Бесполезность плоти

      Кей не помнила ни картин, ни событий сна, незаметно заменившего для неё реальность. Помнила лишь чувство возбужденного страха и нереклонное желание избавиться от него раз и навсегда. Страх тот, как и желание избавиться от него, не исчез даже после пробуждения, а лишь схоронился под кожей. Кей боролась с бессознательными, неконтролируемыми реакциями внутри себя, пытаясь отвоевать в своей голове место для рациональной мысли.       Беспамятство для неё, после усердного распития алкоголя, было обыкновенно и давно перестало приводить в тревогу. Тревога возникла, когда первым в её голове отчего-то всплыл именно инцидент с Ларсеном и вследствие этого оправданный страх вновь очутиться в гробу, но Кей скоро успокоилась, ощутив под собой не деревянные доски, а знакомую мягкость матраса; не настолько знакомую, чтобы сразу определить своё точное местонахождение, но обещающую относительную безопасность.       Относительную потому, что само тело ту убежденность в безопасности не принимало. Трудности, сопровождавшие попытки вспомнить что-нибудь из произошедшего накануне, свидетельствовали о том, что прошлым вечером она позволила выпить себе, мягко говоря, лишнего. Однако Кей, прислушиваясь к своим ощущениям, к своему же изумлению, не могла сказать наверняка, что её одолевал похмельный синдром. Апатия, умственная и физическая утомлённость — всё это больше напоминало следствие приёма других веществ и только сильнее запутывало. Кей была как никогда уверена в себе и в том, что уже длительное время не принимала наркотики, способные привести к такому состоянию.       Она медленно разомкнула отёкшие веки, узнавая перед собой желтоватый потолок номера мотеля, которым она заменила тот, что ей пришлось в спешке покинуть из-за скоропостижной гибели Хэнка. Новый мотель оказался местом внешне куда более привлекательным прошлого, однако администратором был молчаливый честолюбивый старик (последнее качество она никогда не считала достоинством). И Кей, встречаясь с тяжёлым подозрительным взглядом престарелого параноика, с тоской вспоминала о сговорчивости и о лёгком характере Хэнка.       Вымуштрованная рука первым делом потянулась к прикроватной тумбе, где Кей обычно оставляла мобильный, но не нащупала там ничего, кроме ножки торшера. Кей сползла с кровати на пол, как делала это всегда, когда слабость в теле не давала устоять на ногах, — так было менее травматично. Отыскав взглядом пальто, она внезапно обнаружила, что всю ночь проспала в выходных вещах. Стало быть, после возвращения в мотель было не до переодеваний. Добравшись до пальто, она вынула из кармана мобильный и испытала облегчение, но то было недолгим, потому как экран телефона встречал уведомлением о нескольких непринятых звонках от Джека Кроуфорда.       — Дьявол…       Кей сокрушалась из-за неудачно сложившихся обстоятельств; в особенности из-за своего ныне нерабочего состояния, которое наверняка отражалось и на её внешнем облике. Ехать в таком виде к Джеку… Может сразу попросить увольнительную?.. Всё же, больше всего беспокоило незнание, из-за чего Кроуфорд вызывал её с таким усердием. Последнее, инициированое им, собрание закончилось до невозможности скверно и привело саму Кей к разрыву связи с Эбигейл. Только бы Хоббс не натворила чего похуже выкапывания тела Бойла… А что же Ганнибал? Он, будучи опекуном Эбигейл, должен был быть осведомлён обо всём, что планировал на её счёт Кроуфорд. Разумнее для начала было бы съездить к Лектеру… если бы их общение отныне не усложняло одно «но».       Так бывает: когда ты усердно пытаешься вспомнить что-то важное, оно не приходит. Но, стоит забыть и о самих попытках, как-то самое важное настигает тебя в самый непредвиденный момент.       Кей попыталась встать на ноги, придерживаясь за угол рядом стоящего комода, но под тяжестью воспоминаний, за которыми так отчаянно гналась, рухнула обратно на пол и какое-то время прибывала в ступоре, без чувств и мыслей.       Прошлую ночь она провела с Ганнибалом и сделала то, что клялась себе не делать… Невозможно. Почему с ней — человеком презирающем и сознательном избегающем всякие сложности — случалось то, что она сама всё и усложняла? Почему её низменные желания всегда оказывались сильнее рассудка?       Можно было ещё долго горевать из-за утраты контроля над собой, но один волнующий вопрос оставался нерешенным: если прошлую ночь она провела у Ганнибала, каким образом к утру оказалась в мотеле? Неужели сам Лектер отвёз её? Кто же ещё… Но, из того выходит, что он даже не пожелал оставить её у себя до утра. Между ней и доктором случались разные разногласия, но даже в свете тех разногласий подобное пренебрежение с его стороны было непозволительно. Чёрт возьми, да она даже после секса с Эшли не ощущала себя такой оплёванной!       Увы, как уже было замечено, она проиграла своему желанию, как и всем прочим своим опасным страстям. Кей пыталась разобраться, как ей следовало обращаться с Лектером теперь (тем более, с учётом его непростительной выходки). Делать вид, будто ничего не произошло? Подобное поведение могло выдать её малодушие и лишить ответственности Лектера. О, нет-нет, она не была готова на такие уступки. Ганнибал был виновен в их незапланированном сближении не меньше, чем она. Её легкомыслие не отменяло его слабости — его неверности собственному слову. Возобновляя мутные картинки, сохранившиеся в её памяти прошлой ночью, Кей не без самодовольства заключала, что Ганнибал наслаждался ею не меньше, чем она им, — это ставило жирную точку на его возможных отпирательствах.

***

      Кей приехала к доктору тем же днём. Планировала перестраховаться и разведать, что могло послужить причиной острой заинтересованности Джека Кроуфорда в её присутствии, перед тем, как ехать к самому начальнику, что наверняка уже был в бешенстве из-за её утреннего молчания. Ганнибал распахнул перед ней дверь, облаченный в один из своих костюмов; костюм тот для Кей ничем не отличался от всех прочих, что доктор носил в остальные дни. Да, Лектер встречал её в своём самом обыденном образе. Был неизменно совершенен и собран (вероятнее всего, незадолго до её приезда выпроводил очередного пациента). Кей, едва увидев его, с ужасом поняла, что не сможет беспрепятственно заговорить с ним о чём-то стороннем, пока над ними будут нависать личные нерешенные и даже невысказанные вопросы. Как и прежде, более всего другого ей доставляло дискомфорт положение неясности и неопределённости.       На фоне внешней образцовой собранности и невозмутимости Ганнибала её собственное утомленное состояние ощущалось ещё более тяжёлой ношей, которую она была обречена волочить за собой будто в наказание за легкомыслие. Несмотря на твёрдое намерение обсудить произошедшее, Кей не могла решиться заговорить, что для неё было до нельзя странным, и испытывала истощающую неуверенность перед грядущим разговором, в котором, казалось, нуждалась одна она. И, пока она придумывала с чего начать, чтобы после плавно привести к основному, Ганнибал успел заметить странности за ней.       — Что-нибудь произошло? — он прошёл к столу; собирался присесть, но отказался от этого, когда почувствовал чужой обиженный и напряжённый взгляд на себе. — Я не ожидал столь раннего визита.       Раннего? Если вторая половина дня для него — рано, вполне возможно…       — Как твоё самочувствие? — невзначай поинтересовался он.       — Нормально, — кивнула Кей, не до конца понимая его вопрос. — Должно быть иначе?.. — замешкавшись, она резко вернулась к первому. — Произошло… к моему сожалению, — Ганнибал не мог не понимать, о чём пойдёт речь, — только его дежурная невозмутимость опускала тень сомнения на это убеждение.       Кей завела руки за спину, стараясь спрятать их неугомонную нервную дрожь. С чего это она так переволновалась? Они оба взрослые свободные люди, — и да, они переспали. На стороне каждый развлекался по-своему, но почему именно их совместный «досуг» стал для неё такой проблемой? Проблемой, которую она всё никак не могла озвучить, а без того не могла и решить. Ганнибал, продолжащий вести себя так, будто произошедшее беспокоило только её, подрывал уверенность в том, что этот разговор был так уж необходим. Его взгляд, устремленный на Кей, серьёзный и в тоже время какой-то блаженный, сбивал с толку.       — По правде говоря, я приехала поговорить о другом… но мне действительно будет проще, если мы сразу расставим все точки над «i». Я не хочу, чтобы какая-то случайность вносила в наше сотрудничество… неясность.       Ганнибал, не отходя от стола, продолжал смотреть на неё с настораживающей отстраненностью.       — Мне видилось, что между нами всё довольно ясно, — его вежливая притворная улыбка, как словами, говорила о всё том же не понимании происходящего со стороны доктора.       — Не теперь…       Ганнибал склонил голову на бок, задумавшись. Он провёл рукой по столу, — и выглядел при этом невероятно растерянным, что до основания поразило Кей.       — Должен признать, я не нахожу причин твоего… сегодняшнего волнения, — с промедлением произнёс он, пройдясь по ней оценивающим взглядом. — Буду признателен, если ты сама их озвучишь.       Ранняя растерянность Ганнибала передалась теперь Кей, — она отразилась и на её лице, но уже скоро сменилась возмущенным оскалом.       — Чёрт, ты, и правда, невиносим! — ещё сильнее завелась она, наблюдая слегка нахмуренное лицо доктора. — Напаиваешь меня, трахаешь, — хмурость преобразилась в выраженное холодное недовольство, — отвозишь меня спящую в мотель, бросаешь меня там без каких-либо пояснений — после всего этого делаешь вид, будто ты не причастен к случившемуся?! За кого ты меня принимаешь?! Думаешь, я буду настаивать на каком-то развитии?! — Ганнибал выслушивал её с напряжённым вниманием и не смел перебивать — если бы и предпринял попытки, сама Кей на этот раз попросту не позволила бы себя прервать. — Ты не первый, кто по пьяни меня отымел, и, я уверена, не последний, но я хочу всё прояснить! Хочу быть уверенной и в том, что произошедшее вчера останется между нами, как и всё остальное! Мне не нужны сюрпризы! Если тебе будет угодно, после я никогда об этом не заговорю, — Кей вопросительно посмотрела на Лектера, пытаясь утихомирить разбушевавшееся дыхание; ждала реакцию доктора, но тот отчего-то с нею тянул.       Ганнибал, изводя её молчанием (которое, казалось, будет длиться бесконечно), подошёл к двери и, распахнув её, выглянул в приёмную. Что бы он там ни надеялся найти, увиденное удовлетворило его. Он вернулся к Кей и посмотрел на неё так, как будто один её вид, не говоря уже о речах, приводил его самого в дурное расположение духа.       Ганнибал остановился напротив Кей, и даже смягчился выражением лица, когда подбирал слова, что должны были доставить минимальный урон её нестабильной психике, — нестабильность та, похоже, достигла своего апогея.       — Кейтлин, между нами ничего не было, — подчеркнуто, с сокрушающей уверенностью заявил он.       Опять взялся за свои игры…       — Зачем ты делаешь это? Чего ещё хочешь от меня? — Кей не верила ему; не находила оснований для того, чтобы поверить, но также не находила и причин его лжи. Чего он хотел? Уверить её в умопомешательстве? Хотел заставить её сомневаться в том, что она видела собственными глазами и чувствовала собственной кожей? Неужели был уверен, что она на это поведется?.. В таком случае, проблемы были не у неё одной. — Я придерживаюсь всех условий нашей сделки, даже тех, что не были оговорены вслух. Я придерживаюсь той малопочтенной роли, что ты отвёл мне: скрываю от коллег твои преступления; не вмешиваюсь в твои игры с бюро. Взамен на всё это я прошу лишь одно: играй с другими, но не со мной! Мне это осточертело!       Ганнибал медленно подобрался к ней, сопровождая каждое своё движение осторожностью.       — Кейтлин, давай начнём с начала, — успокаивающе заговорил доктором, обращаясь с ней с восхищающим терпением. — Что произошло вчера? Где ты находилась прошлой ночью?       — У тебя…       — …Нет.       — Прошлую ночь я провела с тобой…       — … Кейтлин…       — Прекрати! — Кей схватилась за голову, чувствуя, что виски будто бы с двух сторон сдавливали бетонные плиты.       Ганнибал осторожно взял её за кисти, заставляя убрать руки от лица, и пытался убедить её сосредоточиться на событиях прошедшей ночи.       — Посмотри на меня. Мы во всём разберёмся, — Кей посмотрела на доктора, как он и просил, и впервые увидела на его лице странное выражение заботы и всепрощения.       — Не в чем здесь разбираться!       — Отнюдь. Вспомни: вчерашний вечер ты провела у меня, но не ночь. Около десять часов тебе стало дурно…       — Это не так…       Кей не прекращала возражать, но и Ганнибал не намеревался ей уступать, продолжая безжалостно пересказывать свою версию вчерашних событий:       — Тебя стало дурно. Возможно из-за вина. От помощи ты отказалась, но я настоял и отвёз тебя в мотель, адрес которого ты сама мне назвала. Твой мотоцикл я припарковал в своём гараже.       — Я приехала на машине… — рассеяно поправила его Кей, теряя нить повествования.       — Сегодня. Но не вчера.       — Это невозможно.       — Почему же? — голос Ганнибал резко сделался ледяным, и напоминал скрежет металла — оружия, занесенного над её головой. — Ты признавалась, помнишь? Временами тебе тяжело отличить реальные ощущения от фиктивных. Что стоит твоему разуму воссоздать целые эпизоды, не имеющие никакого отношения к реальности?       Кей бессмысленно дёрнулась, пытаясь освободиться от его рук, всё ещё удерживающих её кисти, и улыбнулась безумно.       — Я поняла, что ты пытаешься сделать… Нет, у тебя не выйдет выставить меня сумасшедшей. Я… — запнулась она, когда её глаза с лица доктора невольно опустились на его шею.       Кей освободила одну руку и оттянула воротник рубашки Ганнибала, что он сам позволил ей сделать, замечая в её взгляде не прежний вызов, а испуг. Кей помнила, как целовала его прошлой ночью, оставляла следы на его коже, которых теперь не было.       — Нет, нет, нет… Что ты сделал?! — она взялась усердно царапать его кожу на шее, подозревая, что он мог скрыть те самые следы с помощью косметических средств.       Ганнибал отвёл её руки от себя, но в тоже мгновение и сама Кей пораженно отшатнулась от него.       — Я бы не позволил себе прикоснуться к тебе. Не теперь… И, возможно, не так, как тебе бы хотелось, — искренность, которую она так долго добивалась от него, теперь причиняла едва ли не физическую боль.       Могло ли с ней случиться подобное? Почему с ней? Из-за чего?.. Сотни вопросов всплывали разом в её голове, мешая друг другу.       Итак, что это? Шизофрения, как следствие длительного употребление наркотиков? Теоретически это было возможно, но Кей, как всякий зависимый, была уверена, что никогда бы не допустила столь плачевных итогов. С её стороны употребление было лишь редким развлечением, не более. Её разум не мог обмануть её так искусно, — так, что она и не заподозрила обмана. Не мог… Что бы ни было причиной причиной помутнения её рассудка, сам рассудок выбрал из самых желанных образов именно образ Лектера, — и как же глупа была Кей, лично сообщив доктору об этом.       Кей чувствовала себя совершенно сбитой с толку после, высказанного Ганнибалом, непримиримого и неопровержимого отрицания их интимной связи. Она не могла справиться с болью и досадой, нахлынувшими на неё оттого, что вся та ночь оказалась ложью её воображения; оттого, что она, не разобравшись, сама посвятила Ганнибала в тайны своих глубинных желаний, имевших к нему прямое отношение.       Предательская, продолдающая унижать её, действительность снова оказалась на стороне Лектера. Она возносила Ганнибала вместе с его неуязвимой правотой на пьедестал, тем же временем оставляя Кей внизу — в грязи и в издевательских объятиях её неправды. В грязь её ещё сильнее вдавливал и собственный позор. Она не просто выдала Ганнибалу свои фантазии, в которых он оказался главным действующим лицом, — но и так упрямо и непримиримо настаивала на их подлинности… Как она могла? Столько тайн, — и своих, и чужих, вверенных ей, — хранила… Но в последнее время не могла охарактеризовать себя никак иначе кроме, как открытую книгу.       Какой же она, должно быть, выглядела жалкой и озабоченной в глазах того, чьё определение для неё всё ещё колебалось между «врагом» и «соратником». Она ещё никогда не испытывала столь острую нужду в той силе, которую подразумевали под собой её беспринципность и бесстыдство. Ей нужна была Кей — та, что предавалась самым извращенным забавам в самых не подходящих для того местах; та, что выпячивала свою порочную сущность, а не пристыженно прятала её.       — Я помогу тебе, — Ганнибал оставался в двух метрах от неё, но его голос звучал будто над самым ухом и провоцировал новую волну тех разрушительных чувств, от которых Кей пыталась защититься.       — Не нужна мне твоя помощь, — прошипела она — и в этом ядовитом шипении с радостью признала прежнюю себя.       — Не делай того, о чём будешь желать, — предупреждал доктор и одновременно словно бы провоцировал.       Кей проследила за его взглядом, что остановился многим ниже её лица, и с удивлением обнаружила, что её рука за это время переместилась на оружие на поясе.       — Уже жалею…       Дверь за спиной Лектера резко открылась. Кей рефлекторно убрала руку с пистолета и быстро укрыла его тканью пиджака. Если что-то и могло сделать нынешнюю ситуацию ещё хуже, так это было появление Кроуфорда.       — Оба здесь. Отлично, — заявившись в кабинет, сказал он. И в его внешнем нарочитом спокойствии таилась гораздо большая угроза, чем в обычной горячности. Он косо глянул на Кей, но не выдал своего изумления оттого, что застал её у Лектера. — Простите, что без стука, доктор. У меня серьёзный разговор… К обоим.       Прежде, чем ответить Джеку, Ганнибал коротко глянул на Кей, и во взгляде его читался непонятный пугающий восторг, вызванный, по всей видимости, тем, что доктора обязывали вот уже ко второму серьёзному разговору за этот день.       — Раз серьёзный, — интонационно выделил он, — я слушаю.       Джек подошёл ближе к остальным.       — Нам удалось найти подтверждение того, что Эбигейл Хоббс помогала отцу с похищениями. Она была приманкой, — объявил он, недвусмыленно посмотрев на Эрли, что в прошлом так усердно отстаивала невиновность мисс Хоббс. Лицо его выражало удовольствие, но удовольствие то заключалось лишь в том, что более ни у кого не оставалось возможности отрицать правоту его давних устоявшихся домыслов.       Ганнибал, как и Кроуфорд, тоже посмотрел на Кей, но только для того, чтобы призвать её к сдержанности. Он видел, что она не до конца осознавала происходящее, словно бы что-то внутри неё претерпело масштабный сбой.       — Можно узнать подробнее о том подтверждении? — спросил он у Джека, отводя его внимание от Кей.       — Эбигейл Хоббс посещала ознакомительные программы всех университетов, в которых обучались жертвы. И посещала их не одна, а с отцом.       — Это ничего не доказывает, — внезапно вмешалась Кей. Мужчины синхронно обратили свои взгляды на её лицо, тщетно пытающееся придать себе равнодушное выражение. — Гаррет мог принуждать её к тем посещениям. Одинокий, зрелый мужчина не «педагогической» внешности ошивается возле университета и заглядывается на молодых девушек — это выглядело бы слишком подозрительно. Другое дело: — примерный отец, сопровождающий свою дочь. Не спорю, он использовал Эбигейл для прикрытия, но это не значит, что она была в курсе о своей роли в этих поездках.       — Думаю, в предположениях Кейтлин есть смысл… — попытался поддержать её Ганнибал, но был сразу же прерван.       — Хоббс выслеживал своих жертв недолго, — уверенно говорил Джек. — Заприметив очередную, он ожидал удобного случая в отеле того же города. Эбигейл была рядом с ним. Возможно, не во время самих нападений, но после — во время перевозки тел. Гаррет учил её освежёвывать девушек, как оленей, — закончив, Джек приблизился к Кей и с превосходством посмотрел на неё. Она почувствовала, как её обветренные губы болезненно растянулись в злой неприязненной ухмылке.       — Это не более, чем твои домыслы.       — Я знаю тебя лучше, чем ты думаешь, — с тяжестью произнёс Кроуфорд. Его внутренняя усталость сразу же сообщилась и Кей. — Эбигейл помогала ему — и тебе это было известно, — Кей испытала трудности с поиском того, чем можно было бы ответить на его очевидные обвинения. Возможно, это промедление и стало её главной ошибкой, потому как Джек посчитал её молчание признанием вины. — Я уважаю тебя прошлую… И презираю настоящую.       — «Настоящую» — в этом-то и дело… Прошлой никогда не было. Была только я, — Кей знала, что таким ответом только усугубляла своё положение, но не могла совладать с чувством, подобном чувству человека, который, застав что-то особенно ценное для себя наполовину разрушенным, от отчаяния стремился разрушить это окончательно.       — Теперь я в это верю, — согласно кивнул Джек. Кей видела, как нервно затряслись мускулы на его лице. Джек Кроуфорд находился на грани. На грани того, что было дозволено ему, и того, что он дозволял другим.       — Что ты собираешься делать с ней? — Кей почувствовала, как слёзы подступили к глазам, но не позволила им двинуться дальше; не позволила сорваться с ресниц.       Джек не ответил, но строгостью лица дал понять, что судьба Эбигейл Хоббс была предрешена. Он повернулся к Ганнибалу и обратился к нему:       — Вы помните наш разговор о Грэме? О тех провалах в памяти, которым он подвергался.       — Разумеется.       — Вы определили причину их возникновения?       Ганнибал примерил задумчивый и одновременно раздосадованый вид, после чего заговорил:       — Вы заметили, как Уилл «просыпался»? С виду он абсолютно нормальный, но ничего не помнит… Помнит другой он. Полагаю, у него диссоциативное расстройство личности.       Кей, сделавшаяся чрезвычайно чувствительной после недавних потрясений, теперь пыталась вновь собраться, интуитивно предчувствуя важность, начатого Джеком, разговора с доктором. Единственное она никак не могла понять: — что за связь была между Эбигейл и проблемами Уилла, что заставила Кроуфорда так резко переключиться? И да, о каком другом Уилле говорил Лектер?       — Давно Вы об этом знаете? — спросил Джек у доктора.       — Относительно недавно.       — Полагаю, у Вас было достаточно времени, чтобы сообщить мне об этом!       Кей неожиданно для себя поняла, что находилась в эпицентре чего-то гораздо большего, чем представляли из себя её личные переживания. Вероятно, лучше для неё было бы немедленно оказаться в другом месте, потому что от Джека, поднявшего голос даже на Лектера, теперь можно было ожидать всего…       — Я пытался определить, что это — стресс или психическое расстройство, — тон самого доктора практически не уступал тону Кроуфорда. — Прежде, чем ставить под сомнения его душевное здоровье, — под конец Лектер всё же смягчился.       — Сейчас он с Эбигейл, — заявил Джек.       Кей не понимала волнения, что охватило обоих мужчин. Диагноз Уилла, объявленный Ганнибалом, ей казался абсурдом. Абсурдным была и реакция самого доктора, ведь он, как никто другой, должен был знать, сколь безобиден Грэм. Кей же мысль о том, что он сейчас находился рядом с Эбигейл, отнюдь привела в радость. Она могла быть уверена, что её напарник сделает всё возможное, чтобы (хоть и ненадолго) отсрочить заключение младшей Хоббс.       — Уилл мог знать о том, что она замешена в преступлениях отца, и защищать её? — не унимался Кроуфорд.       — Нет, — твёрдо ответила Кей, несмотря на то, что вопрос был задан не ей. Если Уилл защищал Эбигейл… То она защитит Уилла. — Он не мог знать…       — Почему не мог? Ты ведь знала. Ставишь свои умственные способности выше его?       — Нет, ставлю его преданность тебе выше собственной, — призналась Кей, вспоминая претензии Аланы, что она никогда по-настоящему не отстаивала напарника перед Джеком, и ощутила непреодолимую нужду реабилитироваться в этом вопросе. — Пускай я… Но как ты можешь подозревать его?       — Если это всё ещё он, — бросил Джек, демонстративно отворачиваясь от неё и тем самым выражая своё нежелание обсуждать с ней Грэма.       Ганнибал будто что-то решил для себя за то время, что Кроуфорд спорил со своей подчинённой.       — Послушайте запись, — позвал Лектер к столу, не обращаясь к кому-то одному. Вынув из ящика диктофон, он положил его на стол перед всеми и нажал кнопку воспроизведения.       — «Что Вы почувствовали увидев Марису Шур в его хижине?»       Кей сразу узнала голос, принадлежащий Ганнибалу. Как и следующий:       — «Вину…» — отвечал ему Уилл.       — «Потому что не смогли спасти её?»       Продолжая слушать запись, Кей подняла встревоженный взгляд с диктофона на Лектера, когда её тронули подозрения, что беседы с Уиллом были не единственными, которые доктор записывал. Ганнибал понял этот взгляд, но очевидно проигнорировал.       — «Казалось, что я её убил…»       — Где во время её убийства был Уилл? — спросил Джек, когда запись прекратилась.       — Должен был быть в номере отеля. Я стучал. Он не ответил.       Кей, вспоминая день до обнаружения тела Мирисы Шур, поняла, что ей нечего было противопоставить словам Ганнибала. Сама она в то время (впрочем, как обычно) старалась не сближаться с Уиллом, да и предпочитала держаться отдельно от остальных участников дела, — особенно, когда в их рядах оказался доктор Лектер.       — Мы знаем, что во время убийства Сатклиффа Уилл был в его кабинете…       — …Кто такой Сатклифф? — Кей напряглась, услышав незнакомое имя.       Джек поднял руку, как бы закрывая ей рот этим жестом, и продолжил:       — И он последний навещал Джорджию Медчен, — ещё одно имя, значение которого никто не спешил ей объяснять. — У Уилла диссоциативное расстройство личности, — Кей намеревалась возразить, но Кроуфорд одним лишь строгим выражением лица запретил это. — Кто вторая личность?       — Он говорил, что очень близко подошёл к Гаррету Джейкобу Хоббсу, — отвечал Ганнибал, невидящим взглядом уставившись на Джека, — говорил, что становится им.       — Теперь у него дочь Хоббса…       — Которую Хоббс хотел убить, — на лице Ганнибала произошло странное выражение. В полной мере его раскрыл взгляд, которым доктор ответил Кей, когда та посмотрела на него, — в нём сидела вина… Но за что? Кей не верила в то, что Уилл мог быть опасен для Эбигейл. Поверить в эту опасность, значило — поверить в самое худшее. — Мне жаль, — тихо произнёс Ганнибал, и Кей поняла, что он обращался именно к ней.       — Вы знаете, где их можно найти? — спросил Джек у обоих.       — Нет, — первым ответил доктор и в подтверждение своих слов отрицательно качнул головой. — Простите Джек.       Кроуфорд обратил всё своё внимание на Кей, но и у той не было ничего, чем можно было бы порадовать… в первую очередь, себя.       Она была готова положиться на Уилла, но страх за Эбигейл, что так явно отразился на лице Ганнибала, — личности, казалось бы, не способной испытывать страх, как и прочее человеческое, — не дал Кей избежать гнетущих опасений. Волнение доктора она тем не менее поняла по-своему. Пусть сам по себе Грэм и не представлял угрозы для Эбигейл, то же нельзя было сказать о его нестабильности. Если Ганнибал был хотя бы наполовину искренен в своих суждениях насчёт состояния профайлера, — то делало положение Уилла по-настоящему уязвимым, а в таком случае Грэм, увы, мало кому мог помочь.       «Куда он повёз Эбигейл? Сумеет ли защитить её от опасности, которую могло представлять преследование не только со стороны ФБР?..», — ответы на все вопросы, которые она сама себе задавала, были неутешительными. Своим вердиктом Ганнибал разрушил её последнюю надежду и вследствие того покой относительно безопасности Эбигейл. Кей не осталось ничего, кроме неуверенности (неуверенна она была отныне во всём), и та толкала её на скорое принятие решений.       — Я найду их, — сказала она, особенно налегая на «я», как бы придавая тем больший вес своему заявлению. Несколькими решительными твёрдыми шагами она преодолела пространство кабинета и уже была готова покинуть его. Но, когда рука её, нажав на ручку двери, отворила последнюю, навстречу Кей двинулись двое (коллегии с жетонами: у одного тот висел на широкой груди; у другого — наверняка был припрятан где-то в карманах). Те загородили дверной проём — намеренно или нет, но тем самым не выпускали её.       — Где ты собираешься искать их? Может, поделишься? — прозвучал голос Джека за её спиной, и Кей поняла, что поведение коллег — ничто иное, как воля Кроуфорда.       — Я не знаю где они, — с такой же твёрдость, с какой минуту назад шагала по кабинету, ответила она. — Но я постараюсь их найти… Одна.       — Вы не в том положении, чтобы ставить условия, агент Эрли, — официозно заговорил Кроуфорд, заставляя повернуться к нему. — Не хочешь содействовать поимке мисс Хоббс? Хорошо. Но и препятствовать тому я тебе не позволю. Ты временно лишаешься права свободно передвигаться, — объявил Джек тоном человека, что, в момент избавившись от всех слабостей, спешил испытать свою новообретённую неуязвимость.       — На каком основании? — Кей почувствовала, как агенты, что находились позади неё, подошли ближе, и, если бы она пожелала податься назад, то непременно натолкнулась бы спиной на чью-нибудь грудь.       — Агент Кроуфорд, думаю, в этом нет необходимости… — попытался вмешаться Ганнибал, с особенным вниманием наблюдающий за творящимся правосудием.       — Не надо, доктор, — остановил Лектера Джек, не оглядываясь на него. — Я бы попросил Вас не вмешиваться. Не в этот раз.       Ганнибал сомкнул губы, уводя их слегка в сторону, — и это весьма походило на презрительную ухмылку, которую, казалось, никто, кроме Кей, не видел. Определённо, Лектер не привык к положению человека, с которым отказывались считаться. Кей разделяла его презрение к происходящему, но к его попыткам вступиться за неё благодарности не испытывала. И, вероятно, дело было не в том, что, разрушив её иллюзии ещё до прибытия Джека, доктор невероятно оскорбил и обидел её, скорее — в ту минуту ей попросту были недоступны любые положительные эмоции и проявления. Решение Джека; неопределённость судьбы Эбигейл, и невозможность вмешаться в неё, — всё это выводило из равновесия Кей, и заставляло её сосредотачиваться на самом худшем в себе.       — Я ведь предупреждал, чтобы ты прекратила носиться с Эбигейл Хоббс. Ты не её опекун, — Джек подошёл к ней (подчинённым отнюдь дал сигнал, чтобы они отошли назад) и продолжил говорить так тихо, чтобы расслышать могла только она. — Если угодно, вот тебе основание: — я не доверяю тебе, как и Уиллу, в том, что касается мисс Хоббс. Ты уже достаточно проявила себя, скрывая её вину. Что будет, если ты найдёшь её быстрее нас? Предупредишь о том, что ФБР ищет её. Поможешь ей укрыться.       — Не имеешь права…       — Я знаю свои права. Знаю свои обязанности. То, что я делаю сейчас, не противоречит твоим правам и при том отвечает моим обязанностям. Если ты продолжишь противиться моему решению, я найду то, что станет основанием для гораздо более длительного заключения.       Кей испуганно посмотрела на Джека и в тоже время почувствовала убийственно-сладковатый аромат гари, наступающий со всех сторон, — аромат своей провинности. Слова Кроуфорда заставили её испытать горькое нежеланное почтение к нему, как если бы она наконец-то увидела, сколь схоже было отношение начальника к ней с её собственным отношением к Эбигейл, — то же умалчивание вины; те же попытки направить. Но, находясь под покровительством кого-то, она не смогла бы покровительствовать другому… Она не могла помочь Эбигейл, не расстроив полностью отношения с Джеком, потому призывала себя ни о чём не сожалеть.       — Заберите у неё оружие, — скомандовал Кроуфорд обычным тоном, а не тем шёпотом, которым общался с ней до этого. — Сейчас. При мне.       Он всерьёз думал, что, стоит ей и его болванчикам выйти за порог дома Лектера, и она предпримет попытку бежать, воспользовавшись служебным оружием?.. Предусмотрительный гад.       — Снова?.. — намеренно с надрывом произнесла Кей, надеясь возродить тем в голове начальника воспоминания, к каким последствиям привел прошлый раз, когда он забрал у неё оружие.       — Да, — Джек разоблачил её намерение и ничуть не поддался ему.       Кей вынула пистолет из-под пиджака и посмотрела на него скорбно, как на дитя, с которым ей грозило расставание. Один из агентов, готовый исполнить приказ, поравнялся с ней и выставил вперёд свободную раскрытую ладонь. Кей опустила пистолет на неё, попутно выискивая взглядом Ганнибала. Вопреки своим недавним убеждениям она хотела, чтобы Лектер видел её падение и знал, что, в случае его предательства, её будет ожидать гораздо худшее, — будто бы знание этого могло разжалобить доктора и сделать его мягче в отношении к ней. Тем не менее Ганнибал отозвался на её немой зов и, присоединившись к группе, остановился возле Кроуфорда. Сдав пистолет, Кей ощутила, как пальцы, оказавшиеся без груза, на котором до этого концентрировались, раздались той самой дрожью.       — Это, — кивнул на её руки наблюдательный Джек, — нездорово.       Кей не отреагировала на его комментарии, раздумывая над тем, что взгляд Ганнибала, как и само его присутствие, придавал ей сил. Она и не предполагала, что когда-нибудь искреннее пожелает подобное, но теперь — да, из тех сил, что позаимствовала у доктора, она желала, чтобы её ранние подозрения о том, что Лектер таинственным непостижимым образом умел читать её мысли, оказались правдой. Только так он мог понять смысл её кротких, но наполненных взглядов. Только так мог понять, что она, находясь под наблюдением и в неволе, могла поручить безопасность Эбигейл ему одному.       — Я не могу бездействовать, — сказала она Джеку.       — Бездействие стало для тебе привычным. Я шёл на все возможные уступки. Ты просила месяц, — столько тебе потребовалось для поимки убийцы Ларсена и остальных, — испуганный взгляд Кей на долю секунды переметнулся на Ганнибала. Бесспорно, слова Джека он не оставит без внимания и поймёт по-своему. — Я дал тебе месяц. И как ты им распоряжаешься?       Вопрос остался без ответа, и, кажется, Кроуфорд в нем и не нуждался, потому что следом кивнул подчинённым. Пальцы одного из них (того, что изымал оружие) едва успели прикоснуться к плечу Кей, как та взревела, отбиваясь от этого касания.       — Не трогайте меня! Сама пойду… — бросив на Ганнибала напоследок взгляд с неизменным значением, она, как и было сказано, самостоятельно последовала за коллегами.

***

      С тех пор, как Эбигейл не столь прямо, чтобы её можно было за то упрекнуть, но необратимо отреклась от покровительства Кейтлин, последняя значительно изменилась. Впрочем, изменения те не были видны окружающим и, прежде всего, самой Кейтлин. Ганнибал был, пожалуй, тем единственным, кто видел все её метаморфозы, более того — без доли самохвальства было бы сказано, именно его действия стали для того основополагающими.       Настроение Кейтлин изо дня в день сохраняло ту переменчивость, которую можно было простить, зная, что в глубине мисс Эрли страдала от патологической неопределённости. Ганнибал наблюдал, как она, принимая какое-либо решение, словно бы выбирала и то, кем ей быть на сей раз, — наблюдать это было в общем-то довольно занимательно.       Она бесстыдно забывала об Эбигейл в то время, как обстоятельства позволяли беспрепятственно проводить в её компании свой досуг; отказывалась от её значения в своей жизни. Однако, когда отказались от самой Кейтлин, то, бесспорно, повергло её в шок. После же она длительное время чувствовала себя неоправданно преданной. Ганнибал даже несколько изумился, заметив, что то чувство в чем-то ей было приятно, потому так долго она предавалась ему. Так или иначе, горе от осознания, что власть над жизнью Эбигейл ею была потеряна, постепенно улеглось. По крайней мере, самой Кейтлин верилось (исходя из того, что она старалась к тому не возвращаться), что та неудача ею была окончательно забыта.       Что до Ганнибала, — он неожиданно для себя сыскал новый смысл в их связи. Произошло это, когда Кейтлин его трудами оказалась эмоционально отрезана практически ото всех: — будь то Джек Кроуфорд, или Уилл Грэм. К слову, задатки той странной противоестественной (противоестественной потому, что мисс Эрли была особенно предрасположенна к конкуренции) дружбы между Уиллом и Кейтлин Ганнибал относил к совершенно отдельной для себя теме, которую не стремился развивать, потому как те двое в разрыве представляли из себя куда меньшую угрозу, чем вместе (и куда больший интерес).       Итак, к той неожиданности, — неожиданностью это стало, справедливо говоря, только потому, что Ганнибал и не пытался разглядеть в чем-то столь загнивающем и безнадежном шанс на новую жизнь, но обо всём по порядку… Терапия, польза которой так яро мисс Эрли отрицалась, давала первые плоды. Кейтлин являла себя новую, или, правильнее было бы сказать, другую. Всё демонстративное и притворное понемногу слезало с неё, подобно старой огрубевшей коже. В такие моменты за Кейтлин замечались качества, что могли бы в любом человеке произвести приятные впечатления. Однако, сколько бы ни были привлекательны те качества — сами по себе они особой ценности для Ганнибала не несли (впрочем, как и сама Кейтлин). Важность их состояла только в одном: — разглядев их, Ганнибал открыл для себя шанс реализовать ту давнюю цель-мечту, от которой неоднократно отказывался, но не умел не возвращаться к ней.       Первые трудности образовались аккуратно к тому моменту, как Ганнибал открыл для себя эту новую возможность. Прежнее его вольное обращение с Кейтлин отныне было недопустимо — оно противоречило тому новорождённому светлому намерению и пятнало его. Когда-то Кейтлин прервала их, как принято говорить, романтическую связь (которая и тогда представляла для доктора несколько иной интерес, нежели для Кейтлин), — теперь же сам Ганнибал принял твёрдое решение никогда к ней не возвращаться. Он не мог просто вычеркнуть из памяти те минуты их случайных поцелуев, что были наполнены их обоюдным вожделением, но сумел найти им весьма подходящее определение в своём замке памяти. Они стали скромной пристройкой — маленькими и тёмными, покинутыми комнатами, от которых он без сожалений выбросил ключ.       Когда одна трудность исчезает, непременно возникает другая, что довольно обыкновенно. Кейтлин, в отличие от него, не была столь сдержана и организована в своих чувствах. С тех пор, как их общение открыло для Ганнибала новые перспективы, очевидная страсть, которую начала питать Кейтлин к нему, утомляла своей неуместностью. Прежде его ничуть не беспокоили чувства пациентов, что как один имели склонность влюбляться в него, — Ганнибал всегда мог избавиться от них разными способами, если те становились чрезмерно навязчивыми. Но к Кейтлин ни один из тех методов не мог быть применим по разным соображениям. Ганнибал не мог от неё избавиться, не мог и отпустить. Он был поставлен в те условия, что вынуждали его держать её рядом с собой и наблюдать, как она изнывает от страсти к нему — крайне деликатное зрелище. К счастью, условия те не были вечными, а Ганнибал всегда располагал терпением, что вновь пришлось к месту.       В тот вечер он особенно основательно отнёсся к исполнению своего плана. Ганнибал знал, что время, вероятнее всего, не примет предложение стать его союзником. Положение усугублялось и некоторым безрасудством Кейтлин, что могло помешать самому доктору сохранить её в целости до окончания курса.       Бокал в её руке опасно наклонился в бок, угрожая залить содержимым светлый ковёр. Ганнибал расжал её бесчуственные пальцы, отнимая его и убирая в сторону.       Неприятность чрезвычайная: — Ганнибалу было досадно оттого, что он был поставлен в тяжёлую необходимость лишний раз отравлять тело, что неожиданно стало для него невыразимо важным. Увы, некоторые мероприятия и практики были неминуемы. Кейтлин со своим убеждением, что результат всегда оправдывал методы, несомненно, отнеслась бы с пониманием к происходящему.       — Тебе следует возвратиться домой.       Её опущенные веки непрерывно вздрагивали. Она что-то говорила, но тихо и бессвязно, и Ганнибал рассчитывал на то, что её речь скоро сделается более разборчивой и употребимой. Голова её опустилась подбородком на грудь, когда первыми полностью сдались расслаблению мышцы шеи. Остальное тело ещё чудом держалось, но уже медленно покачивалось, не внушая доверия ни к силе своей, ни к стойкости.       Ганнибал обхватил рукой под её подбородком, чувствуя ладонью неконтролируемые хаотичные сокращения горла; другой же придерживал сзади основание шеи. Голова Кейтлин оказалась немного откинута назад, когда веки слегка приоткрылись, и из-под них смущённо показалась склера глаз, испещренная узорами ярких капилляров, как ветвями кровавого дерева. На уголке, расслабленно распахнутых, губ выступила розоватая от вина слюна и склюзнула ниже. Ганнибал вынул из кармана свежий плоток и отёр им подбородок Кейтлин, после чего, сложив в четверо, промокнул и остальное лицо, что из-за проступающего пота не меньше нуждалось в том, — при всём этом не испытал к Кейтлин естественной брезгливости, которой с недавних пор было лишено его отношение к ней.       Без труда оторвав безвольное обмякшее тело от пола, Ганнибал расположил его в кресле напротив. Нащупав сонную артерию, он ощутил под пальцами предельно частое нездоровое биение. Ещё одна неприятность: — вероятно, не подрассчитал с дозировкой. Ошибки в расчётах были чужды ему. Что, как ни прошлое самой Кейтлин, а именно — факт злоупотребления, что выработал в ней толерантность к веществам —, обмануло его?       Произведя некоторые хитрые манипуляции, доступные только человеку, умудрённому практикой и знанием тонкостей дела, Ганнибал успешно стабилизировал её состояние. Когда речь Кейтлин стала чуть более понятна, чем нераздельный лихорадочный лепет, он взялся за свой список наводящих вопросов. Задавал один за другим, пытаясь возвать к её бессознательной вольной части.       Ганнибал воображал, как Кейтлин ходит по лабиринту комнат, коих было неисчислимое количество, и ставил перед собой неподъемную задачу — привести её только к одной. Что-то (определённо, не сама Кейтлин) не допускало их обоих к той комнате. Величественный страж, хранящий всё задушевное, в действительности оказался олицетворением хрупкости. Ганнибал ясно увидел: тот, кто не допускал его к правде, и был родителем тех красок и чувств, которые Кейтлин неблагодарно считала слабостями, и которые так натурально украшали её в те редкие мгновения.       Заставить «его» показаться оказалось не легче, чем привести Кейтлин к озвучиванию самых травмирующих эпизодов, — Ганнибал насильно возвращал её к ним, и видел в этом единственное спасение для неё. Чтобы построить что-то новое, нужно было разрушить до основания старое. Для Кейтлин эти разрушения и были равны исцелению. Она, должно быть, была бы счастлива знать, что её плоть наконец-то могла стать полезной кому-то.       Ганнибал видел, что она оказалась перед порогом той самой правды, но не решалась шагнуть в неё; не могла преодолеть тот барьер, и потерянно кружила вокруг него. На её беспокойном лице отразилось усердие мысли, а голубые вены на шее вздулись от напряжения.       — Джеральд… — произнесла она, неровно дыша. Ганнибал тем временем понял, насколько близок был… — Убирайся…       Джеральд Расселл — это имя никогда не упоминалось Кейтлин во время их приватных бесед, но Ганнибал слышал его однажды от Джека. То был давний разговор, но даже тогда новое имя чрезвычайно заинтересовало Лектера, но лишь по одной причине: — Джеральд Расселл был печально известным другом семейства Эрли и по совместительству убийцей одной из близняшек.       Занятной была реакция самой Кейтлин на воспоминание о мистере Расселле, — несомненно, она была взволнованна им, но помимо страха от неё веяло возбуждением. Предсказуемым и одновременно поразительным оказалось то, что юная Кейтлин, очевидно, состояла с убийцей своей сестры в не самой приличной связи. Известно ли было папочке и мамочке, чем занималась вторая их дочь с тем, кто застрелил их любимицу? Нет, вероятнее всего, нет…       У Ганнибала сложилось впечатление, что Кейтлин с ранних лет была достаточно смышленной и хитрой девочкой, — инцидент с, запланированным ею, нападением несчастного пса тому подтверждение. О, она сделала бы всё, чтобы обезопасить себя от того, что не могла предугадать до конца. Да и сам мистер Расселл не стал бы действовать неразумно, рискуя обнародовать свою связь с несовершеннолетней. Однако, что-то между ним всё же случилось…       Детали прошлого Кейтлин, о которых Ганнибал узнал тем вечером, конечно, были увлекательными, но гораздо больше его привлекало собственное открытие, что он сдел основываясь на тех самых деталях. Он предвкушал, насколько значимыми и огромными должны были быть последствия его вывода, — предвкушение это позволило и самому доктору испытать приятное чувство изобилия внутри себя.       Нежная, некогда юная Кейтлин — могла ли она натравить своего зрелого любовника на свою бедняжку-сестру, повторив историю с псом?

***

      Первые несколько часов в своей «темнице» Кей просидела в одном положении, поджав ноги под стулом. И своей сжатой позой непроизвольно выражала то внутреннее напряжение из-за неспособности повлиять на охоту Джека, что давило на неё. Когда же ноги ожидаемо свело судорогой, она вынуждено поднялась и ещё какое-то время бесцельно кружила по помещению, стараясь избегать взглядом отражения зеркала. Поместили её, к слову, в комнату для допросов, будто бы не нашлось апартаментов, более отвечающих её служебному положению, — или этим выбором Джек стремился ещё больше унизить её перед коллегами? Кей была уверена, что они наблюдали за ней через стекло, и чувствовала себя человеком, привязанным к позорному столбу на потеху другим.       Ей же самой было не до веселья. Она всё думала, и думала… но не о чем-то одном, а о всех сложностях своей настоящей жизни. Думала о Джеке и знала, что прежних крепких отношений с ним уже не возродить. Их нынешние отношения уже были неисправны, и каждый новый день только утверждал их неисправность. Они так долго прибывали в конфронтации, что, казалось, приятельское прошлое было выдумкой, по ошибке отложившейся в головах обоих. И вроде бы Джек, как выразился он сам, пошёл ей на уступку, предоставив требуемую отсрочку по делу убийцы Ларсена, — однако в свете недавних событий всё это выглядело так, как если бы она сделала один шаг вперёд и дюжину шагов назад.       Думала она и об Уилле; о том, что, прекратив всякое (даже малое) общение с ним, совершила ошибку, — понимала это только теперь, потому что не могла знать о планах Грэма, в которых особенно фигурировала Эбигейл. Оказалось, мало она знала и о психологических проблемах напарника. Намереваясь выжать из своего недвижимого положения хоть какую-то пользу, Кей запросила у своих коллег-надзирателей папки с делами Сатклиффа и Медчен, к смертям которых, по словам Джека, был как-то причастен Уилл. Однако коллеги отказали ей, ссылась на то, что она не числилась за теми делами; да и Кроуфорд насчёт Медчен и Сатклиффа никаких распоряжений не давал. Глупо было надеяться.       Спустя ещё несколько часов они притащили стакан кофе и сэндвич с ветчиной — утешительные призы? Вряд ли кто-нибудь из них, принимая это задание от Джека, вдавался в подробности её пищевых ограничений. Разумеется, Кей могла бы попросить их «пересмотреть меню», но сама не ощущала голода, как и любой другой естественной потребности. Все процессы в её организме словно бы замерли вместе с ней в ожидании вестей об Уилле и Эбигейл… Только количество сигарет в пачке стремительно сокращалось, говоря о том, что она всё ещё могла дышать.       Кей думала и о Ганнибале; была готова забыть о всех бедах, что он ей доставил, и о собственном стыде, только бы он успел вовремя добраться до Хоббс… Нет, думать об одной Эбигейл она не хотела, как если бы всякая долгая мысль о ней преждевременно душила бы отчаянием.       Шли вторые сутки её заключения (и каждый новый час вызывал ещё больше возмущение и негодование), когда Джек лично явился вызволить её, однако не было в том действии и толики торжественности. По одному только взгляду на начальника можно было сказать, что тот был не просто недоволен, а до невозможности огорчён чем-то. То, что Джек ворвался в комнату отнюдь не триумфатором, обнадежило Кей, поверившую, что огорчен был Кроуфорд именно по причине того, что Хоббс не нашли.       Кей была готова к тому, что он начнёт выпытывать у неё информацию об Эббигейл (тогда бы в её нахождении в комнате для допросов хотя бы появился смысл), но Джек задерживаться не стал и ей приказал следовать за ним. Кей начала чувствовать неладное с того момента, как они спустились на парковку, — и после, когда оба погрузились в машину Кроуфорда, чувство то только усилилось. Кей вскоре догадалась, что Джек в привычной манере готовился огорошить её чем-то. «Чем именно?..» — пыталась предсказать она, настороженно изучая загородный пейзаж, скользящий, как кинолента, за окном.       Напряжение в салоне автомобиля, возникшее по большей части из-за тишины, становилось плотнее и более не могло игнорироваться. Кей пыталась отыскать в мыслях то, что могло бы помочь разговорить Кроуфорда и вследствие этого помочь выяснить причину их загородной поездки. Но, чем усерднее она подбирала нужные слова, тем более неугодным казался каждый новые вариант; и тем больше возрастала уверенность, что, какой бы звук она не произнесла, тот подействует на Джека, как раздражитель.       Кей напряжённо вытянулась в пассажирском кресле, воображая под собой не его, а электрический стул. «Пустить ток» — будто вот-вот должен был скомандовать Джек, и Кей не представляла, чьи пальцы в это время сжимали рычаг.       Картина начала складываться только, когда она, приложив к этому немало усилий, заставила себя успокоиться и вскоре узнала дорогу, по которой они ехали — та вела к дому Грэма. Действительно, что если Уилл прятал Эбигейл у себя дома, и Джеку стало это известно? Но зачем тогда было брать её с собой? Очередное показательное наказание? Хотел, чтобы она лично участвовала в аресте Хоббс? Нет, Кроуфорд творил разное, но за столь явными психологическими пытками не был замечен никогда. «Для чего же?..» — спрашивать у него самого было бессмысленно, и Кей вновь оставалось только смирение.       Они заехали на территорию просторного неогражденного двора — всё было так, как запомнилось ей во время последнего визита к напарнику, за одним исключением… Подъезд к дому был переполнен служебными машинами. Джек припарковал автомобиль неподалёку от того металлургического столпотворения.       — То, что ты увидишь, — с презрительным безразличием заговорил он, глядя на, творящуюся на улице, суету через лобовое стекло, — цена твоих систематических нарушений.       Джек вышел, с силой захлупнув автомобильную дверь, будто бы вымещая на ней всю свою злобу. Кей осталась в салоне и наблюдала, как Кроуфорд, маневрируя между прочими специалистами, скрылся в доме Грэма. Нерешительно поерзав на месте, Кей схватилась за дверную ручку, но поняла, что не может заставить себя потянуть её. Она не хотела… Не хотела видеть то, ради чего её привез сюда Джек.       Произошло что-то ужасное — об этом вопила интуиция, которая, будь она человеком, до крови бы разодрала глотку. С кем произошло: с Уиллом, или с Эбигейл? Или… с обоими. Стало понятно одно (настолько понятно, что не требовало никаких сторонних подтверждений) — если она увидит это, то непременно погибнет. Но это двигалось к Кей само, будто бы какая-то первозданная величественная сила нуждалась в её погибели.       Кей всё же потянула ручку, следом вываливаясь из салона. Она видела, как Уилла из дома выводили двое агентов (почти, как те, что были приставлены к ней, — безликие марионетки). Руки напарника были скованы за спиной. Кей двинулась к нему настолько быстро, насколько позволяли, не сгибающиеся в коленях, ноги. Ей представлялось, что, вместо родных конечностей, она передвигалась на длинных деревянных палках, как какой-нибудь циркач.       — Уилл! Уилл! Что происходит?! — она добралась до напарника в аккурат к тому, как его начали усаживать в машину, и была поражена полным отсутствием возражений с его стороны. — Отпустите его!       — Мисс, — строго оборвал её один из агентов, когда она вцепилась в его руку, уводя ту от Грэма.       — Агент Эрли, — поправила его Кей с холодным и гордым выражением и свободной рукой высвободила удостоверение из кармана.       — Эрли, — безразлично кивнул коллега.       — Я повторяю свой вопрос: что здесь происходит?       — Все вопросы к руководству. Мистер Грэкхэм арестован.       — Как… За что?!       Пытать пешек Кроуфорда было бессмысленно. Кей обратила всё своё внимание на Уилла, который всё это время, не двигаясь, стоял перед раскрытой дверью автомобиля и ни на что не реагировал. Кей напугал его неживой вид. Она обхватила напарника за плечи и попыталась заставить его посмотреть прямо на неё.       — Уилл, что произошло?.. Скажи мне! Где Эбигейл? — поняв, что совершила глупость, задав последний вопрос при посторонних, Кей встряхнула Грэма, тем самым заставляя его молчать. Вот только, он и без того не выглядел так, как если бы собирался ответить. — Она в безопасности? Ответь мне! С ней всё в порядке?! — забывшись, Кей уже с силой затрясла его.       Уилл заторможенно поднял на неё глаза. Его взгляд был отсутствующим, невинным и одновременно пугающим. Его губы, сжатые в тонкую линию, напряжённо затряслись, когда он будто бы хотел ей что-то сказать…       — Хватит, — скомандовал агент, что все ещё держал Грэма, и затолкал того безвольного в машину.       Малейшие признаки жизни снова оставили Уилла. Что бы ни случилось с ним за то время, что она провела в неволе, — это особенно надломило его. Кей была в нескольких шагах от того, чтобы узнать, что это было… Она повторила путь Джека, — ступень за ступенью —, оказалась в доме Грэма. Лица коллег, то и дело мелькающие перед глазами, казались неузнаваемыми. Внимание группы было особенно сосредоточено на маленькой кухне. Кей вошла туда и, беззастенчиво растолкав недоумевающих экспертов, стоящих к ней спиной, нагнулась над раковиной так же, как они секунду назад.       — Эрли! Не трогай здесь ничего! — с возмущением где-то сбоку отозвался Брайан, когда она, чтобы сохранить равновесие, непроизвольно вцепилась в края раковины, на дне которой находилось чьё-то отрезанное ухо.       «Откуда такая находка в доме Уилла?» — все вопросы разом отошли на второй план, когда Кей узнала эту милую минималистичную серьгу…       — Эбигейл Хоббс исчезла… Предположительно — убита, — голос Джека раздался отовсюду сразу.       Кей отстранилась от раковины. Все чувства и тревоги внутри неё затихли, а она сама представляла себя дрейфующей на спокойных, укачивающих волнах.       — Убита? Это бездоказательное утверждение, — не согласно заявила она.       — Эрли…       — Что?! — Кей сорвалась на крик, поворачиваясь всем телом к начальнику. — Нашли гребанное ухо — и что с того?! Где экспертиза, свидетели?! Оно может принадлежать кому угодно! В чем обвиняют Уилла?!       — Он последний, кто видел Эбигейл Хоббс. Результаты экспертизы скоро будут получены. Обнаруженны останки, — Джек ткнул пальцем в воздух, указывая на раковину за её спиной, — Уилл признался сам, что его стошнило ими.       Эксперты приостановили свою деятельность, услышав внезапный, безудержный и явно нездоровый смех Кей. Строгого взгляда Кроуфорда в их сторону хватило, чтобы все вернулись к работе.       Уилл сказал, что его стошнило ухом? Большего бреда она в последнее время не слышала. «Откуда только у Джека была такая информация?» — с этим вопросом Кей обратилась непосредственно к нему самому, но вместо ответа начальник увёл взгляд куда-то в сторону.       Из-за перегородки, разделяющей гостиную и кухню, вышел Ганнибал. Кей, ни секунды не размышляя, с надеждой бросилась к нему, но остановилась на половине пути. Траурный, виноватый взгляд, которым доктор смотрел на неё, возвёл между ними препятствие, которое Кей не сразу смогла преодолеть. Собравшись, не так решительно, но она снова двинулась к нему. Что бы ни произошло за эти сутки — ей всё было неважно до той поры, пока она верила, что главные ответы носил в себе человек перед ней.       — Где она?.. Ты знаешь. Ты нашёл её. Должен был найти! — безостановочно говорила Кей, уже не отдавая отчёта, сколь опасные вопросы задавала. В целом уже едва ли понимала сама, каких действий или признаний требовала от доктора своими возбужденными нападками.       Ганнибал удачно поймал момент, когда она наконец замолчала и сосредоточилась на нём, и посмотрел на неё долгим, затягивающим в тревогу, взглядом. Кей похолодела, когда на его глазах выступила влага.       — Мне жаль, — повторил он с ещё большим сожалением, чем тогда в кабинете. Только это вымолвить и смог, будто не ощущал за собой морального права говорить больше.       Кей напугали его смирение и скорбь. И, чем дольше она смотрела на Ганнибала, тем меньше он был похож на самого себя. Может, это и был он? Настоящий, без лишних красок и фальши. Лицо его впервые выглядело таким живым и в то же время серым. Скорбь и страдания, в которые он облачился, сидели на нем естественнее, чем что-либо другое. Кого он оплакивал?.. Одно имя было в голове и на устах, и Кей избегала его. Но неприкрытые чувства Ганнибала не давали ей шанса, — для того, чтобы доктор решился явить им всем свои истинные переживания, должен был быть особенный повод.       Кей не заметила, как вцепилась в него, нервно и беспорядочно перебирая пальцами.       — Где она? Где? — зловеще шипела она, севшим от горя, которое не желала признавать, голосом.       — Кейтлин, прошу тебя… — с известным терпением пытался успокоить её Ганнибал, не забывая о присутствии многочисленной толпы зрителей.       Кей не могла ни слышать его слов, ни воспринимать их смысла. Она сделалась оголённым нервом, на котором безжалостно играли попытки доктора вразумить её.       — Где? — на это был лишь один ответ, который Ганнибал не озвучивал, но который подразумевала вся его тяжёлая мрачная фигура.       Нет. Её нет…       Кей оттолкнулась от него, испуганно выставив перед собой руки, как если бы тот ударил её. Растерянно оглядевшись, она узнала в толпе прочих лиц того же Джека, напряженно взирающего на неё, и Беверли рядом с ним, которая, наблюдая ту же картину, что и другие, беспокойно поджимала губы. Не сдержавшись, она подошла к Кей.       С тем же состраданием, что читалось в её чёрных глазах, она позвала Кей, но более не находила, что сказать; не находила потому, что не была посвящена в тонкие смыслы связи пропавшей Хоббс и Кей, и не понимала всей тяжести состояния последней.       — Идём. Тебе нужно на воздух, — Беверли попыталась вывести её, чтобы наедине обо всём расспросить, но Кей воспротивилась тому.       — Нет… Я пойду одна, — игнорируя оклики, она покинула группу.       Остановившись на крыльце, Кей осмотрела новым взглядом подъезд к дому и поняла, что среди всего транспорта не было её, что позволил бы ей сбежать отсюда, — это замечание стало словно бы последней каплей в бездонном кувшине её огорчений, которые она из-за продолжительного эмоционального ступора ещё не могла познать и прочувствовать до конца. Нет, она не могла принять версию произошедшего с Грэмом и Эбигейл, которую ей предлагал Джек…       Энергия, питающая её безумное намерение убраться отсюда, пусть и пешком, иссякла. Кей ощутила, что из-за слабости не может сделать и пары шагов, и опустилась прямиком на ступеньки. Она закрыла глаза, стараясь ни о чём не думать, потому как, казалось, даже малая секундая мысль истощала её без остатка.       Чьё-то близкое присутствие заставило обратно раскрыть глаза. Кей увидела, как, подобравшийся к ней, пёс опустил свою вытянутую морду ей на колени. Редко моргая, он глядел на неё в ответ, и Кей видилось, что он знал все её мысли, которых даже она сама сторонилась. Она интуитивно подняла руку над головой пса, поддаваясь внутреннему, единственно-светлому желанию погладить его рыжеватую макушку, но не смогла это сделать, почувствав себя до невозможности порочной, чтобы касаться его; почувствав свою причастность к тому, что у этого обделенного существа вот-вот должны были отнять дом и любовь, едва приобретённые. Её рука сжалась в кулак и от напряжения затряслась в воздухе.       Кей рвано выдохнула, отвернувшись от пса и его бесконечно доверчивого взгляда, который она не заслуживала, — зажмурилась, чтобы не видеть его. Внизу под рёбрами снова появилось сдавливающее чувство. Она снова не могла контролировать свою реальность…

***

      Наверное ещё в те минуты (до того, как она добралась до мотеля) она словно бы лишилась всех чувств, без возможности когда бы то ни было ещё раз их испытать. Снова что-то фундаментальное внутри неё остановило свою жизнедеятельность; вместе с тем остановилась сама жизнь. То, что она не желала ни принимать, ни озвучивать (но о чём говорили другие), тем не менее влияло на неё. Она бы сама никогда не заговорила о таком… Подобно тому, как молния била в одно и то же место лишь раз, такая боль не могла быть испытана дважды.       Плитка в ванной была холодной. Тело от контакта с ней дрожало и синело. Кей смотрела на своё ожившее отражение напротив себя, и не находила в том чего-то невозможного или противоестественного. Карла была как всегда хороша, и Кей отчего-то больше не чувствовала зависти к её сияющей красоте. Возможно, всего-навсего была рада видеть её… Но радость та вся разом схлынула, когда в руке сестры, между, зажимающими его средним и указательным, пальцами показался шприц.       — Я… больше не хочу, — Кей вяло покачала головой и боязненно отползла по плитке назад, зная, что, если сестра настоит, она не посмеет ей отказать.       Карла подняла на неё свои добрые, светящиеся девичьей наивностью, глаза.       — Мы разделим на двоих, — ласковым тоном пообещала она. Когда Кей не поддалась ему, посмотрела на неё, как на дитя, что было столь же глупым, сколь и милым в своей непосредственной упрямости. — Это поможет, — ещё одно обещание; и улыбка человека, преисполненного самыми благими намерениями.       — Мне это… не нужно. Я ничего не ощущаю… не хочу.       Улыбка исчезла с лица Карлы, а светлый взгляд наполнился обидой.       — Ты хочешь, чтобы мне было больно?       Кей будто вспомнила о чем-то далёком, — и воспоминание то внушило ей неискоренимую вину.       — Нет… Больше нет.       Карла вновь раздалась детской, совершенно счастливой улыбкой, которую невозможно было стерпеть. Кей закрала глаза, прижавшись лбом к холодной раковине. Хватка сестры, которую она следом ощутила на своей руке, была ещё холодней. Укола иглы она уже не почувствовала…

***

      После того, как Кейтлин шагнула за порог дома Уилла, Ганнибал собирался последовать за ней, чтобы удостовериться, что она в своём шатком удрученном состоянии не натворит чего-нибудь дурного, однако отказался от этой идеи. Подумал, что Джек мог бы придать его действиям какое-то тайное, верное значение. Да и остаться в доме до той поры, пока не кончится работа сотрудников бюро, что находились здесь по его инициативе, было порядочнее с его стороны.       К Кейтлин ему выпало отправиться уже после полуночи. Ганнибал знал точно, что поздний визит её не смутит; впрочем, как и его. Однако на стук в дверь она не ответила. Ганнибал вынул из кармана пальто дубликат ключа, которым потрудился обзавестись накануне, и, отворив дверь, шагнул в темноту.       Кроме мрака, в комнате его встречал знакомый токсичный запах, концентрация которого была особенно высока возле двери ванной комнаты. Тусклый свет просачивался через щёлку, не оставляя сомнений, что Кейтлин находилась там. Но ни шума воды, ни других шумов, характерных процессу подготовки ко сну, за тонкой гипсокартонной стеной слышно не было.       Ганнибал прошёл по комнате, строго и неодобрительно осматривая, творящийся в ней беспорядок, и остановился перед ванной. Предварительно постучав, как будто этот жест мог отменить неправильность и незаконность его вторжения в номер, он легко толкнул дверь.       Кейтлин находилась в полусидячем положении на светлой плитке, которой был выстелен пол ванной. Её тощие длинные ноги были вытянуты вперёд и практически касались стены, противоположной той, на которую опиралась спина. Ганнибал опустил взгляд на её неподвижные руки (с неизменно подрагивающими кончиками пальцев), и увидел на полу рядом с одной из них брошенный шприц, вопросом о содержании которого задаваться не приходилось. Ганнибал поднял обратно глаза и посмотрел на саму Кейтлин тем же строгим критическим взглядом, которым смотрел на её неубранные вещи.       Её голова была отклонена в сторону, и упиралась виском в основание раковины. Ганнибал присел и, убрав её спутанные волосы с лица, заметил, что глаза её оставались приоткрыми, но никакого намёка на живое сознание в них не наблюдалось. Грудь Кейтлин поднималась едва заметно и невысоко в ритм слабому дыханию. На чёрной майке были видны относительно свежие, дурнопахнующие пятна, — те же следы были замечены на лице Кейтлин, и частично на полу.       Ганнибал утомленно вздохнул, предсказывая самому себе масштаб работы. Прочие его предсказания имели свойство сбываться, что вызывало сожаления в докторе. Он опасался, что Кейтлин угробит себя раньше, чем он успеет организовать достойное примирение её оболочке, — как оказалось, не зря.       В комнате он снял с себя пальто вместе с пиджаком, аккуратно повесив их на вешалку возле входной двери, и вернулся в ванную, попутно подвернув рукава рубашки.       Кейтлин, очевидно, нуждалась в медицинской помощи, однако в больницу её везти было бы неразумно, да и ни к чему. Вряд ли кто-либо из тех практикующих врачей оказал бы ей столь же качественную помощь, которую мог оказать Ганнибал. К тому же, опыт, — которым он был отчасти обязан своему доброму другу — мистеру Ларсену —, в реабилитации конкретно мисс Эрли у него имелся. Одна трудность: — всё необходимое для обязательных процедур находилось у него дома. Стало быть, ему не оставалось ничего, как транспортировать Кейтлин к себе, но для начала следовало её хотя бы отмыть.       Ганнибал снял с неё влажную майку и офисные брюки, добросовестно отправив всю одежду в корзину для грязного белья, и, не прикладывая к тому особых усилий, затолкнул Кейтлин в душевую. Наспех обмыв её, по-прежнему не реагирующую на внешние раздражители, он вернулся в комнату и положил её на кровать. В шкафу удобно, отдельно от остальных вещей (сдвинутым к боковой стене) висело платье, подаренное им для похода в оперу, — которое Кейтлин, к сожалению, более не надевала. Когда со сборами было покончино, Ганнибал вышел с ней на руках на улицу и быстро добрался до машины, предусмотрительно припаркованной аккурат напротив двери номера.       Путь к его дому был не близкий. Ганнибал периодически поглядывал в зеркало дальнего вида, ни разу не отмечая со стороны Кейтлин, лежащей на задних сиденьях, и малейших шевелений, — не то чтобы это особенно сильно его беспокоило, однако Ганнибал допускал мысль, что мог неверно рассчитать время, оставшееся ей. Во избежание непредвиденных остановок пришлось держаться нейтральной скорости. Он, как лечащий врач Кейтлин, может и смог бы себя оправдать перед патрульными, но для его пациентки одна такая остановка могла сыграть роковую роль.

***

      В гостевой комнате он бывал редко. Возможно, потому, что немногие из его гостей оставались после ужина на ночь. Комната эта, посмел заметить Ганнибал, несказанно подходила Кейтлин; была такой же серой, как и она; и такой же стерильной, как мисс Эрли после всех процедур.       Ганнибал сидел в кресле напротив кровати. Глядел на свою пациентку, — спящую и не подозревающую, какой угрозы ей удалось избежать его стараниями —, глядел, впервые задумавшись: стоило ли оно того?..       Надежда была для Ганнибала подобна вере — понятием почти что религиозным. И всякое религиозное, не то что бы было сомнительным, но и не обещало того, что на него можно было бы положиться. Надежда существовала сама по себе, и Ганнибал никогда не видел нужды в том, чтобы к ней обращаться. Теперь же и вовсе её презирал; как и шанс, что явился к нему в форме самого неприглядного существа.       Выпуская терпкий ароматный сигаретный дым, Ганнибал немигая смотрел сквозь полупрозрачную серую завесу на бледное осунувшееся лицо и возобновлял в памяти совершенно иные черты, как бы примеряя их на другом человеке. На короткий миг ему показалась, что внутри отдалённо всколыхнулась боль. Однако, подобно тому, как воспоминания с годами терпели изменения (стены окрашивались в новый цвет, менялся интерьер комнат), та же боль была множество раз переработанной, — так, что уже не походила на саму себя. Это будто уже и не было то, сложно переживаемое, но необходимое, связывающее с самой потерей, чувство, а лишь одна его малая ничтожная часть, отчего-то не канувшая в небытие, как остальные.       Возможно, практичнее было бы покончить с Кейтлин. Ганнибал был уверен, что самоотверженная в своей глупости мисс Эрли только наградила бы его жаркой благородностью за это, учитывая, что нынешнее его намерение было равно её недавнему. Не жалея ни времени, ни ресурсов (превыше всего, не жалея проделанной работы), Ганнибал размышлял над тем, какой образ наиболее бы подошёл смерти Кейтлин, — выбирал, как ингредиенты для соуса, что должен был полноценно раскрыть вкус блюда. Могла ли она обещать ему её что-то, помимо собственного вкуса?.. Быть может, но вероятность была мала. А он едва ли стерпит разочарование, если случится, что с Кейтлин будет покончено вдали от него. Сегодня они скользили по краю: кто-то едва не лишился жизни; кто-то едва не лишился шанса преобразовать эту жизнь в нечто по-настоящему прекрасное и непорочное.       Нет, не было существа более падшего и безнадёжного, — существа, что, казалось, никак не годилось для его цели. Но, чем непослушнее вел себя материал в руках, тем интереснее делался сам процесс преображения.       Сигарета наполовину истлела, когда фигура на кровати зашевелилась; шёлковая кремовая простыня собралась в волны. Кейтлин повернула голову к нему. Веки поднялись с её глаз медленно и интригующе, как занавес со сцены, и Ганнибал испытал по отношению к ней новое чувство, что было самым близким по восприятию и значению с чувством нежной жалости.       Она с трудом разлепила губы и хотела что-то сказать, но будто бы не могла из-за вставшего кома, — во рту у неё, наверняка, пересохло; и не было влаги, которой можно было бы протолкнуть тот, распирающий горло изнутри, ком.       — Ты куришь? — спросила она, когда на лице не было ни интереса, ни изумления; не было и ничего другого.       — Только хорошие сигареты, — ответил Ганнибал, готовый к колкой шутке с её стороны, приправленной упреком, что он никогда ничем подобным её не угощал. Но лицо Кейтлин не изменило своей невыразительности, а взгляд, отправленный сквозь доктора, там и зафиксировался.       Ганнибал затушил сигарету и переместился с кресла на край кровати. Взяв с тумбы, приготовленные заранее, стакан с водой и платок, он смочил края белой ткани водой, после чего поднес к губам Кейтлин, сохранившим синеватый оттенок. Те обхватили ткань платка и принялись жадно выжимать из неё влагу, привлекая к себе внимание. Когда Кейтлин насытилась, Ганнибал, вернув стакан и остальное на тумбу, обратился к пациентке с немым вопросом, который она, несомненно, поняла.       — Помнишь, ты спрашивал…что я по-настоящему желаю для Эбигейл? — заговорила она, и после каждого слова болезненно морщилась, словно бы проглатывала крохотное лезвие. От Ганнибала же на её вопрос последовал только утвердительный кивок головы. — Я желала… желала, чтобы она исчезла.       — Желала ей смерти? — уточнил Ганнибал, давая страданию прорваться через каждый свой жест и каждую мимическую игру.       Лицо Кейтлин из безжизненного резко сделалось воспалённым. Синие вены, выползающие из рыжих тусклых прядей на висках, вздулись. Она будто хотела закричать, но не стала; решила сберечь горло, или всего-навсего не смогла.       — Нет… Нет. Я никогда не желала ей смерти, — говорила она дрожащим, как при плаче, голосом. Но слез в её глазах не было. Только желание всё же добраться до того, что было предотвращено доктором. — Я хотела, чтобы она исчезла, — повторила она, надеясь оказаться понятой на сей раз. — Из-за неё было столько проблем, столько сложностей… А я не привыкла… не знала, как думать о ком-то другом больше, чем о себе…       — Исчезнуть — всё равно, что вовсе не существовать. Её исчезновение не оставило бы тебе воспоминаний о ней, в отличие от смерти.       Кейтлин прикрыла глаза на последнем слове, и Ганнибал понял: какой бы сильной не была боль, что пульсировала в ней, — этот импульс был самой жизнью.       — Поверь, я понимаю твою боль. И разделяю твою вину, — говорил он так, как будто тяготился теми чувствами и одновременно обожествлял каждого, кто был способен их познать. — Я тоже был связан с Эбигейл… Я связал себя с ней, чтобы переосмыслить своё предназначение. Эта утрата обесценила его.       — Она не умерла.       — Кейтлин…       — Нет. Не говори ничего… Я знаю, — Кейтлин открыто молила его не отнимать у неё это знание, будто только оно помогало ей свободно дышать.       Ганнибал почувствовал отпечаток мрачной улыбки своей теневой невидимой стороны, купающейся в ощущении превосходства. Могла ли знать Кейтлин, что её уверенность в выживании Эбигейл была одной из немногих её верных, справедливых мыслей? Могла ли знать, что та, о ком она так самоотверженно страдала, находилась всего двумя этажами ниже?       — Помоги мне найти её… И того, кто её забрал.       — Полагаешь, здесь имеет место быть вмешательство неизвестного?       — Да. Уилл… он не при чём, — Кейтлин попыталась оторвать голову от подушки, но та всё тянулась назад, словно бы её вес превосходил вес всего остального тела.       Её бессмысленные жалкие попытки подняться вызвали недовольство в Ганнибале.       — Ты сейчас не в состоянии заниматься подобными вопросами, — заметил он, вновь заинтересованный в её благополучии и здоровье.       — Я поеду в Миннесоту. С тобой, или без тебя…       Что ж, Кейтлин была как всегда упряма, а его настойчивость могла только отвернуть её.       — Хорошо. Мы поедем вдвоём.