя. Смеётся тот, кто смеется последний, мистер Трикстер.       Сегодня Блейз дышит-хохочет в спину постаревшему на пятнадцать лет шутнику — последнему в очереди из славных ублюдков, из-за которых его детство можно описать словом «несчастливое».       Из шести букв К О Ш М А Р, вряд ли соберешь С Ч А С Т Ь Е. Блейз старается до сих пор, правда-правда, уже как более десятка лет ищет недостающее, но никак не находит.       Он поднимает за шиворот и дёргает на себя за грудки куклу-шута-слизня (кого-угодно, Блейз не желает употреблять слово «человек»), ощущая безграничную вседозволенность и власть. Суёт бумажку под нос и бросает тяжелое тело на пол.       — А ну-ка, читай!       Лысый дрожит, хлопая маленькими сальными глазками, будто помойный крот. Из неровного рта летят слова, и Блейз смакует слабину в его голосе.       Дорогой Мистер Трикстер,        У вас ужасное чувство юмора. Вы подшутили над моим отцом, и из-за этого его убили. И я был очень и очень зол. Моя мама долго и сильно плакала. Больше мама со мной не разговаривает, не целует и не обнимает меня, я слишком напоминаю ей отца. Когда я вырасту, я найду вас, отдам это письмо и убью. Очень забавный случай. Вы убили моего отца, мистер Трикстер. И из-за этого моя мама ненавидит меня.       Ваш,       Блейз.       — Но, дорогой мой мальчик, я не имел злого умысла, — лепечет старик, кашляя, когда Блейз давит носком ботинка сильнее в середину грудины. — Я никогда и предположить не мог, что мои слова могут повлечь за собой такое. Твой отец был чуть ли не моим лучшим другом. Я просто… Просто…       — Обещали хвалить, любить, лелеять, а сами рыли могилу, да готовили аваду, — дыхание касается испуганного лица. — Да-да, это была случайность!        — Была, — кадык движется от испуганного глотка, и Забини сильнее утыкается палочкой в морщины кожи. — Кто не любит хорошей шутки? Я ведь просто заметил, что если твой отец будет продолжать проводить дипломатические миссии, то господину Фаджу придется разделить с ним пост. Твой отец улаживал все конфликты — вот и все. Я… Я не знал, что на него готовят покушение.       Блейз чувствует дрожь в руках, когда сжимает жесткие лацканы пиджака крепче, чем следует.       — Не убивай меня, мальчик. Я верю, что в тебе есть хоть капля сострадания к бедному старику.       — Знаете, как говорят, — хмыкает Блейз, передергивая плечами. — Знаете, кто такой действительно сострадательный человек?       Удавленный Трикстер молчит, глазея и вжимая голову в плечи. Блейз встряхивает его, как банку с магловской газировкой.       — Кто-о-о? — лепечет старик, еще больше скручиваясь, поджимая коротенькие ноги на полу.       — Сострадательный человек пинает лежащего не со злобой, а с жалостью. Сострадательный человек дает выбор, — растягивает каждую гласную, будто оплавленную пластмассу. — Вот и я решил, что я сострадательный человек, мистер Трикстер: я отпинал вас как следует. Мне жалко вас убивать, честно, поэтому нам придется довериться случаю: олень или никель? Убить или уйти?       Кажется, с лица Трикстера слоями сходит вся искусственная мольба, остается голый опьяняющий страх.       Круглый металл жжет ладонь. Блейз раскручивает монету, подбрасывая и прихлопывая её у внешней стороны ладони.       — Никель, ха! — он цокает языком, поправляя бордовую бабочку. — Перед уходом оставлю подарок на память. Я воспитанный мальчик. Вы, наверное, сами помните. Прошу прощения, что заявился без предупреждения.       Блейз подмигивает, делая взмах палочкой, и на коже Трикстера выступают кровавые капли. Лживый трус сдавленно вскрикивает, когда кожу лба разрезают узоры.

П

      За громадной дверью из белого дуба слышится озадаченный вскрик, и маленький Блейз оборачивается, бросая альбом с семейными колдографиями. Стеклянные прозрачные глаза матери обращаются к нему, когда он, восьмилетний и испуганный, открывает дверь на цыпочках. Глаза портретов вокруг него выпучивается, раздаются крики.       Кудри отца пропитаны кровью, вытекающей из разбитого виска, а во взгляде нет ничего, кроме пустоты. Его голова лежит на коленях мамы, и она плачет. Слёзы въедаются шрамами в сердце Блейза.       Тело в чёрной мантии сгорает в пламени, когда Блейз глотает горькие солёные капли. Сегодня худший день его жизни. Много зашитых поджатых губ и мало счастья.

Ё

      Чиркает похоронное письмо, вдавливая чёрные буквы в бумагу и от злости ломая стержень пера два раза. У него появляется цель. Он роется в дневниках отца, пытаясь найти упоминание фамилии «Трикстер», голова трещит от пересмотренных колдографий в альбомах и грязных записей.       Виски горчит на губах, когда один за другим он вычеркивает имена из длинного списка. Он на пути к прекрасному.       Руки жжёт от залома, но Блейз лыбится аврору, втягивая кровь из разбитой губы и пряча в рукав выкраденный адрес. Еще чуть-чуть, и все, что он задумал, исполнится.

С

      Трикстер падает на мраморный пол от удара в спину и карабкается к потухшему камину, когда Блейз наставляет на него палочку.

Пёс.

      Заключительной волной проводит маленькую змейку между П и Ё.       Красотища.       Надпись красуется на лбу старика алыми буквами. Блейз растягивается на полу рядом с дрожащим отступником и смеется, раскрывая рот широко, смело и со всей силы. Через столько лет он, наконец, понял, кто он: оковы мести трескаются, спадая с лодыжек и запястий, открывая ему ту часть себя, о которой он и не подозревает. Тяжесть звеньев больше не вяжет его по рукам и ногам — Блейз с улыбкой пялится в потолок. Детское желание мясить лицо старика замещает приятная усталость. Как и всегда.       Трикстер, вскочив, подбегает к зеркалу, и смех Блейза заполняет пустую комнату.       — Ты спятил, — поднимается старик, утирая кровь со лба. — Тебе пора показаться колдопсихиатру.        — Ага, — скалится Блейз, ударяя зубами друг об друга. — Пора, да.       Трикстер пытается залечить рану, но та продолжает кровить. Буквы проявляются красными полосами на лице.       — Как тебе не исчезающая надпись, а? — рука лезет в карман, доставая портсигар. — Нравится? Моё изобретение — отмотанное Эванеско. Знаешь, сколько ублюдков этим пометил Теодор Нотт? Насильников и убийц. Ты теперь в их рядах.       — Это ты ублюдок, мальчишка, — кидает ему Трикстер, прихрамывая к выходу. — Сломал мне жизнь!       — У меня был отличный пример перед глазами, Мистер Трикстер, — бросает Блейз в спину, вставая с пола. — Пока вы не убили его.       Желудок сворачивается, и его рвет на блестящий пол между ног. Он не выдерживает дневной порции огневиски.       О да. Блейз последний чертов подонок, и от этого под кожей демоны требуют мяса. Зажигает палочкой сигарету, затягиваясь магловской самокруткой. Его отпускает. Ненадолго.       Задумчиво крутит монету между пальцев, рассматривая драклову бронзу. Мерлин, не пересчитать, сколько раз он подкидывал ее. Раздражение захватывает железной хваткой горло: с небывалой злостью Блейз швыряет кнат в дальний угол комнаты. Ну нахуй его.       Сигарета тлеет. Блейз мечтает, чтобы эта искра передала хоть немного огонька и в его бренное тело. А то в последнее время ему кажется, что ни одно зелье, ни одна затяжка или бокал пойла не способны вырубить его по-настоящему. Мечтать отключиться — не цель каждого волшебника его возраста, но он всеми руками за. С конца войны у него два рубежа: месть за отца и резь от треснутой кости.       Иногда кажется: единственный способ избежать этой вездесущей дракловой боли, которая теребит его ногу, как ленивая гиена, — умерщвлиться.       Благо, маглы придумали сигареты и наркотики, его вечные помощники.       Смерть — ожидание, пока монетка летит вниз, поворачиваясь через ребро.       Смерть — русская рулетка.       Ты обливаешься потом, пока пуля летит между глаз. Или бежишь на Аваду, разъедающую проклятиями вены. И всё не тебе, хотя пытаешься поймать, как квиддичный снитч, и то, и другое. И всё мимо. Счастливчик. Игра в поддавки: ты к ней, а смерть от тебя.       Цап-цап, смерть забрала полчище магов. А если нет мага, то нет и проблемы. Вот бы кто-то придушил Лорда младенцем. Не лежал бы Блейз в луже рвоты, задалбливая гнетущую боль никотином. Где маховик испорченного, провонявшего времени, которое уже не вернуть? Завалялся в кармане у Тео, бросившего его в этом дерьме?       Никого нет. Нет, как и последней крупинки смысла. В потолке трещина, а в голове дыра. Умрёт, а до этого бросит: «Ты следующий, детка!»       И будет прав: на приём к чумному доктору строится очередь всех мастей и цветов — главное быть последним. Смеётся тот, кто смеётся последним. Смеётся тот, кто сдохнет последним. Блейз планирует отшутиться, прежде чем окончательно уйти на покой.       Забавная неизбежная штука — раньше или позже «старуха» выроет тебе яму, засыплет рыхлой и пыльной землей. Но пока ты жив, пока дышишь полной грудью… Надо смеяться так, чтобы ее костлявая хватка слетела с подрагивающих плеч. До самой последней секунды: Блейз попросил Панси смыть его прах в унитаз, а Драко — нарисовать предсмертный портрет со средним пальцем. Если б не друзья, он завёл бы стервятника и отдал бы себя его клюву на растерзание. Блейз — пес, но не тот, что попадает в собачий рай. Врата рая и ада давно закрыты. Кто там на верхушке мира — Иисус или Мерлин? Есть ли разница, если властитель забыл о них, бросил на растерзание судьбе, закрывшись в идеальном белоснежном дворце из недосягаемых?       Бог Блейза устал: кинул всех волшебников и ушел курить траву. Устал прощать избалованных детишек-магов, сидит и притворяется одним из них, пока все страдают. Кладёт большой болт, отказывается спасать и отпускать грехи. Затягивается, глотая приторный одурманивающий воздух, кайфует. Думал ли он, кем они станут, когда посылал их тела на землю? Ничтожными заблудшими душами, погрязшими в бойнях.       Был бы Блейз богом, он наслал бы на них чуму — этот мир уже давно утратил шансы на реабилитацию. Или, может, этот всесильный просто играет в кости, решая судьбы одним броском? Чётный счет — жизнь, нечётный — смерть. Подбрасывать монетки от незнания: убить ли овец-детей с палочками или оставить умирать от собственной глупости?       Ты стоишь у несущегося поезда, глядишь на шпалы и всё думаешь: а если ступить прямо под треск колес — сразу в чистилище или всё же ждать очереди, пока кто-то наверху отыграет последнюю партию?       Иногда Блейзу хочется открыть двери Мунго и с вопросами наброситься на лимонные халаты: зачем оттягивать неизбежное, если всех спасённых найдёт его верная подруга, вечно следующая по пятам? Она зашьёт глаза и рты, отвертит головы, забьет кровоток — позаботится.       Мы не решаем, как умирать. Наша жизнь — это череда подброшенных кнатов. Доверяться случайности — это тоже выбирать. Выбирать, не делая выбор.       Блейз ненавидит выбирать. Когда понимаешь, что всё в мире зависит от двух граней, то становишься гедонистом до костей: Блейз обожает вкусно есть, трахаться и красоваться. А ещё он до одури любит сладкое: ириски, шипучки, шоколадки. Все они даруют ему миллисекунды радости, заставляют забыть, что он на одну ногу в гробу.       Ему всё равно, где и как, главное жить со страстью и с шиком. Блейз — настоящий баловень судьбы: золотая ложка во рту и телец в руках. Вдруг завтра выпадет та сторона монеты, и вчерашний час станет последним? Зачем жалеть, если можно наслаждаться?       Вот, например, его мать выбрала жалеть; она готова купить ему что угодно, лишь бы он никогда не задавал вопросов и никогда не вспоминал отца. Он настолько долго пытается завоевать ее внимание, что со временем навыки искрить улыбками и очаровывать словами оттачиваются до мастерства.       Никакого Империо! Вызовите Блейза Забини, и он уговорит кого угодно на что угодно. У Блейза нет ни одного таланта, кроме силы убеждения. Нет ни одного дара, кроме его чувства юмора. В каждом человеке столько тонких, запутанных нитей, образующих бесконечные клубки, а он всегда знает, за какую нить точно следует потянуть, чтобы распустить гордиевы узлы, а где не помешает сострить, расслабляя натянутую пряжу.       Блейз — запрограммированная на эмоции других фибра: точно знает, когда надо смеяться, а когда плакать, вшиваясь в доверие. Ровными, отточенными стежками умеет прошить желания каждого сквозь сердечные клапаны.       Мало кто знает, что за эмоциями людей он теряет себя, растворяется в них, оставляя за собой прозрачный отпечаток. Насколько хорошо он осознает чувства других, настолько же плохо понимает свои.       Саморефлексия — не его. Блейз не задумывается об этике. Кто-то бы назвал его аморальным, скользким задирой, но у него хотя бы есть задатки эмпатии. А главное — он знает, как оставаться незаметным, если захочется. У него нет желания бросаться на амбразуры, но и нет сил наблюдать насилие. Если быть честным, война ничем не отличается от обычной жизни, просто дает больше пространства для выбора.       Для него нет сторон. Есть просто череда случайностей, которые помогают ему выбрать путь. Он готов сыграть в «олень или никель» снова, если придется поменять позицию и встроиться в ряды победителей. Ему всё равно. Наверное. Хотя смерть нескольких мучителей-уёбков не пугает его, а, наоборот, дает сил на несколько рывков к норме. Если норма существует, конечно, а то в последнее время она растянута и вмещает в себя любой произвол;       Когда ему предлагают присоединиться к армии псов, он снова бросает монетку.       В отличие от Драко, у него нет желания угождать отцу. В отличие от Панси и Теодора, отец не защищает и не стоит стеной. Его отец мертв. Блейз один в этом грёбаном мире уже очень и очень давно, и борется он за себя в одиночестве. На его лице самая медовая и сладкая улыбка, когда он просит Лорда отложить принятие метки, и тот соглашается, отправляя его следить за заключенными в поместье. Видимо, их самозваный лидер считает его недалёким. И слава Мерлину — Блейз доволен таким исходом. Всё же в его планы не входит поклонение Лорду. Ему хочется больше разузнать об убийце отца. И работа надсмотрщиком — отличная возможность для выполнения пунктов задуманного. Тем более, помощи ждать не от кого. Стоит ли лезть на первую линию? Мать свалила в Италию к новому любовнику и возвращаться не планирует. Эгоистка проклятая, нахера она вообще его родила?       Заключённые разнятся от дезертиров до членов ордена Феникса. Богатые и бедные, смелые и трусливые — все они рано или поздно загибаются от тоски в темницах. Все они уравнены, все они смирены перед богом, имя которому — нет, не Исус, что это вы подумали? Смерть имя ему, и не надо придумывать.       Каждый теряет надежду, если долго смотрит в глаза тому, кто убивает, и тому, кого убивают.       Блейз устает сминать пачки сигарет, безучастно наблюдая за ставшим привычным контаком двух человеческих особей. И каждый раз, когда встает выбор — сохранить жизнь или отдать ее в костлявую хватку смерти, — ладонь подбрасывает знакомый кнат.       Пытки пахнут осенью. Пахнут кровью, ядовитыми могильными каллами. Метастазами въедаются в лёгкие, раковой опухолью в дыхательные пути. У пыток для Блейза запах отчаяния и беспомощности, отсутствия выхода. Выхода нет, а каждый рассвет — это способ продлить истязания. Каждая метка, оставленная на коже пойманных, шрамирует его тело кусочками, разрезая на тонкие, острые, невидимые, гранёные лоскутки.       Чаще всего он поит заключенных умиротворяющим бальзамом, в два-три раза превышая допустимую дозу: к тому моменту, как Гойл и Монтегю, цепные тупые псы стаи, заходят в камеру, их куклы даже не узнают их. Иногда Блейз хочет капнуть им в чай несколько капель яда цикуты. Особено после того, как узнает, что оказывается у большинства Пожирателей не встаёт, но Гойл и Монтегю — исключение.       Он готов сделать что угодно, лишь бы не представлять, что заключенные будут в сознании, когда эти двое появляются в камере. Когда он не успевает, то старается открыть дневник и писать-писать, пока не отвалится грёбаная рука. О том, что происходит. О том, насколько давно он не в себе, насколько он разрушен. Как ненависть и страдания этого мира губят друзей и семью. Все они рождены с прогнившим сердцем, и всех их ожидает преисподняя. Больны, все они больны от рождения, с семенами смрада под кожей. Сколько бы Блейз ни писал, он не в силах переписать историю.       Когда не знаешь, что выбрать. Выбирай случай.       Говорят, что случайности не случайны. Блейз уверен, что, когда он встретит знакомое лицо в поместье, когда начнут приводить тех, с кем он сидел за одним столом в Хогвартсе, его самоконтроль не выйдет в окно вместе со здравым смыслом. Как же он, черт возьми, ошибается.

      Осенью, в ноябре, приводят десять грязных оборванок. В их бледных, искалеченных лицах Блейз с трудом распознает бывших однокурсниц. С кем-то из них он целовался под омелой, у кого-то списывал конспекты прорицаний. Все как одна затравленные и испуганные. Хочется прикрыть глаза, дабы не видеть, не замечать, как девчонка, за которой он ухлёстывал на четвёртом курсе, Патил или как там её, вздрагивает, когда Флинт заходит в камеру.       Теодор Нотт стоит рядом, массирует виски, втягивая воздух сквозь сжатые зубы. Теодор Нотт — самый смелый из их шайки шпионов-предателей, правая рука Лорда, а всё пытается переправлять на другой берег боеспособных единиц Ордена. Они вместе латают зловонную дыру под названием ​​«магическая Великобритания». В отличие от Драко, Тео не пудрит ему мозги, срываясь по пустякам и пытаясь переубедить, как упрямый нунду. Тео работает от рассвета до заката, пока Блейз наблюдает за пыточным представлением. Тео гений, потому что умело обитает в двух гаванях, и Блейз благодарен ему.       Отношения Блейза с Малфоем-младшим развиваются от «ненавижу-тебя-всей-душой» до «ты-лучший-друг-который-у-меня-когда-либо-был». Ужас, расходящийся по магическому Лондону из-за Лорда в конце шестого курса, делает их связь устойчивей, а к концу войны почти нерушимой. Постоянный страх вызывает желание довериться и обсуждать задания, которые дает им спятивший старикан, стараясь не проболтать Панси деталей. Они перестают ссориться по пустякам, стараясь принимать и не осуждать друг друга. Постепенно между ними появляется та самая крепкая дружба, о которых пишут в тупых, наивных книжках. Блейз благодарен, что в его жизни есть Драко, Пэнс и Тео. Блейз благодарен, что в то лето монетка выпала никелем.       С Тео он ладит и так.       — Может, просто усыпим?       — Доложат.       — Может, сотрем память?       — Заметят.       — Может, тогда убьем?       Блейз невразумительно мычит, качая головой и вздыхает:       — Да, это выход.       — Избавим от страданий хотя бы.       — Ага, но как объясним?       Тео пожимает плечами, доставая сигарету и закуривая:       — Выбора нет. Либо убьем его, либо её. Первое рискованно — сам понимаешь. Хотя на пропажу Флинта никто не обратит внимания. Лорд его не выносит после провала переговоров с бешеными воставшими карликами в Шотландии. Даже рад, наверное, будет, если он неожиданно сдохнет, — Нотт затягивается, морщась. — Спрячем тело у меня. Под оборотным занесем изувеченное в дом Малфоев. Как и всегда.       — Давай скажем Драко?       — Ты сам знаешь. Нельзя, он слишком близко к Лорду и слишком на грани. Да и ему нужен козерог отпущения. Пусть буду я, а не ты.       — Гоблиновы кишки, ненавижу всё это. Отметку оставишь?       — А как же!       Блейз хмурится, теребит монету в руках. Первым помеченным стал убитый знакомый отца Теодора. Его лица Блейз вспомнить не может. Вместе они не придумали ничего лучше, кроме как отпечатать метку на лбу толстого мужика. Так, чтоб была видна издали всем и каждому. Он надеется, что когда-нибудь она станет символом позора, а не избранности. Чтоб никто никогда не мог забыть, в чем был виновен и почему. Даже в гробу не мог скрыться от стыда с огромным «Пёс» в змеином черепе на лбу.       Блейз подкидывает кнат, и, увидев, что выпало, отводит глаза.       — Только не это, — Теодор затягивается сигаретой, поднимая глаза к небу. — Можно хоть один раз без этой херни?       — Кого бьём?       Через час мертвое тело Маркуса выносят из камеры, а рука Блейза, сжимающая палочку, дрожит. Выпал олень — умереть должна была Патил. Тем не менее, Теодор рисует на лбу убитого метку из трёх букв: в загробном мире Флинту не помешает вспомнить о мерзких делишках.       Блейз ненавидит выбирать: каждый раз, когда его действия продиктованы собственными решениями, жизнь замахивается и даёт ему смачную оплеуху. Вот и в этот раз, когда он игнорирует желание драгоценного поблескивающего круга. Как только закрывает глаза на то, какая сторона монеты выпадает, спасает людей и пытается противостоять судьбе — каждый раз не случается ничего хорошего.       Посылает зелёный луч сквозь грудь Маркуса, смеется, и ошалевшая Патил с испугом оглядывает его из угла камеры. Бывший однокурсник падает на тело девушки, та издает тонкий писк. В его мыслях губы Теодора растягиваются в широчайшей, как берега Темзы, ухмылке.       Страшно — у него не было никаких сомнений, жутко — он хотел этого.       Снаружи у Блейза приклеенная улыбка, а внутри — кровавые ошмётки. Радостно растягивать губы легче, так в душе весельчак Блейз завывает от разрывающей боли. Он оттаскивает тело, стараясь не смотреть на голые расплывшиеся ягодицы и валик живота.       — Ну, что? Готова вернуться в знакомую среду обитания? — присаживается на корточки, теребя ее за плечо. — Сестра ждет тебя. У вас ещё есть шоколадные лягушки? Клянусь, Орден точно припас досточно, не так ли?       Блейз подмигивает ей, и на лице Падмы выступают слёзы.       — Я думала, ты пришёл убить меня, — в её огромных зрачках виден страх. Блейзу кажется, ещё чуть-чуть, и он сожжёт его кожу до костей. Скукоживаясь, Патил ожидает атаки с его стороны — Я думала, вы с Лордом заодно.       — Знаешь, почему диктатора долго не снимают с виселицы?       Она в отрицании качает головой, поджимая колени к груди.       — Потому что направление ветра указывает. Польза есть хоть какая-то.       Патил несколько раз моргает, пытаясь понять, к чему он клонит, а после вымученно улыбается.       — Шутить пожирателю о таком не стоит, — шепчет она. — Убить могут. Не смешно.       — Вся наша жизнь — одна сплошная чёрная шутка, и кто решает, что смешно, а что нет? Вот меня забавляет: я всё пытаюсь сдохнуть, а мне не дают. Давай сюда руку.       Ухмылка жжёт лицо, когда она вкладывает свою ладонь в его. Он аппарирует вместе с Падмой к передаточному нейтральному пункту.       В следующие три недели он подбрасывает монету, получая один ответ «Не лезь». А он лезет, заливает жажду спасения во все дыры, переправляет троих, а потом четверых, дотягивает до двадцати. Кое-кого бросает Ордену, а кого-то оставляет у магловских жилых поселений. Ненадолго Блейз забывает про отца — настолько увлекается. Монтегю докладывает о его миссиях хозяину, скалясь на него с другого конца стола. Его запирают в камере на месяц, и каждый день Блейз готовится сдохнуть, исписывая клочки бумаги кровящими мыслями. Ему выкорчёвывают ногти, ломают и заживляют пальцы, разрезают язык, жалят током, а он тупо пялится в бледный блин лица Лорда и молчит под Круциатусом. Дайте ему уже сдохнуть. Дайте оттолкнуться вверх от земли, расправить крылья и улететь в небо. Блейз больше не может терпеть.       Храни Поттера, убившего Лорда вовремя, — ещё чуть-чуть, и он бы потерял себя между прутьев, в темноте его коробки. Теперь Блейз может дальше выделываться, наслаждаясь чернушностью жизни и преследуя ускользающую костлявую ведьму. Всё же смысл его игры в том, чтобы умереть по своей воле, а не от спасения обреченных.       Светлая сторона побеждает, но он всё ещё тот скорчившийся на полу мальчик: ему чуть не вырвали кость из ноги за то, что он старался делать правое дело. Клоуну Блейзу Забини дали долгожданную пощечину за непослушание. Он-то думал: раз дело не завели, статью не пришили, то он вполне себе в безопасности. Ведь даже старуха из отдела Министерства согласилась взять его на работу — не зря подарил букет огромных, пошлых цветов.       Без понятия, кто залечил его ногу, но он точно помнит, как драл лёгкие крик, когда генерал Министерской армии растягивал ему сухожилия. Сил молчать больше не было.       Из золотой троицы он уважал только Грейнджер. Она бы никогда не сдалась. Её взгляд на мир абсурден, но она готова вгрызаться в кусок до последнего. Монетки не подбрасывает, когда решает ему помочь в Министерстве зарекомендовать себя.       А рыжий, рыжий! Дракл, да пусть облысеет! Он бы подговорил его братьев подлить зелье в тыквенной сок: лысый Уизли, ну чем тебе не забава. Тупой и абсолютно вне градуса адекватности.       Поттера он ненавидит тихо, постоянно и упрямо. Тот всё ещё уверен, что не все они предназначены могильным мухам, грёбаный лицемер. Работает вместе с этим живодёром людских душ и даже носом не ведёт. Он хоть понимает, что происходит в магической Англии? Теодору пришлось бежать, так как ему чуть не прописали путёвку в Азкабан, Панси еле открестилась благодаря папочкам, а Драко чуть не загремел. А он чуть не стал калекой. Где, блять, грёбаное правосудие?Где всеми любимый закон?       Все дни после нападения пропитаны болью. Будто тебя пропускают сквозь решето, проворачивают через мясорубку, заливают кипяток в глотку. Боль мешает думать, лепит ненависть к жизни. Мешает спать, есть, искать ответы на мучающие вопросы. Раньше боль была внутри, теперь она просочилась наружу. Бутылки с запасами огневиски поблескивают заманчивым светом в семейных запасах.       Этот опьяняющий, спасающий эликсир. Металлическая фляжка, не дающая затонуть. Боль не убирает, но притупляет, делая его приспособленным к жизни. Он играет в шахматы с Драко, думая, как бы двинуть коней. Но не тех, что на поле.       Может сброситься с Лондонского колеса обозрения, с моста в чёрную Темзу, ожидая, когда тело разобьётся о блестящую гладь и боль уйдёт, отдаваясь блаженной нирваной в затылке.       Пока забыться дают только литры алкоголя, которые он хлещет днями и ночами. Легкие зелья не помогают, аптечные мази тоже.       Пытается бросить несколько раз, пытается терпеть, но его вены настолько пропитаны пойлом, что теперь отказываться от удовольствия быть слегка поддатым всё равно, что оторвать конечность. Его клетки не могут дышать без алкогольной дозы, и теперь спать мешает не только боль, но и постоянное желание приложиться к бутылке.       Бокал наполовину пуст, но он всегда может налить себе ещё один.       Блейз думает, что он сможет сходить к колдомедику и выпросить рецепт обезболивающего эликсира, но как бы не так: бывшим пожирателям больше не рады в больнице. Особенно после его проникновения в Министерство. Особенно, когда генерал армии авроров чуть не прикончил тебя на полу собственного дома. Последняя его надежда — Грейнджер. Ходят слухи, что у нее талант Мерлина в целительстве.       Он ошивается у входа в приемное отделение, рассматривая волшебницу без руки и глаза. И проблема неутихающей боли уже не кажется проблемой.       Ему необходимо вылечиться сегодня — завтра по плану Трикстер.       — Забини, — он поднимает глаза на смущённую Патил. — Откуда?       Падма в лимонном халате, румяная и здоровая. Хоть какие-то результаты его храброго самодурства.       — О! Ты, — кланяется он ей, морщась от рези в мышцах. — Жива, соболезнования!       — Зачем ты здесь? — она крепче прижимает к себе папку с листами. Блейз вспоминает бордовые колени, прижатые к воробьиной груди.       — Пытаюсь попасть к Грейнджер. Обезболивающее нужно пиздец как.       — Зачем? — хмурится она, прищуривая глаза. — Почему просто не записаться на приём?       — Тут такое дело, — откашливается Блейз, поправляя пиджак. — Я как бы в чёрном списке у всех магических больниц, как оказалось.       — Почему? — недоумённо спрашивает она, обходя его кругом и осматривая.       — История не для больничного коридора, — усмехается он, переминаясь с ноги на ногу.       Патил оглядывает коридор, пытаясь сосредоточиться, а после переводит взгляд на него. Она прикусывает губу в задумчивости, наклоняя голову.       — Я тебя осмотрю, — выдает нерешительно она. — Пойдём.       Блейз плывет за ней по коридору, проходя в чистейшую, белую палату. Больницы похуже кладбищ. Недостающие места в госпиталях часто приводят к увеличению заказов у магических моргов. Два эльфа в больничных тапочках улепетывают с банками анализов по коридору, и за шторой проскальзывает кудрявая голова. Грейнджер — Блейз улыбается.       — Зачем ты это делаешь? — спрашивает Блейз, поднимая штанину. — Тебя Кингсли уволит, детка.       — Знаешь, почему…       Патил накладывает на него заклинание, вынуждая лечь на кушетку мягким нажимом.       — Знаешь, почему диктатора не снимают с виселицы?       Блейз дергается от резкой накатывающей боли, когда Патил рисует круг палочкой.       — Направление ветра указывает…       Блейз сжимает кулаки от боли, улыбаясь. Услуга за услугу, значит, да. Вот как работает этот мир: мне и тебе. Жизнь на жизнь. Вот какой бывает контакт двух человеческих особей.       — Мерлин, — приоткрывает рот она, освещённая фиолетовым сиянием. У неё гладкая, красивая, смуглая кожа. — О, Мерлин, кто это сделал? У тебя коллапсирующий перелом с чёрным следом. Как ты вообще ходишь?       — Спиваюсь, — тихо говорит Блейз.       Падма несколько раз моргает, чиркая что-то в бумажках.       — Приём через неделю, — из-за кипы бумаг бормочет она. — Выпишу рецепт сильного обезболивающего, дотерпишь? Сейчас их почти не получается достать без предварительного запроса.       — Не планирую прощаться вне стен больничного отделения.       — Ну ты и придурок, — смеется Падма, а Блейз полуулыбается в ответ, стараясь отделиться от боли. Ему нравится её тонкий и лёгкий голос.       Вечером он крутит монетку в руках, а после подбрасывает. Никель на завтрак — пора ехать к Трикстеру. Похищает его, бьёт ногами в живот и врёт о том, что выпало, когда отпускает.       Когда не знаешь, что выбрать, выбирай случай.       Знал бы его отец, как налажал, сказав ему это.       Хочет ли он не спасать Падму и других девушек, доверяясь случаю? Сохранить свою шкуру? Хочет остаться со здоровой ногой, слушая звон выброшенного кната? Вернуться назад и выбрать другой путь?       Да нет, в этом и дело. Не хочет. Бездействие — такой же выбор, как действие. До Блейза наконец доходит, что подбрасывание монет — его способ сбежать от гнетущей реальности. От ответственности. Путь не смотреть на руки, что по локоть в крови.       Блейз трус, но он не стыдится этого. Блейз в отличии от других не боится жить, а если умрёт, то пусть с шиком и блеском. Как настоящий герой. По своей воле. Оставит след в истории похлеще Поттера. А до этого надо ещё дожить, излечиться хотя бы. Книгу написать. В попытках переписать всё, что было.       Блейз возвращается в комнату.       Он рыщет по полу гостиной, пытаясь найти кнат. Находит проклятого спутника под мраморной вазой. Убирает его в карман и наблюдает, как смятая записка сгорает под произнесенным Инсендио.       Легкость бытия, невероятная. Даже проклятая нога не беспокоит так, когда последний клочок бумаги догорает на полу.       Почти свободен, осталось избавиться от осадка боли в костях.       Теперь ему пора к Малфоям на приём.

После пробуждения прошло: 3 дня 15 часов 20 минут

      Просыпаясь на маяке после приема около странного вращательного механизма рядом с продрогшим Лонгботтом, он искренне смеётся.       Блять, но не дают ему счастья, сколько ни упрашивай! Хотя, может, счастливые — это только те, кто в рубахе с завязанными сзади рукавами? А может, Блейз один из них, и у него неизлечимая травма мозга?       Это было ответом на вопрос, почему через полчаса, как Поттер и Панси скрываются в лесу, Блейз, от скуки посвистывая, оборачивается и натыкается на Падму. Не такую, какой он её помнит. Нет, эта Падма мертвецки бледная, а её кожа покрыта чёрными язвами-молниями. Белки глаз воспалены, и, когда Блейз протягивает к ней руку, она отворачивается и ступает по пляжу.       — Эй, сладкая! Патил!       Эта Падма — молчунья, не отзывается на свое имя, не отвечает на его вопросы. Блейз упрямо идет за ней, пытаясь добиться ответа.       — Патил, как ты здесь оказалась? Патил?       Шаг за шагом по мокрому песку вслед за женской спиной.       — Зачем ты тут, эй? Тебя тоже выбросило на маяк? — кричит он Падме, срываясь на быстрый шаг. В ответ Падма замирает, оборачивается, прижимает палец к губам и качается в волнах.       — Да не буду я молчать, милая. Ответь мне, дракл тебя дери!       Ее лицо покрывается чёрной мягкой пленкой. Блейз хмурится, пытаясь ближе рассмотреть субстанцию. Из закругленного, мутного уголка глаза течет слеза, и надо бы собрать её кончиком пальца. Глаз превращается в бельмо, и Блейз отступает на шаг. Гоблин, это что, тот инфернал? Чёрная скользкая жидкость бежит змеями по коже, захватывая полтела, и в груди Блейза рождается глубинный страх. Субстанция, словно хищное голодное растение, обволакивает правую половину туловища. Его голени наливаются свинцом, когда он пытается сделать шаг за отворачивающейся к воде Падмой. Что за дракл?!       С каждым маленьким размеренным шагом она уходит всё дальше и дальше в океан. Блейз забегает в волну, одежда промокает и свешивается тяжелой гирей с плеч. Ему холодно. Он даже забывает о том, как больно наступать на ногу, будучи оглушенным ледяной водой.       Макушка Падмы Патил скрывается под водой, когда Блейз задерживает дыхание и на автомате ныряет за ней. В самый центр раздирающей холодной толщи воды. Открывает глаза и растерянно рассекает пузыри пальцами, осознавая, что вроде бы он не умеет плавать. Почему-то он не тонет и не задыхается, как когда-то в пять. Благо не глубоко. Руки рассекают воду круговыми движениями. Тело слушается. У него даже получается оттолкнуться и проплыть несколько метров, чтобы снова нырнуть, но на этот раз глубже.       Падмы нет. Пусто.       От этого он дергается, и фляга с алкоголем падает вниз, всё ниже и ниже. Кнат потерян ещё до его пробуждения, а теперь и его успокоительное. Дыхания не хватает, чтобы нырнуть глубже и дотянуться. Кожа скрипит от холода так, что хочется её содрать. Глоток обжигающего воздуха, и Блейз чувствует, как у него немеют ноги. Проклиная остров, он быстро плывёт к берегу, превозмогая иглы холода, впивающиеся в тело.       Блейз выбирается на берег, разгребая мокрый песок ладонями, откидывается на спину и смотрит на небо, затянутое серыми ошметками облаков. Смеркается, а Поттер и Панси наверняка его потеряли. Сердце колотится в груди, отдавая набатом в ушах. Тяжело дышит, чувствуя, как воздух продирает легкие. Ему стоит вернуться в дом, если он не планирует сдохнуть от переохлаждения. Почему маглы не придумали аналог согревающего, раз такие умные и сделали портативный Люмос?       Стуча зубами и содрогаясь под мокрой одеждой, он бежит по пляжу подальше от этого места и застает около утёса их пристанища тронутую Лавгуд, ковыряющуюся в камнях.       — Эй, что ты там делаешь?       — Блейз! — она поднимает огромную чёрную массу из-за камней, приветливо ему улыбаясь. — Ты здесь! У Драко безумный стресс — он чуть Гарри не прикончил, когда узнал, что ты пропал. Все думали, что ты не вернёшься. А я знала, что это не так.       — Когда ты пришла в себя, Лавгуд?       — Час назад, — задумчиво щебечет она, откидывая тварь в сторону и бормоча. — Этот не подходит. Слишком толстые иглы.       — Чего-чего? — переспрашивает Блейз. У него дрожит всё тело, и он прыгает на месте, пытаясь согреться.       Лавгуд продолжает рыться в воде, не боясь промокнуть до нитки.        — Иди во второй дом, Блейз. Тебя ждут.        — Иди куда шёл, Забини, — из-за спины доносится голос рыжей.       Она обходит его, и Блейз не может понять, почему её голова выглядит, как покоцанный куст. Ладно, об этом он подумает позже.       Полоумную пора записать в список «неизведанные волшебные твари», а её подругу — в «неизведанные опасные твари». До чего странные девки! Одна была и осталась, а другая, видимо, заразилась.       В помещении настолько тепло, что его щёки начинает жечь. Со второго этажа доносятся приглушённые голоса, и Блейз скидывает мокрую куртку на пол, следом летят тяжелые ботинки. Он поднимается на второй этаж, различая пламя камина из-за щели двери.        — Мы не можем сделать ей переливание, — грозный голос Поттера разносится по комнате. — Как ты себе это представляешь, Малфой? Мы не знаем её группу крови. У нас нет подручных материалов. Мы не врачи!        — Ты, гоблин, вообще видел её губы, Поттер?       Блейз приоткрывает дверь, и шестеро усталых лиц поворачиваются к нему. Панси привстает с кровати Грейнджер, рывком обнимая его.       — Мерлин, живой!       — К несчастью, — чмокает губами Блейз. — Говорят, ты тут рвёшь и мечешь, радость моя.       — Ты в порядке? — обеспокоенно спрашивает Драко, оглядывая его. — Где ты был?       — В полном. Да, заблудился. Ничего особого. Пошатался на пляже.       На лице Драко разглаживается складка, и он сдержанно кивает, переводя яростный взгляд на Поттера, стуча фалангой пальца по изголовью кровати.       — Лонгботтом нашел всё, что нужно, в лаборатории. Остался только шприц!       У Драко на щеке растянут красный воспаленный шрам. Он в темных разводах от макушки до пят, как и каждый в комнате. Что, Мерлиновы яйца, произошло, пока он гонялся за жутью в обличии Падмы?       Блейз переводит взгляд на Грейнджер, чья смуглая кожа кажется теперь пастельной. А губы у неё вправду как у мертвеца. Лицо на фоне густых коричневых кудрей выделяется белым ярким пятном. Мечется в постели и бредит. Лонгботтом крутит прозрачные трубки в руках, задумчиво оглядывая Поттера с Малфоем снизу. Каждая чёрточка лица напряжена, сидит и будто пытается разрешить одну из загадок Фламеля.       — Панси, раз ты можешь колдовать, могла бы вправить ей кость. Это дало бы нам время. Я бы приготовил зелье, чтоб проверить совместимость крови Гермионы с нашей. Для меня это раз плюнуть, я только недавно закончил его разработку. Всё равно без палочки ни у кого из нас, кроме тебя и Гермионы, не было магических всплесков.       — Почему мы не можем приготовить крововосполняющее, Невилл? — брови Поттера гнутся в озадаченной дуге.       — Нет всех ингредиентов, Поттер. Думай головой! — Малфой раздражённо вздыхает. — Думаешь, это не была наша первая мысль с патлатым?       — Дурацкое отсутствие магии, — одними губами произносит Панси, скукоживаясь в кольце собственных рук.       — Панси, какого гоблина ты возмущаешься? Ты, оказывается, колдуешь! — Блейз, с интересом осматривая зажатую подругу, замечает грязные разводы на руках и застывшую бурую глину на коленях, — Мне, блять, хоть кто-то может объяснить, почему эта… — он указывает на поганку Грейнджер, — без сознания? А вы все выглядите, будто побывали в ванной из навоза тролля. Что происходит?       — Оползень, — потирает ушибленный лоб Лонгботтом, тяжело вздыхая. — На горе. Кстати, к справке, мы на острове, Забини.       Земля, окружённая со всех сторон водой.       Трижды проклятый ад. Помощи не будет.       У Блейза вдруг сосет под ложечкой так, что хочется согнуться вдвое.       — Мы с Поттером убегали от волков, — Панси переводит взгляд на напрягшегося очкарика. — И я как бы... Убила их? Заклинанием или выбросом магии. Без понятия.       — Волки? Ещё волки?!        — Да. В этом время растяпа Грейнджер раскрошила ногу, — мрачно ставит заключительную точку Драко. — Я обрабатывал рану вручную.       — Гоблиновы подштанники! Это место буквально хочет сожрать нас! Не находите? — истерично восклицает Блейз, Малфой прикрывает уши в раздражении.       — Блейз, не ори, Салазар.       Он сбавляет тон:       — Я подумал, что это у меня мозги набекрень сегодня. Ладно, а что решили? Ты пробовала уже невербальное?       Панси отрицательно качает головой, теребя руки.       — Честно, я не уверена, что это сработает. После того, как Грейнджер согрела меня, у нее не получалась магия.       Грейнджер, будто услышав упоминание своей личности, ворочается в кровати, перекидывая голову туда-сюда. Блейз смотрит, как мрачнеет Драко, переводя на неё взгляд. Поттер беспокойно ерзает на месте, а Лонгботтом прикусывает потрескавшиеся губы.       — Откуда ты знаешь, сладость? Она же даже не пыталась, — замечает Блейз, стягивая мокрую рубашку с плеч. — Лично я не помню заклинания для стягивания глубоких ран, а вы?       — Вулнера санентура, — одновременно проговаривают Поттер с Драко. Поттер опускает глаза, а Драко сжимает челюсть. Ох уж эти неразрешимые довоенные конфликты.       — Эпискеи ещё подходит, нет? — в проём двери входит худая фигура Лавгуд, а за ней рыжая Уизли. Поттер хмурится, переводя взгляд на макушку. У Джиневры нет её медной гривы. — Иглу можно взять у ежа.       — Да, мы старались, этих засранцев тяжело вытаскивать! — бросает рыжая, садясь на колени у кровати Грейнджер и по привычке убирая пряди отсутствующих волос с лица.       — Прическа отличная, Джинни, — улыбается Лонгботтом.       — Спасибо, Невилл.       На пол приземляется колючее круглое нечто, и Блейз отпрыгивает. Вот же блять! Из чудища торчит тысяча игл, и оно меньше того, которого доставала Лавгуд на пляже.       — Ты гений, Луна! — восклицает Поттер, поднимая морского ублюдка. Лонгботтом поддакивает, и они оба рассматривают колкую массу.       — У морских ежей и вправду иглы всё равно что шприцы, — добавляет Лонгботтом, хватаясь за одну и ломая её. — Подойдёт!       — Ну и тварь, — вырывается у Панси презрительное. — Подальше держите от меня!       Она вскрикивает, когда Поттер проносит «морского ежа» над её головой.       — Я сказала, подальше!       Поттер издает что-то вроде сдавленного лая, вынося ежа из комнаты. Полоумная жмется к заколоченному окну, рассматривая приближающуюся ночь.       — Невилл, пойдем, я помогу тебе разжечь котел в лаборатории, надо начать готовить зелья, — бросает Поттер долговязому другу, и тот устало вздыхает, проходя за очкариком в проем. У выхода Лонгботтом оборачивается к Грейнджер, а после обращает вопрошающий взгляд к Панси. — Попытаешься?       Она закусывает губу, обхватив локти ладонями.        — Не надейся, что сработает, Лонгботтом.       Панси любит обламывать всех и вся, но, скорее всего, она просто не верит в себя. Как и всегда.       — Я пойду прокипячу бинты. Нет сил больше на это всё смотреть, — сдавленно шмыгает носом подруга, унося кучу окровавленных тряпок.       Уизли сжимает руки Гермионы, пока та беспокойно ворочает головой и издает мучительный стон. Блейз осматривает комнату в поисках бутылки. Дракл, ему бы не помешала пятирная порция огневиски сейчас. Нога отдает тупой болью, и он сжимает зубы.       — Температура. Мерлин, Гермиона! Надо немедленно унять жар, — Уизли вздыхает, присаживаясь вместе с Лавгуд около кровати. Полоумная с испугом отдергивает от плеча Грейнджер руку и пятится в угол комнаты.       — Почему? — Малфой садится рядом с рыжей, поправляя одеяло на коленях Грейнджер. — Что будет, если не сбивать, Уизли?       — Инфекция, — хрипло говорит Лавгуд из угла. — У неё инфекция. Так мало времени.       — Луна? — рыжая недоумённо приподнимает брови. — У нас час?       — У вас час.       — Пиздец… — губы Драко еле двигаются, кровь отливает от бледного лица.       — С чего это ты так уверена, Лавгуд? — вмешивается Блейз. — Ты была в отключке, пока они шлялись в горах.       — Я просто знаю, Блейз.       — Может тогда скажешь, как помочь Грейнджер? — ощетинивается Драко, хлопая руками по прутьям кровати. — Раз знаешь?       — У вас час, Драко.       — Час! Ты сдурела?       — Час, иначе Гермиона умрёт.       Блейз врезается плечом в плечо подошедшего Драко.        — Ты в себе, Лавгуд? Никто не может знать, когда Грейнджер умрёт.       — Спокойнее, Мерлин, Драко! Ты как всегда, — он обхватывает плечо друга, отворачивая от пташки Лавгуд. — Вопрос только в том, почему Лавгуд так лихо бросается словами.        — Просто знаю и всё.        — Да что за…       — Хватит! — рыкает рыжая, кидая яростный взгляд в их сторону. — Какая разница, час или день! Если мы не будем действовать, то исход один. Поэтому сейчас нам стоит все силы направить на её спасение.       — Не тебе командовать, Уизли! Никто тебя здесь спрашивал! — Драко потирает переносицу. Они сверлят друг друга взглядами. Блейзу хочется побыстрее смыться из комнаты.       — Она моя подруга, Малфой. Гермиона мне как сестра, — шипит рыжая. — А ты кто? Кретин, который издевался над ней в школе?       — Тот, кто не дал ей умереть. Что-то ваш дружок Лонгботтом не хотел промывать её голые кости, чуть в обморок не грохнулся.       — Одно бравое дело не делает тебя героем.       О нет. Уизли запустила отсчёт на навозной бомбе.       — Да иди ты, дура, — встаёт Драко с ног, — Кто ты вообще, чтобы судить? Ты давала показания против Панси, а Поттер знает об этом? Или ты предпочла промолчать? Сколько часов работы ему стоило добиться осудительного приговора Сивому. Ты чуть не похронила всё из-за своей ненависти!       — Не суй нос в не своё дело, Малфой.       — Да ты...       — Прекратите, дракл! Словно сварливые гномы, честное слово! — взрывается Блейз, вставая между ними. — Уизли, Драко чуть-чуть вышел из себя… Вы оба на нервах, поэтому сейчас тебе лучше пойти и охладить свою горячую лохматую голову. Сечёшь?       Он делает многозначительную паузу, прежде чем продолжить:       — Пожалуйста?       Лицо рыжей выражает недоверие, но Блейз не сдается, умоляюще сдвигая брови.       — Он прав, Джинни, — подает голос Полоумная, с кислой миной наблюдавшая за перепалкой. — Вам надо успокоиться.        Уизли смягчается, оборачиваясь на её голос.       — Что ж ты раньше не вмешалась, тронутая?       — Уизли, я обещаю. С нами Грейнджер будет в безопасности, честно, — молвит Блейз, давя на последний аргумент. — Давайте так. Дежурства. Сейчас Драко, а ты будешь следующая.       — Я не собираюсь уступать…       — Мерлин, друг, честно, замолчи! — Драко надувает верхнюю губу, складывая руки в замок. — Просто заткнись.       — Ладно, — бормочет рыжая, удаляясь ко входу. — Я скоро вернусь, помогу Гарри. Его, — указывает пальцем на Малфоя, — не хочу видеть тут.       — Договорились, — выдыхает Блейз. Он только что буквально обезвредил бомбу замедленного действия, залил её холодным азотом.       Они остаются с Драко один на один, и тот чешет щеку, обращая к нему красные глаза:       — Спасибо.       — Не за что, идиот, — хмыкает Забини. — Любишь лезть на рожон, слов нет.             Драко вздыхает, заламывая руки и обходя кругом комнату. Грейнджер издаёт очередной стон, и он дергается, переводя на нее стальной, жёсткий взгляд. Подходит, накладывает холодный бинт на лоб и садится на кровать, утыкаясь в ладони.        Блейз оборачивается на странный голос Лавгуд. Он уже и забыл, что она стоит у окна.       — Я бы тоже хотела друга, как ты, Блейз. Пойдём поищем со мной в кладовке что-то вроде «Укрепляющего раствора». В записях Гермионы его нет, но, может, всё же найдём?       — Нафиг, Полоумная? — в его голосе больше удивления, чем недовольства. — Сам справлюсь с этим. Ты лучше иди помоги Уизли успокоиться. У тебя вроде как есть заговоры давления.       Она качает головой, поднимая брови и сжимая губы:       — Не справишься.       Да что же за до больного безумная девка? Он пойдёт и скажет ей это. Прямо сейчас.       Последнее, что видит Блейз, выходя из комнаты, — Драко, прижимающий ладонь ко лбу Грейнджер, отводя мокрые кудри с висков.

После пробуждения прошло: 3 дня 18 часов 20 минут

      Изо рта Грейнджер вырывается хриплый стон, и она со всей силой сжимает ткань одеяла. Её кожа цвета серой моли, и от этого у Драко крошатся позвонки. Дракл, если Лавгуд права, и у них всего час. Когда ты близок смерти, час — это всё равно что секунда. Ничтожно мало.       Сейчас десять вечера тридцать минут, в одиннадцать Грейнджер уйдёт.       Что можно успеть за час?       За час можно списать конспект зелий, посмотреть полфильма, нарисовать пол-эскиза. Заключить сделку, продать товар. За час люди завтракают, аппарируют в другую страну, заделывают ребёнка. Иногда за час человек может изменить всю свою жизнь. Но что может сделать Драко?       Ничего. Только сидеть и наблюдать, как Грейнджер ворочается в мучениях. Он не умеет готовить зелья, а тепло невербальной магии не жжёт руки. Беспомощный, бесполезный волшебник.       Его час — это дорога из кольев. И ступать он готов по ней бесконечно.       За час догорит принесённая Панси свеча, а вместе с ней Грейнджер. Затухнет, сгорит как зажжённая спичка. Быстро и незаметно.       Драко в рот засунули крюк, а теперь тащат изо всей силы. Из самого сердца, проламывая ребра и разрывая сухожилия.       Драко не любит думать о смерти, но смерть постоянно швыряется вокруг его тела. Поджидая, когда же он оступится. Забирая тех, с кем он хочет стать ближе. Крадёт ощущения радости, не давая пожать счастью руку. А, может, его руку оторвало до плеча от рождения?       Забить бы дуру-смерть ногами, отогнать, приструнить. Всё, что угодно, лишь бы Грейнджер продолжала дышать. Время утекает сквозь пальцы: Панси не может вытолкнуть исцеляющее, бинты краснеют, наливаются бордовыми каплями. А у Драко в голове всё крутится «Живи, Грейнджер, живиживиживи».       Его непутёвая подруга-предательница замирает в проходе в нерешительности.       — Я, — закусывает губу, цепляясь за ручку. — Я принесла тебе чай.       — Ты умеешь заваривать чай?       — А что тебя так удивляет? Поттер показал, ничего сложного.       Усмешка растягивает губы.       — Ладно, — бормочет Драко, принимая чашку. — Надеюсь, я не буду мучиться от отравления.       — Идиот.       Панси подходит и передаёт ему чашку.       — Кто бы мог подумать, да? — говорит она, облокотившись о комод. — Застрять вот так с этими оболтусами посреди острова. Шутка в стиле обозлённого полтергейста.       Драко молча кивает, прижимая пальцы к фарфору ближе, давая им нагреться до боли. Пэнс присаживается на край кровати, прижимаясь к его плечу.       — Кто бы мог подумать, — вторит он, рассматривая острые косточки на запястьях Грейнджер.       Кто бы мог подумать, что он будет убиваться по Грейнджер, пока та в шаге от смерти. Драко и сам никогда представить не мог. Но вот он тут, отчаянно смотрит, как Грейнджер сереет с каждой секундой. Драклов оползень, драклов остров.       — Может, попробовать ещё раз? — осторожно спрашивает Панси. — Я просто… Давай я попробую еще раз.       Драко кусает изнутри щеку, поджимая губы.       — Панс, не в обиду, но ты правда думаешь, что на девятый раз получится?       — Нет, но она, — Паркинсон кивает на Грейнджер. — Я думаю, не получится. Но была б на моем месте Грейнджер, она… Она бы билась до последнего.       И вправду, Грейнджер стояла бы до последнего, несмотря на боль и страх. По-хорошему с отбитыми долями мозга. Их хватило на полчаса. Поттер с Лонгботтомом варят зелье, а Лавгуд с Блейзом ушли в поисках лекарства. Слава Мерлину, нет Уизли, от нее у Драко раскалывается голова.        — Да уж, — вздыхает Малфой, ставя чашку на пол. — Почему нет?       — Отлично, — Панси закидывает ногу на ногу. Он оборачивается, убирая одеяло с ноги Грейнджер. Простыни влажные от горячего тела — она в лихорадке. Паркинсон тут же прижимает ладонь к лицу, морщась.       — Мерлинова борода, — выдыхает она. — Я никак не могу привыкнуть.       — Если бы я даже каждый день видел этот отврат, всё равно б не смог. Даже тогда, с таким редко сталкиваешься…       — Да… Зачем только мы пошли в этот грёбаный лес? — шепчет Панси раздражённо, — Ужасная была идея. Так, давай начнём.       Она кладёт две руки вокруг рваной раны Грейнджер, и та дёргается в ответ.        — Я без понятия, как Грейнджер согрела меня, когда нашла. Надо как-то вытолкнуть магию.        — Ты должна хотеть этого, Пэнс. Помочь. Сильнее всего. Так по крайней мере лечат целители. Чистое желание отдать часть своей магии, глаз за глаз.       Она тяжело вздыхает, качая головой:       — Как можно хотеть этого, когда я хочу спасти только себя?       Малфой пожимает плечами.       — Мучаюсь тем же вопросом.        — Драко, — Панси закусывает губы, бегая глазами по комнате. — Почему ты здесь? Нет, честно, я знаю, Блейз любит нести всякую дурь. Но он сказал мне… Это всё-таки правда?       — Я хочу, чтоб она жила. И я даже себе не могу объяснить, почему так сильно. Это выворачивает меня изнутри, понимаешь?       — Нет.       Мерлин, если бы он сам знал ответ на этот долбанутый вопрос. Он раздражённо сжимает челюсти, пытаясь не разбираться.        — Это так важно сейчас?       — Я пытаюсь найти мотивацию! Не заводись.        Он вздыхает, убирая челку с лица, облокотившись на колени.       — Я просто… Я всегда был неравнод... Эм, после войны я позволил себе думать, что могу стать счастливым. Короткая, крошечная передышка. Всё налаживалось, и Грейнджер, она… Я не знаю, как это объяснить. А здесь всё как-будто увеличилось втрое, гиперболизировалось.       Панси пронзительно смотрит на него. Драко с тяжелым вздохом продолжает:       — Помнишь, как-то летом мы сбежали из поместья? Нам было лет четырнадцать или около того.       — В тот раз, когда твои родители уехали к Булстроудам на приём? Ага. Мы ещё забрели в магловскую часть Лондона, и ты скупил все карандаши в этом малярном магазине. Мипси с ума сошла, пока тащила их в поместье. А Блейз уронил тушь, продавец-магл кричал на нас.       — Художественном, Панси.       — Велика разница.       — Люциус разнёс всё Бомбардой сразу же, как я пришёл, — его голос надрывается.       — Люциус ещё тот засранец, Драко. Помню, он запретил тебе видеться с нами на месяц. Ещё и летом! Но у тебя были перья, нет? Палочка?       — Были, — Малфой делает паузу, хмурясь. — Но это не то. Совсем.       — И-и-и? — выжидательно тянет подруга.       — Вот, Грейнджер — она как пачка этих грёбаных карандашей. Я даже не успел взять их в руки, а грифели уже разнесены в щепки.       — Пачка карандашей, серьёзно? — переспрашивает Панси, усмехаясь.       Малфой кивает, и Панси сжимает голень Грейнджер.       — Только никогда не говори ей это, Мерлин. Звучит отстойно.       — Кто бы говорил, — рыкает Драко в ответ. — Я всего лишь пытаюсь объяснить!       — Невозможно понять твои романтические метафоры, однако я постаралась.       — Я не пытался сделать их романтическими.       — Да-да, Драко. Переведу на человеческий с твоего: «пачка карандашей» иначе «х​​очу Грейнджер». Кодовое слово теперь для Грейнджер — «пачка карандашей».       — Ты будешь пробовать или нет? — Малфой сжимает губы, резко дёргая головой.       — Мерлин, до чего я докатилась. По собственной воле лечу «пачку карандашей». Что не сделаешь для влюблённого придурка-друга…       — Паркинсон! — предупредительно рычит Драко, — Это не влюблённость! Это просто, — он машет руками перед лицом. — Не знаю. Это остров.       — Да-да. Хорошо, не влюблён. Успокойся только, ты поэтому весь на нервах? Тебя колотит от мысли, что она может умереть.       — Она, — медлит Драко, поправляя одеяло у бёдер Грейнджер, — не умрёт. Ты поняла меня?       — Поняла.       — Вот и отлично.       Он пообещал ей.       Панси сосредотачивается, сжимая горячую смуглую кожу. Внутри Драко раскручиваются лопасти надежды.       Что вообще такое любовь? Любви не существует, так ведь? Правда?       Любят тех, кто спасает детей, закрывших глаза.       Подруга сосредоточенно хмурится, повторяя слова снова и снова.        — Что-нибудь чувствуешь? — Драко наблюдает за её напряженными руками. — Тепло, холод, боль?       — Драко, — выдыхает она. — просто молчи.       Она содрогается всем телом, напрягаясь. В середине лба залегает глубокая складка, и он слышит каждый свой вдох. Оглушительно больно. Лучше б он разучился дышать. Секунды тянутся так медленно, словно часы. От рук Паркинсон начинает ползти еле заметное золотое сияние, и она широко раскрывает глаза, таращась на него.       — Мерлин, Драко, — шепчет она. — Это так странно… Я… Вау…       — Получается, — он боится сказать лишнее слово, вдруг прервет её. — Да! У тебя вышло, Панси.       — Я просто подумала, — Паркинсон качает головой. — Подумала о боли… Как может быть горько, когда теряешь кого-то дорогого. Ты и сам знаешь, нет?       — Не уверен, — Драко мнет суставы, сжимая челюсти. — После смерти отца меня накрыло облегчение.       — А если бы умерла Нарцисса? — в ответ Малфой угрюмо молчит.       — Мне бы не хотелось, чтобы ты это испытал, — поджимает губы Панси. — Знаешь, как говорят? От любой болезни есть два лекарства: магия и любовь. Раньше я никогда…       — Какого дракла ты повторяешься… Любовь не может спасти от Авады, Панс. С какого момента ты подалась в оптимисты? Я что-то упустил? Или это чай с Поттером на тебя так повлиял?       — Не знаю, — раздражённо ворчит она. — Но это… — она делает показательное движение рукой, — возможно только благодаря тому, что ты мне дорог. Забавно, да? Кто бы мог подумать, что жизнь Грейнджер будет зависеть от нашей дружбы?       — Обхохочешься.       Выглядывающая кость Грейнджер встает на место, кожа вокруг затягивается, и на сердце Драко теплеет. Панси завороженно смотрит на руки, двигая пальцами в сетке золотого сияния. Магия — Драко хочется протянуть руки и окунуться в её волны. Он так давно не ощущал тепла волшебства.       Грейнджер вдруг начинает часто дышать, открывая глаза, и Драко дает знак Панси остановиться. Слабый голос отдает по вискам.       — Гарри, Рон… где я? Я… Почему я…       Она привстает на кровати, скидывая одеяло с влажного тела и начиная ворочаться.       — Всё хорошо, Грейнджер, — отвечает Малфой, аккуратно прижимая её грудь обратно. Она морщит нос, поддаваясь и издавая стон. — С тобой всё хорошо.       Стрелка часов ударяет десять пятьдесят пять. В дверь заглядывают Поттер и Лонгботтом с кучей склянок в руках, и Драко с облегчением выдыхает.

После пробуждения прошло: 3 дня 18 часов 25 минут

      Блейз уже полчаса смотрит, как Полумна бродит между полок. Он шаркает ногами по полу, усыпанному песком, издавая противный скрипящий звук. Блейз ненавидит ожидание, кто бы только знал как. Через минуту его терпению приходит конец, и он резко бросает в хрупкую спину:       — Тут нет умиротворяющего бальзама, Лавгуд. Хватит там шляться, пошли обратно.       — Ещё пять минут.       — Ты говорила это пятнадцать минут назад, чудила.       Она ничего не отвечает ему, и Блейз раздражённо стонет, надувая губы и глубоко вдыхая. Сколько можно.        — Нашла, да, — уверенно хмыкает Лавгуд. — Как раз то самое. Должно помочь.       — Ну, наконец-то, то самое — это то, что нам нужно, или то, что ты себе навоображала?       Лавгуд подходит к нему, покручивая тёмный флакон в руке. Она улыбается своей страннейшей улыбкой, и, хлопая его по плечу, отдаёт зелье.       — Бальзам? — Блейз читает название, а после перечитывает ещё раз. — Что…       На бирке красуется «Обезболивающий эликсир, применять при сильных травмах, вызванных последствием тёмной магии».       — Лавгуд, какого, радость моя..?       Он поднимает голову, собираясь добить её вопросами. Полоумной в комнате и след простыл. Дракл.