Нас двое

Кстати, где твои крылья, которые нравились мне?

Игорю пять, и он совсем немного не достает ногами до пола. Игорь сидит в коридоре, потому что отцовском кабинете темно, как в берлоге, а дома нет никого. Коридорные стены зеленые, как застоявшаяся болотная вода. Приглушенный искусственный свет льется с потолка неохотно, будто вынужден продираться сквозь цепкие водоросли и плоские кувшинки к вязкому илистому дну. Игорь сидит на черной кушетке с продырявленным в некоторых местах кожзамом, на коленях у него — альбом, а в кармане — огрызки карандашей. Он рисует хмурых сердитых людей, которые приходят к отцу. Люди заходят в кабинет недовольные и уходят недовольные. У некоторых страшные глаза, а у некоторых — только лица. Игорь выводит цветные палки и кружочки, складывает их неумело в людей, ерзая на кушетке и высунув язык от усердия. Ему хочется подслушать, о чем отец говорит со своими посетителями, но неловко нарушать отцовский запрет и страшно быть застуканным. Поэтому он просто сидит и рисует, пытаясь догадаться самостоятельно, что плохого могли сделать странные некрасивые люди, которые приходят к отцу. Игорь знает, что его папа — ми-ли-ци-о-нер и ловит взрослых, которые плохо себя ведут. «Может быть, — думает Игорь, закрашивая глаза только что зашедшего в кабинет лысого мужчины желтым цветом, — они отказались есть кашу? Или отобрали чужую машинку. Или что-то сломали». Он знает, что взрослые — это такие высокие дети, у которых есть деньги, работа и «многопроблем». Что такое «многопроблем» Игорь представляет себе весьма абстрактно, как нечто мохнатое и зубастое, глядя на которое хочется плакать. Одно такое «многопроблем» поселилось на их кухне с тех пор, как мама уехала в командировку на небо, поэтому оставаться дома в одиночестве Игорь отказывался наотрез — вдруг еще съест. Это папа большой и в рот к «многопроблем» не поместится, а Игорь может и поместиться. Но если не брать во внимание возможность не быть съеденным зубастым кухонным чудовищем, то быть взрослым никакого стимула у Игоря нет. Взрослые всегда ходят хмурые, кричат и совершенно не умеют играть, а Игорь пока еще отчетливо помнит, что жизнь — игра. Он рисует и болтает ногами, потому что это позволяет отвлечься от страха, которого в тусклом зеленом коридоре ничуть не меньше, чем на их маленькой неуютной кухне. У коридорных людей тяжелые лица, и тяжелые тени — они ползут за своими хозяевами неохотно, упираются, как бесхозные псы, которых тянут за поводок к грузовику, который отвезет их в приют. Игорь не боится людей, но боится того, что ходит с ними. Те, у которых страшные глаза, а не лица, никогда не приходят одни. То, что приходит с ними, всегда смотрит на Игоря внимательно и долго. Игорь на это старается не смотреть. Порой страшными глазами на него смотрят люди с погонами, и это, наверное, неправильно, но отцу Игорь стесняется о них говорить. Отец взрослый, а взрослые никогда не понимают таких вещей. К тому же у ми-ли-ци-о-не-ра всегда должны быть доказательства. У Игоря доказательств нет, поэтому он молчит, но в его альбоме можно много чего интересного найти. И клыкастых, и желтоглазых, и угольно-черных. Игорь не придумал ни черты, но об этом отцу необязательно знать. Когда в коридоре появляется он, Игорь сразу чувствует. Поднимает глаза от листа и видит мальчика в армейских ботинках и тяжелой камуфляжной куртке — Игорь еще не знает, что она называется бушлат, но знает, что в таких ходят военные. У мальчика разбито лицо, но Игорь все равно видит, что он красивый, как никто больше в этом тусклом подводно-зеленом болотистом коридоре с темными, как берлоги, кабинетами. Хмурые люди ведут его под руки, и мальчик сердится — Игорь бы тоже сердился, если бы с ним так. Мальчика грубо толкают на параллельную Игоревой кушетку и приказывают ждать своей очереди. Мальчик молчит, а Игорь пораженно открывает рот, разглядывая его тень на стене — за спиной мальчика по отходящей местами болотно-зеленой краске расползаются большие крылья. У мальчика темные волосы, россыпь родинок на лице, разбитые губы и заплыл левый глаз. Мальчик уже совсем взрослый, но Игорь бы ни за что не стал оскорблять его подобной характеристикой. Он закрывает альбом, спрыгивает с кушетки и подходит к мальчику, садясь рядом. — Привет! — объявляет звонко на весь коридор. — Меня зовут Игорь! А тебя? Мальчик улыбается разбитыми губами, глядя на него здоровым правым глазом, и Игорю хочется спросить, почему он раньше не пришел, но он сдерживается. Взрослые всегда ходят не там, где должны, даже если они, как мальчик, немножко ангелы. — Данила, — представляется мальчик, протягивая открытую ладонь. — Ты чего тут сидишь? — Папу жду. Он ми-ли-ци-о-нер и наказывает людей, которые плохо себя ведут. Ты вот ел сегодня кашу? — Нет. — Тогда понятно, почему тебя сюда привели, — авторитетно заявляет Игорь. — Надо было есть. Мальчик не спорит. Его ладонь по сравнению с ладошкой Игоря такая большая, что тот чувствует себя, как любит выражаться дядя Федя, «мелочью пузатой», но Даня не смотрит на него умиленно-приторно, как обычно смотрят на детей взрослые, так что Игорь не смущается. — А где твои крылья? — спрашивает шепотом. Даня приподнимает брови вопросительно, и Игорь показывает на стену, в которой отразились тени. — Ты их прячешь, да? Чтобы куртку надеть можно было? А как? Или это секрет? — Секрет, — говорит Даня, и Игорь верит тотчас же, не допуская мысли, что тот просто подыгрывает ему. — Покажешь рисунки? — Конечно! — радуется Игорь и открывает альбом. Обычно его рисунками интересуется только воспитательница в детском саду и Светка. Первая, чтобы потом долго «серьезно разговаривать» с отцом, который ей, очевидно, нравится, а вторая просто потому, что тоже странная и рисует картинки еще более жуткие. Игорь, когда их из вежливости смотрит, потом очень плохо спит. Но Светке, конечно, никогда в этом не признается — он же не трус. Он будущий ми-ли-ци-о-нер. Даня смотрит внимательно, и Игорю так приятно, что он прыгает вокруг кушетки, пока Даня листает альбом — сидеть на месте в таком окрыленном состоянии не представляется возможным. Потом Игорь спотыкается на ровном месте, осознав очевидное, и замирает. — Очень болит? — спрашивает, внимательно разглядывая Данин заплывший, постепенно наливающийся лиловым глаз. — Да не, не болит. Игорь забирается на кушетку, встает на коленки, чтобы дотянуться, и наклоняется к Дане с таким серьезным выражением лица, будто он врач и собирается поставить ему диагноз. — У собачки боли, у кошечки боли, а у Дани не боли! — объявляет он замогильным шепотом потомственного чародея и дует на многострадальный глаз. — Ну как, легче? — Легче, — улыбается Даня. Игорь плюхается на пятую точку, совершенно довольный собой, и начинает болтать ногами. — Это меня мама научила. Она у меня волшебница, — говорит бодро, но потом чуть хмурится и продолжает уже тише. — Я скучаю по ней. Но это секрет, так что ты никому не говори. — Не скажу, — обещает Даня. Больше он ничего не успевает сказать: открывается дверь кабинета, и помощник отца резким взмахом руки приказывает зайти. И пусть отец запрещает Игорю подслушивать, в этот раз он не может удержаться от того, чтобы прижаться ухом к двери — очень уж интересно, что расскажет о себе мальчик с крыльями. Любопытно, свои Игорь тоже научится прятать под куртку?