Одно сердце на троих

                           — Честно, вот прям честно скажу, положа руку на сердце, — я просто в глубочайшем шоке и в полнейшем бешенстве, коллеги, — взволнованно заявляет симпатичный на вид стервозный омега, успевая и посплетничать гадко, и порядок навести в безупречном внешнем виде. — И вы просто не представляете — в каком! Я бы никогда не подумал, что наш уважаемый — теперь уже, конечно же, в кавычках — сонбенним способен на подобного рода извращения!       — На какие такие извращения, Миндже-хён? — спрашивает другой омега, особой миловидностью не отличающийся, но нисколько не отталкивающий, а наоборот — располагающий к себе.       — Какие-какие… — удивлённо вскидывая тонкие брови, возмущается вертящийся у зеркала сплетник. — Половые.       — Что?       — Что-что? — присоединяется третий — невысокого роста, пухлый, но довольно хорошенький собой.       — Миндже-хён, что вы такое говорите? Тэхён-сонбенним совсем не похож на полового извращенца. Он воспитанный, культурный, благоразумный молодой человек. Он бы никогда.       — Да бросьте, Джону, — закатывая глаза, высокомерно произносит Миндже, копошась в собственной маленькой сумочке. — Вы такой простодушный, ей-богу. Да снимите вы уже свои розовые очки — они же вам жмут, Джону. Вы у нас образованный, наблюдательный и, казалось бы, мужчина неглупого десятка — тогда как вы упустили столько важного и очевидного? Тэхён такой же бесстыжий и легкомысленный омега, как и все, кто подрабатывает ночью у дороги. Ничем не отличается от проституток. Поверьте мне на слово — ничем. Ни совести, ни чести.       — Ах, Миндже-хён! А что если вы сейчас наговариваете на нашего сонбеннима?       — Чонсу, я, по-вашему, похож на лжеца? — сердится омега, оставляя сумку в покое. — Как вы смеете называть меня лжецом!?       — Миндже-хён, но я даже не называл вас…       — Всю жизнь меня окружают либо одни доверчивые простаки, либо болваны и наивные олухи, — перебивает Миндже. — А… Моя голова… Ох… Как же вы меня утомили. Джону, Чонсу, слушайте сюда. И внимательно, попрошу я вас, чтобы дважды повторять мне не пришлось. Ваш благопристойный, как вы говорите, невинный, как божий одуванчик, скромный коллега увяз в беспорядочных половых связях.       — Что?       — Что-что?       — А то, — с небывалой уверенностью утверждает Миндже, часто закивав. — У этой бессовестной проститутки на плече несколько меток, и все от разных мужчин.       — Боже, — всерьёз расстраивается Чонсу. — Да быть такого не может, Миндже-хён.       — Вы опять попытались оскорбить меня, Чонсу? — страшно хмурясь, не на шутку гневается омега. — Я опять кажусь вам наглым лжецом? С каких таких пор вы стали у нас настолько пассивно-агрессивным?       — Да не называл я вас…       — Довольно, — прерывает Миндже, любуясь собой в отражении зеркала. — Тэхён проститутка и точка. Хотя… проститутки берут неплохие деньги за непозволительные непотребства в постели с незнакомыми альфами. А по внешнему виду и не скажешь — он не щеголяет в новых обновках каждую неделю. Что касается другого вида дряней — дешёвых шлюх — вот они перепрыгивают из одной кровати в другую и ничего не требуют взамен. Только всякую грязь собирают отовсюду и передают её от одного полового партнёра другому. Несчастные альфы. Вот поразведутся на наши головы такие безнравственные омеги — не отличишь их от заразных крыс, — и давай наших мужей отбивать.       — Так наш сонбенним, — Чонсу насупливается и мрачнеет, мгновенно падая духом и не веря всем вышесказанным словам, — получается, и вправду…       — Шлюха-шлюха. Не стесняйтесь — называйте вещи своими именами.       Дверца туалетной кабинки, казавшейся сплетничавшим вовсю омегам пустой, открывается медленно, с неприятным тягучим скрипом. Тэхён придерживает её ногой, сидя на крышке унитаза, и не даёт ей закрыться с таким же резким, протяжным, бьющим по нервам и режущим слух звуком, наблюдая за внезапно затихшими коллегами; особенно за самым самонадеянным из всех и дерзким во всём, даже в своих унизительных циничных высказываниях и предположениях — стервой Миндже. Хлопает длинными накрашенными ресницами, смотрит растерянно и недоумённо и слова хоть одного теперь вымолвить не может. Будто и впрямь язык проглотил.       Незаслуженно поруганный и грязно осквернённый своим же коллегой по работе — случай этот частый, нередкий — Тэхён уверенно встаёт на ноги, выходит из кабинки с гордо поднятой головой и, не теряя собственного достоинства, прежде всего — в своих глазах, останавливается напротив трёх застигнутых врасплох омег, двое из которых смотрят прямо в пол, не в силах взглянуть в глаза сонбенниму.       — Лучше скажите что-нибудь, сонбенним, — с виноватым видом произносит Чонсу, сдерживая неуместные слёзы. — Лучше отругать нас, чем смотреть на нас вот так. Это невыносимо.       — Да, Тэхён-хён, — присоединяется Джонсу, склоняя голову перед Тэхёном в простительном жесте. — Вы имеете полное право нас отчитать. Имеете полное право нас не прощать.       — Мне вас отчитать? — спокойно уточняет Тэхён, делая акцент на слове «вас» и искоса поглядывая на затихшего Миндже.       Пользуясь удобно сложившейся ситуацией, Тэхён демонстративно поправляет ворот белоснежной рубашки, открывающей вид на две метки, формирующие пророческий знак бесконечности, и с пренебрежительной усмешкой поглядывает на Миндже через отражение в зеркале. Такой весь внешне из себя образцовый, чертовски красивый, опрятный, а внутри — одна чёрная скверна и грязь. Уродливее нутра и не встретишь.       — Пойди прочь, — холодно и низко — прямо в ошарашенное лицо проговаривает Тэхён и, на этом не останавливаясь, вплотную приближается к стоящему на пути зазнавшемуся коллеге. Смотрит на него долго, неотрывно, в упор. Действительно — невыносимо. Напряжение в воздухе, витая, натягивается жёсткими струнами, пощёлкивает, искрит. И как только Тэхён наконец покидает уборную, потрясённый одним только уничижительным, полным презрения и неуважения взглядом, Миндже скатывается спиной вниз по грязной заляпанной стене и пачкает свою до блеска выстиранную, недешёвую одежду.       Да. Так всё и должно было закончиться: без яростной словесной перепалки, громкой отборной ругани, доносящейся по всему заведению, и безобразной вульгарной драки, по канону начинающейся с выдёргивания волос на голове друг друга и заканчивающейся, как обычно, насилу вытянутыми извинениями в кабинете у заведующего.       Так или иначе, рабочий день подходит к концу.       Раззадоренные на ровном месте неугомонные малыши выбегают во внутренний просторный двор детского сада и пускаются в безудержное веселье, принимаясь невпопад бегать друг за другом, нечаянно спотыкаясь и калачиками перекатываясь по земле. И, не нуждаясь в одобрении взрослых — громко заливаться смехом, проказничать и буйно радоваться чему-то, хотя причины для этого так таковой даже нет. Во всяком случае, для взрослых её нет. Тэхён накидывает себе на плечи лёгкий жакет, вдыхает полной грудью свежего воздуха, наблюдая за беспечно резвящимися детьми, и старается не думать о неприятном инциденте, случившемся только что. Так было всегда, так будет всегда: от гнусных грязных сплетен никто не застрахован, не убережён, и даже самый неповинный и безгреховный обретёт своего порицателя, клеймящего словами будто позорными ожоговыми метками. Несправедливо, неправильно, бесчестно, но так уж заведено.       Ненавязчивые запахи росистой сочной травы, недавно прошедшего проливного дождя и сырой земли пропитывают лёгкие, исцеляют их. Исцеляют и разум. Прохладный бодрящий воздух касается неприкрытых щёк и шеи, и Тэхён невольно вздрагивает, подносит ко рту мёрзнущие ладошки, согревая их своим же тёплым дыханием, как вдруг…       Звуки вокруг затихают — лишь пульс в висках шумит неизменно.       Всё вокруг замедляется. Замирает. Мгновенно. Лишь силуэт впереди остаётся подвижным.       И время наконец-то застывает, останавливая своё неумолимо быстрое течение.       — Чонгук? — одними губами шепчет Тэхён, не шевелясь. Пошевелится — иллюзия исчезнет. Но даже если захочет — не сможет. Перед ним, будто непостижимым образом редеет скопление всех присутствующих поблизости, и только для того, чтобы открылся обзор лишь на одного человека — на любимого всем сердцем.       Бесящиеся вовсю озорные малыши окружили Чонгука со всех сторон, проходу ему не давая. Он пытается маневрировать, увернуться от них, сбежать, но тем самым только всё больше распаляет их и подначивает к незапланированной игре. Слышен смех — заразительный, беззаботный. Тот самый — редкий, необыкновенный. Это смеётся Чонгук, как только ему на спину запрыгивает один из самых шустрых и непоседливых малышей. И Тэхён чувствует, как его сердце пропускает удар за ударом, как горло сдавливает непроходимый ком, и вовсе не из-за холода в носу начинает щипать. И щёки покалывать, и глаза жечь. Тэхён всё по-прежнему сдвинуться никак не может и зачарованно смотрит перед собой, желая навсегда остановить время и не возвращаться ни в прошлое, ни в настоящее и ни в будущее, которого, возможно, вовсе не существует.       Чонгук счастливый. Чонгук может быть счастливым. И большего для пылко любящего сердца не надо.       Доминант больше не собирает длинные волосы в небрежный хвост, не оставляет их распущенными, не позволяет ласковому ветру касаться их, развевая — альфа коротко пострижен. На нём обычная чёрная кожанка без всеми узнаваемого логотипа нашумевшего на весь город байкерского клуба. Но почему? Чонгук не надменен, не суров и даже не сердит: он на себя не похож, и вместе с тем… он кажется настоящим. Да, сейчас он настоящий, живой и лишённый всякого притворства. Такой, каким был изначально, до всех ключевых роковых перемен в его непростой судьбе.       Он — жизнерадостный, неунывающий, задорный.       А ведь отец почти его испортил и сломал; отец почти подмял его под себя в погоне заделать идеального монстра во плоти, что должен был превзойти знаменитого предшественника.       Сукин же сын — практически добился своего.       А Чонгук продолжает играть с беззаботными детьми, придумывая на ходу всё больше интересных идей для проделок и шалостей: он любит детей, он хочет детей. Он хочет полноценную любящую семью, хочет стать замечательным отцом и прекрасным мужем для своей истинной пары, что вынесет ему малышей. Это же так очевидно. И было очевидно, когда Чонгук аккуратно касался низа живота Тэхёна, уверенно предполагая, что там, в маленьком мешочке, изнутри уже бьётся крохотное сердечко, и не его ребёнка, а Чонхёна… Но даже тогда нельзя было не заметить горькое разочарование и тоску, вскользь промелькнувшую в бездонных чёрных глазах Доминанта: он, вопреки своим убеждениям и принципам, отчаянно надеялся почувствовать ровное сердцебиение, даже если малыш был не его. Он ненавидел бы Чонхёна до конца своей жизни, но полюбил бы малыша на всю оставшуюся жизнь, как своего родного. Он бы стал для него родным.       Это ведь так реально — родить Чонгуку малыша. Это ведь такое счастье — создать собственную семью, ту, которой был лишён сам, но которую обеспечишь своему маленькому чаду, не лишив его главной радости — познать родительскую любовь, заботу и тепло. Ни за что и никогда. Всё просто. Но люди вокруг не пожелают понять выбор Тэхёна, не захотят принять Чонгука, не посчитают идею Чонхёна зажить втроём правильным и адекватным решением. Люди вокруг никогда не будут полностью довольны ими. Но разве нужно жить во благо чужим людям? Постороннему мнению? Разве стоит жить ради всеобщего одобрения, признания и поощрения?       Нет.       Тэхён вновь касается собственного живота и чувствует, как дрожат его полные губы.       — Чонгук, — еле слышно, так тихо и так глухо доносится из уст омеги, не в силах громче произнести любимое до боли имя вслух. Не получается, чёрт возьми, больше не получается. Голос срывается, пропадает, и альфа оборачивается на жалостливый зов.       Сердце колотится загнанно, отчаянно, как ненормальное. Низ живота охватывает трепетное волнение, и Тэхён крупно вздрагивает, затаивая дыхание. Выразительные чёрные раскосые глаза встречаются с пронизывающими пытливыми тёмными, как мгла, будто впервые за долгие миллионы лет. Будто два совершенно разных мира, две абсолютно отличные друг от друга планеты столкнулись на высокой скорости и… в тот же час взлетели от неминуемого взрыва, раскалываясь на тысячи обломков. В космосе вспыхнула новая звезда. Новая жизнь. Между альфой и омегой не такое большое расстояние, но кажется словно целое необъятное пространство отдаляет их и не даёт им приблизиться друг к другу за считанные секунды.       Бред.       Никто из смертных и ничто из потустороннего, ни сверхъестественные силы и ни силы природы, даже обычная глубокая головокружительная пропасть не станет для них — безумно влюблённых — погибелью, преградой непреодолимой. Потому что пропасти между ними как таковой и нет. Не существует.       Неправильная интимная близость не разрушила и без того непростые отношения; неправильная близость ничего не усугубила. А лишь заставила поменяться местами и взглянуть друг на друга глазами друг друга.       Тэхён первым срывается с места, преодолевает бесконечное расстояние, минует несуществующие миллионы километров и бросается в распростёртые объятия Чонгука, запрыгивая на него с разбегу и сбивая с ног. Малыши с гоготом разбегаются врассыпную, кто куда, а кажется, будто их раскидывает по сторонам плюшевыми помпонами.       — Детка, и не думай, что ты настолько силён, — звонко смеётся Чонгук, оказываясь в полной власти нависающего над ним Тэхёна. — Я просто подался тебе.       — Больше месяца, Чонгук! — безостановочно берясь шлёпать своего мужчину по крепким массивным плечам, досадует Тэхён — весь раскрасневшийся от негодования, тяжело дышащий, почти ревущий. — Больше месяца я тебя не видел! И тебе смешно?!       — Бей меня, чертёнок, бей, — серьёзнеет Чонгук, смиренно принимая летящие в него удары. — Я заслужил. Бей.       Нет, нет. Не говори так. Пожалуйста.       Тэхён неожиданно останавливается.       Рука будто сама не своя зависает в воздухе.       Взвинченный, негодующий омега не отрывает своего сердитого пытливого взгляда от обжигающе красноречивого и медленно приближает свою дрожащую ладонь к мягкой на ощупь щеке, сдавленно всхлипывая. У Чонгука пухлая нижняя губа, в отличие от верхней, но из-за вечно грозного и раздражённого выражения лица, его рот будто принципиально сомкнут в сплошную тонкую линию. И невозможно красивые огромные глаза, поблёскивающие озорной дерзостью и мальчишеским баловством. Как же непривычно видеть его таким. Как же радостно видеть его таким. Он слегка улыбается и милые ямочки озаряют его немного хмурое, но неизменно доброе молодое лицо; верхняя губа приподнимается, обнажая чуть выпирающие кроличьи зубы, и Тэхён зависает. Всё как при первой судьбоносной встрече, предписанной свыше, когда Тэхён сломал свой велосипед в какой-то незнакомой подворотне, а Чонгук возник будто из ниоткуда и разогнал приставших к омеге обидчиков куда подальше.       Как давно это было?       Как недавно всё это произошло?       Омега ласково, неторопливо накрывает вторую щеку другой ладонью и наклоняется к родному лицу, участливо заглядывая прямо в глаза. Целует Чонгука в кончик крупного носа невесомым, едва ощутимым, но влажным поцелуем, вызывая мурашки по всему телу. Проказник. Прикрывая веки с подрагивающими длинными ресницами, упоённо накрывает губами сначала правую пылающую жаром, разгорячённую от ласки щеку, затем левую. Ещё какой проказник — в носовые пазухи сразу же забивается усилившийся аромат поминутно заводящегося альфы. Пора бы остановиться, но Тэхён слишком увлекается, самозабвенно зацеловывает покорно лежащего под ним Чонгука на глазах смеющихся детей и едва касается своими пухлыми розовыми губами приоткрытых губ альфы, с трудом сдерживая в себе изголодавшуюся разнузданную сущность.       — Они делают любовь? — шепелявит первый малыш.       — Дурак, что ли? — шепелявит второй, отвешивая первому лёгкий подзатыльник. — Неприлично говорить такие вещи при взрослых людях.       — Аджосси… — мнётся первый малыш, поглаживая ушибленный затылок. — Так вы любите нашего сонсеннима? Да?       Чонгук неуклонно смотрит на Тэхёна взглядом полным благоговейного обожания, преклонения и пылкой безмерной преданности, заправляет непослушно выбивающуюся курчавую прядку за ухо и прямо в губы тихо отвечает:       — Да. Люблю.       Его «люблю». Его первое «люблю».       Под всеобщее радостное улюлюканье и весёлое хихиканье, прыгающие невпопад малыши провожают влюблённую пару прямо до выхода из детского сада, наблюдая, как сильный высокий альфа бережно сажает своего омегу на собственный навороченный мотоцикл, заботливо надевая ему на голову шлем. «Ты сейчас сильно удивишься, если узнаешь, куда и к кому мы едем», — заговорщически шепчет Чонгук и ловко усаживается впереди, сразу же чувствуя, как его талию нетерпеливо обхватывают любимые руки, с нежностью обвивая и прижимая к телу.       А в это время за ними так же зорко наблюдают только что вышедшие из здания коллеги Тэхёна, провожая заинтересованными оценивающими взглядами выезжающий на дорогу дорогой байк.       — Какой красивый видный мужчина у нашего сонбеннима! — восклицает Чонсу, прижимая ладони к своей груди. — Вы только взгляните — даже издалека спиной к нам выглядит просто потрясающе, под стать нашему Тэхёну. Вы согласны со мной, Джону?       — Как же повезло Тэхёну-хёну, — в ответ кивает Джону. — Хотя, думается мне, Чонсу, больше повезло его альфе. Наш хён, видать, очень интересная, незаурядная личность, раз пользуется таким широким успехом у мужчин.       Вынужденно выслушивая всё это, Миндже презрительно закатывает глаза, раздражённо фыркает и поскорее опережает своих воркующих и восторгающихся Тэхёном коллег, щеголяя у всех на виду в испачканном грязном пиджачке и заляпанных в туалете вельветовых брюках.       Так, как и должно было закончиться.

***

      За всю недолгую дорогу Доминант не проронил ни слова, полностью сконцентрировавшись на чём-то более важном и, очевидно, беспокоящем его — узнать бы, что происходит у него в голове и какими мыслями он себя тревожит. А мысли его всегда сумбурные и пугающие. Куда и к кому сейчас они так спешно направляются, на полной скорости объезжая каждый мешающий на пути автомобиль? Тэхён озадачен, взволнован — это видно невооружённым глазом, а скорость движения действительно высокая и превышающая все нормы.       Но страха нет. И это нормально. Вовсе не странно. Чувствующий себя полностью защищённым и заслонённым от всех грядущих неотвратимых невзгод и несчастий, Тэхён лишь настойчивее прижимается к широкой спине альфы, цепляясь за него всё сильнее, крепче, отчаяннее. Больше не отпустит ни за что, ни под каким предлогом. Даже при наставленном к виску дуле пистолета. Пошло всё к чёрту.       Тэхёну бы только поговорить да всё уладить. И как можно поскорее. В идеале — в тихой уютной обстановке, наедине, без постороннего любопытного взора. И в первую же очередь выяснить, куда Чонгук внезапно пропал на целый месяц, передавая ничего не значащие весточки через Намджуна. Справедливо? Вовсе нет. Ни о чём не предупредил и скрылся из виду — Тэхён припоминает это и всё неистовее, всё непреклоннее к себе Чонгука прижимает, всем сердцем на него обижаясь и тотчас же ему всё прощая.       Доминант останавливается у недорогого кафе «W Xyz Bar», помогает Тэхёну слезть с мощного байка и снять блестящий чёрный шлем.       — Мы на месте, чертёнок, — давая осмотреться вокруг, наконец заявляет Чонгук и, вальяжно прислонившись спиной к собственному мотоциклу, складывает руки в замок на груди и внимательно наблюдает. — Непривычно, правда?       — Зачем нам идти в ресторан, если мы можем с тобой прямо сейчас вернуться в автомастерскую? — Тэхён хмурится увиденной вывеске, висящей над кафе, и возвращается обратно к Доминанту, сокращая между ними расстояние.       — А чего мы там не видели? Я хочу накормить тебя.       — Можешь накормить меня сам, Чонгук. Ты же умеешь готовить. Или уже разучился? В любом случае я стану есть только то, что будет приготовлено твоими руками.       — Какой же ты капризный у меня, детка. На всё найдутся ответы, — самодовольно ухмыляется Доминант и неожиданно наклоняется к взволнованному лицу напротив: отчётливо выраженное недоумение быстро сменяется на беспомощную растерянность и смущение. Альфа добивает, пытливо заглядывая в чёрные раскосые глаза, а затем подчёркнуто опускает тёмный взгляд на соблазнительные розовые губы, нарочно облизывая свои — искусанные и давно страстно нецелованные. — Давай руку. Я проведу тебя вовнутрь, как истинный джентльмен.       — Чонгук, мне не нужен джентльмен, — вновь возражает Тэхён, напористым движением хватая Доминанта за руку. — Мне нужен настоящий ты. И точка.       Вскоре пара оказывается внутри заведения, ненадолго остановившись у стойки ресепшена. Впереди, в просторном светлом зале за обеденными столиками расположились влюблённые молодые и семейные пары с детьми. Всё как обычно. Но что-то странное, необъяснимое заставляет забеспокоиться, начать чего-то опасаться. Но чего? Обстановка в кафе — непринуждённая, благоприятная. Угрозы не предвидится. Так что же не так?       Тэхён сильнее переплетает свои пальцы с Чонгуковыми, стараясь не выдать беспричинного волнения и тревоги. Сейчас это вовсе не уместно. Но вместо желаемого, он обращает внимание на сцепленные между собой руки, будто видит их в последний раз, и не понимает, почему ему становится настолько не по себе. Почему такие страшные мысли закрадываются в голову. Будто прямо сейчас произойдёт нечто непоправимое, катастрофическое. Тэхён безмолвно, но настойчиво дёргает Чонгука за руку, но Чонгук не отвечает на это действие, разговаривая с администратором кафе. Место забронировано, значит, Доминант всё заранее спланировал. Как тогда… когда Тэхён — совсем ещё невинный и пугающийся всего и вся — нещадно ругал себя за то, что пустился в путь с незнакомым ему альфой в захолустный бар, где сновали одни одинокие неопрятные и потрёпанные жизнью альфы, голодными взглядами провожавшие забредшего глупого омегу не туда. Именно в тот день Тэхён отведал не самый вкусный бургер в своей жизни; именно в тот день Тэхён встретил любовь всей своей жизни и бездумно оттолкнул её, упорно уверяя себя в том, что это неправильно. Так быть не должно. Дурак.       — Идём, — спокойно произносит Доминант, а затем оборачивается и спрашивает, — ты в порядке, чертёнок?       — Чонгук…       — В чём дело?       — Чонгук, остановись.       — Что стряслось, детка?       — Я не хочу, чтобы с тобой случилось что-то плохое, — начиная трястись, Тэхён крепче сжимает грубую руку в своей, сдерживает слёзы, так некстати подступающие, и кусает щёки изнутри, выпаливая вслух всё, что накопилось за долгие недели, проведённые, как в наказание, без истинного. — Мне так страшно сейчас. Так страшно… однажды проснуться и осознать, что тебя нет. И не было вовсе. Вот так взять и внезапно потерять тебя, словно ускользнувшую, самую сладкую и искусную иллюзию, подарившую мне столько ярких эмоций и чувств и беспощадно забравшую их у меня. Вместе со мной. Я же просто начну жалко и ничтожно существовать без тебя, Чонгук. Я же жить без тебя не смогу… Ты не понимаешь этого?       — Я рядом с тобой, детка. Я никуда не пропаду…       — Так почему же ты исчез на целый месяц? — еле слышные всхлипы медленно перерастают в неконтролируемую истерику. — Скажи мне. Пожалуйста, скажи.       — Вы пришли.       Вовремя.       И голос этот вмешавшийся — такой выразительный, такой бархатистый — хмельным тягучим мёдом заполняет собой всё пространство и приводит в чувство, избавляя от всех мучительных мыслей и беспокойства. Точно чудное противоядие: оно растекается по отравленным венам, действует на поражённый разум исцеляюще, гипнотически, будто вводит в лёгкий транс. У Доминанта голос невероятно глубокий, рычащий, с волнующей хрипотцой. Чертовски сексуальный. Такой, что аж ноги подкашиваются. А у Скульптора…       — Чонгук? Чонхён? — непонимающе произносит омега: он беспомощно смотрит на расслабленного и невозмутимого Чонгука, а затем переводит изумлённый взгляд на безупречно выглядящего, улыбающегося Чонхёна, приглашающего присоединиться к нему и сесть за столик.       — Всё хорошо, Тае. Ни о чём не волнуйся. Я оставлю вас наедине и вскоре присоединюсь. Вам, как-никак, есть о чём поговорить, — Скульптор даже вкратце не проясняет нестандартно сложившуюся ситуацию и лишь уверенно подходит к озадаченному Тэхёну, сдержанно целуя его в лоб. На глазах у Доминанта. Прямо. У него. На глазах. Омеге кажется, что прямо сейчас он лишится сознания и испустит свой последний вздох.       — Я… Я ничего не понимаю, — обескураженный и сбитый с толку, Тэхён рефлекторно присаживается за столик и сразу же обращается к Чонгуку.       — Ты спрашивал, куда я пропал. Давай начнём хотя бы с малого, чертёнок. По порядку.       — Видимо, нам предстоит о многом поговорить, — омега тяжело вздыхает и тоскливо опускает голову вниз, вновь обращая внимание на свои руки, теперь уже не покоящиеся в чужих сильных руках.       — Да, о многом, — так же рвано выдыхает альфа, не без труда подбирая правильные подходящие слова. — Тэхён… Дело в том… После той отвратительной ночи, о которой я даже вспоминать не хочу… Когда я, редкостный мерзавец, сорвался с цепи и значительно навредил тебе, я принял твёрдое решение покинуть ненадолго автомастерскую. Нет, чертёнок. Не импульсивно, не без раздумий и не под влиянием чувств — моё решение, пусть и радикальное — вполне сознательный и взвешенный выбор. Не сомневайся в этом.       — Чонхён здесь ни при чём? — с явно выраженным недоверием уточняет Тэхён. — Это ведь не он надоумил тебя держаться от меня подальше?       — Нет, — отрицает Чонгук. — Чонхён тут вообще ни при чём. Никто не в состоянии вызволить меня из собственного же байкерского клуба и заставить что-либо сделать против моей воли.       Ответа не следует. Ответа не находится. А значит, молчание — затишье перед бурей.       — Но это же такая откровенная глупость! Полный бред! Чушь собачья! — наконец с жаром выпаливает омега, невольно повышая голос. Вот она — бессильная горькая ярость. — Ты нисколько не навредил мне. Что за бессмыслицу ты несёшь? Почему поносишь себя? Я хотел тебя такого, я принял тебя такого. И мне было безумно хорошо! Мне нравилось заниматься с тобой грубым отчаянным сексом…       — Грубый секс, чертёнок? — резко перебивает Доминант, болезненно надламывая брови. — Кажется, ты понятия не имеешь, что такое настоящий грубый секс: им занимаются по обоюдному согласию, без нанесения увечий, без доставления невыносимой боли друг другу. Всё делается в кайф, а не в ущерб. А что я? Я был во вменяемом состоянии? Ты вообще видел во мне меня? Только не лги себе, прошу. Тебя трахал больной бессердечный ублюдок, чуть не вырвавший из твоего плеча кусок мяса!       — А взять и не предупредить меня и просто уехать неизвестно куда — это было куда разумнее, Чонгук? Гуманнее? Ты знаешь, насколько жестоко поступил со мной?       — Я поступил жестоко с тобой, взяв тебя во время моего ебучего гона, — также с пылом отвечает Доминант, не сдерживая рыка. — А моё временное отсутствие только обезопасило тебя от дальнейшего вреда, что я мог неосознанно нанести тебе. Вновь. А мне это уже пиздец как осточертело! Кроме того, мне нужно было многое обдумать. В одиночестве, в полном, сука, одиночестве. Да, пускай я ненавижу оставаться наедине с собой и собственными дерьмовыми мыслями, но так было необходимо. Той ночью, чертёнок, я наспех собрал некоторые из своих вещей, не смог толком попрощаться с тобой и всё объяснить — как, по-твоему, после всего случившегося, я мог смотреть тебе в глаза? В заплаканные, красные? Обиженные на меня? На твои многочисленные раны, увечья, укусы? Как? Скажи. Ну вот. А уже ближе к утру я выехал вместе с Намджуном в боксёрский клуб его родного дяди. Там я перекантовался на время, там же я ночевал. А весь свой гнев нечеловеческий и агрессию я вымещал на боксёрских грушах. Срывал их с потолка прямо с цепями, представляешь, чертёнок? Меня и оттуда чуть не вышвырнули. И только вечерами я узнавал о твоём самочувствии через Намджуна, не забывая о тебе ни на одну минуту. Слышишь? Ни на одну.       — А я через Намджуна — о тебе, — затихает Тэхён. — И так будет теперь всегда, Чонгук? Ты будешь безмолвно исчезать и оставлять меня не только в период своего гона, но и после каждой нашей близости?       — Чертёнок, я…       — Что ж, — за спиной Тэхёна как всегда своевременно появляется Скульптор, присаживающийся не с ним, а напротив него — рядом с Чонгуком, не успевшим договорить. — Думаю, — продолжает он, — мне пора присоединиться, чтобы наконец уладить конфликт. Вас было слышно через весь ресторан. Что вы делаете? Так выясняют отношения взрослые люди?       «Чонхён, прости, пожалуйста», — вполголоса, едва слышно произносит Тэхён и замечает такой же незаметный кивок со стороны Скульптора, претенциозно разглядывающего родного брата, опустившего глаза вниз. Тому сказать нечего, и Чонхён не настаивает услышать хоть что-нибудь в своё оправдание. Пока. Сейчас только день, а впереди ещё целый вечер. Торопиться некуда. А Скульптор настроен решительно, серьёзно, непреклонно: альфа выглядит спокойным и безмятежным, но на самом деле он сильно напряжён. Тэхён это чувствует по цветочному аромату, ставшему слегка терпким, горьковатым — он прокашливается. И пока все трое не придут к общему согласию, Скульптор не намерен сдаваться, опускать руки и смиряться с положением, в который раз оставляя запущенную ситуацию открытой и неразрешённой. Достаточно. Да сколько можно уже? Бессмысленная бесконечная беготня от неотвратимой реальности — уж какая есть — никому ничем не поможет, а лишь всё усугубит.       — Думаю, вы понимаете, что мы зашли в тупик? — Чонхён наконец разрушает мёртвую тишину, складывая руки перед собой, сцепленными в замок.       Все молчат.       Как же предсказуемо.       И на сей раз ничего удивительного.       Точно нашкодившие дети, не умеющие разбираться с проблемами в одиночку. И вместе тоже. В итоге в дело вступает самый старший — более разумный, сознательный и рассудительный. Чон Чонхён. Доминант почти касается собственным плечом плеча Скульптора и… даже не возмущается, не сердится, не ворчит, демонстративно отсаживаясь от брата чуть подальше, будто от прокажённого. Так, чтобы все вокруг увидели и зашептались. Либо он слишком погружён в свои навязчивые тягостные мысли и не обращает сейчас ни на кого и ни на что внимание, либо лёд действительно тронулся.       Тэхён видит, как братья-близнецы, раньше вечно ссорящиеся, чуть ли не дерущиеся, а теперь собравшиеся вместе за одним столом, как настоящая сплочённая семья — ведь таковой они и являются, — ради того, чтобы поговорить о нелёгких натянутых отношениях, сложившихся между собой, сидят рядом бок о бок, плечом к плечу. Их поразительное сходство повергает Тэхёна в шок, будто в первый раз. Одна лукавая усмешка на двоих, один коварный, искушающий «Чон Чонгуковский» взгляд, перешедший родным братьям от безумца-отца в качестве визитной карточки. Так удивительно идентичны внешне, и так страшно не схожи нравом и темпераментом, поэтому и столько склок, и несогласий. Словно абсолютно чужие друг другу люди.       Расчувствовавшийся и изрядно уставший от всего: от частых размолвок, от мелочных препираний, взаимного, разбивающего сердце недопонимания — Тэхён покрывается рваными красными пятнами, с трудом сглатывает противный ком в горле, который порядком уже надоел, и скрывает слезливое лицо под влажными от пота ладонями, начиная тихо всхлипывать.       — Чертёнок? — сразу же спохватывается Чонгук. — Ты плачешь? Что не так? Скажи мне.       — Через пару недель у Тае начинается течка, — спокойно сообщает Чонхён. — Перепады настроения, сильная возбудимость, раздражительность, а также зверский аппетит при предтечке — норма, естественно, навязанная природой. Поскольку для меня это вовсе не норма. Тае приходится мучиться.       — Откуда ты знаешь, когда у Тэхёна течка?       — Я веду специальный дневник, где отслеживаю цикл, симптомы и период повышенной вероятности беременности. Кстати, Чон, ты тоже записан в моём дневнике. Твой последний гон начался преждевременно, поэтому это ввело всех, в особенности меня, в крайнее замешательство, поставив в безвыходное положение.       — Ты псих, Чонхён? — Доминант мгновенно вспыхивает и непонимающе смотрит на родного брата, безмятежно сидящего рядом. — Ты отслеживаешь мои… мои… критические дни?!       — Чонгук, Чонхён, — наконец вмешивается Тэхён, стирая слёзы руками. — Если бы вы только знали, как я счастлив видеть нас всех вместе. Втроём. Не ругающимися, не обижающими друг друга, а решившими наконец поговорить и всё уладить. Я так долго ждал этого момента, Чонгук. Я так бесконечно благодарен тебе, Чонхён, что ты… Господь Всемилостивый! Я же так сильно люблю вас обоих! Слышите? Вы понимаете, как я хочу, чтобы вы пришли к примирению, к компромиссу, перестав меня уже делить? Чон Чонгук. Чон Чонхён. Я же ваш. Я полностью ваш. Как и вы целиком и полностью принадлежите мне.       — Видишь, Чон? — сдержанно подмечает Скульптор, неприкрыто улыбаясь в своей манере. — Вот что делает нашего с тобой Тае счастливым — это когда мы все вместе. Не врозь, не по одиночке, а вместе. Понимаешь? А что делает счастливым тебя, мой брат?       — М-да… — ворчит Чонгук. — Да мы тут целое кино, видимо, снимаем. Или нет — меня против воли затащили на психотерапевтический сеанс. Как же, чёрт меня подери, бесит.       — Ну так что скажешь, Чон? — терпеливо переспрашивает Скульптор, дожидаясь внятного ответа.       — Что ж, — выдыхает Доминант, а затем переводит внимание на растрогавшегося Тэхёна, не отрывая от него тёплого ласкового взгляда. — Я счастлив… Я счастлив видеть моего чертёнка смеющимся, а не плачущим. Как сейчас.       — Но ведь сейчас он плачет от радости, — замечает Скульптор. — Не так ли? А для счастья многого не надо — ни тебе, ни мне, ни Тае. Это же так просто. И раз на то пошло — послушай меня, Чон. Внимательно. Без всяких препираний, недовольства и прочего. Хорошо?       — Будто у меня есть выбор не слушать тебя. Дерзай уже.       — Спасибо, что предоставляешь мне возможность высказаться. Я благодарен тебе за это и поэтому не буду долго томить, растягивать и ходить вокруг да около. Перейду сразу к самой сути.       — Я уже переутомился, пока слушал тебя.       — Итак, — приступает Чонхён, заправляя слегка вьющиеся светлые пряди за ухо. — Начну с самого простого. Иногда… Даже не так. Часто природа ошибается и немалому количеству людей приходится смиряться с предоставленными обстоятельствами, как с неподлежащим изменению принудительным наказанием. Нравится или нет. Жить с некоторыми недостатками, серьёзными изъянами и дефектами, как физическими, так и ментальными, и разными путями стараться — через поддержку близких, через помощь психологов — привыкнуть к определённому образу жизни, складывающемуся не как у всех обычных людей. По моему личному мнению, два имени истинного под грудью Тэхёна — вовсе не дефект, а дар свыше. Величайший дар пророчества. Нет, Чонгук, никакого пафоса. Это не про меня. Я не единожды об этом говорил и, если придётся, повторю это ещё пару раз. Мне не сложно. Тот факт, что истинные Тэхёна не ты и какой-нибудь посторонний мужчина, не я и неизвестно кто — с каким характером, с какими умыслами и намерениями касательно меня и моей пары — уже облегчает задачу. И я веду это к тому, Чонгук, что нам с тобой несказанно повезло быть истинными одного омеги. Нас это сблизит, нас это помирит. И всё вернётся на круги своя. Мы станем теми братьями, какими мы были с тобой изначально, с самого нашего детства.       — Мы никогда не будем прежними, Чонхён, — грубо отвечает Доминант, не разрывая тесного зрительного контакта. — Ты разве этого не понимаешь? И только поэтому сейчас намеренно прикрываешься Тэхёном?       — Вздор, — возражает Скульптор. — Я никем не прикрываюсь. Я лишь хочу донести до тебя мысль, что другие альфы перегрызли бы друг другу глотки из-за Тэхёна ещё на ранней стадии отношений, и Тэхён остался бы один. Очередная болезненная течка без альфы рядом забрала бы у него жизнь. Тае же такой принципиальный, взбалмошный и своенравный — ему никто не нужен был кроме истинных, и к этому он шёл до самого конца, пока чуть не умер в моей комнате в тот день, когда ты привёз его ко мне.       — Не напоминай об этом, — с дрожью в голосе сердито отвечает Доминант. — Ты переспал с ним и заделал своим мужем против моего согласия. Против моей воли. За моей спиной.       — И я прошу прощения у тебя, Чон Чонгук. От всего сердца. Я оступился, и я признаю свою вину, но впредь подобного больше не повторится. Я провёл ночь с Тае, чтобы течка прошла менее болезненно и не приняла летального исхода, а супружескую метку поставил, потому что безнадёжно влюбился в Тае с первого взгляда, как только увидел его на пороге своего особняка. Так же, как и ты, Чонгук, когда встретил его случайно в подворотне с хулиганами. Мы говорили с тобой об этом. Помнишь? Когда я перевязывал твоё больное истерзанное тело. В ту ночь мы с тобой многое обсудили…       — Не будем об этом при Тэхёне, — резко перебивает Чонгук. — Лучше скажи, к чему ты ведёшь.       — Прекрасно, раз мы дошли до этой части. Самой главной части, — торжественно объявляет Скульптор. — Я не раз предлагал, и сейчас намерен это сделать, ну, или скорее всего, уже настаивать, пока не добьюсь твоего одобрения, Чонгук.       — Блядь…       — Вижу, ты уже понял, о чём пойдёт речь. О тройном союзе.       — Мне нужно выпить…       — Мы сюда не пить пришли, Чон, а решить всё в трезвом уме.       — Я даже слушать такое не в состоянии.       — А ты соберись духом и попытайся послушать. Ты сможешь, Чон. Ты всё сможешь.       Смущённый и немного озадаченный, Тэхён смотрит сначала на Чонгука, взвинченного, крайне взбудораженного, затем — на хладнокровного, непоколебимого Чонхёна, и нервно теребит кончик смятой салфетки, поднося её ко рту и начиная лихорадочно посасывать.       — Чонгук, ответь. Как ты представляешь себе такую сцену — сначала Тае проводит ночь со мной в моём особняке, а затем уезжает на утро к тебе в клуб и проводит весь день с тобой. Спит сначала в одной постели, а после — в другой. Неловкая ситуация. Согласись: всё это выглядит со стороны слишком постыдно и несколько унизительно по отношению к Тае. Ты так не считаешь? Не находишь? Заставлять нашу пару спать с разными мужчинами в разных кроватях.       — И что же тебе пришло на ум?       — Спать всем вместе, втроём, в одной кровати.       Чонгук качает головой, с рыком выдыхает и медленно проводит огромной ладонью по недовольному лицу, начинающему покрываться яркими пятнами от кипящей изнутри злости. Не верит своим ушам. Бросает тёмный испытующий взгляд на Тэхёна, затем косится на сидящего рядом Чонхёна и инстинктивно скалится, обнажая острые клыки. Что эти двое задумали? Что эти двое вообще несут?       — Галиматья какая-то, — сквозь зубы выпаливает Доминант. — Что за завиральные идеи всякий раз приходят тебе в голову, Чонхён? Как ты себе это представляешь? Я не буду спать рядом с тобой.       — А со мной и не надо ложиться рядом и спать, — всё так же невозмутимо отвечает Скульптор. — Тае расположится между нами.       — И где? В твоём особняке?       — А где ещё — в твоей автомастерской? У меня имеются кое-какие планы по поводу того, где мы будем жить. Но о них я пока промолчу.       — Жить с тобой под одной крышей, Чонхён?! — нервно посмеивается Доминант, взъерошивая свои волосы на макушке. — Все двадцать четыре часа? Ты издеваешься?       — Я буду на работе, как и ты. Как и Тае. В чём проблема? Что-что, но для тебя это вовсе не затруднение.       — А что тогда для меня затруднение?       — Секс втроём, — резко отвечает Скульптор, и лицо Доминанта моментально пунцовеет. — Полиаморные отношения.       — Грёбаный боже. Я это даже обсуждать не стану…       — Я понимаю, Чон, процесс восприятия такого образа жизни — действительно долгий и мучительный этап, через который не только тебе, но и всем нам нужно будет пройти, и не порознь, а вместе, — рассудительно объясняет Чонхён, стараясь не давить на родного брата, а всё как следует прояснить и подготовить. — Я помогу тебе. Тае поможет тебе. Ведь, в твоём случае, главная причина непринятия такого вида отношений — патологическая ревность и гипертрофированное чувство собственничества. Ты глубоко убеждён, что полиамория — измена. Но измена — это совершенно другое; измена — это обман и предательство. Коварный гнусный проступок за спиной любящего тебя человека. А когда люди договариваются между собой и вступают в тройной союз, по обоюдному согласию занимаясь любовью, отдельно или вместе — уже совсем не важно — вот это норма. Поддержка, содействие, доверие, взаимопонимание — вот это основа здоровых отношений. Ты заблуждаешься, если думаешь иначе. Мы же не чужие друг другу люди, и мы с тобой любим нашего Тэхёна и готовы ради него на всё. Абсолютно на всё, без исключений.       — Я ясным умом себе этого представить не могу, — загнанно выдыхает Чонгук, накрепко сжимая ладони в твёрдые кулаки.       — Но если ты не попробуешь, ты никогда не узнаешь, каково это, Чонгук.       — У меня был секс и втроём, и впятером…       — И у меня, Чонгук. Прости, Тае, что нам приходится обсуждать такое при тебе. Все наши похождения остались глубоко в прошлом. И всё, что было «до», Чонгук, не имеет никакого сходства с настоящим. Тэхён — наш истинный, и чувства, отношения, секс с ним — совершенно всё другое. Воспринимается иначе, ощущается иначе. Ты это уже знаешь. Не сравнивай построенные на любви и страсти отношения со своими прошлыми случайными связями. Это кощунственно.       — Во время… секса… — с нелёгкостью подбирая слова, Чонгук больно кусает нижнюю губу. — Блядь, Чонхён. Я не желаю смотреть на твоё лицо во время твоего оргазма!       Тэхён давится салфеткой.       — Тише, Чон. И не нужно смотреть мне в лицо во время не только моего оргазма, но и всего процесса в целом. Зачем? Тебе просто предстоит внимательно слушать меня и научиться работать в постели со мной слаженно, гармонично и согласованно, чтобы только принести незабываемое удовольствие нашему чертёнку. А тебе, Тае, стоит думать только о своём наслаждении, говорить нам, что тебе нравится, а что — нет, и не молчать, когда уже нужно остановиться, чтобы не причинить тебе вред. Как омега, ты хрупкий, недостаточно крепкий и немного слабый — это естественно. В этом нет твоей вины — так задумано природой. А альфы по умолчанию — гораздо выносливее, сильнее и работоспособнее. Для нас близость, длящаяся час, два, а то и три — норма, а для твоего неподготовленного к таким нагрузкам тела полтора часа — уже слишком. Пообещай мне, Тае, что будешь говорить со мной и с Чонгуком во время интимной близости и направлять нас — это очень важно.       — Хорошо, Чонхён, — кивает Тэхён, робко улыбаясь. — Я обещаю вам обоим.       — Да чёрта с два! Я не давал согласия на секс втроём!       — Чон Чонгук, — тяжело выдыхая через рот, вновь переспрашивает Скульптор. — Ещё раз, ответь мне, только на этот раз предельно честно: что делает тебя по-настоящему счастливым?       — Моя детка. Мой Тэхён, — не раздумывая, отвечает Доминант.       — А знаешь, какое его самое сокровенное желание, которое только ты и я можем воплотить его в реальность?       — Просто невероятно. Это и вправду твоя единственная мечта — спать с нами двумя одновременно, чертёнок? Больше нет никакой?       — Правда, — тихо отвечает Тэхён, невинно опуская глаза вниз.       — Охренеть, — поражается Чонгук. — Это не мечта, это грязная эротическая фантазия, а Чонхён просто-напросто сумасшедший извращенец.       — Какой есть, — с улыбкой соглашается Скульптор. — А ты не извращенец, Чонгук?       — А ещё я очень сильно желаю вас осчастливить. Чонхён, Чонгук, я хочу родить вам детей, — неожиданно добавляет Тэхён, приводя одного из братьев в безмолвный восторг, другого же — в шок. — Да, вам обоим. Это не минутный порыв, не спонтанное, неосознанное желание, вспыхнувшее внезапно. Я взвесил все «за» и «против», ознакомился со множеством литературы и собрал достаточно информации для того, чтобы стать полностью уверенным в своём выборе. Я морально готов к этому ответственному шагу и жду не дождусь того дня, когда мы наконец станем родителями. Я очень хочу стать папой. Я очень хочу стать идеальной парой для своих прекрасных мужей. Клянусь своим сердцем; клянусь своим чревом.       — Чонгук, — вновь обращается Чонхён, замечая Чонгука полностью ошарашенным сегодняшними заявлениями и признаниями. — Думаю, ты не знаешь об этом, но… если Тае забеременеет от одного из нас во время совместного соития, то определить отцовство будет невозможно. Наше с тобой ДНК одинаковое. Генотип полностью идентичен. Твой малыш — мой малыш, а мой — твой. И даже если бы мы не были близнецами, это ничего не изменило. Я буду любить твоих детей так же, как люблю своего единственного родного брата. Всем сердцем, всей душой. Ведь у меня, кроме тебя и Тае, никого больше нет, как и у тебя, Чонгук.       Доминант начинает нервно потирать глаза, и Скульптор замечает, как у брата подрагивают губы.       — Мне обнять тебя, Чон?       — Да иди ты.       — Чонгук… Чонгук… — ласково шепчет Тэхён, чувствуя, как у самого от переизбытка эмоций вот-вот хлынут слёзы. — Пожалуйста, не плачь! Не надо! — задушенно просит омега и наконец срывается, начиная несдержанно плакать в голос, навзрыд, накрывая раскрасневшееся лицо влажными ладонями.       — Боже… — вздыхает Чонхён, смущённо улыбаясь. — Ладно. Официант! Да какое там полусухое, полукрасное… Будьте любезны — три бутылочки соджу.                            В модно обставленной уборной собралось немало омег: кто-то из них, миловидных и статных, прихорашивается у зеркала и подводит губы и глаза, кто-то же — на полную выясняет отношения по телефону и громко ругается, не стесняясь в выражениях и присутствующих рядом. Один Тэхён торопливо умывает красное, слезливое, немного опухшее лицо и удивлённо вглядывается в своё отражение в зеркале. Черноглазый, черноволосый, невозможно красивый мальчик Тэхён-и, не веривший в любовь, не надеявшийся встретить истинного, смиренно дожидавшийся своей скорой мучительной погибели… Теперь хочет стать молодым любящим папой. Обустроить комнату для розовощёкого очаровательного малыша, накупить ему множество игрушек, огромное количество милых вещей: крошечных комбинезонов, шапочек, варежек, пинеток — и… окружить своей нерастраченной безмерной родительской любовью. Все вокруг Тэхёна суетятся, торопятся куда-то, вслух горячатся, а сам Тэхён умиротворённо поглаживает свой низ живота и представляет в нём частичку себя и своего мужчины с ровно бьющимся маленьким сердечком. Пока…       — Выходите все наружу! Живо!       Тело мелко встряхивает: от неожиданности Тэхён подпрыгивает на месте, вылетая из сладкой счастливой иллюзии прямиком в несладкую реальность. Сгустившиеся концентрированные феромоны внезапно появившегося на пороге Доминанта мгновенно заполняют тесную непроветренную комнатку, и засуетившимся перепуганным омегам ничего не остаётся, кроме как многозначительно переглянуться между собой и с недовольными воплями выбежать из уборной.       Дверь с грохотом запирается на ключ.       Тэхён чувствует, как что-то внутри него вспыхивает, загорается. Тёплая тянущая истома разливается по всему телу, а в низу живота медленно и слишком болезненно разрастается острое плотское желание, провоцируя прилив неконтролируемой хорошо ощутимой тяжести. Дикое, мучительное возбуждение ломит тело, распаляет его, скручивает тугими узлами. Становится очень жарко, тесно и невыносимо горячо. Чем быстрее приближается Доминант, тем стремительнее с головой затапливает Тэхёна, тем отчаяннее становятся распространяющиеся по венам парализующие импульсы, тем скорее приятное тепло превращается в огненный испепеляющий жар.       Чонгук резко и по-собственнически разворачивает Тэхёна спиной к себе и притягивает к своей могучей груди, предоставляя возможность смотреть друг на друга через одно только зеркало.       — Чон… Чонгук. Что ты делаешь?       Сладостное предвкушение затапливает разум, и Тэхён — одурманенный насыщенным ароматом своего мужчины, ничего не соображающий, такой донельзя податливый — сам того не замечая, подаётся назад, навстречу, покорно открывая доступ к искусанному альфами плечу.       — Хочу вымолить у тебя прощения, чертёнок. Сначала — глядя тебе в глаза, затем — стоя перед тобой на коленях, — надламывая брови, с довольной ухмылкой рокочет Доминант прямо в ухо, с концами выбивая почву из-под ног. А ноги то и дело подкашиваются, предательски подводят, и только сильные крепкие руки Чонгука держат неустойчиво стоящего Тэхёна на месте. — А после…       — После? — с усилием воли еле слышно шепчет Тэхён и сталкивается через отражение в зеркале с плотоядным, обезумевшим взглядом Доминанта. Из часто вздымающейся груди непроизвольно вырывается жалобный, просящий, нуждающийся скулёж, а из слезящихся раскосых глаз — слепящие искры.       — После — сожрать тебя.       Влажные губы нежно и аккуратно накрывают уязвлённое место на стыке шеи и плеча, и захваченный в плен Тэхён закатывает глаза, широко распахивая пухлогубый рот в немом стоне. Выгибающуюся поясницу начинают простреливать пульсирующие токи, грудь сотрясает ударами лихорадочно заколотившегося сердца, а в паху яростно облизывает языками неистового жгучего пламени. Доминант демонстративно смачивает губы слюной и вновь припадает ртом в шее, начиная самозабвенно посасывать изувеченную кожу, облизывать её, целовать. А как только острые клыки невольно царапают мягкое местечко вдоль запаховой железы, Тэхёна потряхивает до помутнения в глазах, до дрожи в костях. До исступлённого:       — Мой Чонгук… Мой альфа… — и, прикрывая в удовольствии глаза, разнеженный в ласках Тэхён соблазнительно, томно выдыхает.       — Прости меня, детка. Прости меня за причинённую боль.       Омега завороженно смотрит на Доминанта, смаргивая мешающую мутную пелену. Смотрит прямо в его огромные бездонные чёрные глаза и больше не может увести взгляд.       — Я давно простил тебя за все ошибки, даже за те, что ты совершишь в будущем, любимый.       Доминант высвобождает Тэхёна из цепкого захвата, слыша разочарованный глухой вздох, и сразу же опускается на колени, как и обещал, резким движением спуская брюки вниз вместе с нижним бельём, пахнущим сладкими конфетами, карамелью и спелой вишней. Чонгук млеет, но не сбивается, и вынуждает растерявшегося Тэхёна слегка наклониться и схватиться руками за края белоснежной раковины.       — Здесь я сделал тебе больно? — нежно и тихо спрашивает Чонгук и аккуратно поглаживает округлые ягодицы, слегка оттягивая их стороны и скользя длинными узловатыми пальцами по влажной расселине. Конвульсивно сокращающаяся сморщенная дырочка трепетно сжимается вокруг пустоты и выделяет новые порции ароматной липкой смазки, заманчиво стекающей вниз по яичкам.       — Мне больше не больно, — выдыхает омега, не сдерживая блаженного рокота. — Мне совсем не больно.       — А здесь, — Чонгук целует мягкую, гладкую кожу, рассыпает по телу мурашки и ласкает языком влажную, тугую дырочку, всё выталкивающую сладкие выделения.       — Нет, Чонгук, нет, — задыхаясь, хрипит Тэхён.       — А тут? — альфа накрывает губами вторую ягодицу, с животным голодом всю её зацеловывает и сразу же приникает ртом к сморщенной кожице вокруг чувствительного ануса, с неприличным хлюпаньем втягивая её в рот. Исступлённо зарывается лицом между округлостями, жадно высасывает природные ароматные выделения, купаясь в них, с удовольствием лакая, но не насыщаясь ими вдоволь. Поскольку Тэхёном не насытиться. Никогда. Чонгук ловит губами падающие вниз густые прозрачные капли, пачкающие мошонку, и вожделенно обхватывает её, с хлюпом выпуская. Рьяно и увлечённо берётся обводить языком полные семенем яички, по очереди облизывая и всасывая их в рот.       — Альфа… Мой альфа!       — Я здесь, детка. Я с тобой.       Насыщенный, дурманящий аромат подавляет разум, обездвиживает, парализует. Тэхён непроизвольно вскидывает бёдра, смело насаживаясь на умело работающий язык, позволяя с похотливой жадностью вылизывать его изнутри, умываться его сочащейся смазкой, с животной ярью выпивать его и глотать до дна, до последней капли. Чонгук нехотя отрывается, смакуя сладкий пьянящий вкус, и осыпает округлые мягкие ягодицы смачными, мокрыми поцелуями.       — Ты знал, чертёнок, что у тебя имеется родинка прямо на дырочке? — смеётся Доминант, ласково, но сочно целуя мелко пульсирующий анус.       — Мы не займёмся этим здесь? — разочарованно выдыхает Тэхён, чувствуя, как Чонгук поднимает его вещи наверх, заботливо поправляет нижнее бельё и неторопливо завязывает узелок на брюках.       — Размечтался, — с самодовольной ухмылкой отвечает Доминант, ловко поднимаясь на ноги и разворачивая Тэхёна лицом к себе. — Твой урчащий от голода живот отвлекает меня и не даёт толком сосредоточиться. Пойдём сначала пообедаем, а там уже посмотрим.       И Тэхён, всё ещё взбудораженный, распалённый, но непомерно счастливый, беспечно хихикает и покорно следует за Доминантом. За несносным бунтарём Чон Чонгуком. За любимым мужчиной, куда бы он ни позвал и ни повёл бы за собой.       Хоть к восьмому чуду света; хоть к геенне огненной.

***

      У Тэхёна разряжается телефон.       Совсем некстати.       Ключи, кошелёк — в потёртом рюкзачке всё как обычно на месте, только повербанка при себе нет. Идеально, ничего не скажешь. Вероятно, остался не где-нибудь, а в байкерском клубе, в одной из душных переполненных комнатушек, и не у кого-нибудь, а у Хичоля, любящего часами болтать по телефону.       Так и не дозвонившись вовремя до Чимина, слегка приунывший Тэхён добирается к нему неторопливо, пешочком, поздним осенним вечером, заодно начиная отчитывать себя по дороге за то, что оставил в автомастерской ещё и беспроводные наушники.       И в самом деле — как же идеально всё сложилось.       Но, независимо ни от чего, совсем скоро Тэхён оказывается у порога квартиры Чимина, по всей видимости уже успевшего собрать в сумки все необходимые вещи, чтобы окончательно переехать в байкерский клуб. Не навсегда, конечно, но на неопределённый срок. В свою скромненькую обитель Чимин ещё вернётся, когда-нибудь, но не сейчас. В ближайшем будущем ему здесь делать больше нечего: кроме тревожных воспоминаний, сумбурных ощущений и повторяющихся из ночи в ночь кошмаров; в этих четырёх стенах, ставших добровольной тюрьмой, его ничего не ждёт. Больше ничего не держит. В последний раз лучший друг бывал здесь тремя месяцами ранее, а бывший парень давно не возвращался в их совместный очаг. «Уютное гнёздышко», — как он часто любил говорить. Подонок. Как же мерзко о нём вообще вспоминать. Тэхён тихонечко постукивает в дверь и, всё ещё подрагивая от пронизывающей снаружи вечерней прохлады, смиренно дожидается, когда ему откроют.       Когда ему уже наконец откроют.       Он стучится и в третий, и в четвёртый раз, но за дверью никого не слышно. Ни голосов, ни шагов. Тэхён начинает беспокоиться. Но, не накручивая себя понапрасну, он сразу же берётся разыскивать запасной ключик от двери, припрятанный за горшочком с давно засохшими цветами, на которые, по-видимому, забили даже соседи, и, не обращая на это никакого внимания, быстро находит искомое. Не создавая лишнего шума, Тэхён аккуратно открывает дверь и совсем не слышно, на носочках входит в квартиру.       А лучше бы не входил, а подождал бы где-нибудь… Да хоть где-нибудь, чем слышать и слушать то, что не позволено быть уловленным чужими ушами.       Доносящиеся из спальни громкие, совсем не приглушённые стоны, хриплое низкое рычание, постукивания ритмично раскачивающейся кровати, недвусмысленные шлепки и блаженное, чувственное: «Хочу ещё!», «Мне надо больше!», «Не хочу кончать!», «Продли эту ночь как можно дольше!». «Боже, Чимин», — проносится в голове у смущённого Тэхёна, понимающего, что со стороны он слышится точно так же, когда остаётся наедине с Чонхёном или Чонгуком. Как же неловко, чёрт возьми, как же стыдно. Но ведь это так естественно, так обыкновенно и правильно, только вот… Тэхён здесь явно лишний, и потому всего, чего ему сейчас хочется, так это провалиться сквозь землю как можно скорее и не высовываться наружу до тех пор, пока всё не закончится.       «Как же ты изумительно пахнешь», «Не сдерживайся, крошка», «Скажи, когда будешь близко», «Обхвати меня ногами, крошка», «Смотри на меня, смотри мне в лицо».       Тэхён тяжело сглатывает, неуёмно ёрзает в кресле. Хватает мягкую подушку и зарывается в неё лицом, сокрушённо вздыхая. Спальня наверняка заполнена крепким насыщенным запахом бурного секса, общих густых концентрированных ароматов, смешавшихся между собой в головокружительное благовоние, и естественными выделениями, обильно пропитавшими вещи, постель — всё насквозь. И разгорячённую влажную кожу занимающихся любовью, полностью поглощённых друг другом страстных влюблённых, позабывших обо всём на свете.       «Как ты хочешь, чтобы я трахнул тебя, крошка?», «Позволь мне тебя всего вылизать», «Такой красивый, такой роскошный», «Обними меня, обопрись о меня, крошка», «Ты так хорошо справляешься, моя умница», «Тебе не больно со мной?»       «Боже, боже, боже!» «А-ах… да, да! Пожалуйста, ещё!» «Только не быстро, только не быстро…», «Поцелуй меня, прошу! Вот здесь, вот здесь… да!», «Дай мне больше!», «Умоляю, подави меня своими феромонами! О, да-а!»       В ночной тишине раздаются раскатистое рычание и ему в унисон — восторженный сладостный стон. И короткий, прерывистый всхлип — это Тэхён, почти потерявший связь с реальностью и пустившийся в эротические грёзы, где только он и его истинные. Омега ненадолго успокаивается, выпускает мягкую обслюнявленную подушку из цепкой хватки и с облегчением выдыхает, а как только через некоторое время из спальни выходит Юнги — как обычно хмурый, серьёзный, задумчивый, — а за ним — растрёпанный, взлохмаченный, до крайности вылюбленный Чимин, Тэхён понятия не имеет, как ему быть. Радоваться за лучшего друга или снова напрячься и не знать, куда себя девать. Юнги сдержанно приветствует Тэхёна одним лишь кивком и так же сдержанно прощается с Чимином, во всеуслышание заявляя, что будет ждать их двоих снаружи.       — Как же я не вовремя со своим визитом, — досадует Тэхён, пробуя лимонный чай с мёдом, совсем недавно приготовленный Чимином.       — Перестань, Вишенка. Скажи смущению нет — и жить сразу станет легче.       — Так… Ты и Юнги…       — Юнги-я мой истинный, Тэхён-и, — Чимин изящным движением поправляет на себе лёгкий халатик, пальцами зачёсывает взъерошенные светлые волосы и присаживается напротив лучшего друга, лучезарно улыбаясь. — Да, он — мой мужчина. Предписанный мне свыше, хотя, порой, силы свыше ошибаются. Но не в этот раз. Я должен был сказать тебе о всех своих переживаниях гораздо раньше, но не мог. Потому что ни в чём не был уверен. Ни в ком. Ни в себе, и даже ни в Юнги-я.       — Ты ничего не должен был, — отвечает Тэхён, откладывая чашечку с чаем на стеклянный журнальный столик перед собой. — Я говорил тебе прежде, что настанет тот день, когда ты сам решишь, что готов поделиться с близким человеком самым сокровенным. И вот — этот день настал.       — И ты нисколько не удивлён, Вишенка?       — Нет, Мин. Нисколько.       — Так ты знал…       — Я понял это сразу, как только вы взглянули друг на друга в том баре, где Чонин вёл себя, как полный придурок, — смеётся Тэхён.       — Ага, я помню, — не сдерживая заливистого хохота, соглашается Чимин. — Чонин как всегда был в своём репертуаре. И тогда выделился на фоне всех. А… Это было так очевидно? Ну, что я с Юнги-я связаны красной нитью судьбы?       — Глаза никогда не соврут, — смущённо и робко отвечает Тэхён, не в силах оторвать завороженного взгляда от Чимина, сияющего искренним чистым счастьем. — Ну… и какой он, твой истинный? Твой Юнги?       — Он… Он… Вишенка, он мужчина, перевернувший мой мир с ног на голову. Заставивший взглянуть на этот мир по-другому. Я и не знал, что вокруг всё такое яркое, насыщенное, красочное. Что ощущения и чувства могут быть такими сладкими, волнующими и жгучими. Это и пугает, и восхищает. Одновременно. Я никогда так сильно не жалел о чём-либо, как о том, что беспрекословно слушался своего окружения и делал то, что устраивало их, чтобы только угодить. Я так поспешил и столько дров наломал. Изо дня в день сам себя калечил, добровольно подкладывая своё тело под бездушное животное, и строил из себя настоящего счастливца на глазах всех знакомых, чтобы меня приняли в свои ряды. Мало кто из них верил в истинность, но и с неистинным встречаться тоже было порочно, неправильно. Непотребно. Меня сбили с пути, и я — совсем слепой и неразумный юнец — запутался в навязанной мне лжи, Вишенка. Я так сильно запутался.       — Теперь всё иначе, Мин.       — Если бы я, как и ты, — продолжает расчувствовавшийся Чимин, — хоть немного подождал бы и прошёл бы через все мучения, что и ты — не страшно, я бы достойно вытерпел и справился бы со всеми сложностями, — то сейчас я не был бы так… частично разрушен изнутри. Но с появлением моего истинного я начал потихоньку восстанавливаться, собираться по кусочкам, как разбитая ваза с остающимися едва заметными трещинками.       — И эти трещинки исчезнут, Мин, — уверяет Тэхён, накрывая маленькую ладошку Чимина своей.       — Мой истинный… Мой Юнги-я так трепетно касался меня везде, так нежно целовал, так осторожно вылизал своё имя на моём изувеченном побоями теле. А имя его у меня на крестце, прямо над копчиком — всё не заживающее, кровоточащее, безобразное. Изуродованное клыками Ирсена. Юнги-я это нисколько не оттолкнуло, не ужаснуло, и он просто целовал меня там, нежно исцелял и поглаживал, пока я плакал в его объятиях. Вишенка, мне никогда не было так хорошо! Ты был прав, что с истинным мужчиной всё ощущается совсем по-другому. Волшебно, феерично, просто невероятно!       — Я так счастлив, Мин, что ты прочувствовал всё это, — Тэхён часто промаргивается и шмыгает носом, радостно улыбаясь сквозь скатывающиеся по разрумянившимся щекам слёзы.       — Но это ещё не всё, Вишенка. Юнги-я не отказался от меня, когда узнал, что я не девственник. Юнги-я не отказался, даже когда увидел на моём теле глубокие рубцы и мелкие шрамы, оставленные Ирсеном. Он не отказался от моего тела, увидев в каком состоянии его имя. И даже не отвергнул меня после того, как я признался ему, что не могу иметь детей. Знаешь, что Юнги-я ответил на это?       — Нет. Скажи.       — Что готов усыновить и взять малыша из дома малютки. Что в этом нет ничего катастрофического. Мой истинный убедил меня в том, что я всё равно остаюсь полноценным здоровым омегой без единого изъяна, порока и недостатка. Что я совершенный, удивительный молодой мужчина, заслуживающий взаимной любви, заботы и внимания, и этой любовью окружит меня только он — Юнги-я — мой мужчина, мой единственный любимый мужчина.       — Можно мне обнять тебя, Мин? — заходясь в тихих рыданиях, шепчет Тэхён и тянется к Чимину через журнальный столик, случайно опрокидывая чашки с чаями. — Боже, я такой дурак…       — Ничего страшного, Вишенка. Сиди смирно. Я сейчас всё приберу.       Настаёт час икс.       Громкий, почти резкий стук в дверь отвлекает друзей и заставляет Тэхёна насторожиться, всего напрячься, но Чимин безразлично взмахивает рукой, заверяя, что за дверью не кто иной, как Юнги, явно поторапливающий их, достаточно засидевшихся и вдоволь наговорившихся. Он поспешно встаёт на ноги, оставляя опрокинутые чашки с чаем на стеклянном столике, и шустро бежит в прихожую, чтобы не заставлять Юнги долго ждать его на пороге, а Тэхён молчаливо наблюдает за тем, как капельки невыпитого лимонного напитка медленно стекают вниз на ворсистый коврик, словно в старой замедленной съёмке, и…       — Кого я тут вижу! Могу поспорить — вы меня даже и не ждали, разгулявшиеся суки.       Тэхён ошарашенно распахивает рот, не верит своим глазам — лучше бы это был самый кошмарный сон из всех существующих — и инстинктивно приподнимается с пола на дрожащие от страха ноги, лицезрея перед собой невыносимое, тошнотворное зрелище: грубый, неотёсанный, почти двухметровый альфа — застигнутые врасплох омеги в два раза меньше него — держит Чимина за затылок и обнюхивает всего, словно бешеная псина, больно сжимая шею.       — Отпусти его, немедленно, — хрипло, еле слышно молвит Тэхён, беспомощно протягивая руки вперёд, к всхлипывающему от боли Чимину, но не дотягивается до него — расстояние между ними чертовски невообразимое, максимальное. — Тебе же не поздоровится — мы здесь не одни.       — А… Вспугнуть меня решил? И то, кем — каким-то низкорослым надменным недоальфой с уродливым шрамом на пол лица? Мину… Минджу Юн… Мин… Мин Юнги? Точно! Ты про него, да, Тэхён? Так он валяется с проломленной башкой на улице — мои ребята в два счёта с ним разобрались. Палец об палец не ударили.       — Юнги-я! Мой Юнги-я! — жалобно, с надрывом выкрикивает Чимин, не в силах воспротивиться и вынырнуть из безжалостных, крепких тисков. — За что? За что ты так с ним, Ирсен?!       — За то, что ты — тварь мерзостная — ноги перед ним раздвинула, — прямо в ухо сквозь зубы цедит разъярённый Ирсен и нагло кусает мочку, вылизывая её. — За то, что ты не дождался меня и сразу взялся давать всем подряд, шлюха безмозглая!       — Конченный ублюдок! Закрой свой рот! — срывается на крик Тэхён, и как только он пытается приблизиться к Чимину, Ирсен сильнее сжимает шею, заставляя омегу начать задыхаться и беспомощно ловить губами недостающий воздух. — Оставь его, лучше займись мной! Мной!       — Ну конечно, ты же такой находчивый, Тэхён, такой смекалистый. Гениальный. За тобой же вся банда Дьяволов примчится, как свора уличных собак, едва с твоей головушки хоть один волосок упадёт. А знаешь, что, Тэхён? Сука ты, вот ты кто. Я эту вашу вонючую банду со своей братвой в пух и в прах разнесу. Кто такой твой Чон Чонгук? Кто такой этот Чон Чонхён? Испугался, да? Думал, я не знаю, кто ебёт тебя во все щели?       — Что с тобой случилось? Да что вообще с тобой не так?!       — Что не так?! Ты, блядь, попутал со мной так разговаривать? — неожиданно вспыхивает Ирсен и со всей силой швыряет Чимина вперёд, к журнальному столику — опешивший, перепуганный омега не удерживается на ногах, не дотягивается до протянутых рук Тэхёна и ударятся головой об угол. Белоснежный ворсистый коврик мгновенно пропитывается кровью.       — Нет… Нет. Нет! — в ужасе вскрикивает Тэхён и на инстинктах сбегает на кухню, а вслед за ним — медленно, неторопливо направляется злорадно скалящийся Ирсен, в точности, как Человек с лицом из кожи, свободно и легко переступающий через лежащего на полу потерявшего сознание Чимина.       В затуманенной, ничего не соображающей голове хаотично промелькивают обрывки бессвязных мыслей: «Нужны повязки… бинты… спирт». «Позвонить в скорую. Дозвониться до Чонгука. Если не до Чонгука, то до Намджуна…». «Ножи. Столовые приборы. Я должен спастись. Я должен суметь оборониться. Защититься. Постоять за себя…». «Чимин… Его голова вся в крови… Бинты… Нужны бинты, вата, рулон марли…». Тэхён ощущает за спиной присутствие подоспевшего к нему зловонно пахнущего Ирсена и, резко оборачиваясь, со всего размаху швыряет в него первое, что попадается под руку — вилки, тарелки, ложки, крышки от кастрюль. Но долетающие до двухметрового альфы столовые приборы и другие кухонные принадлежности не отвлекают его и не причиняют существенного вреда, отскакивая от мощного, натренированного, мускулистого тела, будто от пружины.       — Не приближайся ко мне!       — А то что?       — Я сказал тебе — не приближайся!       Ирсен в два шага настигает щерящегося, вовсю сопротивляющегося Тэхёна и больно хватает его за запястье, вынуждая выпустить из руки разделочный нож.       — Вот этим же ножом, Тэхён… Слышишь меня? — выплёвывает Ирсен прямо в безысходно плачущее лицо. — Именно этим ебучим ножом я расчленю и выпотрошу твоих близнецов-ёбырей и по кусочкам скормлю их тебе. Запомнил? А теперь — пора баиньки, сука.       Ирсен разворачивает рыдающего Тэхёна спиной к себе и пару раз ударяет его лицом о деревянный стол: обездвиженный, заторможенный омега сразу же ощущает, как нечто липкое и тёплое заливает правый глаз, щеку и губы, пачкая всю кожу. Тэхён отключается, валится с ног, теряясь в небытие. Альфа перебрасыват безвольное хрупкое тельце себе через массивное плечо и присвистывает, созывая обитателей клуба «Бэнди-Бэнди» на место совершённого преступления.       — Ах, моя бедная раскосая конфетка, — притворно вздыхает бритоголовый, татуированный Квон Гисок, поправляя чёрные перчатки. — Ну, и куда их везти, босс?       — Ты знаешь куда, — уверенно отвечает Ирсен, плотоядно ухмыляясь. — Туда, где всё началось. В место, где Чон Чонгук-старший и мой папа впервые познакомились.