Нас двое

Игорь был смешной. Он смотрел побитым щенком, рычал на всех вокруг и пытался уберечь Дениса от всего, включая холодный ветер и комаров. Дениса не надо было беречь, но Игорь этого не понимал, а Титов не считал нужным пускаться в объяснения — ему было некогда, он всегда был чем-то занят: подбирал нитки под цвета чужих судеб и плел из них фенечки, говорил с деревьями, пытался узнать будущее по останкам распотрошенного на асфальте голубя. Игорь был между бледно-голубым и холодным серым — сизый, как грозовое питерское небо и металлический речной блеск, с ослепительно-белыми отблесками молний. Он грохотал, как вереница тяжелых камней, перекатывающихся по горному боку, ворчал, как налившаяся свинцом туча, готовая вот-вот разразиться затяжным холодным дождем. У него был светлый потенциал и черный страх — вязкий, всеобъемлющий, непроглядный. Он отразился в его зрачках, как в обсидиановом зеркале. Денис не гнал Игоря от себя, потому что знал, что им в одну сторону. Если бы он испытывал к людям что-то кроме исследовательского интереса, можно было бы сказать, что Игорь нравится ему, но Денис не испытывал, и потому ему нравилось смотреть на зыбкие облака причудливых форм, лежать на траве и обниматься с деревьями. А Игорь просто был занятным и зрячим. Он тоже видел мир таким, каким тот был — во всем его видовом многообразии. Еще у Игоря был друг Максим. Максим переливался оттенками чистого желтого, как намытый до блеска лимон и слепящий солнечный свет, немного уходя в рыжеватую охру душевным теплом. У него были мягкие кудри, белоснежные легкие крылья и карманы, набитые леденцами в разноцветных бумажных обертках. Денису нравился Максим, потому что он делился леденцами, ничего не боялся и не был человеком. Максим всегда ходил за Игорем, как привязанный, и, наверное, это было единственной причиной, по которой тот все еще был жив. Игорь был невезучий и неуместный, и никто, кроме Макса, во дворе его не любил. Денис наблюдал за ними с любопытством, когда не был занят более важными вещами. Еще с Денисом общалась Катя, и это было выгодное знакомство, потому что она регулярно снабжала его нитками, бусинами и иногда таблетками. Голова без них болела жутко, но Максим объяснил Денису, что к его дару всегда приобщаются через болезнь, и тот принял это как данность. Возможно, через пару лет у него бы обнаружили опухоль, и это стало бы знаком, что он стоит на пороге новой жизни, платой за которой будет прохождение испытаний в Нижнем мире. О Нижнем мире Денис имел весьма смутные представления, ориентируясь преимущественно на отрывки своих беспокойных снов. Но у него было еще около двадцати лет в запасе, так что Денис почти не думал об этом. Как любой, кто умеет слушать мир, он знал, что всему свое время и торопить события бессмысленно. Катя была нежно-розового пионового цвета с примесью фуксии и бежевого. Легкомысленная и ласковая, жадная до любви. Возможно, ей не хватало внимания в семье — Денис не знал и не интересовался этим. Катя приносила ему нитки, и он плел ей фенечки. Её болтовню он не слушал, и все его знания о ней ограничивались её цветом, запахом духов, тайком взятых у матери, и наличием волчицы в подругах. Волчица на оттенки не дробилась никогда — была целиком черная, как пустота, но не была ни пустой, ни темной, только сердитой и напуганной. Волчицу звали Эля, у неё были волнистые волосы, нос с горбинкой, затравленный взгляд и голубоглазый старший брат Олег, цвет которого Денис понять не успел, потому что видел его всего два раза и на расстоянии. Оборотни его живо интересовали, но сами они на контакт не шли, а приставать к кому бы то ни было Денис не считал нужным, поэтому утолить свое любопытство касательно их вида он еще не успел, но какие его годы. В отличие от Игоря он собирался жить долго. Возле детских площадок к нему вечно цеплялись черти. Синеглазого обладателя красных кед и лисьей улыбки звали Гришей, его склочного то ли друга, то ли временного союзника по части проказ — Петей. Вместе они радостно портили жизнь окружающим, расписывали стены непристойностями и доводили до белого каления примостившихся на скамейках алкоголиков, пугая несчастных закрученными ребристыми рогами, глазами без зрачков и зубастыми улыбками. Дениса они не обижали. Точнее, не могли задеть — ему был все равно. Но попыток хватало, чтобы вывести из себя наблюдавшего за этим Игоря. За щуплого бледного Илюшу, вечно таскающегося с книжкой, он с ними как-то даже подрался — отчаянно, до крови, синяков и вывихнутой руки. Им-то, конечно, того и было надо, но он не смог удержаться и долго потом разгребал проблемы на пару с отцом, потому что у чертей были влиятельные родители. Денис совершенно не мог его понять. И все же, Игорю тоже досталась фенечка — серо-синяя, с узором в виде крошечных белых молний, и, если бы Денис был чуть более эмпатичным, от Игорева взгляда в момент получения подарка ему сделалось бы больно — смесь шока, надлома и признательности, щедро приправленная концентрированной собачей преданностью. Но Денис не был склонен проникаться человеческими чувствами — они не интересовали его. И, возможно, он и терял из-за этого что-то, но жить так определенно было проще — можно было не отвлекаться на глупости и сохранять трезвость. К злу он относился с тем же спокойным любопытством, что и к добру, и потому мог считаться беспринципным, но он всего лишь интересовался всеми оттенками мира. Цветом самого Дениса был мутно-зеленый с примесью песочного — илистое болотное дно и речной берег. Порой на языке он чувствовал горечь затхлой воды, и её призрачный запах заполнял его ноздри, как запах близкой смерти. Денис в свои ощущения не вдумывался, но знал интуитивно, что они точнее любых предсказаний. Перед тем, как раствориться в ночном темно-синем (как и положено всякому шаману), он захлебнется в зеленом. Но это будет нескоро. В запасе у него еще двадцать зим, если Петя вернет две взятые в долг.