Наркоз

       Глубокой ночью я проснулась от холода. Внимательно всмотревшись в темноту, поняла, что виной тому открытая настежь дверь лоджии и уже давно остывшая пустая постель. С преданностью настоящего фамильяра Вео согревал для своего хозяина небольшой кусочек простыни, на котором, для верности, разместил и любимую плюшевую акулу, чтобы уж точно никто не покусился на владельческое ложе. Повернувшись лицом к пушистику, я приоткрыла одеяло, приглашая свернуться в тепле у своего живота, но настоящий друг позиций сдавать не собирался.        — Что же мне с ним делать… — тихонько обратилась я к коту, очевидно решив, что вопрос, как и попытки решить проблему, абсолютно безнадёжны.        Прошёл ровно месяц с тех пор, как Аргус спустился, так сказать, с небес на землю. Кажется, всё это было словно в бреду. Поначалу он осторожно присматривался к сотрудникам, к руководящим единицам, был спокоен и покладист, безмерно поражал коллег воистину ангельским характером, но продлилось сие счастье ожидаемо недолго. Постепенно его до тошноты внимательным глазам стали представать картины вопиющей халатности, неподчинения, панибратства, непрофессионализма, неэтичности и прочих оных, с чем мириться в своей больнице он не был намерен.        Уже скоро главврач ухитрялся вертеть операционным персоналом так, чтобы каждый смог, естественно, в добровольно-принудительном порядке поработать именно с ним. Только при мне из ворот его оперблока на втором этаже вылетело человек семь в слезах. В основном, это были сёстры, которые вечно что-то забывали, роняли, за чем-то не следили, а в условиях устроенного допроса с пристрастием и вовсе не могли сохранять психоэмоциональное равновесие. Попутно досталось всему отделению реанимации и интенсивной терапии, ведь нам всегда есть что предъявить. Такая работа… Разок даже одного из старожил хирургии угораздило поругаться с начальством. Жаль, он поздно вспомнил, что это под контролем младшего здесь царила демократия. Остался без премии, жалко до ужаса. Двое хирургов были направлены на сдачу внушительного теста для подтверждения лицензии: отвратного, всеми ненавидимого экзамена, объемом с целую студенческую библиотеку, который проводится раз в десять-пятнадцать лет. Однако, у Рихтера было право проверить профпригодность и без этих формальностей, едва он найдёт вескую причину для данной экзекуции. Марк никак не мог остановить это безобразие.        Многое вскрывались по мелочи, ведь отделение являлось самим синонимом слова «хаос». Сколько ни мучайся, за всем не уследишь. Одна сладкая парочка из педиатрии попалась на предоставлении услуг в обход кассы; фармацевт — на хранении и выдаче препаратов с истекшим сроком годности; мама получила люлей за бардак на складе, но очень мягких, надо сказать, уважительных. Нескольким ординаторам-первогодкам пришлось буквально проходить курс молодого бойца в полевых условиях, дабы не вылететь к чертовой матери из программы, ведь некоторые из кураторов чересчур жалеют «малышей», поручая им едва ли работу штатных санитаров.        Особую опасность для всех представляли новички, которые, попав под разноглазое обаяние «нового» хирурга, с радостью вываливали ему всю подноготную на каждого встречного-поперечного бедолагу из травмы, которую только смогли получить за своё недолгое рабочее присутствие: кто на что жалуется в раздевалке, о чём болтают в ординаторской за чашечкой эспрессо, какие любовные истории в ходу на сестринском посту и в курилке, кто решил решил затянуться на перерыве в «исключительно терапевтических» целях травой, а кто вынес из больницы ночной запас расходных материалов отделения, а затем обматерил главврача… От внимания новеньких ничто не ускользало, ибо у них еще не имелось распространенной привычки заниматься исключительно своими делами. Наставник вечно отлынивал от собеседований, так сказать, незначительных единиц, а иногда даже ленился познакомиться с прибывшими на обучение, что и выходило ему боком впоследствии. Он к тому времени был готов придушить старшего в кабинке туалета, правда, с полным пониманием того, что сам отчасти допустил всё это и не проконтролировал.        Ко мне стали относиться настороженно, ведь это именно я, как думали массы, ублажаю по вечерам это исчадье Ада, а значит, могу сболтнуть чего, а то и намеренно подставить. Морально выносить такое отношение становилось всё сложнее, ведь на самом деле я изо всех сил пыталась выгородить каждого попавшего под горячую руку коллегу, но всё было без толку. Каждый раз, в ответ на мои уговоры смягчиться, я получала ответ, вроде: «пожалуйста, не мешай мне делать мою работу»…        Оказаться между двух огней в подобных обстоятельствах стало для меня тяжелым испытанием. С одной стороны, я понимала, что над Аргусом стоят люди, намного более влиятельные, чем он сам, и требуют они соответственно. Особенно, когда дело касается огромных вложений. Сюсюкайся он с каждым, применяя тактику «мягкой силы», то вскоре сам свалился бы в число аутсайдеров, да еще и с такими рекомендациями, что о собственной практике можно будет забыть навсегда.        Ему сложно это дается. Ничуть не малой кровью. Он обязан представлять интересы вложенцев, угождать их неисчерпаемой жажде получать дивиденды от собственных инвестиций, давать им полную информацию о финансовой эффективности, заворачивать иски, прикрывать задницы, рисковать собственной репутацией, управлять, защищать, обеспечивать… При этом каждое собрание он отчитывает сотрудников поимённо, но с какой-то нечеловеческой жалостью в глазах и пониманием. В общем, всё сложно… А от меня стали крайне настойчиво требовать выбрать одну из сторон — либо его, либо коллектив. Но я всё еще надеялась на самопроизвольное урегулирование всеобщей подозрительности.        Наедине Аргус признавался, что еле держится. «Латать дыры» в травме ему не по душе. Привыкший работать на выдохе, без лишних движений, сосредоточенно, теперь боится, что, вернувшись в нейрохирургию, не сможет собраться, растеряет навыки, которые делают его профессию самой высокооплачиваемой в стране и убьёт пару пациентов, а в лучшем случае — оставит инвалидами. Ви справлялся отлично, несмотря на очевидную молодость, но всегда просил проконтролировать по возможности его работу, отдавая дань уважения учителю. Последний же никогда не отказывал, и, словно завороженный, следил за ходом операции в любое время дня и ночи, когда только мог, подключенный через ноутбук к хирургическому микроскопу. Давал советы, помогал с планом… Наверное, это была единственная отдушина в такое сложное время. Всё его существо страстно тянулось к своей родной операционной. Туда, где он — именно тот, кем является, где всё знакомо и в идеальном порядке, где его соратники и помощники, где его сердце. Его суть.        Тем временем я постепенно сходила с ума… Знала наверняка, что Аргус именно там, где хочет быть. Не со мной, а с ноутом на кухне: часа полтора уже сверлит взглядом операционное поле в четыре сантиметра. Сегодня официально начались наши выходные. Целых три штуки. Каким-то чудом удалось их получить, а всё благодаря одному стажёру, который пришёл работать в отделение и пока по всем фронтам устраивал братьев. Хоть в чём-то они были согласны…        Нам с Аргусом предстояло наверстать многое за этот месяц. В основном — практически полное отсутствие личной жизни. Поначалу я держалась своего протеста и старалась не приезжать к нему на ночь, но впоследствии не выдержала. Сдалась. Моя собственная концепция, основанная на том, что до этапа совместной жизни должно пройти какое-то время, а в идеале — много времени, с треском провалилась под гнётом реальности происходящего. Это раздражало. Я не планировала съезжаться и до сих пор не планирую, но жуткая тоска по нему ломала всю философию. Пришлось поступиться с принципами. Оставалось надеяться, что вскоре этот кошмар закончится: Аргус вновь вернётся в свою обитель, прекратив терроризировать травму, и мы, наконец, сможем продолжить романтический период наших отношений.        Продолжить хотелось страшно… Находясь на пике эмоциональной близости, мы были полностью лишены физической, даже если оказывались в одной постели. Напряжение на работе было невыносимым, ровно как и усталость, от чего либидо стремительно спускалось на уровень ниже нуля. Однако, мы не видели для себя возможности «делового секса», тем более, когда нам так хорошо вместе. Этот процесс следовало растягивать и наслаждаться им, а не относиться к нему, как к базовой потребности организма. Жаль, возможности не всегда совпадают с желаниями. Все же, хорошо подумав, я подготовила пару новых комплектов крайне откровенного белья, надеясь вновь испытать на себе в ближайшем будущем взгляд, заставляющий женщину расцветать снова и снова.        Мне определённо стоило встать, вытащить его из-за ноутбука и уложить обратно баиньки, ибо опытным путём установлено, что у конкретной особи чувство времени отсутствует напрочь. Тем более, что послезавтра нас ждала поездка к Сансам, а там вообще не известно, что и как сложится… Приняв единственно верное решение, усилием воли заставила себя подняться. Подкорку тотчас затянуло непроглядным туманом из-за столь раннего пробуждения, но я справилась, и уже спустя пару секунд тихонько зашагала босиком в сторону кухни.        Картина обнаружилась весьма ожидаемая и прозаичная… Аргус сидел за стойкой. В очках, устало подпирал голову рукой и пытался внимательно следить за действиями ординатора сквозь монитор, являющийся так же единственным источником света во всей квартире. Рядом валялся телефон, стояла пара опустошенных чашек кофе, которые, судя по внешнему виду хирурга, ни капли не помогли. Взгляд остекленевший, немигающий… Даже не заметил, как я вошла.        — Эй… — сонно побеспокоила я своего мужчину. Из ноута доносились приглушенные сигналы нейромониторинга и монитора пациента, которые, очевидно, были необходимы для полноценного контроля над ситуацией.        Реакция, как ни удивительно, заставила себя ждать. Сначала, кажется, он расценил мой шёпот как какие-то помехи. Потом, видимо, вспомнив знакомый голос, составил причинно-следственную связь о том, что его носитель не находится сейчас в операционной, поднял глаза от монитора и медленно перевёл их в сторону раздражителя. Спалился.        Странно, но обычно мозг самостоятельно проделывает за человека всю эту последовательную цепочку. Мужчина глубоко вздохнул, нехотя снял очки и прикусил дужку, прежде чем отложить их в сторону. Лениво, не выражая ни единой эмоции, позвал меня к себе на колени.        — Это я тебя разбудил? — еле слышно спросил он на ушко, усаживая меня поудобнее.        — Нет… — упав спиной ему на грудь, я тут же поняла, что вполне могла бы уснуть и в таком положении. — Идём со мной. У нас выходной, ты помнишь? — я осторожно попыталась закрыть ноутбук, но была довольно резко остановлена.        — Тут сложная опухоль.        — У тебя в отделении каждый день какая-то сложная опухоль… Заканчивай.        — Осталось не так много, ложись без меня, я скоро.        — Пфф… Ну нет. А знаешь, не ты ли говорил, что доверяешь Ви, как себе?        — Тихо, — недовольно указал он на открытый микрофон эфира, — да, говорил. Но это не значит, что можно забить на здравый смысл.        — И не ты ли сказал, что ему пойдёт на пользу самостоятельная практика? — перешла я на громкий, почти воинственный, шёпот. — Что ему нужно больше свободы?! Рихтер, отстань от человека или, ей Богу, я тебя просто покусаю. Прекрати стоять над душой и мониторить каждый его шаг. Ви должен научиться сам справляться со сложными ситуациями. В конце концов, ты — руководитель отделения, у тебя есть и другие обязанности. Даже не смотря на то, что твой ординатор тебе доро…        В этот момент Аргус закрыл мне рот ладонью и что есть сил прижал к себе, выдавив из глаз максимум гнева. Тем временем из ноута раздалось довольное хихиканье.        — Слава Богу, — помахала мне пальчиками в объектив операционного микроскопа Киса, прямо над ранорасширителем, — хоть кто-то это озвучил. Привет, дорогая…        — Сэм, — улыбнулся голос Ви, — рад тебя слышать.        — Не Сэм, а доктор Картер, — продолжил возмущаться главврач, — и не подслушивай. А с тобой, — неожиданно обратился он ко мне, — я позже поговорю…        — Обещаешь? — с придыханием и нетерпением прошептала я ему на ушко. — Не могу дождаться… — продолжила, слегка подразнив зануду бедрами.        — Это тебе не общая хирургия, — тихонько негодовал завотделением, пытаясь втолковать мне основы ответственности своей специализации, — одно неверное движение — и человек на всю жизнь останется инвалидом.        — Перехвалить боится, ничего нового, — язвила Кэсси, — всё как обычно. Наши лучшие сотрудники могут только догадываться, что они лучшие.        — Так, всё, хватит… Не нужна моя помощь — не надо, сами попросили, — раздраженно отрезал хирург и отключился вместе с компьютером и микроскопом, после чего с укоризной на меня уставился и одарил красноречивой, желчной улыбкой. — Ты невыносимая женщина, в курсе?        — Вообще-то я собиралась поругаться утром, но теперь уже не уверена. Такой шанс прекрасный…       Упускать этот шанс очень не хотелось. К тому же, как показывает практика, после вываливания друг на друга взаимных обвинений, приправленных разговором на повышенных тонах, даже как-то спится крепче. Устало обняв главврача за шею, я проникновенно всмотрелась, казалось, сквозь глаза в самую душу, покорно ожидая разрешения спустить вялых, невыспавшихся собак.        — Даже не знаю, о чем опять пойдёт речь… Может, о том, что я не уделяю тебе достаточно внимания, торчу ночами за работой, у нас остывает постель и заканчивается романтика? Еще мы…        — Заткнись.        — А что, ты не это хотела высказать?        — А что, у нас всё еще есть романтика?!        На минуту повисла тишина. Кажется, мы наткнулись на то, о чём говорили еще на нашем первом свидании. Вернее, наткнулась именно я, ведь это мне тогда казалось хорошей идеей идти напролом сквозь его каждодневную, страшную обыденность. Он говорил об этом, но мне настойчиво казалось, что нервов и моральных сил у меня уж точно больше, чем у всех прочих его «неудачных попыток». Реальность оказалась точь-в-точь с его рассказов, а понимание её настигло меня всего через полгода. Я втиснулась в большую и насыщенную жизнь очень занятого человека, эгоистично предположив, что сразу займу в ней важное, почётное место. Виной всему первый опьяняющий взрыв эмоций, не имеющий ни малейшего отношения к настигающей нас семимильными шагами действительности. Впрочем, меня не так-то легко испугать.        — Тебя это устраивает? Тебе хорошо в таком темпе? — немного обреченно уточнила я. Это была самая идиотская привычка любой женщины, непременно выходившая на поверхность в стрессовой ситуации: продолжать спрашивать, заранее зная ответ.        — Ну зачем начинать это, мы же обсуждали… Ты знаешь, что сейчас происходит. Так будет не всегда. Я очень устал, живу так много лет, — не без толики сожаления вновь начал он этот не самый приятный разговор в надежде, что теперь сможет подобрать верные слова, — всю жизнь. В ней тебя раньше не было.        — Были другие женщины.        — Глупо думать, что вы все одинаковые. У тебя другое понимание отношений, частной жизни и прочего, я не об этом сейчас. Постарайся понять: ты просишь меня изменить так много. Всё, к чему я привык, всё, что даёт мне чувство уверенности в общественном положении и завтрашнем дне. Я действительно весь состою из обстоятельств. К этому привыкаешь со временем, учишься строить личные планы вокруг профессии, иначе я заработал бы за все эти годы одну только грыжу, но никак не деньги. Отдавал половину на налоги и до сих пор платил кредит за учёбу. Такое себе, согласись, притом, что мы с братом росли в крайне традиционной семье. Нас учили зарабатывать и нести ответственность за всё, что каким-то боком нас касается. Я занимаюсь именно этим. Только представь, ты — пока только одна семьдесят шестая часть моей жизни, без обид, хотя бы просто как временной промежуток. Я очень хочу, чтобы часть стала основой, но над этим придётся работать. Нам обоим. Думал, если ты переедешь, у нас будет больше времени на решение внутренних проблем, мы сможем лучше понять друг друга, получить шанс на построение здоровых отношений, если, конечно, они существуют в этой вселенной в принципе. И это не покушение на твою свободу, это шаг навстречу. Так проще. По поводу романтики…        — Так, стоп, — перебила я эту максимально тактичную и оформленную, с какой стороны ни посмотри, сладкую речь, больше походящую на уговоры стать для него удобной, — именно поэтому я и отказываюсь. У меня тоже есть амбиции, принципы, желания и планы. В них не входит погружаться с головой в беспрерывное решение внутренних межличностных проблем, есть и другие цели. Мне хочется узнать тебя со всех сторон, научиться всецело доверять, опираться, а не бросаться с головой в совместную жизнь. Я — молодая женщина. Я хочу ощущать себя нужной, любимой. Хочу видеть интерес в твоих глазах, восхищение, желание, а не превратиться в привычку, которая, к тому же, не слишком сложно досталась.        — Ты реально считаешь, что легко мне досталась? Поверить не могу… Да это самое сложное решение за последние несколько лет! Я считал, что мы понимаем друг друга, что имела место какая-то искра, не знаю…        — Так и есть. Но пойми, предложение съехаться так скоро обесценивает меня как партнёра. Выходит, поухаживал полгодика и всё? Можно расслабиться, я твоя? Ты уже начинаешь привыкать к тому, что я рядом и беспокоиться не о чем. Нихрена так не будет, дорогой! Даже мужу никогда не будет позволено ничего подобного. Нельзя просто взять и отнять у женщины право чувствовать себя женщиной!        — Я не пытаюсь тебя обесценивать, не говори ерунды.        — Уверена, мы можем обсуждать возникающие нюансы постепенно, приходя к консенсусу со временем, для этого мне не обязательно жить у тебя. У нас и без того вышел довольно стремительный роман… Я готова подождать, куда так торопиться?        — Угу, ты готова, конечно… — Аргус уверенно начинал выходить из себя и старался изо всех сил не смотреть в глаза, но, услышав про ожидание, тут же поменялся в лице и мгновенно уставился на меня так, будто я накосячила на десять лет вперед, — и сколько же ты готова ждать?        — Не знаю, может, несколько лет. Сколько потребуется.        Между нами вновь повисло неловкое молчание, нагнетаемое еще и тем, что мы находились в темноте, где освещением теперь являлось только ночное окно, в отсутствии горящего монитора. Глаза привыкли к тьме и различить весь спектр эмоций друг друга не составляло никакого труда. Даже коленка, на которой я благополучно сидела, казалась мне мрачной и напряженной. Было похоже на ожидание, но ничего не происходило. Тогда мой мужчина решил подать голос в лучших традициях:        — Ясно…        — Что?        — А я готов ждать сколько потребуется?        Он смотрел прямо в глаза и спокойно дышал, неожиданно выдвинув обвинение, воистину меня достойное. Спустя пару секунд на образование причинно-следственных связей мне стало жарко, потом холодно, а затем очень-очень стыдно, ведь мой мужчина был абсолютно прав и я не учла довольно важную переменную — возраст. Не успев толком сообразить план, как выкрутиться из этой не слишком приятной ситуации, тут же получила укоризненную академическую лекцию «увлекательная андрология». В общем… Заслужила.        — Да, я понимаю. Ты можешь себе это позволить в двадцать восемь. Тебе еще и в голову не приходили все прелести среднего возраста. Вот только проблема в том, что в наших отношениях есть еще и я, которому до всего этого дерьма рукой подать. Как и большинство успешных людей, я иду в сторону классического раба демократического капитализма — пахать до сорока, чтобы иметь возможность позволить себе семью. А когда позволил — выяснить, что яйца уже не те.        — Довольно грубо… — неосознанно поёжилась я.        — Горькая правда.        Он выдохнул, по очереди заглянул в каждую поодаль стоящую от него чашку, пытаясь выяснить, не осталось ли там чего, но увы. И вновь монолог возобновился. Я решила перестать оказывать физическое давление на его ногу и начать-таки оказывать моральную поддержку. Мужчинам в принципе тяжело говорить на подобные темы, да еще и так неожиданно, поэтому я встала и принялась готовить кофе.        — Есть же данные… — уже более спокойно продолжил хирург. — Самый благоприятный возраст для отцовства — до тридцати пяти лет. Потом начинается старение. Понемногу, незаметно. Сначала уменьшается синтез тестостерона, потом увеличиваются мутации спермы, на четыре процента в год. Вроде ерунда, но за три года это уже двенадцать. Начинают чаще возникать хромосомные аномалии. Проявляются хронические заболевания, выходят на поверхность усталость и постоянные стрессы. Всё становится сложнее с каждым годом. Ведь я хотел бы детей, полноценную семью, а не просто любимую девушку. С каждым годом список диагностики растёт, растут риски, счета, возможности уменьшаются, выходит боком моя гетерохромия. До тридцати пяти она могла безболезненно проявиться у ребенка с пятидесятипроцентной вероятностью, сейчас она может утащить за собой еще пару сломанных генов. Так что да, хоть ты и не спрашивала, я не хотел бы тратить еще шесть лет, прости, — сделал он отсылку на предыдущие отношения.        Ему нужно было начать высказываться. Поставив перед ним наполненную чашку, я облокотилась на стойку рядышком и приготовилась принимать во внимание всё, что он готов сказать.        — До сих пор поверить не могу, но у меня есть бесплодные однокурсники. Двое даже в нашем госпитале наблюдаются. Есть конечно и те, кто каким-то магическим образом смог добиться и положения, и семьи, но таких всего пара человек почти из сотни. У меня не вышло, хоть я и старался. Год назад была встреча выпускников, мы не виделись лет десять, может, даже больше, а впоследствии я вообще пожалел, что Марк уговорил меня идти. Это настоящий кошмар, Сэм! Мне будто показали зеркальце! В моей памяти эти люди сильны и молоды, амбициозны, но на деле — какой-то цирк уродов. Большинство из них стали врачами, а я смотрю, и вместо людей вижу инфаркт, тромбоэмболию, ожирение, депрессию, гипотериоз, астму, диабет. Увидел девушку, с которой встречался со второго по четвертый курс, и просто не поверил своим глазам. Она была миниатюрной, стройной, занималась хай-дайвингом, обожала пляжный волейбол, а теперь, в ней сто двадцать килограмм и нет ни единой знакомой черты лица. Я встречался с ней два грёбаных года и не узнал! Некоторые парни стали ипохондриками, неврастениками, у всех куча долгов, двойные подбородки, рыхлые задницы, но при этом все восхищаются друг другом. Да под впечатлением от этой встречи я поллитра крови сдал на следующий же день со страху, а потом еще все тесты с нагрузкой прошёл. Меня всё чаще посещают мысли о том, что надо найти хорошего кардиолога, андролога, клинициста, а длительная раскачка отношений всё сильнее смущает, потому что я буквально без понятия, сколько мне осталось полноценной жизни со всеми её привилегиями, назовём это так.        Он опустил глаза и сделал глоток, немного успокоивший его переживания, затем отвернулся к окну и негромко заключил:        — Не ругай меня. Я просто хочу успеть пожить… Может, удастся до пятидесяти.        Прошло, может, минуты три с момента, как он закончил. Я переваривала его слова и попутно немного разочаровывалась в себе от того, что была несколько груба и жестока. Действительно, проблема имеет место быть, хоть мне и кажется, что он слегка преувеличивает панику. Я не задумывалась об этом раньше. Пожалуй, если обратиться внутрь себя, углубиться в эмоции и ощущения, можно осознать, что нечто серьёзное у нас и впрямь может получиться. Привыкшая внимательно наблюдать за объектом любви или симпатии, я отметила несколько весьма занятных качеств, которые, возможно, хотела бы видеть в постоянном партнёре. Однако, пока между нами твёрдо стояла одна из главных женщин в его жизни — работа.        Обнаружив мою озадаченность своей речью и лёгкую отстранённость, Аргус потянул меня за локоть и усадил верхом на колени, буквально столкнув нас нос к носу с собственными неоднозначными чувствами. Он любил делать это. Особенно, когда безумно хотелось спрятаться и уйти от всевозможных выяснений.        — Я люблю тебя, — неожиданно признался он, возможно, впервые за месяц, и мягко прижал к себе, что заставило меня немного оттаять. — Хочу, чтобы ты помнила.        Честно говоря, ожидания с реальностью не совпали. Мы уже заводили подобные беседы, в основном, с моей подачи, в немного игривой форме, без серьезного эмоционального гнёта. Проблема в том, что каждый раз эти разговоры заканчивались на ноте, где я ощущаю себя от чего-то виноватой или несправедливой. Такая форма ментального контроля с его стороны устраивала сла́бо, поэтому я твёрдо решила, что во взаимной дрессировке нет ничего зазорного, и отвечала тем же, независимо от правоты одной из сторон.        — Придётся как-то решать эту проблему, — соблазнительно прошептала я прямо в губы хирурга, — но не думай, что легко отделался. Так что там с романтикой?        — Можем начать прямо сейчас… — он прикрыл глаза и мягко улыбнулся, едва коснувшись моих губ своими. Такая незначительная нежность, но так сильно захотелось еще…        Атмосфера как-то мистически располагала к ласке. Мы на кухне, а в городе ночь. Такая по-зимнему прохладная, сырая, уютная. Затянутая облаками, наполненная еле слышным океаническим прибоем. В такую ночь хочется укрыться от всего мира под тёплым одеялом и стать чуточку ближе, чем были до этого. Тело еще не проснулось: оно тёплое, расслабленное, чувственное. Момент, когда истинно не хочется никуда торопиться. Время тянется медленно, спокойно, оно словно растекается по комнате плотной вязкой субстанцией, а вокруг необыкновенная и томительная тишина предлагает насладиться моментом. Мы постепенно осваивали это нелёгкое искусство…        Мне на секунду показалось, что мы поймали нужную волну. Она была необходима как подтверждение нашей резонации. Мягкие, осторожные прикосновения, спокойное дыхание, сладкие неглубокие поцелуи. Плотная пелена некоего странного, эротического тумана, смешанного с запахом его кожи, напрочь отключающего голову от внешнего мира. Его руки медленно скользили по моей талии, вызывая лёгкую, почти незаметную волну возбуждения.        Момент чарующий, но…        — Это не про секс… — будто растеряв в процессе все вербальные навыки взрослого человека, еле слышно пискнула я.        — М?        Мысли формулировались с огромным трудом. Я вроде как хотела объяснить, что, когда говорила ему о романтике, не имела ввиду конкретно секс. Вернее, да, его тоже, конечно, но не сейчас. Получалось отвратительно. Хотелось спать и продолжения, еще чуть-чуть, может, немного более настойчивых ласк…        — В общем… Подожди, — нашлась-таки я, не без труда выпутавшись из его объятий, — я имела ввиду романтику в целом. Хотя признаю, всё это тоже неплохо тебя реабилитирует…        — Хм… — Он отстранился и внимательно оценил наличие признаков здравомыслия на моём лице. Немного подумал, затем, кажется, понял суть претензии. — Чем точнее ты опишешь свои желания, тем точнее я смогу их выполнить. У меня нет прямой связи с Меркурием и Плутоном, чтобы иметь возможность тебя понимать в таком состоянии.        — Хорошо, попробую… — попыталась я собраться в кучу еще разок. — Я не готова к близости прямо сейчас.        — Ладно, — внезапно поддержал меня Аргус.        — Хочу, чтобы ты устроил нам романтический день, желательно на каком-нибудь краю Вселенной. В идеале там, где не ловит твой блядский телефон. Где мы будем абсолютно одни и сможем провести его так, как захочется, в уединении. И еще: хочу, чтобы на работе тебя считали буквально мёртвым на это время. Да, — уверенно кивнула я самой себе, — это базовые желания. Детали уж как-нибудь сам продумай…        — Договорились, — согласно кивнул он.        — Раз уж мы всё выяснили, — перешла я на мягкий, ненавязчивый шёпот и ласково провела пальцами по его волосам, — предлагаю еще немного отдохнуть. Этот день уже настал — последняя возможность побыть только вдвоём на неделе. Хочу, чтобы ты выспался…        Я всматривалась в его лицо, стараясь найти хоть какие-то следы болезненности, которые он наблюдал в своих однокурсниках, но никак таковых не находила. Передо мной сидел симпатичный, сильный мужчина, правильных черт и пропорций, подтянутый, с хорошей кожей, слегка сияющими, по крайней мере, в данный момент, потрясающе красивыми глазами. Бывало, конечно, что он выглядел слишком уставшим, а от того чуть старше, но всё равно не походил на замученного жизнью раба системы. Не знаю, что это было. Страх собственной неполноценности или навязчивая идея, но он определённо заботился о своём здоровье на протяжении многих лет. Такое нельзя осуждать. Более того, мне это нравится. Не слишком нравится подход, но это другая история. Думаю, учитывая все переменные, мне стоит быть немного аккуратнее на поворотах…        Я рассматривала его открыто, а он с интересом наблюдал за тем, как я на него залипла. Это удивляло и немного смешило строгого хирурга. Аргус наклонил голову на бок и мило улыбнулся в попытке привести меня в чувство, но это не особенно помогло. На город понемногу наступал рассвет, а вместе с ним всё становилось чуть более различимым.        Эти забавные гляделки тотчас превратились в настороженные, едва были прерваны громкой, неожиданной вибрацией его телефона на гранитной столешнице. В голове тут же заиграла музыка из старых ковбойских фильмов, когда герои выходят на дуэль. Эта сцена всплывала в голове постоянно, щедро приправленная антуражем Дикого Запада, с песчаными бурями, фырканьем пыльных лошадей на заднем фоне, перекати-полем и отвратной салунной сивухой. Бьюсь об заклад, его тоже навещал этот образ. Он прекрасно знал, как я относилась к любого рода звонкам посреди ночи, но всё же медленно и осторожно, не спуская с меня глаз, потянулся за телефоном. Тем временем я презрительно сверлила его взглядом насквозь с надеждой, что он всё же включит совесть и не ответит. Глупая мысль. Всего за секунду телефон оказался у его уха, а затем прозвучало обеспокоенное: «Да?».        Я в который раз просрала эту стремительную битву. Ковбой из меня не очень, что уж тут… Мне более не оставалось ничего, кроме как обижено уткнуться ему в плечо и едко процедить: «Ненавижу тебя»…        — Когда?! — Аргус в единое мгновение стал напряженнее струны и шокировано облокотился на стойку. — В сознании сейчас? КТ чистое? Господи… Я скоро, — закончив разговор, он уронил телефон на каменную поверхность и в ужасе повернулся в мою сторону.        — Что случилось?!        — Марк в кардиологии. Тяжелый приступ тахиаритмии, стабилизировали только что, — едва ли твёрдым голосом произнёс он и тут же сорвался в сторону гардеробной, а через пару секунд и я последовала за ним на первой космической.        — Подожди, я с тобой!        Понимаю, в такой ситуации ему далеко не до прицепа в виде подружки, но мне стало так же страшно за наставника. Всё так неожиданно, посреди ночи, даже осознание произошедшего толком не приходило. Это же Марк! Казалось, самое живучее существо во Вселенной, а тут такое… Да и вообще хотелось бы верить, что я не совсем чужой для него человек и мне позволят попасть в его палату. Аргус уже успел накинуть джинсы и первую попавшуюся футболку с вешалки.        — Одевайся.

***

       Спустя сорок минут крайне напряженной поездки в полнейшем молчании на совершенно не выспавшуюся, буквально больную голову, мы прибыли в госпиталь и направились на шестой. Главврач не замечал никого вокруг себя. С ним пытались поздороваться, пристать с какой-то проблемой, но он был абсолютно отстранён от всего внешнего мира, очевидно до тех пор, пока не удостоверится в целости и сохранности близнеца.        Тем временем в клинике всё шло своим чередом, без паники и ярких кодов. Потихоньку расчехлялась утренняя рутина, просыпались стационарные больные, дабы вовремя пописать в баночку, медсёстры устало тёрли глаза на постах, но всё еще стоически держались, распределяя ворох напутанной за ночь документации. Дежурные врачи отделений предпочитали попробовать поспать под утро хотя бы пару часов, чтобы откровенная помятость лица ведущего специалиста не вызывала недоверия у пациентов. Активничал в основном клининговый персонал, обычно привыкший быть тише воды, ниже травы. Лишь иногда можно было услышать звук битого стекла из процедурного, а за ним тихий мат и невнятные извинения.        Благодаря моему проводнику мы очень быстро нашли нужное крыло. Казалось, он мог обойти любое, лабиринтом запутанное отделение с закрытыми глазами, в отличие, например, от меня. Мои появления в таких далëких уголках больницы были весьма редки, а от того я вечно путалась между блоками. Глупо было ожидать чего-то иного. Двенадцать лет в этих стенах против моих девяти с чем-то месяцев… Несмотря на короткий срок работы, внутреннее ощущение новичка пропало достаточно давно. Быть может, виной всему грамотная политика наставника и «насильное» вливание меня в коллектив.        На часах было около пяти утра. Об этом событии нас оповестил не очень весёлый писк постовых часов, напротив которых и находилась необходимая нам палата шестьсот пять. К моему удивлению, в кардиологии нас не встретила ни единая душа. Будто это был не оплот всех сердечников, а чуть более холодное и менее приятное место, расположенное на цокольном этаже, с крайне неразговорчивыми обитателями. По коридору гулял противный сквозняк, тотчас заставивший содрогнуться всем телом.        Аргус повернулся и тактично попросил подождать в зоне отдыха за постом, по крайней мере, пока не выяснит, в каком именно состоянии сейчас находится брат. Это была разумная мысль. Послушно кивнув, я намеренно поёжилась повторно, пару раз для верности шмыгнув носом. После демонстрации этих весьма однозначных знаков, тут же получила на плечи беззвучно и нагло выпрошенную клетчатую бежевую рубашку. Плотную, теплую, с чарующим ароматом его парфюма, из нежнейшей шерсти ангоры. Ммм… Идеально! Как только на улице стало прохладно, а данная вещь появилась в повседневном гардеробе моего мужчины, я сразу положила на неё глаз и отбирала по мере возможности.        Он тихонько постучал и вошёл, оставив меня в одиночестве, хоть и в тепле. Голоса наставника из палаты слышно не было.        Еще пару минут я стояла под дверью, опершись спиной на стену и сонно осматривала окружающую обстановку, но ровно до тех пор, пока не услышала в нескольких метрах от себя невнятный всхлип. В голову, к счастью, не лезло ничего фатального насчёт самочувствия завотделением, что оказалось очень кстати, ведь будь я в более бодром состоянии, накрутила бы себя до гипертензии. Неизвестно почему внутри поселилась уверенность в том, что всё будет в порядке.        Пройдя немного в сторону звука, который доносился из описанной главврачом зоны отдыха, я внезапно обнаружила Марту. Девушка сидела на диване, поджав под себя ноги, с упаковкой бумажных платков напротив, один из которых сжимала в руке. Она смотрела в окно, находящееся неподалёку, и отрывисто дышала. Длинные, идеально прямые чёрные волосы небрежно спадали на плечо, практически полностью закрывая лицо. Марта была одета совсем уж по-домашнему, легко, ничуть не соответственно погоде. Одна лишь тонкая маечка на бретелях, свободные штаны от пижамки и белые кроссовки. Рядом лежал телефон, ключи от машины и микроскопический рюкзачок. Впопыхах собиралась…        — Эй… — тихонько подсела я к ней под бочок и коснулась руки, — что случилось? Ты замёрзла совсем…        Коллега выглядела по особенному бледно и разбито, а, повернувшись на секунду, обнажила полные слёз красные глаза. Конечно, я понимала, что она здесь из-за Марка, но никак не могла пересилить себя и обнять, утешить, оказать хоть какую-то поддержку. Ведь мы не были с ней закадычными подругами, это если мягко сказать. А один вечер в баре ничего не менял. Всё было несколько неловко, но оставлять человека в таком состоянии без помощи было слишком.        Я сняла с себя рубашку и накинула ей на обнаженные плечи, изо всех сил стараясь окружить заботой. Оказавшись так близко, на удивление я не почувствовала никаких отрицательных эмоций, напротив, даже прониклась. Марта была слаба и беззащитна, пребывая в полном раздрае, словно навсегда похоронила образ стервы где-то глубоко в коленной чашечке.        — Солнце… — погладила я её по плечу в жалкой попытке подбодрить, — с ним будет всё хорошо, это же Марк… Ну, чего ты… Что произошло?        — М… — горько всхлипнула она. — Спасибо за поддержку, но ты не поймёшь.        — Пойму, — никак не сдавалась я, — пойму, вот увидишь…        — Ты многого не знаешь.        — Я знаю, что между вами есть нечто большее, чем просто… В общем, вы вроде как вместе не один год. Только сложно всё…        Она лишь удрученно усмехнулась. Мне и впрямь было сложно хоть как-то идентифицировать эти отношения, ведь особенно интимные подробности их личной жизни никогда не выходили на поверхность. Наставник строго охранял границы, не смотря на то, что в отделении все знали о их связи. Ну, может, думали, что имеет место быть привязанность, но уж точно не сильная и не серьёзная. Конечно, он мог сболтнуть кое-чего, но, как правило, эта информация не имела особой ценности для сплетен. По рассказу Аргуса очевидно, что в этой паре существует огромная, скрытая под водой часть айсберга. Даже не по себе от этого.        Правда, не могу понять, как вообще произошло то, что произошло? Почему она не борется? Почему пустила жизнь на самотёк, махнув рукой на всё, что происходит прямо у неё под носом? Да, они не принадлежат друг другу, но к чему эти свободные отношения, если есть чувства? Зачем так мучать друг друга? А вообще, мне больше всего наверное стыдно за то, что я оказалась в этом треугольнике. Слава Богу, ненадолго, не по своей воле, так еще и пыталась отстаивать права. Жесть… Сложная, запутанная жесть.        — Это я виновата, — тихонько отозвалась брюнетка.        — О чём ты?        Потянувшись к рюкзачку, она выудила оттуда небольшую продолговатую белую капсулу и не глядя передала мне в руку.        На секунду меня настиг ступор. Я точно знала что это такое, а иначе было бы странно. Взглянув на чёрно-белый мониторчик, несколько раз подряд прочла эту маленькую, но безумно важную и по-своему волнительную для каждой женщины надпись «три недели». Мне внезапно захотелось сказать «поздравляю», но я осеклась, хотя реагировать мрачно на такие особенные новости казалось мне неприличным.        — Это же здорово! — уверила её я ни капельки не твёрдым голосом и постаралась улыбнуться, подтолкнув молодую мамочку плечом. — Чего ты так загрустила?.. Погоди, — внезапно осенило меня, — а это точно от него?        — Муж стерилен уже несколько лет… Да и плохо всё, мы не спим, считай.        — Понятно. А виновата ты почему? — пара мгновений в раздумьях заставили меня выдать абсолютно безумную, практически смехотворную версию. — Или ему после этой новости поплохело?        Марта таинственно молчала.        — Серьёзно?! — ошарашено вцепилась я в её предплечье. — Ты не шутишь?!        — Боже… Всё получилось просто ужасно, до сих пор как в тумане, будто не со мной было, — прикрыла она ладонью глаза, — а так хорошо начиналось…        — Как так вышло?        — Я осталась у него этой ночью. Наконец-то у нас получилось достичь перемирия, хотя надежды уже особо не было. Мы многое обсудили, мне даже показалось, что помирились, занялись любовью, уснули… Где-то в половине первого я проснулась с жуткой тошнотой. Подумала — это на нервах, ведь разговор был не из простых, переживать тут не о чем. Легла обратно в постель, но всё повторилось очень скоро. В итоге часа два просидела в уборной, чувствовала себя просто отвратительно, хотя задержки ещё не было, не знаю, вроде ничего подозрительного, но что-то меня заставило сделать тест. Гипнотизировала его, пока мигал экран, скрестила пальцы, лишь бы был отрицательный. Но, как только увидела результат, тут же расплакалась. Мне почему-то не было страшно, не смотря на то, что внутри всё перевернулось с ног на голову. Я находилась в шоке, какого-то хрена вся счастливая такая, знаешь, как полная идиотка, в абсолютном неадеквате сидела на полу и улыбалась. Я… Я просто внезапно поняла в тот момент, что это лучшее, что со мной могло случиться… У меня был ещё один, и он тоже оказался положительным.        — И ты решила сказать…        — Как я могла подумать, что он забудет вечером про антиаритмики? Села на кровать, вся свечусь как электрическая лампочка, разбудила его, тест держу за спиной, думаю: будь что будет. Если не примет — никаких сожалений, значит буду сама как-нибудь справляться. Он резко поднялся, не понял в чем дело, знаешь… когда быстро просыпаешься, пульс подскакивает. А тут я ещё и этот тест. Он увидел его, смотрел на меня не моргая с минуту, как завороженный, хотел уже что-то сказать, но рухнул на подушку с дикой болью в груди. Вены на руках и на шее вздулись, пульс за двести, свернулся креветкой весь, дышать толком не может. А у меня нет ничего под рукой, сама понимаешь. Ширнула первое, что нашла в его аптечке, начала звонить в травму, уговорила выслать машину экстренно. Там ещё какие-то проблемы, говорят, сорок минут, всё вышло не сразу, ему плохо, а я одна, дико напугана, в общем…        — Господи…        — Сэм, — неожиданно посмотрела она в мою сторону глазами, вновь полными слез, — я без него не смогу…        Нечто необычное было в её взгляде в этот момент. Страх за его жизнь, за своё будущее, страх перед болью, которую он может ей причинить, перед последствиями выбора, который вот-вот встанет перед ними обоими. Страх неизвестности. Ведь ответа она так и не дождалась, а теперь не знает, хочет ли услышать его в принципе. Настал час, когда наконец придётся что-то решать, независимо от сложности решения. Это не может не пугать.        — Иногда может показаться, что оттягивать неизбежное — хороший выбор. Но это не так.        — Всё так далеко зашло, а мы до сих пор не знаем, кем друг другу приходимся…        — Теперь появился шанс это выяснить.        Со стороны поста послышался звук открывающейся двери, и я поторопилась к главврачу, чтобы узнать последнюю сводку, несмотря на то, что пришлось оставить Марту в одиночестве. Подбежав в плотную к своему мужчине и уперевшись ладонями в живот, я с надеждой подняла на него глаза:        — Ну как?        — Шутит, — пожал плечами Аргус, — требует ещё наркоты и телевизор. Судя по этим признакам — он в порядке. Жалуется немного на боли, но это быстро пройдёт.        — Ты знаешь некоторые… иные подробности? — я как могла пыталась назвать их наиболее корректно. — Он поделился?        — Да.        — Что думаешь?        — При всëм уважении, в данный момент меня это не сильно беспокоит. Они взрослые люди, разберутся. Вернее, они два великовозрастных идиота, но это частности… У него обнаружили рубец. Небольшой, но довольно свежий, придётся обсудить это с кардиологом прямо сейчас. Всё займёт примерно час-полтора. Потом, обещаю, мы проведем выходной так, как планировали. Зайди к нему пока, поболтай, он вроде не против компании. Если останется время — позавтракай или отдохни у меня в кабинете, — с этими словами он вложил в мою ладонь ключи и коротко поцеловал в макушку. — Я позвоню…        Честно говоря, мне уже мало чего хотелось сегодня, особенно погружаться в любого рода планы. Снова бессонная ночь, снова стресс, туман в больной голове. Сил хватит разве что для того, чтобы рухнуть на койку рядом с Марком, и только. Я красочно представила себе наш сонный, вялый «романтик», провожая взглядом главврача, то и дело заспанно потирающего глаза по дороге к дежурному врачу. Ни капли не удивлюсь, если спустя пару часов на город обрушится цунами как еще одно обстоятельство, препятствующее нам в проведении совместного уикенда.        Потупив немного в коридоре, я всё-таки очнулась, поправила волосы и тихонько постучала в палату. Затем, не дожидаясь ответа, геройски в неё вошла, не без труда стерев с лица следы усталости. А зачем ему нужна сейчас моя кислая физиономия? Нет, так нельзя с наставником… Утро должно быть добрым, непременно, хотя бы сейчас, после всего случившегося.        — Босс? — тихонько пискнула я, не будучи уверенной в его бодрствовании.        — Зефирка? — хрипло отозвался он с кровати.        Палата была, прямо скажем, не повышенной комфортности. Около ста двадцати квадратных футов, пара больших, но крепко зашторенных окон не пропускающими свет портьерами, стол, стул, раздвижной комод для приема пищи и манипуляций, обычная кровать-трансформер, шкаф, маленький диванчик, стойки, блок экстренной помощи, инфузоматы, беспрерывно подающие растворы с препаратами в вены…        Он лежал на боку, ко мне спиной, в лёгкой белой хлопковой футболке и типичных для больницы бежевых пижамных штанах, слегка прикрытый одеялом. Развлечений в кардиологии для таких пациентов было не много, прямо скажем. Разве что вид из окна хоть какой-то, да и то с шестого этажа. Осознав это, я всей душой прониклась его положением… Грустить же будет. Такой весёлый, буквально человек-энергетик. Как вообще выживет в этой обстановке? На его руках виднелись внутривенные катетера и системы, ведущие к капельницам, но немного затерянные на фоне татуировок. Пульсоксиметр, подключенный к монитору пациента, тонометр, почти наверняка запрограммированный на каждые двадцать пять минут… Тихие сигналы, исходящие от техники, говорили о том, что, по крайней мере сейчас, всё стабильно.        — Ты не против, если я зайду? — вежливо поинтересовалась я.        — Смешная ты… — вяло хохотнул наставник, — вокруг посмотри. Да если вы — бедолаги — не будете меня навещать, я тут со скуки сдохну. Аргус даже телевизор не разрешил. Сказал, что у нас тут эпидемия инфарктов случится, причём уже на утреннем выпуске новостей. Открой, пожалуйста, шторы, а то как в склепе.        Выполнив просьбу, я тихонько села на край кровати и взяла его руку, всю истыканную иголками, в небольших гематомах, и сочувственно подняла глаза. По крайней мере, внешне никаких изменений не замечалось. Такой же точь-в-точь мой любимый завотделением, немного невыспавшийся, но вполне себе живой, спокойный, немного задумчивый…        — Я нормально, — сухо отрезал он, внезапно запротестовав против этого жеста, а так же против насилия над собственной полноценностью, и отнял руку. Ему не нужна была жалость, он отчего-то ощущал глубокую вину внутри себя, и от того рефлекторно закрывался. — Это магнитные бури. У больших мальчиков такое бывает.        — Бури, значит… — расстроилась я, однако позиций сдавать не собиралась. Состроив крайне целеустремленное выражение лица, забрала обратно его ладонь и что есть сил сжала пальцы, обозначив, так сказать, серьёзность намерений, тем самым вызвав у хирурга лëгкий румянец смущения на щеках и игривую полуулыбку.        — Хм… Мне нравятся настойчивые женщины, — наконец отшутился он.        — Я серьёзно. Как ты?        — Да хрен его знает… Немного под седативными, сильно под добутамином. Давление ниже плинтуса, зато никакой тахикардии. Жить буду, в общем.        — Знаешь, я тут Марту встретила… Она немного в прострации, очень переживает за тебя, рассказала всё. Мне показалось, что поздравить тебя будет хорошей идеей, но ты вроде не очень-то рад…        — Я рад, — раздраженно процедил сквозь зубы Марк.        — Не похоже…        — Господи, Сэм, ты серьезно?! — внезапно повысил он голос, но быстро осёкся и перешёл на шёпот, едва монитор пациента зафиксировал резкий скачок частоты сердечных сокращений. — В нашем положении… Ребенок?! Нет, я рад, правда, просто эта радость должна быть чем-нибудь подкреплена, а мы никто друг другу!        — Марк, ну подожди…        — Я так напугал её… Она разбудила меня ночью, отдала тест, смотрит так, диковато немного и с надеждой, ждёт реакции. Ждёт, что я обниму её, поддержу, обнадёжу, да хоть что-нибудь! А у меня в голове словно что-то щелкнуло, и перед глазами только то дерьмо, что мы за четыре года не смогли разгрести. Косяки, обиды, измены, непонимание, пустые надежды, виски, разговоры, в которых мы никогда ни к чему не приходим, бесконечные попытки превратиться в нечто большее, нечто серьезное. Но это невозможно сделать с замужней женщиной, да еще и с такой бесхребетной, как Марта! И всё это как снежный ком наслаивается друг на друга. Эти её постоянные обещания развестись, я устал о них слышать. То она любит меня, то на километр не даёт подойти, то прощупывает почву, узнаёт, сможет ли переехать ко мне, то дико ненавидит и пытается наладить отношения с мужем. Не знаю, чего она хочет…        — А ты любишь её?        — О, Боже…        — Нет, правда, скажи. Вы вообще оба те ещё подарочки! И кстати…        — Я хотел бы ненавидеть её или не знать вовсе, — неожиданно отрезал Марк, — нет никакого смысла любить человека, с которым не можешь быть, это какое-то наказание. Не иметь возможности построить нормальные, счастливые отношения потому, что тебя вечно что-то держит. Со временем перестаёшь доверять и себе, и любой своей попытке начать роман с нуля. Всюду мерещится обман, дикая ревность съедает изнутри, возникает ощущение беспомощности, всё вокруг перестаёт подчиняться привычным законам… — Он немного подумал и добавил: — Да, я люблю её. Толку только…        — Может сейчас что-то изменится?        — Я тебя умоляю…        — Может, теперь, когда появится ребёнок…        — Сэм, ты капец какая наивная! Пойми, все наши проблемы не из-за того, что у нас нет детей! Глупо рассуждать, что теперь магическим образом они возьмут и рассосутся. Может, она найдёт полмиллиона, чтобы откупиться от мужа? Прежде чем платить, хорошо бы определиться с мужиком. О, да, конечно, ребенок всё решит…        — Полмиллиона?!        — Не напоминай.        — Слушай, ну раз вы всё пытаетесь сойтись, может, ты мог бы помочь ей, например, взять на себя часть этой суммы?        — Ага, ну охренеть теперь! — нервно хохотнул наставник. — Справедливо, пиздец. Она не научилась бумажки читать, а я должен отдавать пол лимона. Да даже допустим, у меня есть эти деньги. Ты вообще представляешь, сколько это лет накоплений? Сколько лет рабского труда на Элфорд?! Я тебе не разноглазая близняшка, которая на коммерческой основе принимает тридцать процентов и в месяц имеет до двадцати пяти. У меня нормальный процент идёт разве что с руководства, всё остальное — просто слёзы.        — Н-да… — мысленно присвистнула я, посчитав-таки свой заработок. С моих четырёх я как-то умудряюсь снимать жильё, платить кредит за операцию и учёбу, не говоря уже о коммунальных и налогах… Впрочем, для Марка это «н-да» было чем-то вроде согласия.        — Такая история… Вот и как мне в таких обстоятельствах прыгать до потолка от радости? Она ведь где-то рядом, в госпитале, верно?        — Да, тут, в зоне отдыха сидит.        — Поэтому и не заходит. Прекрасно знает, что именно это будет за разговор. Понимает, что тут нет хороших и простых решений, что я не позволю растить своего ребёнка в семье с каким-то посторонним гандоном, что не позволю распоряжаться этой маленькой жизнью самостоятельно, что засужу к чёртовой матери, если придётся.        — Жестоко… Не думаю, что Марта рассчитывает на то, что ты пустишь всё на самотёк. Если бы она не хотела этого ребенка, то ни за что не сказала бы тебе. Мы в двадцать первом веке живём: две таблетки и всё — ничего не было.        Марк лишь согласно закивал, отстранённо уставившись в окно.        — Дело не в этом, да? — заподозрила я неладное. — Ты не знаешь, готов ли принять её…        — Слушай, — вероятно попытался он закончить не самый приятный разговор, — если что, у меня в машине, когда разложите задние кресла, в боковом контейнере есть бутылка Шато Оррен. Не стесняйтесь.        — Эмм… Что? — ни слова не поняла я. — Ты о чем? Какая машина, какое Шато?        На минуту повисло неловкое молчание, едва слышно было как тикают часы. Наставник явно планировал пути отхода, но я была быстрее.        — Аргус что-то задумал?! — восторженно состроила я ему щенячьи глазки и буквально прилипла к плечу. — Расскажи!        — О, нет… — сокрушался хирург. — Думал ты знаешь!        — Ну, пожалуйста!        — Ладно. Только немного, — я мгновенно настроила ушки в сторону секрета, — могу сказать только то, что туда, где у него не ловит, на Астоне он не проедет.        Боги, неужели мой мужчина решил вытащить меня за город?! Хотя… Машина у младшего была действительно топ. Главным отличием, пожалуй, являлся вес, превышающий шуструю серую купешку, как минимум на пару тонн.        Это был огромный чёрный Форд Велоцираптор тринадцатого года, занимающий буквально около полутора парковочных мест. Шестиметровый в длину и двухметровый в ширину, он неосознанно внушал уважение к своему хозяину у всех, кто обратит внимание. Настоящий монстр своего поколения. Не скучный и привычный глазу пикап, а настоящий рабочий парень, ценой в сто пятьдесят штук. Для наставника Форд был дороже золота, хоть и проблем с ним случалось немало. Он говорил: «Большим мальчикам большие игрушки», и с удовольствием возился с машиной, когда находил время. Про болячки этого тяжеловеса я знала абсолютно всё, ровно как и любая операционная бригада, волей-неволей выпадающая на смену к Марку. Бывало, они цеплялись языками с каким-нибудь ценителем, вроде второго хирурга, и эту дискуссию было просто невозможно остановить. Так и проходили шесть-восемь операционных часов, в удивительном мире автомобильных приблуд.        — Выходит, ты просто так отдал ему машину на выходные?        — Я что, сумасшедший? Конечно, не просто так. Но… Мне будет приятно, если вы, наконец, хорошенько друг другом займетесь. Видели вообще себя со стороны? На лице вся грусть еврейского народа…        — Эй!        — Я не шучу, — улыбнулся хирург, — отдохните. А мне тут есть чем заняться. Столько литров всякого дерьма ещё не прокапано. И Марта не заходила…        — Она настроена серьёзно, вот увидишь. Не пугай её только судами с порога… Всё образуется.        — Позовешь её? — немного неуверенно попросил Марк.        — Конечно. Только давай добавлю немного успокоительных… — и я чуть сильнее приоткрыла систему.