Жертвы обстоятельств

Подхватит ветер одинокую слезу И унесёт с собой, Твоей душой играя       Сэм достаёт из ярко-синей пучины моря медузу. Тело медузы трясущиеся, желеобразное. Студенисто-прозрачное, оно отражает солнце. Кайма вокруг купола медузы голубая, а значит, она не жалит, — по старой привычке, созданной Другим им, думает Элиот. Медуза летит в Раяна, задумчиво оглядывающего чёткую линию горизонта. Раян визжит на какой-то совершенно чужой высоте, хотя голос у него низкий, не бас, но мягкий баритон. Сэм смеётся. На нём плавки с волчьей мордой, а на Мэтте такие же шлепки. Два дурака.       Два. Двое. Вместе. У Сэма есть Мэтт, а у Мэтта есть Сэм. Ещё у них обоих есть Мирель, хотя Сэм, кажется, об этом ещё не догадывается. Оливии у них почти нет, но они хватаются за неё слишком сильно. Они любят мёртвую сильнее, чем когда-либо любили вполне живого Элиота.       Один. Он большую часть жизни был один, и иногда ему казалось, что нет разницы, жив он или мёртв. Пока на его голове нет короны, его слова — пустой звук. Шум волн ранним Айсавэрским утром. Море в маленькой ракушке.       На Элиоте плавки Джеймса, они слегка велики на бёдрах, приходится постоянно подтягивать. Джеймс говорит, что дома даст Элиоту парочку старых, они будут впору. Джеймс не сомневается, что Элиот поедет с ними. Никто не сомневается. Элиот опускается на песчаный пляж. Голая кожа касается ракушек. Покалывание.       Вздох.       Воспоминания — волны. Накатывают, одно за другим, омывая песок сознания.       Сестра не разрешает подходить к морю. Сестре велено следить за наследником. Мужчиной. Тем самым, что однажды наденет корону на свои зелёные волосы с фиолетовой прядью. Тем, кто, родившись, первым своим плачем, первыми крыльями за спиной и первым превращением в волка уничтожил её будущее. Понятия в его королевстве таковы: престол наследуется сыном. Если сына нет, или сын не может превратиться во второе или третье обличье, или он серьёзно болен, то трон занимает дочь. Они считают, женщина слабее мужчины. Но больной мужчина хуже здоровой женщины. Элиот так не считает. Элиоту кажется, что всё это бред, и нет разницы, между мужчиной и женщиной. Но Элиоту шесть, и его не пускают к морю. Сестра ненавидит Элиота, но любит его нежно и мягко. Когда она не думает о своём уничтоженном будущем, она называет его волчонком. Сестра читает волчонку сказки — о рыцарях и вампирах, о принцессах и драконах, о великих магах и о злобных духах. Но больше всего Элиот любит сказки о морях. О ветре в парусах, о волнах, облизывающих косой нос корабля. Об остром мече в ножнах бесстрашного капитана. О манящих сиренах, связанные ноги которых ещё давно обернулись блестящим рыбьим хвостом. Элиоту кажется, что все они — пираты, матросы и русалки — свободны. Что бескрайний океан, с его черно-голубой пучиной дарит им свободу. Им не надо читать занудные трактаты о ведении войн и торговле. Им не надо заниматься с утра до вечера, соблюдать нормы приличия, целовать руки расфуфыренным дамам с лисьими ушами. У них нет ничего, но по этой причине есть всё. Элиот мечтает сбросить с себя царскую мантию, скинуть корону наследника в морскую пучину, оставить лишь острый фамильный меч и отправиться навстречу ветру, далеко за горизонт, окружить себя солёными волнами. Но Элиоту шесть. Его не пускают к морю. Может быть, знают, что оттуда он не вернётся.       Волны льнут к берегу, вынося мёртвых медуз. Их тела ложатся ровным слоем по песчаной линии пляжа. Оливия осторожно подбирает мелкие ракушки и встраивает их в песчаный замок. Сэн стреляет в кого-то из водяного пистолета. За её длинную темно-русую косу зацепилась рваная нитка водорослей и болтается зелёной прядью. Элиот смотрит сквозь неё, сквозь плывущего к буйкам Раяна, сквозь загорающего Джеймса и сквозь высокий песчаный замок. Там, если плыть на северо-восток, если обогнуть перешеек и войти в тихую морскую гавань, там — страна Викоренна. А в ней — лесистая деревушка Пьюра. И там, в земле, спит его Лилика. Единственная. С нежным взглядом серо-зелёных глаз, небрежным пучком, в розовой свободной блузке. Её уже нет, она умерла несколько столетий назад. И всё же, там, в Викоренне — его сердце.       Воздух в портовом городке пахнет солью, рыбой и потом. Воздух шумит тысячами голосов, пёстрой кашей всевозможных языков и диалектов. Тут торгуют, кричат, подгоняют, тут жены матросов провожают корабли, вытягивая вверх руку с оттопыренным мизинцем — на удачу. Тут скрещивают пальцы в молитве Богу — тогда ещё не все верили, что у Бога женское лицо, особенно, за границей. Элиот, ступая по деревянной палубе, подходит к капитану. — Вот, килограмм серебра и килограмм золота, как и обещал, — протягивает два мешка капитану торгового судна с длинным и сложным названием. — Спасибо, сынок, — капитан улыбается златозубым ртом, легко хватая мешки, будто бы таскал их всю жизнь. — Ты хорошо поработал, не хочешь остаться с нами?       У капитана загорелые и сильные руки, седеющая борода и добрые глаза. Сердце Элиота сладко сжимается. Никто никогда не звал его «сынок». И так странно сейчас понимать, что этот мужчина, которого парень знал меньше года, роднее и ближе, чем отец, воспитывающий его шестнадцать лет. Хочется согласиться. Хочется сказать, что он теперь готов с кораблём и в огонь, и в воду, но губы сомкнуты. Улыбка. Предать свою мечту ради близости? Нет. Слишком высока цена. Он хочет увидеть Викоренну. — Спасибо, но я хочу побывать здесь, — улыбка. — Надеюсь, ещё встретимся. Поклон. Вздох. Как хорошо кланяться, припадать к земле. Быть на равных. Как свободно дышится в свободной льняной рубашке и широких штанах, как ласково меч в ножнах касается ноги. Всё вышло слишком удачно, чтобы быть правдой.       Подкупить слуг, надеть обноски и отправиться с торговым кораблём к чужому небу? Драить палубу, вязать узлы и опускать сети. Стоять у штурвала, глотая пьянящий морской воздух. Думать — а не слишком ли страшно? Когда его хватятся? Уже хватились? Думают, что украли, что потребуют выкуп, или знают, понимают, что он ушёл, сбежал сам, заботливо обернув сестру в свою королевскую мантию. Действительно, пусть она правит. Детские мечты должны сбываться.       Сильвия сидит на покрывале, на плечах — мокрое полотенце, ноги купаются в песке. В руках — роман, надпись на Викореннском, но слишком витиеватая и потëртая. Элиот щурится, пытаясь прочитать, но не выходит. Волосы Сильвии отливают на солнце красными рубинами, веснушки брызгами разлетаются по телу — вдоль вздернутого носа, на щеках, ключицах, даже на животе. Вся она пятнистая, как перепелиное яйцо. Лилика была бы в восторге. Всё, как она любит. Но это и есть Лилика, точнее то, что осталось от неё после смерти. Голая щербатая душа, без одного осколка-желания, без воспоминаний. Без чувств к нему. Без этого взгляда, что пронизывал до мурашек, что влюбил в себя маленького шестнадцатилетнего Его сотни лет назад. Без всего.       Их первая встреча — в торговом городе. Уличная потасовка, сломанный грубыми мужскими руками меч. Красная полоса крови на желтоватой выцветшей на солнце рубахе. Элиот впервые видит свою кровь, так много своей крови, алой, как красное вино, строящееся из графина в бокалы знатных господ. По телу ползут синяки. Царапины — везде царапины. Грубый голос сзади. Крик. Звон меча, не его, чужого. Кровь — тоже чужая. И строгий взгляд серо-зелёных глаз. Мол, что это ты меня от работы отвлекаешь? Свою храбрую возлюбленную Элиот так и запомнит — лёгкая, летящая рубашка, штаны до пояса, шлейф сзади. Тогда женщины только-только начали носить штаны, хотя других прав у них ещё не было. Штаны и меч в ножнах — всё, на что они были способны.       Лилика могла всё. Могла сразиться на мечах с шайкой головорезов. Могла утешить плачущего ребёнка. Могла перевести на Викореннский каракули древнего народа. Девушка, что без магии была волшебницей. Девушка, для которой он слишком молод.       А теперь молода она. Совсем ещё ребёнок. Сколько ей? Тринадцать. Почти четырнадцать. Переходит в восьмой класс. Это смешно. Никаких романтических чувств у Элиота к ней быть не может, слишком мала, от этого тоже почти тошнит. Пропасть между ними — триста лет. Пропасть между ними — целая жизнь. Печать смерти. Могила под деревом. Шёлковая лента в её пучке. На прощание. У Сильвии нет ленты, её волосы распущены и мокры. Взгляд сосредоточен. Браслет. Закрытый купальник с авокадо.       Замечает его растерянный взгляд. Оборачивается. — Что-то не так? — сердце замирает. Не от любви, нет. Он не будет делать глупости, влюбляясь в воплощение своей любви.       Это просто…ностальгия? — Всё в порядке, — волк, волчонок, улыбается. Краем губ. — Я просто думал о своём прошлом. — Понятно, — откладывает книгу. У Элиота нет желания выкладывать всё, открываться первой встречной. Но она здесь, прямо перед его глазами, встревоженная, добрая. Она почти Лилика. — Когда смотришь на горизонт, многое вспоминается…       Когда они впервые поцеловались, ему уже было семнадцать. Его смущал этот возраст и смущала их разница, хоть он был на головы две выше, и ему приходилось наклоняться к ней, между ними была существенная разница. Лилика была взрослой: с чужим ребёнком на руках, работой по дому, этими её книгами на иностранных, давно убитых языках. Но она любила. Любила его, несмотря ни на что. Любила нежно, страстно, шутливо.       Их чувство было как цунами, как летний дождь, как тайфун.       Всё было слишком быстро. Им никогда не хватало времени, но им хотелось всю вселенную. Приходилось торопиться. Лёгкие поцелуи в шею, в лоб, и она — в его руках, она стонет, цепляется за его спину. Её щеки пылают от смущения и жара тел. Они на кухне, у стены, и раскрытое окно дышит на них летним ветром, их голая кожа соприкасается. Везде, где вообще возможны касания. Они любят друг друга под звук начинающегося дождя, пока его пушистый волчий хвост обнимает её ногу.       Они смотрят на закат, на холме, солнце красит рыжим их лица. Венок из клевера на её коленях.       Он получает письмо с королевским штампом. Всё обрывается. Его нашли. Его вернут, посадят на трон, подарят, как трофей женщину, вырвут с корнем, как сорняк на огороде. Но в письме лишь несколько строчек. Война. Кровь. Приезжай. Спаси.       Море шумит в висках, где-то за гранью смеётся Оливия. Сильвия всё ещё сидит рядом, прижав ноги к животу, обняв колени. Она глядит на горизонт, сквозь него, сквозь извечные замки фата-морганы и кучевые облака. — Это чертовски несправедливо, мир так меняется, а небо неизменно. Растерянный кивок. На это нельзя отвечать. Ответ всё сломает.       Его руки в крови, его меч ал, солнце освещает красное от чужих тел поле. Он стоит на берегу, и ракушки впиваются в голую кожу его ног. Элиот здесь уже несколько месяцев, в вечной войне и тоске. Впереди — море. Штиль. Море — как зеркало. Сзади — сестра. Мы победили. Спасибо. Не за что. Только пустите обратно, пустите меня к ней! — Вероятно, тебе не просто так дарован новый шанс. Не пойми неправильно, я не верю в судьбу. Но я верю в себя. И в тебя. Наш мир — очень страшное и тяжёлое место, и если есть возможность начать с чистого листа, то почему бы и нет? — она захлопывает книгу и гладит Элиота по пальцам со всей своей детской нежностью.       Когда он вернулся, нашёл лишь могилу. Ему ничего не объяснили. Она ждала до последнего, — услышал он от зеленоглазого почти старика, в руках которого был маленький светловолосый ребёнок — мальчишка подруги Лили. Их мальчишка. Могила под деревом. Они там смотрели на закат. Незабудки и лютики. Ей нравились лютики.       А затем — Айсавэр, родная земля. Глаза-алмазы молодого Графа. Лорда. Как его там. Подвал. Украшение. И оглушающая тишина на долгие столетия. — Я знаю, что ты был несчастлив там. Но у тебя есть шанс стать счастливым здесь, не так ли?       Добрый ребёнок. Не чувственная сильная девушка с мечом наперевес, не будущая жена. Но — честная и нежная девочка. Рыжая, как апельсин. Магически одарённая. Заклинания на иностранном языке читает. Действительно, его второй шанс. Очки её ещё эти, небось, читала ночами? Может, получится подружиться? И с ней, и с Джеймсом, может, даже с Мирель? С Раяном? Эти дети — сколько в них ещё любви? Сколько ребёнок внутри Элиота сможет им дать? Сколько получит взамен? Он хочет знать. Он хочет быть с ними.       Он больше не хочет жить Там, где его уже нет. — Да, — Эля, Волчонок, «Радость моя» в прошлой жизни и пока что просто Элиот здесь широко улыбается. — Ты совершенно права. Кстати, что читаешь? И вновь и вновь, как сотни лет назад Ты улыбнешься, эту слабость проклиная