Наркоз

       Повернув ручку, уже ставшей родной, двери, расположенной на четвёртом этаже, я неожиданно встретилась взглядом с Адрианом, который уверенно направлялся к выходу из кабинета и был безмерно рад меня внезапно лицезреть ровно так же, как и удивлён. Испанец тотчас широко улыбнулся и поспешил поприветствовать дружеским поцелуем, сделав навстречу ещё пару шагов.        — Милая, какая приятная встреча! Отлично выглядишь! — затараторил шеф. — Этот цвет тебе очень к лицу, — и развернул меня на триста шестьдесят градусов, нескромно наслаждаясь видом на форму, игриво облегающую спелые изгибы тела.        Надо признать, повар сконцентрировал всё моё внимание на своей персоне, полностью закрывая собой обзор на главврача, оставив в доступе лишь часть его стола. А мне, вообще-то, к нему… Я с самого утра пытаюсь добиться от лаборатории минимума, который должен быть предоставлен в день операции, но они же как обычно!        — Кто бы мог подумать, что увижу тебя здесь?! — восхитилась я встрече в его стиле. — Какими судьбами?        — Тут обитает мой невролог, — шутливо шепнул мне на ухо весь сияющий изнутри, словно рождественская гирлянда, мужчина, — заехал за рецептом на свой убийственный коктейль с бромокриптином. Кстати, знакомься! Моя дочь — Эмилия…        Адри слегка отступил, представляя моим глазам потрясающую картину, мгновенно растопившую моё сердце: Аргус стоял у своего стола, пытаясь удержать одним плечом возле уха рабочий телефон, при этом записывая нечто очень важное в весьма неудобной позе на поверхности принтера, а левой рукой мой мужчина держал восхитительно красивую девочку лет двух с половиной-трёх, которая с любовью обнимала всю ту его часть, которую только могла охватить маленькими ручками.        Она была настоящим ангелом: каштановые волнистые волосы, подвязанные небесно-голубой лентой, милый сиреневый комбинезончик, надетый поверх строгой белой рубашки. Розовые щёчки, губки розовым бантиком и глаза точь-в-точь как у шефа. Большие, тёмные, с длинными чёрными кукольными ресницами. Эмилия периодически дëргала главврача за стетоскоп, рассматривала его и дула в диафрагму, при этом находилась в опасной близости от шариковой ручки, лежащей в нагрудном кармане его хирургической робы. Ею очень удобно рисовать на комплекте стоимостью в шестьсот долларов…        — Она настоящее чудо…        А как ещё можно реагировать на такую умилительную картину?! Большой строгий хирург держит на руках маленького ангелочка, при этом ничуть не обращая внимания на её небольшие шалости.        — Согласись, он гармонично смотрится с детьми, — многозначительно подмигнул шеф.        — Ну, допустим, — раздражённо отозвался Аргус, стараясь максимально спокойно провести переговоры, — почему тогда «СОЛИ» превышает десять тысяч за этот месяц?! Это незаконно. И почему вы отправляете моих налоговых консультантов обратно? Вам напомнить статью? Да, давайте, — хирург гневно постучал по принтеру пальцами и поправил Эмилию. — Давайте посмотрим. Пишите: девяноста семь, триста шестьдесят три, одиннадцать…        — Адриан, прости за вопрос, я врач и… Не могла не обратить на это внимание. Ты сказал, что принимаешь коктейль с бромокриптином. У тебя Паркинсон?        — О, да, — ни капли не расстроившись, лучезарно улыбнулся повар, — мы уже восемь лет вместе: латерализованный дрожательный левосторонний, я и вот это Неврологическое Величество, — указал он ладонью на главврача. — У нас взаимовыгодное сотрудничество: он делает так, чтобы я готовил так долго, насколько позволит болезнь, а за это я люблю его и кормлю, — отшутился испанец.        — Прости…        — Не бери в голову, — приобнял меня он, — мои прогнозы были ни к чёрту. Карьера должна была закончиться несколько лет назад, но благодаря Аргусу я всё ещё нахожусь на первой стадии. А на неё отводится всего около трёх лет. Он — как настоящий алхимик из раза в раз совершенствует дозировки препаратов, основываясь на моём самочувствии, неврологических показателях, анализах — подбирается к идеалу. Я благодарен ему за своё счастье. Смотри, вон оно, ручку из его кармана достает, — улыбнулся шеф, умильно глядя на дочь, — он консультировал нашего репродуктолога и нам с женой удалось зачать ребенка естественным способом. Некоторые лекарства были несовместимы с нормальной репродуктивной функцией, однако он нашёл альтернативу, даже сделал так, что симптомы не беспокоили. Это была тяжёлая работа…        — Можно я обниму тебя? — неожиданно расчувствовалась я. — Рада, что вы справились.        — О, querida, ты такая сентиментальная…        — Хорошо, тогда в течение двух часов жду документы. Отправляйте сразу в бухгалтерию. Доктор Картер, — обратился ко мне избранник, поначалу ни капли не поменявшись в лице, — на тебе глаз отдыхает, — но, выдержав небольшую паузу, лукаво улыбнулся, а я смущённо улыбнулась ему в ответ, — у тебя есть минут десять? Мне бы пригодилась твоя помощь. Нужно отбежать к юристам, посидишь с Эмилией?        — Эмм… Честно говоря, времени уже нет. Я, вообще-то, зашла отдать предоперационный протокол на ознакомление, оставлю его здесь, пожалуй, — я неуверенно потёрла ладонью шею и положила анализы на край стола, — мне сейчас нужно подписать с дедулей все бумаги, поговорить, начать готовить к операции…        — Адри? — Аргус вопросительно посмотрел на отца.        — Нечем тебя порадовать, дорогой. Ты же знаешь, у меня массаж, — оправдательно развел руками повар, затем взял меня под руку, развернул и потянул к выходу, — та-а-ак, пошли отсюда, а то сейчас припашет, как пить дать, к чему-нибудь…        — Ты уверен, что он справится? — полушёпотом уточнила я.        — Не сомневайся! И не смотри, что вид у него такой растерянный, он отличная нянька! Дочь его просто обожает!        — Ну ладно…        На выходе из кабинета я обернулась на удручённого отсутствием помощи хирурга, но продолжила следовать за Сансом, увлекаемая вглубь узкого больничного коридора, довольно пустого, в такт обеденному времени.        — Слушай, у меня есть идея, — наклонился ко мне шеф, — хочу пригласить вас обоих на фантастическую валенсийскую паэлью. В один «скромный» коттедж в пригороде, хах… Аргус говорил? Он подбирает себе дом в нашем районе, а у него есть вкус, поверь. Насколько я понял, мой ужин дал начало вашим отношениям, почему бы не продолжить эту традицию?! Что скажешь? М? Нет! — внезапно замахал руками мужчина, — подожди! Пока ты не решила, я выложу, что осталось: приглашаю сразу на все выходные, на полное обеспечение, к бассейну, на патио, весь дом в вашем распоряжении! Можете выбрать любую спальню, я буду кормить вас весь уик-энд, жена очень обрадуется твоей компании! Ей нужно женское общество, она совсем застряла в четырёх стенах, да и я ей порядком надоел… Ну же, — зашагал спиной вперёд шеф, весь преисполненный блаженным гостеприимством, и взял меня за руки, — соглашайся!        — Тебе невозможно отказать, Адри.        Слегка очарованная артистичным напором этого мужчины, я просто не могла не согласиться. Ведь растаявший, словно кусочек сливочного масла на гриле, разум уже вовсю рисовал красочные картины дружеского вечернего отдыха на патио с вином и вкусным ужином, приправленным увлекательной беседой и красивейшим видом с террасы.        Более всего меня заинтриговала фраза о том, что мой избранник раздумывает над покупкой недвижимости, что безумно импонировало моим мечтам и планам. Очень интересно посмотреть на район, который он считает достойным для жизни, а особенно, если планируется большая семья. Было бы интересно узнать, как именно главврач видит свою дальнейшую жизнь.        Настало время попрощаться с эмоциональным поваром, проводив его к нужному кабинету и навестить, наконец, пациента. Должна признать — с нашей первой встречи мы больше не виделись, ведь Джон целиком и полностью, вместе со своими картами и историей болезни, а так же кипой всевозможной диагностики, перешёл под контроль неврологического отделения, ну и, конечно, под крыло непосредственно Рихтера. Хирург был весьма доволен предложенным случаем, ведь от подобных вмешательств ему начислялся довольно приличный процент. И это ещё не говоря о том, что часть операций в его обители в принципе проводится на исключительно коммерческой основе. Что и говорить — самая высокооплачиваемая специализация. И с чего я только решила связать свою жизнь со снотворными различного порядка? Эх…        Даже не знаю, к сожалению или к счастью, но в моём случае никакого шкурного интереса не предполагалось. Был только неподдельный, немного студенческий, азартный. Невероятно сильно хотелось увидеть любимого за работой, восхититься его мастерством, понаблюдать за бригадой, а ещё больше — хотя бы на мгновение стать частью этого удивительного мира, к коему получить допуск без связей невероятно тяжело. И всё же мне удалось! Это была моя маленькая личная победа, отчасти. Надеюсь, всё пройдёт хорошо…        — Разрешите войти? — интеллигентно постучав в дверь нужной палаты, я почти сразу получила уверенное такое, вполне себе бодрое согласие, после которого зашла к пациенту, надев на лицо самую жизнеутверждающую улыбку из всех имеющихся в запасе. — Джон, рада Вас видеть! Как самочувствие?        — Когда меня, наконец, покормят! Издевательство! — возмутился в голос пациент, не успев ещё толком меня разглядеть, однако, по мере приближения к койке, в его слегка побелевших глазах стал заметен совершенно неподдельный, даже немного первобытный, испуг.        — Того требуют правила, — я медленно опустилась на стул, стоящий рядом с койкой, и мягко дотронулась до предплечья дедули. — Это для Вашей безопасности.        Бояться нормально. Наверное, страх — это самое естественное ощущение из всех возможных. Это чувство помогает сохранить разум, рассудок и тело невредимым. Но, к сожалению, есть ситуации, когда нужно себя перебороть, буквально жизненно необходимо. Все люди реагируют на анестезиологов по-разному: кто-то возводит нас в ранг ангела-хранителя, который «защитит» от всех напастей во время вмешательства и боли, однако, никто не знает, что, пока разум спит, тело продолжает чувствовать всё. Прикосновения, укладку холодного оперполя, разрез, руки хирурга, манипуляции. Эта боль не сильна, но она сопровождает… Некоторые боятся нас больше чёрта, опасаясь, что мы можем угробить одним неверным решением. И эти люди правы по-своему. Есть и те, кто встречает нас защитной реакцией, лишь бы не говорить о том, что предстоит, ведь они не доверяют никому… А объединяет всех этих людей только одно — страх смерти.        Всё это — естественные человеческие чувства, инстинкт самосохранения, боязнь оставить близких в одиночестве, ответственность и всё прочее… Это так, но знаете, что действительно истинно?        Никто из людей в белых халатах не властен над смертью.        Мы все без исключения испытываем сильнейший страх перед тем, что не подчиняется законам материального мира. Именно поэтому мы суеверны и нелогичны, хотя оперируем исключительно доказательной медициной. Мы можем лишь попытаться вытащить с того света, но, что будет в итоге — никто не знает. Прогнозы, подготовка, диагностика: всё это очень важно — большая помощь, которая позволит понять, что происходит в экстренной ситуации. Жаль только, что практика показывает совсем другие картинки. Смерть обычно приходит оттуда, откуда меньше всего ожидаешь. Не всегда и не у всех, просто… Думаю, мы боимся не меньше пациентов. Все. Абсолютно.        — Джон, прошу, послушайте… Через час сюда войдут медсёстры и снимут последнюю кардиограмму. Все прочие анализы и исследования у нас уже имеются. Я внимательно изучила вашу историю болезни и заметила, что всё происходит в точности так, как предполагал доктор Рихтер…        — Даже быстрее. Левую не чувствую вовсе с позавчера. Он заходил, осматривал… Мы разговаривали.        — К чему-то пришли?        — Сказал, что не даст никаких гарантий потому, что всё это слишком давно началось. Я вроде понял большую часть из его слов, но вспомнить — не вспомню…        — Есть вероятность, что нам не удастся полностью ликвидировать последствия. Мы будем стараться, но… Шанс, что область поражения слишком велика — огромен. В любом случае, это возможность нормально и качественно жить, может, даже без боли. Я знаю, Вы согласились, просто хочу убедиться, что это решение окончательное.        — Это не вопрос жизни и смерти, — отвернулся к стене дедушка, пряча от меня слегка покрасневшие от подступающих слез глаза, — но так жить я больше не могу. Мне не на кого рассчитывать, дочка. Думаешь, моему сыну есть дело до того, могу ли я ходить, есть, спать, играть в Бинго по пятницам или зад себе подтирать?! Хрена с два! Придётся самому справляться. Тем более, что всё равно нужно как-то оплачивать счета за работу вашего хирурга в последующие двенадцать лет. Что б эта система к чертям рухнула! Сраные демократы…        — Вы — мужественный человек.        — Да уж… Особенно сейчас. Когда мне каждые четыре часа медсёстры утки меняют. Прямо сама мужественность!        — Это всё проходящее, — попыталась я успокоить взволнованного дедулю, — когда всё закончится, Вам даже в голову не придёт об этом вспоминать. Хотела поговорить насчёт…        — Да знаю я, — махнул рукой старичок, — что я умереть могу?        — Думаю, это последнее, о чём нам осталось поговорить. Мы уже знаем всю необходимую информацию, спасибо, что предоставили. Однако, согласно обследованиям, по общепринятой классификации могу определить Вашу степень риска на операции как значительную. Только не пугайтесь сильно, в вашем возрасте это… Не очень плохо.        — Да какая разница?! Ну умру и умру… Мне уже всё равно будет.        — Хорошо, раз Вы так просто к этому относитесь, у меня есть несколько вопросов.        — Ну, спрашивай.        — Нужен ли Вам визит натариуса перед операцией?        — Нет уж. Ничего я завещать этому лоботрясу не стану. Пусть лучше за операцию моим домом расплатиться, если вдруг что не так. А то хуже только выйдет… Я же знаю, долг мой на него свалится, а платить он не будет. Так и дождётся, пока на улице останется.        — Хотели бы Вы связаться с родными или посетить капеллана?        — Боюсь, милая, Бог тут совершенно не при чем, как и родные…        — Также возможна встреча с юристами для передачи полномочий доверенному лицу в случае недееспособности. Ещё нужно подписать некоторые бумаги. Они о том, что я ознакомила Вас с рисками, хотя это не так. Подумайте, Джон. Я могу рассказать Вам всё.        — Не хочу я. Нового не узнаю ничего. Только расстроюсь лишний раз. Я то своей соседке — Софи, говорю, что здоров как бык! А иначе она бы в спальню не пустила! Не будем портить легенду, я ещё все-таки мужчина.        — Тогда нужно подписать вот эти отказы и выбрать пункт, касающийся Вашего тела после смерти. Простите, что приходится говорить это.        — Да ничего, дочка! Ты мне нравишься, правда, — улыбнулся впервые за долгое время дед, — не трусиха, как некоторые… Так, — заковырялся он в листах, пытаясь найти близоруким прищуром нужные пункты, — чёрт его знает, что с телом-то делать… Давайте кремируем? Всё равно я не гожусь на запчасти, хех…        Да уж. Ничего не скажешь — «продуктивный» вышел диалог… Как бы мне не влетело на следующем собрании. И почему никто до сих пор не придумал отказ от информирования? Не то чтобы это редкий случай, когда пациент относится ко всему слишком смиренно, просто… Меня всегда пугает это безразличие к собственной жизни, безысходность. Не знаю. Хотя, не могу сказать, что я — образец для подражания.        — Джон, мы сделаем всё возможное, чтобы поставить Вас на ноги.        — Ты сейчас себя пытаешься в этом убедить или меня?        — Нас обоих.        — Честный ответ. Это заслуживает уважения, — неожиданно дедушка привстал на кровати и протянул мне руку для рукопожатия, — увидимся по ту сторону стола, док.        — Увидимся.

***

       Встретились мы весьма скоро, как и ожидалось. Меня вызвали в операционную по факту размещения на столе пациента, а не заранее, как полагается. Мне не очень по душе такие поздние звонки, однако, работа есть работа.        По пути я нервничала, пыталась успокоиться, уверяла себя в том, что разберусь во всём этом оборудовании, справлюсь… Огорчало только одно — я так и не увиделась с Аргусом, а его поддержка оказалась бы очень кстати: доброе слово, ну, или хотя-бы объятия. Он был единственным более-менее близким человеком в клинике. Даже не смотря на то, что всё до боли знакомо, меня не покидало ощущение так называемого «нового мира», где привычное — совсем не то, чем кажется. Оставалось надеяться, что к моему первому опыту в нейрохирургии отнесутся благосклонно и не станут ставить клейма.        Должна признать, последние месяцы выдались богатыми на опыт. Я бы даже сказала — избыточными.        В хирургии было всё точь-в-точь как во время экскурсии Сэма, только с одним маленьким нюансом. На операционном столе лежал Джон. Лицом в подголовник, укрытый с четырёх сторон стерильными простынями. Людей пока было немного: пара ассистентов и ординатор, а также одна из медсестёр готовила инструменты с изяществом патологического перфекциониста. Даже не сомневаюсь, что данное внимание к выкладке ни что иное, как приказ.        После облачения в довольно тяжелый рентгенозащитный фартук и халат, я подошла к пациенту поближе и присела на корточки, дабы пообщаться с ним лицом к лицу. Хочу заметить, что фартук мне выдали не синий, а фиолетовый — тот, который поменьше размером и весом. В нём я выглядела даже немного мило, особенно благодаря круговым ремешкам, которые отлично затянулись на талии и ничуть не портили фигуру.        — Как себя чувствуете? — любезно осведомилась я.        — Как в дерьмовом тайском массажном салоне, — хрипло отозвался пациент, — такие же кушетки — ни к чёрту.        — Ну, чем богаты…        Нужно было осмотреться, ведь в «накрытом» виде эту поляну мне наблюдать не приходилось. В целом отличий было не так много. На первый взгляд будто прибавилось несколько килограммов операционных полей по всем горизонтальным поверхностям. Предметный стол был укомплектован и прикрыт, сквозь марлю едва просматривался небольшой аспиратор, микрохирургические диссекторы, крючок для изоляции нервных стволов, кусачки Керриссона на сто тридцать и девяносто градусов, ложки, фрезы и свёрла, куча ножниц, проволочная пила, пинцеты, подъёмники мягких тканей, ранорасширители, распаторы и прочие орудия пыток, весьма интересные, надо признать.        Большинство мониторов были включены, а один из ассистентов перекидывал информацию на жёсткий диск системника операционной, полагаю для того, чтобы полученными данными мог воспользоваться «папа». Анализаторы газов крови и общак тоже исправно выдавали зелёные огоньки на поверхности своих коробов, монитор для отправки на исследование уже включал в себя несколько стандартных задач для быстрого доступа.        Осталось настроить аппарат искусственной вентиляции, проверить уровень ингаляционного анестетика, выбрать программу с ненавязчивым «поддыхиванием» за пациента, ввести параметры, выставить давление, сопротивление, объемы, подключиться к кардиомонитору и монитору пациента, короче…        — Джон, Вы готовы?        — Всегда готов!        — Отлично. В таком случае, если Вы не против, я приступлю к работе. Повернитесь пожалуйста на спину. Мне нужно катетеризировать подключичную вену, а также поставить дополнительный катетер на предплечье.        — Это ещё зачем? — кряхтя развернулся дедуля, при помощи медсесты, придержавшей его бесчувственную ногу.        — Этот катетер расположен близко к сердцу, а значит он необходим для более быстрого доступа внутривенных препаратов, зачастую для экстренного введения. С его помощью я также буду контролировать центральное венозное давление, и более эффективно заливать вас растворами. У него много преимуществ. Особенно, когда Вы находитесь в положении на животе.        Затарившись всем необходимым в почку и облачившись в стерильные перчатки, я подкатилась на стуле к пациенту, разместив у него на животе контейнер с инструментом.       — Это интересно. Вот, смотрите чуть левее. Видите? Сейчас я обработаю нужный участок и обезболю место пункции. Ничего страшного, немного неприятно и только. Нам нужна средняя треть ключицы, от неё отходит три основные точки, но не буду рассказывать всë — слишком занудно. Теперь я выбираю точку Вилсона, она расположена на одном сантиметре ниже ключицы, прохожу иглой мягкие ткани, спускаюсь ниже и преодолеваю подключичную связку. Затем направляю шприц к яремной вырезке и провожу иглу внутрь, постоянно выполняя аспирационную пробу. О! Смотрите, отлично!        — Это что, моя кровь в шприце?!        — Да, немного. Это показатель того, что мы попали. Полдела сделано. Теперь я отсоединю шприц и присоединю проводник, затем провожу его по игле. Теперь она нам не нужна, проводник уже на пятнадцать сантиметров в вене. Сейчас нужно немного расширить этот канал и вставить интродьюсер. Вам достался красный. Редко такие заказывают…        — Интересная штука, мне таких никогда не ставили. Сложная.        — О, ничуть. Всё, мы на финишной прямой. Теперь надеваю на проводник катетер и отправляю в вену. И всё. Вынимаем. Осталось только подшить. У Вас есть домашние животные, Джон?        — Да… Есть кот, — раскинулся в кресле поудобнее пациент, — редкое подспорье, нечего сказать. Блюёт по углам иногда, кресло моё любимое царапает, газетой получает периодически. Но приходит всегда ночью, под бочок ложится и мурлычет. Как после такого не простить все шалости?! Единственный человек в доме, с кем поговорить можно…        — А как же Софи? — таинственно улыбнулась я дедушке, — между вами что-то есть?        — Ничего серьёзного. В постели-то она ещё как молоденькая, а говорить с ней не о чем совсем! Привяжется со своими сплетнями — это ужас, уши вянут.        Обычно разговоры о животных настраивают пациента на нужный лад. Выделяется немного окситоцина от воспоминаний, немного дофамина, они улыбаются, жалеют, что не могут показать своего Боба или Скотти… Но про женщин тоже хорошо работает. Правда тут эффект довольно непредсказуемый: может начаться тахикардия или внезапный приступ нежности, а иногда поочерёдно.        — Ну что, бесполезные врачишки, поработаем? — красивой походкой от бедра зашагала Киса вперёд Аргуса в операционную и принялась выбирать для него наряд, — привет, дорогая, — отвесила она мне и получила импровизированную пятюню в ответ.        Хирург вошёл следом, ненадолго остановился в дверях и немного спустил очки, затем поприветствовал пациента сдержанным кивком головы и подошёл ближе.        — Джон. Всё в порядке, вы готовы?        — Сейчас, — улыбнулся дед, — доктор Картер уже заканчивает.        — Доктор Картер должна была ввести Вас в наркоз ещё пятнадцать минут назад, — метнул на меня недовольный разноцветный взгляд главврач, — грузитесь быстрее…        Он посмотрел на меня сверху вниз так, что я тотчас почувствовала себя каким-то неисправимым лузером, не оправдывающим всеобщих надежд. По спине пробежал табун немного обиженных мурашек, активно протестующих против подобных взглядов. Будто два разных человека… Он так тепло смотрит на меня дома, когда мы только вдвоём, в постели или завтракаем, когда я не могу найти свои ключи от квартиры в его прихожей, а он точно знает где они лежат, но сейчас… Может, что-то случилось?        Спустя ещё минут десять пациент благополучно был интубирован, введён в наркоз, затем повёрнут на живот и подсоединен к ИВЛ, а так же к тонометру, пульсоксиметру, кардиографу и прочей мелкой приблуде, облегчающей жизнь анестезиолога. На мониторе вышли вполне стабильные показатели и я спокойно заняла своё место в «зрительном зале», чуть поодаль от наркозника и анализаторов, ровно так, чтобы одним глазком подсматривать за ходом вмешательства.        За отведённое мне время все участники операционной бригады успели помыться, обработаться, одеться и вроде даже что-то обсудить. Пока Киса обрабатывала поле и настраивала микроскоп, Аргус расположился спиной к операционному столу возле одного из мониторов, где приступил к накладке 3D- и магнитно-резонансных конструкций друг на друга. Получилось нечто странное на чёрном фоне, но, по велению главврача, ассистент переключал слои, что позволяло увидеть трёхуровневые структуры мягких и костных тканей, сквозь которые предстояло пробраться. Был ещё один классный элемент: на всё это великолепие можно было наложить допплер и посмотреть кровоток.        Увлекательнейшая ерундовина, от созерцания которой просто невозможно оторваться. Это так не справедливо — моя первая операция в нейрохирургии, а на подмоге никого. Ни тебе в туалет выйти, ни посмотреть, что же там делает Аргус… Хотя момент я всё-таки нашла.        Внимательно внеся все показания в чек-лист, уместилась ещё немного ближе к хирургу, проявив особенную наглость, которую сложно было не заметить. Оставалось надеяться, что Рихтер позволит мне немного полюбопытствовать. Это же так волнительно… Впрочем, никаких протестов с его стороны не поступило, однако, уверена — я не слабо раздражала боковое зрение врача постоянно вертясь на стуле от ИВЛ к столу.        — Я готова, — слегка почесала нос Кэсси палочкой одноразового тампона для мазков.        — Угу…        Аргус был чернее тучи. Напряжённая спина, опущенные плечи, немного стеклянный взгляд. Я попыталась спросить глазами Кису о том, что происходит, в момент, когда хирург отвернулся, но она только махнула рукой, определённо подразумевая фразу «не сейчас». Ещё пару часов назад он держал на руках Эмилию, и было совсем не похоже, что его что-то сильно огорчило, улыбнулся мне, попросил помочь…        Тем временем над столом опустился микроскоп, а чуть левее от него главврач придвинул голову рентгена лёгким движением руки и попросил продезинфицировать первые перчатки, а затем надеть вторые. Определённый участок спины был обработан спиртом, а затем и средним раствором йода, после чего сестра зафиксировала операционное поле на коже пациента и выполнила всё, о чем просили. Удостоверившись, что можно начинать, Аргус заглянул в микроскоп.        — Тебе хорошо? — игриво поинтересовалась Киса.        — Сдвинь поле на тридцать градусов.        Может, это всё из-за меня? Кажется, идея бредовая, но других у меня нет. Я попыталась дотронуться до него ладонью, но, кажется, из-за рентгенозащитного комплекта он и близко не почувствовал прикосновение.        — Аргус?        — Мм?        — Всё в порядке? Ты очень…        — Давай чуть позже, ладно? Дай мне разрезаться, — не очень деликатно перебил меня хирург, тем самым ещё больше подогрев моё беспокойство.        — Не обращай на него внимания, детка, — улыбнулась в окуляры операционного микроскопа Киса, — лучше расскажи, как у тебя дела, как отношения?        Они стояли друг напротив друга, глядя в одно и то же приспособление, а разделял их стол с дедулей, в определённой области спины которого внезапно закопошился мой мужчина, и на экране-дублëре под очень высоким увеличением пошла тонкая струйка крови. Начали. Теперь официально. Должна признать — думала, что будет интереснее. До первых костных структур ещё довольно много мяса, с которым придётся повозиться, ведь рядом корешки. Сам разрез для доступа вышел весьма небольшим — около трёх сантиметров. После препаровки тканей в ход пошли ранорасширители, а пациент слегка повысил частоту сердечных сокращений, заставив меня повернуться к аппарату и скорректировать пару позиций. Спиной разговаривать было даже проще.        — Дела в целом хорошо. А отношения… Надеюсь, что хорошо, — мою неуверенность в голосе было сложно чем-то скрыть. Да я и не пыталась.        — Надеюсь?! — удивилась Киса. — Ты не уверена? Мне казалось, вы понимаете друг друга.        — Не сегодня…        На минуту в операционной воцарилась тишина. Относительная, конечно… Был слышен хлюпающий звук аспиратора, подсасывающего кровь ежесекундно из раны, противное пищание нейромониторинга, клацающие звуки небольших металлических инструментов, ещё шум концентратора, подающего кислород в отдельном помещении, шуршание кулеров на блоках, кондиционер, чьё-то дыхание…        — Цсс! — внезапно зашипел Аргус, презрительно глядя на собственную оперсестру и болезненно прижал правую руку к стерильному оперполю, — Что на тебя нашло?!        — Быстро скажи ей, что происходит! Иначе уколю ещё раз!        — Я пока не готов это обсуждать. Мне нужно время всё обдумать.        Я огорчённо пожала плечами и вновь принялась залипать на изображение, которое транслировал микроскоп. Продвижение вглубь тканей происходило невероятно медленно, однако вскоре показались первые костные структуры и хирург поменял инструмент, чтобы их зачистить. Секвестр уходит вглубь позвоночного канала, а значит доступ нужен максимально открытый. С каждой минутой становилось всё скучнее и скучнее. Аргус был сосредоточен, а в операционной царила тишина, каких я не видела отродясь. Никакой музыки, никаких жарких обсуждений или споров, никаких тебе «а у меня вчера такое было»… . Всё как-то сухо. Быть может, это только первое впечатление?        — А правда говорят, что нейрохирурги учатся шить на кожице винограда? — поинтересовалась я, стремясь немного разгрузить напряжённую обстановку и поудобнее развалилась на стойке наркозника. Эффект был весьма приятным: мой вопрос вызвал у главврача лёгкую улыбку, которой я была рада, не сказать — счастлива.        — Правда, — даже под маской невозможно было скрыть эти милые ямочки, — но нам ещё сильно повезло, в отличие от кардиохирургов. У них существуют специальные тренировочные механизмы, которые имитируют работу сердца. В них вставляются силиконовые лоскуты или прототип сосуда, а затем на постоянно движущейся поверхности они учатся шить микрохирургическим инструментом.        — Ого… Подожди, но ты же сосудистый!        — Сшить артерию или восстановить кровоток — не то же самое, что оперировать открытое сердце. Наши учебные макеты обычно не убегали из-под рук.        — Было бы здорово увидеть… А может, даже попробовать. Научишь?        И я состроила самый заинтересованный взгляд из всех, что могла. Моя наивность явно позабавила хирурга. Скорее, вопрос был направлен на небольшую разрядку обстановки, нежели задан всерьёз. Однако, отказывать он не стал, как раз напротив — отнëсся благосклонно. Чуть отвлëкся от микроскопа и украдкой посмотрел на меня сквозь очки.        — Долго придётся учиться…        — У меня много времени, — лучезарно улыбнулась я в свою маску. Хотелось надеяться, что эта попытка не осталась незамеченной.        Мне даже нравилось играть в эту сдержанность, хотя надежда на большую отдачу тепла в стенах Элфорда всё-таки теплилась внутри. Субординация по отношению к любимому мужчине — это та ещё задача. То и дело накатывает желание коснуться, поговорить о чём-то своём, о личном, а вокруг всегда есть множество «но», которым не нужно знать того или иного. Если меня ждёт работа в этой операционной, всё непременно станет сложнее. Пока я могу забежать к нему на минутку утром или вечером, чтобы немного побыть наедине посреди рабочего дня, но что будет потом? Мы насмотримся друг на друга под ярким светом ламп, а потом будем отворачиваться в постели? Работа в его отделении после начала отношений уже не казалась мне такой радужной. Беспокойство вызывало множество нюансов, а иногда и вовсе посещали мысли о том, что когда-нибудь придётся выбирать…        Два часа пролетели почти незаметно. Я решила встать и размяться, а заодно отобрать пару пробирок на анализы. Пора бы начать заместительную терапию, всё по указаниям Сэма. Да и задница затекла ужасно.        Вся разминка ограничивалась хождением взад-вперёд. Взяв нужные пробирки, подошла к столу по левую руку от Аргуса и насосала немного крови из подключичного катетера, затем разлила по пробиркам и получила лëгкий толчок бедром со стороны хозяина операционной. Слегка растерявшись, я восприняла это как нарушение личного пространства и отошла, но тут же заметила короткий игривый взгляд, который тотчас вернулся к микроскопу.        — Что это такое сейчас было? — возмутилась я хирургу.        — Неплохо справляешься, — подмигнул Аргус, — мне даже приятно…        — О, да ладно?! Ну спасибо… А я уж подумала, что справляюсь хорошо.        — Если бы это было так, мы бы начали намного раньше.        — Не слушай его, — встряла неожиданно Киса, — ты отлично справляешься.        — Это пока, — перебил её Аргус.        — Он просто суеверен до мозга костей в своей операционной. Считает, что нельзя перехвалить, нельзя говорить заранее, нельзя рассчитывать на хороший финал, нельзя ронять инструменты, нельзя стоять по правую руку, говорить о смерти, подавать зажим не тем концом, говорить «последний», да ничего нельзя, в общем. Иначе всё пойдёт через жопу. Забей пока что… Не обращай внимания.        — Что, прямо настолько?!        — У нас тут особенная атмосфера, понимаешь… Всё должно быть на своих местах, и, не дай Бог, санитарка поменяет не так дезрастворы или перепутает металл в стерилизаторе, а ещё хлеще, если подвинет оборудование — всё: жди скандала. Он будет ходить весь напряжённый, оперировать «чужими руками», пойдут какие-нибудь осложнения, всё будет плохо, а вечером на него обязательно налетит какая-нибудь проверка, или на следующий день, как пить дать. И нам достанется, и всей больнице. Именно поэтому я тщательно слежу за тем, что делают санитарки. Эта примета работает всегда. Абсолютно. Есть ещё целая куча… Вся работа тут — она как один большой ритуал. Вот, например, если бы ты подошла ему под правую руку, то улетела бы сразу на другой конец операционной.        — Господи, — тихонько засмеялась я, — как хорошо, что «рабочая» часть пациента в другой стороне…        — Сильно не радуйся, — нахмурилась Киса, подавая Аргусу нужный инструмент безо всяких просьб, — тебе тоже придётся познакомиться с ними. Вот, например, когда он моется, то мысленно считает до ста. И если кто-нибудь в этот момент его отвлечёт и он собъётся — земля пухом этому человеку… В основном, за это любят огребать молоденькие анестезиологи, так что внимательнее.        — Что ж… Я запомню. Есть ещё что-то?        — Целый вагон, детка. Дня не хватит. Мы стараемся не брать экстренника с каким-нибудь редким заболеванием до одиннадцати утра, иначе всë — к вечеру жди второго такого же. Почему-то в нашем отделении закон парных случаев работает только по утрам… Стабилизируем сначала, потом забираем. Ну, а если времени совсем нет и надо брать на стол, то бригада понимает, что переночевать дома точно не получится. Рихтеры не оперируют врачей — это табу и огромные риски, ещё родных, но это общеизвестно и подходит для всех хирургов. Если что-то упало из инструментов — надо тут же откинуть в угол, а иначе ждем резкие ухудшения на столе. Без своей ручки Аргус не начнёт ни одной операции. Сколько раз приходилось бегать и приносить её…        — А при чём тут ручка? И я? Марк меня оперировал…        — Заставила, да? Уверена — это не по его воле было.        — Да, Марта говорила, что он долго не мог остановить кровотечение… — Хорошенько перемешав кровь в пробирках, я отправилась к анализаторам и принялась вводить данные. — А что насчёт ручки?        — Руки Аргуса надёжны, как швейцарские часы. Но стоит ему оставить часть своего привычного облачения где-то, как они становятся «чужими».        — Что это значит? — поинтересовалась я спиной, вставляя одну из пробирок в анализатор.        — Это значит, что все манипуляции, которые он обычно способен провести с закрытыми глазами, становятся для него настоящим испытанием. Всё не идёт, понимаешь? Инструмент заедает, проскакивает, прокручивается, слетают расширители, постоянные травмы сосудов…        — Ну всё, хватит, — строго посмотрел на Кису хирург, — достаточно. Делаем рентген. Ви — мой рану, — он отошёл от стола к своему монитору, снял перчатки, упёрся руками в стол и терпеливо ожидал прогрузки картинки.        — Вот видишь, — закатила глаза медсестра, — даже поговорить нельзя.        — Я неясно сказал или что?! Дед и так старый, как говно мамонта, вы здесь ещë треплетесь.        — Всё-всё…        — Какой план? — Проверив все показатели пациента, мне удалось тихонько подобраться к Аргусу и встать прямо за его спиной, обозревая снимок. Он лишь устало вздохнул и протёр очки спиртовой салфеткой.        — Диск я убрал, он не жизнеспособен. Секвестр ещё где-то валяется, в ближайший час надеюсь достану. Сейчас мы имеем огромную дырку вместо межпозвоночного диска, поэтому придётся сделать жёсткую фиксацию имплантами. У нас будет два транспедикулярных винта здесь и вот здесь, — он указал ручкой на нужные области, а я заметила, что хирурга внимательно слушает вся бригада, — это зафиксирует пространство нужной высоты. Когда основная часть будет готова, я приступлю к протезированию диска. Предварительно выбор пал на старый добрый М6 с физиологическим центром ротации и независимым движением по осям. Ничего лучше старик не потянет…        — Даже страшно подумать, сколько это стоит.        — Двести шестьдесят штук. Маверик стоил бы четыреста.        — Мой яичник стоил тридцать. Офигеть… И это сумма со страховкой?        — Конечно. Ему придётся платить всего тридцать процентов, но… Я не знаю, что с чувствительностью. И никто не узнаёт, пока он не проснётся. Мониторинг вроде фиксирует слабые импульсы, а что там будет в реальности — пока не ясно. Скорее всего придётся обратиться к реабилитологам через время. Ви, сделай мне две точки на 4 миллиметра от канала.        — Окей.        Послышался звук фрезы, а я завороженно смотрела на экран, где с помощью программы мой мужчина ставил определённый диаметр винтов и крутил 3D-проекцию с динамическим сдвигом вперёд и наслоением трёх сканов вместе с допплером, чтобы как можно аккуратнее обойти сосуды и нервы. Это и правда космос.        — Рада, что сегодня я здесь, ребят. С вами…        — Залетай почаще, — подмигнула Кэсси, ассистируя ординатору, — наши двери всегда открыты для тебя.        Аргус медленно повернулся ко мне на стуле и в отсутствии перчаток, положил руки на талию, а затем подтянул поближе, ровно так, чтобы наш разговор не слышали остальные.        — Зайдешь вечером? Надо поговорить…        — Мне не стоит переживать?        — Нет. Не стоит.        Главврач смотрел снизу вверх и ни на секунду не отрывал взгляда. Ощущение какого-то подвоха всё равно не оставляло меня в покое.        — Тогда зайду. После того, как выведу Джона. Постараюсь заполнить все отчёты в реанимации, чтобы не сидеть допоздна. Все эти чек-листы тот ещё ужас.        — Буду ждать.        — Да… Сначала закончим начатое…