Одно сердце на троих

                           — Тэхён, мы можем поговорить с тобой? Только снаружи, пожалуйста.       При встрече с близким человеком Чимин обычно всегда приветливый, улыбчивый, просто невозможно милый и добродушный.       Такой, каким ни один альфа на свете его не заслуживает.       Он изнутри весь светится, источает солнечное тепло, греющее сердце и отгораживающее собой от будничной тьмы. Но в последнее время Чимину только и приходится выдавливать из себя то, чего в помине нет — безграничное счастье, ставшее заметно притворным. Вставшее поперёк горла, чёрт возьми. На нём совсем нет лица. Он осторожно перешагивает через порог собственной квартиры, словно ступает на минное поле, и тихо закрывает за собой дверь, не впуская Тэхёна к себе. Впервые за всю их долгую дружбу. Удар со спины внезапный, непредвиденный, оттого и поражающий: видимо, чем-то заслужил такое. А Тэхён, ничем особо не нагромождённый — всего лишь парой сумок: мало что уцелело при пожаре — надеялся пару дней перекантоваться в доме, когда-то бывшим ему почти родным. Он бы и на жёстком матрасе поспал, он бы и не занимал в пустующей комнате много места: в детстве мальчики часто делили её вместе, играли в ней и спали в одной кровати, пока папа Тэхёна встречался с очередным ненадёжным альфой-ухажёром, напрочь вскружившим голову приторно-лестными комплиментами и образцовыми, «джентельменскими» манерами. Действенный манёвр, способный ослабить бдительность любого омеги, чтобы после воспользоваться его наивной и бескорыстной доверчивостью. Потому ни с одним из папиных любовников нормальных отношений в духе «отчим-пасынок» не сложилось. Когда вообще у Тэхёна с альфами что-то срасталось? Неважно: сейчас они его совсем не волнуют — его волнует переменившийся, не знакомый ему, «не его» Чимин.       — Что-то случилось, Мин? — Тэхён ощущает неладное и потому отступает: вот-вот случится нечто страшное, необратимое — болезненный разрыв с близким другом по глупой причине. — Я обещаю, что не буду мешать вам с Ирсеном. Мне, правда, идти больше некуда.       — Я знаю, — глухо произносит Чимин, не всматриваясь в раскосые карамельные глаза напротив, непонимающе изучающие его — растерянного, находящегося в безвыходном положении. Просто не в силах, стыдно. — Мы договорились об этом ещё утром. Я не представляю даже, что ты сейчас переживаешь. Мне хочется тебе помочь, очень сильно хочется. Только вот… планы немного изменились.       — Какие?       — Была бы моя воля, Вишенка, я бы жил с тобой под одной крышей до конца своих дней. Ты же прекрасно это знаешь.       — Но…       — Ирсен плохо смотрит на появление третьего в нашем… уединённом гнёздышке. Это его решение, и решение неоспоримо. А я, как его пара, обязан прислушаться к нему.       Обязан, должен — что-то на варварском.       — Гнёздышке? — каждое его признание с каждым разом звучит всё нелепее и нелепее. Чимин чем-то явно расстроен и омрачён, его здесь даже нет: всё, что осталось от него — лишь размытая безликая тень, а подавляющая её часть — влияние Ирсена, гасящая Чимина во всех смыслах. — Мин, я не собираюсь лезть в ваше «гнёздышко». Но… мне с тобой теперь нельзя видеться? Общаться? Ладно, ты не обязан впускать меня в свой дом. Я больше не потревожу тебя, если на кону стоят твои отношения с ним. Только объясни мне, что в самом деле стряслось?       — Всё так же, как и прежде, — пухлые розовые губы дрожат: он обманывает — ничего уже не «как прежде». — Понимаешь, у нас с ним непростой период, Вишенка…       — У тебя с ним уже долгое время непростой период, — плюя на своё плачевное положение, Тэхён бросает сумки на землю и хватается ладонями за хрупкие плечи, вглядываясь в глаза-щелочки напротив, чтобы хоть что-то в них увидеть. А в них — ничего. Пустота, огромная пустота. — Он тебя мучает? Чимин, он… принуждает тебя к чему-нибудь? Против твоей воли, силой?       — Тэхён, перестань, — Чимин сбрасывает с себя его руки и хмурится сквозь странную улыбку. — Что ты такое говоришь? Он любит меня. Он бы никогда со мной так не поступил.       — Я не уверен, что ты в порядке. Дай мне поговорить с Ирсеном.       — Нет, — он не позволяет пройти Тэхёну вперёд, переграждая собой путь. — Зачем тебе это? Не вмешивайся в то, что тебя не касается, — выходит достаточно грубо: Тэхёна будто больно ударили по груди и толкнули назад, прямо куда-то в пропасть — глубокую, тёмную. Безвылазную. — У тебя сейчас своих проблем предостаточно. Так что… уходи. Просто уходи. Я сам во всём разберусь.       Не разберётся, он даже не собирается этого делать.       — Хорошо, — согласно кивая, Тэхён наспех поднимает лёгкие сумки, а руки неконтролируемо трясутся от разрастающейся злости к Ирсену, вставшему между ними неприкосновенной стеной. — Как скажешь, Мин. Как скажешь. Ты же знаешь, я приму любой твой выбор и всегда буду на твоей стороне? — Чимин отворачивается, а слёзы от нанесённой обиды близкому человеку отставляют мокрые дорожки на разрумянившихся щеках и не ускользают от внимания Тэхёна, у которого сейчас сердце разрывается на части.       — Я… я постараюсь найти место, где можно будет переночевать хотя бы пару дней. Я… позвоню тебе. Я дам тебе знать. Я… я люблю тебя, Вишенка. Прости, что так вышло.       — Я тебя больше, Мин. И всегда буду, — если нам теперь необходимо быть порознь во благо отношениям с твоим альфой, то так тому и быть. Мешать не стану.       Ирсен со всей ему присущей альфьей силой зажимает Чимину горло, лишает собственного голоса, собственного мнения и права общаться с теми, кто кажется существенной помехой в отношениях. А Чимин не сопротивляется нисколько, принимает его «удары» за «поцелуи» и покорно подставляет ему всего себя. Безоговорочное самопожертвование во имя священной, «истинной» любви. К чёрту такую любовь! Спускаясь по лестнице быстрыми шагами, пока за спиной с концами не захлопнулась дверь — Тэхён этого точно не вынесет, — он нервно посмеивается дикой мысли, возникшей в голове в приступе безотчётного гнева. Иметь возможность носить при себе кольт-миротворец в точности как у самого неуловимого бандита Дикого Запада, чьё лицо годами не сходит с пыльных плакатов «Разыскивается», за поимку которого обещают озолотить кругленькой, внушительной суммой. Первый омега, сумевший дать отпор определённому виду альф — отъявленным сукиным сынам, позабывшим свои по праву заслуженные места — в червивой гнилой яме.       — Нет, мы так не договаривались. Почему ты возвратился обратно с вещами? — на улице Тэхёна неожиданно встречает Намджун, который давно уже должен был уехать обратно в клуб по своим делам. — Хорошо, что я дождался, а не бросил тебя, как только довёз. Узнай о моём промахе, Чонгук вздохнуть бы мне нормально не позволил.       — Но, хён, вы же старше Чонгука. Вы сами решаете, что вам делать и как вам делать.       — Может и старше, — сухо отвечает Джун, закуривая очередную сигарету за день, — но родословная Чонгука делает его главнее меня, на три головы выше и взрослее. Цифры и опыт никакую роль тут не играют. Ладно, это сейчас неважно. Почему ты всё ещё здесь? Как долго ты намерен мозолить мне глаза?       — У моего друга возникли кое-какие проблемы, — нехотя отвечает Тэхён, стараясь не углубляться в личное, касающееся только близких друзей.       — И?       — Я буду им только мешать.       — Ты без дома остался, вообще-то, — не до конца выкуренная сигарета мгновенно оказывается потушенной тяжёлой подошвой обуви. — Какие там могут быть проблемы у молодой бездетной парочки, когда у тебя крыши над головой больше нет? Уверен, это зазнавшийся альфа там много выкобенивается. Сейчас я с ним поговорю.       — Нет! — встревает Тэхён и переграждает собой путь, тычась ладонями в чужую, массивную грудь. — Это наше единогласное решение. Всё в порядке.       — Единогласное решение спать тебе на улице? — недоумевает Джун, усмехаясь абсурдности сложившейся ситуации. — А что насчёт твоего папы? Только не говори, что там тоже всем заведует альфа-мудозвон.       А где они не заведуют?       — Ну, — колеблется Тэхён, — у меня не очень хорошие отношения с нынешним папиным любовником.       — Охренеть расклад. И что теперь делать будем?       — Понятное дело — чертёнка в беде не оставим, — Тэхён от неожиданности вздрагивает и уязвлённо сжимается. По морозному воздуху проносится восточный пряный аромат, вопреки всякому сопротивлению заполняющий собой ноздри, высвобождая в омеге плотские инстинкты и мучительное желание сойтись с альфой как можно скорее, уединившись где-нибудь вдали от посторонних. Его альфа пахнет диким наваждением, первобытной похотью и грубым, грязным сексом — помилуй, Господи, невинную душу. Тэхён не поддаётся стойкому искушению обернуться на до боли знакомый, тревожащий сердце и разум голос, поскольку это окончательно его добьёт: с каждым разом ему всё тяжелее держать себя в руках в присутствии истинного. Прошлой ночью Доминант почти соблазнил Тэхёна, почти затащил к себе в постель, даже будучи раненым и не в состоянии ублажить как полагается. Настоящее дьявольское отродье. — Поедем ко мне. Я и накормлю плотно, и согрею собой.       — С какого перепугу ты здесь? — вмешивается недовольный Джун при виде Чонгука, не успевшего толком прийти в себя и заявившегося без предупреждения с забинтованным больным предплечьем и расширившимися за ночь кровоподтёками на загорелой коже. — Ты еле на ногах стоишь. Куда только смотрел Хичоль?       — На охуенные яйца Хосока. Они ему куда интереснее, чем унылая слежка за мной, — Доминант очаровательно подмигивает Тэхёну, пока Тэхён яростно подавляет в себе неудовлетворённую омегу. — Я припарковался неподалёку. Пойдём со мной, чертёнок.       — Придержи-ка коней, рыцарь без царя в голове, — снова возмущается Джун, оттаскивая Чонгука в сторону. — Ты правда не в себе. Как ты управлял машиной?       — Одной рукой. У меня много чего хорошо выходит делать одной рукой.       — Оставь при себе свои плоские шуточки, младший Чон. Мне сейчас совсем не до них, — сердится зрелый альфа. — Мало того, что ты ввязал омегу не пойми во что, так ещё намерен отвезти его в свою антисанитарную конуру? Убить его собираешься? Когда подрывают его квартиру сразу после твоей сцепки с Гвансоном? Это не совпадение какое-нибудь, а умышленное преступление.       — И как мне уберечь Тэхёна от этого выблядка? Могу выследить и обработать так, что мать родная не узнает. Не проблема. Но везти-то его куда? — также начинает негодовать Доминант, с тяжёлым сердцем посматривая на омегу, одиноко стоящего в стороне: никем незащищённый, не выкормленный и не отлюбленный.       — Знаешь, куда. И к кому. Знаешь, где твоему чертёнку будет безопаснее всего.       Очевидно, иного выбора нет. И только по этой причине Доминант начинает заметно нервничать: избитая привычка поигрывать пирсингом на нижней губе говорит только об одном — его негодование происходящим бьёт через край. Из неестественно почерневших глаз плещет непроглядный мрак; неровное дыхание и поигрывающие на скулах желваки выдают поминутно разрастающееся недовольство, а руки перенапрягаются настолько, что сквозь смуглую кожу чётко проступают вены. Ему нужно выпустить пар, вот только не на ком. Тэхён научился понимать его на языке жестов, по незначительным изменениям в лице, по меняющемуся тону голоса — что это, если не любовь — дразнится внутренний одичавший омега, пока Тэхён пытается разобраться, что именно его альфе так сильно не понравилось в предложенном Джуном.       — Нет. Я сказал — нет. И точка. Это не обсуждается.       — Он твой родной брат, младший Чон. Угомонись, — Джун пытается утихомирить заведшегося молодого альфу, ни в какую не принимающего подходящий вариант. — Он не посягнет на чужое, если тебя сейчас волнует только это.       Перетаскивая полупустые сумки с одного плеча на другое, Тэхён ощущает себя полностью зависимым от настоящих альфа-самцов, бурно спорящих между собой из-за него; а днями ранее он был просто предоставлен самому себе, существовал сам по себе никому не нужным омегой, до которого мало кому было дела. И судьба свела его с матёрыми мужчинами из обновлённого байкерского клуба — бывшего клуба прирождённых безжалостных убийц и насильников, чьи преступления в своё время потрясли всю Южную Корею. Многое осталось в прошлом, но тёмное прошлое не перепишешь. Как же просто его втянуло во всё это сумасшествие в один, казалось бы, незначительный, короткий миг. Если судьба всё-таки женщина — а женщина она определённо своенравная и натура эксцентричная, — из неё вышла бы весьма неплохая писательница, с причудливой фантазией которой не посоревнуешься. Тэхён старается не думать об отсутствии собственного жилища, о болезненной размолвке с Чимином, не концентрироваться на пагубной тяге к истинному альфе, не рассчитывать на его помощь и вынужденный переезд к нему. Однако, он теперь мало что решает, решают отныне только за него.       Для всех троих проходит утомительно долгих полчаса, когда упрямо настроенный, не поддающийся напору Доминант наконец признаёт, что более подходящего варианта сколько не ищи — не найдётся; он без какого-либо энтузиазма провожает Тэхёна к собственной машине и громко захлопывает за ним дверь, не в настроении что-либо объяснять. Но и молчать подолгу по пути к загородному дому родного брата не выходит: Доминант первым решает заговорить, тем самым отвлечь от каких-либо сомнений и тревожных мыслей приутихшую в унынии омегу.       — Как самочувствие? Не падай духом, чертёнок. Я всё устрою. Ни одна мразь до тебя не доберётся.       — Ты спрашиваешь обо мне, когда сам нуждаешься в помощи, — Тэхён видит, как тяжело его раненному альфе даётся держать руль, и, несмотря на все неудобства, он каким-то образом уговорил Джуна послушаться его и позволить довезти омегу самому. — Зачем ты это делаешь для меня?       — Вчерашних признаний было недостаточно?       — Вчера ты был под лекарствами и нёс какую-то откровенную чушь.       — Не чушь, а чистосердечное признание. Я был искренен с тобой как никогда, — альфа немного приободряется, замечая Тэхёна улыбающимся. — Возможно, на меня так безотказно действует твой аромат, вот и подрываюсь с места, как что. А твой аромат, чертёнок, кажется мне необычным, каким-то особенным. Невъебенно особенным. Есть в этом что-то странное, не находишь? Может, дело даже не только в нём. А в тебе самом, сладость.       Потому что ты — мой истинный альфа, дарованный мне Всевышним за смиренное ожидание, за все мои пролитые горькие слёзы, за ночи, проведённые в мучительном одиночестве, и за кровь, потерянную в честь верности тебе одному.       — Чонгук, — его имя, робко произнесённое не кем-нибудь, а самим Тэхёном, вызывает в альфе лёгкую эйфорию, — мой запах самый обычный. Уверен, у тебя были омеги намного слаще меня и вкуснее. А я обеспечил тебе одни лишь проблемы. Всё только усложнил.       — Чертёнок, проблема сейчас только одна — ты остался без крова. Но это не повод расстраиваться, всего лишь временное неудобство.       — Я не хочу, чтобы тебе снова из-за меня досталось. Поэтому… — Тэхён подбирает правильные слова и самое главное — момент, не зная, какую реакцию ожидать прямо сейчас. — Если я попрошу тебя кое о чём, ты сделаешь это для меня? Уверяю, в твоих же интересах согласиться.       — Так-так, — Доминант выпячивает ровные, немного выпирающие передние зубы и мило морщит крупный нос: он в предвкушении. — Я весьма заинтригован. И что же пришло в голову моему непоседливому омеге?       — Научи меня пользоваться оружием. Научи меня стрелять. Так я смогу защищаться и сам смогу защитить.       Неожиданное заявление — как вообще подобное безобразие могло прийти безобидному на вид омеге в чистую помыслами голову? Доминант крепче цепляется за руль, сжимая его со всей силы до появления выпирающих вен на здоровой руке — судя по реакции, предложение ему совсем не нравится, но не потому, что это опасно и втягивать во что-то сомнительное Тэхёна нисколько не хочется. Кажется, дело совсем в другом.       — Огнестрелы — не мой конёк, — отвечает альфа, понемногу успокаиваясь. — Боевые искусства — вот в чём я однозначно хорош. В этом мне нет равных.       — Моё здоровье оставляет желать лучшего, — делится Тэхён, потихоньку открываясь перед альфой, не ощущая для себя какой-либо опасности рядом с ним. Опасно без него. — Моё тело подведёт меня в физических нагрузках. Зато зрение у меня неплохое.       — И глаза у тебя самые красивые, — альфа продолжает смущать Тэхёна и тихо посмеиваться над ним, пытающимся возразить. Это впервые, когда у них завязался нормальный непринуждённый разговор. — Ни о чём не беспокойся. Как я говорил ранее, я обеспечу тебе безопасность. Мой ты омега или нет — это дело времени. В итоге я добьюсь тебя, чертёнок.       Игривый настрой и запал исчезают мгновенно, как только молодой альфа и его омега подъезжают к большому двухэтажному особняку, останавливаясь у громоздких ворот, через которые видны красивый цветущий розовый сад, скульптурные фонтаны и просторный чистый бассейн. Высовываясь из окна машины, Тэхён заворожённо приоткрывает рот, а Доминант сдерживает в себе ревностные порывы и собственническое начало, начиная жалеть о том, что согласился отвести омегу в дом родному брату. Одинокому, безмерно притягательному, умеющему соблазнять куда искуснее и красивее, чем Доминант, привыкший с силой брать своё и против воли присваивать себе. Не все любят жёстко, нагло и грубо. А как любит Тэхён, самому Тэхёну неизвестно.       — А какой он, твой брат-близнец? — интересуется он, пытаясь тщательнее рассмотреть всё, что таится за закрытым участком.       — Он… — альфа видит безудержный мальчишеский восторг в глазах оживлённого омеги и печально улыбается, пока тот не видит. — Он замечательный человек, Тэхён. Лучший, каким только может быть. Он должен был стать для меня примером для подражания, но я выбрал другой — своего отбитого на всю голову отца, — последнее, тихо сказанное лично для себя, Тэхён не слышит, как малое дитя радуясь постепенно открывающимся воротам. — Сейчас вы лично познакомитесь. Он тебе понравится, чертёнок. Он тебе очень сильно понравится.       Двери в двухэтажный дом оказываются на удивление не запертыми, а наоборот — заметно приоткрытыми — создаётся стойкое впечатление, будто владелец особняка намерено ищет лишних проблем. Или всего лишь рад случайному знакомству даже с самым подозрительным и не внушающим доверия заплутавшим гостем. Только его мнимое радушие часто путают с достаточной рассеянностью; альфа обладает невозмутимым спокойствием, граничащим с явным безразличием и отчуждённостью. Потому нежданные гости беспрепятственно оказываются в просторной светлой мастерской — первый этаж полностью отведён для работы над проектами. Незаконченные работы таинственного брата-близнеца Доминанту вовсе не интересны, он обходит их стороной, а Тэхёна, прежде никогда не интересовавшегося искусством, очаровывают в одно мгновение — он с замиранием сердца рассматривает многочисленные изящные фигуры, с особым трепетом высеченные из глины и воска: повсюду образы моделей, образы бывших любовников, ставших для создателя не только временными сексуальными объектами, но и объектами вдохновения и всепоглощающей необузданной страсти.       Альфа исчезает из виду в поисках затерявшегося брата, а Тэхён, оставшийся наедине с творчеством художника, пленённым тянется к одной из многочисленных скульптур, чьи изгибы и выпуклости напоминают ему собственные — небольшие, плавные, чувственные. Тэхён воздерживается от странного желания обвести пальцами контуры талии, идентичной его — Скульптору нравятся узкие, тонкие, изящно смотрящиеся в его умелых, сильных руках. Омега шумно сглатывает. Чтобы сотворить такую немыслимую красоту, чтобы воссоздать тело любимого в мельчайших деталях и тонкостях, нужно позволить себе стать покорённым им, послушным ему, склонившимся в ноги рабом. Отдать себя во власть нежным возвышенным чувствам, чтобы в самом конце пережить их разрушительное влияние. Благоговейное обожание, перерастающее в безумное желание подчинять и доминировать — болезненную склонность собственничества ни в одном альфе не искоренить.       О чужом присутствии рядом заявляет новоявленный запах, нещадно бьющий хмелем прямо в голову, медленно распространяющийся по полупустому залу — он здесь, Скульптор уже здесь. Его аромат нежный, по-летнему свежий, не похожий на тяжёлый аромат Доминанта, но и вместе с тем такой же глубокий и дурманящий, заставляющий Тэхёна вновь пережить те самые незабываемые эмоции, испытанные всего раз — при первой встрече со своим истинным альфой. И это сладкое недоразумение повторяется с ним снова, лишая возможности мыслить здраво и адекватно. Скульптор пахнет жасминами, гавайскими знойными ночами и всепоглощающей жаждой к жизни. И Тэхёну хочется жить, так сильно хочется жить на полную, ни в чём себе не отказывая — он снова опьянён и страшно взбудоражен, не чувствует опоры под ногами, из-за чего теряет равновесие и… о боже, роняет скульптуру, разбивая вдребезги. Прекрасное начало предстоящей встречи. Один из вылетевших острых обломков оказывается под подошвой обуви на невысоком каблуке — позади провинившегося Тэхёна владелец особняка. Молчит и, очевидно, ждёт внятное объяснение, которое едва ли его удовлетворит. А не предпримешь попытки объясниться как полагается — оставит без сытной пищи и ночлега. Тэхён мысленно пристыжает себя и извиняется, прекрасно понимая, что одними извинениями скульптуру не восстановишь, как и первое впечатление о себе, прямо на глазах обоих рассыпавшееся в прах, пока голос альфы, тягучий и вкрадчивый, не перебивает его.       — Избавь меня от этого — лучше взгляни на меня, Тэхён, — владелец особняка уверенно шагает вперёд к раздосадованному омеге: на разбитую скульптуру ему явно плевать — чувства к прошлой музе остыли. Окончательно и бесповоротно. Теперь он оценивающе рассматривает Тэхёна, ровно как искусный мастер — неопытного натурщика, тем самым заставляя смущаться и робеть. Без какой-либо неловкости и неудобства для себя он проходится по телу перед собой заинтересованным взглядом, будто срывает всё лишнее и бесцеремонно касается обнажённых участков кожи, потому что может позволить себе это. Потому что ему и только ему это могут позволить. — Тае. Каким же красивым именем тебя нарекли, Тае.       — Хён. Прости меня, пожалуйста, — Тэхён снова извиняется перед альфой, не зная, как теперь смотреть ему в глаза. — Я не хотел доставлять тебе неудобства.       — Обычно хёном меня называют только в постели. По крайней мере, мои бывшие любовники в приступе экстаза позволяли себе такую вольность. А так — Чонхён. Чон Чонхён.       О, нет.       Пророческое имя алыми каплями медленно пропитывает белоснежную повязку, а Тэхён, поверженный безбожным решением самого Господа Бога, безвылазно тонет в выразительных синих глазах Чонхёна, не зная, что подобную уникальность многие считают за родовое проклятие. Ещё не зная, что отныне и навсегда он будет воспринимать её за самое настоящее божественное явление, не позволенное быть понятым другими. Это редкая аномалия, о которой говорить как о природной ошибке — вопиющее преступление. Непростительная глупость. Там, где все горбаты, красота становится уродством — в этом вся истина. Чонхён, ничем не омрачённый и обладающий завидной выдержкой, действует поистине гипнотически, завораживает подобно колдовскому мороку, а Тэхён попадает под его бесовские чары и терпит собственное падение. Чонхён очаровательно, «по-Чонгуковски» улыбается и поправляет растрёпанные пепельные волосы, а Тэхён противится безумному желанию зарыться в них прямо здесь и сейчас, чтобы только спрятаться от холодного, беспощадного мира, настроенного против него с самого рождения. Остановись мгновение — ты пагубно, безжалостно. Ужасно.       Это невероятно волнительное, в какой-то степени, необычное, но и, тем не менее, пугающее чувство сбивает с толку, придаёт безрассудной храбрости и готовности на всё и в то же время почему-то заставляет ощущать себя слишком жалко и глупо. Хочется просто расплакаться и убраться восвояси, только бы подальше от этого недоразумения, от пагубного и дурного недоразумения, подталкивающего к порочной связи сразу с двумя альфами, с явной целью сломить верующего, неискушённого парня, в котором глубоко внутри, должно быть, годами покоилось нечто тёмное и низменное, решившее пробудиться только сейчас, чтобы выпустить на волю собственные ядовитые корни.       Омега потрясённым отшатывается назад, хватаясь за больную грудь, и оказывается вовремя пойманным сильными руками: Чонхён берёт его за талию, правильно и мягко, не подобно агрессивному альфе, а с трепетом и особой нежностью, не знакомой Тэхёну прежде.       Глаза в глаза, кожа к коже.       — Не бойся, Тае. Я не дам тебе упасть…       И Тэхён, окончательно сдавшийся и истосковавшийся по ласке и заботливому отношению, невольно приближает альфу к себе, прижимается всем телом и обнимает его со всей неистовостью, блаженно выдыхая: перед глазами собственная жизнь, казавшаяся до боли никчёмной и бесполезной, расходится по швам, чтобы заново по лоскуткам собраться в единое целое и обрести искомый смысл. Таково волшебное исцеление: всего лишь в малейшей близости и согревающем тепле чужого тела, а не в банальном плотском удовлетворении, за которым все так слепо спешат.       Не отказывая во взаимности и бережно обнимая в ответ, Чонхён цепляется собственным холодным взглядом за пламенный Чонгуковый: окна распахнуты настежь и открывают ревнивому Доминанту полную картину во всей её неприглядной для него красе; Скульптору, довольствующемуся кратковременной ласковостью прильнувшего к нему омеги — вид на в край озлобленного брата, поминутно отравляющимся собственным гневом и животным бешенством.       — Какие отношения связывают тебя и Чонгука, Тае? — шепчет он на ухо, пальцами скользя от острых лопаток до поясницы, слегка надавливая, чтобы Тэхён позабыл на время, как правильно дышать. У него это выходит: омега давится вздохом и испуганно отстраняется, пятится назад и пристыженно обнимает себя руками.       — Мы… просто хорошие знакомые, — после Тэхён, оробевший и сильно смутившийся, ладонями накрывает пылающие щёки и старается не смотреть на Чонхёна и на его изящные скульптуры, осуждающе причитающие омегу за своеволие и минутную слабость. — Чонхён, я не знаю, что на меня нашло. Прежде я не допускал себе такой дурости с каким-либо мужчиной. Это было в первый и в последний раз.       Кого ты обманываешь, Тэхён-и?       — Всё в жизни бывает впервые, — загадочно произносит Скульптор, заправляя выбивающуюся светлую прядь за ухо. — А я не какой-нибудь мужчина, Тае. Что же… получается, ты никем не занят.       — Получается, что нет.       — Я не ощутил на тебе чужого доминирующего запаха. Вообще. Наоборот — ты пахнешь маняще невинно, нетронуто. Девственно. Самый изысканный аромат для меня.       — Ты понял, что у меня никогда не было мужчины, — Тэхён теряется от дьявольской проницательности и искусного умения чувствовать его. — Я же не говорил об этом.       — В отличие от многих альф, я избирательный альфа, — хвалится Скульптор, поглядывая за спину омеги: крайне разозлившийся Чонгук исчезает из поля зрения. — Мне важно знать о партнёре абсолютно всё. Начиная о предпочтениях в еде, увлечениях и — самое мною излюбленное — сексуальных интересах. Они рассказывают о человеке больше, чем ты думаешь. Но ты о своих ничего не знаешь, Тае. Как так вышло?       — Но я не твой партнёр, — осаждает Тэхён, чтобы после… — И тем более, мне нужен только истинный, — …высказать о своей просьбе, звучащей почему-то малозначимо, слишком ничтожно.       — Ты верен истинному? — альфа вопросительно вскидывает бровью. — Готов пожертвовать своим здоровьем и жизнью во имя безусловной верности ему?       — Готов.       — Восхитительно. И… я не твой истинный?       — Н-нет… — застигнутый врасплох, Тэхён начинает как назло запинаться, тем самым окончательно выдавая себя с поличным. — Нет. Почему ты спрашиваешь меня об этом?       — Потому что твоё «нет» звучит совсем неубедительно. Твоя кровь испачкала не только твою рубашку, но и мою. Ты только посмотри, как символично это выглядит на нас с тобой, — Скульптор медленно проводит ладонью по своей груди, холодным взглядом показывая на чужую перед собой. — Возможно, твоя больная грудь изранена моим именем. Или же именем Чонгука. Никогда не понимал, за что так Боги разгневались и заставили мучиться вас с первого дня появления на свет. Как по расписанию — болезненные течки, за ними — неизбежное появление кровоточащих ран на теле. Чтобы после годами теряться в бесчисленных связях с чужими альфами, дожидаясь появления истинного, который может и не встретиться. А к завершению всех этих страданий — тяжёлые роды. Иногда преждевременные. Иногда и нежелательные. Несправедливо проходить через все эти трудности одному. Разделить бы свою боль с другим человеком, которому можно довериться. Ты часто ведь думаешь об этом, Тае?       Это, должно быть, проверка, но… Хичоль точно так же всё понял и не объяснил толком, чем всё-таки Тэхён себя выдал.       — Да, Чонхён. Нам всем приходится нелегко. Но таково наше непосильное, тяжкое бремя, — заученно молвит Тэхён, желая поскорее сбежать от пристального внимания, прожигающего его насквозь. Видящего его насквозь. — Мне нужно в ванную. Сменить повязку.       — Конечно, Тае, — бесстрастно соглашается Скульптор, будто не он только что выведал все интимные подробности и тайны невинного омеги. — Прямо по коридору и налево. Аптечка на верхней полке. Думаю, тебе пригодится моя помощь.       — Я справлюсь сам, Чонхён. Спасибо тебе… за всё.       — Не стоит благодарностей: я ещё ничего для тебя не сделал. Буду ждать тебя вместе с Чонгуком за обеденным столом. В садовой беседке, — и, прежде чем удалиться, Скульптор выстреливает на поражение. — Безумно рад знакомству с тобой, Тае. Очень надеюсь, что это взаимно.       Он произносит именно те слова, которые Тэхён хочет слышать. Не осуждает, не давит, не досаждает собой. Он проявляет внимание и мужской интерес именно так, как этого желает Тэхён. Идеальный альфа. Идеальный брат-близнец неидеального Доминанта.       Всё содержимое аптечки разом валится в белоснежную раковину; перепачканная насквозь сорочка лежит рядом на плетёной тумбочке, а имена под изуродованной грудью «Чон Чонгук» и «Чон Чонхён» пророчески зияют в отражении зеркала прямо перед глазами Тэхёна, трясущимися руками пытающегося коснуться проспиртованной ваткой до неглубокой, незаживающей раны. Больно, как же больно. Не помня себя, он застирывает свою сорочку до кристально чистой белизны импульсивными, порывистыми движениями, пока свежая марлевая повязка создаёт видимость своей существенной необходимости: в присутствии истинных альф кровотечение только возобновится. Всевышний не покинул отчаявшегося Тэхёна, Всевышний предоставил Тэхёну возможность выбирать. И эта уникальная возможность выглядит как самое настоящее проклятие: от навязчивой мысли, захватившей его голову в стальные тиски, становится вообще не по себе, тесно в собственном родном теле — он выберет малознакомого Скульптора, а не Доминанта, к которому потихоньку начинает привыкать. К которому чувствует нечто большее, чем простое животное вожделение, присущее всем одиноким, неудовлетворённым омегам. Потому что так будет правильнее, разумнее всего. Но справедливо ли по отношению к себе? Не ясно. Справедливо ли по отношению к Доминанту? Очевидно, что нет. Во всей этой сложившейся ситуации выигрывает определённо только Скульптор: брат-близнец, представляющий себя посторонним, не знающим его людям с такой уверенностью и правильной подачей, словно родословная Доминанта никак не связана с его. Все преступления и чудовищные злодеяния треклятого отца не высечены на нём позорным клеймом, не залиты на имени и репутации нестирающимися чернильными пятнами.       К сожалению, весь сокрушающий удар и полившуюся потоком грязь принял на себя только Доминант.       Из-за мысленного предательства Тэхён начинает чувствовать себя бесконечно виноватым перед Чонгуком, сидящим прямо напротив него, за обеденным столом, полным вкусной горячей еды, приготовленной руками Чонхёна. Неидеальная идиллия. Под давящим взглядом Доминанта можно было бы самовоспламениться, а гореть в сатанинском огне — бесконечно, чтобы всепоглощающая боль подолгу пронизывала хрупкое тело и никогда не отступала. Оторваться от Чонгука сейчас — что-то из разряда непозволительного: отведёт взгляд, разорвёт контакт и всё — не жди пощады. Посеревшее и заволокшееся грозовыми тучами небо не простит ему этого, разгневается и сожжёт дотла.       — Ты совсем налегке, Тае, — перед тем, как присесть рядом с Тэхёном, Скульптор накидывает на его подрагивающие от холода хрупкие плечи мягкий плед, моментально согревающий и приятно пахнущий жасминами. Чонгук сдерживает нервный смешок, норовя собственными пальцами согнуть алюминиевую вилку пополам. — Я не могу тебе допустить заболеть. Какой же из меня тогда хозяин?       — Я привык одеваться легко, — отвечает Тэхён, пристыженно посматривая на раздражённого Чонгука. Пожалуйста, не злись. Я не сделал ничего, чтобы с такой ненавистью смотреть на меня. — А если простужусь, то вполне могу позаботиться о себе сам.       — Так долго это продолжаться не может. Пора бы уже кому-то предоставить возможность позаботиться о тебе, Тае, — заявляет Чонхён, перекладывая в его полупустую тарелку побольше жаренного мяса, тушёных овощей и риса. — Попробуй, тебе понравится. Не острое. И самое главное — приготовлено с любовью.       — Как ты догадался, что я не ем острое?       — Сам не жалую, — Чонхён очаровательно улыбается, а Чонгук один на один борется со злостью, горьким комком застревающим прямо в горле. — Приятное совпадение, не правда ли? Чон, — наконец, он обращается к брату, взвинченному до предела и совсем не притронувшемуся к еде, — я же всё это не осилю в одиночку. А Тае так вообще мало ест. Хотя, это поправимо. Под моим присмотром совсем скоро он поправится.       — Тае, — издевательски усмехается Чонгук, бросая вилку на стол со звонким стуком. Хрупкому миру приходит конец. — Охренеть просто! А дальше что? Пока меня не будет рядом, присвоишь моё себе? Да чёрт бы тебя побрал!       Моё. Себе.       — Что? — Тэхён непонимающе глядит сначала на Чонгука, а после переводит встревоженный взгляд на Чонхёна, спокойно откладывающего столовые приборы в сторону. Видимо, ему не впервой выяснять отношения с родным братом.       — В чём дело, Чон?       — Не прикидывайся дураком. Ты знаешь, в чём. Он тебе не пустоголовая развязная натурщица, которая только и мечтает перепихнуться с тобой.       — Я знаю, — в голосе собранного Скульптора сквозит подчёркнутой холодностью и бесстрастием. Он наклоняется поближе к помрачневшему лицу напротив и проговаривает следующее настолько тихо, насколько это возможно, только бы Тэхён ничего лишнего не расслышал. — Чон, я же пообещал не своевольничать. Что за представление ты начинаешь? Где угодно, только не в моём доме.       — Пожалуйста, — взволнованно проговаривает Тэхён, вмешиваясь в братский раздор, — не надо. Я буду вынужден покинуть этот дом, если стану причиной ваших недомолвок.       — Что ты такое говоришь, Тае? Всё хорошо, — спокойно заверяет Чонхён, возвращаясь на место. — В моём присутствии ждать каких-либо неурядиц не стоит. Согласен со мной, Чон?       — Как мы и договаривались: ты приглядываешь за ним, кормишь его досыта и выделяешь ему отдельную комнату на втором этаже. Без стука к нему не заявляешься, не пристаёшь и не лезешь со своими ебучими любезностями.       — Зачем повторять мне это дважды? Я и с первого раза всё прекрасно понял.       — Мне пора, — Доминант кое-как накидывает на себя байкерскую куртку и встаёт с места, игнорируя родного брата, но не Тэхёна, удручённо смотрящего за каждым его импульсивным действием. — Как наладятся дела, я приеду за тобой. Обещаю, чертёнок, ты успеешь соскучиться по мне.       Не оборачиваясь напоследок, Чонгук заведённым покидает двухэтажный особняк, а Чонхён внимательно тайком высматривает Тэхёна, ради которого его родной брат пошёл на самые немыслимые поступки: цепляется с тремя сомнительными ублюдками, которых по неясной причине теперь нет в живых; затем ещё с одним мерзавцем из соседнего байкерского клуба, из-за чего омега остаётся без собственной квартиры. Что ни рыцарский подвиг, то один сплошной «поворот не туда». И именно сегодня в самый непогожий день, Чонгук умудряется поссориться с единственным близким человеком, чтобы в самом конце громко уйти, даже не попрощавшись. Естественно, он сбросит напряжение, но сбрасывает он, в отличие от многих альф, в своей излюбленной манере — пускаясь в беспорядочные связи с миловидными проститутками, посещающими автомастерскую чаще, чем обычные посетители, нуждающиеся в ремонте собственных мотоциклов.       И Чонхён прекрасно знает, как именно пройдут безудержные выходные родного брата, пока Тэхён старательно избегает мысли об этом. Поскольку неприятно и невыносимо тягостно.       — Не расстраивайся, Тае. Оно того не стоит, — наконец произносит Скульптор, аккуратно поправляя плед, спадающий с плеч Тэхёна. — Уже заметно холодает — зайдём ко мне домой. Я выберу для тебя комнату самую уютную и просторную.       Теперь ты в надёжных руках, Тае.

***

      Первая беспокойная ночь не у себя — довольно непривычно. Даже как-то неудобно доставлять хлопоты занятому человеку, пытающемуся во всём угодить.       Может, поэтому безобразный кошмар тревожит Тэхёна, резко пробуждает его посреди глубокой ночи и снова медленно затягивает обратно, чтобы продолжить мучить его в роли блуждающего странника, случайно забредшего на рынок, расположившийся под палящим солнцем пустыни, где в одиночные клетки подобно диким животным заточены захваченные альфами рабы. Более подходящей метафоры сонный мозг и не выдаст. Среди пленных — закованный в тяжёлые кандалы Чимин — измождённый, весь грязный, доведённый до крайнего физического истощения. Тэхён узнаёт в нём бывшего друга и потому притворяется альфой, чтобы только выкупить его в качестве собственности и при выдавшемся удобном случае освободить, но вызволить из заточения окончательно не удаётся. Ничтожные планы терпят полный крах. Он попадается на лжи и продаёт Чимина вставшему на его пути грозному альфе, обратно возвращая ржавые цепи на израненные конечности. Чимин валится на колени и заливается горестными слезами, оставляющими после себя на пыльном лице кристально чистые дорожки; он с убитым видом вымаливает Тэхёна сжалиться и не продавать его, но уже слишком поздно: Тэхён всё дальше от него отдаляется и исчезает из виду в неизвестном направлении.       Чимин нуждается сейчас в срочной помощи, а Тэхён прячется не пойми от кого в загородном особняке малознакомого альфы.       Будет лучше постараться какое-то время вовсе не засыпать — бесцельное рассматривание высокого потолка самое подходящее безобидное занятие, способное отогнать навязывающееся беспокойное сновидение. Но вместо этого Тэхён, не отдохнувший и не успевший толком расслабиться, да и вообще страшно утомившийся за весь день, невольно возвращается к тому, что вызывает в нём немалое беспокойство и сомнение. И имя этому сомнению — Чон Чонхён. Чон Чонхён, в такое позднее время работающий внизу, на первом этаже, под Lauren Christy — The Color Of The Night. Под тихую, ненавязчивую и довольно волнительную. А рядом, на прикроватной тумбочке — хрустальная ваза с бело-красными розами, собранными самим Чонхёном — в них скрывается вложенный им сакральный смысл, понятный только ему и Тэхёну. Это обычные белые розы, покрытые красно-розовыми пятнами, словно белая простынь — свежей алой кровью. Кровью Тэхёна. Он привстаёт, опираясь на одни локти, и вдыхает их дивный аромат, а хотелось бы вдохнуть аромат Чонхёна и прильнуть губами к его шее, жадно уткнувшись носом в запаховую железу. Крамольная мысль, эгоистическое желание: он снова предаёт Чонгука, которому ничего не обещал, но ощущение такое, будто поклялся быть верным ему до конца своих дней. Поскольку он первый истинный альфа, с которым ему предстояло встретиться, в которого предстояло влюбиться.       А сейчас Доминант предаётся плотским утехам с чужими омегами, потому что не может позволить себе довольствоваться своим Тэхёном, пока его Тэхён ничтожно тянется к Чонхёну и повторно заболевает неизлечимой болезнью — инстинктивной тягой и болезненным вожделением к альфе.       Он ощущает чьё-то постороннее присутствие снаружи — ложь — ему всего лишь хочется, чтобы кто-то вероломно забрался во двор двухэтажного особняка, что стало бы веской причиной незамедлительного побега из собственной комнаты, в которой почему-то становится дико тесно и некомфортно: в ней отсутствует его собственный родной запах, не успевший должным образом пропитать подушки и простыни, в ней отсутствует необходимый, нежный — Чонхёна. Только заполнивший всю комнату душистый аромат садовых роз, от которых постепенно начинает подташнивать, и постиранных чистых вещей, от которых веет собственным одиночеством. И Тэхён сбегает, нисколько не чувствуя угрызение совести за опрометчивый проступок — слишком легкомысленно, слишком неосторожно. Он тихо спускается вниз по лестнице и незаметно проскальзывает мимо Чонхёна, полностью отдавшего себя работе и таинственной музыке. Дверь даже сейчас приоткрыта: Тэхён оказывается во дворе безо всяких препятствий на пути, окружённым одними розовыми кустарниками, под ночным звёздным небом, под которым хочется затанцевать в паре со свободой — настоящей, безграничной, в кои-то веки дозволенной ему. Тэхёну не нужно выбирать, Тэхёну не нужно ни за кем гнаться, не нужно соответствовать чему-то и оправдывать чьи-то ожидания. Он сам творец своей судьбы. Да, так оно и есть. Ведь так и должно было быть с самого начала, что с этим миром стало не так?       — Зачем ты здесь, Тае? — кратковременному счастью приходит неизбежный конец. Тэхён оборачивается на потревоживший его покой голос и видит перед собой Чонхёна… вооружившимся. — Я понимаю, что тебе одиноко. Но я вынужден обделять тебя вниманием, поскольку не должен переступать черту и давать нам обоим надежду на что-то большее, — сказанная фраза звучит знакомо, напоминает крылатую реплику из старого вестерна о бесстрашном охотнике, из серии в серию выслеживающем свою добычу. Скульптор грациозным движением направляет дуло револьвера в сторону омеги.       — И поэтому ты… — Тэхён припоминает сюжет и дальнейшие действия героя, принимаясь подыгрывать, — ты хочешь пристрелить меня?       — Нет, — ровно отвечает Чонхён, улыбаясь. — Я мечусь в то, что позади тебя.       — Что же? — Тэхён резко оборачивается, с деланным изумлением выискивая кого-то в темноте.       — Сейчас ничего, — Скульптор опускает револьвер и разочарованно выдаёт, — сегодня, к моему сожалению, ничего. К слову, я опробовал новое приобретение, хотел ощутить его вес в своих руках. Интересует? Он не заряжен, Тае. Можешь подержать.       — Я знаю, что он не заряжен, — сказать, что Тэхён сильно впечатлён его искусной игрой и перевоплощением в любимого известного героя, ничего не сказать: он смотрит на альфу сияющими восхищёнными глазами и понимает, как сильно у него перехватывает дыхание. — Я правильно понимаю — тебе нравится старое кино о ковбоях, а также у тебя нескромная коллекция раритетных револьверов?       — Приятно осознавать, что у нас с тобой находится немало общего, Тае, — Чонхён одобрительно кивает. — Но… правда, почему ты спустился во двор прямо посреди ночи? Не страшно? Здесь разгуливают призраки моих бывших любовников.       — Я всё никак не мог уснуть и решил прогуляться, — честно отвечает Тэхён. — Ты же не злишься на меня?       — Вовсе нет. Просто пообещай мне больше не выбегать наружу без моего ведома. Ночью, босиком и в лёгкой пижаме — что мне с тобой делать, Тае? Пойдём, пока ты не простыл, — Чонхён расслабленный, спокойный и невозмутимый, вот только его неестественно синие глаза отдают леденящим холодом, сталью и едва уловимой жёсткостью. Он прощает Тэхёну крошечный проступок, но будь на его месте кто-то другой — с рук не спустил бы. — Если тебе не спится, мне есть, чем тебя завлечь.       И он не промахивается.       Старинное огнестрельное оружие.       Вторая необузданная страсть Скульптора, скрытая в просторах отдельно отведённой комнаты на первом этаже, в которой царит особая атмосфера, спокойствие и, как бы странно ни звучало, мир: каждая вещь лежит на своём месте, мебель полностью гармонирует с окружающей обстановкой и с соответствующими элементами декора начала девятнадцатого века. Многое из впечатляющей своим разнообразием коллекции, впервые открывшейся перед глазами Тэхёна, не пригодно к использованию, о чём без гордости заявляет Чонхён, передающий в руки омеги тяжёлый кремневый револьвер с четырьмя вращающимися стволами.       — Старинные пистолеты — результат кропотливого ручного труда. Внимание уделялось, в основном, только дизайну и всевозможным украшениями. Начиная от элементарной гравировки и резьбы по дереву, заканчивая инкрустацией драгоценными материалами, — с особым подъёмом и увлечением рассказывает Скульптор, замечая неподдельный восторг в глазах Тэхёна, схожий с собственным. — Это — настоящее произведение искусства, когда-то служившее обладателю предметом самой настоящей гордости. А сейчас ценится только незаурядными коллекционерами, как я.       — Я попросил Чонгука научить меня пользоваться оружием, — неожиданно признаётся Чонхёну Тэхён.       — И что он ответил?       — Он сказал, что это вовсе не его.       — Его, — Чонхён тихо посмеивается собственной мысли о родном брате, отрицательно качая головой. — Ещё как его. Он отказался только потому, что ему не выгодно учить омегу самообороне. Научится — и в альфе нуждаться перестанет. А он хочет, чтобы ты зависел от него. Целиком и полностью.       — Мне бы пригодилось это знание.       — Не спорю. Как-нибудь я выполню твою просьбу, Тае, — с его губ предложение звучит ещё заманчивее, многообещающе. — Меня не отталкивают храбрые омеги, умеющие постоять за себя. А о предпочтениях Чонгука мне мало что известно. Могу удостоверить только в одном — он страшно упрямый, непоколебимый, — Чонхён недовольно качает головой, возвращая револьвер обратно в положенное место — в кожаный кейс-футляр. — И поверь мне на слово: он много чего умеет, просто не успевает хвастаться всем и сразу. Наш отец в своё время научил его всему, даже самому ненужному.       — А… какие у вас отношения с Чонгуком? — интересуется Тэхён, внимательно вслушиваясь в каждое произнесённое Чонхёном слово. — Прости, если влезаю в личное.       — Не за что просить прощения, Тае. Ты сам стал свидетелем наших «идеально-братских» отношений. Такие они у нас последние пятнадцать лет.       — Почему же вы стали отдаляться друг от друга?       — Потому что я сам, дурак, отдалился, — Чонхён садится перед ничего непонимающим Тэхёном прямо на старинный комод и решает рассказать ему немного о себе и родном брате, приоткрывая завесу тайны его «именитой» семьи. — Тае. Мы выросли в клубе. Мы оба видели, чем промышляет клуб и какую жизнь ведёт внутри и за её пределами. Всё, что было в новостях — это незначительная половина, разрешённая быть открытой общественности. Будучи ещё совсем детьми, перед нами во всей ипостаси разворачивались отвратительные сцены разгульного образа жизни: разврат, попойки, насилие. Знание того, что во мне течёт кровь старшего Чон Чонгука, выворачивало меня наизнанку. Сам отец меня не признавал, потому что мои синие глаза напоминали ему омегу, с которым он нас с Чонгуком нагулял. А когда я рассказал брату о своих твёрдых намерениях с концами покинуть клуб и заняться своими делами, он заявил мне, что отец для него неоспоримый авторитет и что он, во что бы то ни стало, продолжит его дело. И мы на этой почве крупно поссорились. Пятнадцатилетние несмышлёные подростки с подгорающим юношеским максимализмом. Буквально через пару дней пришла весть о кончине нашего отца. И всё: весь мир моего брата рухнул в одночасье. А я, вместо того, чтобы остаться с ним и поддержать, трусливо сбежал в этот особняк, когда-то принадлежавший родному отцу, скрылся от любознательных людей под незамысловатым псевдонимом «Скульптор», чтобы мои работы покупали без какой-либо панической мысли о моей родословной.       — Когда мы с ним подъезжали сюда, Чонгук отозвался о тебе как о замечательном человеке, — заявляет Тэхён, пытаясь сгладить заострившиеся углы.       — Которого никогда нет рядом, — Чонхён разочарованно усмехается. — Ты же в курсе о главном принципе всех байкеров этого клуба, Тае?       — Думаю, что нет, — неуверенно отвечает Тэхён.       — Каждый альфа этого клуба должен состоять в серьёзных отношениях с тем омегой, которому принадлежит как истинный.       — Что-то я сомневаюсь.       — Я понимаю, что именно тебя гложет. Гулянки гулянками, а в самом конце альфа обязан найти своего омегу, чтобы пометить и повязать. Как это сделал Хосок. Как это делает сейчас Намджун. Как это когда-то сделал Сокджин, но тяжёлые роды отняли у него возлюбленного. И новорожденного спасти не удалось.       — Боже…       — Карма, — Тэхён гулко сглатывает, а Чонхён продолжает шокировать. — Знаешь о таком понятии, как карма, Тае? Наш отец годами измывался над чужими омегами, просто потому что считал их недостойными хоть какого-то уважения и любви. А когда судьба свела его со своим омегой, спустя долгие годы, проведённых в утомительных поисках, он узнаёт от своего приближённого, что его пару, с которым он собирался вступить в законный брак, застрелили посреди бела дня в его же машине. И мы с братом стали свидетелями того, как человек способен добровольно привести себя к саморазрушению. Старший Чон Чонгук каждый день умирал прямо у нас на глазах. В переносном смысле, Тае. Он пил, принимал всякую дрянь и сношался с кем попало. И в таком вот состоянии в один прекрасный день сел на свой любимый байк. В последний раз. Поцеловал Чонгука в макушку. В последний раз. А мне пожелал перестать быть мудаком и помочь брату починить мотоцикл какого-то там постоянного клиента. В последний раз.       — Его нашли мёртвым под сбившей его грузовой фурой, — омрачённо заканчивает Тэхён и встречает в ответ согласный кивок.       — Не надо его жалеть. Он получил то, что заслуживал. Этот финал был неизбежен. Я боюсь только одного: не хочу, чтобы Чонгук, чтобы мой родной брат, которого я люблю больше своей жизни, закончил точно так же, — голос Скульптора становится тихим и надтреснутым, а его синие пытливые глаза перемещаются с изумлённого лица Тэхёна на его скрытую в пижамной одежде грудь, под которой таится самое сокровенное. Он догадывается, он точно догадывается. — Если в его жизни появится возлюбленный, он поменяет свои приоритеты в пользу семьи. Он больше не пятнадцатилетний мальчик, обожествляющий своего отца подобно священному идолу, его взгляды на жизнь явно изменились, — Тэхён понимает, что речь сейчас идёт о нём, потому он отводит взгляд и ничего не отвечает. — Думаю, на сегодня достаточно. Нам обоим давно пора разойтись по комнатам, согласен? И постараться уснуть. Правда, как тут уснёшь после всего, что я тебе рассказал.       — Ты же не всем изливаешь свою душу? — Тэхён старается приободрить альфу смягчающей улыбкой. — А порой, как бы трудно ни было, стоит поделиться тем, что не даёт покоя.       — И ты у меня в этом первый, Тае, — Чонхён устало улыбается и решает наконец проводить зевающего омегу в его комнату, в которой отчего-то не спится. — Кстати. Тебе что-нибудь нужно ещё, кроме воды и аптечки?       — Мне… — Тэхён останавливается на полпути, оборачивается и встречается своим взволнованным взглядом с настороженным взглядом Чонхёна. — Мне нужны кое-какие вещи.       — Какие?       Либо сказать сейчас, либо замолчать навсегда.       — Твои. Ты бы мог одолжить мне? Звучит довольно странно, но я могу всё объяснить.       — Как скоро у тебя течка? — Скульптор нисколько не обескуражен таким заявлением: он подходит к омеге ближе положенного и заботливо прикладывает ладонь ко лбу, проверяя наличие повышенной температуры.       — Дело не в течке, — Тэхён отстраняется на безопасное расстояние. — Я не могу спать без своего запаха. Он ещё недостаточно распространился. А все мои мягкие игрушки, вещи и многое из одежды…       — Я понял тебя — пострадали при пожаре. Сейчас принесу. Только… тебя не тошнит от моего альфьего запаха? Обычно омеги не выносят ароматы неистинных.       И снова эта проверка.       — Не страшно — потерплю, — отвечает Тэхён, стараясь выглядеть естественно и непринуждённо, насколько это возможно, поскольку через полчаса в его комнате…       …Чонхён опустится перед ним на колени, чтобы надеть на голые ноги тёплые вязанные носки: простое заботливое действие, вынуждающее омегу прикусить нижнюю губу и смять ладонями простыни, пока по телу от каждого невесомого прикосновения предательски пробегает мелкая дрожь. Боже, он замечает, он всё прекрасно замечает, но не подаёт виду. А ещё через полчаса, Чонхён заглянет к нему в комнату и обнаружит Тэхёна с головой укутывающегося в его личные вещи, безотчётно посасывающим во сне ворот чужой рубашки, пока между бёдрами покоится другая, плотно зажатая и жадно потираемая промежностью.       Картина поистине прекрасная, завораживающая. Невероятно возбуждающая.       — Что же ты скрываешь от меня, Тае? — задаётся вопросом Скульптор, «по-Чонгуковски» любуясь открывшимся перед ним откровенным видом. — Что с тобой не так?