Жертвы обстоятельств

      Оливия страдала. Я чувствовала её страдания каждой клеткой своего тела, они передавались мне на непонятной, незримой частоте. Её страдания погружали меня в состояние нескончаемой злости и апатии, пробирали до костей, оставались на кончиках пальцев. В ушах звенело. Для других её изумрудные глаза горели негодованием — для меня были влажными от прозрачных слёз. Руки её светились ярко-синим и колдовали, одно за другим, смертоносные заклинания, и были они громким криком. Криком о помощи. Она действительно плакала, но никто этого не видел. Магия зеркал защищала своё чадо. Она породила её из себя, она была частью её. И сейчас она наделила её бесконечной силой, такой, что способна защитить Лив от страха и боли, но взамен убивающая в ней все остальные чувства. Но сейчас это лишь скорлупка, зеркальная клетка, в которой до сих пор заперта моя любимая сестрёнка.       Странная вещь жизнь — ещё неделю назад я бы ответила, что уничтожила бы зеркального клона, не задумываясь. Но сейчас я отказываюсь от этой идеи, услышав отголоски слов, будто бы доносящиеся из другого мира. «Клоны — не люди!» — написана ужасающая строчка в справочнике. «Она моя сестра! Она очень даже человек!» — кричу я автору, давно уже переродившемуся, а может, ушедшему в забытье. Какая разница? Она чувствует, чувствует, как я, как он, как все существа на планете. И я её безумно люблю. Сэм сделал шаг в сторону Лив. На его лице отражалось беспокойство, но отчего-то моя рука вздрогнула и сама по себе преградила парню путь. Зачем я это сделала? Не знаю. Все остальные, пытавшиеся как-то помочь мне или Оливии, одновременно замерли, осторожно посмотрев на меня. Все они стали дожидаться от меня какого-то решения, которое, казалось бы, повлияло на ситуацию. Затихли химеры, не сдвинулся с места Лорд Аэтиус. Он стоял, скрестив руки на груди и сведя брови к переносице, но молчал. Он был уверен, что вот-вот я упаду на колени и зарыдаю, как провинившаяся первоклашка, что я сдамся ему. Он не был человеком. Демон. Самый настоящий, злой и жестокий. Любовь их специфична, в ней нет ни капли альтруизма, она соткана из самолюбия и жестокости. Оливия нахмурилась. Она прекратила колдовать мелкие заклинания, задевающие только застывших, точно каменные статуи, химер. Никогда-никогда я не видела столько злости в глазах родной сестры. То, что она сейчас ощущала, было чем-то вроде бури, сметающей всё на своём пути. Такова была разрушительная сила этой недлинной фразы: «Ты не человек». Я знала, что сделает Лив ещё в тот миг, когда она сложила руки домиком. Я успела крикнуть: — Защищайтесь! Но они поняли меня. Сестрёнка не произнесла ни слова, лишь сделала непонятное движение губами, и огромная светящаяся волна смела всё на своём пути, кроме Лорда и барьера, созданного Джеймсом из самых крепких минералов. Элиот расставил руки в стороны, и магия пространства отправила волну куда-то далеко, в мёртвую зону океана, где её действие совсем скоро закончится. Лорд Аэтиус даже не сдвинулся с места. Для того, кто соткан из тёмной магии, не существует ничего невозможного. Тёмная сторона всегда должна быть немного сильнее светлой, чтобы последней было куда расти. Когда все пришли в себя, когда Джеймс убрал барьер, Аэтиус начал неожиданно быстро клонировать себя и нападать на ребят, уже ринувшихся мне на помощь. Я оказалась в ловушке. Сзади и сбоку — клоны Лорда, а спереди Оливия с новым заклинанием. И тогда я окончательно решилась на этот шаг. — Мира! — я вздрогнула. Мэтт впервые назвал меня не полным именем. — Он слишком силён, беги! — Быстрее, мы тебя защитим! — Пожалуйста… Клоны задерживали их, и я поняла ужасающую вещь. Аэтиус, что был настоящим, стоял за моей спиной, в нескольких шагах. Ему оставалось лишь сделать несколько шагов, чтобы уничтожить меня. Но он лишь стоял и улыбался, будто бы выжидая момент. — Загнанная в ловушку, растерянная копия Элодии. Как же я скучал по этому выражению лица! Очнись, девочка! Тебе пятнадцать лет, твои способности сейчас и пальца на моей ноге не стоят. Покорись мне, и я уничтожу твою жалкую подделку сестры, спасу твоих друзей! — Не нужны мне такие союзники. Смотри и завидуй, — процедила я сквозь зубы, поражаясь своей дерзости. Я уверенно шагнула к Оливии. — Ты же не пытаешься… — он тоже читал эту главу. — Да. Именно это я и сделаю. Мэтт, солнце, прикрой меня пожалуйста. — Как скажешь. Я тебе доверяю. Меня и Оливию окутала вода, мы остались одни в водяной клетке, что защищала нас от Лорда, но позволяла дышать и говорить. Поняв мои действия, сестрёнка запротестовала, крикнув: — Не подходи ко мне! «Спаси меня!» — слышала я. — Ненавижу тебя! «Люблю больше жизни», — твердили её глаза. Все поняли, что я собираюсь делать. Большинство из них видело заветную строчку в той книге заклинаний, все ужасались роковым словам. «Незаконченное заклинание такой мощности — гарантированная смерть мага» — эти строки отпечатались в моём мозгу, стали частью меня, но не испугали. Многие бы спросили: Зачем же идти на такие жертвы, если Оливия уже мертва. Она призрак. Она всё равно умрёт — значит ли это, нет ли разницы, убивать или оставлять в живых? Этим людям следовало ходить на факультатив по гостологии. Каждому человеку, кто хоть когда-нибудь брал в руки старый потрёпанный учебник по этому предмету известно золотое правило: убитый призрак не перерождается. Убивая человека, ты не касаешься его магического источника, его энергии, из которой соткано то, что мы зовём сознанием. Убивая призрака, ты разрушаешь только её, как всё, что осталось от человека. Этот феномен называют Окончательной смертью. Ей наказывали преступников, которых Богиня не пускала в Подземный мир. После этой смерти нет ничего — или есть, никто точно не знает. И, конечно же, я хотела спасти сестру. Спасти то, что переродится в автономное существо, не являющееся чьим-то отражением, живущее свою, полную счастья и любви, жизнь. И я спасу. Я сделала ещё два шага, а затем, пока Оливия не сделала ничего, обняла её крепко-крепко, но в то же время очень нежно и аккуратно, закрывая глаза и прикрывая глаза, прижимаясь всем телом. Лив попыталась выбраться из объятий, но я крепко зафиксировала её в своих руках, не давая надежды на побег. — Расскажи мне о своей катастрофе, — пропела я. Это заклинание надо петь, и хоть я никогда не видела нот, и никогда не пела в хоре, да что там в хоре, даже под гитару лишь один раз. Но я точно знала, как его петь. Мелодия сама нашла меня, с меня требовались лишь слова и максимальная внимательность. Нельзя прерываться, нельзя отпускать. Надо отдать себя дорогому человеку до конца. До последней капли. И я не остановлюсь. Даже если в меня попадёт хоть тысяча снарядов, хоть тысяча мечей проткнёт меня. Я не отступлю. Но всё было тихо. Наверное, Мэтту тяжело держать барьер, и лишь мысль о спасении сестры сдержала моё желание повернуться к нему, подбежать, помочь. Оливия обмякла в моих руках. Она прекратила вырываться, больше ничего не кричала и не колдовала, лишь ошеломлённо моргала. Я снова закрыла глаза и положила правую руку ей туда, где должно располагаться сердце. Место, где располагался усилитель, жутко покалывало, а руки, кажется, светились голубым. Но мне было плевать. Я не видела ничего. Для меня сейчас не существовало ничего, кроме сестры. - Я приду среди ночи, если так будет нужно, — пропела я. Оливия замерла. И вот, я начала видеть её воспоминания. Сначала очень тусклые, совершенно невзрачные, а потом всё более явные. Оливии пять. Это тот самый день, когда я ушла на танцы, забрав с собой коробку конфет, перед этим, разумеется, поделившись с сестрёнкой. Я хорошо помню этот вечер, будто бы он был вчера. Тогда я вернулась поздно, а родители, которые за меня непосредственно волновались, побежали меня искать, впервые за пять лет оставив Лив дома одну. Это была прекрасная майская ночь. На небе были видны яркие звёзды, остановили давно движение поезда. Автомобили Второго яруса двигались почти бесшумно, как рыбы, проплывающие в воде. В квадратное окно нашей с Лив комнаты светил остроконечный полумесяц. Сама Оливия сидела на подоконнике с энциклопедией и что-то там, подчёркивала, выписывала в тетрадь сложные предложения, которые буквально пестрили научными терминами, непонятными для меня. Периодически она отправляла в рот конфету, после чего блаженно закрывала глаза. Но ещё чаще всматривалась в тёмный проём окна, вглядывалась в темноту. Она ждала моего возвращения, искренне переживала и, наверное, немного боялась. Всё же родители всегда уделяли сестрёнке очень много внимания, и в отличие от меня, она не переносила одиночества. Она всегда говорила, что чтение успокаивает её, а научные термины вносят в жизнь какую-то ясность. Уже в пять лет она была гиперфиксирована на магиологии, магиохимии и простой химии. Вот и сейчас Лив привычно заглушала своё волнение текстом, для неё родным и знакомым. Неожиданно в доме погас свет. Я вздрогнула от удивления и чуть не разжала руки. Да, в тот год в нашем молодом коттеджном посёлке часто отключали электричество ввиду каких-то работ, но сестрёнка тогда никому не рассказала об этом. А сейчас она лишь испуганно огляделась, вздрогнула и достала из-под своей подушки маленький фонарик, светивший бирюзовым светом — такие тогда были в моде. Его купили мне, Мэтту и ей в маленьком магазинчике у душевного старичка. У меня был голубой, у Мэтта синий, а у Лив — бирюзовый. За этот калейдоскоп холодных оттенков нас тогда назвали «русалочками». Но я никогда бы не подумала, что этот слабенький фонарик моя сестра прятала под подушкой. И всё же он был там. Красиво и аккуратно завёрнутый в хлопок, чистый, и по-прежнему красочно освещающий всё холодным мягким светом. Оливия забралась обратно на подоконник и посветила фонариком вперёд, при этом смешно прижав колени к груди. Ей было страшно. Она впервые оставалась совсем одна в полной темноте. Но она никому об этом не сказала. Неожиданно, на улице раздался шум. Будто бы огромный зверь копошился в траве, будто бы кто-то непропорционально большой, по сравнению с которым наш коттедж — маленький и хрупкий, стучался в окна, пытаясь нас уничтожить. Оливия слабо пискнула. Она посмотрела в окно и, никого там не обнаружив, пошла с фонариком на первый этаж, видимо проверить, закрыт ли замок. В этот момент раздался другой звук, пробирающий до костей. Будто бы кто-то когтями скрёб по двери. Всё ещё освещая себе путь фонариком, сестрёнка прокралась на кухню и потащила в коридор стул, дрожащими руками придвинула его к двери и поглядела в глазок. То, что она там увидела, чуть не заставило меня закричать. Это была неизвестная науке тварь. На месте головы у неё был олений череп, она была где-то два метра ростом и стояла согнувшись. Её длинные передние лапы касались земли, и рукой, так похожей на человеческую, она скребла по двери. Тело у твари было белое, тощее, похожее на то, которое бывает у голодающих жителей южного Тавореха. Оливия готова была было закричать, но вместо этого бесшумно сползла со стула и, прислушиваясь к своему сердцебиению, села на пол. Просидела она так пять минут, пока звук не прекратился. Пересилив себя, Лив снова посмотрела в глазок и увидела, что тварь медленным шагом идёт в сторону леса. Когда она скрылась за деревьями, Лив дала себе волю и, уткнувшись носом в колени, громко-громко зарыдала. Скоро включили свет, а она всё плакала, иногда смотря в окно. Трясущимися от страха руками вернула стул на кухню и уселась на деревянные ступени, ведущие на второй этаж, где продолжила плакать. Потом вдруг остановилась и тихо-тихо сказала самой себе: — Мамочка и папочка и так очень боялись за Ми. Не стану им говорить. Тогда им будет очень-очень плохо. Кивнув самой себе, Оливия вытерла слёзы рукавом, улыбнулась и в полном спокойствии продолжила читать принесённую из комнаты энциклопедию. Но в тишине наступающей полночи было слышно, как стучит её сердце и видно, как трясутся её руки, когда она листает страницы. Этого я не узнала, когда пришла домой. Сестра встретила меня радостной улыбкой и шуточно погрозила пальчиком: «В следующий раз не пропадай так!». Весь вечер мы читали книги и ели конфеты, но она не сказала про случившееся ни слова. Никому. Я сжала плечи сестры сильнее. Подумать только. Она волновалась за меня и родителей, и обесценила свои проблемы. А я, глупая, думала, что у неё совсем нет проблем. Она всегда улыбалась, помогала другим. А из-за её талантов все вокруг, включая меня, были уверены, что она не страдает. Что у неё нет страхов и проблем. Как же я была слепа! Она тоже страдала. Но нельзя прерывать заклинание. Я поклялась, что узнаю всё, что помогу ей избавиться от горечи. И я помогу. Поэтому, я уверенным и совсем не напуганным голосом, будто бы говоря с этой пятилетней Оливией, пропела: — Не знаю, найду ли подходящие строки, — выдержала небольшую паузу, чувствуя слёзы, текущие по моим щекам. — Но обещаю, что буду внимательно слушать. Оливии восемь. Она умело завязывает шнурки на коньках и плавно едет по льду. Я стою рядом и о чём-то увлечённо рассказываю Мэтту, жестикулируя и периодически улыбаясь сестре. Я никогда не умела кататься на коньках, и на каток пошла чисто потрепаться. К тому же, весь мой класс был тут, все они радостно резали лёд коньками. Кто-то падал на каждом шагу, кто-то выделывал умелые пируэты, но лишь мы с Кайто стояли у заборчика, пили горячий шоколад и улыбались снежинкам, плавно падающим на наши волосы, цепляющимися за наши ресницы и тающими на носу. Зато сестрёнка каталась удивительно хорошо. Её даже хотели отдать в школу фигурного катания, но туда брали только с очень-очень маленького возраста, да и отнимала она всё время, которое Лив любила тратить на книги и прогулки в нашей небольшой компании. Но сейчас она увлечена катанием, как никто другой. Она чувствует лёд через острое лезвие коньков, она движется плавно и грациозно, как лебедь. Её никогда не учили кататься: она просто «встала и поехала», как о таких вещах говорят взрослые. Она брала все красивые движения руками из головы, будто бы катаясь в такт какой-то странной, чарующей музыке. — Ми, Мэтт! — машет она нам своей рукой в бирюзовой перчатке. — Я отъеду к той части катка, не теряйте! — Будь аккуратнее! — заботливо отвечает Мэтт, и я невольно вспоминаю, как была уверена, что она ему нравится. И Лив отъезжает от нас, вскоре мы превращаемся в маленькие точки, а сестрёнка катится к противоположному краю катка, делая сложные движения и улыбаясь ветру, который, даже несмотря на тёплые меховые наушники, свистит в её ушах. Лив ловит носом снежинки и слегка прислушивается к разговорам родителей, сбившихся в тёплую кучку. Они тоже замечают её, лёгкую, как пушинку и улыбчивую, как самое яркое солнышко. Но восхищение они выражают только в первую минуту, а затем одна женщина довольно громко говорит другой: — Оливия очень талантлива. Настолько, что моя дочь чувствует себя ничтожеством в её обществе. — Согласна, моя тоже! Беднягу просто разрывает от зависти! А ведь им по восемь лет, представляешь, что будет, когда они начнут интересоваться мальчиками! Я почувствовала приступ тошноты. — Да-да! — заверила худенькая и хрупкая девушка с очень громким, неприятно писклявым голосом. — Оливия вечно перетягивает на себя внимание, моя младшая сестра утверждает, что она эгоистка и плакса. — А ведь у неё есть сестра, которой ради этого же результата надо усердно работать. Бедная девочка, живёт всю свою жизнь в тени сестры! Наверное, она её просто ненавидит! В этот самый момент мне захотелось подойти к каждой из них и вытрясти из каждой душу, настучать по голове и пнуть в сугроб. Но прошлое оставалось в далёком, неизвестном мне прошлом. А тут, в настоящем не было этих пустоголовых мамаш, зато была Оливия. Сломлённая, расстроенная и закрывшаяся в себе Оливия. Я уже начала догадываться, в чём дело, но решила досмотреть воспоминание. Интуиция показывала, что иначе я пропущу самое важное. Оливия от переполняющего её шока и непонимания споткнулась и упала прямо на живот, больно ударившись правой рукой. Взгляд её устремился на кучку взрослых, будто бы ожидая разрешения на слёзы и крики боли. — Вот, смотрите, — продолжила вещать писклявая девушка. — Сейчас она расплачется и привлечет всеобщее внимание. Да ей даже не больно! Скорее всего, специально упала, чтобы её пожалели! — Надо же родителям так воспитать ребёнка! Ужас! — закивали другие мамочки и все, точно по свистку, уставились на Лив. Та сцепила зубы от острой боли, поднялась и медленно поехала в нашу сторону. Я помню, что случилось потом. Прошло два часа, прежде, чем она сказала, что она ударилась и у неё очень болит рука. Но не плакала. Ни проронила ни слезинки. Не привлекала внимания, говорила шёпотом. Просила никому не говорить. А потом ни разу не встретилась с одноклассниками в продолжение длительных двухнедельных каникул, пока носила гипс, который ей наложили в травмпункте. Это была трещина кости. Ей было больно, но она молча каталась ещё два часа потому, что не хотела, чтобы её считали плаксой. Не хотела, чтобы все завидовали, что её жалеют. Она не желала никому зла. С тех пор она вообще плакала крайне редко, обычно только при мне, Мэтте и позже при Сэме. Исключением был страх за других. По крайней мере, мне так говорили. Я крепко сжала сестру в объятиях и продолжила заклинание: — Расскажи мне обо всём, что тревожит, — почувствовала, что руки сестры слегка коснулись меня, а потом снова обмякли. — Для ищущих нет неизлечимых болезней… Оливии десять. Это воспоминание я знаю хорошо. Это бродячий волшебник, стражник, что лёгким движением руки заточил в зеркале голубя, а потом в этом же зеркале заточила себя я. Слёзы сестры, беспокоящейся за меня. Это всё ещё свежо в моей памяти, я всё это очень-очень хорошо помню. Но не знаю я, что было потом. Оливия сидит на моей койке и гладит спящую меня по руке, рыдая буквально в три ручья. Ей уже сказали, что всё хорошо, но она не может остановить слёзы, видно, слишком долго она держала негативные эмоции в себе, слишком часто улыбалась в лицо неудачам, игнорируя наплевательское отношение к ней. Но лишь заходит в палату мама, как Лив вытирает слёзы и уголками губ улыбается ей, кивает и встаёт, будто бы зная, что сейчас она скажет. Та молчит и садится на стул, приглашая сестрёнку сесть рядом. Та послушно кивает и устраивается на стуле напротив, скрещивая руки на груди, показывая всем своим крохотным телом полное участие в разговоре. Она слегка облокачивается на ручку стула и вопросительно смотрит на маму. — Ливи, солнышко, это касается того, что случилось с твоей сестрой, — она открывает знакомую мне книгу. — Она…маг. Её магия опасна и красива, она — стражник. Почему я говорю об этом тебе? Ты такая же. Твоя сила также велика, и ты можешь её развивать. Но всё зависит от тебя, и только от тебя. — Опасна… Я могу кому-то навредить? — Если не захочешь — не навредишь. Твои силы делают тебя особенной, — а мне она не так говорила! — С твоим спокойствием и количеством позитивных эмоций, ты будешь удивительным магом. — А Ми? Она будет учиться со мной? — Её силы стоит развивать с большим опасением, — задумчиво протянула мама. — Её объем энергии немного выше, но это делает её силы опаснее. С её характером… Думаю, ей надо будет больше времени, чтобы всё освоить. — Опять я буду в чужих глазах лучше неё, — протянула Лив, а потом лёгким движением руки отодвинула книгу. — Давай позже. Раз у неё больше энергии, значит это её талант, её сила. — А ты? — А я в порядке. Моя стихия — теория магии, и большего счастья мне не надо. Я вздрогнула. Ребёнок, которому всю жизнь говорили, что она слишком талантлива, отказался от учёбы, от её любимого дела… ради меня? Ради моего счастья? Ради того, чтобы я не чувствовала себя плохо. Она любит весь огромный мир, но больше всего всегда она любила…меня? Теперь я чувствую себя перед ней бесконечно виноватой. За то, что думала, что у неё всё хорошо. За то, что ненавидела моменты, когда её хвалили. За то, что ничего не купила на её пятнадцатилетие. За то, что не спасла от смерти. Прости меня, Оливия! Ты навсегда будешь моим самым дорогим человеком! Она отдавала всё ради любимых. — Возможно, со мной случалось нечто похожее, — я на минуту открыла один глаз. Вокруг шла борьба, а мы до сих пор были изолированы от всего ужаса, что творился за пределами огромной капли. — И, может быть, я хоть в чем-то смогу быть полезной. Оливии двенадцать. Они сидят с Сэмом за одной партой и о чём-то говорят. Это перемена, видно, перед уроком Викореннского, в классе по-домашнему шумно, окна раскрыты настежь, а за ними — яркая осень, по необыкновению тёплый октябрь. Это шестой класс, я узнаю его сразу: у Сэма ещё фиолетовые, почти лиловые волосы, но причёска немного отличается от той, что он имеет сейчас. Они говорят почти шёпотом, понимая друг друга с полуслова, с одного лишь взгляда. И, судя по их виду, говорят они о чём-то очень сокровенном. — Меня тоже пугает темнота, – тихо кивает Оливия. — Но это такой страшный секрет, что его даже Ми не знает. — Даже она? — Скажем так, — сестрёнка отводит взгляд в сторону. — Это связано с кое-чем из моего детства. Я когда-нибудь тебе расскажу. Когда пойму, что готова. Сэм настоящий друг Лив, и я чувствую, что рядом с ним она ощущает себя значимой. Именно себя. Со всем своим ворохом проблем, с характером. Она видит в Сэме человека, которому по-настоящему важно, что она чувствует, и она потихоньку отпускает те ситуации из прошлого, перестаёт обесценивать свои проблемы, свою боль. И я искренне радуюсь за неё, ловлю их общую волну и улыбаюсь, стараясь не прогнать это видение. Но чувствуется подвох. Что вот-вот что-то случиться. И что-то случается. Они с Сэмом обнимаются. Без задней мыслей, как просто друзья. Мэтт подшучивает над ними, и Аями как-бы в отместку обнимает и его, чуть ли не сдавливая Кайто грудную клетку. Оливия звонко смеется и обнимает их обоих. На такой счастливой ноте начинается урок. Ужасы начинают твориться после уроков. Лив отходит в туалет помыть руки: у неё к концу урока потекла ручка, и она спешит отмыть с пальцев синие разводы. В туалете её уже поджидают. Хулиганы и хулиганки каким-то образом умеют чувствовать, когда их жертва появится одна, и в этот самый момент подвергать её опасности. Вот и сейчас, стоило Оливии только вытереть руки полотенцем и обернуться к двери, как путь ей преградила Лулу – и тогда и сейчас девчонка, гордо носящая титул «главная стерва Миола». Никто толком не знает, как она попала в академию, но тогда ещё она пользовалась популярностью и имела много подружек. Сейчас ситуация переменилась. Многие её «приспешницы» не выдержали нагрузки и разошлись по разным школам. Но тогда, в шестом классе, она, наверное, наводила ужас на всю округу похлеще Раяна. — Ну привет, Королева школы, — при этом прозвище Оливия нервно дёрнула плечами. Она ненавидела его. — Думаешь, раз тебя единогласно выдвинули в титул «Прекраснейшей из всех», ты смеешь так себя вести? — Лулу, отстань, — вздохнула Лив. Создавалось ощущение, что она не впервые сталкивается с таким отношением. — Тебя что-то тревожит, раз ты опять ко мне пристаёшь? — Да я в ярости! Как ты смеешь так заигрывать с Сэмом?! — щёки девочки становились бардовыми. — Может, ты талантливее меня, но кроме талантов и этой глупой улыбки у тебя ничего нет! И Сэм, и его симпатичный друг бросят тебя в скором времени, когда им станут надоедать твои жалкие победы! Ты слишком неинтересная для них, только и делаешь, что зубришь. — Заигрывать… — девочка, да у тебя фантазия разыгралась! Оливия улыбнулась Лулу и быстро прошмыгнула мимо неё, после чего подбежала к мальчишкам и спряталась за ними. Девочки смотрели на неё со злобой, в то время как сестрёнка… улыбалась. Непринуждённо улыбалась и спешила за Сэмом. Лишь только взгляд её как-то изменился, потух. — Я никому не интересна, — беззвучно прошептала она и кивнула своим мыслям, мол, привыкла. — Ливи, прости, что ты сказала? — Я говорю, интересно, что сегодня на обед, — звонко сказала сестрёнка и улыбнулась ещё шире. Она всегда улыбалась. — Где-то есть огонь, который нас согреет, и милосердный свет всевидящих звезд. И где-то есть любовь, что однажды сумеет осушить до дна это озеро слез, — пропела я. Руки сестры обхватили меня, но она ещё не до конца очнулась. Внутри у неё шла борьба, борьба двух её сторон. Надо продолжать, осталось совсем чуть-чуть! Оливии тринадцать. Она разговаривает с Раяном, который только что задирал пятиклашек. Говорит она уверенно, но мягко, без злобы в голосе и по-прежнему улыбается. Раян не то, чтобы совсем её не слушает, скорее где-то витает в облаках. Это всё происходит в оживлённой комнате отдыха, потрескивает дровами где-то в углу комнаты камин, шумит фильтр аквариума, выдувая пузырики. Но очень чётко слышны слова Лив. Лив говорит о том, что важно думать о других. Лив говорит о том, что искренне не понимает, что плохое сделали Раяну люди. Лив предлагает свою помощь, если ему вдруг нужна. Она интересуется его жизнью. Лоноэ с каждым разом слушает всё внимательнее, кажется, его лицо сглаживается, уголки губ слегка поднимаются, но вдруг Лив осторожно, полушёпотом говорит: — Времена, когда люди просто так убивали друг друга позади, — улыбается она и убирает прядь за ухо. И тут Раян шватает её за шиворот и что-то кричит, и мне кажется, что в его глазах блеснули слёзы. Но, наверное, это было наваждением. В ворохе чувств и криков непонятно, что он имеет ввиду, но он со всей силы бьёт Лив по щеке, так, что остаётся красный след. Мэтт и Сэм быстро появляются в поле зрения. Мэтт бьёт Лоноэ в живот, тот удерживается на ногах и бьёт Кайто в ответ. Подоспевает Сэм, завязывается драка, которую приходится разнимать всем вокруг. Когда драчунов разнимают, Оливия бегает рядом, всё ещё с красным следом от ладони на щеке. Она подходит к Мэтту и Сэму и помогает им, мажет ссадины и синяки, проверяет, не сломал ли кто из них руку. Потом осторожно подходит и к Раяну, брошенному на произвол судьбы и тихо спрашивает у него, дрожащим от волнения голосом: — Т-ты как? Всё в порядке? — Твоё сострадание никогда не окупиться. Тебя всё равно все бросят. В современном мире каждый человек сам по себе, — шипит на неё Лоноэ. Сэм и Мэтт уводят Оливию. Лив до сих пор слышит слова Раяна где-то в своей глубине души, прости она его раз сто. Он всё равно их слышит и чувствует, её сердце стучит, а она просыпается ночью, прислушивается и чувствует. «Твоя доброта никому не нужна», — повторяет она себе каждый раз. Но всё равно заботиться о других. Она всегда думала об окружающих. — Нелегко искать объяснения и оправдания, с пулей в груди трудно быть непредвзятым, — пропела я, чувствуя себя удивительно виноватой. И строчки заклинания полностью повторяли мои эмоции. — Но разве чужая боль — не есть наказание, и разве нет кары страшней, чем быть виноватым? Оливии четырнадцать. Это воспоминание самое свежее, это наш с ней восьмой класс. Весна, конец марта. День, когда она приехала домой с грамотой — бумажкой о том, что допущена до важнейшей августовской олимпиады. Мама и папа радостно обнимают её и о чём-то говорят. В кухне горит приглушённый свет, на тарелке лежат бутерброды с арахисовым маслом. Трижды проклятый день. Именно в этот день я подумала о самой мерзкой, самой эгоистичной вещи из всех, о которых я только думала. Тогда ещё я была совсем неспособной девчонкой, наивно полагающей, что Лив легко жить. Что всё у неё в жизни радужно, а мне надо вечно расхлёбывать грязь. — Как же я горжусь тобой! — улыбается мама. — Теперь вы с Мирель в августе будете в одном месте! — Правда? — удивляется Лив и смеётся. — Я так рада! — Она выиграла межшкольные соревнования по актёрскому мастерству, и её приглашают на следующий этап. И он будет проходить там же, где твои сборы! Я вздрогнула. Так вот к чему были эти слова! Но откуда же мне было знать, что мама знала об этом заранее, и что они были так рады этому ещё потому, что их дочери будут вместе? Но сейчас не время злиться. Всем людям свойственно совершать ошибки, не так ли? Вот в комнату захожу я. И тут я слышу голос. Не мой голос. Этот голос в реальности был слышен только Оливии, и поэтому есть в её воспоминаниях. Это очень грубый, очень знакомый мне голос Короля демонов. Он сидит внутри Оливии, и пытается взять её разум под контроль. — Я чувствую энергию стражника! — кричит он. — Нет не чувствуешь, — мысленно отвечает ему Лив. — Ми, поздравляю! — Нет, чувствую. Твоя сестра — тоже стражница, так? — Ты не тронешь её! У тебя есть я! — Чтобы окончательно избавиться от оков, мне нужно двое. Она станет прекрасным вторым человеком. Ей я управлять не смогу, объём энергии не позволяет, но с помощью тебя... — Не желаю и слушать, — ответила сестрёнка Королю демонов. Ночь. В эту ночь я спала крепко, забыв о своей проблеме. В это время Оливия вела разговор с Королём демонов, овладевшим её разумом. Он приказывал ей убить меня и взять мою энергию, утверждал, что покажет, как. Говорил, что с такой силой Оливия станет его королевой, и они будут править миром. Демоны бережно относятся к планете, при демонах планета будет процветать, а люди вымрут и больше никто не будет никого разрушать. Всю ночь Лив боролась с голосом в голове, а на утро улыбалась. Мне, маме, папе, ребятам, которых мы встретили в парке на втором ярусе. А потом она отходит и я вижу, как тоскливо она смотрит на меня. Она знает, что я всё-всё пойму, если она сейчас бросится ко мне в объятия. Но она уверенно идёт к дороге. Специально смотрит на водителя грузовика. Потом на камеры. — Должны оправдать, — говорит она. — Сейчас, шаг, и… — Что ты делаешь? — кричит король демонов, неслышимый никому. — Больше ты не сможешь управлять мной. И тебя никто не освободит. И она становится на лёд, якобы падет. Её сбивает машина, и она ещё шевелится, когда сердобольный водитель грузовика вызывает скорую. Последние её слова она шепчет одними только губами, тихо-тихо: — Простите меня… И навсегда закрывает глаза. Она умерла ради меня. Я уже рыдала. Слёзы неконтролируемо лились из моих глаз, они заслоняли все картинки полупрозрачной пеленой. Я не знаю, где нашла в себе силы продолжить. Моё сердце билось, как сумасшедшее, ноги дрожали. Воспоминания кончились, остались лишь обрывки фраз в её сознании. Я хочу заглушить её боль. Я люблю её больше всего на свете, и я не отпущу её до самого конца. До того, как она переродится, станет новым человеком. Пока её время как Оливии Савэйрин не кончилось, я готова жертвовать ради неё всем. — Я знаю, чужие ошибки не учат, а время жестоко и вовсе не лечит, — пропеваю я, стараясь не всхлипывать. Мелодия должна идти плавно. — И весь мой накопленный жизненный опыт Возможно, окажется вдруг совсем бесполезен. Я прислушалась к сознанию сестрички. Всё было тихо. Кажется, она приходила в себя. Сердце её больше не отплясывало бешеный танец, а слёзы не текли из глаз. Она застыла, точно каменная статуя, но я всё ещё чувствовала тепло её ненастоящего, умело сотканного из магии, тела. Я в этот момент я решила пообещать. Я обещаю, что никогда-никогда в жизни больше не подумаю, что кому-то легче, что у кого-то нет проблем, каким бы счастливым он ни казался. Я больше ни за что в жизни не поведу себя с близкими так, чтобы они подумали, что меня не надо нагружать своими проблемами. Нагружайте. Говорите мне о своих катастрофах. Я люблю вас, и я готова даже в четыре утра, даже в самую холодную зимнюю ночь придти к вам хоть из Айсавэра. Я люблю вас. И больше никогда не дам повода сомневаться в этом! Я люблю тебя, Оливия. Ты нужна мне. Ты интересна. Твоя доброта заставляет меня чувствовать тепло. Твои проблемы не ничтожны. У каждого они есть. И у каждого они свои. Прости, что меня не было с тобой все эти годы. Прости, что тебе пришлось это пережить. — Но где-то есть тот дом, где мы всегда будем желанны, а в этом доме тот, кто всегда нас поймет и простит, — неожиданно мы засветились голубым светом. Вода, окружающая нас делала его приятнее и красивее. — И где-то есть хирург, что сотрет все эти шрамы, И извлечет все пули у нас из груди. В этот момент яркая вспышка света ослепила нас всех. Капля воды, окружающая нас, рассыпалась на крошечные брызги и окатила нас свежей прохладой. Во вспышке света исчезли все копии лорда и израненные химеры, оставив Аэтиуса без оружия. А Оливия неожиданно очнулась и прижала меня к себе, после чего громко разрыдалась. Но уже не от боли, а от облегчения. И сердце её забилось по-новому. Все стояли и молча смотрели на это, Сэм встал с земли и подбежал к нам, после чего крепко-крепко обнял Лив. — Ты человек. Ты личность, — прошептала я сестрёнке на ухо. — И для меня ты ей всегда будешь. — Для меня тоже, — ответил Сэм. Лорд Аэтиус лежал на земле без сознания. Оставалось лишь вколоть ему вирус нейтрализации. И когда мы все обнялись, предвкушая лёгкую победу, когда мы все плакали от счастья и облегчения, сфера, висящая на моей груди, неожиданно потрескалась и распалась на несколько кусочков. Не выдержала силы заклинания.