Управление мёртвыми. Дело № п/п 2

      — Чьто ты бубныш сэбьэ под нос?! Я-ы-о-й. Играйтэ в рэбусы! Вставтэ нэдостающый буква! Я тэбэ сэйчас вставлью! Вставлью так, чьто тэбэ, — Рубен смолкает и косится на меня — не будь в кабинете девушки, он бы реально вставил Кайдановскому. — Мозжьно разговарыват-т по-руззкы? — обращается к коллеге. — Я нэнастолко плоха э-его знай, чьто нэ понимай.       Большой палец гладит кожаный браслетик.       — Я усыновлённый.       Рубен срывается с места и переставляет второй стул для посетителей напротив Кайдановского. Показывает пальцем, чтобы я села. Ставит вскипать чайник и закрывает окно. Долой шапку с енотами, халат и бахилы!       Вместо лысины хотелось бы видеть лицо Кайдановского. Борода мокрая и взъерошенная — приводил себя в чувства в туалете после аутопсии. Дрожь в руках. Дотронусь — оттолкнёт. Сижу перед ним и молчу.       — Меня усыновили младенцем. У мамы было три выкидыша. Будучи гинекологом, очень сложно радоваться чужому плоду на экране монитора, ведь три неудавшихся беременности закончились одинаково. Последний плод умер на восьмом месяце. Так рассказывала мама перед тем, как сообщить, что я неродной её сын.       Рубен садится в кресло Кайдановского и выкатывается из-за стола. Выкатывается, шагая маленькими стопами в кроксах по полу. Он едет в кресле и останавливается напротив нас. По мою правую руку, по левую руку Кайдановского. Треугольник, как татуировка ниже шеи.       — Это был обычный день. Папа на работе, я с мамой дома. Она заболела гриппом, и я ухаживал за ней. Мне было 15. Мы разговорились. Не знаю, почему мама решила завести этот разговор.       Рубен обмахивается левой рукой, а правой оттягивает треугольный воротник зелёной футболки:       — Прастытэ, мнэ жарько, и я воньяй. Нэ успэл смыт аутописю. Ошэн стыдно пэрэд Вами, Эва Алэксандровна.       Я мотаю головой — сейчас не до потного армянина.       Кайдановский выпрямляется и откидывается на спинку стула. Лицо мокрое, опухшее. Чёрные круги под глазами. Левая рука продолжает перебирать кожаный браслетик. Ты держишь не браслет, а того, кого только что вскрыли.       — Я не помню, как отреагировал. Либо меня не удивило услышанное, либо я не поверил, либо не счёл нужным расстраивать маму своей реакцией. А может, я уже и не помню, что почувствовал в тот момент. Прошло сорок лет. Вечером пришёл папа с работы, и рассказ возобновился с новыми подробностями, — его глаза на уровне моих, но Кайдановский смотрит на стену. — Биологические родители умерли, меня отправили в детский дом, а потом сразу же усыновили Кайдановские. Вот и вся история, — поднимает брови. — Смысл искать мёртвых родителей? Мне — 15. Я не знаю их, они не знали меня. Разговор не состоится. Только к Малахову люди идут искать умерших родителей, чтобы поплакать на могиле. Я не люблю плакать, ненавижу.       — Почэму ты мнэ нэ говорыл? — Рубен приближается лицом к Кайдановскому. — Шэснацат лэт мы дружым, а получаэца, чьто я ничэго о тэбьэ нэ знай.       Рубен не обижен — он в шоке.       — Об этом никто не знает. Зачем кому-то говорить? Это личное. Самое личное. Да и как говорить? — Кайдановский смотрит на Рубена. — В какой момент? Через год после знакомства? Между пятой и шестой рюмками? «А знаешь, я усыновлённый. Да-да». Рубик, зачем об этом знать? Это чересчур личное. Эта правда ребёнка и родителей. Другим незачем такая информация.       — А твой простытутка Элына навэрньяка знала.       Вот сейчас в Рахманове играет обида. Не понимаю, почему. Он взирает на коллегу с презрением. Что-то ещё мелькает в карих глазах — что-то очень плохое.       — Нет, Рубик.       — Баголэй. Ты нэ мог нэ сказат-т.       Баголей? Это ещё кто?       — Только пять человек знало: Карл, Мария, Виктор и Валентина — мои бабушка и дедушка по линии матери, Эдуард — я. Родители отца умерли до усыновления.       Кайдановского не коробит, что Рубен назвал его бывшую жену проституткой. Ну такое замечание… кто знает? Она дома не появлялась, по командировкам моталась весь брак. Но кто этот «Баголей»?       — Чэрэз польгода нашэво знакомства я раззказал тэбьэ о Сиран. И я плакал… — Рубен вытирает стекающую слезу. — А тэбэ нэ потрэбовалос-с шэснацат лэт, чьтобы раззказат-т о сэбьэ, тэбэ потрэбовалсья труп с твоим лицом и тэлом.       — Рубик, — Кайдановский перекладывает браслетик в правую руку и кладёт левую на колено Рахманова, — прости… Я знаю…       Кипит чайник.       — Эгоыст. Всэгда был эгоыстом.       Рубен идёт наливать чай. Оборачивается на меня — мы же хотели бахнуть чайку. Я отрицательно качаю головой. Как-нибудь в другой раз.       — Я подарил тебе енота. Я не эгоист. Я думал о тебе.       — Малыш ничэго нэ мэньяэт!       Рахманов вспыльчивый, но и быстро отходчивый. Внезапно вспыхнувшая обида в мгновение исчезнет, будто бы её и никогда не было.       — Вопрос о брате-близнеце имеет место быть, — мыслю вслух.       — Не могу ответить, — Кайдановский болезненно сжимает веки и чуть мотает головой. — Не дальний родственник, не просто брат, а близнец… Нет, я… я не могу поверить…       Рубен занимает кресло рядом с нами и громко отхлёбывает чай из кружки:       — Говорыл жэ, эгоыст. Своымы голубымы глазьонками видэл сэбья со стороны и продолжаэт отрыцат-т очэвидный. Эгоыст, — громкий глоток. — У тэбья тэпэр новый прозвищ: нэ «старый пэн», а «эгоыст».       — Почему Вы не можете поверить? — склоняюсь к Кайдановскому и сцепляю кисти в замок.       — Потому что у меня нет родственников. У меня нет брата. Я был один у Кайдановских. Я — последний Кайдановский. Все умерли.       — Но вероятность, что у Вашей биологической матери…       — Не было у неё двух одинаковых детей, — перебивает.       — Откуда Вы знаете?       — Потому что… — он ёрзает на стуле. — Потому что я знаю, и точка. Я знаю. Мне… мне мама говорила.       Ты же учёный. Веришь фактам. Факты — твоя вера. Слова — набор букв со смыслом. Но ты ищешь смысл в доказательствах. Сын не имеет права разрушать легенду приёмной матери.       — Встретить брата-близнеца в 56 лет, — Кайдановский громко вздыхает. — Ева Александровна, извольте. Что мне это даёт? С ним ведь не поговоришь. Он мёртв.       Вот что тебя пугает. Он мёртв. А ты хотел бы, чтобы он был жив.       — Он не менял лицо, нет характерных рубцов за ушами после пластической операции. Да, мы похожи. Сколько по Москве ходит мужчин с залысиной и бородой? Полно.       «Отрицание». Мы так и будем бегать от «отрицания» к «принятию»?       — Идыот, — пухлыми губами Рубен причмокивает чай. — Добавьтэ, поджалуста, в копилку прозвищ, Эвочка Алэксандровичка.       Я вырываю у Кайдановского из руки кожаный браслет и с грохотом кладу на стол:       — Он приехал к Вам, Эдуард Карлович, и у него разорвалось сердце.       Уделала. Сидит и втыкает, глядя мне в глаза. Бородатые щёки опущены. Крепкие плечи теряют мужественность. Червяк без домика. Тебе некуда спрятаться. Твой страх превратился в слизь на лбу.       — Забиваем, Рубен Иванович, на неизвестного умершего. Причина смерти установлена на восемьдесят процентов. Ждём результатов гистологии и оформляем смерть. Пускай так и лежит в морге на третьей полке, пока за ним не приедут родственники. А если за ним так и не придут, сожгите где-нибудь за институтом. Какая разница? Его никто не знает, у него никого нет, он никому не нужен.       — Конэчно, мы так нэ дэлай, но я нэ имэй право пэрэчит красивой дэвушка. Труп начьнот воньят, а я такой аккуратной аутописю здэлал. Эх, ладно. Нэ послэдний жэ аутопися в моэй жызны.       Может, нахрен Кайдановского и начать сотрудничать с Рубеном? У нас отличный тандем. Мы чувствуем друг друга. Мы — Инь и Ян.       — ДНК-тест, — цедит сквозь зубы Кайдановский, сверля меня взглядом.       — Что-что, простите? — слегка приближаюсь к нему.       — ДНК-тест, — повторяет чётче.       — Э-э! — отмахивается Рубен. — Я нэ буду этой эрундой занимаца. Дай мнэ трупы — я порэжу! А с-збор матэрыала, ковырьяния палочками за щэками — нэт, это нэ ко мнэ. Суйтэ за щьоки чьто-то другой.       — Ты взял кровь у трупа, — Кайдановский поворачивает лицо на Рубена, — возьмёшь и у меня.       — Полторы нэдэлья ждат-т рэзултат-т! Пошьол в пэн! Я нэ буду этим занимаца!       — Срочный тест. Результаты во вторник.       — Хрэн! В сэкционных лэжыт пьят трупов! В понэдэлнык и вторнык тэбья нэт в инзтидутэ. Когда мнэ занимаца твой грьязной кровью?       — Вам же срать на него, Эдуард Карлович, — скрещиваю руки на груди. — Почему же переобуваетесь?       Злой. Пиздец, он злой! Щёки провалились. Бордовые морщины на лбу. Зрачки, как говно мухи — крошечные. Красные следы от очков возле переносицы.       — Я прошу прощения за то, что вы сейчас увидите.       Кайдановский отодвигается назад на стуле и наклоняется, чтобы развязать шнурки на левом ботинке. Рубен с интересом смотрит на действия коллеги, держа у лица кружку с чаем. Кайдановский снимает чёрный носок. Нет мизинца и безымянного, нет куска плоти под этими пальцами. У умершего точно такая же стопа, только правая.       — Так вот почэму ты нэ ходыш со мной в баньу! Сколко раз звал, ты вэчно отказываэш!       — Я не люблю бани, Рубик. Не понимаю их. Не люблю жару и духоту.       — И как Вы это объясните? — в замешательстве смотрю на Кайдановского.       — Когда я был маленьким, в 2 года, в деревне у бабушки наступил на стеклянную банку. Отрезал пальцы. Так рассказывала мама.       Я не знаю твою мать, но она обо многом врала тебе.       — Это заразно? Всэ лысыэ и бородатыэ мужыки ходьят по стэкльянным банкам в дэтствэ? Поэтому они, повзрослэв, лысэют и отращывают бороды?       Кайдановский надевает носок и прячет стопу в коричневый ботинок:       — А что с твоей бородой?       — Вспотэла. Сушица.       — Я не об этом. Она пушистая. На вид мягкая.       — Ваанка купыла мнэ новый шампун. Хорошый.       — И как он называется? Случайно, не «Моя улитка»?!       — Пускай увлажьньяэт мой лицо, а нэ ползаэт по дому!       Они не женаты друг на друге? Нет? Ведут себя, как парочка. Вечно ссорятся, а потом забывают, что поссорились.       — Нам нужен ДНК-тест, — я обращаюсь к Рубену.       Слишком много совпадений между живым и мёртвым. Слишком они похожи. Рассказы — это хорошо. Мне нравится слушать Кайдановского. Факты. Я хочу видеть цифры. Он хочет видеть цифры. В двух людях течёт одна кровь?       Я наблюдаю, как Рубен берёт кровь у Кайдановского. Подписывает пробирку и убирает в холодильник. Вторник — день тяжёлый. Во вторник всё решится. Я прощаюсь по-дружески с Рубеном. С Кайдановским — никак. Наверное, это «никак» будет длится долго. Вероятно, «никаким» Кайдановский будет ближайшие дни. Связь обрывается — в салон ремонтировать телефон он пойдёт в первый рабочий день после пар в университете. Смс — плохая идея, потому что сенсор пишет буквы, как ему хочется. Всё это Кайдановский объясняет Рубену. Меня он нарочно не замечает. Слишком много личного я увидела сегодня.       Нам втроём к метро, но я отказываюсь присоединиться к медикам. Кайдановский едет к Рубену за машиной и, прости Господи, улиткой. Я выбираю такси, которое прибудет через семь минут. Парни… какие они мне парни?… из института идут направо — в той стороне метро. Низкий и повыше. По пути, наверное, выкуришь сигаретку? Рубен-то курит и не скрывает, а вот ты почему-то решил умолчать о вредной привычке.       Слева от института дорога и парковочные места. Замечаю жёлтую машину — она замечает меня. Фары включаются и выключаются. Что за сигналы? Такси прибудет через четыре минуты. Яркий автомобиль продолжает световую вечеринку. Что за дебил там сидит?       Вижу по приложению, откуда едет такси. Пойду ему навстречу и заодно гляну на водителя-идиота жёлтой букашки. Может, цену собью за поездку, изменив адрес. Прохожу сто метров, двести. Это Пунто! Дорогая Ока. Фары перестают мигать. Из автомобиля выходит кореец в чёрной кожанке. Следователь. Ёб твою мать…       — А я думал, Вы сообразительная. Долго до Вас доходят сигналы.       А я думаю, ты — дебил.       — Утро доброе, Ева Александровна, — к чему улыбка?       — Здрасьте, товарищ как-Вас-там.       Мне плевать, что он — следователь. Уважение к женщине в конце-то концов! Я ничего не сделала, чтобы со мной так некорректно общались. Я — пешеход. Иду к такси.       — Вы следите за мной или за Кайдановским?       — Вы — пиявка. Присосались к нему. Куда он, туда и Вы.       Тебя ебёт, узкоглазый? Думаешь, крутой, раз выглядишь, как… Чёрные волосёнки на голове, белая кожа без прыщей и растительности на лице, цепь на шее, бабские серьги в ушах. Корейский Кен, а мне до Барби далеко. Узкие джинсы, короткие мартинсы, что аж носочки видны. Невъебенных размеров кожанка.       — Причина смерти установлена?       — Я не судебный медик, чтобы выдавать тайны секционных залов.       — О-о, ха-ха, значит, Вы всё-таки побывали на аутопсии. Не сомневался в Вас, — какие отвратительные розовые губы! Не улыбайся! — Я спрашиваю: причина смерти установлена? — хамский тон.       — В понедельник будет установлена. Сегодня труп распотрошили и зашили. Приезжайте в понедельник.       Ужасно так говорить о возможном близнеце Кайдановского, но мои слова расстраивают следователя. Он поворачивает голову в сторону и прикусывает верхнюю губу. Как его зовут? Я забыла. По-корейски как-то.       — Тут кафешка неподалёку. Удивительно. Люди не боятся есть рядом с мёртвыми.       — Извините, меня такси ждёт.       Странный какой-то. Клинит, что ли? То мудачество играет в нём, то грустинка. Пора сваливать, пока не арестовал. За ни за что.       — Я прошу Вас впредь не высказываться так грубо об умершем. Об этом умершем, — акцент на «этом».       — За ночь отыскали информацию о нём?       — Нет, по ночам я занимаюсь другими делами. Кафешка, Ева Александровна. Потом я отвезу Вас, куда пожелаете, хоть к Кайдановскому домой.       Ну уж нет. Пошёл на хер.       — С Вас — причина смерти. С меня — охерительная история. Ладушки?       — Не хочу с Вами иметь дело, товарищ следователь. Я — профайлер, и, откровенно говоря, Вы мне не нравитесь. Ничего личного.       — Не умею знакомиться с симпатичными девушками.       Что за блеск в глазах? Что за губки «бантиком»? Что вообще происходит? Такси едет.       — Да Вы и разговаривать прилично не умеете. Всего хорошего.       Покасики! Подозревает меня в связи с Кайдановским! Подкладывает меня под Кайдановского! Какого ты о себе мнения! Какого ты обо мне мнения!       — Я знаю всё об умершем, — кидает следователь мне в спину. — Теперь и Вы должны о нём узнать.