Управление мёртвыми. Дело № п/п 2

      — Едешь завтра со мной в Питер. Это не обсуждается, — через телефон бьёт по яйцам Кайдановский.       — Бля, Эдик, какой нахуй Питер? Завтра воскресенье! По воскресеньям я дрочу, пержу, смотрю «Беременна в 16». В моём расписании нет твоего Питера!       — Это наш с Рогволдом Питер.       — Ну вот и езжай один!       Кассир за прилавком поднимает пакет и ищет меня глазами.       — Баскет!… — не успевает докричать узкоглазый, как к нему подходит бугай. Спиздить мои вёдра решил? Охуел?!       — Это мои крылья! — я отталкиваю двухметрового жирдяя и забираю свой заказ. — На хуй пошёл! Пятьдесят штук! Жопа не сгорит, нет? Кишки не высрешь?! — хватаю охапку салфеток и кидаю в пакет. — Охерели совсем!       — Китаёзы рис в рыбе едят, а не острые крылья, — вякает мне в спину грабитель КФС.       Я оборачиваюсь с телефоном у уха:       — На хуй пошёл! Сказал тебе!       — Арман, я уже понял, что ты не очень рад поездке в Питер.       Выхожу из КФС.       — Эдик, блять, я не тебя на хуй послал, а хуя, который собирался спиздить два моих ведра острых крыльев! Эдик, ну какой в жопу Питер? Я занят, короче. Завтра весь день буду остужать горящую после крыльев жопу!       — Выполни просьбу Марии.       Я останавливаюсь посреди тротуара. Да блин!       — Что она сказала тебе?       — Что ты поможешь мне.       — Почему в моей жизни слишком много лысых, бородатых, голубоглазых мужиков?!       — В девять утра жду тебя у своего подъезда. Вылет в полдень. Обратно возвращаемся вечером.       — Пиздато придумал! — вёдра в пакете бьются о голень. — Охуенно! Из-за тебя, лысого старика, мне придётся собаку оставить одну дома! Собаку, Эдик! Это не улитка! Собака не выползет из аквариума!       — В девять утра, Арман, — он бросает трубку.       Пожрал, сука, острых крылышек с сырным соусом! Девять утра! Я Биточка выгуливаю после десяти! На самом деле звонок Эдика был ожидаем. Прошло два часа, как он уехал от Марии. Долго не думал. Жена Рогволда позвонила мне сразу же, как Эдик покинул её квартиру. Она сказала: «Внешне они очень похожи, но внутренне — совершенно разные». Знаю. Я разглядел характер младшего близнеца на фотографиях. Рогволд боялся, что перенял гены матери-убийцы, однако спящее зло таится в его брате.       В восемь утра я гуляю с Биточком. Живот побаливает. Конечно, пятьдесят крыльев схавал! Кормлю собаку, сам сжираю «Но-шпу». Нахуй Питер!       — Остаёшься дома за старшего, — глажу Биточка, лежащего на подушке. — Не скучай. Приеду вечером. Водичку в миске чистую налил. Люблю тебя.       Опаздываю! Сука! Ну не могу я молча уйти из квартиры и не попрощаться с Биточком. До Эдика ехать сорок минут, а на часах половина десятого. В кожанке телефон, деньги, паспорт и баночка с розовыми таблетками.       Звоню Еве.       — Курочка, догадайся…       — Какого хрена ты звонишь мне в такую рань? В воскресенье! — она проснулась. Я её разбудил.       — Я улетаю в Питер, крошка. К сожалению, не с сексуальной куколкой, а с толстым стариком.       — Какой Питер? Зачем в Питер? — нет, не проснулась. — С кем ты улетаешь?! — а вот теперь точно проснулась.       — С прекрасным Эдуардом! — спазм в животе перекрикивает мою радость. — Сука, блять… а-а-а… Летим знакомиться с мамкой! Ты не говорила, что твой Эдик такой ссыкло. Чё он меня с собой тащит?       — Потому что ты помогал Рогволду, а теперь поможешь и ему. Только ты знаешь, в какой тюрьме находится Лиана.       — И ты.       — Папка. Папка, которую ты не отдал Кайдановскому. Если бы он прочитал материалы дела и справки, которые вы с Рогволдом навели на Лиану, то ты бы не полетел в Питер.       Нет, Ев. Он тащит меня с собой, потому что боится. С т р а х. Эдик знает, что Лиана — убийца. Он не понимает, как реагировать на встречу с родной матерью. Ему нужна поддержка мудака. Я лечу с Эдиком, потому что с Рогволдом ни разу не посещал тюрьму. Нежный и чувствительный. Рогволд в одиночку справлялся с агрессией, непониманием и обидой. Его воспитали сильным. Кайдановские воспитали *** другим.       — Арман, веди себя нормально, пожалуйста. Твой поганый язык не выгонит Кайдановского из салона самолёта. А бегающий от корейца судмедэксперт по Питеру — такое себе зрелище.       — И всё же ты переживаешь за него.       И всё же ты его любишь.       — Позвони мне, как вернёшься в Москву, — холодно просит Ева.       Эдик сидит на лавке у подъезда. Сука! А я хотел забежать к тебе посрать. Заглушаю Пунто и вылезаю из машины.       — Жёлтая Пунто, — с издёвкой в голосе произносит Эдик.       — Крутая тачка. Чё тебе не нравится?       — Моё такси остановилось возле жёлтого Пунто, — он поднимается с лавки и берёт чёрную сумку через плечо. Преподавательскую. Такую носят преподаватели. — Я видел спящего водителя за рулём.       — Пиздатая у тебя память! Ну чё, поехали?       — Хорошо, я не вызвал такси. Так и думал, что ты опоздаешь.       — Нахуй такси? Чем тебе Пунто не нравится, я опять не понял?!       — Ты оставишь машину возле аэропорта? Не боишься?       Чёрное пальто. Торчат белая рубашка и тёмный галстук. Коричневые ботинки. Мамочка не оценит. Ты с матерью едешь знакомиться или с тёлкой? Давай без цветов!       — Кому нужна моя Пунто? Это же Пунто! — задираю голову и кричу в небо.       — Это будут незабываемые восемь часов, — Эдик залезает на пассажирское.       Поворот ключа. Серж орёт «Ла-ла-ла-ла» «Question!»       — Сделай потише! — Эдик закрывает уши. — Это не музыка, а крик. От такого голова заболит.       — Не знаю. У меня от такого член встаёт, — мы отъезжаем от подъезда.       Маленькая машинка для толстого чувака — это пиздец. У Эдика коленки на ушах, а локти он не знает, куда деть.       — Тогда вообще выключи музыку, — ой, начинается, зудёшь-пердёжь и провокация.       — Эдик, вот ты от жизни кайф получаешь? — вырубаю музон. Какая хуета в тачке — тишина!       — У нас с тобой разные понятия «кайфа».       — Ха-ха! Точно! Знаешь, что мне в тебе одновременно нравится и раздражает? — смотрю на него.       — Ум? — он поворачивает голову влево.       — Ага. Затрахали меня твои мозги. Ты трахаешь меня мозгами. Больно, — киваю. — Мерзко. Сухо. У тебя сухие мозги, а моя мокрая попка не сглаживает грубость ебли.       — Ко врачу сходи. Если анальное отверстие постоянно влажное, — он приближается; изо рта пахнет сигаретами и кофе со сливками — сексуальненько; от Эдика пахнет жёстким ёбырем, — это не есть хорошо. Когда подтекает — это плохо.       — А ты тоже предпочитаешь влажные дырочки. Кто ж не любит? Любишь, когда много жидкости. Это заводит сперму в яйцах.       — Лучше бы музыка орала, — Эдик прижимается к дверце, держится за ручку под крышей и сжимает ремень безопасности.       — Как скажешь, — включаю магнитолу и сливаюсь с голосом Сержа Танкяна. — Do we, do we know when we fly?       В Пунто Эдик не курит, поэтому у аэропорта первым выходит из машины. Розовые таблетки. Я не пройду с ними контроль. Засунуть несколько между булок? Спрятать под кожу на головке члена? Стрёмно попасться на контроле с таблетками! Кладу на язык две и прячу баночку в бардачок. Господи, спаси и сохрани.       Контроль на входе — порядок! Таблетки херачат по мозгам. Х о р о ш о. Регистрация. Ж а р к о. Веди себя нормально! Хули ты ножкой стучишь по полу у стойки? Папочка с сыном. Эдик — мой папа? У него тоже нос большой. Пятьдесят шесть минус двадцать девять. Сколько? Пятьдесят шесть минус двадцать — это тридцать шесть. Тридцать шесть минус шесть — тридцать, и ещё минус сколько осталось? три — двадцать семь. Стать отцом в 27. Нормально. Рано, правда.       — Арман, — зовёт Эдик.       — А?       — Предполётный досмотр.       В жопу только не лезьте — таблеток там нет, но, пожалуйста, не лезьте. Сейчас не лезьте — я слегка переживаю. В следующий раз как-нибудь залезьте. Эдик снимает пальто — коричневый костюм. Еба, какой красивый! И Эдик, и костюм. Я снимаю куртку — чёрная толстовка на молнии с капюшоном, под ней белая футболка. На Эдике отутюженные брюки. На мне светлые спортивки невъебенных размеров. Кроссовки снимаем — спасибо, что носки без дырок. На кой чёрт раздеваться в аэропортах?! Коричневые ботинки снимаем — чёрные носки. Ремень нахуй. Эдик расстёгивает часы.       — Кольца снимай, — говорит он мне.       — Нахуй?       — Металлическое следует снимать. Твоими перстнями можно убить.       — Можно хотя бы серьги не снимать и цепочку?! — по одному кольцу кидаю в пластиковый контейнер.       — Оставь серьги. Они нормальные. Цепь сними, выглядишь, как бык. Вот эту, — Эдик показывает цепочку, вытаскивая из-под воротничка рубашки, — можно оставить, потому что она серебряная с мелкими звеньями, а твоей легко задушить человека. Снимай-снимай, — он видит недовольство на моём лице, — позже наденешь.       — Да бля-я-ть.       — Арман, кепку.       Да блять! Папочка требует! Папочку следует слушаться!       С горем пополам я прохожу предполётный досмотр. Выгляжу напряжённым и тревожным. Башкой трясу. Медиатор перебирает извилины. Барабанные палочки бьют по серёжкам, а лучше бы по тарелочкам. Я без таблеток. Лишён таблеток на ближайшие…       — Когда нам обратно? — спрашиваю Эдика на посадке.       — В пять часов вылет из Питера.       Значит, в Москве мы будем в семь. В семь часов я смогу выпить таблетку. Семь долбаных часов. С е м ь. Сейчас полдень. Таблеточка не помешала бы в два часа.       Танцую чечётку двумя пальцами на лбу. Сижу у окна. Ссать хочу. Пить хочу. Стюардесса симпотная — выебал бы её, за щеку всунул бы.       — Ты был в той тюрьме? — Эдик слева. Сидит в проходе.       — Нет, но знаю, где она находится. Это не тюрьма, а психушка.       — Сколько раз там бывал Рогволд?       — Я не считал. Он не оповещал меня о своих передвижениях по Питеру. Раз в год. Раз в два года.       — Он её нашёл или ты?       Да чего тебя на поболтать тянет?! Жарко в кожанке. Опускаю козырёк кепки на глаза.       — Рогволд.       — Что он сумел отыскать на нас и нашу семью? Рогволд наверняка куда-то записывал данные и…       Папка! Ебучая п а п к а! Она была у тебя перед носом в Пунто! Рядом с папкой лежит баночка с розовыми таблетками. Трупы на фотографиях жрут мои розовые таблеточки. Маленькие детки жуют маленькие розовые таблеточки.       — Всё, я больше не могу… — встаю с кресла и перешагиваю через Эдика.       — Куда ты? — он подтягивает коленки, пропуская меня.       — На улицу! Воздухом подышать!       Проход. В конце — туалет.       — Уважаемый, — меня окликает стюардесса, — сейчас запрещено ходить.       — Тогда я нассу тебе на лицо!       Опорожниться. Умыться. Обосраться? Живот болит, но срать не тянет. Снимаю куртку и провожу мокрыми ладонями под футболкой.       — Боишься летать? — спрашивает Эдик, когда я лезу на своё место.       — Давно не летал. Не хочу летать.       — Когда в последний раз летал?       — Давно. В Ростов. К маме. Она приглашает меня на солянку, но я отказываюсь.       — Ты из Ростова, или просто мать там живёт?       — Родился в Ростове. Я — принц полукровка. Северус Снейп с тонкими нитями воспоминаний. Батя — русский. Умер, когда мне было 6 лет. Мама — кореянка. Растила меня одна после смерти отца, второй раз замуж не вышла. Я закончил школу и поехал в столицу. Остался. Мама осталась в Ростове. Эдик, какого хера ты взял тетрадку с ручкой?! — я сверлю его взглядом.       — А вдруг записывать придётся? — глаза такие голубые, как у Рогволда.       Не придётся. Первая встреча не для разговора.       — Как её зовут?       — Лиана, — упираюсь виском в окно. Тошнотворные облака. Скучно. Мне надоело лететь.       — Не похоже на корейское имя.       — Это имя твоей матери, дурак!       — А я спрашивал о твоей. Что с тобой? — Эдик приподнимает козырёк кепки. — Вроде крутой, а выглядишь, как слизняк.       — У меня живот болит. Я вчера сожрал пятьдесят острых крыльев.       — Таблетки пил?       Т а б л е т к и.       — Пил.       — Туалет?       — Не хочу я срать! Но, зная себя, могу захотеть в любой момент. У тебя случайно огнетушителя в сумке нет? — я чмокаю; рот пересох. — Пить хочу, пиздец.       Эдик подзывает стюардессу.       — Я попросил тебя полететь со мной, — он открывает бутылку и передаёт мне, — потому что в прошлый раз почти умер в самолёте. Рейс «Санкт-Петербург — Москва» и обратно, — беру протянутую воду и делаю жадный глоток. — Моя смерть сидит вон там, — Эдик показывает на кресло через три ряда впереди нас. — Видишь пустое кресло? Оно не пустое. Там сидит моя смерть.       Он другой. Разговаривает не как Рогволд. Думает не как Рогволд. Младший. Слабый. Умерший. Спасённый старшим братом.       — У тебя собака? — неожиданно спрашивает Эдик.       — Да.       — Какая порода?       — Бассет-хаунд.       — Редкая. Давно их не видел. Такую породу очень редко заводят.       — А как же шутка?       — Какая шутка?       — Про породу. Что они длинные и толстые.       — М-м, ну и что? Смысл смеяться над внешностью? Мне нравятся бассеты. Они милые и… — дужки очков приподнимаются от улыбки, — ушастые.       В два часа дня мы прибываем в Петербург. Холодно, пиздец! Ебучая Нева! Я прячу уши под капюшоном толстовки. Эдик поднимает воротник пальто.       — Везёт мне на попутчиков, одевающихся не по погоде, — он закуривает чёрную сигарету.       — Бля, у тебя лысина не мёрзнет? — я заказываю такси до психушки. П с и х у ш к а. Охуеть, как смешно! Может, мне остаться там? Буду с девчонками тусить!       — Машина через сколько прибудет? — ему похуй на мой вопрос.       — Семь минут.       Мы приезжаем в форт из «Острова проклятых». В бетонных могильниках проживают пожилые дамы. Раньше они душили младенцев и отрезали члены мужчинам, а сейчас предпочитают вязать шарфики и шапочки, складывать бисер по пакетикам. Сладкий обман. Старушки не убивают. У бабушек нежные руки. Бабушки пекут блинчики по утрам. Им измеряют давление — аппарат показывает верхнее двести. Твоё сердце не остановится. Твари живут долго.       — К Мосендз, — показываю липовое удостоверение медбрату на ресепшене.       Эдик впервые слышит фамилию матери. Настоящую фамилию брата. Настоящую свою фамилию. Медбрат не впервые видит лицо Эдика. Прикинь, у того чувака какая одёжка имеется! Ну у того — который приезжал до этого.       — Я сообщу о вашем приезде лечащему врачу Мосендз.       Надзирателю. Говори правильно. Если Лиана не носит наручники и живёт в палате, это не значит, что она неопасна.       — Лиана Мосендз? — Эдик слишком близко подходит ко мне. Ненавижу смотреть на мужиков снизу вверх. Так и устоять тяжело.       — Рогволд Мосендз. Ты — Мосендз.       — Фавст Мосендз.       — Э-м, нет. Мамочка с папочкой не были женаты.       Появляется врач в белом халате. Высокий, седой, в очках. В р а ч. Врачи все на одно лицо.       — Юрий Геннадьевич Кротов, — представляется он и охеревает, видя Эдика. — Лечащий врач Лианы. А Вы…       — Сын, — отвечает Эдик. — Я здесь первый раз. Хочу увидеть родную мать. Это возможно?       Клёво, да? Рогволд говорил тебе то же самое?       — Как Вас зовут? — спрашивает Юрец.       — Эдуард.       — Сейчас Лиана отдыхает после обеда. Я провожу Вас в комнату для встреч и приведу пациентку, — у б и й ц у. — Вы тоже будете присутствовать? — обращается ко мне.       — А-а, не знаю…       — Я бы хотел, если это возможно, — просит Эдик.       Мне за ручку тебя держать или что?       — Лиана на препаратах. Она неопасна. Думаю, пациентка не будет против гостей.       Я бы въебал по роже, но в о с п и т а н и е. Лечащий врач провожает нас в комнату для встреч и уходит за пациенткой. Да это допросная, блять! Тут стекло, стол, и два стула! Допросная! Стены нихуя не мягкие, ладно, мебель пластмассовая! Я с вашим видением ситуации сам стану психом! Охранник приносит мне стул. Спасибо, а то живот отваливается.       Сумку и телефон Эдик отдаёт охраннику, а на меня сбрасывает пальто. Как дебил сижу у стены напротив стола.       — Попроще не мог одеться? Ты и спишь в костюмах?       — Да, мне так удобно, — он садится за стол спиной к стене, лицом к двери. Ждёт. Поправляет чёрный галстук. Переживает.       — Что скажешь ей? «Привет, мам!»       — Ты, пожалуйста, ничего не говори.       Юрец приходит. Один.       — Эдуард, должен Вас предупредить: у Лианы рассеянный склероз. Болезнь настигла её пять лет назад. К сожалению, Вам не удастся поговорить с ней. Она не ответит на Ваши вопросы, но услышит.       — В каком она состоянии? — Эдик растерян.       — Мало что понимает. Ни с кем не общается. Не осознаёт, где находится.       Эдик, в твоём случае это очень хорошо. О чём с ней болтать? Не надо с ней разговаривать!       — Я понял, Юрий Геннадьевич. Наша встреча не займёт много времени.       А чё я пальцами так сильно сжимаю пальто?! Ещё кольцами порву ткань! Это не моя мамка… не мою маму приводят санитары. Крепкая женщина. Небольшой рост, широкие плечи. Кожа старая, сморщенная на руках, чего не скажешь о лице. Баба. Реально баба с окраины. На Лиане форма психички и тапки. Вязаная кофта пахнет бабкой. Санитары сажают пациентку напротив Эдика и уходят под ручку с Юрцом.       They like to push the weak around.       Эдик убирает руки со стола, прячет под столешницу. Я вижу, как он ковыряет ногти. Лиана смотрит в сторону — на правое ухо сына. Стопы в тапках истерически пляшут. Руки спокойно лежат на коленях. Мама и сын. Эдик водит глазами по седым волосам, по выпирающим скулам, по круглому подбородку. Похожи? В её голубых прячутся искры буйной молодости?       — Лиана? — можно ещё тише?! Я недостаточно напрягаю уши, Эдик!       Лиане похуй. Промаринованный формалином кусок сидит за столом и не дышит. Пиздаболка. Актриса. Посмотри на сына, сука! Посмотри на него! Посмотри на того, кого любила больше Рогволда!       — Ты — моя родная мать? — Эдик говорит медленно. Язык бьёт слова по нёбу и дну ротовой полости. Пинг-понг. — Меня зовут Эдуард. Какое имя ты мне дала при рождении? Тебе не нравится имя Эдуард. Ты говорила об этом. Ты сказала, что не назвала бы меня Эдуардом.       Ответы произносит не Лиана, а мой живот. Дерьмо. Позорняк. Эдик косится влево — на сидящего у стены ворчуна. Я — гном! Прижимаю пальто к животу. Пожалуйста, Арман, не обосрись сейчас! Нельзя уходить из зала в середине охерительного фильма.       — Я видел Рогволда, — продолжает Эдик. — Мы познакомились. Он сказал, что ты — моя мать, — молодчина, наёбывай её, как она наёбывает тебя. — Это так, Лиана? Моя мать — убийца? — Эдик наклоняется. — Почему мне говорят, что моя мать — убийца? Почему нас с Рогволдом забрали у тебя? Почему ты здесь?       Она забрала жизни других и похерила свою. Маленький мальчик, самый младший из детей Мосендз. Единственный живой. Старший брат мёртв. Старшая сестра мертва. Брат-близнец умер. Все твои дети, мразь, подохли. Остался самый мягкий и выносливый. Твой любимчик, Лиана. Твой миленький…       Говно давит на очко. Охуенно! Замечательно! Проход загорается. Я резко поднимаюсь, бросаю на стул пальто и без объяснений выбегаю из допросной! Туалет! Где тут туалет?! На мне светлые спортивки! Во мне пятьдесят острых крыльев! Белые стены, серый пол. Стометровка со сжатыми булками! Бег с препятствиями! Не зря у меня ноги натренированы! Я еле успеваю в туалет и оглушаю взрывом помещение с двумя кабинками. С к и д ы щ! Б а б а х! Я горю, твою мать! Снимаю кепку. Глубоко выдыхаю в перерывах между залпами. Целый рулон туалетной бумаги! Кто тут следит за туалетами? Кому расцеловать руки? Жопу? Вылижу засранное очко той, кто повесил абсолютно новый рулон бумаги! Простите, освежителя воздуха нет. Простите, я оставил вам московское говнецо. Мне бы задницу помыть, но боюсь, сверну раковину, если запрыгну на неё.       Козырёк прикрывает мои бесстыжие и счастливые глаза. Ебать, я довольный! Эдик в коридоре надевает пальто. На полу стоит его чемодан.       — Чё? Всё, что ли? Я проебал?       — Поехали домой.       Мы направляемся нахуй из уёбищного форта, который внутри выглядит лучше, чем моя квартира. Эдик идёт быстро, на ходу поправляет воротник пальто. Чё-то пыхтит, чё-то сопит. Смотрит вперёд. Как орёл летит!       — Что сказала Лиана?       — Ничего, — Эдик закуривает, как только мы выходим на улицу.       Шпунтик и хуюнтик — вот так выглядят лысый дед и посравший кореец. Мосендз ходит кругами. Нет, он не Мосендз, не примет семью Мосендз. Я заказываю такси до аэропорта. Полтора часа до пяти. Три с половиной до розовых таблеток.       — Что ты ей говорил, когда меня не было? — в руках мобильник, в желудке пустота. Жрать хочу, ебануться!       — Ничего не говорил. Смотрел на неё. Какой толк в разговорах? Она не реагирует. Больная, напичканная таблетками.       — Ну-у, это лучше, чем бухая и обоссанная бомжиха на лавке с алкашами.       — Она обмочилась. У неё недержание. Она больная, старая моя мать.       — Вы похожи?       — Глазами, — Эдик делает последнюю затяжку и выбрасывает сигарету. — Она — брюнетка, я — русоволосый. Фигурой. У неё крепкая верхняя часть туловища. Она хорошо выглядит для 87-и лет.       — Эдик, да срать, — ой, не надо больше срать! — насколько она сексуально выглядит для своих лет. Лиана — убийца. Полвека торчит за решёткой.       — Не знаю… — он качает головой и тупит в асфальт. — Не верится, что…       — Так! Стоп-стоп! — убираю телефон в куртку, хватаю Эдика за плечи и встряхиваю. — Эдуард, Эдик, Эдичка, Эдюша, взгляни на меня, — подчиняется; в голубых глазах недоумение. Левая рука перемещается на затылок. — Забей на неё болт. Тут за ней ухаживают. Она на виду. Не думай о матери. Забудь. Она не стоит твоих мыслей. Нахуй таких матерей. Не смей, — голубые глаза белеют, — не смей тратить на неё время и жизнь. Улыбнись, — легонько стучу его по щеке. — Улыбнись, старик, мы домой летим! В жопу Питер!       Эдик не улыбается. Где твои очки? Эдик укутывается в пальто, как в кусок металла. Это пиздец. Он повторяет ошибку Рогволда — жалеет мать. Никогда не прощай мать. Люби Кайдановских и ненавидь Мосендз.       — Эдик, она тебе не мать. Тебя воспитала Мария Кайдановская. Мария Кайдановская — твоя мать.       — Лиана родила меня. Лиана родила меня и Рогволда.       — Тебе — 56 лет. Я в свои 29 не скучаю по мамочке. Лиана умрёт через пару лет. Какой толк сближаться с грудой костей? Она тебя не обнимет, когда станет плохо. Она не пожалеет, когда ты будешь плакать.       — Она мне снится, — Эдик смотрит на серое здание у меня за спиной. — Я знаю её голос, а теперь и лицо.       Такси подъезжает. В жопу сопли. Успокаивать деда — не моя забота. По дороге в аэропорт я выбегаю из тачки, чтобы купить шаверму и Колу — я так-то жрать хочу. Эдик на меня зудит, но средний пальчик в попку я ему не вставляю.       Предполётный досмотр раздражат. С к у ч н о. Я дёргаюсь, балуюсь, посылаю неприличные жесты языком девушкам, женщинам, мужчинам. Мне с к у ч н о. Хочу домой. В 29 веду себя на 4. А вот и мой злой папочка в галстуке. Выпори меня ремнём. Не бросай. Я сдохну без таблеток. Цена билетов: пятнадцать тысяч восемьсот шестьдесят четыре. Разделить на два: семь тысяч девятьсот тридцать два. Дорогой эконом. Эдик сидит и ждёт посадку. Я подхожу к нему и развязываю галстук. Раздеваю. Э р о т и ч н о. Его нога на ногу под моими широко расставленными. Отлично выглядишь снизу. Займёмся трахом? Мне нравится тебя трогать. Моя задница течёт. Вставь. Я не гей, но с тобой стану.       — Сюда летели, у тебя болел живот. Отсюда — голова?       Я наклоняюсь. Колючая борода щекочет губы. Мы — любовники. Молчи, т-с, о нас не должны знать. Запах вкусных сигарет. Так бы и затянулся. Развязанный галстук на твоей шее. Развязанный галстук в моих руках.       — Ты не представляешь, как она стреляет.       А мы всё там же: у окна и прохода. Облака — не белокрылые лошадки. Облака — сахарная вата, которую я не могу откусить из-за стекла. Облака ледяные. У меня горит горло.       — Почему ты её не трахаешь? — мой вопрос заставляет Эдика оторваться от телефона.       — Что? — он смотрит на торчка, который привалился к окну и зажал кисти под мышками.       — П о ч е м у т ы е ё н е т р а х а е ш ь ?       — О ком ты говоришь?       — Тёлочка, что сидела на твоей кухне. Она красиво смотрелась на твоей кухне. Вы бы красиво смотрелись на твоей кухне — трахающимися.       — Ева Александровна, — голос звучит угрожающе. Голос сжимает пальцы в кулак и прилетает в челюсть.       — Евочка. Почему ты не трахаешь Евочку?       — А почему должен?       — У тебя баба сидит на кухне. Ты даришь ей дорогие подарки. Возишь в другой город. Она красивая. Ты хочешь её трахнуть.       — Ты сказал: «Она толстая». Какая же она красивая?       — Для тебя она красивая. Шатеночка, глазки тёмненькие, сисечки твёрдые под кофточкой. У тебя стоит под брюками? Я знаю, твой брак пошёл по пизде. У тебя давно не было бабы. Очень хочется трахаться. Или ты жарил кого-то после жены? На твоём месте я бы отодрал Еву. Угу, — глаза закрываются, как у бухого — тянет в сон, язык заплетается. — В киску, в попку, кончил бы в ротик. Интересно, у неё бритая киска? Расскажешь потом, как залезешь ей в трусики? Я бы глянул, как ты трахаешь Евочку.       Правая рука прилетает в горло. Кисть сжимает шею, пальцы играют на связках. Мосендз во всей красе! Настоящий Мосендз. Убойная доза в голову. Драка, мать твою! Рука вытянута, напряжена. Мускулы пульсируют под пиджаком. Ей нравится твоё тело. Она видела твоё тело на Рогволде. У меня член встаёт от вспыхнувшей агрессии. Сильные мужчины заводят. Грусть убегает из голубых глаз. Плохое настроение превращается в омерзительное. Мосендз у тебя в крови. Гены убийцы. Передо мной убийца.       — Ещё одно слово, и ты перестанешь дышать, — грубые действия, а голос сладкий. — Мальчик-подросток, получающий кайф от похабщины.       — Ты не представляешь, какой кайф я получаю от твоих действий, — кладу руку ему на предплечье и веду вниз к запястью. Где же браслетик? Почему снял?       — Мать не сумела тебя достойно воспитать без отца.       — Я стал плохишом в Москве. Для мамы я — самый лучший мальчик на свете.       — Сын не стыдится матери-убийцы. Мать стыдится сына-неудачника, — Эдик наклоняется: нос к носу. Я высовываю кончик языка и дышу, как собака. Пососёмся? Я расскажу Еве, как ты целуешься. — Ещё одно слово в адрес моей Евы, — произносит как «м о е й», — и я распилю тебя живого на секционном столе. Держись от неё, — «н е ё», — подальше. Я тебя предупредил.       Эдик отпускает меня. Глоток. Ещё один. Два. Три. Тащи всё! Воздух! Смазка капает на трусы. Я сейчас кончу. Полностью удовлетворён! Во всей красе. Эдик достаёт из сумки наушники и втыкает в телефон.       — Почему ты с ней не встречаешься?       — Слетай к матери в Ростов и попроси прощения, — бурчит. Злой. Красный. Душит себя галстуком.       — За что?       — За то, что стал наркоманом.       Я засыпаю и просыпаю приземление. Эдик будит меня ударом сумкой. Мы не разговариваем. На улице он не идёт со мной к Пунто.       — Эй? — окликаю его и развожу руки.       — Наши пути на этом расходятся, Арман, — Эдик закуривает. — Я благодарен тебе за поддержку. Ты дружил с Рогволдом, но со мной не подружишься.       — Потому что я — наркоман? — кричу так громко, что привлекаю к себе внимания таксистов у аэропорта.       — Мне жаль твою собаку.       Он уходит к бело-жёлтой машине — договаривается о поездке. Я обижаю твою Еву, которая нравится тебе, которая нравится мне. Мы не поделим одну девушку. Не станем друзьями. В Пунто я закидываюсь таблетками. Хорошо. Хорошо! Х о р о ш о. По номеру телефона перевожу Эдику семь тысяч девятьсот тридцать два. За поездку! Вызываю девку и парня на полдевятого вечера.       A rush of words       Pleading to disperse       Upon your naked walls, alive.       Ему — 20. У него дико волосатый лобок. Чёрная шевелюра на голове, члене, жопе. Ей — 23. У неё бритая киска и обколотые татуировками руки. Он в белой балаклаве, она — в оранжевой. Наркоман не прячет лицо. Наркоман сидит спиной к стене. По голому телу течёт пот. Фиолетовый неон слэмится в комнате без обоев. Стояк рвёт тёмно-синие боксеры «Fila» с белой окантовкой. Они трахаются передо мной. Он долбит её в зад. Они на коленях молятся наркоману. Она проходит руками по моим раздвинутым ногам. Заказан анальный и оральный. Воспользуюсь одним и понаблюдаю за другим.       A deer dance       Invitation to peace.       War staring you in the face.       Она засовывает ствол в рот и глотает толстую пулю. Изогнутое дуло ружья подталкивает проститутку ко мне. На меня. Я держу её за голову. Опускаю. Не даю поднять. Прижимаю.       Dressed in black,       With a helmet,       Fierce,       Trained and appropriate for the malcontents       For the disproportioned malcontents.       Она задыхается. Она течёт спереди и сзади. На пол капает сперма. Мускулы на ляжках пропитываются слюнями. Мама, ты растила хорошего мальчика. Я не достоин тебя. Обещаю стать добрым. Обещаю приехать к тебе в Ростов на солянку и кимчи из зелёного лука. Я стану добрым и приеду. Когда всё это кончится. Мам, жди меня. Я соскучился.       A little boy smiled, it'll all be well!       And say a little boy smiled, it'll all be well!       Биточек уходит с матраса, поднимает лапу и ссыт на ламинат. Я забыл погулять с собакой. Всё будет х о р о ш о.