Управление мёртвыми. Дело № п/п 2

      Я не спал ночью. Дал себе время отдохнуть, но не получилось. После звонка Кротова поехал домой. Заказал билет в Петербург на утро. «Мама хочет поговорить» — с этой мыслью я лежал в кровати до четырёх утра.       Наспех умываюсь, не завтракаю, закидываю в рот таблетку «Нурофена», надеваю чёрный костюм с голубой рубашкой. Не предупреждаю Рубика, что опоздаю на работу. В 08:00 сижу в самолёте. Рейс «Москва — Санкт-Петербург». Смерть в чёрном одеянии через два ряда от меня. Сейчас не забирай. Потом. На обратном пути. Хорошо? Я узнаю правду и отдамся тебе. Больше не свидимся, подруга.       — Она позавтракала и приняла дозу лекарств, — говорит Кротов по пути в комнату для встреч. — Ждите. Сейчас я её приведу.       Он не успевает выйти, как я спрашиваю напрямую:       — К чему спектакль? Что за жалостную сценку вы оба устроили в прошлый раз?       — Такую же, как с Рогволдом. Это просьба Лианы, Эдуард.       — Никакого склероза?       — Мне жаль.       Я остаюсь один в четырёх стенах. Пальто висит на спинке стула, сумка на полу. Семь шагов вокруг стола. По часовой. Против часовой. Не хватает галстука или бабочки под воротничком. Две верхние пуговицы голубой рубашки расстёгнуты. Башка трещит. В зеркале старик, боящийся встретиться с матерью. Как звучит её голос? Как в снах? Какой мимикой обладает лицо? Она не коснётся меня.       Кротов с санитаром заводят в комнату Лиану, держа под локти. Ноги уверенно подходят к столу. Старое тело спрятано под платьем-робой. Клетчатое. Поседевшие чёрные волосы опрятно уложены, чёлка на левую сторону. Лицо Лианы выглядит человеческим. Маска снята. Лиана садится за стол и кладёт кисти на поверхность. Кротов с санитаром оставляют нас для разговора. Я стою перед матерью с висящими вдоль тела руками. Мать. Вот теперь она — мать. Глаза живые, губы вытянуты. Она красивая. Моя мама красивая.       — Илюша.       У меня перехватывает дыхание. Я раскрываю рот и вдыхаю воздух полной грудью. Сердце бешено колотится. Держусь правой рукой за грудь. Илюша. Слёзы вытекают. Я без очков. Голубые глаза матери радуются. Мама рада видеть меня.       — Илюша приехал. Наконец-то.       Она рада. Она рада! Счастье трогает её лицо. Я не могу перестать реветь.       — Сядь, пожалуйста, — Лиана кладёт кисть ладонью вверх — приглашает, — хочу увидеть тебя поближе.       Курильщица. Голос прокурен. Нет нежности, хоть Лиана и пытается наделить связки мягкостью. Властный голос. Уверенный. Проблемы с мозгами?! Склероз?! Она всё помнит.       Я сажусь за стол и смотрю на протянутую ладонь. Не притронусь. Прячу руки под столешницей, сжимаю колени.       — «Чёртова дюжина», — произношу осипшим от слёз голосом.       — Вонючие спиногрызы. Отходы матки. Вечно ноющие розовые свиньи в красивеньких одёжках. На руках у мамочек и папочек. Радуются жизни. «Мама, там собачка», — Лиана показывает пальцем в сторону. — Постоянно лезли к нашим собакам. Большие, лохматые. Что они могут сделать? — она опускает уголки губ, нижняя челюсть складками отделяется ото рта. — Сожрать вас! — таким громким голосом мама ругала нас с Рогволдом? — Мы жили в счастливой стране. Нас заставляли быть счастливыми. Настойчиво просили улыбаться и закрывать глаза на невзгоды. В Советском Союзе мерзости было больше, чем сейчас.       — По порядку, — прошу я. Голова раскалывается. Слёзы исчезают.       — Придурок Фавст! Будь его неладная! Добренький, низенький, светленький. Идиотина! Спали мы с ним. Не по любви. Ошивался возле гостиницы, просил ночлег. Ну я и впустила его. Глубоко внутрь. Мужик в доме нужен. В большом доме нужен мужик. Семье без мужчины тяжело. Я девка видная была. Фавст голову потерял от моей красоты. Дети его, правда, ненавидели. Никиту он раздражал. Ссорились они часто. Фавст брал бутыль водки и уходил после каждой ссоры, а потом возвращался.       Дети? Никита?       Глаза Лианы вспыхивают. Всего два слова заставляют меня потерять дар речи. Виски сверлит дрель. Цепочка на шее царапает кожу.       — Я забеременела. Фавст никак не отреагировал. Дети расстроились. Лишние рты. Беременность протекала тяжело. Живот огромный. Я поняла, что внутри не один ребёнок. Ни в какую больницу не ходила, — Лиана кладёт на стол вторую руку и сплетает пальцы — жёлтые из-за сигарет. — Что первых детей рожала сама, что следующих. Это же, пф, ерунда такая. Рожала я вас с Рогволдом на заднем дворе в окружении семьи, — она смотрит в сторону. — Это было ужасно. Мои самые болезненные роды. Фавст нихрена не помогал, только мешал присутствием. Никита и Гера принимали роды. Моя дочь вытаскивала Рогволда. Он жутко орал, а из меня вытекала кровь. Внутри так больно, ты шевелился внутри. Перевернулся. Из-за Рогволда. В животе ты лежал справа от него и после родов был справа. Гера вытащила Рогволда и увидела третью ножку — маленькую такую. «Срослись», — сказал тогда Фавст. Ты перевернулся. Вы оба лежали вниз головами, а после ты перевернулся. Плохо, когда ребёночек выходит ногами. Очень плохо.       Никита, Гера, Фавст — что за кошмар?       — Гера тянула тебя за левую ножку. А как ещё вытаскивать? — Лиана смотрит на стену и видит, как рожала меня пятьдесят шесть лет назад. — Мёртвенький. Ты не дышал. Не закричал. Моё влагалище порвалось. Гера тебе чуть голову не оторвала, когда вытаскивала. Рогволд так громко орал. Никита бесился. К плачу Рогволда присоединился и ты. Я увидела твои голубые глаза и… — слеза покатилась по правой щеке. — Мой маленький. Ты был меньше Рогволда. Тебя я сразу полюбила.       Любимчик. Чёртов любимчик!       — Никита перестал себя сдерживать. Нашёл отличный повод расправиться с Фавстом. Он обвинил Фавста в сиамских близнецах. Вы такими родились из-за отца-алкоголика. Никита взял молоток и размозжил голову вашему отцу. И снова мать с детьми на руках. Ни один мужчина не воспитал моего ребёнка. Всё сама. Сама-сама.       Некто Никита перестал себя сдерживать. Я поднимаюсь из-за стола, скидываю пальто, беру стул и разбиваю об пол. Пластик. Мои удары сильные. Пластик медленно рассыпается. Белые кусочки разлетаются по комнате. Я молчу. Всхлипы и следы слёз на голубой рубашке.       — Илюш, хватит, — мать тянет руку. — Илюш, перестань.       — Я — Эдуард! — последний удар об пол разбивает вдребезги пластиковый стул. — Никакой я не Илюша!       — Ты — Илья Мосендз, мой сын.       — Я — Эдуард Кайдановский! Мой отец — Карл Кайдановский! Моя мать — Мария Кайдановская!       — Илюш, по бумагам. На деле же…       — Ты не моя мать! — переворачиваю стол, за которым она сидит. — Моя мама умерла! Моя мама — гинеколог! А ты — убийца! Ты убила тринадцать детей! Зачем? Зачем?!       — Они не ценили мой труд. Они донимали моих собак. Они не ладили с Герой и Никитой. Я хотела, чтобы у моих детей были друзья, но никто не хотел с ними дружить. Никита расстраивался и убивал их. Гера злилась и измельчала лица велосипедными спицами. И так было всегда. Дети — исчадья. Люди не умеют воспитывать достойных детей.       — Ты воспитала убийц, — я отхожу от неё, шагаю спиной к зеркалу. — Никита и Гера — наши с Рогволдом старшие брат и сестра.       — Ты — самый маленький в семье, — она невинно улыбается. — Вы с Рогволдом не отлипали друг от друга. Сначала меня это пугало — то, что вы срослись крайними пальцами ног, а потом я поняла, что вы не можете существовать друг без друга. Я очень расстроилась, когда мне сообщили, что вас разделили. Это ужасно.       — Где Никита и Гера?       Лиана долго не моргает.       — Погибли. Они не оправились после моего заключения. Их тоже разделили. Никита и Гера умерли молодыми. У меня есть только вы с Рогволдом.       Его у тебя больше нет. Я остался последний. Мне душно. В комнате без окон нечем дышать. Рубашка под пиджаком прилипает к телу. Под кожей течёт грязная кровь.       — Почему ты мне снишься? — спрашиваю с закрытыми глазами.       — Я тебе снюсь?       — Я слышу тебя в темноте. Ты разговариваешь со мной, но я тебе не отвечаю.       — Что я говорю?       — Пугаешь меня. Мне очень страшно. Долгие годы.       — Рогволд тоже говорил, что я ему снюсь. Не знаю, Илюш, почему так происходит. Ты меня не бойся. Я ведь люблю тебя.       — Я… — открываю глаза, — тебя не люблю…       Кончик носа дёргается. Лиана поджимает губы. Две слезы из голубых глаз текут по щекам.       — Я тебя не люблю, — повторяю дрожащим голосом.       — Рогволд говорил то же самое, но приезжал сюда каждый год.       — Я не приеду. Рогволд не приедет в этом году.       — Как вы с ним познакомились? — она вытирает слёзы и улыбается: надеется услышать потрясающую историю знакомства близнецов.       — Рогволд умер.       — Что?… — верхние веки придавливают глаза — мой взгляд, у меня взгляд матери.       — Он умер. Вот так мы познакомились. Я видел свой труп.       — Почему?… — она удерживает рукой истерику, желающую выплеснуться изо рта. — Что произошло с ним?       — Ты его убила, но ты не убьёшь меня, потому что перестанешь приходить в кошмарах. Потому что я уже мёртв. Твой младший сын родился мёртвым. Забудь меня.       Дверь из комнаты позади Лианы. Я подбираю с пола пальто, не забываю о сумке и намереваюсь завершить встречу с женщиной, что мне не мать. Обхожу Лиану справа. Число «87» не мешает старой убийце схватить за руку.       — Отпусти! — пячусь назад. — Не трогай меня!       — Ты нежный. Ты мягкий. Так повелось, что одного ребёнка я называла грубым именем, а второго — нежным. Никита и Гера. Рогволд и Илья. Ты добрый, вежливый, хрупкий, честный, солидный. Ты — мой любимчик, Илюш.       — Я ненавижу тебя!       — Из тебя вышел бы отличный убийца, — Лиана смеётся гортанью. — Судебно-медицинским экспертом просто так не становятся. В медики дети убийц просто так не идут. В тебе живут задатки убийцы. В Рогволде такого не было. Я бы очень хотела гордиться тобой, Илюш. Ты бы замечательно продолжил семейное дело. Как жаль. Жаль, я не увижу этого — мой век подходит к концу. Жаль, что меня схватили в 1965-м.       Лиана отпускает предплечье и впивается в меня тревожным взглядом.       — Илья Мосендз родился мёртвым. Брат-близнец Рогволда не выжил. Мой брат-близнец погиб 10-о января. Ты осталась последней, Лиана. Пускай Петербург станет твоей могилой. Илюша не дожил до 56-и лет. Удачи на Небесах. Воссоединись на том свете с любимчиком.       В коридоре головная боль отступает. Выше шеи становится легче, но сердце подскакивает под кадык. Несколько минут. Я постою у стены, прислонившись лбом и ладонями к бетону. Сейчас сердце успокоится. Оно переварит услышанную правду и встанет на место. Холодно. В старой психолечебнице могильный холод. Под голубой рубашкой мурашки. Я тру шею сзади — серебряная цепочка с крупными звеньями. Она горячая. Ева. Раньше я тебя грел, а теперь ты меня.       С пальто в левой руке и сумкой в правой выбегаю на улицу. Два часа до самолёта. Больше никогда не полечу в Петербург. Не зря ненавижу город на Неве. Порыв ветра сдувает с меня имя «Илья». Я не поступлю, как Рогволд — Тимофей. Останусь Кайдановским Эдуардом Карловичем. Мне не нужно новое имя — предпочитаю Эдуард, Эдик, Эд, Эдь, «Эдичка». Мне не нужна новая фамилия, мои родители — Кайдановские, врачи, и я — врач. Мне не нужно новое отчество — мой папа Карл был окулистом, я не успел попросить его сделать очки.       Включаю телефон. Шесть пропущенных от Рубика. Меня нет на рабочем месте. «Горячему» коллеге одиноко без «холодного» друга.       Кайдановский Эдуард Карлович. Так было и будет всегда. Я — КЭК! Я — КЭКС! И меня любят. И я люблю.