Управление мёртвыми. Дело № п/п 2

      Рубик зашивает тело и насвистывает.       — Причина смерти? — спрашиваю я в диктофон.       — Трынацат колотых ран.       Выключаю диктофон.       — Рубик, кто писал отчёт о вскрытии Рогволда? Кто готовил документы Арману?       Впервые я произношу имя брата в институте. Впервые Рубик слышит это имя. Чего не скажешь об «Армане». Рубик прерывается зашивать труп и зависает над ним с ниткой в руке.       — Барсэг и Зина. Я дыктовал, Зина пэрэводыла мои слова на чэловэчэский язык, Барсэг пэчатал.       — Ты заранее знал о приезде Армана, — ставлю на секционный стол кисти.       — Нэт, — Рубик отвлекается на шитьё.       — Ты заранее знал о приезде Армана. Кто тебе сообщил?       — Нэт.       Вот и поговорили. Если Ева и Арман — соучастники, Рубик не выдаст её. Почему она так со мной поступает?       После аутопсии мы идём в кабинет. Рубик пьёт чай. Я печатаю на компьютере. Поиск Лианы Мосендз в интернете мне ничего не дал. Такого человека нет. Рогволд Мосендз тоже не существует. Рогволд Кипер — известный татуировщик. Вообще, фамилия Мосендз не такая уж и редкая. Есть мёртвые носители, есть живые. Я не примеряю на себя настоящую фамилию. Лечащий врач Кротов попросил оставить номер телефона на случай, если с Лианой произойдут изменения. Не понимаю, как разумнее поступить. С одной стороны, Арман прав. Лиана не моя мать. Я её не знаю, не узнаю, она меня не знает. С другой стороны, я отказываюсь принимать факт, что больная женщина — убийца. Правду всегда сложно принять, её отталкивают сомнения. Если Лиана Мосендз, моя мать, убийца, значит где-то существует дело на неё. Вопрос: где оно? Кто его видел? Арман? Рогволд? Почему его от меня скрывают?       Мой телефон звонит. Неизвестный номер.       — Алло? — говорю я.       — Эдуард Карлович, это Закаржецкий, криминалист.       — Ян… — забыл отчество.       — Да-да, Ян Андреевич. Эдуард Карлович, у Вас сейчас нет аутопсии?       — Нет, — смотрю на Рубика: он взял на себя вскрытия, а на меня свалил документацию.       — Я сейчас нахожусь на месте преступления. Признаться честно, такого ещё никогда не видел. Вы не могли бы, — Закаржецкий громко шепчет в динамик, — приехать и подтвердить, что я не псих?       — Что-то не так с телом?       — Я не понимаю. Эдуард Карлович, я вообще ничего не понимаю.       — Скиньте адрес смс-кой. Ждите меня, — завершаю звонок.       Рубик громко стучит ложкой в пустой кружке. До конца рабочего дня час. Лезу в шкаф за костюмом.       — Тебе можно раньше уходить с работы, а мне — нет? — снимаю синюю футболку, снимаю белую.       — Дэлай, чьто хочэш, — он оставляет на столе кружку и выходит из кабинета, накинув куртку.       На телефон приходит смс с адресом. Название улицы мне ни о чём не говорит. Так же в дополнение Закаржецкий просит не брать с собой ничего. Я — наблюдатель, независимый эксперт. Делом займётся другой судмедэксперт. А я зачем тогда? Непонятно. Серый костюм, чёрная рубашка, чёрная бабочка, коричневые ботинки. Очки в сумке. Ключи от машины в руке. Что там за происшествие такое и тело, которое удивило криминалиста?       Проезжаю метро Текстильщики. Движусь по Волгоградскому проспекту. По дороге съедаю «Чоко Пайку». Навигатор в мобильном показывает меньше десяти минут до прибытия. Это Трансформер стоит у дороги? Музей, наверное, для детей. Автомобили, люди на тротуаре, мелкий снег. Вечер. Заворачиваю на улицу, паркуюсь возле полицейских машин и скорой помощи. Странные постройки — маленькие дома, одноэтажные, двухэтажные. Частные владения. Дешёвые владения. А вот рядом с вероятным местом происшествия возвышается величественный дворец, огороженный железными прутьями. Богатство и бедность плечом к плечу. Ладно, я сюда приехал не чужие деньги считать. Вылезаю из машины и тут же вижу, как высокий мужчина машет рукой на крыльце. Криминалист. А рядом с ним Ева. Конечно, вы же напарники. Любители копошиться в странных делах. Закрываю Фольксваген и подхожу к крыльцу.       — Добрый вечер, — Закаржецкий тянет руку. — Извините, что отрываю Вас от работы.       — Всё в порядке, — отвечаю на рукопожатие, стараюсь не смотреть на Еву. — Вы меня заинтриговали.       Насколько мне не изменяет память, у Закаржецкого больная жена. В последний раз я видел его перед Новым годом, после Мурманска. Он выглядел не так. Он очень сильно похудел и отрастил щетину. Если раньше мне казалось, что Закаржецкий и Лета похожи, то сейчас это два разных человека. Под голубыми глазами мешки и чёрные круги. Запах сигарет больше напоминает перегар. Ева откровенно рассматривает меня. Она стоит рядом с напарником на крыльце и двигает глазами по моему лицу. Что тебе интересно? Лучше бы болтала без умолку, чем глазела.       — Объясните смысл моего приезда, если трупом займётся другой судебно-медицинский эксперт.       — Я хотел, чтобы занялись Вы, — Закаржецкий докуривает сигарету, — но меня отговорила Ева Александровна.       То находишь мне работу, то лишаешь. Приезжаешь без предупреждения в университет, в институт. Строишь из себя сильную, смелую, независимую. Куда я, туда и ты. Мы отдалились, но ты продолжаешь присутствовать в моей жизни. Бесячий волос: как его не вырывай, он вырастает.       — Ева Александровна у нас лучше всех знает, кому и чем заниматься, — говорю, не глядя на неё. — Показывайте, что там у вас.       Дряхлый дом. Деревянный пол скрипит от шагов. На первом этаже, на кухне, сидит паренёк в наручниках — подозреваемый. Молодой, чуть больше 20-и на вид. Виновник окружён полицейскими.       — Нам выше, — Закаржецкий идёт первым, первым же поднимается по лестнице на чердак.       Сзади меня Ева. Я не оборачиваюсь, не протягиваю ей руку, чтобы помочь забраться. Сама. Всё сама. Мне было проще завести тебя в секционный зал и морг. В прошлом году мне было проще с тобой, а в этом я тебя совсем не понимаю. Чердак освещён фонарями-прожекторами. Небольшое помещение. Всюду дерево. Лысина бьётся о крышу. Закаржецкий идёт пригнувшись. По центру на полу лежит тело. К нему нельзя подходить, запрещено дотрагиваться.       — Убитого зовут Владимир Богомолов, — криминалист встаёт над трупом. — Ему было 44 года. Не женат, детей нет. Родственники — племянник, что сидит на кухне.       Ева стоит у окна спиной к нам. Увиденное явно не для слабонервных. Передо мной на полу лежит тело мужчины: джинсы, грубые ботинки, полосатая футболка. Брюнет, короткие волосы. Достаточно высокий — ноги и руки длинные. В принципе, больше я не могу ничего отметить. Труп плоский. Я сажусь на корточки, осматриваю лежащего с разных сторон: труп плоский. На открытых частях тела нет ни ран, ни гематом. Меня поражает ещё один факт — чердак чистый. На полу, на стенах нет следов крови. Инструменты висят ровно. Старые вещи и мебель не сдвинуты.       — Ну как Вам? — спрашивает Закаржецкий.       — Очень забавно, — встаю в полный рост. — Труп без костей. Тело полностью лишено скелета.       — Посмотрите на его лицо. Вы когда-нибудь такое видели?       Глаза открыты — карие. Глаза запомнили ужас. Надувная кукла сдулась. Нет, такого я никогда не видел.       — Нас пугают кости без кожи и плоти, а тут наоборот: всё, что осталось — это кожа, мясо и, вероятно, органы.       — Как вытащить скелет, Эдуард Карлович? Вытащить каркас и оставить оболочку нетронутой. Нет никаких видимых следов… э-м, вмешательства. И я уверен, что под одеждой их тоже нет.       — Откуда Вам знать? — я перевожу на него взгляд: при свете прожекторов Закаржецкий выглядит ещё хуже, а при закрытом окне запах перегара чувствуется сильнее. — Вы переворачивали труп? Вдруг под футболкой скрывается разрез, через который и вытаскивали кости?       — Я перебрал все возможные и смехотворные теории. Вплоть до кислоты, которой разъедали кости. Вкалывали через шприц? Что же это за кислота такая, что не разъела кожу? Дом чист, Эдуард Карлович. Я залез в каждый угол, обошёл по периметру — ничего. Где его убили и как? Ванная не в идеальном состоянии, но в ней ничего не растворяли. Сколько литров крови у человека?       — От пяти до восьми процентов веса тела. С учётом роста и предположительного веса умершего где-то в районе пяти с половиной литров.       — Он не потерял ни миллилитра. Я потрогал его в перчатках — взял за руки. Неприятное ощущение, если честно.       — А что за парень на кухне? Племянник, Вы сказали? Почему задержан? Что говорит?       — Владислав Богомолов, — доносится голос Евы. Она продолжает стоять к нам спиной и смотреть в окно. — Сирота. Потерял мать и отца в детстве. С 3-х лет воспитывался дядей. Сейчас ему — 22. Он болен. Аутизм. В доме никого не было, кроме него и убитого. Кто вытащил кости, Эдуард Карлович? Парень-аутик? Он смотреть в глаза никому не может. Какое убийство?       Я подхожу к Еве и встаю справа. Если бы я тебе не подарил кожаную куртку с шапкой, что бы ты делала? Снег превратился в капли. На ресницах бесцветные жемчужины. Почему я тебя не тр… Дурацкий вопрос Армана. Неуместный. С какой стати он такого обо мне мнения?! Отсюда виден двухэтажный дом. На проводах спят вóроны.       — Свидетели есть? — спрашиваю, скорее, Еву, чем Закаржецкого. — Вот тот дом, — киваю носом на торец особняка, — расположен рядом.       — Там живут мужчина и женщина. Они ничего не слышали.       — Нельзя просто взять и вытащить кости, не деформировав кожу, — произношу слишком тихо, почти интимно, будто говоря о сокровенном. — Нельзя почистить мандарин, не содрав кожуру. За убийство всегда отвечает убийца. Найдите убийцу, — повышаю голос, чтобы Закаржецкий меня слышал. — Выведите племянника на чистую воду. Не исключено, что были третьи лица. За ориентацией скрываются любовные чувства, — шепчу Еве, — за болезнью — злость. Вам ли не знать? — впервые я смотрю на неё.       Ты бегаешь за мной и находишь. Ищешь повод пересечься, но отдаляешь меня ещё больше. Где твои колючки? Ты сжалилась надо мной. Твоя жалость — исчезновение из моей жизни. Не ходи вокруг, будь перед глазами. Мне стыдно, что ты видела меня без одежды. Ты внаглую вступаешь в мою жизнь, без разрешения. Будь женщиной, а не мужчиной. Ты носишь куртку на плечах, а я — цепочку под рубашкой. Ты что-то скрываешь — вижу блеск в глазах. Мне было тяжело сдерживать правду Мурманска. Ты кричала на меня. Обиделась. А потом приехала с ужином. Не перенимай мою манеру. Поступи разумно, ты ведь можешь. Новые люди не заменят тебя. Они придут и останутся в жизни, но ты не отдаляйся от меня.       — Не хотите взяться за дело? — спрашивает Закаржецкий в спину.       Движение за окном заставляет меня оторваться от Евы. Чёрный комок на белом снегу. Хвостатый. Кот? Крадётся к моей машине. Котов ещё не хватало. Решил погреться.       — Ева Александровна ответит на Ваш вопрос. Она вертит моей жизнью лучше меня.       Спускаюсь на первый этаж. Мелина и Закаржецкий остаются на чердаке. Я выполнил просьбу — увидел, возможно, самый загадочный труп в своей практике. Это не моё дело — искать пропавшие кости. Рядом с чёрным Фольксвагеном мужчина с котом на руках. На нём пальто и кожаные перчатки. У животного жёлтые глаза.       — Вас ожидает мадам.       Он уходит с участка, ступает на тротуар и направляется к решётчатому забору. Идти за ним? Я оборачиваюсь — кроме полицейских, на улице никого нет. Не хочу видеть мешок для трупов — для этого существует моя работа. Кто мужчина с котом, и что за мадам меня ожидает? Я огибаю высокий забор и встречаюсь с незнакомцем у ворот. Он пропускает меня на участок. «Там живут мужчина и женщина. Они ничего не слышали».       — С какой целью Вы ведёте незнакомца в дом? — задаю вопрос широкой спине перед глазами. Он высокий, ненамного выше меня.       — С какой целью Вы принимаете приглашение незнакомой мадам?       — А, это приглашение?       — Скоро узнаете.       Двор чистый. Сугробов не наблюдаю. Дорожки освещены фонариками. Вороны на проводах нагнетают обстановку неизвестности. Ступеньки. Массивная дверь отворяется. На меня нападает жёлто-оранжевый свет. Впервые я могу рассмотреть лицо мужчины. Квадратный подбородок с ямочкой. Зелёные глаза. Немолодой, с морщинами. Крупный нос с горбинкой. Неполностью седой, виднеются редкие чёрные волосы. Его седина серая, моя — белая. Он нагибается и опускает на пол кота. Блестящий комок убегает, бесшумно ступая по отполированному паркету.       — Ваше пальто.       У него широкие плечи и ровная спина. Слишком ровная. Идеальная. Выправка. На безымянном пальце правой руки перстень с клыками. На перчатке.       — Позволите Ваше пальто? — повторяет он.       — А-а…       Я снимаю верхнюю одежду и передаю. Забываю вытащить мобильный телефон из кармана. Чёрное пальто отправляется в небольшой шкаф на вешалку. Я нагибаюсь, чтобы развязать шнурки.       — Не стоит. В этом доме обувь не снимают.       — Но… — выпрямляюсь, — ботинки грязные, мокрые. Я наслежу у Вас по полу.       — Нет, не наследите, — он распрямляет ворот пальто. Белая рубашка и тёмно-зелёный галстук. Какой это узел? Я такой не завязываю. — Прошу, — левая рука вытягивается, показывая, куда мне следует идти. — Мадам ожидает Вас в гостиной.       Снаружи дом чёрный, внутри — коричневый. Уверен, здесь много комнат. Помещение предназначено для большой семьи или компании, но по словам Евы в этих стенах проживают мужчина и женщина. Не знаю, что за стиль выбран для отделки, явно не модерн или скандинавский. Старина. Большим домам подходит старина. Широкая лестница ведёт на второй этаж. На стенах особые экспонаты — картины. Женщины. Из прошлых веков. Строгие, статные, одинаковые и разные. Шатенки, блондинки, брюнетки. Взрослые и молодые. Портреты.       — Это моя мать, — слышу женский голос справа. Звенящий. Так звучит женщина, которая долго и много курит.       Я смотрю на портрет русоволосой дамы средних лет. Фактурная. Высокие скулы, полные губы под красной помадой. Власть в глазах. Не по себе.       — Не люблю этот портрет, — продолжает женщина. — Раньше всегда отводила взгляд или закрывала глаза, проходя вдоль стены. Со временем смирилась. Перестала замечать мать.       Ко мне приближается мужчина. Фрак, жилетка, тонкие цепочки. Дворецкий. Ну конечно же! Он показывает направо от себя, и вместо того, чтобы проследить за его рукой, я опускаю взгляд на пол: там, где я стоял, у двери — сухо. Следы от мокрых ботинок сейчас исчезают с паркета. Переступаю с ноги на ноги: горизонтальные полосы от подошв пропадают. «Не наследите».       — Невежливо заставлять мадам ждать.       — Извините.       Я — простой судмедэксперт. Понятия не имею, как вести себя в светском обществе. В гостиной горит камин, в одном из кожаных кресел явно кто-то сидит: об этом говорят струи дыма. На низеньком столике графин с красной жидкостью и два бокала — один наполнен, пепельница, портсигар и зипповская зажигалка. К свободному креслу меня проводит дворецкий, складывает руки в замке под ремнём и склоняет голову.       — Гость прибыл, мадам.       — Где ты нашёл Топотуна?       — У машины на соседнем участке.       Она появляется по частям. Сначала я вижу сигарету в мундштуке, затем длинные ногти — чёрный с золотым, как мрамор. Тонкие запястья убежали из рукавов пиджака. Костюм-тройка: сапфировый в бело-серую клетку. Чёрная шпилька. Нога на ногу. Лодыжки как запястья. Под тройкой нет блузки — тело. У женщины широкий рот и одинаковой толщины губы. Бритый под машинку череп окрасили в белый с каплей жёлтого. Нет бровей. Ничто не привлекает меня, как чёрные дыры в глазницах. Два кольца в ушах и ювелирный магазин на пальцах. Длинная шея и грубые челюсти. Откуда ты такая взялась?       — Топотун решил размять лапки, — она чешет кота, лежащего у неё на бёдрах. Животное мурчит. Украшение в виде лапки шевелится на ошейнике. — Выпьете? — красные губы зажимают мундштук.       — Я за рулём, благодарю, — поправляю бабочку.       — Забрать Топотуна? — спрашивает дворецкий.       — Он не мешает. Ты свободен, но прошу тебя не уходить, — женщина замечает моё замешательство: что я тут делаю, когда вам и без меня хорошо? — Это Паскаль, — представляет она дворецкого.       Я протягиваю ему руку, не успеваю произнести первую букву своего имени, как он убирает скрещенные кисти за спину и в знак знакомства кивает подбородком. Да, и мне приятно. Паскаль делает шаг назад, обходит меня и встаёт у журнального столика. Пальто снял, а перчатки — нет. Бывает.       — Мадам Бут, — женщина перекладывает мундштук в левую руку и подаёт мне правую. — Гайя Бут.       Что сделать? Поцеловать? Как правильно?       Я тяну руку для пожатия:       — Э…       — А Вы — Эдуард. Эдуард Карлович Кайдановский. Приятно познакомиться.       Её кожа нежная и притягательная. Кошка не царапается. В глазах я различаю зрачок и радужку: зрачки сужены.       — Вы же плохо видите без очков. Некомфортно чувствуете себя без них. Голым. Открытым.       — С утра в очках. Решил отдохнуть.       — Составьте мне компанию, — мадам Бут показывает на кресло. — Приятно поговорить с умным человеком. С мужчиной.       Я расстёгиваю пуговицу на пиджаке и сажусь вполоборота:       — Вы читали обо мне?       — С чего Вы взяли? — половины сигареты нет.       — Знаете меня в лицо. Знаете моё имя. Некомфортно сидеть в обществе женщины, которой я известен. Но с очками, правда, было бы полегче.       — Мой ответ будет таким же, как и на вопрос с полами в особняке.       — Самоочищающиеся полы? — вскидываю брови. Паскаль же не протирал следы, а они исчезли.       — Я — ведьма, Эдуард Карлович, — она вытаскивает фильтр из мундштука и тушит в пепельнице. К трём окуркам присоединяется четвёртый.       — Сочувствую.       — Не верите, — «ведьма» делает глоток из бокала.       — Не хочу Вас обидеть.       Ну какие ведьмы? Разве что из «Битвы экстрасенсов» сбежала? Ещё скажите, что дворецкий заколдован, и кот по ночам превращается в человека. А на заднем дворе фамильный склеп, личное кладбище. И на портретах ведьмы.       — Эдуард Карлович, скажите, — она кивает Паскалю, засовывая новую сигарету в мундштук, — как Вы справляетесь с угрызением совести? — зажигалка в мужской руке поджигает конец сигареты.       — Простите? — не понимаю. Паскаль возвращается на место.       — Вы убили брата. Вы же понимаете, что сердечные заболевания передаются по наследству. У Рогволда взорвалось сердце от волнения. Вы контролируете себя? Я знаю, как Вам тяжело, как слёзы, не прекращая, льются из глаз. Потерять близнеца и обрести мать. Слишком поздно. Уже ничего нельзя сделать.       Что она говорит? Зачем она это говорит? Кто мог ей сказать? У Армана не могут быть повсюду связи. Ведьм не существует. Гайя Бут не может быть ведьмой. Пудрит мне мозги. Удивляет. Заставляет поверить в существование ведьм.       — Красиво рассказываете, — расслабляюсь в кресле, удобнее сажусь, потому что ощущаю волнение.       — Она убивала с улыбкой. Ей нравилось убивать. Много жертв. Больше, чем предполагается. А Вы улыбаетесь, Эдуард Карлович?       Нет.       — У Рогволда в руке тату-машинка. У Вас — скальпель. У Лианы — отвёртка. Дети убийцы. Внутри Вас, Эдуард Карлович, живёт убийца. У людей кровь тёплая, у Мосендз — холодная.       — Достаточно! — я буквально выпрыгиваю из кресла, сжимаю бабочку, соединяю распахнутые стороны пиджака. — Ваши слова ко мне не относятся!       — Не верьте ей, — мадам Бут отрывается от спинки кресла и наклоняется: смотрит на меня снизу вверх. — Она расскажет, но не верьте ей. Она скажет правду, назовёт Ваше имя, но не верьте. Она обожала Вас, но Вам не нужна её любовь. Когда Вам будет плохо, когда сердце будет пробивать грудную клетку, позвольте помочь тому, кто придёт на помощь. Мы с Вами похожи: со временем Вы перестанете закрывать глаза, вспоминая о матери. Она далеко и никогда не пожалеет.       — Вы… — мотаю головой. Мне жарко от горящего камина, цепочка прилипает к груди. — Вы не ведьма.       Я слышу стон в левом ухе. Он вырывается из горла той, кем я овладеваю. Щекотно на висках. Она дотрагивается. Я чешу волосы над левым ухом, приглаживаю, поправляю, убираю невидимую руку. Кружусь вокруг себя и не могу отогнать призрак. Стороны пиджака шевелятся. Передо мной встаёт незримая. Она обводит руками живот и перемещается на бока. Сладость наполняет рот. Язык не осмеливается ответить на поцелуй. Вино пропитывает мои губы.       — Перестаньте! — я отхожу назад, ударяюсь левым бедром о ручку кресла и падаю в руки Паскаля. Он ловит меня, спасает от позора. В зелёных глазах читается презрение.       — Ведьмы существуют, Эдуард Карлович, — мадам Бут ошпаривает ушные проходы прокуренным голосом. Я не могу прийти в себя после случившегося. Паскаль держит меня за бицепсы. — Они не вымысел.       — Вы только что… были в моей голове?…       — Существуют люди, которых не надо впускать в жизнь, какими бы родными они нам не были. Существуют убийства, необъяснимые человеческому рассудку, и тела, потерявшие твёрдость структуры. Слабыми быть незазорно, а плач в одиночестве спасения не принесёт.       — Вы знаете, как умер мужчина в соседнем доме?       — Мы с Паскалем ничего не слышали, — она улыбается: безупречные зубы с налётом сигарет и вина. — Я сказала это молоденьким полицейским. Они оценили мой наряд.       Жилетка приподнимает грудь. Расстёгнутый пиджак не скрывает соблазнительность. Нет ничего между кожей и толстой тканью классического костюма. Длинную шею не сковывают золотые путы. Линия ключиц по центру ускользает в ложбинку. На твоём теле любая одежда идеальна.       Мадам Бут расплывается в улыбке плоских губ и усмехается никотиновыми связками. Она читает мои мысли.       — Вы причастны. Скелет просто так не исчезает.       — Вы не верите в ведьм, а зря. Ведьма в Вас верит. Помогите Закаржецкому. Это его последнее дело. Мы с Паскалем — свидетели. Возможно, пересечёмся с Вами в суде, если Вы не пожелаете встретиться со мной лично. Снова.       — Надеюсь, больше Вас не увидеть.       Звонит телефон. Я верчу головой в поисках звука. Стандартная мелодия. Чёрный кот спрыгивает с бёдер хозяйки и перемещается в моё кресло. Прогоняет.       — Это мой телефон, — звонок не прекращается.       Паскаль меня отпускает, но лёгкое головокружение не забирает.       — Вам пора, Эдуард Карлович, — мадам Бут опустошает бокал с вином. Последняя капля падает в моё горло. Выгоняет.       Телефон прекращает звонить. Паскаль указывает на коридор. Бежать из этого дома. Я следую за дворецким, не прощаясь с ведьмой. Нет, ведьм не существует. Восемь шагов позади. Дамочка-курильщица позади.       — Она убила тринадцать детей, — голос мадам Бут не скрипит. Сигаретный торнадо кружится в горле. Голос способен остановить ноги. — Дело под названием «Чёртова дюжина».       Я громко топаю обратно к камину, наплевав на Паскаля с моим пальто в руках. Мадам Бут рисует дымом узоры. Чёрный кот мурчит в соседнем кресле.       — Я прочитаю его? — связки дрожат.       — Позже. После личной встречи. Вы прочитаете его в конце.       — А что будет перед концом?       — Она хочет поговорить, — мадам Бут смотрит на камин. — Прямо сейчас она хочет поговорить с Вами. Вновь увидеть любимого сына. Езжайте к ней и больше никогда не навещайте.       — Прощайте, — на ватных ногах иду в коридор.       — Свидимся, — кидает мадам Бут мне в спину.       Она сжимает бабочку длинными пальцами, мнёт чёрную рубашку на груди и наполняет мои лёгкие сигаретным дымом.       Паскаль выводит меня на улицу. Я одет. Не помню, как оделся. По тропинке шагаю к воротам. Паскаль поддерживает за бицепс — на дворецком нет верхней одежды.       — Что это было? — бубню под нос.       — Мадам Гайя Бут. Запомните её.       — Откуда она такая взялась?       — Мы приехали из Франции.       Я подворачиваю правую ногу и заваливаюсь на Паскаля. Он громко вздыхает и поднимает меня. В лучах фонариков вдоль дорожки отчётливо рисуется недовольство на лице Паскаля.       — Держитесь крепко на ногах и выровняйте спину, месье, — он поправляет пальто на плечах. — Мадам ненавидит слабых мужчин.       — Что за презрение? Мы едва знакомы. Я ничего Вам не сказал, не сделал.       — Вам кажется, — он тащит меня, как котёнка, к воротам.       — Потому что я не верю в ведьм?! — вырываюсь из крепкой руки.       Паскаль высокомерно взирает. Тонкая верхняя губа напряжена, нижняя выпячена. Пёс. Была бы пасть, вгрызся мне в шею.       — Я знаю её пятьдесят один год. В мои обязанности входит не только открывание дверей и снятие одежды. Будьте бдительны, когда снимите с неё одежду.       — Что?…       — Au revoir, favori, — а ревуар, фавори. Не знаю французский.       Паскаль выталкивает меня за ворота, запирает вход на участок и хватает прутья руками. Клыки. Кошка не царапается. Пёс кусается.       Звонит телефон в кармане. Смотрю на экран — Ева. Одна преследует, другая неожиданно появляется. Паскаль отдаляется от ворот спиной. Ещё цепной пёс зубы скалит. Я сбрасываю звонок и хватаюсь за голову. Болит. Кружится. Что вообще происходит?       Иду по тротуару на соседний участок. Полицейских машин нет, скорой помощи — тоже. Закаржецкий разговаривает по телефону на крыльце. Ева возле чёрного Фольксвагена.       — Куда Вы пропали? — спрашивает она. — Машина есть, Вас — нет. Почему не отвечаете на звонки?       Что говорила ведьма? Ведьма.       Я подхожу к Еве вплотную. Опускаю голову и упираюсь лбом. Нос к носу. Ресницы к ресницам. Во рту красное вино, но я его не пил. Наши губы разделяют мои усы.       — «Чёртова дюжина» у Вас?       — Я не понимаю… — она сторонится, я надвигаюсь: мне нравится, когда мы стоим так близко — тебе не убежать.       Вечер, фонари, улица, но нет аптеки. Я не потеряю голову. Не влюблюсь в тебя.       — «Чёртова дюжина». Вы знаете. Тринадцать мёртвых детей. Лиана Мосендз. Моя мать.       — У Армана.       Я выдыхаю ей на губы, провожу спинкой носа по кончику. Всё это время ты мне врала.       На телефон поступает звонок. Лечащий врач Кротов. Лиана Мосендз хочет поговорить с сыном.