Незаходящая звезда

Обратный путь был долгим и тяжёлым. Резко ударили холода. Деревянное колесо — единственное колесо, катившееся по каменному тракту за многие тысячелетия — взламывало лёгкий ледок на дорожных лужах. Снег чередовался с ледяным дождём. Деревья, не успевшие до конца сбросить листву, стояли, точно оцепеневшие многорукие великаны. Бесприютный, грязный, голодный герой и одичавший пожилой охотник за сокровищами упрямо тащили по древней дороге предоставленную ящерами тачку с двумя мешками золота, обрезками лошадиной туши и драконьей головой. Чёрный крюк не остывал. По-прежнему раскалённый, он прожёг прореху в одном из мешков, и оттуда на путников, переливаясь, смотрели искусно гранёные драгоценные камни в золотых оправах. Обуглились доски на телеге в том месте, где лежал крюк, точно на ней поставили клеймо в виде чёрного серпа. Случайно коснувшись его, Дук заработал ожог на половину ладони. Только Контестар мог держать эту зловещую вещь в руках, не чувствуя жара. Опасаясь спалить трофейную тачку, он зацепил крюк за левое плечо под рубашкой и нёс, словно ребёнка, держащегося одной рукой. Как ни брезговал он этим спутником — или отростком? — трёхгранной иглы, но другой возможности нести орудие проклятья не было. Друзья жевали мылкую конину и бесконечно долго плелись туда, где в прорехах туч загоралась каждую ночь крошечная точка незаходящей звезды. Звезды далёкой и мучительно-знакомой, тоскливо зовущей обратно, где ждал весны запертый в занесённые снегом домишки мир людей. Изредка над их головами появлялись драконы, кружились, как стервятники и улетали назад в свой тёплый замок, греться у камина под шум ветра за окном. Осмелевший Дук грозил им кулаком и твердил, что ящеры де «Хотят тачку взад вернуть, паскуды». Когда лес остался позади, стало ещё тяжелее. На безжизненной пустоши не было дров, чтобы развести огонь, не было укрытия, чтобы спрятаться от ветра и снега. Вся живность, водившаяся на голых камнях, ушла в норы и уснула до весны, а потому не было возможности добыть себе пропитание. Но главное: там кончилась дорога. Лишившись притоков, она становилась всё у́же, а потом постепенно иссохла, словно речка в слепой долине. Каменистая пустошь поглотила её, как будто дорога к драконьему замку выходила откуда-то из-под земли. А может, дорога была древнее гор, которые, разрушившись до основания, засыпали её? Так или иначе, но дальше тянуть одноколесную тачку друзья уже не могли. — Бросим всё? — предложил Контестар, сидя вечером под бортом тачки плечом у плечу с Дуком. Волосы его сосульками слиплись из-за замёрзшего пота. — Зароем в землю, а весной вернёмся и заберём. Его товарищ только покачал головой. — Не могу, — сказал он сипло. — Помру без моего золота. Столько лет желать его, и… — он только развёл руками и забормотал что-то о тёплых постелях и куриных яйцах, перемежая полубессвязное бормотание со всё более затяжными приступами кашля. Контестар тоже не мог вернуться к людям с пустыми руками. Вместо так и не спасённой сестры он должен был предъявить миру драконью голову. Вьюга всё усиливалась. Замерзающий Дук налегал плечом на плечо своего друга, засыпая, и Контестар не тормошил его. Старик уже видел во сне свой дворец, похожий на большой деревенский дом, где ему было тепло и уютно. Его молодой друг лишь устало попрощался со ставшим таким родным за прошедшее время существом. Тогда Дук был ему ближе погибшей сестры, даже ближе отца, оставшегося в далёкой столице рядом с королём. Не хватило жестокости вырывать его из объятий сладкой грёзы, чтобы снова заставлять тащить проклятую колымагу по камням. Пристроив Дука между своим телом и деревянным бортом, Контестар сам провалился в сон, обнимая обеими руками последнего человека на сотни миль вокруг. Перед тем, как он сам уснул, явилась из ниоткуда ехидная усмешка: «Вот он — человек, который перед тобой ни в чём не виноват. Он умирает на твоих руках. Отними у него последние минуты, и будь свободен». Но Контестар не успел подумать об этом как следует — не было сил. Он уснул, уткнувшись носом в сальные волосы друга, на которых не таяли крупные хлопья снега. … Чёрный несгибаемый стержень, высокий, с чёткими острыми углами, прямыми гранями. Матовый блеск погибельного железа, купающегося в солнечных лучах. Хищное безумие и ярость, и после такое же сильное возбуждение. Женщина в чёрном платье в лучах солнца. Бесплотная, холодная, словно сделанная из погибельного железа, а не из плоти и крови. Она не кричит, никогда не кричит — не умеет. И никогда не двигается, не изгибает прямой спины, пока он ненасытно, по-звериному торопливо утоляет похоть. Ему не нравится видеть её обнажённой. Для соития надо лишь приподнять клиновидную юбку, чтобы добраться до узких, почти не выделяющихся бёдер. Она опускает руки, запрокидывает бесстрастное лицо и закрывает глаза, но нарисованные на веках зрачки неподвижно смотрят вверх, туда, где солнце. Он неистово желает её. Это то же самое, что разорвать зубами человеческое тело у основания трёхгранной иглы. Иногда, забываясь, он принимается исступлённо кусать её короткими и тупыми человеческими зубами, но она молчит. Он раз за разом врывается в неподвижное тело женщины, сидящей на каменной раме глубокого, точно колодец, оконного проёма. Получив желаемое, он медленно поднимает глаза, точно пробуждаясь от бреда. Трёхгранная игла в лучах солнечного света. Такая высокая, что у её подножия он кажется себе муравьём. Прикосновение ладони к виску, осторожное, словно женщина ласкает огромного хищного зверя. — Ты умрёшь… — шепот идёт прямо из звонкой толщи погибельного железа. — Скоро… Зна-а-аю… Слова режут, бьют, дробят самую основу души, терзают и рвут на части. Невозможно, немыслимо… Невыносимо… Противоречиво и противоестественно, сознание не могло это принять, и не было слов, в которые можно было облечь это глубокое чувство, что его обманули. Не подозрительность, но неверие. Неистовая вера в ошибку. — Как ты, дающая мне силу, можешь обещать мне смерть?! — Ты умрёшь… … — Эй, а где это мы?! Контестар открыл глаза и сам задался озвученным вопросом. Минутой ранее ему мнилось, что он нежится в тёплой постели. Но в действительности оказалось, что над ним по-прежнему косым треугольником возвышается борт тачки. Там, откуда ранее проникали ветер и снег, была какая-то белая завеса, сквозь которую просвечивало солнце. Дук, живой и невредимый, без единого признака простуды сидел на корточках. Мозолистая рука выбирала из волос дохлых вшей, которых привыкший есть всё подряд прощелыга отправлял себе в рот. Контестар мог бы сказать о себе, что он великолепно выспался. Уже много ночей не спал с таким комфортом. Коснувшись кончиками пальцев белой завесы, юноша с удивлением понял, что это снег. Ночная метель похоронила их в неглубокой снежной могиле, но от тёплого дыхания протаяла эта палатка или, скорее, пещера. Они замерзли бы насмерть, но погибельное железо согревало и давало силы своему владельцу, а Дук грелся об него. Могучая сила, которой истекал чёрный крюк, каплями вливалась в его жилы, разгоняла и грела остывающую кровь. Через щель в днище тачки неподвижно таращился на двух друзей длинный вертикальный зрачок мертвого ящера. — Не замёрз там, а? — бодро спросил Дук, постукивая по дереву рядом с щелью. Контестар, воспрявший духом, улыбнулся. — Яиц я тебе сегодня не обещаю, — сказал он тоном радушного хозяина, — но как насчёт откромсать от этой гадины пару полосок мяса? Дук поперхнулся своими вшами. Такого предложения он не ожидал. То, что когда-нибудь в своей жизни он будет лакомиться драконьим мясом, попросту не могло прийти ему в голову, несмотря на весьма богатую фантазию. — Надо было б шеи откромсать побольше, — заявил он позднее, входя во вкус. Дракон оказался вкуснее и гораздо питательнее вшей. — Надо было б попросить у старика еды на дорожку, — добавил Контестар. Он был по-детски счастлив. Тёмная туча прошлого и неясная перспектива будущего расступились, давая быть счастливым здесь и сейчас. Герой искренне радовался этому новому дню и тому, что Дук и он сам остались живы, вопреки казавшейся неизбежной смерти. Друзья заливались хохотом, выковыривая ножом узкие полоски замёрзшего мяса из-под чешуи на драконьей щеке. — Может, вернёмся? Попросим у них ещё чего-нибудь? — Ага, ты сходи, а я, братец, здесь подожду. — Вот соберу своих родных, знакомых, — мечтательно заявил Дук, — и как расскажу, что… — он показал глазами на драконью голову и засмеялся. Дук смутно догадывался о том, что родные и знакомые смогут лишь посмеяться над его отшельнической жизнью, жалким бытом и сотнями неудачных затей, отнявших у него тридцать лет жизни. Иное дело: потягивая вино из золотого кубка и покуривая дорогой табак, рассказывать о том, как ел драконье мясо в заснеженной степи. — Контестар, — обратился он к другу голосом богача, — а продай мне эту башку! Я её над камином повешу. Заплачу по-королевски! — Камин можно прямо в пасти и устроить. — ответил герой, с натугой приоткрывая челюсть ящера, точно гигантский капкан. — Вот это идея! Продаёшь? — Пошёл ты. … Отломав колесо, они превратили тачку в нарты и впряглись в них. Идти по снегу было тяжело, но короткая оттепель помогла — на снежной поверхности образовалась толская корка наста, проломить которую им не хватало тяжести. Спустя два дня и три холодных ночёвки воспрявшие духом друзья увидели вдалеке сизые дымы человеческих поселений. Трое ящеров в последний раз появились над их головами, точно прощаясь, а потом растворились в холодных тучах поздней осени. Далеко-далеко на хмуром небе расчистился пятачок, и заглянувшие в него солнечные лучи протянулись сияющим столбом от облаков до заснеженной земли. Контестар вспомнил недавний сон. Против воли присмотрелся, ожидая и боясь увидеть в лучах света высокую хрупкую женщину или, хуже того, чёрную трёхгранную иглу. Но солнце лишь касалось покрытого снегом склона холма, надвигалось на укутанную белым плащом зимы пашню. Шагнув на деревенскую улицу, Контестар почувствовал холод и, одновременно, колючий жар, точно он обморозил ногу. Семь точек невыносимо ныло где-то под голенищем сапога. Взглянув ещё раз на далёкий столб света, герой понял, что то было вечное обморожение от прикосновения семи тонких, нервных, изящно-прямых пальцев Тармы.