Наркоз

      Под весьма жизнеутверждающую музыку, я совершала пробежку по парку, расположенном прямо на берегу бушующего океана. Пять утра, безлюдная тропинка, обрамленная пальмами, лёгкий, ни к чему не обязывающий рассвет. Где-то вдалеке виднелось шоссе, потихоньку наводняемое машинами. Поочерёдно вспыхивал свет в окнах жилых домов: день в этом районе начинался исключительно рано — скорее всего это было следствием огромных, нет, даже космических цен на недвижимость, а так же немаленьких счетов. Чтобы жить здесь, людям приходилось очень много работать. Я прибегаю сюда редко, только чтобы потешить себя мечтами о том, что и мне когда-нибудь улыбнётся здесь просыпаться…       Берег выглядел совершенно потрясающе. И, если посидеть на песке и чуть-чуть подождать, можно увидеть красавчиков-серферов, разминающих мышцы на утренних волнах. Вскоре откроются киоски с напитками, а волейбольную площадку займут студенты, нагло прогуливающие учёбу. За ними, ближе к одиннадцати, выйдут погулять мамы с детьми, а может, даже и папы, почему нет? Но самое обидное — что уже вот-вот мою любимую дорожку займут другие бегуны, и все те, кто за за здоровый образ жизни. Большинство из них заядлые курильщики, любители хорошего рома, а некоторые — давние пациенты нашего госпиталя.       Три недели в клинике прошли, можно сказать, со свистом. А всё потому, что постоянство — признак мастерства. Я постоянно лажала на приёме, а Марк постоянно меня прикрывал. Ужасные стрессы не давали ни минуты передышки, и я бесконечно надеялась на то, что просто смогу выжить в отделении. Единственной отдушиной была операционная. Вернее сказать, операционные, куда руководитель стажировки периодически затаскивал меня, дабы уберечь от нервного срыва. Только там, возле стойки с аппаратом искусственной вентиляции, периодически подыхивающая изофлураном, я и была по-настоящему уверена в себе.       Уверенность — странная штука. Увы, еë отсутствие, или, напротив, наличие, напрямую отражалось на моих пациентах. Все мы, за редким исключением, видели подобную картину не раз, когда молодой, малоопытный врач, с трясущимися руками проводил осмотр, судорожно пытаясь понять, бронхит это, или трахеит, и всё никак не мог решиться назначить антибиотики, гоня что-то несусветное по поводу покоя, тёплого питья и гомеопатии, а в соседнем кабинете прожженный жизненным опытом терапевт уверенно назначал гормоны безнадëжному больному с онкологией, ведь он знал точно: никто не должен умереть без преднизолона, никто.       Руки у меня уже давно не тряслись, но вот неуверенность в диагнозе присутствовала. Впрочем, Марка это ничуть не беспокоило, он говорил: «главное — не убей, а для всего остального есть Мастер Кард», подразумевая при этом всех прочих терапевтов, к которым и приедут на повторный приём те заболевшие горемыки, которые, по разным причинам, не были удостоены внимания более опытных специалистов.       Его странные, порой, напрочь дискредитирующие само понятие об учении методы, быстро давали плоды, и уже, можно сказать, через пару недель, я твердо стояла на ногах. В ординатуре конкретно моей клиники, к огромному сожалению, и, наверное, даже стыду, терапевтической практики было крайне мало, ведь больница остро нуждалась в слегка нелюдимых специалистах, готовых денно и нощно ковыряться в требухе у многочисленных пострадавших. Из подобного рода манипуляций нас хорошо научили торако–-, лапаро–, цисто–, перикардио– и хрен знает ещё какому центезу, лечению гнойных плевритов и бактериальных циститов. В общем, всему тому, что бесило и раздражало наших учителей.       Почувствовав резкую пульсирующую боль слева, внизу живота, я остановилась, давая себе перевести дух. Это определённо был яичник. Он мучил меня уже пару месяцев, безуспешно пытаясь напомнить, что я женщина, которая напрочь забыла про личную жизнь. Скорее всего, очередная овуляция на подходе…       Впрочем, расслабиться в последнее время мне помогает только сон и любимый сериал. Если бы Марк был рядом, он тут же выдал бы какую-нибудь пошлую шутку, но это всё, увы, не смешно. С тех пор, как я рассталась с дерматологом Ричардом, прошло уже восемь месяцев, а на горизонте всё маячила исключительно работа, пополам с бытовухой. Вот и сейчас мне стоило продолжить пробежку, но уже в сторону дома, принять душ и собираться в святая святых, так сказать.       Солнечная суббота, она же срань Господня, подразумевала наличие огромного количества раненых, напоровшихся на гвоздь, упавших с велика или мотоцикла, нахлебавшихся морской воды, а затем доставленных с острым приступом диареи в травму, порезавшихся о кораллы, наступивших на морского ежа, сломавших руку на волейболе, или выбивших пальцы, и всех прочих, кому выпал счастливый билет иметь выходные, так сказать, по выходным.       Нас всех, без исключения, молодых или опытных, больше всего раздражали смены по субботам и воскресеньям. В воздухе витало некое полупрозрачное чувство зависти, что именно пациент получил семнадцать гематом, отмечая день рождения, а не ты, грустно расхаживающий по скучному отделению. Ещё безмерно бесила предсказуемость, и абсолютно каждый врач в приемнике на некоторое время становился неким провидцем, который мог ставить диагнозы и направлять на лечение, даже не видя пациента, собственно, прямо из очереди. А услышав сводку от медсестры о том, что следующим будет подросток пятнадцати лет с болью в правом запястье, мог наорать, мол, последняя отнимает его драгоценные минуты, которые он мог потратить на чаепитие, ведь сначала нужно сделать рентген, это же очевидно.       Забежав в свою маленькую уютную квартиру, я тут же направилась в душ, по пути сбрасывая насквозь вымокшую одежду. Вот уже целую неделю дома стоял полный бардак: везде валялись снятые в попыхах вещи, стояли чашки с недопитым кофе, в которых, ещё немного и точно заведётся жизнь. Всё равно мне было совершенно не до этого, а тратить своё драгоценное, сильно ограниченное время на всякую ерунду, вроде уборки, не было никакого желания. Зайдя под струи прохладной воды, я слегка оживилась. Ноющие мышцы постепенно приходили в норму, но вот яичник никак не хотел успокаиваться. Боль была ноющей, и со временем становилась всё сильнее. Хорошо, что я недавно запаслась Тейленолом.       На выходе из кабинки, выискав в шкафчике за зеркалом нужные таблетки, я резво отправила их внутрь в надежде, что они прекратят выработку простагландинов, и моего собственного беспокойства. Все эти мышиные бега от одного отдела кадров к другому были единственной причиной, по которой я так и не уделила внимание своему здоровью, и, с мыслью, что это халатное отношение к себе пора прекращать, решила, что в понедельник обязательно покажусь гинекологу. А дальше, всё как обычно: облачилась в форму, немного покрутилась перед зеркалом, поправила волосы и выбежала, чтобы снова прыгнуть в такси, и приехать в клинику чуть пораньше, минут на тридцать.       Мне всегда нравилось приезжать немного заранее… Никогда не понимала людей, которые врывались в госпиталь без пятнадцати, в мыле переодевались, закидывали в себя на ходу остатки завтрака, и им тут же вручали пациента. А как же настрой? Нет, меня такое не устраивало.       Я любила время, в которое можно было немного побездельничать, поболтать с коллегами, выпить чашку кофе, или даже две, выйти на крышу, обсудить последние новости с суточными, а это пожалуй, было самым главным ритуалом любого принимающего смену. К слову, в этот момент, почти наверняка, тебя никто не припашет к работе. Так начался мой день и сегодня.       — Привет, Алекс, — так звали единственную на всё отделение женщину-хирурга общей практики, которую боялись все, а особенно после смены. — Как ночь? — войдя в ординаторскую осведомилась я, и тут же принялась готовить ритуальную порцию бодрости.       Вообще, её звали Алессандра, но такое имя было крайне непривычно слуху, поэтому, уже очень давно, все пришли к выводу, что у нас тут не Италия, и называли её как попроще. Она завораживала и восхищала одновременно, вся такая на опыте и профессионализме, с каменным сердцем и твёрдой рукой. Это в прямом смысле одна из женщин, которой, при рождении, просто не хватило яиц.       — Да как обычно, — и это, к слову, было что-то вроде наивысшей степени отстоя, — два ножевых, один острый холецистит, прободная язва двенадцатиперстной, алкаш на машине перевернулся, пара «зашивашек», ну и так, по мелочи: два скандала из-за очереди, сукой назвали тоже два раза, но это уже неплохо. Покусала собака, ожог голени, и ещё какой-то имбецил с застрявшим в искусственной китайской вагине пенисом.       Она стояла такая, будто и не отработала сутки: ухоженная, свежая, облокотившись спиной на стойку, разглядывала карты, что-то дописывала, подправляла, ведь их вот-вот предстояло сдать на пост.       — Ужас какой, — брезгливо поморщилась я, красочно представив себе этого беднягу, — и что с ним?       — Ну, что-что… пришлось обрезать немного. Теперь пусть найдёт себе девушку. Придурок.       Она была шикарна во всех отношениях. Огненно-рыжие кудрявые волосы, собранные в высокий хвост, мягко струились по плечу, точёная, немного мальчишеская фигура, тёмно-красная облегающая форма, острые черты лица, зелёные, словно изумруды, глаза и ужасный характер, просто невыносимый.       — Утро, курочки мои! — Марк тоже любил приехать пораньше, правда, ему было совершенно плевать, как и у кого там дела, — о… кофе я буду, — оповестил меня завотделением, едва увидел, и шумно рухнул на диван, тут же закопавшись в телефоне.       — Пошёл нахрен! — Деловито возразила ему Алекс и подвинулась поближе ко мне, пока я возилась с кофеваркой. — Руки есть? Помоги себе сам.       — Люблю тебя, — откликнулся хирург и безучастно поскрёб щёку, будто слышит подобное каждую смену, по крайней мере десятилетие, — ты такая ласковая по утрам… Это так заводит.       — А можно мне тоже? — Внезапно подкатила ко мне девушка, состроив какой-то диковатый, надменно-щенячий взгляд. Просить она не умела, к сожалению, то ли дело приказывать!       Да, утром всем хотелось кофе, и побольше. Именно поэтому, в шкафчиках нашей маленькой кухни не было ни единой чашки стандартного размера. В основном, они просто поражали своими размерами, и у всех были любимчики, без которых день, просто не мог начаться хорошо.       — Мне в зелёную, — высказал пожелание Марк.       — А мне с барашками, — подхватила его Алекс, и тут же выразительно покосилась на хирурга.       — Вы такие милые. Похожи на пожилую семейную пару, — украдкой усмехнулась я, подумав, что они и впрямь хорошо подходят друг другу — две язвы.       — Ага, точно. В разводе, с кучей кредитов, детей и любовников, — нервно хохотнула она, — но это ничего, теперь он полностью в твоём распоряжении.       — Мм… В смысле?       — Ой, да брось, Сэм. Я вижу, как вы смотрите друг на друга, — в её взгляде было что-то такое, что походило на точную уверенность в информации, причём, в общественных масштабах, — хотя, ладно. Пейте свой кофе сами. Мне пора сдать это барахло на пост, — звонко шлёпнула по кипе карт, — и выспаться хорошенько, — после чего, от бедра удалилась, послав мне на прощание воздушный поцелуй.       Как мы друг на друга смотрим? Ну, смеемся иногда, прикалываемся, обедаем вместе. Не знаю. Хотя… Может, я просто боюсь признаться себе в компрометирующим факте или скрытых эмоциях?       Мне не терпелось обсудить положение дел напрямую с наставником, и, взяв обе кружки сразу, уселась на диван к Марку, слегка его подвинув.       — Ты слышал это?       — Что именно? — Он, ни капли не отвлекаясь от какой-то важной переписки, одной рукой забрал у меня нужную зелёную, затем сделал хороший такой, глоток.       — Про нас болтают.       — Ты удивлена?       — Не то, чтобы очень, просто… не думала, что сплетни будут распространяться настолько стихийно.       — Тебе правда есть до этого дело?       Слухи, сплетни, сводничество, истории любви, ревности, и всё прочее… Это отвлекает уставших от изнуряющей работы людей, давая им возможность немного побыть не здесь. Вероятно, заряжает положительными эмоциями, вынутыми из чужой личной жизни, в отсутствие своей.       Ошибались они, или были правы, в основном это не несло абсолютно никакого урона тем, о ком говорили. Может, даже, немного помогало…       — А тебе?       Я попробовала посмотреть на Марка под углом романтического интереса, и, кажется, сама того не понимая, выдала тот самый взгляд, о котором сказала Алекс. Он умён, хорошо образован, обаятелен, может поддержать беседу, даже вот так, как сейчас, копаясь в телефоне, сексуален, отлично говорит на испанском, я слышала. Ещё у него неплохое, как для врача, чувство юмора, хоть и скабрезное малость. Но вот какой-то искры, или магии, между нами не происходит. Может, для этого ещё слишком рано, конечно…       — Не особо. Понимаешь, меня по-настоящему заботит только то, что происходит со мной в данный, конкретный момент, — и развернулся ко мне в пол-оборота, поджав по себя одну ногу. — Вот, например, сейчас, я нахожусь в одном помещении с очаровательной девушкой, которая уже минуту не сводит с меня глаз. — И мягко улыбнулся, попутно вызвав лёгкий румянец смущения на моих щеках. Услышать комплимент из уст человека, отменно мной манипулирующего, было странно, но всё же приятно, тем более, когда его голос так завораживающе разливался всего в паре десятков сантиметров.       — Ты чего это…? — растерянно отстранилась я.       — У неё чувственное тело, шикарная улыбка, светлая, нежная кожа, заразительный смех, — он потянулся ко мне слегка и прикрыл глаза, затем отпрянул, — она потрясающе пахнет. Но вот, всё дело в том, что, как бы мне не хотелось сейчас проявить к ней хоть каплю нежности — я не могу. — Затем придвинулся ближе, отставив наши кружки на журнальный стол, наклонился, почти обжигая дыханием шею, и расставил всё точки над «и». — Если я прикоснусь к ней, как мужчина, кто же тогда научит её летать?       Нервно сглотнув, я постаралась не дышать. От возбуждающего шёпота стало жарко, а по спине предательски пробежали мурашки. Всё это было очень странно, неожиданно, но чёрт возьми, безумно приятно. Мне тоже хотелось развлечься: благосклонно улыбнуться и немного позаигрывать в ответ, слегка поднять самооценку, но замашки непреступной крепости никак не позволяли поддаться искушению, так что, я упёрлась ладонью в его грудь и попыталась надавить.       — Марк…       — У меня сегодня полно времени до двенадцати… — попытка оттолкнуть его оказалась тщетной. Он убрал мою руку с груди, положил её себе на бедро, продолжая медленно, но верно приближаться, при этом решительно роняя меня на подлокотник. Вторая скользнула на талию, требовательно стиснув под собой кожу, и в тот момент, когда я уже твёрдо решила поддаться, бессильно прикрыв глаза, он прошептал: — до двенадцати у меня повторные, и я хочу пригласить тебя, — затем сделал глубокий вдох, тихонько рыкнув куда-то в мои ключицы, — провести перевязки и обработать дренажи.       Я резко открыла глаза. Мы находились в таком дурацком положении, где он — почти сверху, а я — полная дура. Было так обидно и неловко, что мне ничего не оставалось кроме одного:       — Ты охренел?!       Он тут же звонко рассмеялся и рухнул на моё плечо, крепко, совсем даже по-дружески меня обняв.       — Боже, такая ты прикольная! — Этот татуированный засранец просто издевался надо мной! Хорошенько отсмеявшись, он вдруг снова вошёл в образ, понизил тон, выдав максимально горячий взгляд: — ну так что? — Но затем снова расхохотался. Господи, как же мне хотелось вылить на него кофе! — Ну прости, не обижайся. Ты просто такая… Поверить не могу, что ты ведёшься.       — Да иди ты… — раздражённо сбросила я с себя эту тушку, соскользнула с дивана, повернувшись к обидчику спиной, и начала спешно поправлять форму.       — Эй… Сэм, ну ты чего? — продолжал хихикать Марк, развалившись на мягкой мебели, — я же шучу!       — Пошли уже к твоим повторникам.       И мы пошли. Я, ошарашенная внезапно нахлынувшими на меня чувствами, и он, крайне довольный своей весьма остроумной выходкой. Это был очень жестокий подкол, но с его помощью, во мне проснулось лёгкое, почти незаметное желание. Наверное, я мысленно даже была ему благодарна, конечно, помимо того, что страшно хотела придушить.       Обычно перевязками, снятием швов, промыванием дренажей и прочим, занимаются медсестры или хирурги–практиканты, но я не могла спорить с руководителем. К тому же, это почти наверняка поможет мне хоть сколько-нибудь отвлечься от вернувшейся боли. Нахлынувшая к малому тазу кровь, во время нашей с Марком импровизированной прелюдии, сказалась на яичнике не лучшим образом, и я, огорчëнная этими двумя обстоятельствами, решила-таки плыть по течению.       У кабинета было многолюдно. При виде своего доктора, пациенты принялись здороваться, ничуть не обеспокоенные десятиминутным опозданием. В основном это были пожилые: с хроническими проблемами, остеоартрозами, трофическими язвами, новообразованиями разной степени, отрощенными за пару лет. Однако те, кто помоложе, приходили к нему за помощью не реже: с кистами в брюшной полости, сосудистыми мальформациями[2]…       Марк радушно всех встречал, осматривал и выпроваживал в перевязочную при необходимости, где уютно расположилась я, окружив себя разнообразными орудиями пыток, но только до двенадцати. Десмургия[3] была одной из залипательнейших дисциплин, к которой я пристрастилась ещё на третьем курсе. Меня ничуть не привлекала перспектива копошиться во внутренностях, но вот обработка ран и перевязки — совсем другое дело. Гнойные, некротизированные, инфицированные, свищи, запущенные стадии базалиом, абсцессы… Просто обожаю. Отдавливать, промывать, размачивать, отдирать корочки, выщипывать пинцетом куски некроза, засовывать поглубже очищающие повязки, дренировать, вскрывать и снова отдавливать.       Кажется, во время этих процедур внутри меня просыпался маленький такой, маньяк, который непременно должен был довести рану до совершенства. И меня вовсе не пугали и не бесили комментарии, вроде: «а можно там поаккуратнее?», или «может вколите что-нибудь, прежде чем лезть зажимом?», ничуть. Я была полностью погружена в процесс.       Где-то к одиннадцати тридцати мы успешно раскидали всех пациентов, и я комочком угнездилась на кушетке, пытаясь справиться с болью, которая обострилась уже до крайней степени. Наставник, закончив с картами, вошёл в процедурный, чтобы позвать меня на обед, но обнаружив в позе креветки, быстро скинул халат и уселся на пол в позе лотоса прямо перед моим лицом.       — Что случилось, зефирка? — Он аккуратно заправил за ушко прядь моих волос и уставился совершенно напуганным взглядом, — ты вся бледная… — Затем, тыльной стороной запястья прикоснулся ко лбу.       — Утром схватило яичник. Но у меня такое бывало уже. Пару раз…       — Угу, — недовольно хмыкнул врач, — ты видимо решила, что если не выйдешь на смену полутрупом, то всё тут рухнет, да?       — В больнице же работаю… — оправдалась я, — вроде под присмотром.       Марк вдруг поднялся с места и принялся искать что-то на полках кабинета, а боль всё усиливалась, и уже было сложно понять, яичник это или кишечник. Он вернулся через пару минут с тонометром и градусником, заставил измерить температуру, а сам принялся за давление.       — Восемьдесят на шестьдесят. Голова кружится? — Я молча кивнула и отдала термометр, который, видимо, показывал неутешительные циферки. — Так, ладно, — засуетился хирург, — ложись на спину и поднимай форму. И штаны немного приспусти.       Щурясь от разливающейся по всей брюшной полости боли, я кое-как выполнила всё указания, пока руководитель надевал смотровые перчатки.       — Может, я просто отлежусь немного?       — У тебя что, мозги при сорока сварились? Согни ножки. Так, хорошо… — Он начал перкутировать живот, и я тут же застонала. — Левый или правый?       — Левый.       — Пошли-ка со мной, радость моя, — обеспокоенно скомандовал врач.       — Марк…       — Тихо, — и принялся помогать вставать, — держись за шею, отлично, — кое-как зафиксировав меня в вертикальном положении, спросил: — идти можешь?       — Наверное…       Обняв его одной рукой за пояс, второй зажав место, где боль была особенно сильна, я попыталась пройти пару метров. Вроде получилось. — И что это?       — Не хочу тебя пугать, но дело — дерьмо. Постарайся не отключиться, пока идём до УЗИ.       — Ага…       Надо сказать, Марк не слабо занервничал после осмотра, но всё же пытался сохранять самообладание и подстраивался под меня, как мог. В голове стоял жуткий гул, гравитация тянула вниз со страшной силой, и единственным островком сознания и безопасности оставался хирург. Каждый шаг откликался резкой болью, которую тут же подхватывала затухающая пульсация, а затем прекращалась, но лишь до того, как я сделаю следующий шаг. Руки постепенно теряли чувствительность, дыхание становилось отрывистым, и к прочему постепенно добавлялась тошнота. Мы прошли всего метров сорок, но я даже не поняла как. Единственное, что запомнилось — были руки, не позволившие свалиться на пол, а дальше меня словно выключили из розетки.       Пришла в себя уже в кабинете УЗИ, лёжа на кушетке с фонендоскопом на груди.       — Давай сюда, мы вроде очухались, — он говорил с кем-то, кто находился вне зоны досягаемости глаз, затем обратился ко мне и тяжело вздохнул, — везёт же мне на вас — обмороков. Сейчас тебе проведут ультразвук малого таза. Меня позовут, как только станет понятно, что происходит. Вон там, за моей спиной, — указал он на противоположную стену, — есть монитор. Ты сможешь видеть всё, что видит Тесс. Потерпи ещё немного, я постараюсь разрулить, ладно?       Мужчина быстро покинул кабинет, исчезнув где-то за ширмой, а я повернулась вправо, в попытке рассмотреть врача.       — Доктор Картер, — это была Тесс Квон. Маленькая, очень добрая корейская женщина, специализирующаяся на гинекологии и патологии беременности. Она была нечастым гостем в нашей ординаторской, так как её кабинет располагался на третьем этаже. Однако, она заходила иногда, но только если для неё держали исключительно интересного пациента. — Боюсь, я должна попросить Вас раздеться. Как себя чувствуете?       — Если исключить пару нюансов, то идеально, — попыталась улыбнуться я.       — Может, я помогу? Не против? — Она осторожно стянула с меня форменные брюки вместе с трусиками и поставила ноги в нужное ей положение. Пока Квон надевала презерватив на вагинальный датчик, я судорожно пыталась понять, чем же всё-таки так сильно не хотел меня пугать Марк. В голове не возникало ни единого подходящего диагноза, хотя, боюсь, что я вряд ли могла здраво оценивать ситуацию.       — Сейчас введу датчик, постарайтесь расслабиться, — и дружески похлопала меня по коленке. Какая забота, вы только подумайте. Эта, весьма неприятная для любой женщины процедура, никогда не позволяла расслабиться. А если ко всему прочему присоединялись ещё и острые боли, она определённо становилась практически невыносимой. Для того, чтобы рассмотреть патологический процесс, необходимо было отклонять датчик под внушительным углом внутри пациентки до тех пор, пока не найдётся нужный ракурс для визуализации. Я сдерживалась, покрепче стиснув челюсти, изо всех сил пытаясь вытерпеть эту средневековую пытку, но слёзы сами потекли, независимо от моего желания. Какой там монитор! Я крепко зажмурилась и мысленно молилась всем богам, как бы не отключиться во второй раз.       — Марк!       Дверь открылась. Наставник вошёл, но остался за ширмой, не имея наглости смутить раздетую женщину. Он смотрел на экран, отображающий запись видео с аппарата УЗИ абсолютно тихо, что делало ситуацию всё более зловещей.       — Апоплексия яичника, — озвучила гинеколог.       — Угу. Сосуд какой-то сифонит. Уже за матку натекло, — добавил хирург, — еще и киста набралась миллилитров на сто пятьдесят.       — Её бы в хирургию… Яичник шесть сантиметров. — Осторожно извлекая датчик, заметила Тесс. — Доктор Картер, Вы меня понимаете? Вы с нами?       — Да, я всё понимаю… Просто тяжело разговаривать.       Избавившись, наконец, от этой ужасной штуковины и слегка приподнявшись, я натянула на себя одежду обратно и повернулась на бок. В таком положении боль была чуть менее сильной. Этот диагноз звучит не особенно часто из уст гинекологов. Он означает, что фолликул, сформированный в яичнике во время овуляции, не лопнул, как это бывает обычно, чтобы выпустить яйцеклетку, а наоборот — в него произошло кровоизлияние, которое сформировало кисту, растянувшую железу до колоссальных размеров. Отсюда и кровотечение, и разлитые боли по всей брюшине. Но самое прекрасное во всём этом то, что есть вероятность его лишиться.       Квон разрешила хирургу зайти, он тихонько опустился на кушетку и сочувственно погладил меня по плечу.       — Сэм… — жалобно вопросил Марк, — вот и что мне с тобой делать? Человек-косяк…       — Оперировать.       Сама по себе новость не стала для меня шокирующей, ведь всё, о чем я могла думать сейчас — как бы побыстрее избавиться от страданий.       — Кому, мне?! Ну уж нет, мышка, идея так себе. К тому же… Нельзя оперировать людей, к которым испытываешь эмоциональную привязанность. Сестра это, друг или коллега.       — Мне нужен врач, которому я могу доверять.       — Даже не уговаривай. У нас много хороших специалистов, которые могут провести лапароскопию, ты же знаешь. Подберём кого-нибудь! Я буду сидеть в коридоре, переживать и бегать курить, ладно? — Грустно усмехнулся мужчина, — кто-то же должен…       — А я тебя хочу.       — Мм… Ну офигеть теперь. Хочуха. А если что пойдёт не так? Знаешь же протоколы, зачем весь этот разговор вообще? Я же мучиться потом буду, — Марк сменил тон с возмущённого на сочувственный, — а у меня аритмия. Тебе совсем врачишку не жалко?       Я отрицательно помотала головой.       — Ц…       — Ладно, делай что хочешь. Надоело.       — Что за наглая манипуляция? Это моя прерогатива вообще-то.       Уговаривать больше не было никаких сил. Мне думалось — это лучший вариант. Его руки я хотя-бы знаю, не то, что у остальных. И как-то на душе спокойнее от этого…       — Эй, — попытался он взять мою ладонь.       — Отстань, — кисло отмахнулась я, всë ещё надеясь внутри на положительный ответ.       — Ты обиделась? — Марк немного помолчал, шумно вздохнул, затем обратился к доктору Квон: — можешь позвонить и сказать, чтобы готовили эндоскопию в двенадцатой? Её нужно определить в палату. — Кажется, дождался согласия и тихонько вышел из УЗИ.