Amnesie

Крупные капли тёплого летнего дождя забарабанили по стеклу. Свинцовое небо нависло над большим городом, неспеша покрывая тонкой плёнкой воды с пылью всё, до чего она могла дотянуться: стены домов, дороги, машины, редких прохожих в столь дождливый час. Кто-то спешил со службы, кто-то напротив, стремился попасть туда, как можно скорее. Остальные укрылись от непогоды в родных стенах, в кругу семьи, а может и в одиночестве, или на работе. В одном из домов, в шикарной квартире на четырнадцать комнат, как раз отдыхал после тяжёлого рабочего дня страно-человек, с весьма скромной должностью — фюрер. Непростое выступление, с доведением себя до истерики, с напором эмоций, после которого, как обычно, мужчина был крайне уставшим. Не помогали даже сон в машине и горячая ванна дома. Отчего только и оставалось, что сидеть в тёплом домашнем халате на мягком диване, откинув голову на спинку, разведя руки, дремя в почти что полной тишине комнаты отдыха. Только здоровая немецкая овчарка сопела где-то у ног, да стучал по стеклу дождь. — Иди ты… — тихо шепнул один из мальчишек, заглядывая в комнату из-за двери. Две абсолютно одинаковые детские фигуры наблюдали за отдыхающим мужчиной на диване. Один флаг, одно несуразное, тощее телосложение, и даже одежда одинакова: серые гольфы, брюки и какие-то рубашки песочного цвета. — Не пойду! — возразил другой близнец, прячась за дверь, лишь бы не видеть большой овчарки. — Почему, ГДР? — фыркнул старший брат, из-за чего собака гневно зарычала сквозь сон. Правда, уже оба мальчика спрятались за белой дверью, прижавшись тонкими спинками к стене коридора. Папин монстр пугал их всегда. До дрожи в коленях, до икоты… Ведь если папа хотел, эта здоровая туша могла и взрослого человека искусать до смерти… Что уж говорить о них! Да она сожрёт братишек вместе и не подаваться! По крайней мере, папа так любил припугнуть… Особенно, если Блонди была особенно игрива, а мальчики непослушны. — Потому! — шикнул младший близнец на старшего, как можно тише, чтоб это чудище не проснулось. — Трус ты! — парировал ФРГ, сложив руки на груди, победоносно смотря на братишку. — Не трус! — возмутился в ответ ГДР. — Тогда иди! — И пойду! — фыркая, чуть топнул маленькой ножкой юная страна, с полным решительности взглядом обходя старшего, войдя в комнату. Сделав в сторону дивана буквально несколько крохотных шажков, всё не сводя глаз с монстра у папиных ног, мальчишка замер. Это чудовище почти тут же подняло уши точно в сторону мальчика, слушая… Каждый шаг, каждый сбивчивый вздох от резко ушедшего в пятки сердца. Маленькое сердечко на миг замерло, когда чёрные, сверкающие глаза чуть приоткрылись, а из глотки донеслось угрожающее рычание. — Папа!.. — испуганно пролепетал мальчонка, видя ряд белых острейших зубов в раскрывшейся пасти. — Блонди, лежать! — раздражённо прозвучал в воздухе голос Третьего Рейха, сильный и властный, от чего собака тут же забилась под диван, жалобно заскулив. Отец не спеша открыл уставшие серые глаза. Тонкие красные губы вытянулись в нитку, а тяжёлый взгляд буравил мальчишку. «Он будет ругаться…» — поднял плечи ребёнок, беспомощно обнимая себя ручками, чувствуя, как ком в горле не даёт вздохнуть. Папа смотрел, как удав на мышку, прикидывая: съесть сейчас или попозже? И молчал… Молчание, как это давно понял ГДР, всегда предвещает что-то плохое… — Случилось что-то серьёзное, ФРГ? — спросил отец, медленно складывая руки на груди и выпрямляя свои худые плечи. — Я ГДР… — виновато произнёс сын, отрицательно дёрнув головой, — Ничего серьёзного… — Тогда зачем ты меня разбудил? — Рейх легко поднялся с дивана, с высоты своего роста глядя на ребёнка, делая несколько медленных шагов, — Ты знаешь, что я работаю день и ночь, чтобы обеспечить тебя и твоего брата будущим не какой-нибудь обычной страны на задворках Европы, а великой державы. И вместо того, чтобы благодарно молчать и не мешать отцу высыпаться, вы двое нарушаете мой покой без веской на то причины? ГДР почувствовал, будто бы с каждым шагом отца в свою сторону становится всё меньше и меньше, а папа всё больше злится… А самое страшное, весьма оправдано. Холодная отцовская рука впилась в щёку ребёнка тонкими, словно паучьи лапки, пальцами, заставляя мальчишку на миг вскрикнуть. — Я жду объяснений, ФРГ, — прошипел мужчина, смотря точно в глаза отпрыска, — И не смей отпираться, что ты здесь один, я прекрасно слышал ваши голоса. Иначе вы оба сегодня останетесь без ужина наедине с ремнём. — Н-но я ФРГ!.. — вяло возразил второй мальчик из-за двери, безуспешно пытаясь отвести отцовское внимание в другую сторону. Лишь бы брату не прилетело. Лишь бы брату не попало из-за их идиотского спора… Бесполезно. Рейх отвесил младшему сыну звонкую пощёчину, след от которой не пройдёт ещё день-другой. — Бестолочь, вы близнецы, вас даже Блонди не различает! — крикнул нацист, указывая на дверь, — Убирайтесь в вашу комнату и чтоб я не видел ни одного из вас, паршивцы!

***

Солнце успело скрыться за серыми тучами, забрав последние лучи уходящего дня, оставив только тёмное дождливое небо над Берлином. Капли всё ещё стучали стеклу, вот только людей уже не было, и улицы осветили десятки фонарей. — Как думаешь… — тихо произнёс ГДР, натягивая на щуплое тело серую свободную сорочку, — Папа ещё злится? — Злится… — таким же тихим голосом ответил брат-близнец, смотрящий на братишку из-под тонкого шерстяного одеяла виноватыми глазами, то и дело отводя взгляд. Стыдно. Стыдно, что из-за его глупого спора прилетело братишке… Ведь если папа бьёт, то очень и очень больно. Порой, даже ноги после удара не держат… Чего только стоил вечер, когда ФРГ зашёл к папе в кабинет, просто проверить, дома ли отец… Папа стоял за своим любимым рабочим столом, где были аккуратно разложены кипы бумаг, карты, стояли не только телефонов и подставок для канцелярских принадлежностей. Сгорбившись над какими-то планами, он не сразу заметил ребёнка (наверное, вообще бы не заметил, если бы любимая Блонди не залаяла). А стоило сынишке случайно чуть сильнее приоткрыть дверь, как в него полетела металлическая точилка, весом, как толстая книга. Потом папа ещё и накричал до дрожи под коленями… Но, он хотя бы извинился, когда узнал, что это был ФРГ… А сейчас, из-за его дурацкой шутки, почти та же участь постигла второго… Ведь именно из-за него братишке так досталось! — ФРГ… — родной голос вырвал задумавшегося парнишку из мыслей, вернув в реальность. Близнец сидел совсем рядом с ним, на краю постели, внимательно смотря в глаза собственной копии. Такой же худой, болезненный и с полу-пустым взглядом, как сам ФРГ. Тонкая рука ГДР легла на тощее плечо брата, потянув его к себе. — Всё хорошо, братишка… — сомкнулись в объятии руки ГДР за спиной ФРГ, — Папа всегда такой… Накричал бы за что-нибудь другое… — Но не ударил бы… — вяло возразил старший, как обычно прикрыв глаза, уложив голову на плечо братишки. Они часто сидели так. Обнявшись на краю кровати, дивана, подоконника, где угодно. Опираясь друг на друга, чтобы не падать, закрыв глаза, медленно засыпая. Так и тепло, и не страшно… Пока они есть друг у друга никто не навредит им. Достанется одному — второй закроет пострадавшего, успокоит и поддержит. Разве что… — Встать, — слышится глухой удар двери о стену и строгий голос отца. Дети рефлекторно подскочили с постели, выпрямившись и подняв головы к вошедшему Рейху. Эх… Разве что папа всегда разгонял их по разным кроватям или комнатам, если видел подобные «объятия». Папа всегда был таким. Сколько помнили себя близнецы. Вечно в бумажках, вечно где-то там на выступлениях и важных совещаниях. Вечно ворчащий что-то о «криворуком любителе пасты, который себя толком защитить не может, а как всегда, только и умеет, что вопить, возмущаться и собирать вокруг себя таких же, возомнив себя Римской Империей, при том даже не способный справиться с мелкими государствами вокруг себя…» и «косоглазом уроде с заумной и извращённой чертовщиной на уме». Нацист неспешно, выверев каждый шаг, подошёл к детям, хмурясь. Руки были сложены за спиной, губы вытянуты в тонкую нитку, а глаза презрительно смотрели на мальчишек. — Обнимаетесь… — прошипел сквозь зубы отец, медленно подходя к ним, специально выделяя каждый шаг, — Вы снова ослушались меня… Что я говорил о подобных объятиях? — Нельзя… — в унисон прошептали близнецы, виновато опустив головы, лишь бы папе в глаза не смотреть. — Значит разойдитесь по своим кроватям! — с силой оттолкнул Рейх одной рукой детей друг от друга, так, что мальчишки едва успели схватиться за металлические спинки, чтоб не заработать очередных синяков. На тумбочки с глухим ударом поставили два стакана тёплого молока, а папа встал у окна, смотря на каждого из детей. Это безмолвный приказ — пить. Молоко было единственным животным продуктом, который Рейх разрешал сыновьям. И то, лишь после настоятельной просьбы одного из врачей. — Со временем вы откажетесь от него, — прикрыл глаза отец, напряжённо выдыхая, — Сейчас это вынужденная мера для вас обоих, так как вы — дети. А самый большой недостаток стран это то, что мы ещё и люди. И как всякому ребёнку, вам нужно расти, употребляя хотя бы молоко. Убивать животных ради мяса это плохо, дети мои. У них и так довольно тяжёлая жизнь, предназначенная исключительно для получения мяса, молока и прочих полезных вещей… Люди ни на миг об этом не задумываются, но стоит только их поменять местами, как те немедленно начнут кричать о бесчеловечности данной затеи и… — Но ведь люди разумные… — тихо проронил ФРГ, отставив стакан молока на тумбочку рядом. — И люди полезнее животных… — подхватил ГДР, повторяя движение за братишкой, только медленнее и более робко. — Только вот выбей животных из жизни людей и что останется? — огрызнулся мужчина, с силой сжав руку в кулак так, что даже костяшки захрустели, — Ничерта не останется… Даже вас двоих не было бы сейчас здесь, если бы на животных не проверяли бы лекарства… Вы двое понятия не имеете о таких вещах, как будущее или опыт прошлого, и не умеете смотреть ни в первое, ни во второе! Мальчики снова опустили головы вниз, стоило Рейху на миг прервать свою тираду о глупости собственных детей, взглянув на них. Сейчас будет кричать снова… Или успокоится и уйдёт, как это обычно бывает вечером… И, может быть, утром им достанется по кусочку шоколада, как маленькое «дополнение» к воде и хлебу… Мужчина спокойно и протяжно выдохнул. Лицо разгладилось, руки наконец-то расслабились, безвольно свесившись плетьми. Значит, папа не будет кричать… Можно расслабиться. — Ваш папа сейчас очень много работает, дети, — выдохнул нацист, мимолётно взглянув на старшего близнеца (во всяком случае, он так думал), — Чтобы обезопасить ваше будущее правление от ужасных соседей… Хех… С востока красная угроза, с юга плохой союзник… Помните, дети, друзей и союзников нужно выбирать с умом, поэтому… Никогда не доверяйте этим… Дети… Вы ещё натерпитесь от них, если ваш папа не разберётся с этой угрозой… — Разве дружба должна быть связана с работой?.. — то ли подумал, то ли проронил вслух ГДР, задумчиво уставившись на пустой стакан. — У стран нет личной жизни, ФРГ, — с готовностью и холодом ответил Рейх, — Каждое ваше действие несёт в себе стремление к успеху и укреплению государства… В противном случае вы рискуете собственной жизнью. Помните, дети мои, враги никогда не дремлют. Все окружающие вас страны желают лишь отобрать у вас земли и убить вас. Им нельзя доверять… Иногда даже самому себе верить нельзя, особенно, когда вам кажется, что что-то там правильно чувствуете… Мне доверять можно. -– И даже… Семья это стремление?.. — всё так же произнёс уже другой близнец, на что отец одарил его удивлённым взглядом. — ГДР, ты же не глупый мальчик… Конечно же да. Вы двое это осознанный шаг, за, между прочим, очень большие деньги и очень много времени! Правда, я ожидал только одного ребёнка… Но, то, что вас двое, вселяет в меня надежду на бо́льший успех… Мужчина чуть щёлкнул пальцами, будто что-то вспомнил. — Кстати о том, что вас двое, — из кармана брюк отец легко вытащил две сверкающие в свете люстры цепочки, слишком маленькие, чтобы носить на шее, — Называйте ваши имена, чтобы я мог наконец-то различить вас обоих. И так, на запястьях детей захлопнулись застёжки небольших металлических браслетов, на каждом из которых было аккуратно выгравировано соответствующее имя…

***

В комнате по прежнему жарко, брат безмятежно сопит, не подозревая о их возможной участи. Нет. Так не пойдёт. Они ведь братья, они делятся друг с другом всем… И сейчас стоит поступить так же! Утро ведь может не настать. — Просыпайся… — тормошит ГДР старшего за плечи, стягивая одеяло, — Просыпайся, я прошу тебя… — Ммх?.. — недовольно пробурчал ФРГ, кое-как открывая заспанные глаза, — Что случилось?.. Тихим голосом проронил мальчонка, видя крайне испуганное лицо брата прямо над собой. Что-то явно серьёзное… — Братишка, нам конец! — срывающимся голосом прошептал ГДР, резко хватая близнеца за плечи, хорошенько встряхивая, будто это могло помочь ему проснуться, — Нам конец, ФРГ, конец! У папы всегда есть с собой так штука в стеклянной трубочке… Белая такая, после которой умирают! Он… Он хотел добавить её в молоко, понимаешь? Понимаешь, ФРГ? — Не тряси меня! — крепко обнял младшего мальчишка, сонно закрывая глаза, — Голова трясётся… Пятна ползают… — Пятна… Точно… — шепнул куда-то в плечо братишки младший, зажмурив глаза, трясущимися ручками обняв братишку под плечами, — Нам конец, ФРГ… Мы умрём… — Умрём вместе, ГДР, — потянул братишку на кровать ФРГ, чтобы тот не стоял на холодном полу. Ноги и так мёрзнут… Одному богу известно, сколько они сидят здесь, в этом холодном и сыром бункере, пока над их головами грохочут взрывы… Но сейчас ничего… Ничего совсем, только гробовая тишина, как обычно, когда не бомбили. Не скрипели двери. Не шептались в других комнатах люди… Папа не кричал на подчинённых… И только воздух будто бы звенел от этой хрустальной тишины, пока этот нежный звон не обратился в оглушительных грохот. Грохот выстрела и падающего тела в другой комнате. — Папа опять на кого-то зол?.. — предположил ФРГ первым, сжимая брата в объятиях, как ребенок плюшевую игрушку, чтобы не бояться. — Тогда бы он кричал… — прошептал в плечо братишки младший, чуть отстраняясь от него, чтобы взглянуть в обеспокоенные глаза, — Может… Спросим?.. — Ну… — неуверенно протянул старший, — Давай… Взяв друг друга за руки покрепче, дети медленно пошли к небольшой двери, через коридор, замерев у папиного кабинета. — Вместе… — шепнул ГДР, протягивая руку одновременно к двери, толкая еë. В папином кабинете, всегда очень чистом и аккуратном, с всегда идеально протёртой пылью, без единого пятнышка, сейчас царил беспорядок. На стене возле стола, на полу и частично на самом столе были брызги крови, ошмётки чего-то, напоминающего студенистую массу… А за столом, завалившись на него, сидел папа, из виска которого струйкой вытекала кровь. Тёмная, вишнёво-бордового цвета, она по каплям растекалась по столу, стекая в лужицу, медленно плывя к краю, что в упасть на пол. Остекленевшие глаза мужчины застыли, смотря на двух испуганных детей, а губы остались растянуты в улыбке… На столе стояло два стакана молока и разбитая ампула, уже без порошка. –Не смотри! — синхронно крикнули близнецы, резко закрыв друг другу глаза, лишь бы не видеть этого ужаса. Словно папа сейчас встанет и вольёт им это молоко в горло… И те тоже упадут здесь, замертво… Вместе с ним… — Папа… — пролепетал дрожащим голосом ФРГ, чуть прижавшись к братишке рядышком. — М-может… Папа так просто нас проверяет?.. — без особой надежды предположил ГДР. Ведь папа последние дни только и говорил, что нужно лучше оборонять их последний город… Или у них не останется иного выхода. Его и не осталось, как понял младший близнец. Только кровавая клякса на стене, стеклянный взгляд и два отравленных стаканчика молока… — И что нам делать?.. — прошептал старший близнец, дрожащей рукой нащупывая за спиной дверной косяк, делая осторожный шаг в его сторону. Где-то наверху раздался оглушительный грохот… Наверное, опять бомбят. — Прятаться… — почти одними губами проронил ГДР, поспешив убраться их кабинета, вслед за братом.

***

Жизнь двух сирот не могла долго оставаться относительно мирной. Потеряв позавчера единственного родителя, уже на следующий день дети ощутили весь тот ужас, от которого их старательно берёг папа. Какие-то важные люди совещались за закрытыми дверями кабинета, оставив мальчиков наедине. Хотя совещались о них! Пока штукатурка осыпалась от взрывов где-то наверху. И так несколько часов к ряду… Потом были крики, ругань, выстрелы и грохот, совсем как с папой… А потом начался форменный кошмар… — Нас убьют… — прошептал ФРГ, зажимая рот рукой, смотря сквозь щель между дверями шкафа. По полу бегали тени из узкой полоски между полом и дверью от чьих-то ног, что в другой комнате вот уже битый час ходили… Изредка заглядывая сюда. Но, пока чужие сапоги отбивают минуты их жизней, в голове стучит одна лишь мысль: «Только бы не нашли…» Как только бункер затих, мальчишки побежали к небольшому шкафу в комнате папы, спрятавшись там. Сидели, прижавшись друг к другу так тесно, как могли, дрожа от страха и невероятно чёткого понимания: если дверь откроется — им конец. По щекам бежали реки слёз, а руки друг друга плотно закрывали рты, чтоб точно никто не выдал их местоположение. Вот только, насколько это оправдано? Шкаф рано или поздно откроют… Их точно застрелят, как детей Рейха… Так всегда говорил папа. — ГДР… — тихо позвал близнеца мальчишка, шепча в его ладонь, — Ты… — зажмурил мальчонка глаза, свободной рукой крепко прижимая к себе младшего за бок, — был самым лучшим братом… — Ты тоже… — всхлипнул в ответ младший, закрывая глаза, придвигаясь ещё чуть ближе к своей копии, — Всегда рядом, братишка… Был именно ты… — Всегда… — проронил мальчик и тут же вжал младшего в себя, когда дверь заскрипела вновь. Опять вошли. Неужели услышали их? Или копошения?.. Аргх, да какая разница, если всё равно уже вошли… И сейчас точно откроют дверь… И им конец… Застрелят, как двух щенят, и выкинут куда-нибудь… Грубые мужские голоса что-то сердито говорили друг другу, под звуки шелеста бумаги, ударов мебели об пол. В небольшую щель между дверями близнецы прекрасно видели двух мужчин, старательно искавших что-то или кого-то… Под столом, за дверями, даже в других комнатах, но уж точно не в старом шкафу. Обычные дети их возраста туда бы просто не влезли. Но, благодаря папе, мальчишки легко занимали одно местечко на двоих. «Уходят…» — подумали близнецы, смотря, как двое солдат уже направляются к двери, как вдруг… Что-то на непонятном языке проронил один из них, от чего второй тут же быстрыми и широкими шагами двинулся к шкафу. Держа наготове небольшой пистолет, мужчина резким движением дёрнул хлипкую дверцу сильной рукой. — Не трогайте!!! — оглушительно громко завизжали дети, подавшись вдвоём вперёд, в попытке сбежать. Тщетно. Сильные руки мужчины схватили мальчишек за плечи, до боли сжимая тонкую, болезненную кожу, на которой потом точно останутся ещё долго не проходящие синяки. Резкий удар об пол оба мальчика стараются смягчить друг для друга, вжимая в себя другого близнеца — чтобы второй пострадал хотя бы меньше первого… Слышится щелчок снятия предохранителя, и кажется, что на миг два сердца одновременно замерли… — Братишка… — сквозь ком в горле и слезы только и смог прошептать каждый из них.

***

Приятный полумрак комнаты отдыха, где детей закрыли в очередной раз, не раздражал уставшие, чуть опухшие после бесконечных слёз, глаза. Сколько дней так уже проходит? Здесь был только небольшой столик, пара стульев в центре, мягкое кресло где-то у стены и небольшая дверь, возле окна. Их не застрелили. Выволокли из кабинета на улицу, запихнули в какую-то машину и отвезли, чёрт пойми куда. Где и держали вот уже который день подряд, таская в другую комнату «на разговор» или на осмотр, где двое странных людей все время что-то обсуждали, измеряя тонкие конечности и тощие тела обоих близнецов. Но их, хотя бы, не разлучили… Пока что. — Вот видишь? Я обещал, что не уйду, — вздохнул ГДР, присев в небольшое кресло. — Нам и некуда идти… Нас тут заперли, — безнадёжные попытки дёргать ручку двери ни к чему не привели, кроме нервного вздоха, от чего ФРГ грустно стоял у той самой двери, — Видишь? — Конечно вижу… — повисла тишина, нарушаемая только позвякиванием металла на руке собеседника и его же всхлипами. — Чего ты боишься? — невинно звучит в воздухе голос младшего, как бы пытаясь успокоить этим не серьёзным тоном. — Этих… Они делают больно… Особенно те двое, полосатый и красный… — ноги перестают держать и тело скатывается вниз по стенке, тремор неприятно бьёт руки — Ожоги ещё болят… И откуда только появились?.. — Они заживут, — аргументировал ГДР, пусть и без особой веры в голосе. — Конечно заживут… Если они ещё что-то не сделают… — пессимистично парировал в ответ ФРГ. — Ты про.? — младший уложил руки на свои плечи, все в синяках от рук солдат. — Да, про то, — и холодок воспоминания прокатился по спине, — Вдруг они это сделают с нами? — Ну… Мы ведь ничего им не сделали… — голос совершенно отчётливо дрогнул, хотя ГДР и попытался сделать придать ему спокойный тон, — И они не станут ничего с нами делать… Им нет смысла разлучать нас, братишка… — А если станут? Если решат отыграться на нас? — сердито спросил ФРГ у двери, хмуро глядя на младшего в кресле, просто безумно оптимистичного… Хотя поводов быть хотя бы немного радостными нет! Они в плену злейших врагов папы, дяди ФИ и ЯИ, которые ещё не известно, что сделают с ними двумя… Убьют, отстранят от власти, или того хуже. Разделят? Папа когда-то говорил, как он со своими уже бывшим союзником делили одну страну — но она была одна, а их-то двое… Хотя, территория у них одна… Браслет на руке брата слегка сверкал в свете лампочек. Снова тихий звон в безмолвии, пока собеседник подбирал слова, выкручивая свои пальцы беспокойными руками. — Подожди… — вдруг проронил старший близнец, быстрыми шагами пройдя к братишке, схватив того за такую же тонкую руку. Металл звонко цокнул, открыв маленькую надпись на небольшом кусочке металла: «ГДР». Если их и правда разлучат?.. Кто-то уедет в страшную и холодную Сибирь, где, как говорил папа, люди злые и смерть кругом. А кто-то далеко на север Европы, где ничего кроме льда и опытов над ними… — М? — оживился младший, касаясь цепочки пальчиками, — Ты хочешь снять? — Я хочу поменять, — потянул цепочку старший вниз, чтобы снять с запястья, — Мы с тобой близнецы, нас не различит никто… И если что-то произойдёт… — Мы останемся вместе, — закончил за братишку младший, поддев на его руке такую же цепочку. — Мы всегда будем вместе, брат… — синхронно прошептал близнецы.

***

— Можете попрощаться, — сложил руки на груди какой-то странный человек, смотря на мальчишек, — У вас пара минут. Его кожа была серой, как асфальт, а немецкий так же безупречен, как у папы. Впрочем… Не только немецкий — он что-то говорил мужчине рядом, наверное, по-русски. Красный флаг, ярко-алые волосы, через которые на лбу проглядывались золотые серп и молот, тощее лицо и фигура в пальто — вроде бы это был бывший папин союзник. Позади возвышался некогда красивый Рейхстаг (хотя, папа как-то говорил, что видел его сгоревшим). Выбитые стёкла сверкали в свете редких фонарей, смотря чëрными провалами на пыльные улицы. Обугленные верхушки «башен» и колонны едва виднелись в темноте, как и проломленный в некоторых частях купол. Их маленький детский мир, привычный, спокойный, без войны вокруг, теперь был окончательно разрушен. Близнецы переглянулись, крепко держась за руки. Нет. Нет, они не хотели и не собирались прощаться. Они же всю жизнь росли вместе. Всю жизнь провели бок о бок… И сейчас… Им нужно расстаться? И они никогда не встретятся? Никогда больше не обнимут друг друга? Не прижмутся друг к другу, и не уснут в объятиях?.. ГДР болезненно простонал, чувствуя, как подгибаются ноги и темнеет в глазах. Благо, старший близнец притянул младшего к себе, чтобы тот не свалился в обморок. — Тише, тише… Ты же помнишь?.. Я всегда буду с тобой… Вот здесь… — быстро зашептал ФРГ, сжимая руку брата, с опаской глядя на раздражëнного серого человека, — Верь мне… — Ваше время вышло, молодые страны, — фыркнул серый и без особых усилий развëл детей в стороны, словно те ничего не весили. Теперь они не единое целое, не семья, где каждый готов прикрыть другого и поддержать. Отныне они лишь самостоятельные части.

***

«Почему она так кричит?..» — тихо подумал ФРГ, обнимая свои плечи тонкими руками. Вот уже целый час эта женщина кричала. В тёмном деловом платье, тётя Франция кричала что-то джентльменам-странам в строгих костюмах и пальто, иногда указывая в сторону дверей комнаты, где пока держали мальчишку. «И какой это язык?..» — наклонил голову ребёнок. Истеричные крики женщины прервал страна, с синим флагом и шестиконечным крестом, вкрадчивым голосом что-то сказав ей. Добавил так же и государство рядышком — с белым флагом, в красную полоску, синим прямоугольником и белыми звёздами. Взгляд истеричной француженки обратился к двери, видимо, женщина хотела позвать ребёнка, но увидев его у дверей, тут же нахмурилась. Совсем как папа, когда хотел наказать кого-то из них. Вот только теперь ГДР нет рядом. У теперь ФРГ нет защиты. — Иди сюда, мальчик, — фыркнула француженка с сильным акцентом, сложив руки на груди, — Некоторое время тебе придётся жить со мной… Мы так решили… Тонкие, как нитка, губы дёргались, будто в отвращении, а глаза чуть прищурены… Так папа смотрел на людей «не правильной» внешности… — Идём, — уже тише и слегка шипя, как змея, произнесла женщина. «Братишка… Помоги мне…» — сжал тонкую цепочку на руке ФРГ, сглотнув ком в горле, делая к мегере шаг.

***

ГДР молча сидел за небольшим столом, грея руки о чашку с кипятком. Всего неделя прошла с того момента, как его увезли от брата, в восточный Берлин, в эту небольшую съёмную квартиру. А голова продолжала болеть, перед глазами то и дело вспыхивали странные цветные пятна. И иногда казалось, что осталось совсем немного до встречи с папой… — ГДР, — который раз позвал его по имени СССР, на безупречном немецком, заставив мальчика вздрогнуть, — Что случилось? Почему ты такой бледный и сонный? Сонливость всегда преследовала мальчишку. Сколько себя помнил ГДР, он и братишка всегда хотели спать… Только во сне они могли находиться рядом, обнимая друг друга, и им бы никто не мешал: ни папина собака, ни папа, ни цветные пятна перед глазами. Отец, конечно, терпеть не мог их «близких отношений», и нередко дети просыпались в разных комнатах. Хотя бы засыпать они могли вместе. Но сейчас родитель мёртв, а новый вряд-ли будет так же благосклонен к нему. К сыну злейшего врага не только коммуниста, но и половины Европы…

— Вы… Убьёте меня?.. — тихо спросил ребёнок, опустив взгляд вниз, куда-то под стол, лишь бы не видеть опешившего собеседника. — Нет, — медленно, будто не осознавая до конца ситуацию, произнёс страна напротив, — Откуда у тебя такая мысль? — Папа говорил… Что все хотят этого… — шмыгнул носом мальчишка, закрыв глаза совсем. Сейчас точно убьёт. Папа всегда говорил, что никому, даже самым близким людям, доверять нельзя — это непозволительная глупость для страны. Как нынешней, так и будущей. Иногда нельзя верить даже себе. Но доверять папе — всегда можно. Коммунист напротив только тихо выдохнул, тяжело качая головой, протягивая мальчишке крупную ладонь. — Твой отец был жестоким человеком, ГДР… Очень жестоким… Я не собираюсь тебя убивать. И никто не собирается этого делать. Услышь меня, пожалуйста. У меня четверо детей, чуть младше тебя… И убивать ребёнка, который ничего не сделал, мне будет невероятно тяжело… Немец несмело поднял глаза на коммуниста, аккуратно укладывая тонкие руки в широкие ладони мужчины. — Так что, не нужно вспоминать о словах твоего отца, ГДР… Он много врал вам обоим…

***

— Он был абсолютно прав, когда заставлял вас спать раздельно… — фыркнула француженка, вырвав из рук испуганного мальчика одеяло. ФРГ молча обнял свои колени, забившись в угол постели. Он что-то видел. Видел в углу, у двери. Высокое, чёрное и худое там, во тьме, пронзающее взглядом. Раньше он мог хотя бы взять братишку за руку или свернуться рядом с ним под одеялом. Вдвоём не так страшно, вдвоём их никто не тронет. А по отдельности легко… Одеяло плохо заменяло братишку. — Объясни мне, зачем ты кричал посреди ночи? — спросила Франция, вытянув губы в тонкую нитку, сложив руки на груди. — Мне страшно… — сглотнул ребёнок, дрожащей рукой показывая в угол, — Там что-то есть… Хотя, глядя при свете тусклой лампы на француженку, ФРГ казалось, что боятся стоит её. Белые редкие волосы растрёпаны, бледное лицо с холодными, совершенно не красивыми глазами… Франция больше походила на призрака, тень самой себя днём. — Там нет никого, — безапелляционно отрезала женщина, швырнув мальчишке одеяло. Поднявшись, Франция невесомой походкой подошла к тёмному углу, резко проведя там, где у страшного существа была голова… Рука рассекла воздух. — Видишь? Здесь нет никого! Или ты ещё и больной? — сказала Франция, проходя обратно к постели ребёнка, строго смотря тому в глаза. — Н-нет… — заикаясь ответил мальчик, закрывая глаза. Опять цветные пятна… Опять они расплываются по всему, что видно перед глазами… — Отлично. Только страны с шизофренией там сейчас не хватало… — кажется, чуть усмехнулась она, выключая лампу. — Bonne nuit, — удаляясь из комнаты, проронила опекунша. Хлопнула дверь и ФРГ улёгся обратно на кровать, укрываясь одеялом. В свете фонаря за окном на руке блестел браслет с именем близнеца. Пусть его нет рядом сейчас. Хотя бы его имя с ним… — Доброй ночи, братишка… — прошептал ребёнок, закрывая глаза. В уголках губ неприятно защипало, а на языке остался до боли знакомый солёный вкус. Интересно… Где он сейчас?

***

— Он будет жить с нами, — услышал ГДР за своей спиной безапелляционное утверждение СССР. Сильные руки коммуниста аккуратно придерживали плечи мальчика, чтобы тощая фигура не свалилась в обморок от волнения. Снова. От взгляда четырёх пар удивлённых глаз. Его новые братья и сёстры. Его новая семья. — Его зовут Германская Демократическая Республика, дети, — вкрадчиво дополнил новый «отец», всё так же на новом для мальчика языке. И его новое имя. Идеально подходит его старым инициалам… Инициалы… Всё, что осталось у него от «прошлой жизни». А имя, язык, родственников, устои прошлого ему приказано забыть. Стереть, будто этого не было. Ведь так будет проще привыкнуть к новой жизни… Хотя браслет с именем близнеца ему разрешили оставить (а старую одежду забрали). Произнеся что-то ещё по-русски, чего ГДР уже не смог перевести, коммунист не спеша ушёл вглубь квартиры. Теперь он наедине с четырьмя детьми отчима. Судя по их виду — они все были его ровесниками, может, чуть младше его, на год-другой. Не такие худые, как он, с горящими интересом и настороженностью глазами. Так, по крайней мере, казалось ГДР, сквозь расплывающиеся тёмные пятна перед глазами. Особенно выделялся, наверное, самый старший из всех них — тоже мальчишка, с совершенно непослушными ярко-алыми волосами и совсем такими же, как у самого ГДР, глазами. Серый тёплый свитер и брюки тоже болтались на нём, хоть и не как на вешалке. Но главное — в его глазах горело искреннее любопытство… — З-здравс-т-вуй-те… — заикаясь от дрожи по телу проронил ГДР, сделав шаг назад и случайно вжавшись в дверь. — Ну… Здравствуйте, ГДР, — совершенно спокойно сделал к новому брату шаг этот мальчишка, протягивая тому руку, — Меня РСФСР зовут. Я тут самый старший. — Р… Р-С-Ф-С-Р… — по буквам, медленно произнёс немец, обведя взглядом остальных детей, смотрящих с той же настороженностью, что и раньше. — Ага, — легко взял его тощую ладонь русский, потянув от двери к другим детям, — Пойдём!

***

— Пойдём домой, прошу… — жалобно и тихо произнёс ФРГ, сидя в мягком кресле, явно слишком большом для него. На языке опять был этот солёный вкус, а перед глазами вновь плыли цветные пятна. Как бы парнишка не пытался дышать, в огромном кабинете не хватало воздуха. Кабинет Франции был самим воплощением роскоши. Пол из светлого паркета, огромные окна, с оранжево-золотыми шторами, высокие двустворчатые двери, резная мебель, на манер 18-го столетия, украшенная всевозможными завитушками и вензелями. На столе располагались винтажные, всячески украшенные канцелярские принадлежности, старинные часы, пара шкатулок для важных писем и бумаг. А слева от стола, прямо за одним из кресел — большой камин с зеркалом до потолка над ним. И всё это заканчивали стены — украшенные росписью на золотом фоне. Кабинет сиял в последних лучах летнего солнца… — Мы никуда не пойдём, — отрезала француженка, который раз перечитывая какой-то документ, то и дело убирая выбивающийся из-под невидимки локон белых волос. — Но… — так же слабо начал ребёнок, вот только его перебил лёгкий скрип открывшейся двери. В кабинет зашёл щуплый мужчина, с вытянутым овальным лицом и мелкими усами. — Возьмите документ, Шарль, отнесите к остальным, — самым вежливым и нежным голосом проворковала Франция и подчинённый, взяв бумагу, немедленно удалился, даже не обратила внимания на бледного мальчишку. — И никаких но, — вновь похолодевшим голосом сказала женщина, наконец-то подняв взгляд на подопечного. Лицо тут же изменилось. Вытянутые в нитку губы в страхе поджались, осуждающий прищур пропал с глаз, от чего те широко раскрылись. Ненадолго. Лицо снова стало строгим. — За что ты только свалился именно на мою голову?!.. — тихо ругалась француженка, резко поднявшись с места, быстро подходя к мальчишке. — Ну… Можно хотя бы только я пойду домой?.. — не общался внимания на слова француженки, спросил ребёнок. Франция только фыркнула, вытирая уголки губ мальчишки салфеткой на которой осталась кровь. — Нет, ты должен всегда быть рядом со мной, — прикусила накрашенные губы француженка, с большим усилием пытаясь стереть кровь, вместе с мелкими трещинками, правда безуспешно, — Откуда это у тебя вообще?! — С детства… — закрыл рот тонкими руками мальчишка, чуть хлопая глазами, опуская взгляд в пол. Сколько он себя помнил, у него и брата всегда были такие трещины. Особенно, когда папа не давал им молока. — Господи, у нас скоро важное мероприятие, а ты выглядишь просто ужасно… — цокнула языком француженка, доставая из кармана какой-то круглый футлярчик, откуда достала широкую плоскую кисточку. Отточенными движениями женщина нанесла на кисточку немного белого порошка. — Убери руки, — приказала она, начав аккуратно растушёвывать странную белую пыль по уголкам губ и частично носу ребёнка, всё недовольно ворча на французском. — Пожалуйста, отпустите меня домой, мне плохо… — в очередной раз безнадёжно попросил ФРГ, на что получил только недовольное шипение женщины. — Сейчас никому не хорошо, малыш, — издевательски выделила она последнее слово, — Страна рождается не для хорошей участи, мальчик. Мы правим, живём своей работой, болями и недовольством своих людей. И с чего бы меня должно беспокоить твоё состояние, когда у меня своих проблем по горло? Захлопнула коробочку с пудрой женщина, убрав её в карман пиджака, всё той же невесомой, чуть покачивая бёдрами, походкой прошла обратно к столу. — Ну… Как минимум, потому что скоро важное мероприятие и я должен быть в порядке?.. — попробовал парировать только что услышанной информацией мальчишка. Француженка легко рассмеялась и её звонкий, словно колокольчик, смех разнёсся по кабинету. — Хах, мальчик, ты видимо плохо понял мои слова… Ты должен ВЫГЛЯДЕТЬ хорошо. А как ты себя чувствуешь плевать абсолютно всем, милый мой… — женщина опёрлась рукой о стол, довольно улыбаясь, — Неужели ты серьёзно думаешь, что мысли, чувства и здоровье ребёнка убийцы и преступника кого-то волнуют? Ты не больше, чем пресловутый коврик из оленя после удачной охоты. А скажи мне, охотника волнуют чувства убитого оленя? Дам тебе подсказку — нет!

***

— ГДР, как ты себя чувствуешь? — вырвал ребёнка из состояния полудрёмы голос СССР. Если эти три месяца и без того слабый мальчишка ещё как-то протянул в четырёх стенах, усердно изучая русский язык и засыпая над учебниками, то с началом сентября совсем раскис. Постоянные обмороки при резком подъёме, учащённое дыхание, будто бы ребёнок задыхается, и отставание в учёбе, несмотря на все старания. — Голова болит, папа… — тихо произнёс немец, открывая уставшие, расфокусированные глазки, смотря на коммуниста. Немчик тихо ютился в углу кухни на стуле, пытаясь доделать уроки, пока все остальные дети ушли спать. — Она болит immer… Пятна есть перед глазами… И тяжело дышать… Душно… — с большими паузами говорил ГДР, пока в глазах его опекуна появлялась искренняя жалость. Русский аккуратно притянул ребёнка к себе, чуть поглаживая от головы до спины холодное тело, будто бы это могло помочь. Им с братишкой это всегда помогало при таких «припадках». Они садились вместе, обнимали друг друга, иногда что-то рассказывая. Но его никогда не обнимал другой человек… Боль немного отступала, пятна становились не такими яркими, а дыхание и само медленно затихало… — Завтра мы пойдём к врачу, — тихо произнёс мужчина. Завтра. Завтра они пойдут к какому-то человеку в белом халате… Остаётся надеятся, что не к такому же, как доктора Рейха… Герр Менгеле, всегда улыбчивый и доброжелательный мужчина, никогда не прописывал им с братом действующих лекарств. Только что-то измерял, давал какие-то капли для глаз, но они никогда не помогали. А в этот раз, может быть, мальчишке станет немного легче? От успокоившегося дыхания темнеет в глазах. Духота. Ему всегда, в общем-то, душно… И хочется спать. Поэтому, в тёплых руках, мальчишка снова задремал, быстро провалившись в сон. Хотя больше это было похоже на то, что кто-то резко выключил свет.

***

— Господи, очнись!.. — кто-то тряс ФРГ за плечи, усиленно и даже больно. Мальчишка пытался открыть глаза, но веки совсем его не слушались. Больно. Очень больно дышать, почти невозможно. Лёгкие заполняет воздух, но темнота от этого совсем не проходит. Руки мёрзнут. А если это конец? Папа был таким же… Перед… — Отстань от ребёнка, — фыркнул кто-то рядом мужским, относительно молодым голосом, на что француженка с силой бросила тонкие руки-плети на подлокотники кресла. На лицо положили что-то тяжёлое, но дышать практически сразу стало легче. Силы быстро вернулись вновь и мальчишка наконец открыл глаза. Вокруг стояли трое: Франция, злобно смотрящая на ребёнка в стороне, США, сидящий рядом с ребёнком на стуле, и доктор, со странным баллоном рядом, от которого отходила трубка к маске на детском лице. — Живой… — прикрыл фиолетовые глаза США, мрачно покачав головой, повернувшись к врачу и обратившись к нему по-английски. Молодой доктор и Штаты поглядывали на сидящего в кресле больного. Наверняка мальчишка сорвал какие-то важные планы, как он сам думал. Опять свалился в обморок, за полчаса до мероприятия… Опять, обнимая себя, в попытке согреться, свалился на пол. Который раз. На какие-то слова американца Франция сердито огрызнулась, но потом быстро ушла. За ней — и врач. Остались только США и ФРГ. Впервые без цветных пятен… Впервые за почти полгода без приступов задыхающегося кашля. –Мы приняли решение о том, что ты временно переедешь ко мне, ФРГ… — тихим голосом, на чистом немецком произнёс США, наклонившись к мальчику и впервые мягко коснувшись его впалой щеки и поредевших чёрных волос, щуря взгляд, — Франция плохая мать. И Европа сейчас — не лучшее место для тебя, ФРГ. Ты очень худой и тебе нужно пройти лечение. Я не буду кричать на тебя, я не буду бить тебя. У тебя будет своя комната, хорошие учителя, любые игрушки и еда. Ты получишь всё, что захочешь, в разумных пределах, конечно. За это я попрошу лишь слушаться меня. Не такая высокая цена за всё это, не так ли? Получить всё, что хотелось… Сколько угодно игрушек, сколько угодно внимания… И еды… И за всё это, нужно будет только слушаться этого спокойного мужчину? — Если ты согласен, пожми мне руку, — ладонь США аккуратно обхватила тонкие детские пальцы, которые слегка сжались на его — огрубевших и взрослых. — Значит, мы договорились, — улыбнулся ровными белыми зубами США, обратив взгляд на дверь. В проёме стоял молодой человек, держа в руках какую-то чашку, которую США тут же забрал, снимая с мальчишки маску, щёлкая что-то на приборе Дышать снова стало тяжелее, но в руки опустилась чашка с нежно-карамельного цвета напитком, пахнущем жареными семечками. — Выпей и тебе станет легче, — подмигнул Штаты. Напиток был вкусным, с приятной лëгкой горчинкой и нежной сладостью. Может быть, там отрава, но вкус молока мальчишка узнал бы всегда. Ведь это было самое вкусное в его жизни.

***

Феноменальной дрянью была таблетка. Маленькая, белая, но до чего же сильный вкус мела и горечи она оставляла во рту! ГДР быстро запил очередную пилюлю заранее поставленным стаканом тёплой воды. Вот уже который день мальчик болел. Тяжело, с сильным кашлем, ручейками крови из носа по утрам и просто ужасной температурой под сорок. Отец говорил, что это из-за перехода власти и худобы парнишки. Выращенный на одной траве, мальчишка представлял из себя жалкое зрелище, особенно сейчас — тонкий пласт, лежащий под шерстяным одеялом. Без голоса, с больным горлом. — Ну вот где тебя так, братишка? — раздалось у двери и в комнату вошёл РСФСР — сводный братишка, оставшийся сегодня дома ради больного. Везде этот маленький русский таскался за немчиком. Куда ГДР не пойдёт — делать уроки, учить русский, думать о своём, везде этот мальчишка. Тихо присядет рядом, якобы что-то читая, делая домашнюю работу или ещë что, а сам тихо смотрит. Или выглядывает из-за стены. Подозрительный, в общем говоря. Хотя, ГДР не лучше. Он всë время наблюдал за этой стайкой детей. Когда они играли, разговаривали между собой, он безмолвно смотрел на них, задумчиво подмечая что-то для себя о каждом. — Я тебе чай принёс, — присел на край кровати русский, держа в красных пальцах большую чашку чая, в которую с лихвой вошло бы две нормальных, — Эх… Подлечить тебя… РСФСР — самый старший из детей и, насколько понял немец, самый ответственный, ведь ему Союз доверял присмотр за младшими (с недавнего времени даже уход за новорождённым Азербайджанской ССР). Мальчишка протянул больному сосуд, с тёмной, почти чёрной, жидкостью, от которой шёл пар и где-то на дне что-то плавало. Словно обычная тёплая вода, но чёрная. А вдруг необычная? Кто знает… Папа говорил, что все желают им с братишкой смерти. Вдруг, этот русский туда что-то подлил? И утро для немчика не настанет. — Ты чего, боишься что-ли? — удивлённо, и даже как-то обиженно спросил РСФСР, чуть хмуря брови, совсем как отец или его старшая сестра. Самая эмоциональная и вечно конкурирующая с ним за внимание отца. Но, спустя секунду, лицо вновь стало спокойным. — А, точно… Ну, он не отравлен, я тебе клянусь! — судя по тому, что по лицу русского расползлась отчаянная улыбка, вряд-ли хоть что-то во взгляде ГДР поменялось, — Ну… Ну, хочешь сам выпью? Стал бы я сам пить, будь там яд? Нет. Ну… Ты кивни хотя бы, чтобы я тебя понял… «Какой ты разговорчивый, РСФСР…» — прикрыл больные глаза парнишка, молча кивая. С недавнего времени он стал ещё и плохо видеть. Заметил это даже не он сам, а третий ребëнок коммуниста, милая, вечно за всех беспокоящаяся, БССР, увидевшая, что немец стал часто щуриться. Но, даже из-под полуопущенных ресниц ГДР заметил, как братишка легко сделал несколько глотков, судорожно вдохнув прохладный воздух в комнате. — Ты не боись… Он нормальный, папа с утра заварил… — протянули чашку больному, — Только горячий, аккуратно… «То, что мне и нужно…» — принял чашку мальчик, тут же сделав несколько больших глотков. Так делал КССР, самый младший из детей СССР (не считая совсем малыша Азербайджана), когда отец принялся лечить слегка простывшего ребëнка — уж лучше сразу проглотить эту до ужаса горькую (так ещë и горячую), чем вымученно пить… Даже жизнерадостный КССР, самый шумный из детей, в такие моменты морщился, замолкал и не говорил ещë пол часа. Горячая жидкость обожгла горло. Обожгла больные места где-то внутри и со свистом провалилась в желудок, оставив после себя пульсацию и скривившуюся от кипятка физиономию. Действительно, разговаривать как-то не хотелось. — Эй, ГДР, ты чего? — тут же забеспокоился младший, отставив чашку на тумбочку, взглянув в лицо немца, — Я же сказал, что горячо… Тебе холодненькой водички принести? Или молока может… С маслом… Чтоб горло смазать. — Я понима.ю… не, — запоздало, почти шёпотом, прошипел немчик, складывая руки на коленях поверх одеяла, сжимая ими чашку. — Что ты не понимаешь? — вздохнул РСФСР, смотря прямо в глаза немца. Уже который раз этот русский мальчик всë же разбирал ту околесицу в которую ГДР превращал свои слова, игнорируя грамматику. А как ещë быть, когда по телу расползается жар, от чего так и хочется попросить открыть окно. Где сейчас холодно… Очень холодно, и свежо… Чтобы не было душно, чтобы его не душила эта страшная духота!.. — Я понимаю не… — тихо проронил ГДР, смотря в отражение чашки, — Я сын… Рейха. Но ты, твой брат и сестра gelten ко мне… Хорошо, — зажмурил глаза мальчишка, кусая тонкие губы, — Почему?.. Я понимаю не… Тонкие пальцы впились в края чашки, до боли сжав их. Сводный брат чуть прищурился от незнакомого слова, но, судя по взгляду, в общих чертах понял о чëм говорил немец. Взгляд стал более расслабленным, даже сочувствующим. Так он смотрел на младшего брата, когда того ругал отец за разбитую сахарницу, так он смотрел на сестру, которая обожглась о чайник… Он смотрел совсем, как ФРГ… Когда страдал один близнец, второй всегда приходил на помощь… Всегда жалел… Если не физически, то хотя бы взглядом. — Ну… ГДР… Ты же не сделал ничего плохого. — рука мягко тронула щёку немца, заставив открыть глаза, — Ты просто его сын. А теперь ты наш брат. Да, пусть ты не родной, и пока что плохо знаешь наш язык, но ты наш брат… Дыхание ГДР на миг замерло. В его лицо пристально вглядывались глаза братишки. Братишки, который за сотни километров от него, но его глаза, его взгляд был здесь, прямо напротив. — Так что, — плечи немца заключили в объятия, тёплые, настолько же далёкие, как и этот взгляд, — Не думай об этом, брат.

***

«Тебе так же плохо, братишка?..» — подумал ФРГ, смотря на тонкий браслет из-под полуопущенных ресниц. Голова раскалывалась. Несмотря на тёплое одеяло и большой нагреватель, мальчишка чувствовал, как конечности медленно холодеют. В глазах периодически темнело, а цветные пятна продолжали расплываться поверх реальной картины мира. Как бы США, которому вот уже месяц, как француженка отдала ребёнка, не старался, ФРГ шёл на поправку медленно. Кислородные маски по несколько часов, усиленное питание и сдача крови врачам по словам опекуна должны были помочь. «Интересно, когда?..» — совсем закрыл глаза мальчишка, прижав холодные ноги ближе к телу, — «Технически… Смерть тоже выздоровление?..» Раздался стук в дверь и тихий скрип, на который мальчишка решил не обращать внимания. Голова для этого болела слишком сильно. Да и что он увидит, кроме пятен? Тёплая, знакомая рука провела по чёрным волосам, вызвав лёгкую улыбку. Только эти прикосновения были для него приятны… Совсем, как у братишки… — Ты не спишь, ФРГ? — раздался тихий голос США, от которого мальчик всё же приоткрыл глаза. Американец, как всегда выглядел очень опрятно, сжимал в другой руке несколько скреплённых скрепкой листов и ручку. А так же маленький листок с рукописным текстом. — Можешь не отвечать мне, ФРГ. Я не прошу. Понимаю, тебе тяжело говорить и двигаться, поэтому, позволь помочь, — сильная рука легко подтянула ребёнка в положение сидя на кровать, — Я к тебе по делу, малыш. Поскольку ты теперь сирота с достаточно хорошими территориями, значит тебе придётся ими управлять. Ты видел, как работает твой папа? Мальчик только моргнул в ответ, от чего США грустно и понимающе улыбнулся. — Значит ты понимаешь, что значит много работать… Тебе придётся много читать, зачастую бесполезных документов, ездить на очень важные встречи от которых зависит состояние твоих территорий, людей и, как следствие, твоего здоровья. Ты будешь постоянно работать, ФРГ… Он сделал театральную паузу, бросив взгляд на документы. И продолжил, самым доброжелательным тоном: — Но ты же не хочешь этого? Отец вряд-ли объяснил вам обоим, как это — править. А цена ошибки, мой юный коллега, очень высока. Речь идёт не об ошибке в тексте или неправильной задачке и, как следствие, плохой оценки. Нет, малыш, речь идёт о миллионах, о сотнях человеческих жизней и о десятках гектаров земли… К твоему счастью, — оптимистично начал США, положив руку на детское плечо и смотря мальчику в глаза, — Ты не первый, кто попал в такое неприятное положение! Когда у маленькой страны умирает родитель — её берут под опеку. Это могут быть и другие страны. Они управляют государством за неё, пока будущий правитель растёт и учиться под их началом. И, когда страна готова, она начинает своё правление. Представь, пока ты будешь учиться, я, Великобритания и Франция поправим твоё положение, ты перестанешь чувствовать постоянное недомогание. И ты же помнишь моё обещание? Всё, что ты пожелаешь, в обмен на послушание. Мальчик снова кивнул. Американец ярко улыбнулся, аккуратно протягивая мальчишке странные бумаги и ручку. — Подпиши вот здесь, на первой страничке. Твоё полное имя, на немецком языке, и какой-нибудь росчерк… Можешь даже солнышко нарисовать. И мы примемся за помощь тебе, малыш. Мелкий шрифт документа рябил перед глазами, сливаясь в чёрные сплошные строки. Выделялся только большой белый прямоугольник, для подписи. Конечно, папа всегда говорил, что нужно читать что-то, прежде чем это подписывать. Но… Сиреневые глаза смотрели с искренней теплотой. Ведь он просто хочет помочь. Хочет помочь маленькой стране, иначе бы он не был так добр. Заставить ребёнка подписать договор силой — дело нескольких минут. А этот дядя мается с обмороками, постоянной темнотой в глазах ФРГ… Мальчик медленно вывел своё полное имя, поставив росчерком несколько закорючек. Глаза США просияли, и мужчина аккуратно забрал у ребёнка бумаги, отложив их на тумбочку.       — Ты молодец, ФРГ, — похлопал тонкое плечо американец, достав из кармана брюк небольшую шоколадку, которая казалась отдалённо знакомой. Вроде бы, такие нравились папе. — Держи, подопечный, — вложил в маленькую ладонь хрустящую фольгу США, а сам поднялся с места, собирая бумаги, — Набирайся сил. Я скоро вернусь проведать тебя. Через пять-шесть дней ты отправишься буквально на две недельки к Франции, малыш, прошу понять: я не могу оставить тебя здесь, с собой. Но, для тебя начнётся другая жизнь. У Великобритании. Этот старик ничего не замечает, так что он не будет тебя третировать. Направившись к двери широкими шагами, мужчина на миг замер у двери, обернувшись вновь к больному. — Ох, кстати. Теперь тебя будет навещать ещё и Австрия.

***

— Тебя же никто не навещает… — обеспокоенно вздохнула БССР в своей теплой белой курточке, прикладывая к расплывающемуся синяку льдышку. — Ему никто и не нужен из той жизни, — подсел к немцу РСФСР, хлопая того по плечу. Мда, не учёл один из братишек пару вещей: первая — бросать глыбу льда в снегу плохая идея, ведь она оставит синяк, если в кого-то попадёт, а вторая — что глыба попадёт в ГДР. — Я просто волнуюсь за него! ГДР и так почти три недели лежал в постели, один, может быть, он скучает по кому-то! — топнула белым валеночком девочка, смотря на всё такой же багровый синяк, почти под глазом. — Я не скучать… — вполголоса произнёс мальчик, обведя всех робким взглядом. Сегодня его впервые взяли поиграть в снежки. Сегодня никто не отказывался — ни они взять его в свою компанию, ни он, стесняясь своего ужасного акцента и происхождения. И целых два часа они закидывали друг друга снежками! Двое против троих! Сколько раз РСФСР резко дёргал его вниз за шиворот, чтобы в ГДР не прилетел очередной снежок? А сколько снега сыпалось им обоим под куртки? Множество раз! Нет, Рейх за такое точно прибил бы… — А как быстро ты эти снежки лепил, ты видел?! — вдруг воскликнул восторженный Кази, присев на снег по другую сторону от брата. — Вы очень хорошо играли с РСФСР, — спрятав руки в карманы отозвалась старшая сестра. — А может, тебе и не нужен твой восточный Берлин? — приобнял руку ГДР казах, за что тут же удостоился строго взгляда младшей сестры. — Кази, так нельзя говорить… ГДР, всё же, родился там и его детство прошло в этом городе… Вдруг у него остались там друзья… — Нет, никого нет, — неловко тут же ответил мальчишка, робко улыбаясь, — Мне и здесь хорошо… — Ну и отлично! — всё не унимался казах, взглянув в лицо сводного братишки, — Значит… Ты ведь останешься? Навсегда… Вот так, как и сейчас? И никогда, ничего не поменяется, правда? — Обещаю… — не раздумывая, ответил немец, но добавил, смотря на казаха, — А шапки воровать нечестно!

***

Как быстро летят годы. Вроде бы ты ещё вчера с трудом читал по-французски лёгкие тексты, учась в первом классе. А уже сегодня готовишься сдавать выпускной экзамен, свободно говоря не только на французском, но и на английском языках. ФРГ откинулся на спинку стула, устремив взгляд в потолок. Кажется, только вчера его — маленького мальчика, теряющего сознание от любой физической нагрузки — привели в эту комнату. Просторная спальня с тёмным паркетным полом, зелёными стенами и белым потолком, откуда свисала старая хрустальная люстра. Три больших окна, занавешенные шторами, а рядом с ними — небольшая постель тёмного дерева. У той же стены, возле одного из окон — стол и стул, а буквально сбоку, у другой стены, стоял большой шкаф для одежды. И где-то там когда-то ютились немногочисленные игрушки, в основном собранные из газет самим мальчиком, подаренные ему от США или заботливой тёти. Австрия ведь действительно навещала его. Не так часто, как когда он жил в Париже, но старалась приехать хотя бы раз в месяц. Она всегда обязательно привозила с собой кусочек родного Берлина, в виде каких-нибудь открыток, почтовых марок, или, если совсем повезëт, заказных игрушек. И, конечно, безграничную, как казалось ему в детстве, любовь, заполняющую огромную пустоту под рёбрами. Хорошо быть единственным племянником. — А как же ты там, братишка?.. — смотря стеклянным взглядом в потолок спросил ФРГ. США не обманул его, когда сказал, что всё о чём попросит маленький немец у него будет. Любые вещи, поездки в любые города мира, кроме стран социалистического блока, любые доктора, любой каприз — вот только лучше от этого не стало. Да, его детскую болезнь вылечили и весьма успешно, дали жить в относительном спокойствии (ибо Великобритания практически не видел ФРГ, а если и видел, то несколько минут ворчания можно было и потерпеть), но чего-то всё равно не хватало. Ужасная пустота продолжала медленно расползаться под рёбрами, сжимая изнутри, и отступала только при слове: «братишка». И никакие страны или люди, даже нанятая очень милая няня, не заменили его. Его имя на кусочке металла оставалось самым тёплым воспоминанием. Никто не понимал его с полуслова и полувзгляда, никто не стремился защитить его так же, как он кого-то, никто не был хотя бы в чём-то похож на него… С ребятами за стенами дворца ему запрещалось играть, а в «школе» просто нельзя было задерживаться… Хотя на столе лежало достаточно немало писем от его хороших знакомых: Японии, с которой юношатсостоял в полу-филосовской переемске, Италии, которое оказалось приглашением в Милан, даже Швейцарии. Но последний скорее просто интересовался мальчиком, как дальний родственник. «Интересно… Как ты там?» — прижал руку с именем близнеца старший к себе, — «Я ведь мог бы съездить к себе… Во всяком случае попробовать… Через территорию тёти Австрии… Она уж точно не должна отказать мне…» Парень прикрыл глаза, вслушиваясь в то, что происходило за дверью. Шаги. К его комнате. Может быть, даже Великобритании. Голос, холодный, прокуренный и громкий, во всяком случае уж точно его. А вот цоканье каблуков — явно чьё-то чужое… «Тётушка?..» — пронеслось в голове немца и тот немедленно подлетел со стула к двери, открыв её раньше, чем ручка до конца опустилась вниз. На пороге стояла она. Ярко-алые волосы, собранные в пучок на затылке, кремовый свитер и деловые брюки. И тёплая, кажется, самая нежная улыбка на свете. А рядом с ней — Великобритания, как обычно. Идеально отглаженный костюм, строгое лицо и запах табачного дыма, от которого постоянно хотелось чихать. — ФРГ! — крепко обняла юношу женщина нежно проведя по чёрным волосам, — Боже, как я скучала по тебе этот месяц, мальчик мой… — И я скучал, тётя Австрия… — прикрыл глаза парнишка, укладывая голову на её плечо. Лишь бы не видеть, как британец закатил глаза, всем своим видом выражаясь: «Женщины, до чего же сентиментальны…» Ну и поделом ему. Тонкий запах духов, ставших уже родными за эти годы, окутал юношу, на мгновения возвращая его в детские воспоминания. Как они с братом бегали по одной из отцовских резиденций в Альпах, как его могла легко поймать тëтушка, всегда при том игнорирующая брата… Он всегда уходил играть куда-то к себе, стоило ей прийти… — Ты опять похудел, — провела по его острым скулам женщина, недовольно прищурив глаза, — И побледнел… Ты опять не выходишь на улицу, ФРГ? — Зато я подрос! — парировал подросток, неловко улыбаясь, убирая тёплые руки от своих показавшихся скул, — И… Да, немного побледнел… Ну ничего, скоро лето… — Уедешь в Альпы… — мечтательно протянула австрийка, от чего британец за её спиной чуть не подавился воздухом. — Кхм… Простите, мисс, что я, не будучи в вашем разговоре, вмешиваюсь в него… — Великобритания угрожающе медленно вошёл в комнату, сверля парня взглядом, — Но юному джентльмену нельзя покидать территории Лондона. — Но как тогда ему заводить знакомых среди стран, Ваше Величество? — улыбнулась в своей обычной жизнерадостной манере Австрия, потрепав племянника по голове. — Ему хватает переписок и официальных мероприятий, — заверил женщину Великобритания, — К тому же, никто не возьмётся за его опеку и охрану вне Лондона. — Ну… — решил влезть ФРГ, неловко улыбаясь, — Италия приглашал меня в Милан на недельку… Он обещал взять всю ответственность на себя, Ваше Величество… — Никак иначе к Великобритании в его доме нельзя было обращаться. Был риск больше никогда не попасть в этот дом обратно. — Он не намного старше Вас, Ф- — Ваше Величество, пусть мальчики развлекаются, — пережбила его Австрия, слегка кивая на стол с тетрадями и учебниками, после чего, сверкнув улыбкой, добавила: — Я беру ФРГ под свою ответственность… Мальчику нужно развиваться, а не сидеть в четырёх стенах за столом. И я прекрасно осведомлена об официальных собраниях, но ФРГ почти ни с кем не может там заговорить, Вы запрещаете ему. И я знаю о скорых экзаменах в школе, но уверена, что ФРГ, — добрый взгляд окинул юношу, — сдаст их отлично. — Британец лишь прикрыл глаза, пытаясь скрыть раздражение. Из внутреннего кармана пиджака он достал свою старую трубку, аккуратно спрятав ту за спиной. — Делайте всё, что посчитаете нужным… Но Федеративная Республика Германия обязан соблюдать протокол, Австрийская Республика…

***

— Еë столица — Вена. О, и это город «Зальцбург». Раньше там соль добывали. Зальц — это соль, — водил рукой по карте ГДР, легко находя среди замысловатых немецких названий нужное. Когда СССР не было дома, РСФСР всегда прибегал сюда. Читал книги (которые немцу казались сборниками занудной ботаники и орнитологии, но, раз брат занимался этим, то почему бы не составить компанию?), разглядывал карты… А сегодня притащил сюда и ГДР — почему нет? Как и всегда, здесь было чуть прохладно — открытое окно, через которое проникали нежные лучики почти летнего солнца, падая на огромный книжный шкаф, пол из светлого паркета, серые стены… И, совсем немного, на стол, что стоял слева от окна. На просторном рабочем месте СССР помещалось много интересных вещей. Телефон, к которому папа строго запрещал прикасаться, письменные принадлежности, иногда какие-то важные документы и, самое главное, большая карта мира… Где можно было разглядеть почти всë. Границы государств, названия городов, водоëмов, гор, где-то даже были подписаны узловые пункты. И сегодня мальчишки, оперевшись о край стола и согнувшись над картой, рассматривали еë. Даже если вы оба уже студенты каждый своего направления — это не повод прекращать иногда бегать в кабинет и рассматривать карту. — О, получается, Австрия — твоя родственница? — наклонил голову на бок РСФСР, — Раз вы оба немцы и… И все дела. — Ну… Да. Ты на уроки истории ходил, — пожал плечами ГДР, тяжело вздохнув, — Да, она — моя троюродная тëтя. Троюродная сестра моего родного отца. Потому что она внучка Австрийской Империи, а… Он… Внук Прусского Королевства. А они были родными сестрой и братом. — Я просто задумался об этом только сейчас, — развëл руками русский, вернув взгляд на карту, — Всë же, иногда мне кажется, что мы все родственники. — В каком-то смысле — да, — хмыкнул немец, ища взглядом ещë какое-нибудь интересное государство… Какое-нибудь поближе к папе и социалистическое. Например… — А вот это Эльба! Это река, она похожа на Москву-реку, только немного меньше, — провëл вниз по течению реки немец, доведя до большого города, — Это Дрезден. Очень красивый город на этой реке… — Твой? — без злобы усмехнулся РСФСР. — Мой, — довольно ответил ГДР, убрав руки от карты, — Смотри… Моя территория совсем как щит. Закрывает папу от Европы… На карте его земли, маленький клочок, где-то на северо-востоке выглядел просто смешно рядом с той же Польшей или младшей сестрëнкой, БССР. Словно ощетинившийся ëжик выставил свои колючки на рысь. Но, не так это и важно… В конце концов, утешал себя когда-то ГДР, в истории остались маленькие, но гордые страны! — Действительно похоже на щит, но… — замялся брат, прикусывая губы, — А размер не маловат? «Ничего не маловат…» — фыркнул в мыслях ГДР, прикрывая глаза и медленно выдыхая. В истории остались маленькие, но гордые страны. Рука легко нашла на родной территории нужную область, без которой сейчас он вряд-ли бы говорил с РСФСР. — Посмотри сюда, брат, — обвëл рукой довольно большой кусок земли на востоке ГДР, — Видишь? Это территория Пруссии. — Даже меньше твоей… — не удержался русский от восклицания. — Да, меньше. Он был маленьким герцогством где-то на отшибе земель Священной Римской Империи. Очередным ребëнком, которого отдали на воспитание Тевтонскому ордену. На этих землях не растëт ничего, кроме брюквы. Зимой там не замëрзнешь, а летом никогда не согреешься. Особенно на севере… Там нет металла, нет угля… Но у Пруссии были солдаты. И он объединил немецкие земли под своим управлением. Огнëм и мечом. — Но… Тебе не кажется, ГДР, что сейчас немного другое время? И… Твоя армия довольно скромная… — неловко спросил РСФСР, подперев голову рукой. Но ГДР только закатил глаза. — Армия бывает и тихой, и без больших чисел… — с готовностью улыбнулся немец, — Ты же будущий биолог. Скажи мне, человек может прожить без головы? — Пф, что за вопрос? Конечно не может! — Как и армия, РСФСР! — щëлкнул пальцами старший брат, с огнëм в глазах и сверкающей улыбкой смотря на младшего, — Отсеки верх и всë, никто не знает, что делать! Понимаешь, братишка?

***

— Я требую, чтоб Вы вернулись, ФРГ, немедленно! — гневно прокричал Великобритания, от чего, кажется, стёкла в окнах коридора задрожали. — Я занят, Ваше Величество, — фыркнул в ответ немец, быстро скрывшись за поворотом. На плечах болтался рюкзак с парой книг и тетрадок, по шикарному мрамору шлёпали старые ботинки. Чёрные джинсы, слегка болтающиеся на талии, и чёрная рубашка — так нарушить замысловатый дресс-код обитателей этого помпезного местечка надо было постараться. Но даже не из-за этого на немца так кричал Великобритания. Выйти за пределы территории дворца — вот что было страшным нарушением запретов британца. Даже выход с преподавателем, чтобы позаниматься вне стен дома — страшное нарушение запрета. «За забором много шпионов, тебе нельзя выходить, ” — передразнивал монарха парнишка, с силой открыв дверь в свою комнату, — «Ваше Вашество, я знаю это и без тебя!» Захлопнув дверь, ФРГ скинул рюкзак с плеч, аккуратно донося до стола со своими бумагами и книгами, и где юная республика проводила почти всё свободное время. Рисовал, учился, иногда засыпал… Взглядом окинув идеальный порядок, парень чуть нахмурился. Среди ровных стопки книг и тетрадок лежал очередной бланк требований. К внешнему виду: строгий костюм, уложенные волосы, опрятные и ухоженные лицо и руки. В поведению: вежливо, учтиво, без лишних разговоров. Упоминание ГДР в позитивном ключе — запрещено. Ему снова надо где-то быть. ФРГ с тяжелым вздохом смахнул бланк под кипу тетрадей и других бумаг, закрыв лицо руками, без сил завалившись на стол. Который раз это происходит? Костюм наверняка уже идеально отглажен и ждёт его в гардеробе. Вопрос — куда? Просто вечер? Политическая встреча? Саммит? Хотя, чёрт со всеми ними, везде одно и то же, под разными видами и предлогами. «Нет, это я разберу потом…» — фыркнул немец в мыслях, выпрямившись на жёстком стуле, гордо расправив плечи и взяв учебник по алгебре. В конце концов, даже если ты страна — а логарифмы ты обязан уметь решать на экзамене. Здесь, среди страниц заданий, номеров и пометок карандашом на полях он был волен делать, что ему захочется. Открыв нужный номер, почти что выпускник принялся переписывать уравнение, ровным красивым почерком. «Хотя, зачем ты это делаешь, ФРГ?» — подумал немец, — «Ты всё равно не сможешь поступить, куда захочешь… Даже если блестяще сдашь все экзамены… Ведь за тебя всё решат, если уже не решили… Вряд-ли вообще разрешат куда-то пойти после школы… Ты же всего лишь часть…» Рука дрогнула и странице расплылась клякса чернил. Видимо, пытаться сделать домашнюю работу тоже не вариант в таком состоянии. — Господи, за что ты меня сегодня так наказываешь?.. — отложил ручку ФРГ, уставившись в стол, где безвольно лежали его руки. Интересно, а как там братишка? Ведь он наверняка уже закончил учиться… Или, как и ФРГ, заканчивает… Может быть, думает, куда поступить? Хотя, как слышал сам западный немец, братишка, вероятно, уже правит. Ах, как же от этого кричал Велик пару месяцев назад, когда узнал… Собственно, тогда же ФРГ и запретили выходить за пределы дворца. Может быть, «шпионы» принадлежат братишке? Ведь если это так, то они бы могли передать восточному весточку… Да. Могли бы. А на Велика, как и его запреты, плевать. Прикусив губы, немец медленно потянулся к одной из тетрадей. Нет, это всё наивно… Абсолютная глупость… Кто передаст жалкий лист бумаги, рискуя тащить его через три границы? Никто в своём уме! И тем не менее из тетради, с треском рвущейся бумаги, вырвали двойной листок. Схватив карандаш, немец быстро принялся строчить текст. Типовые обороты, общепринятые фразы в начале и конце, но в середине, на пустом месте, карандаш замер. Что спросить? «Как дела?» — а как будто он расскажет что-то… «Нормально» — и больше ничего. «Как ты жил эти годы?» — вряд-ли столько бумаг можно провести через три границы… Нет. Карандаш легко вывел быстрым, угловатым почерком: «Тебя хоть там любят? Ты счастлив? Ты весел? Нет-нет, со мной всё хорошо! Я нисколько не грущу и не тоскую…» «Лжёшь своему брату-близнецу, ФРГ, насколько мерзко…» — стиснул зубы ФРГ, отбросив карандаш от бумаги. Встав из-за стола, юноша широкими шагами дошёл до кровати, рухнув на неё спиной, закрыв лицо руками. Нет, это всё глупо… Даже если он допишет это чёртово письмо… Он не выйдет из дома. Не сможет. После его сегодняшней выходки Брит точно закроет все двери и выставит охрану. Ежегодную поездку к другу, а потом и к тëте, точно придëтся отменить… А даже если и выйдет, то как он найдёт нужного человека?! Тот вряд-ли подойдёт сам, со словами: «Здравствуйте, я от Вашего брата!». Бред, бред, бред!!! А значит… Ничего ровным счётом не измениться. Останется только вытрясти чувства в объятиях одеяла и подушки… Не думать, не помнить… Убрав одну руку от лица, юноша взглянул на сияющий кусочек металла. «Тебя хоть там любят?..»

***

«Возможно…» — подумал ГДР, смотря на очередной лист, исписанный до жути кривым почерком, то и дело съезжающим куда-то вниз. Один из лучших выпускников кафедры иностранных языков Московского педагогического государственного университета, по специальности переводчик с английского и французского. Почти четыре года ГДР провëл в стенах ВУЗа, читая, переводя и, после занятий, проводя время на улице или за тетрадями. Изучал собственные заметки о однокурсниках, делая их так, на полях. Или, уж если совсем нечего было делать, выбирал случайного студента и шëл за ним до самого дома, утопая в своих мыслях. — Что там, ГДР? — легко осведомился мужчина средних лет за соседним столом. Виски его тронула седина, густые серые волосы открывали высокий лоб. Карии глаза задумчиво разглядывали другие бумаги. — Ничего стоющего, герр Мильке, — вздохнул страна, дочитав очередной донос, убирая его в сторону, — обычный донос на чрезмерно шумных соседей… В ответ он видел лишь кивок. Как всегда — молчаливый и лëгкий. Значит, нужно работать дальше. Бесконечно читать, читать и читать, и вычленять новые и новые факты. Мда, не об этом мечтал лучший ученик МПГУ и Академии внешней разведки, когда, трясущимися руками, вскрывал конверт с извещением о приëме на службу три года назад. Но, все с чего-то начинали. Отец — с пламенных речей в ночлежках, он — с перебирания бумаг, строчка за строчкой ища, за что бы зацепиться. «Возможно, это что-то принесëт?» — всë так же подумал ГДР, читая новый донос. Уже четвëртый год проходил так — каждый день ГДР рано выходил на работу, смотря, под чутким руководством, за канцлером собственной территории. Потом приходил сюда, в Министерство Государственной Безопасности, и, иногда до глубокой ночи, читал доносы, ходил на совещания и смотрел за работой своего руководителя, иногда задавая вопросы, читая документы… Как вчера, например, от скуки взяв с полки досье на Венгрию — просто прочесть о причине своих частых недомоганий в конце школы, как раз во время восстания. И как только это произошло? — Герр Мильке… — снова подал голос ГДР, оторвавшись от бумаг, — Позвольте спросить. Если это министерство знает почти всë о моих гражданах и о других странах… Почему восстание в Венгрии не удалось подавить раньше? Так сказать, вырезать угрозу ещë в зародыше… Мужчина за другим столом ненадолго оторвал взгляд от бумаг, смотря на подопечного. — Так и делается, ГДР. Но, не всегда получается вовремя увидеть это. Вам было всего семнадцать лет, когда это произошло… Многие методы были ещë плохо отработаны. Кроме того, мы занимаемся безопасностью нашего государства и лишь немного касаемся внешней разведки, — спокойно говорил начальник, — У нас много работы, ГДР. Не будем отвлекаться… «Методы плохо отработаны…» — подумал ГДР, — «Лишь немного касаемся внешней разведки… Хм…» Взяв очередной лист, юноша уставился в него невидящим взглядом, продолжая мысленный диалог с собой: «Полагаю, мне нужно больше уделить внимания истории и аналитике… Чтобы больше подобных восстаний не повторялось…»

***

— Он что сделал?.. — шокированным голосом произнëс король, видимо, даже подавившись дымом. — Ввëл войска отпрыска Рейха на территорию Чехословакии, — повторила француженка, как всегда раздражëнно чуть цокнув языков, — Этот комми выжил из ума, воспитывая шестнадцать детей… — Для них это характерно… — фыркнул британец, — Собрал и своих и чужих, как котят… — Он хотя бы не исчез потом на кораблике со словами: «Я очень занят, у меня нет времени на Вас, и более нам не по пути», — снова раздражëнно произнесла женщина, — И перестаньте столько курить, Ваше Величество. — Странам не страшны человеческие болезни, — огрызнулся в ответ британец. — Пиджак будет пахнуть. С чего Вы взяли, что меня Ваше здоровье волнует? «И они ещё когда-то были вместе?» — спросил сам себя ФРГ, стараясь потише дышать. Плотный чëрный пиджак, белоснежная рубашка, узкие брюки, галстук и начищенные лаковые туфли — во всём этом было безумно жарко… Кто только придумал эти «неофициальные встречи»? Все вроде бы улыбаются друг другу, развлекаются, а сами — сплетничают друг у друга за спинами. Впрочем… Это ФРГ и нужно было, ведь иногда в этих сплетнях появлялись и новости о братишке… Даже если их приходилось добывать, спрятавшись за дверью и слушать перепалку двух бывших любовников. — Важнее пиджака сейчас другое, — хмуро произнëс Великобритания, — Что нам делать? — Сообщить США, но, он скорее всего уже знает. Оказать помощь Чехословакии. И осудить СССР на ближайшем саммите, — перечисляла женщина скучающим голосом. — И каковы потери пострадавшей? — По еë словам, именно люди ГДР вырезали мирных граждан и военных, и так в этом преуспели, что это навсегда испортит еë демографию. — Значит погибло максимум сто человек, — вздохнул британец, — Для маленьких стран так типично кричать о своей беспомощности. — Лихтенштейн что-то всегда молчит, — хмыкнула француженка. — Он мужчина, — фыркнул королевство, — вы, женщины-страны, такие истеричные… — Япония была бы в глубоком шоке от Ваших слов, — в той же вежливо-мерзкой манере сказала женщина, — Как и Пруссия… — Не напоминайте мне об этой личности… На карте уже есть его потомок-фанатик коммунизма… — судя по скрипу, монарх закрыл окно, — Такое же маленькое, гордое, военное государство, как паук, растянувшее свои сети на всю Европу и не только… — И при этом он брат-близнец ФРГ… — закончила женщина, с тихим вздохом, — Как думаете, он следит за братом?

***

— ГДР, это исключено, — хмуро отозвался СССР, откладывая несколько листов бумаги, испещренные мелким шрифтом пишущей машинки, в сторону на стол, — Я не даю своего согласия на твои действия. Холодный взгляд медных глаз столкнулся с ошарашеными, полными непонимания и обиды, глазами старшего ребёнка. Красивый, сильный, умный юноша, в серой форме, в белоснежной отлаженной рубашке и начищенными до блеска сапогах, сейчас и правда смотрел на коммуниста с тенью обиды и горечи в сияющих глазах. — Почему, товарищ СССР? — понизил голос немец, почти прошептав эти слова, — Я и мои люди разработали весьма неплохой план подавления восстания в Польской Народной Республике… Согласно всем данным, — немец аккуратно снова разложил карту перед коммунистом, указывая на государственную границу, — Моим солдатам намного легче и быстрее добраться до очага мятежа и разбить его там, чем Вашим войскам идти через территории БССР. Моя армия лёгкая и мобильная, она сможет нанести быстрый удар и в течении недели, с помощью быстрого захвата узловых пунктов разгромить это грязное государство-перебежчика… Во имя процветания остальных коммунистических стран, которые превыше всего… С надеждой закончил ГДР, убирая руки с карты за спину. Его план блестящий — быстрая война и полное вырезание несогласного народца. Они, как опухоль на теле их строя… А всякая опухоль подлежит вырезанию! — Нет, — холодно отрезал отчим, поднимаясь из-за стола, складывая руки за спиной, — У нас нет другого выхода, кроме как аккуратное пытаться подавить этот мятеж без помощи регулярной армии. — Выход есть! — не сдержался юноша, чуть ударив по столу сжатыми кулаками, — Пятый раздел! Геноцид несогласных! Только так она, возможно, поймёт своё место, отец! По бескровным и сухим губам прошлась улыбка, граничащая с оскалом, от которой, сколько помнил ГДР, русского всегда бросало в странное замешательство. Как и сейчас. Отчим молча вышел из-за стола, не спеша подходя к окну, лишь бы не смотреть в глаза ГДР. — Прошу Вас, товарищ СССР, дайте мне ещё один шанс! Я никогда Вас не подводил… Дайте мне разобраться с полячкой и через неделю Польша сама откажется от своих территорий… Во имя нашей общей цели… — в отражении стекла немец заметил, как СССР прикусил сухие губы от такого вида парня. — Ведь коммунизм превыше всего… Превыше жизней, превыше смертей… Жизни заканчиваются и начинаются, а наше дело будет бессмертно, отец. И всего одна жизнь не значит ничего… — республика в два коротких шага оказался за плечом старшего, якобы желая взглянуть на вид за окном. Хотя на самом деле голубые глаза высматривали именно лицо Союза в отражении стекла. — Ты утопишь Европу в реке крови, — только и проронил отец, не сводя медного взгляда с юнца в отражении, — Твои методы радикальны, жестоки и кровавы, а взгляд направлен только на Польшу. Вспомни, во что всем обошлась Пражская весна. Не стану отрицать, твои мысли весьма логичны для достижения твоей цели, но есть загвоздка… СССР обернулся обратно к своему столу, с расстеленной картой мира, легко найдя взглядом специально выделенные красным маркером контур территории старшего ребёнка. — Взгляни, ГДР. Ты один в Европе. Не будем считать тройняшек прибалтов. Маленькое, но гордое государство, мало кем признанное, рвущееся что-то поменять в этом мире. С прекрасной армией, одной из лучших разведок… — русский медленно прошёл обратно к своему креслу, будто бы без сил сползая в него, тяжело смотря на ярко-алое пятно где-то на северо-востоке капиталистического старого света. Гордое государство, вошедшее в историю на рыцарских мечах и крови — ГДР прекрасно понимал, на кого ему намекнул отчим. — Вот только ты один… — всё так же тяжело произнёс Союз, указывая на территории стран вокруг, — Посмотри. Здесь Франция, здесь Великобритания, здесь Австрия… Они с радостью, как только ты объявишь кому-то войну или причинить вред, пойдут против тебя… Тебя раздавят числом, ГДР. Сколько бы ты не имел солдат, оружия… Тебя вырежут, как когда-то Пруссия вырезала своих братьев и сестёр. Ты не выживешь, мальчик мой… — Но Пруссия объединила немцев под своим флагом огнём и мечом… — пробормотал ГДР, медленно выпрямившись, сведя руки за спиной, — И она смотрела на других стран, не считая людей… — Вот только Пруссия грамотно выбирала союзников и жила в другое время, товарищ. Не думай, что ты повторишь путь этого государства сейчас… — отрезал Союз, собирая принесённые ранее листы, — Согласия своего я тебе не дам, даже не проси. И сам не лезь к Польше. Если разведка что-то принесёт, докладывай мне. Но сам не лезь! СССР протянул юноше стопку листов, холодно смотря на строки текста. — Ты меня понял? — Более чем… — забрал собственные планы немец, чуть склонив голову, — Разрешите идти? — Разрешаю. Отправляйся домой, и не лезь в это восстание… — устало вздохнул отчим. «Значит, я увижу Родину не скоро…» — подумал восточный немец, быстрым шагом покидая кабинет, бегая взглядом по тексту, — «Не скоро я приеду к нему…»

***

— За твой приезд, ФРГ, — итальянец поднял тонкий бокал красного, почти чëрного, вина, слегка коснувшим им другого, который был в руке гостя. По шикарной гостинной разнëсся мягкий звон стекла. Итальянец выпил совсем немного вина, почти тут же отставив бокал на небольшой столик между креслами, удалившись в другую комнату ФРГ же молча отпил ещё немного терпкого вина, навевающее мысли о жарком юге, отдыхе где-то вдали от стран и политики. Собственно, за этим он и приехал в гости к Италии. Стройный, с длинными волосами, в цвет флага, всегда собранными в низкий хвост, в лëгкой рубашке и брюках. Излишне театральный, живущий одним днëм, невероятно симпатичный, обладающий талантами к игре на скрипке и выбору хорошего вина — словом, самый лучший друг для меланхоличного немца. Даже гостинная итальянца была ему под стать. Высокий потолок, представляющий собой старинные каменные своды и деревянные перекрытия, переходил в стены. Вместо обоев — камень песочного цвета. Огромные окна, выходящие на небольшую улицу и балкон. Напротив больших двустворчатых дверей расположился камин, где сейчас весело трещали поленья, согревая вечно мëрзнущего немца в большом бордовом кресле. Рядом с креслами стоял столик, где расположились бутылка вина, два бокала и скрипка, с побелевшими от долгой игры грифом. Всë же, итальянец обладал невероятным талантом к игре на этом весьма капризном инструменте. А посреди комнаты стояла личная гордость хозяина дома — белый рояль, с металлическими украшениями на корпусе, в виде растений, вьющихся по ножкам инструмента, его крышке… — Я очень рад быть здесь, — чуть улыбнулся ФРГ, увидев итальянца, вновь вернувшегося из другой комнаты, с футляром для скрипки, — Ты прекрасно играешь… — Благодарю, мой друг, — нежно поднял инструмент Италия, бережно протирая гриф от канифоли специальным полотенцем, — Но, я бы мог играть в десятки раз лучше, будь я менее уставшим… Обычно, под этим словом итальянец понимал незначительное алкогольное опьянение. — Однако, я всë ещë впечатлëн, что Великобритания отпустил тебя из дома… Как ты это сделал? — бережно убрал инструмент в футляр Италия, грациозно усевшись в кресло. — Строго говоря, я сбежал, — неловко хихикнул немец, обнимая свои плечи, — Франция готова на многое, чтобы позлить Великобританию… Как и США. — Ха-ха, старик нажил себе много проблем, — рассмеялся мужчина, налив в бокалы ещë вина, — Бывшая любовница и сын, хах… Я удивлëн, что к этой паре не присоединился Канада. Но, ФРГ, отчасти, я немного завидую тебе… — И почему же? — хмыкнул немец, взяв бокал, снова немного отпив. Всë же, хотелось перевести «лëгкую усталось» в более тяжëлую форму… Желательно, до беспамятства. — Как чему? — воскликнул Италия, даже отставив от себя очередную дозу алкоголя, — К твоим услугам целых три страны! Ты можешь попросить всë, что угодно, в твой бюджет вливается огромное количество средств, ты не сидишь за бумагами в кабинете, при любых условиях, развлекаешься на разных мероприятиях… Да о такой жизни можно только мечтать! — Но я учусь… — вдруг возразил ФРГ, сделав глоток побольше. Хотя, после слов итальянца хотелось чего-нибудь покрепче, может быть, будь он у Великобритании, то тихо стянул бы виски или абсент. «Ваше Вашество» всë равно его не пьëт. — Поверь, учëба покажется чем-то прекрасным, в сравнении с правлением, — фыркнул собеседник, мрачно смотря на дно бокала, — Эх… Здесь ставки выше, друг мой. За ошибки в домашней работе или плохую оценку тебя просто могут поругать дома. А за ошибки в правлении ты расплатишься своим здоровьем, друг мой. Ведь страна создана, чтобы править и делать это с усердием. А если она лениться — то должна страдать за это, — закатил глаза итальянец, цокнув языком, — Иногда Ватикан такой зануда… — Откуда ему знать что-то о странах? — нахмурился ФРГ, на что собеседник так же недовольно ответил: — Он старше нас с тобой, ФРГ, кроме того, он знает очень многие вещи ещë со времён Римской Империи, а это довольно большой пласт истории. — Пусть так, я не стану спорить. Но, возвращаясь к правлению, — не успокоился немец, — Эх… Я хочу попробовать править сам, Италия. Я хочу начать что-то решать для своей Родины. Всë же, как бы не был красив Лондон или Париж, но я скучаю по родному Берлину. Мюнхену. Дрездену и Лейпцигу. Мне не важна цена за возможность снова пройтись по улицам этих городов, снова войти в Рейхстаг и наконец начать распоряжаться своей территорией и жизнью так, как я считаю нужным. Я буду ошибаться — а кто этого не делал? Но это будет только в начале… Пройдёт год, может быть, два, и я точно научусь. А дальше я добьюсь объединения с братом и мы вновь будем править вместе… Как равноправные правители… — Мда… Интересные мысли… — вздохнул друг, поставив бокал обратно, подперев голову рукой, — Не стану тебя разубеждать на счëт ГДР… Вы близнецы и точно знаете друг о друге больше, чем всë ваше окружение. Но, помяни мне слово, друг. Однажды ты прийдëшь к сожалению, что не ценил достаточно щедрое предложение США. Откинув голову на спинку кресла, итальянец протяжно выдохнул. — Была бы моя воля, я бы только и делал, что играл на скрипке, выступал на сцене и пил вино… — Будет скучно, — грустно подметил немец, сжимая в руке тонкое стекло. Отлично. Даже здесь ему нет поддержки и идеи его специфически глупые. Да будет ли она когда-нибудь наяву, а не во сне, в виде туманного образа брата, что растает от звонка будильника? Вряд-ли… Он здесь везде чужой. Повсюду иностранец и сын самой ужасной страны в мире. Будет ли он вообще где-то хорошим?

***

— Ты очень хорошо справляешься, ГДР, — хвалил сына Советский Союз, легко ведя машину, новенькую «Волгу», — Столько работаешь, столько информации собираешь… — Я рад стараться, — с лëгкой улыбкой ответил немец на сидении рядом, складывая руки на коленях. В очередной раз он и его люди нашли нужную информацию на одно очень беспокойное славянское государство. — Во имя коммунистического строя, конечно, — с лëгким, совершенно без злобным, смешком добавил ГДР. — Иногда мне кажется, что тебе стоит жениться, мальчик мой… — тихо хмыкнул коммунист, сворачивая в небольшой дворик, — Я бы мог посоветовать тебе несколько хороших девушек. «Нет уж, отец, шпионить за мной у Вас не получится,» — рассмеялся в мыслях немец, но ответил совершенно иначе: — Благодарю, папа, но нет. У меня совсем нет времени на семейную жизнь, я же постоянно на работе… — но, сделав небольшую паузу, добавил, шутки ради, — Конечно, если среди них нет БССР. Младшая из двух дочерей Советского Союза, тихая, заботливая девушка, которую нельзя было злить, да и, было это очень не просто — довести беларуску до белого каления нужно было постараться (как и спрятаться потом). — Перебьëшься, — усмехнулся русский, притормозив у одного из подъездов старого дома, беря с заднего сидения большую твëрдую папку, передавая еë в руки приëмного ребëнка, — Держи. Ознакомься с этим завтра, когда отдохнëшь, мальчик мой. «Опять работа…» — подумал ГДР, крепко взяв папку, — Хорошо, отец. Я ознакомлюсь… И… Спасибо, что подвëз… Вздохнул парень, протянув старшему руку, крепко пожав еë и обменявшись взаимными «Доброй ночи». Выйдя из машины, ГДР направился по привычному маршруту: дверь в подъезд, лестница, и, наконец, его временная квартира — двухкомнатная, с минимальным набором мебели и вещей. Открыв старую, скрипучую дверь (который раз забыв смазать петли), молодая держава облокотился о неë спиной, прикрыв глаза. Вот он и «дома»… Запах чистоты и старой бумаги витал в воздухе лëгкой дымкой. На кухне точно идеальный порядок и кастрюля каши в холодильнике, а в спальне идеально застеленная постель… ГДР знал это, ещë со времëн первого университета оставляя дом в идеальном порядке перед уходом куда-либо. Никто не ходил сюда кроме него и РСФСР. Никто из подчинëнных ничего не приносил, и, кажется, вообще не знал об этом месте. Где проходили одинокие вечера и ночи, сначала за учебниками, потом и за документами. «Я должен крепкий чай сделать и посмотреть, какую работу СССР мне оставил… Разберусь с ней и уеду куда-нибудь на север, в отпуск…» — устало подумал немец, снимая тëплые ботинки и только сейчас, в свете фонаря с улицы, замечая на табуретке большой конверт. В таких обычно ему доставляли важные сведения на работу. Передавали через секретарей, или просто «заботливо» клали на стол поверх идеального порядка. Но никогда такие конверты не доставляли на дом… «Кто принëс это?..» — нахмурился немец, наспех сняв пальто, идя на кухню, распечатывая конверт по пути. После сегодняшнего дня сил не было совсем. Долгая дорога из Берлина в Москву (благо, через Варшаву, а не как в прошлый раз), несколько часов совещания, и почти до глубокой ночи обсуждение с отчимом. Хотелось тихо лечь и развалиться где-то на кровати. Щëлкнув кнопку электрочайника, ГДР окончательно порвал конверт, вытащил из него… Фотографии? Не просто фотографии очередных малознакомых ему важных людей или стран. Нет. Это были фотографии его брата. На мраморной скамье, под деревьями, в компании блокнота и карандаша, с очень задумчивым и даже грустным видом. Скорее всего, где-то в южной части Европы. Или, фотография возле какой-то реки, среди каменных набережных, покрытых снегом и изморозью, где братишка замотался в шарф с головой, идя с сумкой для книг. Наверное, это где-то в Лондоне или Эдинбурге… Везде такой стройный, в новой одежде, практически с иголочки, с другим взглядом… Такой одновременно похожий на него и совершенно другой. Рука ГДР коснулась лица, где были молот и циркуль. То, что ещë отличало их — новые флаги. У старшего — старый, у младшего — новый, спустя всего несколько месяцев жизни у СССР. Кожа слезла с лица, обнажив новый флаг под остатками старого — циркуль и молот, как знак окончательного перехода в социалистический лагерь. Мда, как же забавно… Они не виделись всего несколько десятков лет. И вряд-ли увидятся ещë столько же. И как они изменились. Вряд-ли бы их теперь никто не отличал… Щëлкнул чайник. — Это всë важно, но потом… — вздохнул немец, отложив фотокарточки, наливая в чашку кипяток, прикусывая губы. — Идиот… — выругался сам на себя мужчина и достал из верхнего шкафа жестяную банку с заваркой, насыпав в чашку пару ложек чëрного чая. Совсем сошëл с ума… — Так… Нет, так не пойдëт… — взял папку от отчима немец, открывая еë, быстро читая текст, пропуская строчки пустых слов. Полячка опять за старое? Упëртая же Республика… Требует пересмотра соглашений между ней, ГДР, СССР и ФРГ? И ФРГ совсем не против. Ну что ж… Нужно оставить всë, как есть. Осталось убедить в этом полячку… Бросив взгляд на фотокарточки, ГДР тяжело вздохнул… Сначала работа… Потом… А чëрт, потом он свалиться от усталости! В духоте кабинета-спальни, даже если откроет все окна настежь… Даже если по дому будет гулять сквозняк…

***

Весенний ветерок гулял по улицам Лондона. Прохладный, но уже не промозглый, не ледяной. Солнышко играло своими лучиками на ряби воды, сверкая в Темзе… Шумели кроны деревьев над маленькими скамеечками, где сейчас, в столь ранний час, людей не было. Оперевшись о тонкие чугунные ограждения, смотря вниз, как плещется тëмная вода, стоял ФРГ. Одевшись в чëрные джинсы, чëрную кофту с капюшоном и водолазку с высоким воротом, он сбежал рано утром. Опять. Как обычно, едва не сорвавшись, вылез из окна своей спальни, отправившись гулять по городу. Скорее всего «Ваше Вашество» уже заметил пропажу. «Пусть опять перевернëт половину Лондона…» — подумал немец, отходя от ограждения, дрожащими руками отпуская перилла, — «Вот только меня он уже не найдëт…» Он ничего не может делать со своей жизнью. Ни править, ни свободно гулять, ни даже одежду выбрать — всë и всегда делают за него… Он лишь манекен для одежды, и кукла, за верëвочки которой дëргает Великобритания-кукловод, и которая пытается двигаться на сцене, словно живая. Вот только всë это бесполезно. В отличии от куклы он может разорвать нитки… Хотя так же, как и она, упадëт на сцену. «Никакого…» — заметил сам себе ФРГ, крепко сжимая руки в замке, присев на пустую скамейку, — «Я же всего лишь трофей… Всего лишь напоминание о поражении моего отца, моего народа… А кого волнуют чувства трофея?.. Ник-» — Простите, молодой человек, я могу подсесть к Вам? — внезапно раздался приятный мужской голос рядом. «Чëрт, если я на него посмотрю, он же меня узнаёт…» — выругался немец в мыслях, только мрачно угукнув в знак согласия. — Благодарю Вас, — скамейка чуть прогнулась под вторым телом. Но не успел ФРГ вернуться к своим мыслям, как незнакомец продолжил: — Сегодня очень чудная погода, молодой человек. Прохладный ветерок, солнышко светит, не так шумно, как здесь обычно бывает… — Ага… Конечно… — фыркнул немец, натягивая капюшон на голову, лишь бы закрыть лицо от этого странного субъекта. — Позвольте спросить, что же Вас так расстроило в этот чудный день? — вежливо осведомился собеседник, чуть наклонившись в сторону ФРГ. — Ничего, что стоило бы внимания, — со сдержанным вздохом ответил страна, только сейчас разглядев своего собеседника. Это был мужчина средних лет, весьма прилично одетый, с небольшим дипломатом в руках. Серые глаза живо смотрели на немца, а тонкие сухие губы тронула едва заметная улыбка. — Из-за таких вещей люди не гуляют возле мостов с известными намерениями, — заметил он, — Вас что-то тревожит, молодой человек. Может, какая-то боль? «Да что ты знаешь о боли…» — фыркнул в мыслях немец, но вслух произнëс нечто другое: — Я просто чувствую, что моя жизнь проходит мимо меня же… — вздохнул ФРГ, но тут же добавил, — Обыкновенные юношеские метания, ничего, что стоило бы внимания. — Возьмите же жизнь в свои руки, в таком случае, — флегматично заметил незнакомец. — Людям легко говорить… Они не связаны ни оковами договоров, ни политикой… — больше сам себе прошептал ФРГ, прикрывая глаза и слегка приобнимая собственные плечи от бессилия. — Но Ваш отец выбился во власть из самых низких слоëв общества, куда попал после смерти Вашего деда. Художники, бродяги, ищущие приют на ночь в обнищавшей стране, разрываемой репарациями и Версальским договором. Ваш брат был всего лишь зоной оккупации, со слабой экономикой и промышленностью, но Вы и сами видите, как он ведëт своих людей, — строго заметил странный собеседник и внутри у ФРГ всë похолодело. Откуда он узнал его? Хотя… Не так уж это и сложно… Кто ещё будет сидеть одетый, как капуста, и рассуждать о том, кому жить легче? Вряд ли обычный британец-студент, и вряд-ли человек! Ещë и с немецким акцентом, скорее всего… Нет, нужно идти. Идти в другое место, и чтобы за ним никто не увязывался… Поднявшись со скамьи, юное государство уже хотел уйти, но… — Он бы не хотел узнать, что Вы задумали, ФРГ, — кажется, едва ли напрягая голосовые связки, проронил странный незнакомец, — А вот о Вашем состоянии он очень беспокоится. «Очень беспокоится…» — подумал ФРГ, медленно вернувшись на место, смотря в пустоту перед собой, — «Неужели это его человек? Вряд-ли… Английский слишком безупречен… Хотя, это даже на руку — его бы не раскрыли…» — То есть… — почти шëпотом произнëс ФРГ, поднимая взгляд на незнакомца, — Я могу написать ему? Незнакомец только кивнул, безмятежно смотря на спокойное течение Темзы. Сняв с плеча рюкзак, ФРГ быстро достал тетрадку и карандаш, вложенный в неë. Вырвав двойной листок, юное государство принялся быстро писать. Уже всë, что просто приходило в голову. Пропускал типовые обороты, общепринятые фразы — лишь бы быстрее написать, спросить всë, что хотелось, рассказать. Всë же, времени мало… «Твой брат, ” — вывел последниюю строчку внизу листа, сложив его в несколько раз, протягивая незнакомцу рядом. — Благодарю, — тихо прошептал ФРГ, а незнакомец только молча взял письмо, слегка кивая. — До встречи, молодой человек, — прежним непринуждëнным тоном произнëс он и удалился куда-то дальше по улице. Лучики, игравшие на водной ряби, исчезли… Солнце скрылось за тучами… Интересно… Где сейчас эти лучики?

***

Летние лучики играли на стене одного из замков бывшей Саксонии. На старой штукатурке, пробиваясь через старинное стекло, они рассеивались световыми разводами… Где-то там пели птички. Последние птицы в этом году — летом им уже некогда будет петь. Птенцы, подготовка к перелëту… «Птичья жизнь…» — подумал ГДР, выцепив взглядом птичку на ветке, поющую свою трель, — «Сиди на веточке, пой, насекомых лови и в клюве птенцам приноси. А не сиди с отчëтами и не разбирайся с коллегами…» Прикрыл глаза немец, обнимая себя. Пражская весна давно прошла. Его люди блестяще справились! Правда, не без жертв со своей стороны и не без убийств с другой. За то эта чешская выскочка будет знать своë место — и будет аккуратнее что-то обещать как товарищу СССР, так и говорить что-то ГДР. «Надо было всë же забрать себе кусочек территории… Какой-нибудь городок…» — лениво подумал немец и тут же расплатился за свои мысли. В глазах потемнело. Совсем, как в детстве, когда у них с братишкой была анемия из-за недостатка животной пищи в рационе. Зачем детям мясо, если папа его не ест? Вот только в этот раз всë немного иначе. Стоило только появиться угрозе новых военных конфликтов, так люди побежали через стену… Кого-то вовремя отправили обратно, кого-то не успели… Сбежали через границу с Австрией… «Вот уж благодарю Вас, тëтушка, только этой головной боли мне не хватало… Вы, как всегда, вовремя…» — буркнул в мыслях ГДР, прикрыв глаза. Собственно, еë восточный немец и ждал сегодня здесь. Только по великому разрешению отчима ему всë же разрешили выехать на Родину. Только ради этого разговора. А после него — сразу домой. Чтобы точно ничего не случилось. «Как будто что-то может случится, “ — закатил глаза немец, но тут же прищурился, смотря в окно. Там уже стояла чëрная знакомая машина. Значит, тëтушка приехала, чудно… Может быть, уже поднимается к нему, и они смогут поговорить… — Здравствуйте, герр ГДР… — раздался голос из левой стороны коридора, заставивший немца обернуться. Австрийка стояла в одном из широких дверных проëмов. Чуть улыбаясь, но при этом холодно, только из вежливости… Строгий чëрный пиджак подчëркивал еë плечи, а белая рубашка и узкая чëрная юбка выделяли грудь. Вот эта женщина — причина всех его болей в костях по ночам, темноте в глазах и кашля. — Добрый день, Австрийская Республика, — так же дежурно произнëс мужчина, убрав больные руки за спину, делая шаг к двери в импровизированную переговорную, — Не будем тратить времени. Пройдëмте. — Согласна, — едва уловимо кивнула женщина и цокая каблуком прошла первой, быстро заняв место за деревянным старинным столом. ГДР последовал за ней, сев напротив. Разговор будет коротким. — Давно не виделись, племянничек… — прищурилась австрийка, но немец жëстко отдëрнул еë: — Австрия! — оскалился он, глядя в ненавистные глаза единственного родственника, который стремился навредить. Злоба и боль по всему телу подкрепляли огонь гнева к этой самодовольной барышне, погрязшей в капитализме. — Я требую от Вас прекратить оказание помощи беженцам из моих территорий в ФРГ! Это нарушает целый ряд договорённостей, принятых без Вашего участия. Собеседница напротив только ухмыльнулась, вытянув губы в узкую нитку. Сложив руки в замок, она, самым спокойным голосом проронила: — Я вынуждена Вам отказать. Люди, проживающие в Дрездене, Лейпциге, восточном Берлине, хотят видеть своих родственников, например, в Шварцвальде, Штутгарте… А правительство нескольких собравшихся земель, решившее с помощью сторонников, что оно независимое государство им мешает. И мне, как давнему союзнику, ничего не остаётся, кроме как помочь несчастным восточным немцам. Разве я не права? Да как она посмела это сделать?! Сказать это так прямо, пусть в неформальной обстановке… «Правительство нескольких собравшихся земель», вздор!!! — Нет, — спокойно отрезал восточный немец, расправив плечи, — Тот факт, что Вы не признаёте моего существования, как страны, ещё не значит, что я буду молча смотреть, как Вы нарушаете соглашения. — И что Вы собираетесь делать, герр ГДР? Расстреливать собственных граждан? Останетесь без людей, — саркастично заметила женщина, но тут же сделала голос тише, хмуро глядя на юношу напротив, — В этом вопросе мы с Вами никогда не найдём единого решения и все Ваши попытки его отыскать — пустая трата времени. Вы без колебаний подчинитесь СССР, и даже не осудите своих людей за многочисленные убийства чужого и вашего народов… Если в Вас осталось хоть немного уважения к семье, настоящей семье, к тому, чьё имя у Вас на руке, Вы согласитесь с таким положением дел. У одного народа только одна земля и только один правитель. Женщина легко встала из-за стола переговоров, поправив рукава пиджака, не отводя взгляда от ненавидящих лично её глаз. — Народ и территория выбрали явно не Вас. И чем быстрее Вы это поймёте, тем скорее Вы увидите ту ложь, в которой живёте. Что Вас все обманывают, ГДР. И только цоканье каблуков повисло в воздухе… — А Вы такая сука…

***

— Хотя бы не настолько ужасно, как юриспруденция… — устало проронил ФРГ, отложив толстый учебник по праву, и без особого желания подвинул к себе исписанные листы. Он уже несколько месяцев пытался составить возражение на его отстранение от власти. Ведь он уже давно совершеннолетний, по законам всех существующих стран! Но править — нет. Никогда речь не заходила об этом, а если парень и пытался — Великобритания всегда прятался за непробиваемой маской глухоты и газетой. И поэтому, когда король мирно засыпал в другой части дворца, ФРГ тихо доставал из старого шкафа учебники по юриспруденции и истории, заботливо принесëнные одним давним знакомым. Немец зачитывался скучными и нудными главами, выписывая нужную информацию, а после сидел до рассвета, собирая из этих кусочков один лист возражения за другим. Сегодня была пора проверить плоды его трудов. — Но сегодня всë должно же сработать? — бережно провëл по листам ФРГ, — Я же столько прочëл… Я учëл все возможные нюансы… И, в крайнем случае, я отправлю это США, — встал из-за стола ФРГ, быстрым шагом направившись к выходу из комнаты. США точно должен понять его положение. Когда-то он ведь и сам был «колонией» британца… Быстрыми шагами дойдя до огромной гостинной, ФРГ резко распахнул дверь внутрь. Пять часов, Великобритания всегда пил чай в это время.

***

— Нужно будет написать благодарность Китаю за чай… — трясущимися руками отставил чашку на стол ГДР. Тяжëлые переговоры между США и СССР, а косвенно ещë и Францией с Великобританией, закончились. Как обычно: кто кому больше угрожает, восток западу или наоборот… Дошло до того, что на территорию ГДР привезли новые ракеты, а на землях ФРГ, если верить данным разведки, были поставлены ракеты против ГДР. И всë ради договора о ликвидации оружия… Мда, на такой пороховой бочке ему давно не приходилось сидеть. И перспектива проснуться от воя сирены воздушной тревоги навевала воспоминания из детства. Как они с братом прятались в комнате, стоило только услышать этот пронзительный вой… Как шептали молитвы, вернее, как тогда казалось, спасительные слова о помощи, выдумывая замену забытым словам. Резко затрезвонил телефон, от чего ГДР вздрогнул. Кто ещë сейчас его будет донимать? — Добрый день, Германская Демократическая Республика слушает, — быстро и автоматически проговорил немец, покрепче сжимая трясущейся рукой трубку. — Здравствуй, сын, — незамедлительно последовал ответ знакомым голосом СССР, — Как ты себя чувствуешь, мальчик мой? Переговоры дались тебе очень не легко в этот раз. — Ах… Это ты, папа… — медленно выдохнул немец, расслабляя напряжëнные трясущиеся мышцы, — Я жив и рад этому… — По твоему голосу так не скажешь, — заметил отчим. «Конечно, вряд ли будешь рад, когда живëшь в ожидании увидеть ядерный взрыв из окна спальни!!!» — закричал в мыслях ГДР, но, ничего добавить не успел, русский перебил его: — Я звоню, чтобы сказать тебе спасибо. Ты очень хорошо справился и без тебя и твоих людей этих переговоров бы не было… — Рад стараться, отец… — вздохнул немец, прикрыв глаза. Может… За его бессоные ночи, за работу его людей, он может… Попросить…? Всего лишь просьба, не более… — М… Отец, я хотел бы попросить у тебя кое-что… — начал издалека он, — Я работаю вот уже почти тридцать лет. На благо коммунизма. Верно? Но… Я же уже не подросток, который нуждается в просмотре и границах, верно? — На что ты намекаешь? — резко похолодевшим голосом спросил СССР на том конце. — Я хочу увидеть своего брата, — решил не хоть вокруг да около немец, всë равно с отцом это бесполезно. Сколько ещë он должен трястись за брата, смотря на него, как волк на свободу, через прутья клетки? Сколько ещë он будет жандармом Европы, убивая и калеча восставших против комунизма? Хотя… Какого к чëрту коммунизма… Просто против СССР. Венгрия, Чехословакия… Этих двух было достаточно, чтобы даже Польша, непробиваемо упрямая и самонадеянная дура, поняла всю опасность этой затеи. Зачем он ещë нужен СССР? — ГДР… — наконец-то тяжело выдохнул Союз, — Зачем ты спрашиваешь, если знаешь ответ? Я не могу дать тебе увидеться с братом. И тем более, если ты об этом думаешь, я не могу дать Вам возможность объединиться… До встречи, сын. ГДР первым положил трубку, пустым взглядом смотря в стол, подпирая голову руками. Чего стоило ожидать? Что СССР отпустит его хотя бы в нейтральный статус? Придурок… Может отец был прав, когда называл его бестолочью в детстве? — Перестань ныть, — чуть стукнул по крышке стола немец, наконец обратившись взор на бумаги. За время его отсутствия ему принесли ещë работы. Очередные отчëты разведки, результаты слежки за разными странами, и, внезапно, среди них — почтовый конверт. «Это ещë что?» — раздражëнно подумал ГДР, дëрганным движением вскрывая тонкую бумагу, — «Опять по ошибке принесли письма сюда, а не домой?» Однако из конверта выпало не совсем обычное письмо. Не напечатанное на дорогой бумаге, на какой-нибудь печатной машинке. Нет. На стол упал обычный тетрадный листок, с текстом, написанным карандашом от руки, очень аккуратным почерком. «Здравствуй, ГДР! Это я, твой брат. У меня мало времени, не могу объяснить, как так получилось. Со мной всë в порядке! Не волнуйся обо мне. Я справляюсь. Великобритания не самый хороший человек. Как ты там? О тебе много говорят, по крайней мере брит и Франция. Я надеюсь, что с тобой всë хорошо. Если небо добавит мне сил, я смогу заняться вопросом своего правления… Может быть, нам повезëт, братишка… До встречи… Твой брат, ФРГ» Руки ГДР задрожали. Снова. Снова дрожь, снова слабость в руках, от чего тонкая бумага вылетела на стол. «Вот почему ты решил написать мне именно сейчас, ФРГ?..» — подумал ГДР, закрывая лицо руками, — «Почему не годом ранее? Почему не месяц назад, а именно сейчас?! Когда мне совсем плохо…» Оторвав от влажных глаз трясущуюся руку с тонким металлическим браслетом, ГДР тихо прошептал: — Когда я совсем расклеился, братишка… Кусочек металла холодно блестел в солнечном свете за окном. А имя на нëм ничего не отвечало — это всего лишь жалкая надпись на дешëвой нержавейке. И тем не менее, обладатель этого имени нашëл способ передать весточку. — Если небо добавит мне сил, я смогу заняться вопросом своего правления… — задумчиво повторил немец, отодвинув письмо в сторону, постукивая по столу костяшками. — Господи, пусть у него всё получится… Раз у меня и не получается…

***

— Конечно же у тебя всë получится! — хмыкнул американец, дружески похлопав ФРГ по плечу в небольшой приëмной новенького здания в провинциальном городе Бонн, — Править не так сложно… Помещение было оформлено простенько, но со вкусом — строгие цвета, все оттенки серого, бежевого, чëрного и белого, свежая краска на стенах и совсем новенькая мебель. ФРГ рассматривал всë вокруг, улыбаясь до боли в щеках. Родная речь, которую он наконец слышал не во снах, а наяву, знакомые дома, улочки, даже запахи — здесь совсем другие… Родные. А пока они ехали сюда из аэропорта, в памяти всплывали картинки из детства… Как они с братом и папой едут из города в горы… Как они дурачились с братишкой на заднем сидении… Хотя сейчас, конечно, он, уже правитель своей страны, ехал спокойно, разве что, глубоко в душе, безмерно радовался. США принял его просьбу… И даже великодушно решил проводить юного коллегу в его первый путь. — Старик совсем выжил из ума, заперев молодое государство на своих островах… — закатил глаза старший, — На него это похоже… Но, ты молодец, что заявил о своих правах, ФРГ. Ты уже достаточно взрослый, чтобы стать приемником Веймарской Республики. — Эм… Моего дяди? — несколько удивлëнно проронил немец, растерянно взглянув на своего опекуна. — Да, ФРГ, — кивнул американец, сложив руки за спиной, — Ты носишь его флаг на своëм лице. И многое в твоей политике и государственном устройстве взято от него… — однако тут США нахмурился, — Ты же не собираешься продолжать дела своего отца? — Ни в коем случае! — воскликнул ФРГ. — Ну вот и хорошо, — тут же улыбнулся Штаты, протянув коллеге руку, — Пойдëм со мной. Я подумал, тебе понравится. После чего дверь в другую комнату, массивная и тяжëлая легко открылась. И перед ФРГ предстало очень просторное помещение, с белоснежными стенами и полом, освещённое мягким светом нескольких ламп, имитирующих солнечный свет. Широкий полукруглый чёрный стол с несколькими выдвижными ящиками по краям и парочкой стационарных телефонов, очень реалистичным глобусом и заботливо оставленной высокой стопкой папок для документов на своей поверхности. За ним — блестящее чёрное кресло. А неподалёку, вокруг стеклянного низкого столика, стояли два белых кресла и небольшой диван, словно светящиеся в свете ламп… Но самое завораживающее — огромная карта мира, почти во всю стену, на которой легко можно было разглядеть даже небольшие города и отдельные особенно важные объекты… Это был его кабинет. Первый в жизни… — Тебе нравится, ФРГ? — прошептал американец, медленно проводя немца к новому рабочему месту. — Очень нравится, благодарю Вас!.. — крепко обнял США ФРГ, даже не заметив шока опекуна. Теперь у него была страна. Его территория, его народ и его жизнь… Больше не будет протоколов Великобритании, не будет криков Франции… Теперь он полностью хозяин своего положения… Смотря через плечо коллеги на карту, немец разглядел на своей территории странную россыпь мелких объектов. — А… Что это, США? — О, не обращай внимания, — отстранил парнишку от себя американец, отдëрнув пиджак вниз, — Эти объекты остались ещë со времëн войны, ФРГ. Поэтому, тебе не стоит беспокоиться. Это всего лишь аэропорты… Или базы для них. Так что, не волнуйся, они не действуют, возможно их скоро и не будет, — и, убрав руки в карманы, Штаты легко прошëл к двери, — Как и границы с ГДР… — уже более низким голосом добавил он. — Что? — переспросил немец, замерев на секунду. — Ты всë прекрасно слышал, ФРГ, — с лëгким смешком остановился у двери Штаты, развернувшись к бывшему подопечному, — В одной из папок лежат предложения о выкупе ГДР у СССР, с разными датами. Я много раз пытался вернуть тебе братишку, но… Комми упëртый. Может быть, если попросишь ты, в этот раз он согласиться… — немного помолчав, мужчина добавил, — Осваивайся тут, ФРГ. Если всë пойдëт хорошо.

***

— М? Да, всё нормально, — тяжело вздохнул ГДР, смотря на свинцовые тучи за окном. Будет дождь. Будет дождь, скорее всего сильный. Прекрасная погода, его любимая… Когда его посещает душевное спокойствие, а природа беснуется, сметая потоками ливня всё на своём пути: пыль, грязь, листья, ветки деревьев, распахивая окна, унося шарфы и шляпы… Принося только холод и сырость… Прекрасная погода для него. «Moskau… Tor zur Vergangenheit Spiegel der Zarenzeit Rot wie das Blut…» Приятный голос приглушённо звучал где-то за спиной, заставляя лишь грустно улыбнуться. Хоть кому-то он доставил радость своим прибытием из Берлина. Хоть кто-то был рад встретить его на вокзале. — Нравится? — только и спросил юноша, легко развернувшись от окна к комнате. Совсем небольшое помещение, с выкрашенными в светлый стенами и тёмным паркетным полом. Небольшая дверь была приоткрыта, а к маленькому столу, где стоял проигрыватель, был придвинут диванчик, где и сидел его собеседник. — Очень… — шёпотом проронил парнишка, силясь вслушаться в текст, судя по напряжённому взгляду. «Moskau Wer deine Seele kennt Der weiß, die Liebe brennt Heiß wie die Glut…» Если братишке нравятся — пусть СССР злится. Улыбка парнишки, радостный блеск в глазах от такого пустякового подарка легко перечёркивают переживания из-за недовольства «начальника». «Отец будет ругаться, если узнает… Влетит и мне, и ему… За музыку и за Берлин…» — мрачно подумал ГДР, снова бросив взгляд на вид за окном. Первые капли дождя уже начали барабанить по стеклу, и громкий раскат грома пророкотал где-то вдалеке, долетев лишь неясным эхо. Дождь обещает быть сильным… Его всегда желанный гость наверняка промокнет там до нитки. И тогда влетит ещё и за пальто. Значит, останется здесь — до утра, если понадобится. «Интересно… Там, где ты есть…» — взгляд страны упал на собственное запястье, где, впиваясь в кожу, была натянута старая цепочка с крохотной металлической пластинкой, — «Такой же дождь?.. А так же ли холодно? И также ль грустишь ты? Измучен ли?..» — ГДР? — слышится вопрос из-за спины, на что юноша только тяжело качнул головой. — Всё просто замечательно, братишка. Не беспокойся обо мне… — натянув великолепную, чуть уставшую, фальшивую улыбку немец, обернувшись к собеседнику, облокотившись о подоконник. — Я просто устал после нескольких дней в поезде, не бери в голову… Моя Родина ведь… Хех, далеко… Мужчина прикрыл глаза, будто бы хотел спать. Нет. Не хотел на самом деле. Просто у юноши напротив пренеприятнейшая лично для немца особенность — видеть, что на душе у других. «Глаза — зеркало души, ” — повторял РСФСР, вычитав такую фразу из какого-то запрещённого романа. Ох… А если бы этот милый мальчишка прочитал, что́ на душе немца… Ведь ГДР совсем не здесь. И вовсе не от дороги измучился. Нет. Взгляд его снова упал на окно, на серые тучи, плывшие по небу, на крупные капли, бегущие по стеклу… И даже на молнию, сверкнувшую где-то вдалеке… «Улетите же, тучки… К родному дому… Отсюда, к родному дому… Увидьте вместо меня хотя бы краешек Рейна… Эльбы… Увидьте его…»

***

Серые тучи висели над Берлином свинцовым потолком. Где-то вдалеке грохотал гром, а в воздухе висела летняя духота. Будет дождь. Июньский дождь, который, но сильный, может быть, где-то даже повалит деревья… Правда ФРГ был готов завалить кого-то другого. — Герр СССР, я предлагаю Вам сто миллиардов марок за возвращение ГДР домой или, хотя бы, за его выход из социалистического блока. Я готов оплатить вывод Ваших войск и техники с его территорий. Если Вас не устраивает цифра, я могу заплатить столько, сколько Вы пожелаете. Деньги не проблема… — медленно, с расстановкой говорил ФРГ, как можно более спокойно. Коммунист на том конце провода раздражал его. Ему не нравились любые деньги: сто, сто двадцать, восемьдесят миллиардов — нет, всегда ответ один и это отказ. «ГДР не продаëтся», а забирается как трофей?! «Ну же, соглашайся… Соглашайся, комми… Это почти треть моего бюджета, будет чудом, если я не умру после такого, тебе же это в радость будет… Тебе деньги и мучения окружающих, мне мой брат, всë, как ты любишь…» — кусал губы немец, вслушиваясь в напряжëнную тишину в трубке телефона. — Простите, герр ФРГ, но я вынужден отказаться от столь щедрого предложения, — последовал вполне ожидаемый ответ хриплым и пустым голосом, — Ваш брат, в первую очередь, человек, а люди не продаются. Вы и сами представляете, в на сколько неприятном положении оказывается ГДР. На этом наш разговор считаю законченным. До свидания, герр ФРГ. — До свидания, герр СССР… — процедил сквозь зубы и остатки вежливости немец, повесив трубку. Руки до хруста костяшек сжали рабочий стол в кабинете, а сам ФРГ бессильно и тихо выругался: — Чтоб у тебя печень лопнула… — стукнул он по крышке стола. Опять отказ. Опять отказ, но хотя бы с ссылкой на его братишку… Разбито взглянув на маленький кусочек металла на руке, ФРГ горько улыбнулся. Их детские мечты снова встретиться пошли коту под хвост. Пошли прахом. Из-за одного упрямого коммуниста, который вцепился в свою зону оккупации, как клещ в жертву.       — Братишка, я не знаю, как ещë тебе помочь… Я не знаю, что мне сделать, чтобы ты снова был дома… Снова был со мной… Может быть, ты знаешь, ГДР?..

***

— Я не знаю, отец… — тяжело вздохнул ГДР, затягиваясь тонкой сигаретой, выдыхая серый дым. Не любил он курить. Как и пить алкоголь. Но, в последнее время, раз в месяц, когда особенно тяжело, можно было и разрешить себе одну пачку сигаретку, одну кружку горького пива… Всë равно страны не умирают ни от алкоголя, ни от дыма. — Не знаю, что мне беспокоит, — уже более резко повторил немец, чуть раздражëнно взглянув на отчима. Коммунист чуть ухмыльнулся, смотря из окна на оживлëнный поток людей на улице. В отличии от ГДР, Советский Союз всегда курил свою любимую трубку. Иногда, если хороший приятель Куба расщедриться, он баловал себя сигарами или, уж если приëмный сын соизволит привезти, крепкими немецкими сигаретами. — ГДР, мальчик мой… Во-первых, «меня», — вздохнул Союз, — а во-вторых, ты научился прекрасно обманывать своих коллег и подчинëных, но так и не научился врать семье. Твои глаза выдают тебя. Ты скучаешь по Берлину? ГДР убрал сигарету от губ, крутя еë между пальцами. Взгляд уставился в пустоту, сквозь широкие проспекты, массивные дома… Конечно скучает. Не столько даже по Берлину, сколько по родному человеку. Чьë лицо каждый день он видит в зеркале если убрать молот и циркуль. Что между ними за граница? Так, стекло… Словно призрачный лунный свет. Протяни руку — и коснëшься родной плоти. Но прочнее этой грани — нет… — Да, но совсем немного, — решив не отворачиваться от очевидного факта, ответил ГДР, снова сделав глубокую затяжку, даже, до потемнения в глазах, — Ничего страшного, отец. Пройдëт и я даже не вспомню об этом уже через неделю… — О да, тут ты прав… — как-то тяжело вздохнул коммунист, убрав изящно вырезанную трубку в карман, — Через неделю ты будешь очень занят, сынок. — Новое задание, отец? — отложил окурок в пепельницу ГДР. — Нет, — хмыкнул он. — Восстание? — нахмурился молодой мужчина. — Не угадал, мальчик мой, при чëм ни разу, — с грустной улыбкой сказал Союз, складывая руки на груди и тоскливо глядя в подоконник, — На следующей неделе тебя уже не будет с нами… Не подумай ничего плохого. Просто… Ты взрослеешь. Твои братья и сëстры тоже взрослеют. Вы уже не те маленькие республики… Вам нужно править, ГДР. Моим детям — под моим присмотром. А тебе… — коммунист тяжело добавил, — Рядом с твоим братом… Вы оба выросли, в разных семьях, с разным строем. Но ты остался его братом. Его близнецом. И… Поэтому, я… Отпускаю тебя в Берлин, к твоей семье… Западный. По ту сторону стены… Эх… На сколько пожелаешь… «На сколько пожелаешь…», «К твоей семье… “ Эти слова снились ГДР в самых сокровенных снах и сейчас эхом повторялись в его голове. Он свободен… Свободен и может ехать домой?.. — Отец! — крепко обнял отчима немец, закрыв глаза, — Отец, я так благодарен тебе… Спасибо… Спасибо!.. Я… Я обещаю, я клянусь, что ни я, ни ФРГ не будем иметь ничего против ни социалистического лагеря, ни капиталистического!.. Отец… Я… Я постараюсь навещать вас всех… Здесь… — Я тебе охотно верю, сын… — по голове провела большая ладонь коммуниста, нежно взъерошив волосы, — А теперь беги собираться… Езжай домой… Думаю, ФРГ жду этой встречи не меньше твоего, мальчик мой…

***

«Германская Демократическая Республика, Федеративная Республика Германия, Соединенное Королевство Великобритании и Северной Ирландии, Соединенные Штаты Америки, Союз Советских Социалистических Республик и Французская Республика, сознавая, что их народы с 1945 года живут в мире друг с другом; принимая во внимание исторические изменения последнего времени в Европе, которые дают возможность преодолеть ее раскол, ” — ФРГ читал эти строчки с дрожащими руками. Текст чуть трясся перед глазами, иногда взгляд терял строчки, но суть была ясна — они согласились. Они согласились, и они подписали договор… — Господи, — бережно отложил договор в сторону немец, сложив руки и закрыв глаза, — Всё получилось… Спасибо, всё получилось!.. Он вернётся домой… И мы снова будем вместе… Спасибо… По щекам скатилась горячая капля слезы. ГДР вернётся домой, наконец-то… Коммунист согласился на предложенные условия… Значит бессонные ночи были не напрасны. Пока он составлял условия, разговаривал с другими странами… Значит, все его труды и старания были не напрасны… Его попытки уговорить упëртую Францию и Великобританию… И скоро они вновь встретятся… ФРГ откинулся на спинку кресла, с самой счастливой улыбкой и слезами на глазах смотря на договор. К чёрту очки, которые потом будут в пятнах от соли… — Отлично… Отлично, просто прекрасно! — обнял себя мужчина, бросая мимолётный взгляд на окно кабинета. Осталось это как-то донести людям…

***

— Нет, ГДР всë доходчиво объяснил, он не останется… — вздохнула сестрëнка в другой комнате, тихо всхлипнув. Сердце ГДР сжалось. Он лишь заехал за оставшимися вещами — теми, что не были в его временной квартире в Москве. Разные безделушки, одежда, забытые, не слишком важные, документы, или, наоборот, сверх ценные бумаги — отец даже любезно помог их собрать. Немец думал, что это не затянется надолго… А результат? Младшая сестра тихо всхлипывала в другой комнате, в объятиях старшего брата. Пока старшая сестра молча собирала оставшиеся вещи, с укоризной глядя на ГДР. — Я всего лишь возвращаюсь домой… — тихо проронил Республика, складывая очередные листы в стопку, — Я же не умираю, в конце-концов… — Ага, только ты в свой Берлин навсегда едешь, — фыркнула сестра, сложив рубашку в чемодан, уперев руки в бока, — Эх… К брату… — Я не видел его почти сорок лет, кроме того, я всегда могу приехать! — возмутился немец, на что девушка молча подняла руки и, закатив глаза, ушла в другую комнату. К сестричке. «В конце концов, я должен хоть когда-нибудь его увидеть?.. Не на фотографиях…» — бережно уложил бумаги в чемодан немец, поправив выбившийся край какого-то старого рисунка, подаренного ещë когда тройняшки-прибалты ходили под стол пешком. И снова сердце пропустило удар. Ведь расставался он не со взрослой державой, правящей экономически развитым государством. Нет. Он расстался с таким же испуганным, растерянным мальчиком, который не знал, что его ждëт в чужой семье. А в кого вырос тот мальчик? В сильного и такого же уверенного, каким он себя представляет на выступлениях, или в кого-то другого? А если и так, то в кого? А если ожидания не оправдаются? Ведь если ли смысл рисковать настолько сильно, когда у него уже есть семья? Две чудесные сестры, тринадцать братьев, разной степени родства… И все так или иначе любят его… Добрый отец и строгий начальник в одном лице… А если… Он уедет и ему не понравится на Родине?.. — Но ты же не вернëшься… — вздохнул кто-то у двери в комнату. ГДР чуть вздрогнул, всем телом развернувшись к источнику звука, мелко дрожа внутри. В дверях стоял РСФСР. Высокий юноша, в бежевом кривом свитере и чëрных спортивках, который грустно смотрел на ГДР с высоты своего роста. — На минуту, ГДР, — закрыл дверь русский, чтоб их не подслушивали, а сам прошëл к чемодану испуганного немца, аккуратно приобнимая брата, — Слушай… ГДР, я прошу тебя, как брата, останься, а?.. Хотя бы до конца этого года… Серьёзно… Сейчас уже осень, холодает, люди готовятся к зиме. А падение стены это ещё и огромный стресс… Они же люди… «Братишка, хоть бы постарался над аргументами…» — подумал ГДР и сам чуть обнимая сводного брата, но в слух произнëс совершенно другое: — Росс… Послушай… Я бесконечно люблю тебя, УССР, БССР, СССР и остальных… Как семью. Мне не хватит слов, чтобы выразить вам всем благодарность за мою жизнь здесь… За мои детство, отрочество, юность… Я долго прожил здесь, среди вас, как член семьи… — самые важные слова предательски застряли в горле, вылезая оттуда вместе со слезами на глазах, — Но моя Родина осталась там, в Берлине… Мой дом остался там, рядом с моим братом… Я хочу вернуться туда. Обещаю навещать вас здесь, как только будет появляться возможность. Он ведь обещал когда-то, что никогда не покинет их… Обещал, что всегда будет с ними… И не сдержал обещание. — Я верю тебе, братишка… — тихо, дрожащим голосом, проронил РСФСР.

***

«Я не верю, что он мог опоздать так…» — нервно постукивая носком ботинка об пол думал ФРГ, кусая губы. Вот уже который час, с самого утра, он ждал приезд брата. Ждал. Ждал, когда секретарь наконец-то скажет, что кое-кто очень важный всë же приехал. ФРГ несколько раз проверил часы, как свои собственные, так и в кабинете, и даже у секретаря. Наверное, сотню раз посмотрел в зеркало, поправляя то волосы, то чëрный деловой костюм. И чëрт знает сколько он смотрел в окно… Когда же он приедет?.. «Когда же вы научитесь пользоваться инструментами, ремонтники…» — проклинал подчинëнных ГДР, нервно дëргая край рукава, пока машина, насколько могла, быстро мчалась по дороге. Он опаздывал. И не просто опаздывал на очередную встречу с кем угодно. Нет. Опаздывал на встречу с братом… Ещë и, как на зло, сломались все шредеры в офисе… Да, конечно, стоило стене рухнуть, как толпы людей направились забрать заведëнные на них дела с секретной информацией… Нет. Нет, это всë потом. Сейчас важно другое — его брат. Машина замерла на месте, возле большого здания, в окне котрого, кажется, даже мелькнул силуэт ФРГ. ГДР быстро вышел из машины, направившись к двери и… Они наконец-то встретились. Один точная копия другого… Только иначе одетый и с немного другим флагом. А в остальном — точная копия. Одно лицо, одна причëска, даже взгляд — одно и то же. Словно между ними не было тысяч километпов. Они так и осталось просто двумя близнецами… — Братишка… — синхронно выдохнули оба брата, за пару широких шагов оказываясь в объятиях друг друга. Родной голос, родное тело и родная кожа… Наконец-то рядом кто-то такой же, как они сами… Наконец-то они не просто часть… Они наконец-то единое целое…        — Ты так вырос… — прошептал ФРГ, зажмурив глаза, вжимая братишку в себя, — Но совсем не поменялся… — Каким был в зеркале, таким и остался, да?.. — хмыкнул ГДР, хотя голос его надтреснул сорвавшись в всхлип. — Я скучал по тебе… — проронил он, стиснув пиджак брата в руках, уткнувшись в плечо близнеца, чтобы не заплакать, — Постоянно думал о тебе… Смотрел на твою жизнь и ничего не мог с ней сделать… — Я тоже скучал… — прошептал ФРГ, зарывшись в волосы брата рукой, — Не спал ночами, думая о тебе… Зовя тебя… Ах, дай мне посмотреть на твоë лицо… — нежно отстранил его от себя старший, укладывая руки поверх впалых скул братишки, смотря в его глаза, — Всë такой же… Но ты живой… Ты не из стекла или карандашей… Только не плачь, слëзы тебе не к лицу, — стëр горячие капли ФРГ, прикусывая губы, — Ну всë… Вот ты и дома, братишка… Осталось подумать, как мы будем править вместе… — Да, живой… — дëргано кивнул ГДР, — Послушай… ФРГ… У меня одна из самых сильных разведок… У меня есть опыт ведения войны… Я бы мог отлично защищать нашу территорию… А ты, — рука младшего близнеца коснулась щеки старшего, — Прекрасно разбираешься в политике… И финансах… Вот так и поделим обязанности над общей территорией… — Согласен… — шепнул ФРГ, совсем закрывать глаза. Да, конечно, им понадобится время, чтобы уладить многие вопросы. Как поделить власть, как присоединить территорию ГДР и его людей… Но, это другая история… Сейчас они не страны. Они просто двое братьев-близнецов. Которые снова вместе, как кусочки пазла… Идеально подходящие друг к другу. Идеальные близнецы.       

***

Никто и не говорил, что жить вместе — это легко. Это всегда был тяжёлый труд. Не стал исключением и их случай. Мелкие бытовые конфликты, в виде разных привычек и, в частности, редкого, но обильного курения ГДР, нечаянного нарушения личного пространства друг друга или более глобальные вопросы о работе — всё это приходилось долго и упорно разбирать. Но не сегодня. Сегодня был их единственный выходной. Единственный день, когда они могли, забыв про дела, вместе посмотреть фильм, за чашкой кофе, или прогуляться в парке, под охраной. Сегодня они решили просто поговорить друг с другом. «Интересно, ему нужно сливки в кофе?..» — уже которую минуту гипнотизировал взглядом две чашки ФРГ, прикусив губы. Вот уж не готовила его жизнь к вопросу: нужно братишке разбавлять чёрный кофе? Сердечко ведь в последнее время у него шалило, судя по постоянным пробуждениям среди ночи с бешеным пульсом и ещё с десяток мелких проявлений недомогания. Выпытываить эту информацию из брата не пришлось, ведь по старой памяти спали они вместе (пока что). — Кофе от страха не вскипит, звезда моя, — хмыкнул голос прямо за спиной, а в следующий миг одна из чашек и вовсе оказалась в руке брата, не пойми откуда взявшегося за спиной. — Конечно, — фыркнул ФРГ, закатив глаза, стремясь унять лёгкую дрожь от такого явления младшенького, — На это ведь только ты и способен… Хотя… Секретарь как-то сказал, что ты не только кофе, но и мозг половине отдела вскипятить способен… — Перестань, ты тоже можешь, при желании, — уже ГДР закатил глаза, прихватив и вторую чашку кофе, идя к двери в зал. Старший только фыркнул, совсем без злобы: — Я хотя бы не довожу до инфаркта старшего брата своими появлениями! — Ты старше на десять минут, и то не факт! — нараспев произнёс младший, отчего юноша только чуть махнул рукой. Взглянув на собственное запястье, государство лишь улыбнулось. Столько лет его имя было с ним. Только имя, жалкие три буквы на металле. И теперь они вместе… Как и должно было быть, всегда… Младший поставил чашки на стол, упав на диван, взглянув на свои руки. Столько лет его имя было рядом. Как имя? Жалкая аббревиатура… Но такая родная, способная согреть и ободрить кажется, даже в самый ужасный момент… А сейчас он может видеть обладателя этого имени. Слышать и говорить с ним, сколько ему заблагорассудится… Как это и должно было быть всегда… Они слишком долго ждали, чтоб ссориться из-за такой ерунды… — Тц! — цыкнул юноша, словно его укололи куда-то в руку тонкой иглой. И на его глазах, из-под кусочка металла, разошлась кожа, выступила кровь, словно кто-то не спеша провёл тонким ножиком… Всего пол сантиметра. — Что это?.. — задумчиво проронил немец, смотря на маленькую ранку, и тут же пожалел об этом. По лицу так же прошёлся невидимый ножичек. Где-то в районе глаз, при том совершенно не задев их. — Ты кричал, ГДР? — показался в дверном проёме близнец и тут же застыл, держась за дверной косяк, — У тебя… — Что? — вскочил с дивана восточный немец, быстро направляясь в ванную, чувствуя очередные мелкие порезы на лице. — К-кровь… — заикаясь ответил старший, проводив братишку взглядом до двери в ванную. — Ты боишься крови? — прошипел от неприятного ощущения младший, взглянув в зеркало. «Что за х?..» — пронеслось в голове, когда в отражении возникло вроде бы знакомое лицо. Только на месте привычных молота и циркуля, в окружении пшеницы, были лоскуты отмершей кожи, висевшие на ещё вполне живой. Из-под кусков кожи стекали тоненькие ручейки крови и лимфы, а под ними пульсировала совсем молодая, тонкая кожица… Только уже без узора. Чуть нахмурившись, страна резко открыл холодную воду, старательно умывшись. Шипя от боли, чувствуя, как старая кожа отходит пластами, как холодная вода раздражает новый слой. Выключив воду, молодое государство взглянул в зеркало с ухмылкой. Не считая остатков крови, его лицо теперь, как и раньше, было просто с чёрно-красно-жёлтыми полосами. — Получилось… — прошептал ГДР, обернувшись к двери, — ФРГ, получилось! Старший брат стоял всё там же, старательно не смотря на младшего, однако отозвался. — Что получилось?.. — Посмотри! — быстро вышел к нему ГДР, легко развернув братишку к себе, глядя тому прямо в глаза, — Видишь? Флаг поменялся… Стал таким же, как твой. — И… и что? — всё же прикрыл глаза старший. — Значит, мы окончательно объединились, братишка! — крепко обнял близнеца ГДР, закрывая глаза.

***

— Итак, господа, остались ли у кого-то вопросы касательно саммита? — поправил тëмные очки США, поднявшись из-за стола переговоров. Сегодня был их первый совместный саммит, как правителей единого государства. И, хотя ГДР очень сильно сопротивлялся, ФРГ всë же привëл его сюда — к странам большой семëрки. Всего три дня провести с ними, с друзьями брата — не так уж и много… ГДР снова окинул всех присутствующих холодным взглядом. Даже сквозь чëрные стëкла очков немец видел, как его прожигает взгляд американца. Ещë бы… Он следил за США почти тридцать лет, и, будь у Штатов возможность, ГДР бы точно не ушëл отсюда живым — уж слишком много скелетов в шкафу было у этого вечно улыбающегося и доброжелательного джентельмена. Канада молча поглядывал на каждого из близнецов. У него ни на одного из них не было планов, насколько знал ГДР. Великобритания и Франция, парочка которая потрепала нервы немцу (как и он им в ответ), старательно делали вид, что совершенно не смотрят на близнецов. Итальяшка, приехавший на встречу в лëгкой голубой рубашке вместо стандартного пиджака, снисходительно смотрел на восточного немца, иногда переводя взгляд на Францию. «Ещë бы ты на неë не смотрел…» — хмыкнул в мыслях ГДР, припоминая личное дело на Италию. Как хорошо, что сам итальянец не знал о его существовании. И только последняя страна, Япония, не отводила взгляда от восточного немца. Еë глаза пристально смотрел и только на него. Без холода, без агрессии или злобы. Нет. В них было любопытство. — Если вопросов нет, собрание можно считать оконченным. Все свободны, господа, — произнëс США и тут же направился к выходу, вместе с канадцем. За ними последовали и остальные, оставив наедине только ФРГ и Японию. — Non è cambiato affatto, — фыркнул итальянец, не спеша идя рядом с Францией и держа еë сумочку. Они ушли сразу после США и Канады, оставив позади всех, даже британца. — I tedeschi cambiano molto male. Il suo intero pedigree non è altro che guerrieri e invasori… Era e rimarrà un cane alla catena del comunista, — закатила глаза француженка, совершенно не обращая внимания ни на самого ГДР, ни на британца, оставшегося у окна в коридоре, нервно сжимая трубку. “Так тебе и надо, брит…» — фыркнул немец, запустив руку в карман, нащупав пачку сигарет. Нужно было подумать и… — Благодарю Вас за приглашение, но вынуждена отказаться, — тихим, словно шелест страниц, голосом по-немецки проронила японка, выходя с ФРГ из зала. — Очень жаль, но могу понять Вас, — вздохнул ФРГ, остановившись возле брата, — Хорошей Вам дороги, Япония… — И Вам, Федеративная Республика Германия, — мило улыбнулась девушка, взглянув на ГДР, — И Вам тоже… После чего молча удалилась вслед за француженкой. — ФРГ, ты тоже иди к машине, я… Покурю… — вздохнул восточный немец и, прежде чем брат что-то успел сказать, ушëл следом за Великобританией. «Надеюсь, ты когда-нибудь бросишь это…» — вздохнул в мыслях ФРГ, молча идя следом за сладкой парочкой, воркующей между собой на итальянском. Весь саммит на ГДР всё смотрели с неприязнью… Конечно же ясно почему. Кому понравится сидеть с человеком, который шпионил за ними несколько десятилетий? Но ГДР… Сам он смотрел на присутствующих с холодом, не улыбаясь даже из вежливости… Может, из-за этого все три дня саммита были такими напряжëнными? Парочка спустилась в просторный холл, где, сквозь большие окна, пробивался свет с улицы и были видны уже припаркованные машины, ожидавшие своих важных пассажиров. ФРГ остановился у одного из окон, мельком наблюдая за француженской и Италией. Наверное, прощаются, судя по тому, как итальянец поцеловал тыльную сторону ладони женщины, произнеся что-то очень похожее на французское «до встречи». А Франция легко выпорхнула за двери холла, помахав изящной ладонью на прощание. Отлично, теперь лучший друг свободен. Быстрым шагом полиция к мужчине, мечтательно смотрящему на чëрный новенький автомобиль, немец аккуратно взял его за руку. — Италия… — тихо прошептал ФРГ, чтобы слышал это только итальянец, — Ты мой давний друг, пожалуйста, скажи мне, что сегодня и пошло не так? Скрипач мигом помрачнел, сложив руки на груди. Взгляд из приветливого и чуть удивлëнного тут же стал тяжëлым, будто фрг сказал что-то плохое или вовсе оскорбил любителям вина и пасты. — ФРГ, строго между нами… — так же тихо проронил Италия, — Даже если ты и где отныне единая держава — это не значит, что он стал родным для всех, ФРГ. Он всë такой же коммунист… Он шпионил за всеми нами почти сорок лет, как и многие за ним. Никто из нас не доверяет ему, а он нам, ФРГ… Даже не смотря на тот факт, что Вы близнецы. Итальянец немного помолчал. — Мне жаль, ФРГ… — после чего последовал примеру француженки, исчезнув за дверями. «Это лишь вопрос времени…» — медленно выдохнул немец, прикрыв глаза, — Новых стран всегда принимают куда-либо не охотно… Подумаешь… Сегодня так сложилось… Пройдëт пять, может, десять лет и нас с братом будут воспринимать одинаково как социалистические страны, так и капиталистические…» Размышлял он, сложив руки за спиной в ожидании брата. Да, пусть пока отношение холодновато… Но… Потом всë поменяется… Это точно… Всë меняется, так или иначе… Послышались шаги с лестницы, вырвавшие немца из раздумий. По ступеням быстро спускался Великобритания, решительно и быстро направляясь к двери, легко распахнув еë. А следом, совсем не торопясь, шëл ГДР, довольно улыбаясь. — Чем ты так разозлил старика? — с улыбкой хмыкнул старший близнец, поймав младшего за руку. — Я просто ответил на пару его вопросов, вот и всë, — расплылся в улыбке ГДР, добавив как можно тише и более мрачно, — Он выживает из ума… — Едва-ли, просто он… Немного консервативный, — попытался возразить ФРГ, но младший только нахмурился. — Как ты можешь находиться рядом с ними? — сорвался с губ тяжёлый вздох и молодой человек гневно сжал кулак. — Здесь так принято, братишка… — покачал головой старший, мягко укладывая руку на напряжённые и необычно холодные плечи брата, — Первое время вам будет сложно привыкнуть друг к другу, однако, рядом со мной тебе не о чем переживать… В конце концов, он обещал помочь ему… Он обещал… Молчание. Нет, всё совсем не так. Они может быть и привыкнут к нему, перестав называть за спиной цепной псиной коммуниста, а вот он к ним — вряд-ли. Лицемерие, притворство и отвращение, прикрытое улыбкой — он никогда не перестанет видеть это в них. Он никогда не забудет тех слов, что он выслушивал после редких саммитов, где он был, или вычитывал в отчётах ненавидимого всеми Штази. «Ублюдок!», «Цепной пёс!», «Убийца!» — ещё долго будут звучать её голосом в его памяти. Он привык. Привык слышать и понимать, но в одиночестве, а не рядом с братом. Своей точной копией. — Мне кажется, что как раз наоборот… — медленно и спокойно выдохнул ГДР, опуская расслабленные руки. — Почему? — недоумевающе спросил мужчина. Конечно ближайшие соседи были скорее всего крайне недовольны их отношениями, но, во всяком случае при нём, не позволяли себе лишних эмоций. — Они все тебя обманывают… — безапелляционно прошептал он, — Все до единого. И даже те, кто хоть немного дороги тебе. Шумно вздохнув, ГДР кивнул на дверь: — Может быть, нам стоит выйти? Немного прогуляемся до машины… — Я не против, брат, — бесцветно поронил ФРГ, направившись к двери, даже придержав еë для спутника, — Но я считаю, что ты слишком категоричен. — Нет, вынужден возразить тебе, — вышел следом младший, не спеша пойдя возле близнеца, пустым взглядом смотря на дорожку. Их машина была немного в отдалении сегодня. По просьбе самого ГДР. Чтобы братья могли немного поговорить до и после встречи. — Докажи, — серьëзно сказал ФРГ, взглянув на брата. — Охотно, — вздохнул он в ответ, — Я знаю слишком много о других, братишка. Я вëл с ними дела, я собирал информацию о каждом из них. Я знаю их привычки, тайны, у кого-то даже страхи… Они тоже знают об этом. Особенно Польша… — Что тебе сделала эта милая девушка? — удивлëнно спросил ФРГ. — Много разговаривала, — ушëл от ответа младший, — Поэтому, они вряд-ли хоть когда-нибудь меня воспримут, как НЕ враждебное государство. — Выходит, нам остаëтся терпеть, чтобы пока было проще править? — выдохнул ФРГ, остановившись в паре метров от машины. — Не проще, ФРГ. Это никогда не было просто — править… — так же вздохнул младший, — Но я согласен, братишка… Нам надо пока что немного потерпеть… Даже если пока не ясно как.

***

— Здесь всё вполне ясно изложено, прошу Вас, передайте эти документы моему брату на рассмотрение, — не глядя на секретаря сказал ГДР, выходя из кабинета с тяжёлой стопкой бумаг, передавая их в руки служащего Почти всë утро он потратил именно на это — прочесть каждую страницу, вычленяя среди изящных словесных оборотов просьбы, условия или предложения. С него на сегодня достаточно, глаза уже отказывались работать, спина и грудь неприятно саднили, — в конце концов, где носит его братишку? — Хорошо, герр ФРГ, — улыбнулся молодой мужчина за столом, приняв стопку бумаг. Вот только стоило ему поднять глаза на страну, как улыбка немедленно исчезла. Глаза заметались по столу, лишь бы снова не встречаться с тяжëлым взглядом руководителя. «Как же нас можно перепутать, мы же совершенно разные в работе с подчинëнными…» — вздохнул в мыслях страна, прикрывая глаза… — Простите… Герр ГДР… — пролепетал человек, спрятав документы в ящик стола. — Не стоит извиняться, Вы не первый, кто нас не отличает… — устало выдохнул ГДР, складывая руки за спиной. Сегодня они даже специально оделись по-разному. ФРГ, как обычно, в чëрный деловой костюм, а он — в серый (хотя брат и говорил, что тот ему совершенно не идëт). — Лучше скажите, где сейчас ФРГ, — добавил страна, чуть прищурив уставшие глаза. Ещё и подозрительная резь в них появилась… Тяжесть в спине, будто кто-то давил на поясницу и лëгкие. — Ох, герр ФРГ сейчас на перерыве… — с прежней улыбкой ответил секретарь. — Перерыв… — хмыкнул восточный, не спеша идя к двери обратно в кабинет, — Ну что же, хорошо… Я подожду его немного… Рëбра тихо и одобрительно хрустнули в ответ, заставив ГДР сдержать вскрик где-то в горле, заодно захлопнув дверь в кабинет. Под рубашкой был именно хруст. Лëгкий, совсем ненавязчивый. Чем-то похож на хруст сахарной корки от пирога. «Та же ситуация, что и с флагом?» — подумал мужчина, упав в кресло, откинув голову назад. Но, что ему ещё менять? Флаг уже другой. Татуировок или новых символов на нëм не появлялось после «усыновления» его Союзом. К тому же, что ему менять в рëбрах?! «Я надеюсь, что никто сейчас не решит вломиться в кабинет…» — подумал мужчина, аккуратно расстëгивая пуговицы примерно посередине, заглядывая под белую ткань На ровной жëлтой коже медленно расползалась тоненькая трещина. Капельки крови уже собирались на поверхности ранки, вот-вот готовясь покатиться вниз. «А это что такое?» — нахмурился ГДР и в тот же момент кожа затрещала вновь Она разошлась, словно кто-то резко полоснул по груди ножом, обнажив тонкий слой подкожного жира и напряжëнные мышцы. — Ай!!!.. — вскрикнул немец, сжавшись в кресле от боли, зажмурив глаза, на которых, кажется, даже выступили слëзы. «Нет, так я не дождусь ФРГ…» — только и мог подумать ГДР, сжимая зубы, стараясь глубоко дышать, — «Я умру раньше от боли, если эта чертовщина продолжит расти…»

***

— ФРГ, будь спокоен, я не умру от боли! — крикнул брату ГДР, открывая горяченную духовку, откуда тут же повалил ароматный пар. Сегодня было Рождество и, прежде чем отметить его, ГДР упросил брата дать ему приготовить что-нибудь. Гуся не хотел ФРГ, а рыбу — ГДР. Пришлось остановится на курице. Наклонившись над противнем, ГДР аккуратно достал его, держа горячий металл через полотенце. Тонкое… Руки обожгло через считанные мгновения, от чего вкусный ужин слегка «уронили» на стол. — Ты обжëгся? — осведомился ФРГ, вызвавшийся сварить им вкусный кофе и теперь крутившийся у плиты, деловито рисуя на пенке. — Нет, всë нормально, — отрицательно мотнул головой ГДР, открывая шкаф сверху, беря нож, — Сможешь отнести всë, что нужно в гостиную? — Да, конечно, братишка, — забрал чашки ФРГ, заодно прихватив с собой пару вилок и салфетки, у самых дверей обернувшись к братцу, — Можешь оставить мне ножку? — Конечно, братишка, — кивнул младший, аккуратно делая надрез на тушке, примерно в том месте, где был сустав. Даже если вы страны, никто не запрещал вам готовить. Ведь сегодня семейный праздник. И идти куда-то совсем не хотелось. «Мда, братишка… Я не умру от боли, а вот от трещин…» — подумал мужчина, делая на тушке новый разрез, повернув запястье к себе. Из-под длинного рукава свитера виднелся кончик очередной трещины. Она появилась ночью, пару недель назад, пока ФРГ спал, а ГДР вышел попить воды… И почему только они появляются? «Если я поменял свой флаг, дважды, по документам, и у меня дважды слезала кожа… То, трещины тоже могут быть из-за этого?» — рассуждал мужчина, — «Ведь мы оба, СССР, США, Франция и Вел подписали договор об объединении моих территорий и ФРГ… И, фактически, меня, как страны на карте, уже нет…» — немец положил две отрезанные ножки на тарелки, убрав нож. — ГДР, ты идëшь?! — крикнул ФРГ из другой комнаты, на что младший решил не отзываться, всë равно сейчас встретятся. В гостиной мигали разноцветные лампочки, стоял накрытый к ужину стол, а напротив — телевизор, с поставленным на паузу фильмом. А ФРГ что-то поправлял на небольшой ëлочке, ароматно пахнущей хвоей и морозом… Почти, как дома, на праздник… Пожалуй, сегодня им ничто не испортит вечер. Ни трещины, ни политика… Ведь это их первое совместное Рождество за долгие годы…

***

Сильнейший кашель рвал лёгкие и горло ГДР вот уже который раз. Кажется, органы просились наружу, решив припомнить все выкуренные в юности сигареты. Очередной спазм и шумный вдох, очередной комок белой слизи и… Красные пятнышки. Достаточно большие, но пока без ошмётков лёгких. Стоило им вылететь, как приступ кашля немедленно прекратился. ГДР, оперевшись руками о белые края раковины, провёл рукой по бледным губам, ощущая мерзкий солёный вкус на языке. На руке остался ярко-алый след, хорошо видимый даже при постоянном потемнении в глазах, тут же застывший тонкой плёнкой на коже. «Ещё неделю назад этого не было…» — мрачно подумал ГДР, открыв холодную воду, — «Братишка слишком быстро поглощает меня… Мои территории… Моих людей… Мх… Как бы это замедлить?..» Трясущейся рукой парень зачерпнул холодной воды и аккуратно омыл ею губы и руки, в попытке смыть кровь и немного прояснить разум. Вода окрасилась нежно-розовым цветом. «Может, уговорить его дать мне власть над каким-нибудь городком или организацией? Хотя бы полицией, или армией… Я бы мог… Я бы мог заниматься делами армии… В конце концов, у меня есть опыт в этом… Мне осталось только попросить…» — Для этого времени осталось очень мало… — грустно улыбнулся самому себе парень, смотря в зеркало. Бездушное стекло ответило лишь его отражением: лицо, ровное, без дефектов, с уставшими голубыми глазами, чёрные шелковистые волосы, спортивное тело с жёлтой кожей… По которому, от правой части таза до левого плеча, молнией шла большая, затянувшаяся красной коркой трещина… Парочка ответвлений, словно корни, расходились от неё. — Только бы это случилось не завтра… — прошептал парень, оперевшись о край раковины, чуть приблизившись к зеркалу, — Оставлять его с работой небезопасно… Работа не спасает его… — ГДР! — раздалось за дверью, от чего восточный инстинктивно дёрнулся в сторону. Хотя голос и принадлежал брату, и тот даже соизволил постучаться, видимо обнаружив, что дверь младший близнец благоразумно запер. — Можно поговорить с тобой? — О чём? — тяжело выдохнул младший, осев на край ванны, — И не нужно так пугать, ФРГ, я очень тебя прошу! — Пф, я всего-то позвал тебя по имени, — усмехнулся брат из-за двери, — А ты боишься инфаркт схватить? Вроде бы, старше я. — Ты старше на десять минут, это не играет такой великой роли, — буркнул ГДР, — Мы отходим от темы. Что на счёт разговора? — О, да. Через неделю у нас с тобой достаточно серьёзное выступление, поэтому, нам обоим стоит подготовиться. «Чёрт…» — медленно прокатилось раскатистый волной в голове бывшего коммуниста. Взгляд скользнул на грудь, где зиял шрам от трещины. Ему бы прожить эту неделю… Какое уж тут выступление, когда он рассыпается? Но… Тогда об этом придётся сказать братишке… Нет. ФРГ не узнает. Ему не нужно. — Хорошо, я согласен, — твёрдо произнёс мужчина.

***

«Я совершенно не согласен с таким положением дел…» — подумал ГДР, без сил открывая дверь домой. Каким же долгим был сегодняшний день для них с братом, который зашёл следом, лёгкой пружинящей походкой. Долгие генеральные репетиции речей, поведения, даже жестов, которые до сих пор оставались очень синхронными. Нервы как у него и братишки, так и у людей, страх, что что-то пойдёт не так… А лично у ГДР — боль по всему телу. Огромная трещина на груди, сеть мелких трещинок на спине, ногах и частично руках, сегодня пульсировала как никогда сильно, словно по коже кто-то пустил течь расплавленную смолу. Именно сегодня — в день единства Германии. — ГДР, всё хорошо? — поинтересовался старший близнец, аккуратно наклонившись к брату, так и оставшемуся сидеть в прихожей, в попытке снять ботинки. Старший едва-ли устал. Да, было непросто, страшно, очень напряжённо… Но они справились. Люди были в восторге, а большего им с братом пока и не надо. — Я в порядке, не стоит беспокоится обо мне, ФРГ… Я просто немного устал… — прикрыл глаза восточный немец, — Сейчас отдохну и пойду… Хотя, где-то под рёбрами у него предательски защекотало и больно кольнуло. Кашель. Прикрыв рот ладонью, немец зашёлся в приступе кашля, раскатистого, словно лёгкие просились наружу. Хотя… Судя по омерзительно у солёному привкусу — это не далеко от истины. — ГДР, тебе вызвать врача?! — тут же схватил его за плечи ФРГ, слегка наклонив вперёд. Тело безвольно поддалось, сгибаясь с каждым спазмом. Из ладони упали капельки чего-то тёплого, а по телу прошлась странная испарина. — Господи, ГДР, у тебя идёт кровь!!! — в панике закричал старший брат, — По всему телу!!! На мгновение кашель стих. Младший близнец совсем без сил лежал в руках старшего брата, смотря в пустоту перед собой. В голове и так был белый шум, ещё и крики братишки… Но даже в таком состоянии он понимал: конец. Ему конец. Его жизни, его достижениям… Как символично — в день единства стать единым с братом. — ФРГ… — прохрипел ГДР, уложив руку на горло, и делая болезненный вдох, словно желая сказать что-то ещё. В глазах темнело. ФРГ. ФРГ теперь единственный правитель, это точно… Если ГДР развалиться сейчас — пусть братишка знает об этом. — ФРГ… — прошептал восточный, слыша, как растворяются звуки вокруг, — ФРГ…

***

— Герр ФРГ… Вам лучше присесть, — тяжело вздохнул немолодой доктор, смотря в листы результатов осмотров. ФРГ уже битый час мерил шагами коридор специальной больницы при НИИ, пытаясь успокоить нервы. Его брат потерял сознание с того ни с сего дома, с просто ужасными кровавыми пятнами по всему телу. И что это? Покушение? Тогда бы ему стало плохо ещё на выступлении. Болезнь? Но он выглядел совершенно здоровым! И сейчас, обеспокоенно у брату, говорят: «Вам лучше присесть»? — Я разберусь сам, что лучше для меня, — огрызнулся мужчина, сложив руки на груди, — Что с моим братом? Пожилой врач покачал головой, убирая листы за спину, пустым взглядом смотря в пол. — Ваш брат умирает. Не подумайте ничего плохого, на его жизнь никто не покушался. Дело в весьма естественных причинах… Если взять в учёт тот факт, что вы объединили свои государства, став правителями единой страны, размер ваших бывших территорий и то, что сейчас мы наблюдаем у герра ГДР, становится ясен диагноз. Весьма неутешительный и… Изнуряющий… Трещины, герр ФРГ. Трещины. «Ваш брат умирает, ” — далее доктор мог и не продолжать. ФРГ было достаточно и этого. Его брат умирает. После стольких лет разлуки, боли, одиночества и надежды — он умирает. Всего лишь год счастья, в обмен на десятилетия страданий. Трещины… Ночной кошмар для стран… Неясно откуда возникающее заболевание, пожирающее тело государства медленно, мучительно, пока больной сам не попросит о смерти. И из всех государств старуха с косой выбрала его брата… — Его можно вылечить? — сразу же осведомился ФРГ, закрывая глаза и до побеления костяшек сжимая кулаки. — Боюсь, что нет, герр ФРГ… Для Вашего брата это последние дни… — развёл руками доктор, уже потянувшись в карман за ключами от палаты. Последние дни. Последние дни, после всего лишь года правления. Всего лишь года вместе! Они клялись править вместе, клялись, что один не сделает ничего без другого. Они первые близнецы, решившие править вдвоём единым государством, и пусть злые языки утверждали, что это невозможно! Что у человека не может быть двух голов так же, как у страны двух правителей! — Тогда я прошу Вас, доктор, сделайте всё, чтобы эта болезнь замедлила ход… — ФРГ схватил врача за плечо, отодвинув от двери, — Прошу Вас! И если Вам удастся это сделать, Вы получите всё, что пожелаете… Любую кафедру любого института, любые дома, сколько пожелаете денег… Любые исследования!.. Но возьмитесь лечить его… Перешёл на шёпот ФРГ, смотря точно в бегающие глаза доктора. Ломается. Явно прикидывает, сколько он получит за этого пациента… Думает, сколько попросить, ведь ФРГ безотказно отдаст всё за его жизнь. — Ну хорошо… — наконец-то проронил врач, убрав руку страны со своего плеча, мельком глянув на дверь позади себя. — Сейчас герр ГДР очень слаб… Он потерял много крови, после переливания ему нужен отдых… Приходите завтра…

***

— Я занят сегодня, отмените встречу, — раздражённо произнёс ФРГ, резко положив трубку телефона обратно, принявшись массировать больные виски. Голова болела от постоянного трезвона телефона и чтения мелкого текста в документах. Который час он провёл так? ФРГ и сам был бы рад знать. Но, грустно взглянув на высокую стопку уже просмотренных документов, мужчина сделал вывод: явно не первый час. Дверь заскрипела и на пороге показался относительно молодой человек. Секретарь в очередной раз принёс крепкий чёрный кофе, поставив его на угол стола. — Спасибо… — тихо проронил ФРГ, подвинув небольшую чашку к себе, взглянув на почти чёрную жидкость, что, как зеркало, показало уставшее, измученное лицо. — Может быть, Вам стоит сделать перерыв, герр ФРГ? — обеспокоенно спросил молодой человек, сложив руки в замок, мельком взглянув на стопки листов, — Вы работаете с семи утра и ни разу не оторвались от документов, не считая встреч… — А сейчас сколько? — всё так же тихо спросил страна, отведя взгляд от кофе. Неприятно, когда на тебя смотрят глаза твоего больного брата. — Без четверти шесть, — с готовностью ответил секретарь. «Боже, почти одиннадцать часов…» — поразился ФРГ, — «А я так мало сделал… Эх… Да, с ГДР мне было несколько проще… Впрочем… Я скоро увижу его… Только допью кофе и сделаю оставшуюся работу…» — М… Действительно много… — сделал маленький глоток кофе страна, смотря в пустоту, — Полагаю, мне действительно нужен перерыв… Может быть, даже завершение рабочего дня. — У Вас остался один посетитель, герр ФРГ, — проинформировал служащий, — Он ждёт Вас. — Возможен ли перенос встречи на завтра? — сделав очередной глоток, спросил ФРГ. — Нет. Его время, как и Ваше, очень ограничено… Боюсь, даже сильнее, чем Ваше, не сочтите за грубость. — Неужели опять ЕЭС? — хмыкнул государство, — Вещь только он среди всех стран работает, а мы так, бумажки читаем… — К Вам СССР, — коротко известил человек. Взгляд ФРГ прояснился. СССР? Он приехал из Москвы в Берлин ради каких-то договоров в это неспокойное время? Или ради ГДР? — Чего он хочет? — отставил чашку немец, складывая руки на столе в «замок». — Поговорить с Вами. «Только поговорить?» — хмыкнул в мыслях ФРГ, — Можете позвать. Секретарь безмолвно кивнул и удалился из кабинета, прикрыв дверь. ФРГ же, грустно глядя на почти пустую чашку, допил остатки кофе, отодвинув её за документы. Кофе ему не помогало снять головную боль. Да и справиться с появившимся тремором в руках тоже… Что только понадобилось этому коммунисту? Дверь открылась и на пороге показался Союз. ФРГ машинально поднялся, складывая руки за спиной, внимательно смотря на посетителя. Фигура коммуниста, внушительная м высокая, была будто бы… ослабшей. Он был одет как можно более закрыто, так, что даже ладони скрывали плотные чёрные перчатки. Шаги тяжело давались ему, ноги явно плохо слушались его, а блёклый голубой взгляд смотрел только на ФРГ. «Он постарел, ” — подумал немец, удивившись собственной мысли, — «Страны не стареют, но он…» — Добрый вечер, герр СССР, — оборвал свои мысли он. — Здравствуйте, ФРГ, — слабым, скрипящим голосом ответил русский, встав напротив, по другую сторону стола. — Присядьте, я полагаю разговор будет долгим, — вздохнул ФРГ, указав на кресло, а сам быстро взглянул на часы, — Вы проделали большой путь, верно устали. — Едва-ли, — оба мужчины сели в кресла. — О чём вы хотели поговорить со мной, герр СССР? — с дежурной вежливостью поинтересовался немец. Русский только тяжело вздохнул, сложив руки на коленях. Только сейчас ФРГ заметил, что его пальцы тоже дрожали, плохо слушаясь его. Как дрожат от сильной боли или волнения. — Я хочу поговорить с Вами не как страна со страной, а как человек с человеком… — проскрипел голос СССР, — О Вашем брате. И я надеюсь, что этот разговор останется между нами. Коммунист сделал небольшую паузу, смотря в глаза ФРГ, будто стараясь увидеть в них отражение чувств немца. Но, видимо ничего не заметил. — Поймите меня правильно, герр ФРГ, за годы, что Ваш брат прожил со мной, он стал частью не только социалистического блока, но и семьи. Я желаю ему только добра. И хотел бы знать, как его самочувствие?.. Он не здоров, поэтому прошу не врать, что с ним всё хорошо… «Чёрт, узнал же откуда-то…» — фыркнул ФРГ в мыслях, медленно выдохнув. Придётся говорить правду. — ГДР восстанавливается в больнице после пережитой потери сознания. Коммунист горько улыбнулся, уставившись пустым взглядом в стол. Его пальцы сжались в кулаки. — Так я и думал… — проронил он, — ФРГ, прошу Вас… Разорвите договор о вашем объединении… — Я не собираюсь этого делать, — отрезал немец, оскалив острые зубы, — «Ещё чего… Мы добивались этого почти сорок лет!» — ФРГ, поймите, у страны не может быть двух правителей… — продолжал коммунист, — Если Вы хотите спасти брата, Вам придётся выделить территории для него. — Я не собираюсь этого делать, — повторил немец, сжав крышку стола до хруста костяшек, — Мы подписали договор о совместном правлении и правим вместе, как одна страна. И заканчивать это мы не намерены. Если Вы приложите упорствовать, герр СССР, нам придётся разговаривать, как странам. — Я не буду упорствовать, — вздохнул мужчина напротив, тяжело поднявшись из кресла, — Но учтите, ФРГ, что тогда ГДР вряд-ли очнётся… Хорошего Вам дня. И той же старческой походкой он направился обратно к двери, вскоре, исчезнув за ней. — И Вам того же… — фыркнул немец, прикрыв глаза, перейдя на раздражённый шёпот, — Будет ещё мне кто-то указывать, как мне же править… После коммуниста голова заболела только сильнее… Умел же он одним своим присутствием испортить самочувствие всех окружающих! Хотя… Наверное, не только окружающих… Взгляд метнулся на часы. Шесть часов. Сегодня ему нужно успеть в больницу и постараться поспать. Завтра день не менее сложный, без помощи братишки не обойтись. При этом нужно доделать оставшиеся документы… Ещё и некоторые отвезти с собой, а не таскать по всему Берлину. — Боже, дай мне сил… — откинулся на спинку кресла мужчина, стянув со стола какую-то папку, чтобы успокоить нервные руки, — И терпенье одолжи… «ГДР вряд-ли очнётся…» — шёпотом повторил голос СССР, заставив западного немца скривиться. Всё же, после коммуниста действительно оставалась головная боль… Ещё и желудок от кофе заболел… Ах, и дверь опять заскрипела. Снова любопытный секретарь? — Герр ФРГ, — обеспокоенно спросил как раз он, делая несмелый шаг к юноше в кабинет, — Вам не хорошо? Нет, этот обеспокоенный, с глубоким тембром голос совсем не походил на тот, что звучал в ушах. — Нет, всё нормально, — нервно бросил ФРГ, сжимая бледными ладонями край папки, — Не более чем усталость… Нет, не усталость. Сердце бешено бьётся в груди, отдаваясь стуком в висках, а воздуха в помещении мало… Душит, душит, душит!!! «ГДР вряд-ли очнётся…» Глоток воздуха… Только глоток воздуха и обратно, обратно домой, обратно к нему. Снова к нему, даже если придётся требовать этого. — Может быть, — холодная рука легла на плечо, — будет лучше остаться здесь, а утром… — Я сказал нет!!!

***

Бессонная ночь. Снова. Только в этот раз ФРГ сидел не над отчётами и документами, а возле брата. Его кабинет на эту ночь — палата, с белыми стенами, плиточным белым полом, с небольшим окном напротив широкой двустворчатой двери, стулом-табуреткой возле окна и, в самом углу, кровать с больным. В свете фонаря с улицы лицо ГДР было не узнать: вместо того сосредоточенного и даже хмурого выражения, сейчас оно было полностью расслаблено. И больше напоминало посмертную маску. Землисто-белое, не выражающее никаких эмоций. Только тоненькие трещины тянулись по впалым щекам. Тонкое одеяло было натянуто по самые плечи, мирно опускаясь и поднимаясь вместе с дыханием… И резко обрываясь вниз где-то в области таза. — Ты наверное, меня совсем не слышишь, братишка… — грустно прошептал старший близнец, беря руку ГДР, лежавшую поверх одеяла, в свою ладонь, — Но я рядом… И я останусь с тобой до конца. Ты обязательно проснёшься, может быть, даже этим утром… Солнышко ведь просыпается каждое утро, хех… И ты проснёшься… Почти не веря в собственные слова говорил мужчина, прикрыв глаза. Уже вторую неделю после работы он приходит сюда. В холодный сентябрьский дождь. Или под палящим солнцем. Пока все нормальные люди едут домой, он мчит сюда — в эту палату, лишь бы увидеть братишку… Вдруг он проснулся?.. Но, нормальные люди и не могли не спать по двое суток, в отличии от ФРГ. У которого эта способность появилась совсем недавно. Душно… — Может быть, тебе больно после операции… — прикусил губы ФРГ, уложив руку брата обратно, а сам тихо поднялся с места, сделав несколько шагов к изножью постели. В конце концов, он сам дал согласие на это, надеясь помочь братишке… Насколько это получилось? Насколько вообще было оправданно рисковать в этом случае? Приподняв одеяло, ФРГ немедленно отвёл взгляд. Там, где у нормального человека начинались ноги, у ГДР было два обрубка, перемотанных бинтами. ФРГ надеялся, что это остановит трещины. Или хотя бы не допустит дальнейшего «рассыпания». От движения одеяла мертвенное лицо ГДР чуть дёрнулось, но всего лишь на миг. Видимо, ФРГ сделал ему больно… –Спи спокойно… Братишка… Об остальном позабочусь я… — шепнул старший брат, снова наклонившись над младшим, — Я найду для тебя лечение, братишка…

***

— Увы, его лечение никак не продвигается, — тяжело вздохнул доктор, разводя руками, — Его заболевание прогрессирует, герр ФРГ, и я боюсь, что он умирает… — Как?.. — растерянно прошептал ФРГ, слегка приобнимая себя, — Он же… Очнулся… Вы сами сообщили мне об этом! — Он очнулся не как выздоравливающий человек, а как умирающий… — опустил голову доктор, отходя от дверей палаты, — Вы можете попрощаться с ним… — Он не умрёт… — твёрдо произнёс юная держава и решительно вошёл в палату, закрыв за собой дверь. Брат лежал на простынях. Уже не тот землистого цвета пласт, без надежды на приход в сознание. Он лежал с открытыми глазами, то и дело оглядываясь по сторонам и при виде внезапного гостя даже улыбнулся. — Привет, братишка… — слабо произнёс больной, почти что хрипя, — Я скучал… — И я… ГДР… — неловко, стараясь сдержать радостную улыбку от вида живого брата, произнёс ФРГ, тут же подсев к близнецу. Пусть он был весь в трещинах. Разрывы покрывали его руки так, что на пересечении некоторых из них можно было разглядеть сокращающиеся сухожилия, или, как было с трещиной прошедшей через челюсть — прекрасно просматривались корни зубов. Ещё несколько трещин подбирались к глазам коммуниста, грозясь оставить его без зрения. — Мда, не важно я себя чувствую… — прохрипел ГДР, на что ФРГ немедленно мягко уложил указательный палец на его губы. — Братишка, не нужно. Ты очень слаб, тебе нужно беречь силы… Вот, ты поправишься, тогда и поговорим… На что ГДР лишь бросил взгляд на таз, откуда прекрасно виднелось отсутствие конечностей. И по тонким губам его прошла горькая улыбка. — Конечно же я выздоровлю… — отвёл от своего лица руку близнеца восточный немец, кряхтя, разводя руки в стороны, как будто для объятия. — А пока… Обнимешь младшего брата? — с тёплой улыбкой и стеклянными глазами спросил он. Без лишних слов ФРГ слегка приобнял братишку, как они обычно делали это в детстве — аккуратно и бережно, боясь принести вред… Но ГДР, собрав последние силы, резко сомкнул объятия на рёбрах братишки. Его руки била крупная дрожь, а по спине шёл тихий треск… — Моё время приходит, ФРГ… — всхлипнул младший, уложив голову на плечо старшего, — Постарайся забыть меня… И не смотреть назад… Братишка… Я всего лишь часть тебя. И всегда ею был… Как бы мы не хотели править вместе, а у людей одна голова, а не две… Кто-то должен был умереть ещё тогда… В сороковом… Я младше, мельче и просто не могу существовать отдельно… Раздался громкий треск и по больничной одежде ГДР растеклась кровь. За треском последовал и короткий вскрик боли. — ГДР, чёрт, я позову врача!.. — хотел было сорваться с места старший, но восточный вцепился слишком крепко.        — Подожди… — прохрипел он, вцепившись в спину брата, царапая кожу даже сквозь одежду, — Я люблю тебя, братишка…        Треск. Треск и оглушительная боль, лишавшая чувств, мыслей и сознания… Но перед тем, как исчезли звуки, как наступила темнота, как пропало осязание, в голове невольно промелькнула одна мыслья: «Мы всегда будем вместе…»