Прометеус

      У детей, что никогда не видели мира, и у детей, что никогда не знали войны, разные представления о справедливости.       Гарри из первой группы. Он надеется, что его дети будут из второй. Конечно же, он всегда знал, что любая победа не может обойтись без потерь. Гарри всегда был готов положить на алтарь свою жизнь. Не готов он к пришедшему осознанию — это не играет большой роли в новом мире. И от этого Гарри хочется заавадить себя. Где уж тут искать адекватную справедливость? Одно сплошное, горчащее на языке разочарование.       Гарри считает себя вполне спокойным и сдержанным человеком, если дело не касается ситуаций, в которых случается высшая степень несправедливости. В такие моменты он не может дышать от гнева, чувствуя, как клещи ярости всасываются в мысли, отравляя их.       В первый раз Дадли и его шайка избивают одноклассника. Один из них подходит и, дергая Гарри за волосы, объявляет: «У тебя есть возможность уйти, Поттер. Беги, иначе сдохнешь». И, конечно же, он остаётся, старается помочь, получая огромный фиолетовый фингал и вывих плеча. Петунья орёт на него весь вечер, не понимая, почему он не исчез, раз у него был выбор. Не то, чтобы ей есть дело: просто после проделок Дадли тётке не хочется разбираться в кабинете директора ёще и с ним.       Он отвергает рукопожатие Малфоя, забирает тело Седрика и решается на спасение Клювокрыла, потому что так правильно. Так надо. По этой же причине позволяет Рону уничтожить крестраж, спасает слизня Малфоя из Выручай-комнаты и идёт к Лорду по запретному лесу. Все его действия всегда продиктованы стремлением поддержать равновесие, оставляя виноватых ни с чем, а уязвлённых с компенсацией.       Когда Добби умирает на его руках, Гарри чувствует вину: никто и никогда не должен умирать за него, если у него есть выбор. Это несправедливо и слишком больно. Это его прерогатива — жертвовать жизнью ради другого.       Собственная смерть вполне укладывается в его жизненные принципы.       Насколько справедливо убивать ради победы? Гарри уверен — дорога к даже самой благородной цели не должна быть вымощена кровопролитием. За всю войну он посылает смертельное заклятие всего один раз — в человека, которого ненавидел всю свою жизнь.       Гарри верен себе, даже когда ярость от очередной стычки с Пожирателями мешает соображать здраво, а рука непроизвольно поднимает палочку в агрессивном жесте. Не убивать, а быть убитым. Это то, что он предпочёл, если бы не было выхода. И когда Дамблдор сообщает Снейпу, что иного выхода никогда и не было, Гарри смиряется и расправляет грудь, готовый нести этот тяжёлый груз с гордостью.       В этом нет ничего геройского или достойного — Гарри с рождения чувствует ярость из-за насилия и жгучее желание обменять свою жизнь при необходимости, ибо в глубине сердца уверен: ценность его жизни несоизмеримо мала по сравнению с ценой всеобщего счастья.       Обычно Гарри подавляет злость на мелкие неприятности и невзгоды, зная, что его гнев не принесёт ничего хорошего, а цель спасти мир не терпит импульсивной горячки, которая иногда охватывает с головой. Всё должно быть в равновесии. Никаких перекосов весов, и каждый человек будет счастлив. Он формирует свой свод правил — принципы Гарри Поттера.       Идеального мира без жертв не существует. Мир всегда несправедлив.       Счастье достигается через большие страдания.       Правильные поступки часто порождают неправильные последствия, а неправильные —       добро. Всё равно следует поступать правильно.       Твоя жизнь ничтожна в сравнении с благополучиев миллионов.       От войны не убежать, можно только приютить её в себе и закрыть на ключ.       Гарри счастлив отдать свою жизнь за свет, который озаряет мир в улыбках его друзей и тёплых объятиях Джинни.       Умереть под прохладными ступнями Лорда — безупречная, счастливая честность. Один пункт из его списка заветов, как стоит вести себя Гарри Поттеру. В его сознании это правильно: умираешь ты, а не твой друг, сосед или случайный прохожий на улице. Это и есть самая настоящая справедливость, кристальная и чистая, нужная каждому. Никакого тебе цель-оправдывает-средства или другого эгоистичного бреда.       После победы он месяцы не выходит из дома на площади Гриммо, пьёт литрами успокоительные зелья, наблюдая, как небо покрывает осенняя седина. Сцена кончины змеи постоянно крутится в голове — он разбирает её до мельчайших деталей снова и снова. Он выжил, и осознание сего факта заставляет трястись от страха. А ведь Гарри уже давно ничего не боится.       Больше комом в горле не стоит вопрос выживания волшебного общества, и Гарри надеется, что вскоре мир перестанет расшатываться от ураганных новостей.       Газеты трубят о новом правительстве, превращают факты биографии его друзей в мифы, а слухи — в истины. Отошедшее от потрясения магическое общество начинает искать виноватых и восхвалять победителей. Руины Хогвартса восстанавливаются, а в здание Министерства Магии возвращаются служащие. Каждый маг рад ему, каждый друг благодарен. Девушка согласилась выйти замуж, лучший друг и подруга съехались, а в мыслях Гарри один и тот же назойливый вопрос: а что, чёрт возьми, дальше? Он жив и здоров, но как жить дальше?       На автомате пытаясь заткнуть вопящие мысли, два раза в неделю Гарри тренируется в Норе, когда навещает Тедди. Тот уже научился менять цвет глаз и знает целых двадцать слов. Сложные защитные, стазисные и боевые заклинания получаются всё лучше и отвлекают от нахлынувшей меланхолии. Вскоре к нему присоединяется Рон. Мини-дуэли, на которых они истязают друг друга, выкашивают полсада миссис Уизли. У Гарри появляется хобби, он составляет списки убитых: монотонная писанина успокаивает, не давая возвращаться мыслями к всплывающему тут и там вопросу, сжимающему прессом виски.       Но он не исчезает и продолжает стучаться в закрытые двери его сознания.       Что дальше? Что дальше?       «Дальше нужно жить», — улыбается ему Гермиона, поправляя его бабочку перед выходом в зал, заполненный гостями. У него свадьба, и Гермиона, как всегда, переводит тему, когда разговор касается войны. Хотя его лучшая подруга и стала более хладнокровной после пережитого, она всё ещё остаётся сочувствующей и абсолютно не приемлет давление или силу кулака. В этом она всё та же, и, может быть, поэтому они всё ещё друзья, а не просто знакомые.       Гарри поправляет очки, осматривая себя в зеркале, и выходит в зал, замирая, когда сверкающая смущёнными глазами Джинни показывается из-за угла в белом воздушном платье. Сегодня он должен получить то, о чём мечтал с пятого курса — долгожданное спокойствие.       Правда, когда привык к погоне, тебя не могут удовлетворить тихие гавани. В этом и проблема: он не умеет и не знает, как это — «спокойно жить». Может, Гермиона ему объяснит? Может, у неё есть подробный конспект? Инструкция с пунктами? Гарри удивляется каждый раз, когда застает её взлохмаченную голову за приготовлением очередного целебного зелья. Как она это делает? В конце концов, ей должно быть ещё тяжелее, чем ему, после всех часов, проведённых в Мунго…       Его свод правил больше не работает. Устарел, изжил себя и обветшал.       Правильным было положить конец войне, но, к его стыду, иногда ему хочется вернуться обратно. Война — самый предвзятый и уродливый смерч, сметающий любую правду на своём пути. Но почему на поле битвы он чувствовал себя как рыба в воде? Успокаивающий бальзам сражений его души — вина вперемешку с адреналином.       На войне не было рассеянного взгляда Джинни после медового месяца, замыкающегося всё глубже в себе Рона или бесконечной вереницы похорон. Римус Люпин, Тонкс, Грюм, Фред, Снейп, Колин — сколько ещё раз он будет бросать горсть земли на украшенный каллами гроб? Не было докучающих интервью, пошлых приёмов и биографий, вышедших без его разрешения. Не было тысячи чувств, разрывающих на тысячи кусков плоть. Сотни слетающих голов и молчаливое насилие, прекратить которое — твоя миссия. Ярость от неудач, вдохновение от побед.       Что в голове, раз ты жаждешь вернуться в место, где для тебя отсутствуют нормальные моральные категории? Это неправильно. Ты, что, совсем идиот?       Сейчас угрозы больше нет, как и затаившейся в завтрашнем дне беды. Шрам перестал болеть, а видения Лорда не контролируют его сны.       Одни сводки об облавах на бывших пожирателей — там и тут. Мизерные знаки.       Сообщения об обнаруженных пропавших. Списки бывших одноклассников с зелёного факультета, превращающиеся в некрологи каждые три дня. Списки новых убитых волшебников сбежавшими виновными. Смерти не заканчиваются с победой, они нарастают и распространяются, как зараза. Гарри ожидал другого, но ожидания не всегда оправдываются.       Кингсли пообещал честный суд каждому виноватому, а Гарри поверил. Возможно, зря, но сейчас уже ничего не изменишь.       Некрологов становится почти столько же, сколько убитых на войне. В газетах ни одного слова о процессах, но Гарри решает — это больше не его проблема. Он спас волшебную популяцию и больше никому ничего не должен.       Гарри больше не бежит — Гарри ровно и твёрдо стоит на земле. Тогда почему ему до одури страшно? Почему невыносимо хочется назад? И каждый новый выпуск «Пророка» заставляет сдерживаться, чтобы не разорвать его на части?       Счастье, любовь, карьера, семья — от каждого пункта прошибает холодный пот. Приз, который настолько ярко сиял на Олимпе, попадает в руки и тут же теряет свою ценность. И он в полном недоумении продолжает пить успокоительные, стараясь найти утерянный смысл и снова жить. Не как избранный или герой, а как простой волшебник.       Надо стараться «жить».       Через полгода до Гарри доходит: обычная жизнь его не устраивает. Под рёбрами клокочет годами подавленная злость. На преждевременную смерть родителей, убитого Сириуса, сироту Тедди, измазанную в зельях Гермиону и странное поведение Джинни (чёрт бы побрал эти теплицы!). Где та жизнерадостная девчонка, в которую он был влюблён на шестом курсе?       Сейчас его жена напоминает тряпичную куклу с выколотыми глазами. И единственное слово, которое Гарри может подобрать для описания их отношений — пиздец, полная и абсолютная катастрофа.       Он бесится из-за того, что он всегда один и все самые близкие люди заняты своими проблемами. Даже Рон теперь предпочитает пить в одиночестве в кабаках, а не тренироваться с ним. Почему мир настолько несправедлив к нему, когда он старается не перегибать палку и восстановить равновесие?       Гнев — идеально выдрессированное дикое животное, чьи вожжи Гарри, наконец, отпускает. Забитая ярость поднимается на дыбы, пускаясь галопом в новый послевоенный мир. Он открывает замок, и война впрыскиваются в его вены наркотиком.       Справедливость для Гарри, когда ему восемнадцать, основана на этом монстре. Это мир, где убийца его родителей мертв, а преступники закованы в Азкабане. Ему кажется, что раз один гештальт закрыт, то и второй должен быть тоже. Когда ему предоставляется такая возможность, внутреннее чудовище скалит зубы в предвкушении и рокочет под кожей.       Контракт в кабинете Кингсли на службу в Аврорате опускается на колени. Он плечом чувствует плечо Рона, пока тот ставит свою подпись.       Гарри задумчиво вертит листок в руках, гадая, насколько это поможет ему разобраться в собственной ситуации. На его решение Гермиона отреагировала тихо-негативно, сказав, что аврорат — это последнее место, куда бы ему стоило возвращаться. С Роном же Гермиона основательно повздорила, но всё улеглось, когда тот пообещал, что это временная мера, пока они не найдут убийцу Фреда.       В министерстве пахнет влажной бумагой и чернилами, а отстроенные Лордом сооружения до сих пор возвышаются неуместностью на каждом этаже. Могли бы и ускориться в их уничтожении, раз Министерство возобновило работу. Гарри никогда не понимал, как можно сохранять позорные памятники, от которых стынет кровь в жилах.       Ложка министра оставляет воронку в мутной чайной воде, и Кингсли кладёт папку бумаг на стол.       — Мистер Поттер, Мистер Уизли, у меня для вас предложение.       Рон расковыривает заусенец на пальце до крови и поднимает на него глаза:       — И какое же?       — Не поможете нам кое с чем? Нужна ваша поддержка.       — Нам? — с удивлением спрашивает Гарри. Из темноты выглядывает с иголочки одетый мужчина. На нём щегольские туфли из драконьей кожи и выглаженный костюм под тяжёлой бархатной мантией. На руке волшебные часы, украшенные рубиновыми каплями. Гарри расправляет плечи в толстовке, убирая руки в передний карман.       — Рад познакомиться, мистер Поттер, мистер Уизли, — кивает он Рону, цокает языком, и его иглы-глаза возвращаются к Гарри. — Я глава аврората и генерал магических военных сил, расследую военные преступления. Лаврентий Сенека.       Он протягивает ему руку, и Гарри сжимает её изо всех сил. Внутри рождается нехорошее предчувствие — этот человек ему не нравится.       — Дела военных преступников со всей беспристрастностью мы стараемся подтолкнуть в суд и привести все возможные доказательства, так-то. Нам с министром показалось, что вы могли бы быть заинтересованы в том, чтобы довести максимальное количество дел до суда. Дело в том, что магическое сообщество по опросам считает, что вы вправе вести данное расследование. А вас, мистер Поттер, пророчит на моё место.       — Я согласен, — нетерпеливо выдаёт Рон, стоит незнакомцу закончить.       Гарри медлит, разглядывая суетного, посматривающего на часы генерала:       — Есть одно условие.       — Гарри? — Рон поднимает брови в немом вопросе.       Кингсли поворачивается на него с недоуменным лицом:       — Гарри, вы же знаете, за вашу помощь…       — Мне нужна каждая анкета из этой папки и доступ ко всем источникам информации, — с каменным лицом Гарри указывает на бумаги. — Разрешение в каждый отдел Министерства. В каждый угол, в каждую библиотеку. Бессрочное.       — Вы просите невозможного, мистер Поттер, — из-под сомкнутых губ генерала раздается шипение.       — А вы, генерал, забываете, из-за кого до сих пор занимаете свой пост, а не отдыхаете с инферналами, — Гарри вскидывает голову в его сторону. — Ещё я хочу свой собственный отряд и полную независимость от командующих в Аврорате.       — Сенека, — министр предупреждающе поднимает руку, прерывая начинающиеся возражения. — Как пожелаете, Гарри. Всё будет сделано уже завтра, если вы всё же решите присоединиться к данной кампании. Мистер Уизли, а что насчет мисс Грейнджер?       Гарри в голос смеётся, не удержавшись, закидывая голову. Вот же наивные простаки.       — К сожалению, она скорее всего будет против нашего соглашения, — грудная клетка Рона высоко вздымается из-за тяжёлого вздоха. — Гермиона не разделяет наших с Гарри взглядов.       Двое мужчин переглядываются, пока у Сенеки не вырывается напряжённое:       — Она может стать потенциальной проблемой?       — Придержите язык, генерал. Всё же говорите о героине войны, — злым голосом обрывает его Гарри. — Бруствер, если выполните все мои условия, Гермиона поможет вам с послевоенным процессом, но вовлечена будет только через наше представительство.       Он сминает контракт, заталкивая его в карман штанов.       — Согласие в случае исполнения условий сделки пришлю завтра. И, — Гарри останавливается, задевая ребром ладони стекло плавающего в воздухе светильника. — Снесите уже эту отвратительную скульптуру в главном зале.       Кингсли выполняет обещанное, и Гарри, чиркнув пером по бумаге, отдаёт письмо новой сове. У неё рыжий окрас и кривоватые глаза, и темпераментом на Буклю она не похожа. От этого Гарри расстраивается, но, как-никак, прошлое должно быть забыто.       Он две недели готовится к работе, перечитывая уголовный кодекс и все решения суда за последний год. Процент оправдательных приговоров настолько мал, что Гарри кажется: это невозможный успех.       Выходя на службу, он и не подозревает, что путь его прозрения откроется с утреннего доклада о сбежавшем пожирателе. В его отряде шесть человек: Рон, переведенный Дин Томас, Симус и двое незнакомых ему волшебников постарше, Лола и Марк. В его кабинете на пятом уровне непривычно пусто, и Гарри приходит в голову перенести сюда старую мебель Регулуса и несколько тихих портретов. Сердце Гарри сжимается от удовлетворения, когда на входе он не обнаруживает каменного изваяния — Кингсли все же сдержал слово.       Серебряная крыса, патронус Сенеки, передаёт им координаты точки аппарации, после того как Гарри знакомится с новенькими. Он ожидал, что первый день в аврорате будет намного более спокойным. Всем отрядом они поочередно перемещаются на пустую утреннюю Пикадилли и входят через каменную волшебную стену в готический особняк. Из-за двери слышится неразборчивый шум, Гарри входит первым, а затем его «солдаты» вжимаются шеренгой в стену. Перед его глазами плачущая Флора Кэрроу загибается в углу, пока Сенека пинает её ногой в живот. Её испуганное лицо украшают лиловые подтеки, а губа раскроена двумя глубокими порезами. Гарри часто видел их у Чёрного озера с сестрой за книгами, когда погода позволяла устраивать пикники в Хогвартсе.       — Говори, идиотка, — орёт генерал, приседая над скрючившимся телом. — Это твоя сестра убила Майкла Маккензи? Это она сделала? Где она?       — Я не знаю, — испуганный голос девушки дрожит, когда мощная рука даёт ей пощечину. — Я не… Я не видела её с окончания битвы за Хогвартс.       — Я найду её, и вы обе сдохнете в Азкабане. Слышишь меня? Поэтому скажи сейчас, и, может быть, суд сжалится над тобой. Вы планировали это вместе?       Из груди Кэрроу вырываются рыдания, и она поперхивается кровью, прижимая руку к животу:       — Я не знаю! Я ничего не делала!       — Дрянь, говори немедленно! — часы Сенеки трескаются, когда он поднимает голову девушки за волосы, ударяя об стену. — Ты убила Майкла Маккензи?       Авроры отводят глаза, когда генерал просит тучного коротышку дать ему нож. Гарри вздрагивает, оглядываясь на обеспокоенные глаза Рона и сглатывающего Симуса. Тело жжёт от просыпающегося животного гнева. Гарри сжимает кулаки, набирая в грудь больше воздуха.       Плечи девушки содрогаются, а огромные глаза осматривают нож, замерший у её лица. Гарри он кажется смутно знакомым, будто бы он уже где-то видел вертлявую ручку раньше.       — Видишь этот клинок, девочка? От него не заживают раны. Один из ваших использовал его на нечистокровном волшебнике. Говори, — генерал улыбается, делая надрез на скуле Кэрроу. — Иначе я изрежу каждый сантиметр кожи на твоем лице.       Неужели он… Неужели он использует нож Беллатрисы при допросах? Какого, чёрт возьми?!       Порез становится глубже, а из глаз девушки катятся градом слёзы. Капля крови стекает струйкой на шею, когда Сенека отворачивает её лицо грубым жестом.       — Это ты убила Майкла Маккензи? — шепчет он ей на ухо почти нежно. — Признайся, девочка, и, я обещаю, всё закончится.       Она уныло молчит. Гарри замирает, когда её увлажнившиеся глаза обращаются к нему. Ему хочется, чтобы она продолжала молчать. Так бы поступил он.       Грохочущий бас Лаврентия разрезает тишину. Он трясёт её за плечи, отбрасывая нож в сторону и ударяя маленькую голову об стену:       — Это ты сделала?       Голос девушки истерически прерывается. Она хватается за голову, сворачиваясь в калач:       — Да, я! Я! Только прошу, прекратите! Я больше не вынесу.       — Умничка, — с усмешкой произносит генерал, обращаясь к секретарю. — Записал показания?       Худой мальчишка кивает, рисуя руны палочкой. Генерал поднимает нож, приближаясь к сбежавшей, и нацеливается ей в лоб, поднимая слабое и заплывшее лицо. Гарри чувствует, как полумесяцы ногтей оставляют углубления в ладонях. За секунду без одной мысли его руки прорываются вверх и останавливают Сенеку. Глаза генерала сочатся яростью, когда он обращает на него взгляд, надавливая всем весом на его ладонь. Гарри не отпускает руку, сжимая запястье до синяков.       — Напомню вам, Сенека, что магическим законом установлена презумпция невиновности до суда и защита от пыток в процессе дознавания. Только суд имеет право решать, виновна она или нет, несмотря на её чистосердечное, — он прищуривает глаза и делает заключительный выпад. — Если тронете её, я доложу о вас Кингсли!       Сенека убирает нож от лица и выдергивает руку из хватки Гарри, отряхивая испачканный пылью пиджак. Он поджимает нижнюю губу и резко отворачивается.       — Не думал, что вы такой трус, Поттер.       Отряд Сенеки выходит из комнаты, и Гарри смотрит на израненное тело-комок, вжимающееся в стену.       — Лола и Марк, соберите все документы, касающиеся её дела. Дин, Симус, отведите её в Министерство и сделайте всё, что требуется!       Взлохмаченный Дин обращает взгляд к смиренному Симусу, и они одновременно спрашивают:       — А что требуется?       Гарри пораженно смотрит на них.        — Как что? Вы, что, никогда не делали этого с обвиняемыми раньше?       Симус пожимает плечами, надувая губы от смятения:       — Обычно мы доставляем их в камеру Азкабана, пока не случится суд. Сенека сдаёт все документы Визенгамоту день в день.       — То есть вы не проверяете их палочки, не выписываете ордер на применение сыворотки правды и проверки памяти у комиссии? Азкабан? У нас же есть специальные камеры в аврорате для обвиняемых.       — Сенека приказал запечатать их, — кашляет Дин в кулак, отводя взгляд.       — А зачем это всё? — хмурится Симус. — Все и так знают, что они виновны.       «Катастрофа», — проносится в голове Гарри, когда он чётко выговаривает:       — Итак, теперь придётся делать всё по инструкции, ибо, дракл, это ваша обязанность!       — Ладно, Гарри, спокойнее, — пищит Дин, поднимая руки. — Мы тебя поняли.       Девушка кашляет, отхаркивая сгустки крови, когда Симус поднимает её на руки. Один глаз заплыл и налился вязкой кровью. Рон остаётся с ним, пока Гарри в недоумении пытается осмыслить произошедшее под звуки удаляющихся шагов.       — Зачем ты это сделал, Гарри? — шёпот Рона полон недоумения и срывается на обвиняющий тон к концу. — Разве ты не считаешь, что это она убила того парня? Разве эти скоты достойны нормального отношения?       — Всё намного сложнее, Рон, — почти утыкаясь подбородком в грудь, произносит Гарри. — Виновата она или нет — решать не нам. Каждый человек достоин справедливого суда, пожиратель смерти он или нет.       — Но разве их можно назвать людьми? — глаза Рона расширяются в неверии, а длинные конечности разлетаются в стороны. — После всего, что они сделали? Да они животные, Гарри. Звери!       Сердце Гарри сжимается от приступа боли, когда он обращается к Рону твердым голосом, чувствуя, как между ними выстраивается бетонная стена из кирпичиков:       — А кто мы, раз допускаем подобное? Не животные?       Рон вздрагивает, разводя руки:       — Мы имеем на это право. Они заслужили отмщения. Не мы начали эту войну!       Гарри вздыхает, поджимая губы.       — Не уверен, что Гермиона одобрит роль «палача», которую ты выбрал, Рон.       Глаза Рона застилает предательство, и он выходит, захлопнув дверь перед его носом. Гарри не жалеет ни об одном сказанном слове. Рон переводится из его отряда к Сенеке, и Гарри старается это никак не комментировать, но внутри него кипит обида.       Конечно же, он всё понимает: Рону хреново, как-никак, у него умер брат, от рук Лорда пострадал его отец, и, скорее всего, друг постоянно ощущает давление пожирающего страха внутри (он-то точно не хочет возвращаться обратно на военные рубежи), но с болью можно бороться не за счет отмщения… Чем они лучше этих псов, если ведут себя, как ублюдки?       Через три месяца работы в душных кабинетах Министерства и каждодневных враждебных рейдов с командой Сенеки у Гарри трясутся пальцы от злости. Не зря патронус этого скользкого типа — крыса: Сенека и сам может похвастаться чемоданчиком крысиных качеств.       Мало того, что они не соблюдают ни одного закрепленного законом положения: никакой презумпции невиновности, адвокатов, контакта с близкими людьми. Авроры делают все, что захотят, с пойманными подозреваемыми — избивают до полусмерти, мучают и унижают.       Сенека принимает взятки: чаще всего это деньги, но иногда это чьи-то воспоминания — например, информация Паркинсон в обмен на её свободу. Гарри удивляется всё больше с каждым днём, не понимая, как существует эта машина беззакония и лжи.       Гарри предлагает Сенеке проверить палочку одного из обвиняемых на убивающее, но тот рявкает в ответ и доводит дело до суда, отправляя парня на суд к дементору. Добыв палочку из отдела тайн, Гарри проверяет её сам. И когда он говорит Сенеке, что следа убивающего там нет, тот машет рукой в раздражении: «Какая разница: одним больше, одним меньше, Поттер. Уверен, этот парень повинен в чём-то ещё, а так хотя бы дело закрыто».       Гарри опять винит себя: он не может допускать нечто подобное. Вся его сущность восстаёт против этого: быть механизмом, запускающим судебные процессы, ещё хуже, чем просто бездействовать.       Оказывается, послевоенный суд для генерала — это взятки и угрозы, а не поиск виноватых. Точнее, виноват каждый, даже если он не принимал метки или занимал нейтральную позицию при режиме Лорда. Главное, чтобы процесс линчевания шёл беспрерывно. Не виноват человек лишь тогда, когда может отбашлять сумму в казну Министерства. Тогда Сенека предлагает осуждённым стереть себе память, зная, что их не смогут судить на основании полной невменяемости. А так как процесс контролирует он сам, то никто не просматривает воспоминания на суде, полагаясь на его авторитет.       Рон скрывает своё недовольство, когда Гарри высказывает критику.       Кажется, они друг друга больше не слышат. Кажется, они незнакомцы с разных континентов нового волшебного мира.       Гарри очень надеется, что Гермионе наконец удастся вернуть память родителям, и её заклинание сработает. Может быть, в этом случае у него бы появился инструмент борьбы с творящимся беспределом.       Отношения в его отряде всё крепче: Дин сближается с ним, приходя на ужин со своей девушкой, а Симус перестаёт нести чушь после того случая с невинным парнем. Двое новеньких постепенно вливаются в их компанию, играя в карты вместе с ним каждую третью субботу месяца.       Гарри приходит домой и мечется от бессонницы, пытаясь забыть вопли осуждённых. Только Мерлин знает, что делают с ними авроры в камерах, и он со дня на день готовится пойти к Кингсли, пытаясь найти хоть крупицу доказательств превышения полномочий его коллеги-генерала.       В один из однообразных вечеров в аврорате Сенека просит у его отряда Дина, чтобы сопровождать заключенного. Гарри со скрипом соглашается, но вечером его монета печёт руку: Дин вызывает его. Он сторонится тёплой заплаканной Джинни и уходит в промозглую ночь. Прибыв в пригород Лондона, Гарри видит светлый дом с двумя атлантами у входа. Богатый и утончённый, он напоминает ему поместья чистокровных придурков, в которых он не раз бывал за этот месяц. Симус стоит над лужей крови, в которой лежит Блейз Забини без сознания. Его лодыжка свернута под неественным углом, а открытая рана наполняется кровью, за которой виднеется белая кость.       — Гарри, прошу, только не злись, — Дин хватает его за плечо, пачкая рукав кровью. — Я не знал, что делать. Я пытался их остановить, но не мог. Их было слишком много, да и побоялся я. А бросить его тут, уйти не смог…       — Чёрт, что произошло? — спрашивает он, оглядывая Блейза. — Что с его ногой?       — Сенека разрезал, пока выпытывал признания, — Симус опускает виновато глаза. — Ты же знаешь, он не гнушается. Забини, кажется, отключился от болевого шока.       — Удалось? — Дин отрицательно вертит головой.       Гарри достаёт листок и пишет на нём адрес.       — Аппарируй и приведи Гермиону. Скажи, что ты от меня и это срочно.       Дин исчезает, и Гарри сосредотачивается, призывая из рюкзака дело Забини. В нём пусто, кроме одного привода из-за отказа содействия правосудию. Что за бред?       «За два военных месяца привёл десять женщин, вероятно, изнасилованных. Жертвы невменяемы, свидетельства ненадежны. Не согласился объясняться, аппарировал обратно в дом. Требуется дополнительное расследование. Отдать на расследование Лаврентию Сенеке после начала военного трибунала».       Гарри чертыхается, приседает и поворачивает лицо Забини в разные стороны. В отключке. Аврорату грозит скандал огромного масштаба, если станет известно, что бывшему слизеринцу сломали кость без оснований. Суд не будет церемониться, и Гарри тут же отстранят от должности. Вину свалят на него — не зря Сенека вызвал Дина на задание. Чёрт бы побрал эту крысу!       Раздаётся хлопок, и Дин с заспанной Гермионой подходят к нему.       — Годрик, Гарри, что произошло? — Гермиона ежится от холодного воздуха, хватаясь за тонкие плечи. Она выпучивает глаза, бросаясь к Забини. — Драккл, кто сделал это?       — Неважно, — тихо бормочет Гарри. — Гермиона, мне очень нужна твоя помощь.       Он сильно сжимает её плечо и, стараясь вложить в слова некую авторитарность, говорит:       — И твоё молчание. Пообещай, что никто и никогда не узнает об этом.       Подруга напряжённо смотрит на него, сводя брови на переносице:       — Ты расскажешь!       — Хорошо! — обещает Гарри. — Но сейчас, прошу, помоги ему.       Гермиона с дрожащими руками кивает, начиная колдовать над раной. Гарри сосредотачивается, вытягивая копию воспоминаний Блейза о нападении в небольшой колпачок. Решение стереть следы присутствия Рона даётся ему нелегко, но он знает — это правильный и честный поступок. Как-никак, так сохранится светлая память о его детстве. Забини должен помнить о том, кто мучил его, но его лучшему другу, возможно, всё ещё нужна его защита.       Гермиона, вытирая пот с верхней губы, обращается к Гарри:       — Я не знаю, что с ним делали, но его кости не срастутся до конца из-за тёмной магии — столько её было в использованном заклинании!       — То есть? — Гарри переминается с ноги на ногу, обеспокоенно оглядывая ногу Забини. — Он ходить сможет?       — Да, но, — Гермиона суетится, делая несколько кругов вокруг тела. — Затяну порез и перелом как можно незаметнее, но любая сильная нагрузка грозит коллапсированием перелома. Его может преследовать хромота.       — Мерлин, — Гарри протирает лицо руками. — Просто сделай всё, что возможно.       Гермиона кивает, сосредотачиваясь и доставая кучу склянок из сумки. Она заканчивает через час, и Гарри благодарит её за помощь, целуя в лоб. Утром он бесцеремонно врывается к Кингсли, несмотря на вопли визжащей секретарши, демонстрируя ему добытые воспоминания.       Министр вздыхает, поглаживая большим пальцем подбородок:       — Мистер Поттер, вы не первый человек, кто жалуется мне на Сенеку. К сожалению, он глава аврората, и за него отдано большинство голосов правящей партии. Если я отстраню его от должности, меня сместят с поста.       — Не сместят, если главой аврората стану я, — заявляет Гарри, разводя руками. — Вам что, всё равно, что гибнут невиновные люди и в аврорате творится произвол?!       — Гарри, — министр еще раз вздыхает. — Успокойтесь, вы молоды и многого пока не можете понять. Иногда на некоторые поступки стоит закрыть глаза, если это гарантия сохранения стабильности и порядка. Волшебное общество на данный момент наводнено самыми разными настроениями, и если они выйдут из-под контроля или у власти встанет кто-то вместо меня, то, поверьте, Сенека покажется вам ангелом во плоти!       — И вы вот так опускаете руки? Вам настолько плевать? Как можно взвешивать весы, если Сенека с превеликой радостью скорее возьмётся за меч, а не завяжет себе глаза?       — Гарри, я был против того, чтобы вас звали в аврорат — вы многое пережили. Но опросы показали, что именно вам больше всего доверяет магическое сообщество. Вам, Грейнджер и Уизли. Сенека надавил на меня, и мне пришлось отослать вам контракт. Он боится вас, Гарри, но точно знает, что, работая в одной команде с ним, вы никогда не будете способны на подлость. Я бы с радостью убрал его, но это возможно, только если его отстранят от должности вследствие скандала или смерти. Иногда ради жизней тысяч стоит пожертвовать десятками. Просто поймите, Гарри, это необходимо!       — Вы торгуете жизнями, и я вас никогда не пойму, министр, — грубо бросает Гарри и разъяренным шагом выходит из кабинета Кингсли.       Возможно, Гарри молод и многого не понимает, но он точно уверен: отсутствие справедливого суда не оправдывается стабильностью. Новое Министерство магии должно было бороться за искоренение любой лжи, а не поддерживать её постоянные потоки, потрясывая денежными мешками на поясах.       В него врезается возмущённый Забини и режет: «Смотри, куда прёшь, Поттер».       Гарри отстраняет плечо, выдыхая, когда последний, прихрамывая, удаляется по коридору. Здоровый и в неведении. Слава Мерлину! Если бы не его дружба с Гермионой, то Забини бы остался без ноги, а он — без работы. Напоминание о произошедшем заставляет сильнее сжать кулаки и зубы от растущей злости.       В тот день Симус привозит конфискованные бобы ядовитый тентакулы — недавно они накрыли целую сеть по производству наркотического газа из них. Его змеи-однокурсники оказались на удивление изобретательны и научились добывать галлюциногенное летучее вещество из пропаренных бобов, а после продавать его на рынке по десять галлеонов за грамм. Обычно после конфискации Гарри подписывает акт передачи бобов в исследовательские теплицы, но сегодня рука замирает над листком. Если Кингсли и прав, то только в том, что иногда свободой одного можно пожертвовать ради благополучия тысяч: Гарри левитирует несколько пачек к себе в рюкзак, а остальные отправляет с Лолой в привычное место.       Поступил ли он подло? Точнее и не скажешь.       Люди делают ошибки, когда теряют путь, но в этот раз Гарри идет ровной проторенной дорогой. Его решение подложить наркотики — вовсе не ошибка, а следствие мира, в котором он живет. Следствие действий человека, которым он становится.       Его совесть успокаивает свой рёв, когда на следующий день разъярённый Сенека брызжет слюной Гарри в лицо. Два аврора-новобранца ведут его в изолированную камеру. Гарри дал отмашку их распечатать.       — Поттер, я достану тебя! Я знаю, что это твоих рук дело!       Да, Гарри Поттер был когда-то образцом для подражания, мессией мира с набором идеальных качеств; сейчас Гарри Поттер — заурядный аврор, переставляющий фигурки в политических играх министерства. Палец касается шрама — теперь они порознь.       В его метке избранного нет никакого смысла, как и в его прошлом.       Раньше молния на лбу была неким напоминанием: у него нет права на ошибку или слабость, а каждое действие должно быть морально выбелено и отточено до совершенства, потому что именно так ведут себя избранные. А сейчас… Плевал он на это всё с самой вершины Астрономической башни.       Гарри сам вправе решать, на какие жертвы стоит идти, не мечась между рассуждениями о правильных и неправильных поступках.       Поэтому его не корёжит тот факт, что вчера он заложил бобы в кабинет Сенеки и отправил анонимную записку в отдел контроля наркотических веществ. В конце концов, через неделю Сенеку отстраняют от должности, а Гарри стал главой аврората. Хранение бобов карается тремя годами в Азкабане, но Сенека точно откупится и получит максимум полтора.       Вполне приемлемый расклад, не так ли?       Справедливость в двадцать один — это поиск оптимальной медианы между «плохо» и «хорошо». Справедливость в двадцать один — наименьшее, что он может предложить человеку и наибольшее, что может ожидать в ответ.       В любых делах Гарри руководствуется именно этим принципом: будучи главой аврората, он налаживает каждый похеренный процесс. Он заставляет авроров проходить усиленную подготовку и сдавать экзамен по теории дознания. Он приглашает Ханну Эббот в аврорат, теперь она их психиатр-целитель. Под взглядом набычившегося Рона предлагает ей рассказывать отрядам о последствиях пыток и заклятий каждый вторник . За любое превышение полномочий он выписывает один выговор, а при повторении выдаёт немедленное увольнительное. При преследовании каждый отряд доносит ему разрешения, согласия и обязательный отчет о проверке палочек. Его многие боятся, и не сказать, что Гарри в восторге, но, когда занимаешь такую должность, — наверное, это неизбежно.       Гермиона, выслушав его рассудительный рассказ про произвол Сенеки, с натяжкой соглашается помогать ему с лечением авроров после тренировок.       Гарри опрашивает Флору Кэрроу под сывороткой правды и отпускает, не обнаружив ни одного доказательства её вины. Через месяц она возвращается к нему и рассказывает, где прячется её сестра-близнец. Его отряд наконец ловит настоящего убийцу Майкла Маккензи. Кингсли хмуро молчит, когда они встречаются на ежемесячных встречах, на которых Гарри докладывает о ситуации в аврорате. Люди из палаты магических семей приходят к нему за советом — это Кингсли не по душе. Но что поделать, ему приходится смириться. Да, возможно, при нём послевоенный трибунал стал идти медленнее, но теперь в прозрачности сомневаться не стоит. Все же между отрезками «плохо» и «хорошо» Гарри непреклонно заставляет суд искать середину.       Очередной медианный отрезок в его жизни — Малфой, с грустной гримасой взирающий на него из-за стола. Гарри был поражён, когда тот бросил ему палочку во время финальной битвы, — поведение хорька породило много вопросов, и Гарри стал пристально следить за его делом. При Сенеке суд не учел его показания, но сейчас Гарри надеется, что есть возможность получить новое, более справедливое решение. У Гермионы всё же получается создать заклинание возвращения памяти, и Гарри, просмотрев воспоминания Малфоя, убеждается в том, что тот лишь старается казаться отвратительнее, чем он есть на самом деле.       В камере жуткий холод — Гарри потирает руки друг об друга. Он никогда не видел Малфоя настолько худым: ощущение, что кости скул скоро прорежут кожу, а острие плеч — грязную рубашку. Гарри кидает его палочку на стол, присаживаясь напротив.       — Пришел позлорадствовать, Поттер? Не противно находиться в одной камере с убийцей?       Гарри улыбается и берет палочку Малфоя в руки, прокручивая её в пальцах:       — Ты знаешь, что твоя палочка из боярышника?       — Это что-то должно мне сказать, Поттер?       Гарри пожимает плечами, продолжая задумчиво улыбаться.       — Ты слишком много красуешься, Малфой.       — Поттер, я вполне согласен с участью закончить в Азкабане, — Малфой судорожно задирает рубашку, показывая предплечье с татуировкой. — Ты забыл, кто я?       Гарри откидывается на спинку стула, поднимает волосы со лба и проводит ладонью по шраму.       — Нет. Малфой, а ты не забыл, кто я?       Малфой с неверием оглядывает его, закатывая рубашку обратно, и с раздражением выдает:       — Это такой утонченный садизм, Поттер? Показать мне свой шрам, чтобы пристыдить?       Гарри смеется, покачиваясь на стуле.       — Такой парадокс, Малфой. Я в аврорате уже год, но твоя палочка — первая из всех палочек пожирателей всего с одним убивающим проклятьем. Парадоксальная палочка из парадоксального материала. Да ты и сам сплошной парадокс. Помеченный солдат чёрной армии, дружащий с магглами и кидающий палочки избранному.       Малфой складывает руки на груди, отворачивая голову в сторону.       — И?       Гарри хмыкает и, хлопнув ладонями, продолжает:       — Олливандер рассказывал мне, что из боярышника получаются самые противоречивые палочки, полные парадоксов. Боярышник пахнет смертью, но его листья и ветки лечат любые раны.       — Поттер, слушай, я совсем в не настроении выслушивать…       — Я хочу сказать, Малфой, что хоть некоторые твои поступки я никогда не пойму, я хочу помочь тебе. Я видел то убийство в твоей памяти, Малфой, — ты не хотел убивать ту женщину.       — Зачем тебе это, Поттер? — Малфой сводит брови на переносице, сжимая сложенные руки на груди сильнее. — В моем деле нет никакой надежды — на мне клеймо убийцы.       — А на мне избранного? И? Это что-то меняет?       — Конечно, меняет, Поттер! — Малфой привстаёт, с оглушительным ударом опуская ладони на стол. — Если бы ты оказался на моем месте, тебя бы оправдали, правда? Даже если бы, дракл, ты сопровождал невиновных в Азкабан, тебя бы всё равно оправдали! Ты же теперь глава аврората, как-никак. Поздравления! И ты никогда никого не убивал. А я? Я…       Гарри внимательно изучает бывшего неприятеля: усталый, разозлённый и сломленный, Малфой смирился и вовсе не хочет бороться за свободу. Так странно. Когда-то Гарри готов был расщепить его, а сейчас задавленное выражение лица Малфоя вызывает у него только жалость.       — Никто не имеет права судить тебя несправедливо из-за твоей метки, Малфой. А тебя судили. Они планируют дать тебе двадцать лет. Мой шрам уже давно ничего не говорит обо мне. А твой? — бросает Гарри на выходе из камеры. — Завтра я приду, а ты согласишься на сделку с Визенгамотом. Похоже, у тебя появился шанс подтвердить, что ты можешь не только убивать. Не облажайся.       Малфой смотрит в стену в молчании, когда Гарри закрывает за собой дверь.       Суд выносит ему условное.       Через три месяца за Малфоем в его кабинет влетает еще одна персона нон грата — Панси Паркинсон. В начале Гарри удивляется. В конце концов, после высвобождения из-под стражи слизеринская принцесса не должна была когда-либо оказаться тут.       Её тёмные волосы, уложенные в косу, делают овальное лицо выразительным, а большие светлые глаза скрываются под взмахами длинных ресниц. Начинает она с высоко поднятым подбородком, говоря чётко огранёнными фразами. Паркинсон говорит и говорит, и с каждым словом её тон насыщается тревожными и отчаянными нотками. Гарри замирает, когда на вечно спокойном лице растворяются горячие слёзы. Он поднимается впопыхах и наполняет её чашку до краёв своим любимым травяным чаем, внимательно вслушиваясь сквозь всхлипы в рассказ. Через несколько недель Фенрир Сивый бьётся о прутья решетки, пока Марк накладывает на него сковывающее заклятие для того, чтобы отвести в зал суда. Когда-то ненависть Гарри к Панси Паркинсон оправдывалась убеждениями, а сейчас у его убеждений истёк срок годности. Больше всех на свете он ненавидит каждого из шизанутых пожирателей, отнявших у них нормальную юность.       Между ними странное общение: не сказать, что они друзья, но и школьная неприязнь давно перестала быть ключом их взаимодействия. Гарри ловит себя на том, что часто засматривается на кайму её малиновых губ. От Паркинсон пахнет сладким ликером, её духи всегда нишевые, а одежда шёлковая.       Настолько выраженная женственность никогда не была в его вкусе, но примерно раз в пять минут, когда она приходит уточнить показания, Гарри скользит взглядом по ткани лиловой рубашки, из-за которой виднеется ложбинка грудей, увенчанная чёрной жемчужной каплей.       Дома его ждёт красавица-жена, а он не может оторвать взгляда от россыпи родинок у Паркинсон над губой. Откладывать прибытие домой — теперь его любимое занятие, хотя и раньше он этим не брезговал. Ему не терпится расстаться с Джинни, но, пытаясь съехать от неё каждую неделю, Гарри ощущает сковывающую вину. Дело убийства отца Паркинсон даёт повод задерживаться в аврорате ещё дольше обычного. Гарри не хочет лгать себе, но с Джинни вряд ли что-либо наладится. Её осуждающее и потерянное лицо каждый раз, когда он заходит за порог… Гарри запутал сам себя, а как вести себя дальше, он без понятия. Ему хочется убить себя за то, что он больше ничего не чувствует. Или пусть Джинни убьёт его за то, насколько он давно остыл. За то, что больше не может возрождать знакомые чувства. Всё сошло на нет, и нет никакого смысла пытаться восстанавливать треснувший фундамент. Никакого пути назад к счастливы-вместе-навсегда. А только вниз, в разруху, в сердцевину треснувшего сердца.       Послезавтра ему надо сопровождать Ксенофилиуса Лавгуда на большой сделке купли-продажи с отрядом, а он до поздней ночи болтает с Паркинсон о том, чем она занималась летом на шестом курсе. Наверное, цель этого года — разрушить его последние воздушные замки представлений о том, кто он. Даже посиделки с Малфоем два раза в неделю у него в кабинете больше его не пугают. А от обвиняющего взгляда Рона под ребрами не просыпается ёрш-камикадзе, заставляющий пойти на примирение из-за чувства вины.       Может быть, Гарри взрослеет? Иначе как назвать этот переворот в душе?       Наверное, пришло время жить, а не пытаться гнаться за несуществующими идеалами и оправдывать чужие ожидания. Жить для себя и дышать полной грудью, а правила пусть горят ярким пламенем под ногами, которыми он протопчет тропу к новому Гарри Поттеру.       И новому Гарри Поттеру не страшно не оправдать ожидания или разочаровать. Что уж говорить про страх оказаться в незнакомом доме на Мерлиновой бороде, в который он попадает после траха с Джинни в подсобке?       Гарри кажется, что после того, как он умер, все возможные виды страхов перестали беспокоить его. Кроме одного — страха нормальной жизни. Поэтому, собираясь обойти это треклятое место кругом, он не боится ни капли, его единственное желание — найти способ убраться отсюда. Но его радует экстрим ситуации. Именно по этому чувству он так скучал последние годы.       С утра он собирает мешок вещей на кухне, собираясь в запланированный поход. До ушей доносится звон, и Гарри оборачивается: Джинни опускает чайник на стол, откидывая медную копну волос на плечо. В последний раз они были наедине, когда вскочили от неожиданности в спальне этого дома. Сейчас там спит загадочная Луна, к которой, видимо, кто-то применил Обливиэйт. Её бы это не расстроило. Гарри не хватит пальцев пересчитать, сколько раз она теряла обувь в Хогвартсе, забавляясь от постоянных поисков. Она никогда не боялась выделяться, и это качество Гарри ценит в ней больше всего. Гарри надеется, что Луна поправится и наконец вспомнит, кто она.       Джинни сбегала от него уже два раза: первый раз вчера днем, отказавшись участвовать в починке дома, второй вечером, закрывшись в комнате с Луной. Сейчас они, наконец, одни, и у него есть шанс сделать то, что он планировал последние три месяца. Поговорить.       Гарри поднимает с пола упавший цапень и кидает его обернувшейся на оклик жене. Её хочется уложить спать — у Джинни измученный вид, потрескавшиеся губы и красные глаза.       — Как она? — вопрос рассекает привычную установившуюся тишину.       — Зелье покоя не помогло, — скребёт пальцами по столу, заводя глаза к потолку. — Продолжает петь все то же…       — Ту детскую старую колыбельную? — Гарри протирает очки, присаживаясь на край стола. — Она не увлекалась фольклорной музыкой? Вы, вроде, много общались. Замечала что-то подобное?       — Да нет, последний год мы редко виделись, — Джинни быстро отводит глаза к окну, будто недоговаривает какую-то деталь.       О чем она думает?       Гарри оглядывает её острый профиль, скрытый занавесом рыжих блестящих волос. Передернув плечами, он решается — либо сейчас, либо никогда. Набирает в лёгкие побольше воздуха и неуверенно спрашивает:       — Джинни, может, поговорим?       — И о чём же? — резко бросает она, переводя на него ранее стеклянный взгляд. Сейчас в её глазах плавится грубость.       — Ты знаешь, о чём, — вздыхает Гарри, убирая чёлку с лица и скрещивая руки на груди. — Так больше не может продолжаться.       — Как так, Гарри? — дуги её бровей превращаются в острые треугольники. — Трахая меня, когда у тебя наступает очередной эмоциональный кризис, а потом неделями игнорируя? Обещая одно, делая другое? Так, Гарри?       Знакомое чувство вины сковывает горло, и ему приходится отойти в сторону, чтобы не видеть ее увлажнившихся глаз.       — Ты ведь знаешь, что всё к этому шло. Я больше не хочу…       — Ты уже всё решил? — голос Джинни ослабевает. — Почему сейчас? Тебе не кажется, что это самый худший момент?       — А когда, Джинни? Я так давно хочу уйти… — Гарри несколько раз моргает, стараясь собраться с мыслями. — Я устал притворяться, да и ты тоже. Устал делать вид, что счастлив. Ты ведёшь себя так, будто ничего не происходит! Хуже всего, я даже не знаю, из-за чего всё это! Ты закрылась от меня, Джинни. И я не могу больше искать ключи. Мне осточертели попытки спасти тебя незнамо от чего. Иногда мне кажется, тебе, в целом, не нужна моя помощь, — Гарри прикрывает глаза, втягивая холодный воздух сквозь ноздри. — Знаешь, я ведь долгое время думал, что у тебя кто-то появился. Ты изменяешь мне?       — Ты сдурел? — шепчет она за его спиной. — Совсем башней поехал из-за своего аврората? Вот кем ты меня считаешь?       — Джинни, мы оба знаем, что моя работа тут далеко ни при чем. Мы перестали разговаривать задолго до того, как я поступил на службу, разве ты не помнишь? Почему ты просто не хочешь рассказать мне, что произошло с тобой?       Гарри решается посмотреть на неё и тут же жалеет, когда она, сбросив овалы цапней на пол, повышает голос:       — Помню? Помню?! Гарри, всё, что я помню, это то, как ты перестал засыпать со мной в одной кровати, ночами шатаясь на своих дежурствах. Ты опять поставил работу выше наших отношений, выше меня! Годрик, ты ведь вовсе не изменился, не так ли? Тебе плевать на нас, на меня! Всё, что тебя волнует, — это спасение этого грёбаного мира. Ты такой эгоист, Гарри, боже…       — Я так не думаю, — челюсть Гарри сжимает тисками, когда он выговаривает фразу. — Моя работа делает меня счастливым. Желание быть счастливым — это не эгоизм, Джинни. Эгоизм — пытаться внушить мне обратное! Обременять меня непонятно откуда взявшейся виной, заключив со мной брак, и не рассказывать ничего! Абсолютно!       Она замирает, утирая скатывающиеся на щёки слезы:       — Ты серьезно? Обременять?       Заключая ее руку между ладоней, Гарри осторожно продумывает каждое оговоренное слово.       — Джинни, я не знаю, что случилось с тобой тогда, но мне кажется, пора это оставить в прошлом, понимаешь? Забыть! Не рассказывай, ладно. Но перестань цепляться! Тебе будет легче.       — Забыть? Иди нахер, Гарри! — выкрикивает она, вырываясь. — Ты понятия не имеешь, о чем говоришь.       — Так скажи мне. Скажи!       Ей больно, и от этого его сердце разрывается на миллионы частиц. Его фраза, видимо, сорвала бинт с незажившей раны. Мерлин, почему с ней всегда так сложно?       Он хватает ее запястье в попытках остановить, но Джинни в очередной раз зло отталкивает его и шипит:       — Давай, Поттер! А я пойду пересплю с Забини, как раз подтвержу твои теории и заживу наконец полноценной жизнью! И тебе советую!       Вот и поговорили.       Гарри тяжело вздыхает, пиная от злости стул и поджимая ногу, когда боль от удара в пальце становится нестерпимой. Из проёма, где только что исчезла Джинни, появляется хромающий, посвистывающий Забини и ухмыляется, стоит ему заметить Гарри.       — Поттер, радость моя, где твоя улыбка? Я уже скучаю по ней. И у избранных бывают плохие дни?       У Гарри щекочет в груди желание треснуть нахалу по больной ноге, но, делая три глубоких вздоха, он успокаивает внутреннего зверя.       — Жду тебя и Паркинсон у крыльца. Без опозданий, — он останавливается, прежде чем бросить ему. — Только не перенапрягай ногу.       Забини, опешив, осматривает его, а потом широко улыбается, посмеиваясь с долей безумства .       — Хорошо, Поттер! — он салютует ему рукой, и его кудрявая голова исчезает на втором этаже. — Ха, забота от Поттера, кто бы мог подумать. Как меня угораздило?        Невозможный придурок.

После пробуждения прошло: 3 дня 3 часа

      Под ногой скрипит куст спелой красной ягоды, и Гермиона приседает, рассматривая цепкие ветки кустов с яркими плодами. Невилл и Малфой шуршат листвой за спиной, пытаются сохранять недолгое перемирие. Получается у них, честно сказать, паршиво: за два часа она столько раз пресекала их перепалки, что устала считать. Поэтому последние двадцать минут они проводят в прекрасном молчании, пробираясь сквозь заросли густого таинственного леса. Костры волшебной рябины взрываются снопом искр, когда Гермиона задевает ветки локтем, а горный ясень изменяет цвет листьев с темно-зеленого на желтый, пока они продвигаются глубже в дебри. В этом месте нет враждебной мглы Запретного леса, и лишь напряжённая тишина следует за ними по пятам, обрамляя дыханием спины. Влажность оседает в легких при каждом вздохе. Между деревьев пролегает белый туман, словно флёр, окутывающий мысли дымкой. От него в голове мысли путаются в клубки, а шаг становится зыбким и настороженным.       Где-то там вдали, где тени закрадываются в скалистые углы леса, танцуют безудержный танец спригганы, охраняя изумрудные камни в руинах.       Она, словно героиня кельтских сказок, пытается выбраться из волшебной ольховой чащи, чьи обманчивые путы сбивают с намеченного пути, создавая лиственные лабиринты.       На шее цепочка медальона натирает кожу, и Гермиона крутит звенья, пытаясь избавить от запутавшихся по кругу волос. Зажмурив один глаз от укола боли, она отдирает колтун и чертыхается, когда видит перед собой круглые носки ботинок Невилла.       Он приседает рядом, перебирая круглые ягоды между пальцами, — кончик его носа выделяется красной точкой на лице, а порозовевшие ушные раковины горят яркими пятнами на бледной коже. С утра в лаборатории Гермионе было невероятно тяжело пойти навстречу и показать другу медальон. Частично из-за нежелания первой идти на контакт, частично из-за злости на случившееся. Она бы уже хотела развернуться и уйти, оставив находку себе, но Невилл застал её как раз вовремя. Рука выпрямляется, на пальцах шатается медальон. Невилл, пряча улыбку, вытягивает цепочку из её рук.       — Как видишь, Невилл, — тянет её самоуверенный голос. — Разговоры всё же работают.       — Да уж. У тебя талант находить подход к раздражающим придуркам, — Невилл чешет затылок, состроив виноватую гримасу, и медленно обхватывает медальон, всматриваясь в желтоватый хрусталик посередине.       — Невилл... — на лице Невилла застывает недоумение, и Гермиона беспокойно пытается поймать его взгляд. — Что-то не так?       Он молчит, хмуря густые черные брови.       — Невилл?       — Он должен был открыться, — поджимает губы Невилл, обращая в её сторону взгляд. — Мать зачаровала его на мое имя. Это семейная реликвия, в ней можно хранить немного особо ценного зелья. Моя бабушка годами складировала жидкую удачу в этом медальоне.       Гермиона с удивленной улыбкой озирается за плечо, ожидая, что вот сейчас появится Гарри и расскажет её любимую историю про Слизнорта:       — Ты пробовал «Феликс»?       — Если бы, — Невилл усмехается, прислоняя ладони ко лбу. — Я пролил его, если честно.       Гермиона выгибает дугой брови и охает, чуть приоткрывая губы.       — Ты серьезно?       — Не повезло, да? — Невилл кусает нижнюю губу, кивая.       Да, он точно не выиграл лотерею в тот день. Невнимательность — худший минус, и как же хорошо, что Гермиона его лишена. Какая дурь — иметь в запасах зелье жидкой удачи и никогда не воспользоваться им.       — Я играл с медальоном. Знаешь, ты разговариваешь сама с собой? Я вот иногда, да, — Невилл замирает, переводя на нее нервный взгляд. — Неважно, я произнёс своё имя, медальон раскрылся, и всё зелье вылилось на землю. Бабушка сильно тогда разозлилась, как помню.       — Да, ты горазд на опрометчивые поступки, мы это уже уяснили, — Гермиона прикусывает язык, проклиная себя за такую реакцию. Почему она всегда говорит, прежде чем думает?       — Но ладно, зелье не вернешь, так что, наверное, бессмысленно расстраиваться.       — Ты, как всегда, права, — мягко добавляет Невилл, возвращая ей медальон. — Не могу объяснить, но мне почему-то хочется, чтобы он был у тебя.       — Ладно, — отвечает Гермиона через затянувшуюся паузу, забирая цепочку обратно. — Может, мы всё-таки сможем его открыть? Малфой?       — Не уверен, что сможем, — мрачно качает головой друг. — Нет никакого смысла в том, что он оказался у Малфоя.       — Очень похож на снитч Гарри с оживляющим камнем, скажи?       — Да, когда ты рассказывала мне недавно, то я тоже так подумал. Но снитч открывается от первого прикосновения ловца, нам же надо подобрать нужное слово...       — Это предстоит выяснить. Может, это что-то важное для тебя? Подумай, Невилл. Если ты говоришь, что там внутри зелье, — Гермиона протирает стекло пальцем, — то я еще никогда не видела похожего цвета, что скажешь?       — Да, цвет и вправду жутко необычный.       — Ты точно уверен, что хочешь пойти с нами? — глубокая складка залегает на переносице. — Справишься?       — Думаю, да.       И кроме нескольких маленьких остановок на особо открытых участках он сдерживает слово. Аккуратно обходя обрывы и опасные места, Невилл не показывает страха. Это удивляет Гермиону: она всегда считала, что Невилл больше боится, чем делает. И в момент восхождения в гору Гермиона была уверена, что он свернет назад. Он обдирает ягоды, пока Гермиона задерживает взгляд на медальоне, качающемся на шее. Внутри колбы жидкость, медно-золотая с зелёными вкраплениями. Она напоминает законсервированный поток материализованной магии.       Если у неё получится, она заставит Малфоя проговорить своё имя. Может, тогда медальон откроется. Хотя каждое столкновение с ним заканчивается потерянным самообладанием, поэтому лучше ограничить контакты с ним. Она же не хочет снова попасть в неловкую ситуацию, как днём ранее? Эти грёбаные загадки. Она так и не решилась рассказать Невиллу об отсутствии шрама, задернув ровную кожу рукавом свитера. Почему все настолько запутанно? Малфой со своими книжками… Её пропавшая отметина: ведь убрать след от тёмной магии невозможно. Белатрисса знала, что делала, когда брала тот кинжал. По этой же причине метка Малфоя не сошла до конца. Было ли ему больно, когда он сводил её?       Может, стоит вернуться на маяк и порыться в тех пустых книгах? Кровь Малфоя, наверное, ключ к тому, что в них. Может, тогда у них сложится хоть какая-то картинка того, что происходит? От недавних воспоминаний о жутких тварях, собравшихся в стаю около камней, Гермиону передёргивает. Она поправляет сумку на плече, теребя хлястик. Сейчас у неё хотя бы есть аптечка — как-никак, хоть какой-то гарант безопасности.       — Интересно, они съедобные? — Невилл оставляет вопрос в воздухе, перекатывая ягоды в руке. — Надо заглянуть в справочник. Незнакомый сорт.        Гермиона пожимает плечами, вставая, и, будучи прервана голосом Малфоя, появившегося из-за высоких кустов, вздыхает.       — Не попробуешь — не узнаешь, Лонгботтом, — он закатывает рукава свитера, открывая предплечья. Эти вены, расходящиеся сиренью под его кожей. Боже.       Малфой задевает её плечом, заставляя отлепить глаза от синих ручейков, и закидывает одну ягоду в рот.       — Малфой! — в унисон гаркают Гермиона с Невиллом.       — А вдруг они ядовитые? — эхом шепчет Невилл, осматривая его лицо в испуге. — Ты, что... Поздно.       Гермиона гримасничает, когда Малфой выплевывает ягоду на землю, растаптывая ботинком:       — Кислятина жуткая, но это боровика. Попробуй, Грейнджер, не отравишься.       Он протягивает Гермионе раскрытую ладонь с парочкой ягод, и выжидательно смотрит на её лицо. Гермиона с сомнением закидывает ягоду в рот, стараясь избежать контакта кончиков пальцев с его кожей, и жмурится от выступивших слёз. Мерлин, кислая, но чтоб настолько! Малфой издает смешок, а Невилл выбрасывает красные плоды в высокую траву. Над ним возвышается ухабистый холм, скрытый малахитовыми зарослями.       — В темпе! — кричит Малфой, забираясь наверх по торчащей ветке. — До пункта еще котёл времени, а вы плетётесь, как яркополз. Мы так до заката не успеем.       — Малфой, да ты отставал! — огрызается Гермиона в ответ, усмехнувшись. — Тут явно не мы идем медленнее улитки.       Они разделяют с Невиллом одну улыбку на двоих, когда Малфой подает ей руку на особо крутом подъеме. Она, честно, хотела её проигноривать, но в определённый момент как всегда сдалась.       — Сзади приятный вид, Грейнджер.       Его дыхание на миг опаляет ушную раковину, когда руки подтягивают её к груди. Чересчур близко, непозволительно. Гермиона вздрагивает, ощущая горячий выдох на щеке. Малфой поднимает уголок губ и устремляет взгляд за копну её волос.       В мгновение его лицо меняется: угрюмый и сосредоточенный, он не отрывает взгляда от одной точки. Уголки ровных губ опускаются, и светлые ресницы часто хлопают, словно он пытается отогнать морок, приходящий в ночной темноте. Малфой смотрит и смотрит, не отрываясь и не поворачивая головы, когда Гермиона зовет его. Под ними полотно изумрудного леса, где они бродили около двух часов, прежде чем прийти к основанию горы. Ничего, кроме крон деревьев и пары птиц, не увидеть, и Гермиона трясёт Малфоя за плечо, обеспокоенно оглянувшись на Невилла. Тот хлопает в ладоши перед его лицом, и Малфой наконец реагирует, отпуская её и уводя взгляд.       — Малфой, что там? — требовательно спрашивает она. — Что ты видел?       — Пойдем отсюда, Грейнджер, — бурчит он и отходит от неё, равняясь с Невиллом и скрывая выражение лица.       Привычка Малфоя игнорировать её вопросы жутко раздражает. Так никто никогда не поступает, и от его поведения у нее зудит под кожей. Небо затягивается серыми кляксами, и Гермиона знает: с минуты на минуту они промокнут до нитки.

После пробуждения прошло: 3 дня 5 часов

      Уже час Гарри идет с парочкой слизеринцев по широкой песчаной полосе, всматриваясь вдаль. Ничего, кроме дюн и лоскутов моря — широкая и молчаливая неизвестность. Гермиона ушла с Невиллом и Малфоем в глубь деревьев, и Гарри почему-то кажется, что у них шансов найти хоть что-то намного больше. Он перекидывается парой ничего не значащих слов с Панси, а Забини молчит, морщась каждый раз, когда его нога ступает на землю.       Паркинсон оглядывается на отстающего друга, и Гарри замедляет шаг. Возможно, лучше бы тот остался в доме, но обосновать это у него всё равно не получится. Он натворил достаточно.       — Давайте отдохнем, — решается Гарри, делая несколько шагов к кромке леса. — Пока все равно ничего нет.       Паркинсон благодарно кивает, и Гарри наслаждается её чистым, естественным, спокойным лицом. Столько времени он искал кого-то именно с таким лицом, без удручающих слёз и грустных глаз?       Паркинсон помогает Забини присесть на упавшее дерево. В этом месте полоса леса отступает, и около кромки виднеются небольшие углубления с водой и песочные лунки. Ноги приносят его к каменистым дорожкам, и Гарри, обойдя их кругом, приседает, трогая воду.       Горячая. Мерлин, какая приятная…       По венам разливается ощущение тепла, и Гарри прикрывает глаза.       — Тут источник! — окликает он парочку. — Сюда!       Паркинсон вместе с хромающим Забини доходят до первой лунки, и Забини присвистывает, касаясь поверхности.       — Это же охренительно-опупительно! — выдыхает он. — Я с содроганием каждый раз захожу в ванну. Вода в домах ледяная.       — И ржавая, — добавляет недовольная Паркинсон.       Она опускается рядом с ним, и тёплые брызги падают ему на предплечье. У неё ямочка на подбородке. Гарри раньше никогда не замечал её.       Из зелёных дебрей разносится невнятный шепот, и Гарри отдёргивает руку от воды. Шелест в центре головы загоняет в засаду слов и режет-режет. Гарри хватается за голову, ощущая давление изнутри, и оглядывается, пытаясь найти источник.       Нечленораздельный тихий поток слов, от которого волосы на руках встают дыбом, а уши сворачиваются от частоты слов.       «ГарриГарриГарррриГарри» — зовет шёпот, заполняя его мысли.       — А-а-а, гоблин, что это? — Забини вздрагивает всем телом, хватаясь за руку Панси, и та, несколько раз оглядываясь по сторонам, в спешке возносит глаза к деревьям.       — Поттер, ты тоже это слышишь? — надрывно изрекает Паркинсон, вертя головой в разные стороны. — Будто кто-то зовёт меня по имени?       «ГарррриГаррии»       Женские и мужские голоса вперемешку с писклявыми детскими.       Шёпот повсюду, он проникает словами в мозг, в вены, в кости. Неразборчивые джунгли слов-отголосков. Между стволов, в крупинках песка, внутри и снаружи.       Запирает в круг, не давая выбраться. Гарри, с угрозой всматриваясь в лес, произносит:       — Да…       — Там девочка, смотрите! — подпрыгивая, вскрикивает она, указывая пальцем на кроны деревьев. Недалеко неясные серые узоры облаков скручиваются в спирали, и Гарри вправду пытается, но не видит чего-то.       — О чём ты?       — Разве ты не видишь, Поттер? Две девочки? Одна чуть старше, другая младше?       — Панси, я ничего не вижу.       — Да как же... Стойте! Прекратите! Они в лесу?       Гарри напрягает челюсть, стараясь заглушить жуткие звуки, рассматривая серый лес. Необходимо что-то решать.       — Надо проверить. Кто со мной?       У Паркинсон глаза огромные-преогромные. Склоняется над Забини и говорит ему что-то на ухо, на что тот кивает, утыкаясь головой в ладони, и трёт глаза до красноты.       — Валите, нет желания заходить туда.       Панси поворачивает голову, и, смотря друг другу в глаза, они разделяют долгую нерешительную агонию-паузу. Гарри отрывается от её глубоких синих глаз и ступает по песку в дебри леса. Арка деревьев встречает их грозным изгибом, а в ушах так и продолжают раздаваться невнятные бормотания.       Им приходится ускорить шаг: шёпот становится все громче — они приближаются к источнику дыма. Гарри срывается на бег в невыносимом желании прекратить поток голосов. Тёмные, пронырливые шептания, заливающиеся кислотой под кожу. Выбегая из кустов, он замечает огромный красный мешок посередине и обугленные больничные койки, сваленные в горящую кучу. Шёпот прекращается так же неожиданно, как и начинается. Гарри хмурится.       Шаги Паркинсон раздаются за спиной, и она прижимается к нему плечом. От бега у нее сорвалось дыхание — задать полный вопрос получается только на второй раз:       — Есть что?       Она переводит взгляд на груду костей, и в глазах Паркинсон застывает первобытный ужас. Гарри протягивает к ней руку, но та начинает дрожать, путается в ногах и пятится назад.       «Нет-нет-нет», — шарманкой повторяет она, раскручиваясь на месте. Пугливо, словно застрявшая в клетке птица. Панси сжимает уши, вертит головой. Гарри ожидает чего угодно, только не костей. С прожилками мяса и свежими алыми сгустками. К горлу подкатывает тошнота, и он поздно осознает, что кости человеческие. С верха кучи к ногам скатывается круглый череп с остатками мозга и кожи.       Она замирает, не отрывая взгляда от белого округления кости. Её верхняя губа дрожит, когда с неистовым ужасом она отворачивает череп и падает назад от испуга, сдавливая руками траву. Не проходит и секунды, как Панси бросается наутек в противоположную от берега сторону.       О, Гиппогриф. Только не это.       — Паркинсон! Стой, куда ты бежишь?! — в лёгких заканчивается воздух. — Куда ты?!       Гарри, оглядываясь назад на просматриваемый сквозь деревья берег, чертыхается и пускается вслед.

После пробуждения прошло: 3 дня 5 часов

      Этот проклятый постоянный дождь. С детства Гермиона не выносит моросящие капли, бьющие в лицо хлыстами. В Хогвартсе с ноября по декабрь — самые промозглые месяцы года — она засиживалась в библиотеке допоздна, глубже ныряя в море самокопания. Будто с осени по конец зимы наступает маленькая меланхоличная смерть, и она чаще думает о том, кто она и зачем постоянно читает эти большие ненужные книги. В Мунго это даёт ей преимущество: зима отбирает последние силы на общение, поэтому она работает с двойным усилием.       У нее захватывает дыхание от вида холмов, окружающих их. Незнакомая великолепная стать этого места восхищает и пугает одновременно.       — Мы на острове, кто бы мог подумать, — Невилл растерянно оглядывает толщу моря вокруг, и его пухлые губы кривятся. — Всё ещё хуже, чем я мог себе представить.       — А ты ожидал чего-то другого? — хмыкает Малфой, и на его лице появляется скептическое выражение.       — Не знаю, как ты, Лонгботтом. Но, как мы сюда попали, я сразу понял, что мы в полном пиздеце. Озеро с инферналами и одинокий маяк не дали тебе достаточную пищу для размышлений?       Гермионе не хотелось бы соглашаться с Малфоем, но, оглядывая пустую гладь воды, она понимает, что его слова не так далеки от истины. Если они не на материке, то вероятность того, что их найдут быстро, очень и очень низкая. Мизерная, Мерлин.       — Я думаю, нам повезло, что у нас есть крыша над головой, — опуская глаза вниз, произносит она. — Наверное.       Малфой раздраженно цокает языком, закатывая глаза, а Невилл треплет её плечо, заставляя улыбнуться.       — Да, мы не должны падать духом.       — Скажите честно, у вас тоже ощущение, что кто-то изгадил «Метео реканто»? Этот дождь хоть когда-нибудь заканчивается?       В ответ на его слова небо издаёт оглушающий рев, заставляющий усомниться в твердости почвы под ногами. Когда яркая вспышка молнии ослепляет, Гермиона испуганно вздрагивает, отступая к Невиллу. Малфой хмурится, осматривая небо, а после обводя взглядом местность.       Торчать на вершине горы при шторме — самая ужасная идея. Если они не хотят поджариться, им стоит вернуться вниз.       Изо рта вырывается тяжёлый вздох, и Гермиона вслед за Малфоем оглядывается в поисках укрытия, но на склонах горы нет ничего, кроме рытвин грязи, острых камней и коряг, торчащих каракулями из земли.       — Пора назад, — кашляет Малфой, отворачиваясь.       В последний раз оглядываясь через плечо, Гермиона осматривает морскую гладь. Но должен же быть хоть какой-то выход! Хоть какой-то способ дать знать волшебному миру, где они. Или же они обречены состариться тут?       От этой мысли у Гермионы колотятся руки.       Через полчаса её дыхание сбивается, а ноги болят. Как-никак, они достаточно много сегодня прошли. Гермиона переводит дух, облокачиваясь ладонями о колени. Тёмная макушка Невилла виднеется из-за высокой травы в нескольких метрах, а Малфой квакает громкими шагами за спиной. Если бы только у них была рация или телефон, хоть что-то…       Они бы смогли передать сигнал о помощи.       Увлечённая поиском решения, она делает шаг и спотыкается об развязавшийся шнурок. Воздух выбивает из лёгких, а мир превращается в сплошной цветной градиент. Закрывая голову руками и зажмуривая глаза, Гермиона ждёт удара, но вместо этого на талии смыкается стальная хватка.       — Ты такая растяпа, Грейнджер, — бросает ей Малфой, прижимая большие руки к её рёбрам плотнее. — Смотри под ноги.       Она выбирается из кольца его рук, встряхивая головой. Зло сверкнув глазами на белобрысого, Гермиона опускает глаза на развязавшийся шнурок. Вот этот виновник её неожиданного падения. Гермиона замирает, прислушиваясь. Возможно, ей кажется, но в отдалении она слышит неясный шум.       Губы приоткрываются в попытке задать вопрос, но неясный звук перерастает в грохот. В шейном позвонке раздается резкий щелчок, когда Гермиона поворачивает голову. В носу свербит: словно где-то вымокла асфальтная крошка. Из горла вырывается вскрик, когда поток, появишийся из ниоткуда, движется к ней.       — Малфой, берегись! — орёт она, падая на землю и ощущая, как кожу царапает земляная крошка.       Нет, что… Как? Гермиона пытается понять, что, Мерлин, происходит. В ушах грохочут отзвуки летящих камней — она катится вниз по склону, пытаясь ухватиться хоть за что-то.       Вдалеке слышится испуганный крик Невилла. Окружающее сливается в один сплошной комок цветов и звуков, дыхание сбивается из-за волны накатывающей паники. В рот забивается земля, пока она старается остановить падение, но лишь ранит руки. Поток грязи уносит её вниз с огромной скоростью, и если она не зацепится, то её тело расквасит об острые выступы.       Бледная рука хватает её за локоть, подтягивая к себе, и Гермиона видит дикие расширенные глаза Малфоя и его окровавленный висок. Его мышцы напряжены до предела. Он хватается за небольшой ствол дерева, а левой рукой пытается удержать её, пока поток грязи из камней и веток локомотивом несется вниз.       Малфой что-то кричит ей, но грохот перекрывает любые звуки. В ноге разрастается жуткая боль. На глазах выступают противные слёзы. Гермиона крепче хватается за руку Малфоя, пытаясь подползти ближе, выше к дереву, но соскальзывает. Сверху небольшой булыжник катится вниз, прыгает по кочкам, пока не огревает её тяжелым ударом по затылку. В глазах темнеет, и она отпускает руку слизеринца, чувствуя жгучий укол в боку. Неужели это конец?       Её взгляд ловит неясные очертания гигантского камня, который с огромный скоростью приближается к ней. Резкая прорезь боли, и мир сужается до маленькой чёрной точки.