Наркоз

      Мне выделили простую одноместную палату в хирургическом стационаре. Она была совсем небольшой: с управляемой электроприводом кроватью, кислородным концентратором, приличных размеров телевизором напротив. В стены встроены розетки для зарядки телефонов и инфузоматов, пульт вызова медсестры, а так же здесь находились обеденный стол со стулом, пара тумбочек–трансформеров. Почти у входа располагалась душевая и небольшой кожаный диван для посетителей. Из окон виднелся задний двор с парковкой машин скорой помощи, где и располагались основные ворота приёмника.       Пока меня готовили к операции, я пыталась кое-как передвигаться по комнате от одной стены к другой, чтобы прикончить это неприятное ожидание. Примитивные обезболивающие уже минут двадцать как вошли глубоко внутримышечно, но что конкретно мне в вкололи, выяснять желания не было. Впрочем, в отделении всё было стандартно, так что в основном использовались четыре вида нестероидных.       Я всё ждала, когда же зайдёт Марк, поговорит со мной, успокоит, скажет, что всё будет хорошо, но его не было видно. Вместо этого в палату то и дело стучали медсёстры. Одна уложила меня на кровать и отобрала шесть пробирок крови, вторая сняла кардиограмму, третья раздела и облачила в тонкий хлопковый халатик, следующая принесла баночку для анализа мочи, а следом зашла доктор Квон и предложила мне вести, собственно, меня с этим случаем. Собрала анамнез, удостоверилась, что разрыв кисты жёлтого тела случился не во время полового акта или под влиянием прочих механических воздействий, а самопроизвольно. Объяснила, что можно, конечно, лечить консервативно, но это чревато огромным количеством спаек, затем забрала бумаги и отправилась к себе, твёрдо пообещав, что навестит меня завтра.       Несмотря на то, что эта операция — первая в моей жизни, я изо всех сил старалась быть хорошим пациентом. Не задавала вопросов, чётко выполняла инструкции, говорила комплименты медсёстрам по поводу их лëгких рук, хоть это было не совсем так, смиренно соглашалась на все необходимые манипуляции и ждала своего часа. Казалось, это должно ускорить процесс подготовки. А что ещё остаётся? Когда мы так сильно уязвимы, что не можем сами ходить, говорить, пользоваться туалетом, принимать пищу, лишь врач или медсестра подаст руку. Я точно знала, когда всё закончится, да, не если, а когда, и непременно закончится хорошо, я буду обязана всем этим людям.       Вмешательство было назначено на пять часов вечера. Ко мне ещё несколько раз зашли сестрички, снимая последние показатели, а затем, немного позже, в дверь постучали чуть более интеллигентно. Это была Марта — штатный анестезиолог нейро, но в основном общей хирургии. Элегантная женщина лет тридцати, сочных форм, но не слишком. Длинные чёрные волосы, которые она обычно собирала в хвост на операциях, мягко падали на одно плечо. Тёмные глаза, губы, обрамлённые лёгким нежно-розовым татуажем, длинные ресницы, изящные руки и вечно позитивный настрой.       — Привет, — осторожно побеспокоила меня врач, — я войду?       — Конечно.       — Ну зачем ты ходишь? Так же только крови больше натечëт… — Едва поравнявшись, она тут же стиснула меня в теплых сострадательных объятиях, — Марк рассказал что случилось. Мне очень жаль, правда. Надеюсь, ты не против моей кандидатуры, — затем почти перешла на шёпот. — Ну, как дела?       — Пойдет… А где он? — Советуется с гинекологами, как лучше поступить. У них там тоже запара сейчас. Он до последнего не хотел тебя оперировать, даже ходил к Аргусу, просил, чтобы тот дал основание для запрета.       — И что в итоге?       — Ничего серьёзного не нашлось, вы не так давно вместе работаете. Эмоциональная составляющая тут не канает, пока что приоритетно желание пациента. Вот, если бы полгода, скажем, прошло, тогда другое дело, — она уложила меня на кровать и принялась колдовать с внутривенным катетером.       — Он так не хотел, а я, выходит, заставила? Зря это всë, ой зря…       — Не знаю, — пожала плечами Марта, — Попробуй прооперируй небезразличную тебе девушку.       Как-то не особенно мой непосредственный руководитель походил на хоть слегка заинтересованного мужчину. Всё эти подколы, игры… Казалось, он воспринимал меня как соседку по парте, не более. Да и я не очень понимала, какие именно у нас отношения. Мы были ничуть не похожи на только лишь начальника и подчинённого, но и друзей напоминали весьма отдалённо.       — Давай не будем, пожалуйста, — меньше всего в этот ответственный момент мне хотелось обсуждать всеобщие догадки. — Не сейчас…       — Ладно. Рассказывай тогда…       — Ела и пила десять часов назад, тревожных состояний нет. Хронических заболеваний нет, эпилептических очагов нет, эмульсии никогда не вводились, аллергия на тетрациклины — крапивница. Про наркоту тоже не знаю, не приходилось с ней дело иметь, слава Богу.       — Угу, — Марта быстро записала данные в карту и улыбнулась, — ну, вот и проверим. Тебя заберут через десять минут. Подпиши это, пока ждёшь, — предложив мне планшет с бумагами и ручкой, поспешила из палаты.       Я настолько часто делала ровно тоже самое, что, казалось, могла пересказать каждую страницу наизусть. И о рисках вмешательства, и о данных родственников в случае моей смерти, и о том, что клиника не несёт ответственности, если я умолчала о противопоказаниях. О том, что я согласна расценивать действия операционной бригады как необходимые, в случае остановки сердца, что я понимаю все риски, связанные с анестезией и прочее, прочее, прочее… Подписала. Думаю, если дело касается внутреннего кровотечения, любой подписал бы всё, что угодно, вплоть до дарственной на недвижимость, лишь бы его положили на стол. К слову, этот момент неумолимо приближался.        Десятиминутное ожидание буквально тянулось целую вечность, но вскоре дверь открылась, и на пороге возникла каталка с двумя медсёстрами. Они попросили меня раздеться полностью, надеть шапочку и лечь, затем накрыли обнажённое тело плотной нетканой простыней и увезли в двенадцатую.       Через несколько минут я оказалась там, где мы с Марком в первый день оперировали селезёнку. Было странно находиться на месте пациента и смотреть на ситуацию, так сказать, другими глазами. Каталку придвинули к столу и попросили на него перебраться, а затем, как только просьба была выполнена, снова прикрыли простыней. В хирургии всё было немного не так, как в прошлый раз. Напротив стола, прямо у моих ног, находилась эндоскопическая стойка с большим монитором, который пока ещё был выключен, чуть правее — столик с подготовленными троакарами[6], три из которых вскоре будут установлены в мою брюшную полость, камера, два манипулятора, длинные, вкручивающиеся в них ножницы, коагулятор[7] и щипцы разных размеров. Чуть правее общехирургический набор, цапки, иглодержатели, пинцеты. А в изголовье уже вовсю колдовала Марта. Она зафиксировала мои руки двумя ремешками, на одну надела тонометр, вторую подключила к инфузии, а затем направилась разводить оставшиеся препараты.       Как я и думала, всё было стандартно: пропофол и фентанил для индукции, на ингаляцию изофлуран, ларингоскоп и пара эндотрахеальных трубок–шестëрок лежали вот, совсем рядом.       Неожиданно ухо обожгло горячим дыханием, и страшно раздражённый шёпот тотчас раздался в моей голове.       — Ненавижу тебя за то, что заставляешь делать это.       Да, вот теперь мне стало легче. Определённо. Услышать его голос было совершено необходимо, даже так, если он зол или расстроен, плевать, пусть хоть всех собак спустит. Главное — он рядом. Никогда не думала, что буду так отчаянно нуждаться в человеке, из-за которого у меня чуть крыша не поехала в первые три рабочих дня. Мне так сильно хотелось его увидеть, но я не могла. Руки привязаны, а любая попытка привстать или напрячь мышцы живота точно начнёт эту операцию быстрее.       — Хочешь комплимент? — Сухо поинтересовался Марк, который ни капли не был рад происходящему, а потому старался разрядить обстановку любым, даже самым идиотским способом, лишь бы не нагнетать и не нервничать самому.       — Хочу, — улыбнулась я хирургическому светильнику, в надежде, что он скажет что-то подбадривающее.       — Ты просто роскошна под этим прозрачным оперполем.       Вот говнюк…       — Я, кстати, с ним согласна, — подхватила Марта, что уж точно было неожиданно. — Начну фторхинолоны внутривенно, в дальнейшем антибиотики не понадобятся, — повесив на стойку пакет с раствором, она подошла к эндоскопическому монитору, нажала на кнопку, и на нём сразу загорелся синий экран. Ну… Чуть-чуть осталось.       Лапароскопия всегда была для меня настоящим мучением. Я всё никак не могла понять, как вообще хирурги способны смотреть на двухмерную картинку, оперировать в трёхмерном мире, повернувшись куда-то вбок, попутно прижигая, отрезая и подсвечивая внутри брюшной полости, при этом не путая право, лево, верх и низ. Настоящий кошмар, серьёзно. Процедура «сломай себе мозги». А они ничего, нормально. Делают всё быстро, чётко… Как?!       Марк, наконец, показался, но не ради моего спокойствия, а для подготовки оборудования. Подошёл к предметному столику и принялся вставлять в манипуляторы длинные штоки: окончатый зажим и ножницы, прокручивать кремальеры, коннектор с коагулятором… Со стороны казалось, что он собирает какого-то инопланетного робота-захватчика. Люблю смотреть на такое.       Обыденного облачения, покрывающего моих докторов с ног до головы не было. В этой клинике эндоскопически-ассистированные операции проходили в менее асептических условиях. Это, скорее всего, было связано с недавними исследованиями, проведенными одним институтом, где было выявлено, что наличие или отсутствие стерильной одежды на изолированных вмешательствах никак не снижают и не повышают вероятность заражения.       Несомненно, он не хотел смотреть в мою сторону, не хотел видеть мои глаза, эмоции. Стоял, развернувшись спиной, недвижимый, то и дело ковырялся в инструментах. Мне думалось, что если всё то, о чем говорили люди — правда, и я действительно ему небезразлична, при чем как женщина, а не просто коллега, то это действительно сильно усложняло ситуацию. Относиться ко мне как к организму с вышедшими из строя запчастями… Ну, знаете. Такое себе. Я бы вряд ли смогла быть бесстрастна, будь на его месте сейчас, не говоря уже о том, чтобы сделать надрез.       — Ты готова? — Марта уже стояла возле моего левого предплечья с двумя шприцами, один из которых был наполнен кипенно-белой жидкостью, второй — желтовато-прозрачной.       — Фен-пофол… — Анестезиолог согласно кивнула, а я, пытаясь отвлечься от пульсирующей боли в животе, буквально силой заставила себя расслабиться, — давай.       Первым в вену ушёл фентанил, ни капли не изменив моего состояния, но вот пропофол, исключительно в научных целях, я хотела, так сказать, распробовать получше. При быстром введении он обычно вызывал апноэ секунд на тридцать-шестьдесят, так как препарат напрямую угнетал дыхательный центр, расположенный в продолговатом мозге, но затем дыхание восстанавливалось, и пациенту давали маску, а если нет — интубировали и прикрепляли к трубке контур ИВЛ. Стойкое апноэ, как правило, возникало, если присутствовали проблемы с гемодинамикой или давлением, у шоковых, например. Наступление сна было стремительным и как правило составляло не более десяти секунд.       Я чётко понимала, что сейчас произойдёт то, что выключит мой мозг на несколько часов, но вот тело продолжит чувствовать боль. Оно будет реагировать небольшими подъёмами давления, частоты сердечных сокращений или, напротив, большими, на абсолютно все манипуляции хирурга, а я даже не буду об этом знать, что, в общем, приятно…       Марта вставила шприц в катетер и с силой надавила на поршень. Прошло буквально мгновение, и меня тут же накрыла дезориентация, затем крепко сковало лëгкие, что говорило об отсутствии возможности вдохнуть, в глазах помутнело, а затем свет погас так внезапно, что я толком не смогла понять, что произошло.

***

      Я пришла в сознание на кровати отделения реанимации. Это помещение было мне очень знакомо, учитывая, что я сопровождала сюда буквально всех пациентов и каждый сантиметр комнаты знала наизусть. Кое-как открыв глаза, осмотрелась. Да, та самая палата: с отдельными, зашторенными с трёх сторон койками для больных, рабочим столом сестры, наблюдающей за пробуждением. Собственно, она и была единственным человеком помимо меня, конечно, в помещении. Где-то за левым плечом истошно орал монитор пациента, и я почти уже посчитала, что пульс у меня где-то сто шестьдесят.       — Сульфат магния… — Попыталась я выдавить из себя просьбу дать мне вазодилататоры, но получилось что-то шипящие, хриплое, не очень внятное, и кажется, на парселтанге.       Ну ясно. Все-таки интубировали. Оставив попытку дошипеться до сестры, я просто решила пережить этот небольшой джетлаг. В полости носа и рта стоял отчётливый специфический привкус изофлурана, который, к слову, ужасно сушит верхние дыхательные пути. Если в двух словах: пока этот газ циркулирует в лёгких, вы спите, когда подачу убирают — просыпаетесь. Но здесь не всё было так просто. Помимо газа у меня в крови находился коктейль из разного рода веществ, угнетающих деятельность центральной нервной системы, так что на быстрое пробуждение рассчитывать не приходилось. Нужно было просто дождаться, пока вся эта братия не метаболизируется.       Часы, расположенные на стене напротив, тикнули, показав одиннадцать вечера. Либо операция была слишком длительной, что, скорее всего, предполагало наличие осложнений, либо я чересчур долго была в отключке, что тоже так себе новости, прямо скажем. Но что бы ни случилось, я знала одно — я жива. И это прекрасно.       Монитор постепенно успокаивался одновременно со мной, и я почти точно могла сказать, что трубку мне запихали явно не шестую. Трахею жгло и покалывало, её будто растянули изнутри вместе с кольцами. Отвратительное ощущение, но да Бог с ним. Больше всего сейчас мне хотелось посмотреть на себя без простыни. Что же там такого наделал Марк? Выраженной послеоперационной боли я пока не чувствовала, но вот прежней, пульсирующей, отправившей меня на стол, тоже больше не наблюдалось.       Приподняв светлую ткань, я не могла поверить, что это всё наяву и происходит со мной. Помимо обработанного йодом животика, который, к слову, был слегка увеличен, ведь для того, чтобы производить манипуляции в брюшной полости таким методом, необходимо было её раздуть, дав место инструментам и камере, я увидела швы и грубый дренаж, уходящий прямиком внутрь. К нему был присоединён приёмник, в который стекло уже не меньше двухсот миллилитров чистой крови.       — Мм… — Беззвучно проговорила я. — Осложнения…       И рухнула на подушку, закрыв весь этот кошмар обратно простыней, даже не заметив, как в комнату вошла Марта.       — Сэм, ну ты и соня! — Она весело подбежала к кровати и отключила звук у монитора, за что я была ей крайне благодарна. — Как себя чувствуешь?       В ответ я покрутила ладонью в разные стороны, прищурив один глаз. Анестезиолог тут же ринулась проверять всевозможные показатели, а я потянула её за рукав, заставив посмотреть на меня, затем показала на языке жестов фразу: «Мне сложно говорить».       — Я понимаю. Минут через двадцать это пройдёт, потерпи. — Да я в курсе! Лучше скажи, что со мной было? Я как могла пыталась беззвучно задать ей вопрос, но потом, поняв, что чтение по губам явно не её конёк, просто открыла простыню и с психом показала на дренаж.       — О, хах, ты об этом. Всё хорошо прошло, правда, — для пущей убедительности я повторила процедуру и снова указала на торчащую из моего живота трубку. — Нет, всё в порядке. Марк сделал всё идеально, он вылущил яичник, оставил его без швов и к тканям даже не притронулся, он полностью жизнеспособен. И геморрагическую кисту удалил. — Я не могла больше терпеть.       — Женщина, не тупи! — И тут же закашлялась. — Почему во мне дренаж?! — Это было очень плохо. Прям, отвратительно. Голосовые связки будто парализовало, да ещё и воды не выпить, потому как тут же начну блевать.       — Ну… Надеюсь, я не должна тебе рассказывать, что в области яичника находится огромное количество сосудов? — Она заботливо прикрыла меня простынкой, а затем поставила градусник. — Всё шло отлично, но нужно было промываться. Марк прижег сосуды очень хорошо, но вот когда мы влили в тебя первые два литра, кровотечение началось снова. Мы откачали. Затем он снова прижег. Потом влили ещё два литра, и кровь опять пошла. В общем, он бегал за одним сраным сосудом минут сорок, пока не психанул. Отсюда и дренаж, — и саркастично улыбнулась. — Но не переживай, он снимет его уже завтра, если всё будет хорошо.       О, да ладно?! Целые сутки… Она забрала градусник, посмотрела на показатели и поспешила накрыть меня тёплым одеялом. Да, пациенты, особенно те, что до шестидесяти пяти килограмм, они такие. Остывают.       Марта всё бегала вокруг: трогала, измеряла, записывала, а меня в это время продолжали накрывать волны непонятных состояний, от бодрости до жуткой усталости. Это явно шалили мои рецепторы ацетилхолина, никотиновые и все прочие на старых дрожжах, от ослабления действия медиаторов, которые реверснула эта милая женщина, уверена, ещё в операционной.       Впрочем, невыносимой боли пока не было. А ещё очень хотелось увидеть и подбодрить Марка в случае, если ему и правда было тяжело со мной. Не знаю, будь я на его месте, смогла бы…       — Эй. Ты готова вернуться в палату? Если сомневаешься, могу подержать тебя здесь ещё пару часов.       — Готова…       Она куда-то вышла, затем вошла, но что делала — уже не помню. Не помню и того, как меня довезли до палаты, как переместили на кушетку, снова облачив в тонкий халатик с поясом. Все эти моменты как-то выпали из памяти. Вернее, они были, я знала точно, но вот придать им хоть сколько-нибудь чёткие очертания никак не получалось. Хорошо запомнилась медсестра, которая предложила мне маленькую бутылку воды и попросила много не пить. Но, не совсем осознавая, что такое много, я сделала пять или шесть глотков и была счастлива. Однако расплата не заставила себя ждать: острый приступ тошноты, падение давления ниже плинтуса и укол метоклопрамида в задницу.       Чуть позже, когда меня удалось привести в чувство, мне строго-настрого запретили прикасаться к воде и спрятали бутылочки подальше от моих загребущих рук. Надо признать, это было правильным решением. Ещё некоторое время я засыпала, просыпалась, обнаруживала, что одна, грустила и засыпала снова. Однако, где-то в половине второго в палату тихонько зашёл некто с безумно знакомым ароматом парфюма, а так же весьма высоким ростом. В целом это было единственным, что удалось определить в темноте. Он присел на край кровати и взял меня за руку.       — Зефирка…       Я попыталась немного подняться на подушках, пока не вернулась боль, и у меня получилось.       — Прости… — Марк буквально выдавил это из себя, но я никак не могла понять, что он имеет ввиду. Впрочем, это было не важно. Все, чего мне хотелось в этот момент — чтобы он оказался достаточно близко. — Я не хотел, ты знаешь…       — Заткнись, — опять парселтанг, вы только подумайте. Хотя в данной ситуации это звучало даже сексуально.       — Что?       — Заткнись и иди ко мне…       Я потянула его за руку, и уже через пару секунд он забрался на кровать, нависнув надо мной в непосредственной близости от губ, так сильно желающих поцелуя. Время остановилось. Вернее, оно шло, но очень медленно, буквально растекаясь по стенам, вязкими каплями падало на холодный пол моей палаты. Я слушала, как идут часы и ощущала его дыхание на своей, ещё прохладной коже. Моё затуманенное сознание буквально вопило в оба уха о том, что нельзя этого делать, но мне было всё равно. Я провела незримую дорожку к его шее пальцами, легко скользя по крепким мышцам рук, груди, погладила уставшие плечи и, немного подавшись вперёд, прошептала прямо в такие сладкие, напряжённые губы:       — Не думала, что ты так просто на это поведёшься…       На мгновение повисла пауза.       Этот момент был для него разгромным. Мой краткий миг отмщения, к которому Марк не был готов от слова совсем. Но только один миг…       Он тихонько усмехнулся и мягко накрыл мои губы своими. Готова поклясться: тахикардии, которую я испытала, не видел ни один кардиолог, хотя это был скорее отходняк, нежели счастье.       Горячий, неимоверно нежный, такой требовательный поцелуй, хоть и совсем недолгий, какой получился у нас, напрочь убил во мне всякое желание противостоять ему впредь, впрочем, у меня и так получалось плохо. Руки сами нашли единственно удобное положение на его плечах, то и дело сжимая пальцами тонкую ткань хирургической формы в такт проникновения его языка и касаниям моего. Стоило мне дотронуться кончиками пальцев до спины, он тут же изгибался, красочно представляя, как мог бы насладиться мной, находись мы с ним в постели, а не в больничный палате. Он неохотно оторвался от влажных губ, но снова кратко прикоснулся, не найдя в себе сил прекратить эту головокружительную ласку, которой, кажется, нам обоим очень не хватало.       Вскоре подсознанию всё же удалось до меня достучаться. Легонько оттолкнув хирурга от себя, надеялась, что не обижу. И вот опять. Он сверху, а я — полная дура…       — Ты побудешь со мной этой ночью? — Я как могла, пыталась удержать его, ведь стоит ему уйти, я останусь один на один с чувством, что наломала дров, — мне страшно. Не хочу оставаться одна.       И он безмолвно свалился рядом, пытаясь успокоить бурю неоднозначных, неправильных эмоций. Ещё сердце, но с этим явно было сложнее. Да, поцелуй длился всего-ничего, однако вызвал небольшое цунами, и этот факт явно вертелся в головах у обоих.       Мы лежали вместе ещё минут пять, бесцельно глядя в тёмный потолок. Каждый из нас пытался обдумать то, что случилось. Стоит ли придавать этому значение? Есть ли тут какой-либо смысл, помимо того, что мы просто разнополые люди, запертые в одном здании по собственной воле, которые не смогли усмирить гормоны?       Пожалуй, Марк меня выручил. Он вдруг зашевелился, пытаясь уместиться удобнее на маленькой койке, затем позвал к себе на плечо, и я с удовольствием на нем устроилась.       — Это всё фентанил. — Без тени иронии зарезюмировал хирург.       — Да, это определённо он, — согласилась я и тотчас уткнулась в такую тёплую, вкусную шею, будучи не в силах справиться с усталостью.