Прометеус

Я от предвиденья избавил смертных.

Эсхилл

      После пробуждения прошло: одна минута.

      Из её горла вырывается хрип. Этот звук неприятен. Он режет ей слух.       Потрескавшиеся губы и боль в лопатке. Её сонное сознание мечется. Горло обжигает сухость. Язык немеет.       Безумный холод.              Гермиона открывает глаза, пытаясь пошевелить занемевшими пальцами на руках.              Где я?       Густая темнота повсюду.       Ногти впиваются в рыхлую землю, на ладонях отпечатываются мелкие камни. В носу стоит запах сырости и гнили. Она с трудом садится, глухо кашляя. Становится трудно дышать, когда, мотая головой во все стороны, она видит неровные каменные срезы стен вокруг.       Вдох ускоряет выдох — Гермиона задыхается. Последнее, что она помнит, — возвращение домой после посиделок в «Бедном Нюхлере» с Гарри и Джинни. Они пригласили её отметить в выходные их годовщину. Помнит, как безумно хотелось спать от четырёх шотов клюквенного огневиски. Как мечтала оказаться под одеялом в своей квартире, пока Гарри и Джинни, опьяневшие вовсе не от огневиски, целовались на барной стойке. От их любвеобильности ей хотелось выпить ещё. Бармен как раз нагнулся к ней выслушать заказ.       Она прокручивает воспоминание: как заказала ещё один шот, а дальше… Пусто.       Н-и-ч-е-г-о. Абсолютно.       Будто кто-то точно вырезал из её памяти кусок, аккуратно оборвав по краям в нужных местах.       Сердце скачет галопом от горла к желудку. Вокруг не разглядеть ни одного предмета. Пальцы шарят по бёдрам, пытаясь найти палочку. По ощущениям она в той же одежде, что и тогда. Ткань объёмных рукавов свитера складывается у коленей. Она не находит палочки. Но нащупывает нечто железное, холодное и круглое в своём заднем кармане.       Ни черта не видно.       Горло сжимают тиски.       Дыши, Гермиона. Дыши. Раз-два-три.       Повторяет она себе, отсчитывая глубокие вдохи, с одного до десяти.       Ей хочется закричать, но вместо этого она издает писк-шёпот:«Кто-нибудь?»       Её язык еле ворочается во рту из-за сухости. Невыносимо хочется пить. Она явно не пила в течение последних двадцати четырёх часов.       Сколько же она пробыла тут?       Она на ощупь пробирается к стене. И облокачивается на неё, подходя ближе и пытаясь осознать происходящее. В нос ударяет запах сырой земли. Острые камни впиваются в спину, а мышцы ломит от отсутствия движения в течение долгого времени. Вокруг же лишь текучая бездна и тотальная темнота. Её сердце грохочет в ушах, мешая сосредоточиться. Глаза начинает щипать.       Это место... Холодное и отрешённое, как ряды темниц в башне Азкабан.       В её последний визит она доставляла медицинские документы заключенного, над делом которого они работали год. Он был осуждён за убийство восьми анимагов. Это был тяжёлый случай: бессонные ночи работы с авроратом в поисках убийцы. Она давала медицинское заключение о причинах смерти. Пока Гермиона рассматривала изуродованные тела, она думала об одном: почему у некоторых людей нет совести?       Ей дали долгожданное повышение, когда они наконец поймали эту крысу, превратив обратно в человека.       В Азкабане после посещения убийцы они с аврором шли по длинному коридору, пока тот назойливо обругивал юридическую бумажную волокиту. Она вежливо кивала ему и улыбалась, делая вид, что слушает.       Как вдруг её внимание привлекла крайняя камера с дырой в стене.       С тонких костяшек заключённого стекали капли крови в рыхлую землю темницы. Сутулые, будто обглоданные плечи освещала луна. Ей казалось, что за решётками скрывается бездна, после соприкосновения с которой нет пути назад. Но тем не менее, ей все ещё было жаль преступника за стеной. Желание помочь не исчезало, хотя понятия не имела, на что он был способен.       Она подошла ближе к камере, пока аврор сверял отчётность. Тело заключённого безвольно лежало на полу. Ей показалось, что он мёртв, но в ту же секунду он поднял взгляд, и на неё посмотрели два жёлтых глаза.       — Ведьма! — заскулил он, облизывая губы языком. — Помоги мне! Помоги мне! Не оставляй меня тут! Не бросай меня тут! Они убьют меня! Убьют!       — Отойди оттуда, Грейнджер, — потряс её за плечо вернувшийся аврор. — Этот поганец не стоит особого внимания. Убил трёх Пожирателей. Хотя, может, это того и стоило. В конце концов, суд оправдал многих.       Она вздрагивает, яростно сверкнув глазами на аврора. Кажется, ему абсолютно всё равно, и он продолжает своё движение по коридору. Гермиона отправляется вслед за ним. Последнее, что она видит, — убийца, схватившийся за решётку, продолжая ползти за её удаляющимися шагами.       И в похожей камере она давится слезами, чувствуя, как дрожат руки на коленях.       Она заперта, обезоружена и потеряна. Как на войне. Когда мимо тебя пролетает зелёная Авада, а желудок сжимается от страха.       Паника накрывает её волнами, пока тело бьёт мелкая дрожь.       Она будет думать после, когда выберется. После…       Гермиона перекатывается на колени и вслепую шарит по комнате ладонями, пытаясь найти хоть что-нибудь, хоть какой-нибудь намёк на прутья, решётки или дверь. Пальцы скользят по холодным стенам. В камере на удивление тепло, но земля влажная и рыхлая. Она ёжится.       Неужели рядом море? Что может возвышаться над морем? Маяк? Это остров?       В голове вертятся шестерёнки, пока она ползёт к противоположной стене. Проходит ещё несколько минут, прежде чем она цепляется за нечто холодное и жёсткое.              Вот оно! Дверь… Наконец-то!       Подтягивая себя руками, издаёт вымученный выдох, так как сил хватает лишь на несколько активных движений. Ноги же содрогаются, когда она пытается встать первый раз. Ей удаётся подняться только с пятой попытки. Каждый мускул в теле напрягается до предела. Мышечная дистрофия. Сколько же времени она провела в этом месте?       Она проводит по двери внешней стороной ладони, сдирая кожу на костяшках пальцев до крови.       — Чёрт, Годрик тебя…       Наверное, проходит несколько часов перед тем, как ей удается нащупать скважину. Она понимает, что тут нужен ключ, и наугад лезет в задний карман. Дрожащими руками Гермионе удаётся достать нечто, отдалённо напоминающее по форме искомый предмет, и вставить острым концом в отверстие. Два поворота, и дверь поддаётся. Всё внутри неё ликует от облегчения.       Гермиона вываливается наружу, запутываясь в собственных ногах.              Что за чёрт?!       Щёки захлёстывают обжигающие холодом потоки воздуха. Она охает, когда облокачивается на качающиеся обледенелые прутья, не устояв на ногах. Волосы, вздымаясь от ветра, закрывают обзор. Лёгкие жжёт от стылого воздуха.       Порыв ветра — она крепко держит поржавевшие прутья, переваливаясь через них. Внутренности сковывает страх. Ещё один такой вихрь, и она точно, не удержавшись на ногах, полетит головой вниз.       Там о скалы бьётся море, завиваясь белыми барашками около основания. Собирая силы, она отталкивается обратно, к двери.              Нет. Нет!       Она часто дышит, пытаясь вспомнить, найти зацепку. Опасаясь, что её догадка оправдается, Гермиона рывком поднимает голову вверх. Круглые арки крыши расползаются тёмной паутинкой вокруг четырёх колонн. Высеченный в стене булыжник её камеры сверкает от удара молнии. Она на пике. Вверху сияет грозное, пасмурное небо. Тело содрогается, в то время как по лицу начинают бить капли дождя.       Соберись, Грейнджер. Соберись. Вдох-выдох.       Она стоит, промокая от усиливающегося ливня, на вершине неизвестной башни. Ей хочется зайти обратно, в темницу, и не выходить. Страх пробирается из бушующего моря внутрь.       Она не может бояться, Мерлин!       Нужно найти выход и спуститься ниже, хотя бы на один уровень.       Перед ней балкон, сотканный из прутьев ржавого железа, качающегося от каждого дуновения ветра. Первых же ступенек лестницы, тянущейся вниз, нет. Её свитер насквозь мокрый. Руки, влажные из-за нервного пота, дрожат.       Ей видится лицо Рона, чьи губы растягиваются в солнечной улыбке, пока она с ужасом смотрит на метлу около балкона спальни девочек.       — Я буду с тобой. Доверься.       Он кривит губы, и она даёт ему руку.       Угольное небо содрогается от грома, пока она уговаривает себя спуститься по витиеватой лестнице вниз. Она закрывает глаза, делая шаг вперёд, представляя улыбающееся лицо друга. Сердце затихает и перестаёт колотиться, отдавая дробью в ушах. Гермиона цепляется за железные жгуты и ступает на ржавые обломки балкона. Внизу волны раз за разом убиваются о скалы. Оступиться или соскользнуть — и её ждет полёт вниз на пятьсот метров, удар об морскую гладь и быстрая смерть.       Прочь бы убрать мысли из её тупой головы!       Балкон шатает ветер, пока Гермиона подбирается к краю. Трухлявую лестницу и её трамплин разделяет пропасть в метр. Ей придется прыгнуть с балкона и зацепиться за основание лестницы, чтобы спуститься вниз.       Она глубоко вдыхает, сосредотачиваясь. Тот же самый страх наливает свинцом икры.              Иногда надо просто сделать шаг, один шаг.       Её трясёт.       Не думай. Прыгай. Просто прыгай.       Она задерживает дыхание, разгоняется на два шага и летит. Руки мёртвой хваткой вцепляются в прутья лестницы. Гермиона свисает со ступеньки, чувствуя, как нижняя часть тела загибается от ветра.       Её колотит. Сердце в самом горле и выше, когда Гермионе удаётся подтянуться.       Смогла.       Она смогла!       В спину бьют капли ледяного пронизывающего вихря. Переставляя ноги и руки, она пытается затащить тело наверх.       Гермионе удаётся выдохнуть, как только её ноги оказываются на твёрдой почве. Ей хочется увидеть что-то вроде устойчивого спуска вниз, но перед ней предстаёт еще один уровень.       Такой же, как и её.       Она в чёртовой башне, напоминающей Азкабан. Ей неизвестно, сколько тут этажей и как она сюда попала.       Она видит ещё одно подобие лестницы вниз, пока осматривает этаж. Помещение этажа идентично с тем, на котором она пришла в себя, скопировано вплоть до змеиного узора на двери. Её охватывает горькое разочарование: спускаться дальше при такой погоде нет никакого смысла. Она точно не готова получить удар молнии в голову.       Её пальцы немеют от холода. Она с ужасом понимает, что всю ночь придется прождать на этом уровне, если хочет оказаться ближе к земле и не умереть. Она оглядывается вокруг. Единственное укрытие — знакомая на вид, но закрытая камера. Она добирается до неё, дёргая за дверь. Удивление будоражит её, когда дверь поддаётся с первого раза. Гермиона жмурится от затхлого воздуха, кожи касается тёплый поток магии. Видимо, на камеру были наложены чары.       Затаившись, она ждет прыжка из арки, но вместо этого доносится слабый голос.       — К-кто это?       Надломленный и высокий. Женщина. Из темноты падает рука с длинными изящными пальцами. Гермиона смотрит на чёрные взлохмаченные волосы с колтунами. Её глаза расширяются от удивления, когда измазанное в земле лицо появляется на свету.       — Паркинсон?!       Девушка падает на землю и смотрит на Гермиону снизу. Она медленно закрывает глаза, обрывая фразу на середине.       — Я пытала…       Под очередной раскат грома Гермиона затаскивает Паркинсон внутрь, видя, как молния отскакивает от края балкона. Внутри кромешная темнота, так что ей приходится оставить дверь приоткрытой, положив булыжник-преграду. Ветер завывает через щель. В темнице температура на нуле, и она на миг задумывается: почему в её камере было тепло?       Стон Паркинсон перекрывает грохот снаружи.       Грейнджер переворачивает слизеринку на спину, пытается нащупать палочку Панси, надеясь согреть ту с помощью магии, но безуспешно. Ха, всё бы было так легко, будь у неё палочка.       Паркинсон несёт бред. Её лоб горит, а тело бьёт озноб. Она еле дышит. Грейнджер дёргает запястье, чувствуя слабые отголоски пульса.       Она умирает, Мерлин. Сколько она лежала тут: два дня, неделю?       Гермиона стаскивает с себя свитер и поднимает тело девушки к стене. У неё кружится голова от усилия. Руки передёргивает.       Мерлин, почему же такая тяжёлая?       Она не понаслышке знает, что такое переохлаждение. У Паркинсон явная гипотермия — она может впасть в кому. Все мысли теперь сконцентрированы только на этом. Она не хочет смотреть, как человек умирает на её глазах. Не хочет и не будет. Это не в её принципах, она не сдастся. Она сыта этим дерьмом по горло с окончания войны.       Кожа Панси почти серая, тошнотворного могильного цвета. Она натаскивает на Паркинсон влажный свитер, перенося её вес на себя. Он мал ей, рукава доходят до середины предплечья, но это хоть что-то. Бесполезное что-то.       — Давай, давай, ну же… — растирая кожу раз за разом, шепчет Гермиона.       Она помнит, как в стычках с Пожирателями целители растирали замерзших пленников в темницах, шепча заклинания без палочки. Любое их замедление грозило смертью спасённых. Она никогда не верила в беспалочковую исцеляющую магию, думая, что это бессмысленный миф магической истории. До сих пор не верит. Это не имеет никакого смысла: палочка — это проводник магии волшебника.       Но тот раз, когда в остекленевшие глаза аврора вернулась жизнь… Тот раз отпечатался в её памяти слишком отчётливо.       Целитель Магнус посмотрел на неё и усмехнулся, пока она, оторопев, наблюдала за изгибающимся на койке солдатом. Она видела, как зеленоватость кожи аврора уходила, а на щеках проявлялся здоровый румянец.       — Это невозможно! — восклицала она, смотря, как целитель растирает пленнику руки. — Немыслимо!       Он продолжал ухмыляться, губами повторяя: «Феверус».       Она поднимает руки к лицу и выдыхает. Гермиона практиковала беспалочковую магию на пятом курсе, пялясь на книгу по рунам в течение трёх часов, каждую неделю первого семестра. Прогресса не было. И она решила, что дурацкие записи в книге «Истоки первобытной магии» об исцеляющих чарах без проводника бессмысленны. За последние сто лет было зафиксировано только десять случаев данного явления, три из которых были следствием способностей обскура.       Но три года назад тот случай в штабе Пожирателей доказал ей обратное.       Гермиона ёжится от холода, чувствуя подбирающуюся слабость. Кожа немеет, температура в камере была явно ниже, чем снаружи. Неудивительно, что Паркинсон получила переохлаждение. Её веки приоткрываются, и она смотрит на выдохшуюся слизеринку у стены. Она могла бы сдаться и оставить её тут, не так ли?       Они не общались после окончания войны, лишь пересекались пару раз в коридорах Министерства и сдержанно кивали друг другу. Паркинсон приходила на несколько заседаний, в том числе по делу Фенрира Сивого. Гермиона участвовала как свидетельница.       Высокая и точёная, как греческая статуя, Панси вышла свидетельствовать и не запнулась ни на одном слове, пока ублюдок скрипел зубами в клетке. Когда его выносили на поцелуй дементора, Гермионе показалось, что в глазах слизеринки сверкнула нотка удовлетворения. Их взгляды столкнулись около выхода из зала. Брови Паркинсон изогнулись, преображая осунувшиеся за войну черты лица, а глубокие зелёные глаза округлились.       И в этот момент они обе что-то поняли. Разделили на двоих.       Гермиона кивнула, а Паркинсон, прищурившись, направилась к выходу. Она долго обдумывала этот момент после: неужели Панси ненавидела оборотня точно так же, как и она? Неужели чувствовала тупую боль за каждую его жертву и укус?       Эта мысль беспокоила её пару дней, пока в конце концов не исчезла в рутине обычной жизни.       Гермиона не могла оставить её. Не позволила бы себе, Мерлин! Их время на исходе, если она не найдёт способ согреться, то они обе скончаются от переохлаждения.       «По одной из теорий, исцеляющая магия — первая магия. Она зародилась без участия проводников, вследствие проекции мозга на помощь ближнему и выживание. Её всплески не контролировались людьми, но был найден проводник — дерево. Тогда магия стала не просто выплеском энергии, а прямым изложением воли. Тем не менее, материализация магии через телесный контакт — частый случай при родовых защитных чарах. Для воплощения ритуала требуется визуализация магической силы и выталкивание её через носителя к проводнику…»       У неё нет выхода. И времени.       Скрещивая ноги, Гермиона садится на землю, беря Паркинсон за руку. Грейнджер представляет, как из середины её сердца тянутся золотые нити, охватывая плечи, предплечья и ладони. Она вспоминает, как впервые почувствовала магию в магазине Оливандера — мурашки тепла, расходящегося по телу. Будто в её жилы влили расплавленное золото, бурлящее и горячее. И оно устремилось в ладонь, когда она впервые произнесла заклинание.       У неё должно получиться!       Она берёт Паркинсон за вялые пальцы, растирая каждый сустав, каждую фалангу.       Феверус-феверус-феверус.       Она ничего не чувствует, повторяя заклинание одними губами. Её голос заглушает бушующее море, и дверь с грохотом захлопывается. Гермиона вздрагивает, продолжая растирать руки Паркинсон своими. Вокруг — темнота, и только слабые отголоски её слов отлетают от стен темницы.       Слёзы жгут глаза от бессилия. Ей кажется, что она пытается выдавить хотя бы искру тепла уже час. Они умрут в этой темнице. Вместе. Погибнуть от переохлаждения — что за глупость? Не геройской смертью или жертвой, а просто из-за нелепой случайности.       Бесчисленное количество раз проговаривая одни и те же буквы, представляя одно и то же, она качается из стороны в сторону, пока наконец в кончиках пальцев не появляется тепло.       Она открывает глаза, и от увиденного её сердце едва не выскакивает из груди.       Она смотрит, как медленно зарождается и вытекает золотое сияние из её ладоней, цепляясь узлами за шею Паркинсон и узорами ложась на её грудь. Они повсюду. Они утыкаются в углубления мха между камнями, освещают тёмные своды темницы.       Ледяные щипцы холода больше не сдавливают её грудную клетку — она чувствует жар, щекочущий шею. Не останавливаясь, Гермиона продолжает произносить заклинание, растирая тело Паркинсон ладонями. Снова и снова, запинаясь и заговариваясь.       Золото льётся из неё, темница купается в нём. И страх отступает, забивается в угол. Она видит, как дыхание Паркинсон становится более ровным, а щёки краснеют. Она всё ещё бредит, но кожа перестаёт переливаться синими оттенками.       Потолок начинает темнеть. Гермиона выговаривает чары, пока не стихают разряды грома за дверью, эхом отдающиеся в отголосках её сознания.