Жертвы обстоятельств

      Хруст ветки под ногой — Король Демонов освобождается от моей бесконечной, хаотичной атаки. Руки дрожат, и в них больше ничего нет, будто бы вся слабость мира сосредоточилась в моих кистях, в покалывании усилителя у запястья. Будто бы магия, вся бушующая стихия, что только недавно переполняла меня неистовым водоворотом, исчезла, иссякла, пролилась, будто её во мне больше и нет вовсе. Ноги будто из стекла, и страшно сделать хоть какое-то движение — фантомный звон тотчас топит в себе все прочие мысли и звуки. Демон не атакует — он ослабел. Заклинание, напрямую отнимающее жизнь, наносит слишком много вреда, чтобы сделать это снова, — проносится в моей голове бегущей строкой параграф учебника по магиологии. Он должен восстановиться. Ему нужно время. И в это время можно снова атаковать, можно убить, вывернуть это жалкое создание наизнанку. Но нельзя вредить телу. Нельзя соврать этим глазам, всё ещё напоминающим две нежнейшие фиалки, нельзя убить Лэйна, даже если это заставит умереть и Его, этот сухой, мерзкий остаток человека, что так долго упивался своей болью, что в итоге стал ею, стал воплощением собственной ненависти. Это только ненависть, внутри него. И я знаю, что теперь делать. Мои пальцы всё ещё сжимают посох, а на шее Оливии сфера, мы можем сделать это сейчас, но я не могу. Падаю на колени, всё ещё смотря в будто бы свои изумрудные глаза. Чувствую, как меня берут под руки, уводят в глубину Сада, обнимают алмазной преградой. — Раян умер, — глухо говорю я куда-то в пустоту, наблюдая в оконце алмазной бойницы, не веря своим словам, выжигая ими всё существующее. — Печать смерти.       Элиот, что стоял где-то поодаль, так, что я его почти не заметила, вдруг исчезает и появляется за спиной Короля демонов. Секунда — и мужчина падает от сильного толчка в спину, поднимается, вновь вступая в схватку. На лице у Элиота — презрение, злость, гнев. И очень, очень много боли. Печать смерти — то заклинание, которым убили Лилику. В ней не было ни капли магии. Она не могла сопротивляться. Я отворачиваюсь и сползаю вниз, пытаясь унять дрожь в пальцах, кусая губы до крови.       Какая это смерть по счёту? Третья? Пятая? Когда смотришь боевики с громыхающими самолётами и гранатами, когда включаешь триллеры с их маньяками в кровавых рясах, когда читаешь детектив, где любое убийство — увлекательная загадка, вдруг думаешь, что можешь к этому привыкнуть. Каждый раз, когда видишь это снова и снова, когда глаза теряют блеск, а ладони разжимаются, когда из раза в раз кто-то падает, кто-то исчезает в драконьей пасти, а кто-то нарочно скользит ногой по гололедице на красный свет, навстречу тарахтящему грузовику, думаешь, что больше не будет больно. Но сколько ни смотри на цунами сквозь вогнутые экраны телевизоров, сколько ни читай эти строки, сколько ни прогоняй из ушей крики друзей — к такому не привыкаешь. Каждый раз, когда смерть больше не слово в чужих устах, когда это не игра и не шутка, это слишком тяжело. Слишком жестоко. Это разбивает все внутренности в стеклянную крошку, это выворачивает наизнанку, оголяя холодные кости. Бессилие и безысходность рвёт душу в клочья, и больше не хочется ни битв, ни победы. Хочется остановиться. Остановить вращение мира, повернуть время вспять, изменить чужие орбиты. Только не жить больше в этом мире. В мире, который продолжит своё равномерное путешествие уже совсем другим. — Он умер, — повторяю я снова, падая в объятия Оливии, утыкаясь в её тёплое плечо. Кажется, наконец-то, плачу. Рыдаю. Глупо и по-детски, но не стесняясь. — Он умер из-за меня, Лив. — Это не так, — слышу я голос прямо над своим ухом. Мягкий, бархатный шёпот. Кажется, я впервые плачу в её объятиях.       Милая моя сестрёнка! Мне всё время хотелось показать тебе, какая я сильная и стойкая, что я ничуть не хуже тебя, что я всё выдержу сама. Но нужно ли было тебе это? Было ли нужно это мне? Так притворяться перед самым близким человеком, давить из себя решимость и напускной холод? Даже в те минуты — не плакать, уйти к другому, пусть и не менее важному, но — не к тебе? А теперь — я даже не могу остановиться. Я просто плачу. Потому что, наверное, слишком долго держалась. Снова.       Мне страшно, Лив. Я боюсь, что мы проиграем, по-настоящему боюсь, сколько бы ни уверяла всех в обратном. Я боюсь потерять вас, тех, кого я полюбила всем своим сердцем. Я боюсь нашей победы, ведь ты тут ради неё, и ты уйдёшь вместе с ней, оставив меня в хрустале одиночества и серой тоски. Мир без тебя пугает меня до неприятной боли, перекатывающейся по всему телу. На моих плечах слишком много ответственности, сестрёнка, и я так нагло и бессмысленно всё ещё отказываюсь с кем-то ею поделиться.       Но больше всего, больше всех побед и поражений, я боюсь умереть. Потому что я никогда не была героем с мечом наперевес из наших с тобой любимых книг. Я человек. Такой же, как все герои этой глупой, уже опостылевшей истории, и я боюсь того же, чего боялся когда-то молодой Арес, когда он ещё не предал бога, не испил тьмы. — Я не знаю, — шепчу я. — Мне так хотелось быть самой сильной, но из-за моей ошибки… Это всё случилось именно поэтому… Печать летела на меня, но Раян защитил меня, и… — Любой мог бы ошибиться. Мы знали, на что шли, каждый из нас, Ми. Он — тоже. Отталкивая тебя, я знаю, он думал именно об этом. Есть вещи, которые сильнее наших страхов, — её голос мёдом звучит в ушах. Где-то снаружи идёт битва, а я наконец-то прекращаю плакать. Тоска остаётся лёгкой дымкой, окутывающей всё тело, но отходит, отслаивается, становится моей тенью. Вечной спутницей, но не камнем, тянущим на дно. — Спасибо, — меня не хватает на длинные проповеди. — Я люблю тебя.       Я так редко говорю о любви. Не умею это делать. А это ведь чёртова необходимость, базовая потребность. Мы не можем жить без воды и кислорода, и мы не можем существовать в этом мире, быть человеком, не говоря подобных слов. Мы все кого-то любим, даже если открещиваемся от этого всеми силами, даже если вместо этого шепчем что-то совсем иное, даже если вместо этого целуем, почти без объяснений. Даже если вместо этого жертвуем жизнью или уничтожаем весь мир.       Дыхание становится ровным, всхлипы тонут в воздухе, дорожки от слёз приятно высыхают, внутри у меня — свет, пронзающий сердце. Я очень, очень, устала. Думаю, ещё чуть-чуть, и упаду. Надо заканчивать с этим — звать Сорами, пока ещё ребята могут сдерживать этого монстра. Сквозь жар битвы надрывается чёрный дрозд. Звук птичьей трели выворачивает пространство. — Я думаю, — говорю я невпопад. — Думаю, что печать смерти отнимает у него больше сил, чем у обычного демона, даже завладевшего чужим телом, потому что он — человек. В тех воспоминаниях, где он убил Лили, он занимал Сорами беседой, прежде, чем поклялся уничтожить мир. И было ли то заклинание вообще? Может, это лишь иллюзия? Как ты думаешь? — Чисто теоретически, — Лив садится рядом со мной. — Магией иллюзии легче всего овладеть, это же фактически одна из форм магии света. А если знаешь её в совершенстве, можно создавать нечто осязаемое, что не отличишь от реального? — В дневнике Хиро, прадеда Мэтта, кажется, рассказывается о парне, который таким образом подстроил свою смерть, — я почти улыбаюсь. — Думаю, то заклинание после печати смерти было лишь иллюзией. А сейчас он всю накопленную силу тратит на мелкие заклинания, поэтому…       Алмаз трескается, как стекло. Самая сильная из осязаемых материй разваливается на части, и я в третий раз в своей жизни вижу магию Искры в действии, когда крошка падает вниз, осыпается песком и растворяется, будто её тут и не было никогда. — Вы молодцы, — он усмехается, — Иллюзии удивительны, не правда ли?       Я открываю рот, чтобы что-то сказать, но замолкаю, лишь сильнее сжимая посох в пальцах. Там, у самого края Сада, у стены, похожей на стеклянные окна оранжереи, мои друзья сражаются не с ним, но с очень качественной иллюзией. — Обманщица, — он смотрит прямо на меня, и в фиолетовых глазах Лэйна я впервые вижу отблеск болотно-зелёных глаз Ареса. Ему действительно больно. — Я мог бы убить вас всех, но этого недостаточно.       Король демонов выхватывает посох из моей руки, и я ничего не могу с этим сделать, я замерла, сдерживаемая всей магией мира. Оливии хватает сил лишь на то, чтобы стать нематериальной и не позволить себя задушить, когда сфера на цепочке взлетает воздух. А затем, плавно и стремительно, они пропадают в тёмной глади зеркала. — Что вы будете делать сейчас? Даже если вы зайдёте в зазеркалье, разве сможете вернуться? Мирель, ты же помнишь тот мой урок? Из зазеркалья не выйти. Не бойтесь, вы не умрёте. Не раньше остальных. Я хочу, чтобы вы все увидели конец этого фестиваля лицемерия и лжи. Хотела стать главной героиней, маленькая предательница? Так вот, я даю тебе это преимущество. Знаешь, что делают главные герои в сказках с плохим концом? Наблюдают.       Я поднимаюсь на дрожащих ногах, с силой выпрямляю спину. Вот он, передо мной — ярко-чёрные губы, кожистые крылья, как у гигантской летучей мыши и белые-белые руки. Что он сделал, чтобы заполучить обратную магию? Что так изменило его, превратило в магическую массу с характером и злобой обычного человека? Почему она превращает каждого, кто станет его сосудом, в чудовище? И чем он подкупил Фантомов, что они предали свою хозяйку? Маленький любопытный ребёнок внутри взрывается от переполняющих его вопросов, от жажды наконец-то узнать правду. От такой забытой, надолго похороненной жажды знаний. Но, на самом деле, я почему-то думаю, что Король демонов не расскажет. Даже если он что-то и знает, то, наверное, не расскажет. Жалкий лгун. Интересно, а о зазеркалье он тоже соврал? А что именно из его урока было наглым враньём? — Ми, у меня странная просьба, — сестра вытащила из-за уха карандаш, вновь становясь материальной. — У тебя есть бумага?       Король демонов уже отошёл, исчез в глубине сада, а может, решил понаблюдать за битвой. Он оставил нас на произвол судьбы. Он нас больше не боится. И даже если мы отправимся в зеркало, если достанем оттуда то, что сможет его напугать — мы не вернёмся обратно. Мы — просто дети, занимающие его дети. Ничего более. — Бумага? — я подняла бровь. Откуда у меня бумага на чёртовом поле боя? Но рука сама опустилась в карман, и там нашёлся старый чек из Шестёрочки, с теми самыми чипсами со вкусом белой икры.       Я молча протянула сестре бумажку, предварительно расправив ее между ладоней. Ливи быстро написала несколько строчек и спрятала чек под широкий лист безымянного растеньица, похожего на чашечку с цветами-точками. Кажется, его используют в некоторых букетах, по крайней мере, я видела нечто похожее в некоторых цветочных корзинах, которые неминуемо попадают к нам домой в каждую годовщину свадьбы родителей. — Итак?.. — терпеливо произнесла я. — Вот что, — сказала она полушёпотом. — То, что из зазеркалья нельзя выбраться самостоятельно — ложь. Одна из многих, хотя про остальное я ничего так и не нашла. Но именно про это кое-что есть. — Значит, в зазеркалье придётся сходить, — одному из нас. Мне или ей, кто бы там ни оказался, второй всё равно будет слишком страшно. — Знаешь что, — она поднимает на меня глаза, и они искрятся бирюзой в уголках. Сияние, которое вижу только я. — Пошли вместе. Я одна не справлюсь. — Я тоже, — киваю головой я. — Но, если мы окажемся вместе, всё может получиться?       Мы вышли из-за зелёной стены, держась за руки, навстречу ребятам, всё ещё уничтожающим очень, очень качественную болванку. Лив медленно направила в его сторону свою силу, тонкой струёй, и иллюзия распалась на всполохи ярких, точно звёзды, искр. — Мы победили? — не понял кто-кто из парней. — Нет, — я сделала усилие, чтобы посмотреть на ребят. — Это лишь иллюзия. — Нам надо кое-куда сходить, — хитро подмигнула Лив, и мы направились к зеркалу. — Сил, твоя помощь потребуется, чтобы вызволить нас оттуда. Инструкция под Alqemila vulgaris, у поваленного дерева.       Я непонимающе моргнула, но подруга лишь утвердительно кивнула и глупо улыбнулась. В глубине леса показался знакомый силуэт, и Сил ринулась в сторону кустов, где только что были мы с сестрой. Видимо, этот код нужен для отвода глаз?       Перед нами — блестящая, тёмная гладь зеркала. За ним — новый мир. От одного вида Оливии Отражения учтиво расплываются стаей карасей. Сердце колотится в бешеном танце. Мы держимся за руки, и Лив входит первая, увлекая меня за собой. Неприятные воспоминания волнами бьются о берег сознания, в висках больно стучит, но я отгоняю всё неприятное и непрошенное. Ну же, Мирель, это как нырнуть под воду. Ничего страшного. К тому же, мы вместе. «Сестрёнка, этот дяденька — волшебник!» — пульсирует в голове.       Кругом белым-бело, и пустота сосёт глаза своей устрашающей белизной. Пространство такое огромное, что от него кружится голова. Отражения где-то за гранью, как в тумане, но я их всё равно вижу. Тёмные человекоподобные существа плещутся по бокам, но не впереди, впереди только слепящая белизна. Меня это будто бы пугает и смущает одновременно. Зимой мы с Мэттом и Оливией поехали на озеро Майпан — плоское зеркальце, покрытое толстой коркой льда, который серебрит слабое зимнее солнце. Вроде бы, мы хотели кататься на коньках, точнее наблюдать за катанием Оливии и болтать, в обнимку с горячим чаем, сутками напролёт. Но накануне было аномальное потепление, и лёд сверху растаял, а затем снова замёрз, между образовалась тонкая прослойка воды — пузыри, застывшие внутри, медленно перекатывались, озеро сосало их, как леденцы. А потом мы увидели рыбу, застрявшую между этих ледяных слоёв — тонкого, как старинная пластинка и толстого, слепяще-белого. Она отчаянно билась хвостом об обе, не в силах уйти на глубину. Домой.       От воспоминания я неприятно поёжилась — ассоциации были пугающе правдоподобны. Посох и сфера лежали прямо у носков наших ног, и я задумчиво подняла их, надевая сферу себе на шею. — Итак, — я оглядела задумчиво переминающуюся с ноги на ногу сестру. — Я слышу то, что происходит снаружи, — Ливи прильнула к обратной стороне зеркального стекла, та странно переливалась, а за ней — не было ничего. Только наше отражение. — Сильвия и Сэм ушли в библиотеку, остальные удерживают Короля демонов. Кажется, уже настоящего. — Значит, у нас есть время, — я приподняла бровь. — Немного, — на минуту мне показалось, что сестра стыдливо опустила глаза, а затем спокойно улыбнулась. Ливи, а ты неплохая актриса. И как я раньше этого не замечала? Ты умеешь врать. Тебе сложно, совестно, удушающе больно, но — ты врёшь. Неужели, правда настолько больнее?       Я тоже хорошая актриса. К тому же, меня всё же кое-что интересует. — А тут безопасно? — я махнула рукой в сторону бесконечной белой полосы. — Вроде бы, Зазеркалье это ещё и тюрьма? — Здесь никого, только отражения. Это пространство — их мир. Ну, и они не против нас здесь. Преступники заперты не в зазеркалье, а в зеркалах. В том пространстве между их миром и нашим, которое мы с тобой так быстро прошли. Если на человеке нет печати узника, он проходит эту часть насквозь, а если есть — он задерживается навсегда, запертый в этой овальной раме. — Ого, — восхищённо проговорила я. Она изучила это, когда была бесправным призраком? — Но когда стражник касается зеркала, в котором кто-то заперт, метка узника пропадает? — Да, — сестра восхищённо улыбнулась. — Как быстро ты схватываешь информацию! — У меня хороший учитель.       И всё же, тут, наверное, смертельно скучно. У нас есть сады, реки и коттеджные посёлки, солёные океаны и заледеневшие озёра. У нас кошки, собаки и дельфины, дирижабли, самолёты и бесконечные пути современных поездов. У них — только пустота, одна сплошная пустота.       Неудивительно, почему каждое отражение хочет стать человеком. Они тут как рыбы между двух ледяных стен — молочно-белое туманное облако, откуда нет другого выхода, вечная жизнь и вечная скука, бесконечное плавание в хрустальной тишине. Белизна больше не слепит и даже не кажется бесконечной пустотой, напротив, ощущается тесной комнатой, подобно изоляторам в особых психиатрических лечебницах. Белое пространство впереди будто бы накрыто пелёнкой.       Одно из отражений медленно проплыло мимо меня, слегка зацепив плечо своим тучным, оказывается, имеющим вес, телом. Я его не интересую, и он дал мне это понять. Я — здесь, как и он. Такая же рыба между двух ледяных пластин. — Ты не замечаешь ничего странного? — кажется, я вижу — мир впереди чем-то накрыт. Скатертью, бесконечно-белой скатертью. — Нет? — Лив наклонила голову, и её короткие волосы мягко легли на плечо. — Мне тут не нравится. Тут тесно, и я будто не могу пройти дальше.       А я почему-то могу. Но не понимаю. Рыба бьётся о лёд с двух сторон, и самые сильные могут разбивать своими массивными хвостами тонкую корочку. Снаружи нет воды, наполняющей их жабры, снаружи они чужие. И если бы они могли — они бы пробились в глубину, скрылись в иле и задремали до весны, плавали у самого дна, и вода бы ласкала их гладкие чешуйчатые бока. Но рыба не может пробиться в глубину. Слишком толстый слой льда под ними, и его не пробьёт ни один холодный хвост.       Я подошла вплотную, к простыне, которой будто бы накрыли что-то другое.       Если просверлить лунку, попадёт ли рыба домой?       Я не знаю, что делать. Но понимаю, что что-то сделать могу. Выставляю руки вперёд, и они действительно хватаются за нечто необъяснимое. Оно жидкое и твёрдое, оно мягкое и жёсткое, шероховатое и скользкое. Но оно есть. За него нельзя ухватиться, но сквозь него нырнуть руками тоже не получится. Но магия — моя. Я чувствую её подушечками пальцев, и она проникает в каждый уголок моего тела. Если проклятие наложено кем-то вроде тебя, его можно снять. Если не знаешь заклинание, его можно придумать. Я уже это сделала однажды, в жаре пылающего храма. Может, сейчас тоже получится? Я ведь точно понимаю, что хочу сделать. Ну, Сэмми, надеюсь, ты будешь гордиться своей ученицей.       Я закрываю глаза, направляя магию в свои руки, к большим пальцам, к мизинцам и, наконец, вся ладонь погружается в теплоту собственной силы. Это — простыня. Её надо поднять. Напрягаю плечи, будто бы застилаю постель, поднимаю хрустящую белоснежную простыню, чтобы снять её с уставшей кровати. Меня обволакивает нежность, любовь ко всему миру, и свет бархатно переливается внизу живота. Поднимаю простыню и — открываю глаза. Нежно-голубое сияние озаряет ярким заревом весь крохотный зеркальный мир, и белизна в моих высоко поднятых руках растворяется, сгорая в свету магической энергии. Когда сияние исчезает, я вижу сад, такой же, как там, откуда мы родом. В глубине травянистых зарослей всё так же свистит дрозд, а большая розовая бабочка с длинными мохнатыми усиками нежно поднимается с лазурной славэрии.       Розовые бабочки — символ жизни.       Из всех уголков зазеркалья, того, что было лишь трещиной между мирами, вторым Межмирьем, косяками сплывались отражения. Они гладили меня своими мягкими руками, невесомо обнимали, кажется, кто-то даже поцеловал в макушку. Белизны больше не было. Был мир, отражение нашего, настоящие пристанище отражений. И я вдруг поняла, что они больше не тронут. Ни меня, ни других стражников. Возможно, больше даже не будет зеркальных клонов, ведь никто не захочет покидать свой мир ради идентичного чужого. Я больше не на грани.       Оливия смотрела на меня с широко раскрытыми глазами, и по щекам её текли слёзы. На её лице было всё — от испуга до восхищения, и я прикусила губу от переполняющей гордости. — Больше не будет, — тихо сказала я. — Я не знаю, почему, не знаю, зачем, но — они свободны.       Ливи попыталась улыбнуться. — Что случилось? Почему ты плачешь? — Я не успела, — она наконец-то высоко подняла голову, и сердце моё разбилось стеклянной крошкой от всей боли, что я увидела на лице самого дорогого себе человека.       Под ногами теперь не было хрустальной пустоты — только мягкая изумрудная трава. А у ближайшего дерева появилось яркое свечение, и с острых его лучей дождём сыпались уже знакомые искры. И тогда я, наконец-то, поняла, что у нас всё это время не было времени.       Крайний срок Оливии настиг нас. Сегодня, среди серебра чужих зеркал.       Я думаю, все паломники мира, все монахи в сверкающих рясах, переливающихся в лучах солнца, все, кто когда-либо скрещивал пальцы, поднимая руки вверх, всё бы отдали за этот миг. Кто угодно, однажды рисовавший их портреты по старым манускриптам, счищающий мох с их пальцев, каждый, мечтал увидеть Богиню, нет, Богинь, прежде, чем наступит его час. Но, будь моя воля, я бы продала всё существующее, только чтобы этот момент никогда не наступил.       Волосы Богини отливали сиреневым, хотя чем-то напоминали мои. Мягкими волнами они скатывались вниз, к щиколоткам босых ног, которые накрывало длинное платье с широкими рукавами. Всё её молодое, свежее лицо было усыпано фиолетовыми веснушками, а вокруг, у волос, у заострённых ушей и длинных рукавов роились маленькие искорки. Магия в чистом виде. Её спутница выглядела ещё моложе — почти детские очертания фигуры, большие глаза, обрамлённые зеленоватыми ресницами, вздёрнутый нос, длинное платье. Если бы не россыпь ярко-зелёных веснушек на лице, на шее и на плечах да длинные, заострённые, опущенные вниз уши, я бы решила, что это какая-то знакомая Сэма.       Я могла бы упасть на колени, могла бы скрестить пальцы в мольбе, могла бы задать все интересующие меня вопросы, о магии, о демонах, о проклятиях. Я могла бы всё, но сумела лишь закрыть сестру правой рукой и поднять голову к богиням. — Здравствуйте, — сказала я будто бы смело. — Опять вы, — дружелюбно улыбнулась Миюки, а не было и сомнений, что это была именно она. — Давно уже такой суеты никто не наводил, лет сто точно было тихо, горжусь. Младшая богиня сладко потянулась и ещё шире улыбнулась, поймав мой вопросительный взгляд. Старшая же обратилась к Оливии, которая так и застыла, с долей удивления уставившись на мою руку. — Как же так, — она почти с материнской любовью обратилась к Лив. — Я так хотела помочь такому отчаянному ребёнку, как ты, но… Ты молчала. Почему? — Извините, — я ответила за неё. — Я всё узнала. Не по своей воле, но узнала. Это моя вина, что Ливи промолчала. Честно, я не знаю, какой должна быть, чтобы мне верили. Что я должна сделать, чтобы никогда больше не обижать любимых, я не знаю. Но знаю, что, если бы была надежнее, если бы больше времени уделяла своей сестре, а не своему желанию быть лучше, может, тогда бы она всё рассказала? Я не знаю. Но если и надо кого-то наказать, то только меня.       Я не знаю, кому я это говорила. Разве существа, что, возможно, старше самой планеты, что сжигали континенты и создали Подземный мир, разве они услышат мой горячий полушёпот? Разве важна причина, если следствие из неё одно? Не знаю. Просто я очень-очень хотела защитить свою любимую сестрёнку. — Мира, — мою руку мягко взяли в свою и развернули к себе.       На меня смотрела Оливия. Оливия, плачущая навзрыд от переполняющих её чувств, Оливия, моя идеальная Оливия с длинными ресницами, доброй улыбкой и самыми высокими оценками в школе. Моя сестрёнка, умеющая читать заумные книги, садиться на шпагат и кататься на коньках. Оливия, которая ненавидит врать, ненавидит мешать и злиться, Оливия, слишком мягкая и ранимая для этого мира, которая бесконечное количество раз отказывалась от себя, чтобы оставаться с друзьями. — Всё не так! — она сжала мою руку сильнее. — Я соврала, я соврала тогда Сорами! Дело не в тебе, вовсе не в тебе, не в Сэме, или ком-то другом. Если я бы призналась тебе, что сама решила умереть, я бы сказала это и себе! Я бы не простила себя, Ми, не простила. А сейчас уже слишком поздно. У меня нет времени мириться с тем, что я не справилась. У меня никогда не было на это времени. Не было, чтобы перестать, хоть на секунду перестать себя ненавидеть, — я просто обняла её, не в силах что-то сказать, прижала к себе обоими руками. — Я хотела быть твоей поддержкой и опорой, но ушла, ушла, сделав вам всем так больно! Мне так стыдно. — Ливи, — я ласково погладила её по голове. — Что случилось, то случилось. Все мы совершаем ошибки. Я не виню тебя в этом — я говорила с Этим монстром. Его голос давит наковальней, поверь. Когда он рассказывал, как убьёт каждого, я же поверила. Я видела, как он убил Раяна. Знаешь, на миг мне тоже показалось, что умереть — единственный выход.       Мои глаза предательски наполнились слезами. Я не винила свою младшую сестру в том роковом решении, и это осознание пронзило моё сердце невидимой стрелой. Оно было такое светлое и тоскливое, что внутренности выворачивало наизнанку от всепоглощающих эмоций. — Да? — Да. Но потом пришла ты, и я подумала, что в этом мире осталось ещё дорогое моему сердцу. Я подумала, что не одна. И это будет уроком на всю жизнь. Никогда больше не верить в своё одиночество. Оливия мягко отстранилась, вытирая слёзы и смело повернулась к Богиням. — Правила есть правила, не так ли? Могу ли я остаться в Зазеркалье?       Слова её были пропитаны болью, но, вместе с тем, странным облегчением. Ей не было страшно умирать снова, она уже это пережила. Ей было страшно оставаться наедине со своей жуткой тайной. — Или, может, вы простите моей сестре небольшое опоздание? Всё же, не разбейся сфера, у неё было бы время всё рассказать. А то мы носимся как угорелые последний месяц, мы с Лив даже поговорить толком не успели. Раз Вы учитываете человеческий фактор, учитывайте его до конца. — Это правда, — твёрдо прозвучал голос Миюки, и в этот раз в нём не было тени насмешки. — Ев, мы можем?..       Мои глаза округлились. — Твоё слово — решающее. Правила созданы ради исключений из них, ведь нет ничего в этом мире прекраснее вещей вне рамок. Самоубийц не пускают к нам, потому что однажды уверенность людей в загробном мире отправила на покой тысячи искателей приключений. Но каждый случай — отдельная история. Однако не повредит ли это балансу? — Я думаю… — она загадочно посмотрела на свою ладонь. — Нет. Раз мы забираем сегодня второго, и он не пойдёт туда как человек, может, Оливия Савэйрин может занять его место? К тому же, эти ребята мне нравятся. У нас один враг.       Глаза окончательно вылезли из орбит. Забираем второго — это… Неужели Раян… — Серьёзно? — А почему бы и нет? Ты только что сняла проклятие с Зазеркалья, твоя подруга восстала из мёртвых и освободила толпу древних духов, и ты ещё что-то спрашиваешь?       Оливия снова расплакалась, виновато вытирая слёзы рукавом рубашки. Я с восторгом оглядела зеленоволосую богиню — отныне она моя любимица. Я никогда не была религиозной, не молилась, не приносила подношения. Но, кажется, Миюки оказалась моим исключением. — Ох, узнаю этот взгляд, полный обожания, как я по нему скучала, — тёплая рука нежно опустилась на мою макушку, и я заметила, что мы с богиней Баланса почти одного роста. — Если будешь приносить подношения, знай. Я больше всего на свете люблю чипсы с крабом!       Кажется, всё удивление в моём организме иссякло, так что оставалось лишь немного рассеянно кивнуть. — И, — Оливия оглянулась назад, к зеркалу. — Да! Сил нашла заклинание! Мира, ты должна лишь выполнять всё, что я скажу! — Ох, всего-то? — рассмеялась я. — Валяй. Я тебе верю. А почему только я? — Я могу выйти отсюда в любое время. Но не собиралась уходить без тебя. И, честно, заходить тоже, извини.       Я виновато улыбнулась.       Под чётким руководством Оливии я медленно подошла к обратной стороне зеркала и положила на пульсирующее магией стекло ладонь. Опустив её чуть ниже, а затем левее, я ощутила, будто кто-то держит меня за руку. — Возьми мою силу тоже, — вдруг сказала сестра, протянув мне правую ладонь, и я обхватила её, как спасательный круг, а посох оказался зажат между наших ладоней. — Отлично. Теперь представь, что ты выныриваешь из океана. Закрой глаза. Океан холодный и глубокий, а впереди, там, за чертой, свет, море света. Тебе надо лишь преодолеть последний метр. Давай! А теперь — направь всю магию в себе, всю мою магию в руку.       Я зажмурилась ещё сильнее, и меня рывком вытащили наружу, как утопающего, что медленно шёл ко дну всё время до этой секунды. Пальцы Оливии медленно разжали мою ладонь. И вот, я — на нужной стороне, держу Сильвию за руку. За её спиной продолжает идти сражение, и всё ещё его перекрикивает звонкая трель дрозда. Все вокруг меня изранены ссадинами и синяками, и лежит в позе эмбриона остывающее тело Раяна с наспех заправленной за ухо, будто бы ставшее острее, славэрией. А моей сестры рядом не было. — С возвращением, Мирель, — я растерянно кивнула.       Осознание не накрывало волной. Оно окутало мягким махровым полотенцем, но всё равно отчего-то заставило плакать, бесшумно и как-то слишком уж картинно. И в те минуты я почувствовала себя статуей в проклятой церкви. Куском мрамора, рыдающим кровавыми слезами. «Мой ангел», — послышалось со стороны зеркала, и всё внутри сжалось до точки. Никогда бы не подумала, что я, колючая, как отцветающий шиповник, могу иметь в чьём-то сердце столь нежное прозвище, — «мне надо кое-что обсудить. Моя сила сейчас у тебя, так что — действуй».       Сквозь слёзы, как молитву, как спасение, я шёпотом прочитала заклинание, лишь успев заметить вокруг себя купол из воды, и почувствовать укол чистейшей любви. Мэтт, я расскажу тебе о своих чувствах, обещаю. Я больше никогда-никогда не буду молчать. Посох — у сердца, и под самым его самоцветом — мои скрещенные руки. Части артефакта тянутся друг к другу, как намагниченные, а заклинание течёт, горячим надрывающимся шёпотом. Третье заклинание из всех длинных почти бессвязных текстов, которое я выучила наизусть. Несколько строчек с обратной стороны портрета Сорами, места, где всё началось. Руки заболели, и я услышала слабый треск. То на моём усилителе появилась незаметная чёрная полоса — маленький скол. Но, кажется, так и должно быть. Магия, щедро подаренная Сорами, возвращалась к хозяйке.       Она появилась передо мной лёгким огненным вихрем, и языки пламени медленно испепелили траву под её ногами, как только те коснулись земли. Я больше ничего не могла произнести, лишь смотрела, смотрела в её светящиеся голубые глаза. — Привет, Мирель, — мягко сказала Сорами, а затем приобняла меня за плечи. — Ты молодец. То, что ты сделала — для всего мира, это неоценимо.       Я не знаю, зачем. Но я коснулась пульсирующей на шее, у сонной артерии, печати. Резной группе окружностей, заковывающих магию где-то в другом мире несколько сотен лет. Я надеялась, что её освободит Раян, что он взглянет мне в глаза и, улыбнувшись, наконец-то поможет миру оправиться от оков, вырваться из своих железных цепей беспомощности. Но это — снова на мне, большая ответственность, которую я больше не стану держать у сердца. Я не знала, что делать: просто повторила пальцем узор и тихо, почти беззвучно, прошептала: — Лети.       И всё испарилось, а мир вдруг стал ярче, насыщеннее, почти что засверкал, будто до этого был снят на некачественную камеру. Все застыли, будто бы магия, резко наполнившая некогда пустую чашу нашего мира, сбила с толку не только моих друзей, наконец обративших внимание на эту глупую, неловкую сцену у зеркала, но и Ареса. Демон наконец-то обратил на нас внимание. Он медленно отозвал чёрное облако, схватил его, подобно мечу, а затем обернулся. И в его взгляде я вдруг прочитала нечто, что однажды проскользнуло в глазах Лорда, когда тот, впервые за долгое время, увидел мою маму. — Ты всё же решилась? — усмехнулся демон, сжав руки в кулаки. — Я всегда была готова. Просто тогда ты не дал этого сделать. Но сейчас… Ты истощён, ведь твоя сила слишком велика для человеческого сердца. Не пытайся атаковать. — Я всё ещё не могу тебя ранить. Только почему-то не из-за Лэйна. Не знаю. — Арес, — Сорами взглянула на него из-под длинных ресниц. — Любил ли ты когда-нибудь Игнию?       Она сделала несколько шагов. Король демонов не двигался, не атаковал, но и не приближался. И я вдруг подумала. Он человек. Конечно же, он человек, и вся его человеческая ненависть — конечна. И всё её окончание, острое лезвие бритвы, поместилось в этой невероятной девушке с длинными синими волосами. — Любил, — он внимательно и исподлобья посмотрел на девушку и вытянул вперёд руки. — Ты исчезнешь? — Да. Вместе с тобой, хорошо? — И ты оставишь его ради меня? — Сорами молча взяла демона за запястья и поглядела в его ярко-фиолетовые глаза. — Не совсем. Но я готова уйти с тобой ради него. Ради этих детей. — Даже, несмотря на то, что любишь его? — Потому что люблю его. — Спасибо.       Руки Сорами загорелись и, вместе с ней, загорелись крылья Короля демонов, его почерневшие губы и ярко-белые ладони. Послышался треск, с которым разрушается камень, когда приходит его время обращаться галькой. Это вдребезги разбились все усилители, что были на наших руках, даже кольца вокруг запястий Раяна превратились в горстку разноцветного песка. Что-то чёрное отошло от Лэйна, и тот мягко опустился в траву с блаженной улыбкой ребёнка, которого под утро покинул кошмар. Теперь Сора держала за руки мужчину сильно выше, мужчину, у которого была лишь половина лица, а вместо другой — лишь бесконечная чернота. Секунда — и он вспыхнул, как спичка, а затем рассыпался ярко-фиолетовым пеплом, улыбнувшись нам.       Я хотела облегчённо вздохнуть, счастливо рассмеяться, но наша Сора, мудрая наставница, первая любовь Лэйна, лучшая подруга Лилики и просто очень храбрая девушка горела в огне, в своём же голубом пламени. Ноги мои подкосились, и я вновь упала на колени, тут же поднимаясь. — Такова моя последняя воля, — сказала она, прежде чем её ноги стали лишь ярко-синим облаком. — Ребята! Спасибо! И… Позаботьтесь о Лэйне. Лицо нашей дорогой наставницы исчезло, обратившись чистейшей магией, и струёй скатилось вниз, обнимая своим облаком гибкие травяные стебли. Элиот, всё это время, оказывается, стоящий рядом со мной, громко и пронзительно крикнул: — Нет! — и в этом глупом отрицании было слишком много отчаянного, почти звериного гнева. Мир вновь падал куда-то на дно, и все мы стремительно неслись вместе с ним, будто в кабинке падающего лифта. — Спокойно, — из зеркала почти вылетела богиня Баланса. Вид у неё был до жалкого потрёпанный. — Сейчас мамочка Мию вернет всё на свои места!       Богиня Ева шла следом, красноречиво приложив руку к лицу, выражая этим бесконечный стыд за сестру. Оливия, моя дорогая Оливия, шагала чуть поодаль и тихо, беззвучно смеялась. Меня хватило лишь на неумелый рывок в сторону сестры и падение на траву, рядом со сладко посапывающим Лэйном.       Это был он. Мужчина из воспоминаний Соры, его широкая улыбка, белоснежные, слегка растрёпанные волосы — один из нескольких признаков избытка магии. Обычные человеческие уши, нежно-розовые губы и почти незаметный шрам под глазом. Всё это в нём было прежним, до ужаса прежним, будто не было в его теле никакого короля демонов, и не убивал его руками страшный монстр детей и взрослых. Лишь порванная тёмная одежда и исцарапанные костяшки. Мужчина повернулся на бок, и я заметила два кровавых пятна на спине, там, где были крылья.       Миюки подошла к облаку, которое секунды назад было Сорами, и оно обернулось зелёным пламенем. Я услышала удивлённый вскрик со стороны: Сэм не удержал в себе всех переполняющих его эмоций, и я его прекрасно понимала. Огонь, о котором ходили легенды — бесконечная зелень обжигающих языков пламени, бушующая стихия. Пламя, которому посвящено несколько тысяч кровавых легенд. Огонь-убийца, кровожадное порождение самых глубин Подземного мира, на глазах у группы измотанных и изумлённых подростков… Воскрешал.       Сорами восстала из фиолетового пепла, как будто мир восстановил повреждённую мозаику, склеил разбитую вазу, что слишком опасно стояла на краю. Это была она. Девушка, что однажды потушила пожар в своём родном селе, та, что однажды пожертвовала собой в борьбе с отцом Миюки, теперь лишь благодаря ней стояла перед нами — с обычным цветом кожи, васильковыми глазами и рыжеющими у корней волосами. — Последняя воля, — Миюки улыбнулась ей. — Впечатляюще. Но тебе повезло, ведь твоя магия — почти моя. Какая я молодец! Дала столь ценный дар нужному человеку, как мощны мои лапищи. — Вы — Миюки, Богиня баланса? — осторожно спросила Сорами, и все мы, без единого исключения, запоздало поклонились. Ева кротко кивнула нашему приветствию, а Миюки звонко рассмеялась. — Значит, всё же вспомнили. Прощай, спокойная жизнь! — Давно пора, — наконец подала голос Ева, а затем обратилась к нам. — Мои дети, поднимите головы. Сорами Лоноэ и Лэйн Керри освобождены от своих проклятий, также она, в награду за одоление Ареса, злостного изменника, воскрешена, в качестве исключения. Также каждому из участников будет пожалован один из даров Богинь, который вы сможете использовать лишь единожды, когда поймёте, чего желаете. Я благодарю за содействие. Богам не позволено убивать людей, а он, даже после всего, что сотворил, был человеком. То, что вы сделали, навсегда изменило мир. Нам остаётся только верить, что все эти изменения — к лучшему. — Если есть вопросы, можете задавать! — подала голос Миюки, и мне показалось забавным их с Богиней различие. — То желание, — вдруг сказал Мэтт. — Можно ли воскресить человека? — Увы, нет, — Миюки глубоко вздохнула. — Только я могу решать, где и кого воскресить, чьё сердце запустить заново. Ты хочешь вернуть Ливи? Или, может, этого прекрасного юношу? — Я не знаю, кого именно, — парень отвёл взгляд. — Но разве честно, что мы получили дары, а они — нет? — Я думаю, что уже его получила, — подала голос сестрёнка. Богиня лишь кивнула. — А у Раяна Лоноэ, поверьте, будет время, — Богиня подошла к мёртвому приятелю и осторожно склонилась над ним, и длинные русые волосы мягко легли на уставшую от битв и крови землю. — Ну, привет, Кандидат, — Миюки наклонилась с другой стороны.       Я выдохнула. Значит, та робкая догадка вовсе не была глупостью. Раян, наш прекрасный Раян, который пережил слишком много лишений для такого маленького и благородного человека, который мечтал исправить свои ошибки и загладить вину, действительно являлся Кандидатом в боги смерти. Может быть, именно он всё это время был главным героем нашей истории?       Богини взялись за руки над его телом, и парень открыл глаза, слегка приподнимаясь на руках. — Я… Жив? — под наш синхронный вздох произнёс он. — Не-а, — весело сказала Миюки. — Я мёртв? — неуверенность легко скользнула в голосе. — И это тоже нет. — Я… кто? — Новый Бог смерти, — кажется, эта фраза отправила друга в нокаут. — Добро пожаловать! — Я, пожалуй, ещё полежу, — сообщил парень, но его рывком подняли с земли. — Полежишь, когда ознакомишься со своими обязанностями! Я, кстати, Миюки, а это Ева, но ты можешь нам не кланяться, всё же мы отныне твои коллеги. — И, — выдохнул Раян. На секунду наши взгляды встретились, но тот тут же отвёл глаза и слегка покраснел. — У меня нет выбора, так? — Нет! — прозвучал радостный ответ. — Класс, — парень почти рассмеялся. — А отцу моему что скажем? — Ох, давно я в видениях не являлась, — виновато улыбнулась Богиня. — Но если это буду я, он поверит, так?       Раян растерянно кивнул.       Потом было прощание. Сначала — с Раяном. Парень очень эмоционально, но почти без каких-либо слов обнял каждого из нас, даже меня. Возможно, меня он обнял даже слишком сильно, сильнее, чем в комнате испытаний. А затем — смущённо отошёл в сторону, кивая Оливии. — Я буду многословнее, ладно? — улыбнулась сестренка. К тому моменту мы стояли в своеобразном кругу, так что Ливи просто подходила к каждому и обнимала. — Сорами, спасибо за заботу и покровительство, без вас бы ничего не получилось. — Ты очень сильная девочка, Ливи, спасибо за помощь. — Элиот, я верю, ты найдёшь новый смысл жизни. Мир, где мы теперь — не самое плохое место, поверь мне! — Я тоже надеюсь, Лив. — Сильвия, я очень рада нашей дружбе, хотя у неё и было такое глупое начало. Даже забавно, столько лет общались, а подружились только после моей смерти. — Это не забавно, это до ужаса тоскливо, — вздохнула Соил. — Я буду помнить о тебе каждую секунду. — Джеймс, я всегда знала, что ты лучше, чем о тебе говорят. Знаешь, ты куда больше похож на свою маму. — Спасибо, — он мягко погладил Оливию по волосам. — Я тоже во многом ошибался на твой счёт. — Шарли, я бы попробовала твои пирожные ещё несколько раз. Ты не монстр, ты — чудо.       Девушка молча обняла её ещё сильнее, будто бы не желая отпускать. — Сэн, я считала тебя своей лучшей подругой, хотя мы так редко общались, у тебя точно получится стать хорошим психологом! — Ты тоже была моей лучшей подругой! Ради тебя, дорогая, я буду стараться изо всех сил. — Мэтт, я горжусь тобой, ты так вырос. Пожалуйста, не бросай себя, свои чувства, свои любимые дела. И… позаботься о Ми. — Обязательно, солнце, обязательно. — Сэм… Спасибо за всё. За то, что был рядом, когда, казалось, не было никого, спасибо за бесконечную любовь и принятие, за все те ночи под звук гитары, за хранение моих секретов. Мне так жаль, что я не могу ничего для тебя сделать, поэтому… Просто пообещай, что не останешься со мной, ладно? Ты заслуживаешь идти дальше. — Я, — Аями не выдержал и расплакался, чем будто бы дал разрешение всем нам, и мои глаза снова наполнились слезами. — Я очень-очень постараюсь, Ливи.       Тем временем подошла моя очередь. Со мной сестра прощалась последней. Оливия взяла меня за руки и тепло, как тогда, до всего накрывшего нас ужаса, улыбнулась. — Сестрёнка. Я хотела сделать с тобой сотни дел, посмотреть все твои выступления, поступить в один университет. Мне хотелось быть твоей опорой и поддержкой, твоей единственной любовью. Но жизнь повернула иначе, и я всё ещё зла на себя за это. Но… Ты не зла. Ты никогда на меня не злилась и не обижалась, ты оберегала меня, как своё самое дорогое сокровище. Ты вытаскивала меня с того света столько раз, что я не могу их сосчитать. Я хочу, чтобы дальше ты шла без страха и злости на себя. А ещё, чтобы ты знала — ты незаменима. У нас одно лицо на двоих, но душа, душа разная, и это самое главное. — Да, — я крепко обняла сестру, пытаясь не задохнуться от подкрадывающейся к горлу истерики. — Прости за всё. И спасибо. Я очень-очень тебя люблю. — Я тебя тоже люблю, — и, совсем у моего уха она продолжила. — Я буду ждать тебя там. Переродимся вместе, хорошо?       Я растерянно кивнула. Мне не хотелось разжимать рук, не хотелось отходить. Напротив, мне было необходимо стиснуть сестрёнку в объятиях, закрыть её от всего ужасного мира, спрятать, как самое ценное сокровище на всей Анеке. Но я была слишком слаба и измучена, чтобы сделать что-то ещё. Поэтому, вместо этого, я наконец-то освободила Оливию. Как воздушный шарик, который рвётся в небо, к облакам, но своим тонким хвостом цепляется за пальцы держащего его ребёнка.       Прощай, моя дорогая сестрёнка. Я вдруг поняла, что никогда-никогда больше тебя не потеряю. Ты будешь не здесь, ты будешь отвратительно далеко, и с этим будто бы ничего не сделаешь. Мне будет бесконечно больно возвращаться в пустой дом, где больше нет тебя. Мне будет страшно вывозить твои вещи из широкой комнатки Академии, заменять их своими. И, я знаю, я ещё долго не смогу смотреть старые семейные фото, а может, даже не смогу глядеть в зеркала. Смотреть на себя, а видеть — тебя, что может быть хуже? Но я справлюсь. Когда ты умерла впервые, мне казалось, что пережить это невозможно, что я готова пасть в объятия Нижнего мира, если встречу там тебя. Теперь этого чувства нет. Теперь я больше всего на свете хочу жить, как бы это ни было больно. А желание жить — первый шаг к исцелению. — До встречи, — прошептала я, выпуская сестру из объятий и касаясь её щеки своими губами. — Пока, сестрёнка! Увидимся за чертой и, надеюсь, ещё не скоро!       Она ушла. Они испарились, оставив после себя лишь лёгкий дождь из искр, что росой спадали на холодные травяные стебли. Я вновь упала на колени и разрыдалась, а кто-то очень тёплый обнял меня сзади и уткнулся в плечо, отчего оно мгновенно промокло. Элиот, задумчиво стоявший поодаль, что-то тихо сказал Сорами и, после её кивка, объял стены сада вспышкой зеленоватой магии. Теперь в окнах, больше напоминающих стеклянные иллюминаторы оранжереи, виднелось небо.       Восход полз медленно, сквозь листья деревьев, изгибы кустов отцветающей бузины, и тени от острых солнечных лучей рисовали на изрезанной одуванчиками и кровью траве тёмные пики. Лэйн улыбался во сне, на лице мужчины водили хоровод робкие солнечные зайчики. Чёрный дрозд наконец-то замолчал, и на несколько секунд наступила тишина, быстро утонувшая в чужих всхлипах и новых птичьих трелях. Ночь прошла, и утро развеяло последние сумерки, а небеса были чистыми-чистыми, лишь подёрнутые лёгкой рябью розовых перистых облаков.       Для сотни людей это было обычное, пусть и до боли прекрасное, летнее утро. Но не для нас, наконец-то очнувшихся от кошмара. В это проклятое утро всё закончилось. Мы — победили.