Бесполезность плоти

      Несмотря на согласие доктора разделить с нею единственно благую миссию, с той ночи Кей завладела равнодушная пустота, что влекла за собой и неясность мысли, и общую неорганизованность; но и в пустоте той сохранялось что-то незримое, и лениво тревожило её. Кей могла бы понадеяться на то, что безразличие её вскоре, как и в прежние времена, сделается полным и всё подчинающим, но ещё дыщащий образ, что не мог исчезнуть так скоро, неотступно волновал её отравленный помутненный разум.       Кей с трудом вспоминала время своего прибывания в доме Ганнибала — оно казалось всего-навсего продолжением того чудовищного сна, наполненного слепыми ощущениями. Сознание её начало понемногу проясняться только после того, как они с доктором покинули Балтимор; ясными стали и досада, и стыд — чувства, которыми ей следовало бы расплатиться за очередную слабость, свидетелем которой вновь посчастливилось стать Ганнибалу. Но внутри преобладало над прочими другое ощущение, — вытеснившее из груди беспокойство за саму себя…       Прибыв в Миннесоту, Ганнибал сказал своей пациентке, что весь перелёт она проспала беспробудным сном, и Кей было странно слышать это, потому как сама она была уверена, что завладел ею в те часы вовсе не сон, а лишь продолжительные глубокие, но вместе с тем бессвязные и пустые, размышления, как обычно случалось с человеком, пережившим за короткий период слишком многое, и оттого растерявшим способность сосредоточиться на одной, особенно важной для себя, мысли.       По дороге в Блумингтон в Кей проснулись и вопросы: для чего она просила Лектера ехать с ней, и почему он не отказал в этой просьбе? Ответ на первый находился в зависимости от неё самой, потому терпел ожидание, однако второй вопрос был слишком сложен для Кей (равно, как и сам доктор), и в состоянии физического и умственного недомогания, как следствия принятия наркотиков, она и не рассчитывала ответить на него самостоятельно.       Кей отвернулась от окна и украдкой посмотрела на Ганнибала; на его непроницаемый профиль; на глаза, в задумчивости устремленные на дорогу и не имеющие за собой и намёка на ту надежду, что сподвигла спутницу доктора на поиски Эбигейл. Надежда же Кей, к слову, представляла собой отнюдь не несокрушимое провидение, а скорее высохшего, измождённого мрачного старика, собирающего милостыню; и каждая подсказка — каждая монета, падающая на его серую морщинистую ладонь, только на минуты отдаляла его неизбежную кончину. Но Кей была готова держать при себе этого старика до конца и, если потребуется, обратиться в прах вместе с ним, — и потому, глядя на Ганнибала и зная о его полном неверии, она не могла не задаваться тем же вопросом снова и снова: для чего он поехал за ней?..       — В нашем распоряжении не более, чем один день, — заговорил он, и, кажется, это была не первая попытка доктора заговорить с ней, но прочие его ступницей были невольно проигнорированны.       — Дня недостаточно, — неестественно тихо ответила она, но умолчала о своём намерении оставаться в Миннесоте до тех пор, пока не будет найдена Эбигейл, сколько бы дней эти поиски не заняли…       Ганнибал же настаивал на своём:       — Разумнее всего будет вернуться в Балтимор к понедельнику, — он обратил пытливый взор на Кей, вынуждая ту отнюдь отвести в сторону свой.       Она была осведомлена, что из-за её просьбы рабочее расписание Лектера претерпело серьёзные правки. Согласившись на эту поездку, доктору пришлось перенести сеансы с пациентами, и что-то подсказывало Кей, что он бы не стал злоупотреблять расположением своих пациентов, не будь случай, в каком-то роде, исключительным. Но для чего была эта жертва, если Лектер не верил в положительный исход поисков? «Я стремлюсь помогать тем, у кого достоинства практически не осталось…» — не иначе, как вознамерился доказать то делом.       — Тебе потребуется ещё какое-то время, чтобы прийти в себя после этой поездки, — продолжал Ганнибал. Кей недоверчиво покасилась на него и уловила в выражении доктора искреннюю озабоченность её состоянием. — Джеку Кроуфорду больше нельзя давать поводов в очередной раз усомниться в тебе; и предыдущих достаточно. Нужно вернуться до того, как он обнаружит твоё отсутствие в Балтиморе. Тебе ещё предстоит вернуть его расположение.       К чему были все эти планы? Разве она могла думать о примирении с Джеком, или чем-либо другом кроме, как о спасении Эбигейл — как мог Ганнибал того не понимать… Кей, непременно, раздалась бы язвительными замечаниями и упрёками в его адрес, но больше не находила в себе сил на это.       — Это невозможно… Джек увидел то, на что прежде закрывал глаза… и больше не развидит, — утомленно произнесла она.       — Позволь узнать: что?       Давняя зависть из неуверенности вновь вскипела в Кей, и она поняла, что больше не может хранить невысказанными мысли, что каждый день, как по расписанию, возникали в её голове.       — Джек позвал в команду не того… Я неровня Уиллу. Я даже не смогла его подстраховать, хотя от меня требовалось только это… Я… — Кей горько оскалилась, ощущая на губах яд собственных речей, которым так часто отравляла достоинства других. — Я — не больше, чем любой другой коп… Я привыкла полагаться только на грубые приёмы.       — Посредственность не допустили бы в ФБР, и точно — посредственность не обратила бы так скоро внимание главы поведенческого отдела на себя.       — Я умею лгать, умею казаться… Да, пожалуй, это умение — единственное, что позволяло мне удерживать позиции в бюро, — Кей снова повернулась к Ганнибалу и со значением добавила, — до того момента, пока мне не встретился лжец искуснее.       На устах доктора показалась слабая приятельская улыбка; тем не менее, глаза его оставались тусклыми, а сам взгляд был омрачен памятью недавних траурных волнений.       — Тебе я лгать не намерен, — с каким-то глубоким, внушительным чувством отозвался он. — Именно для того, чтобы ты не была обманута, прежде всего, самой собой, я посчитал правым умертвить в тебе чувство вседозволенности — оно весьма опасно. Необходимо оставлять немного места для сомнений — это то, что я называю предусмотрительностью, и без этого невозможно ни одно дело.       — Я не люблю сомневаться…       Разговор более не складывался: — оттого ли, что Кей не была, как раньше, расположена к язвительности и болтливости, или оттого, что сам Ганнибал (с той ночи, как откачал её после передозировки) заметно присмирел и больше не пытал её хитрыми расспросами, — то неважно, ведь вскоре они подъехали к месту, которое Кей планировала проверить первым.       Однако, стоило ей увидеть за окном брошенную хижину Хоббса, изнутри кольнуло что-то живое, снова взволновав привычную пустоту, — это было похоже на ненавистное сомнение, или же… на нежелание постичь разочарование так скоро…       — Уилл упоминал, что в последний раз он видел Эбигейл в хижине Хоббса, — заговорил Ганнибал, и тем словно бы пробудил Кей от ещё одного неуловимого сна, впечатление от которого донимало её и наяву. — Здесь у него случился приступ, после которого он ничего не помнил… Как ты себя чувствуешь? — голос Лектера внезапно переменился и повеял беспокойством.       Кей мельком взглянула в зеркало дальнего вида, в действительности отмечая чрезмерную бледность своего лица и какой-то болезненный, пугливый блеск в глазах.       — Нормально, — через силу выдавила она, мысленно соглашаясь: — после всего, что Ганнибал сделал для неё, он имел право интересоваться её самочувствием.       — Что ты надеешься найти там?       — Не знаю…       Ганнибал, остановив машину, с неодобрением посмотрел на Кей и строго сказал:       — Тебе известно моё мнение. Я поехал с тобой только для того, чтобы быть рядом, когда-то тебе потребуется моё участие. Но я не намерен молчанием потакать этому самообману. Меня беспокоит твоё будущее состояние — когда поиски Эбигейл заведут тебя в тупик… Джек звонил до отлёта. Экспертиза подтвердила, что останки в доме Уилла принадлежат ей…       — Если ты ещё раз… — не слова Кей заставили доктора разом умолкнуть, но её невнятный и вместе с тем неумолимый тон; и полубезумный вид — вид человека, почти что доведенного до крайности. — Ещё раз заговоришь об этом… и дальше я поеду одна, — покинув автомобиль первой, она направилась к хижине Хоббса, несмотря на неопределенный страх, что с таким торжеством одолевал её всего минуту тому назад.       Ганнибала долго ждать не пришлось. Роль психотерапевта, сопровождающего её и старающегося сберечь от излишних переживаний, ему, по всей видимости, пришлась по душе, — прежде эта мнимая опека вызвала бы у Кей насмешки, но теперь и ленивая ухмылка не оживляла её губы. Они с доктором вошли в пустующую хижину, и, при виде знакомого интерьера, Кей почувствовала, что лицо её будто бы окаменело — и, казалось, ничто более не могло вызвалить из него живую эмоцию.       Исследовав первый этаж, они поднялись на чердак. Но, не найдя и там никаких следов постороннего, вмешавшегося в компанию Уилла и Эбигейл, Кей стало дурно. От непонимания, что делать дальше, и, вытекающего из того, отчаяния она была готова вновь уступить своё сознание беспамянству… но именно в тот момент мысленно ответила себе, для чего в этом путешествии ей требовался Ганнибал. Открыто прибегать к его поддержке Кей не решалась, но само его нахождение рядом было тем, что удерживало её в реальности — реальности, в которую тот же Лектер прошлой ночью её и вернул, вырвав из удушливых объятий наркотического бреда.       Но где быть Эбигейл? Где искать её, если единственное место, что могло сохранить её следы, неприветливо встретило их пустотой? Кей снова испытывала потребность сделать какое-то движение вперёд; сделать всё что угодно, только бы больше не мучаться в этом бездействии. Потребность ту распыляло иное чувство… страдание, обыкновенное, человеческое, — Кей позабыла его, а, может, отнюдь никогда и не забывала, оттого, привыкнув к нему, долго не замечала этого чувства за собой. Однако теперь оно заиграло новой музыкой, не подвластной к забвению.       Впервые её вёл не служебный долг, не странная прихоть, а искренее стремление спасти ближнего; без всякой выгоды, лишь из одного желания…       Теперь, когда она стояла посреди этого мрачного, серого от пыли и безразличия к жизни, пространства, память Кей увлекала её в прошедшее, заставляла её, почти не противящуюся тому, вспоминать последнюю встречу с Эбигейл: — каждое собственное слово, каждый неосторожный жест; вспоминать, каким сумбурным вышло завершение той встречи, что оставила много недосказанного. Что требовалось Эбигейл тогда? Немного участия… чуть больше понимания… Но Кей отвернулась от неё, — да, потому, что так было проще, ведь, чтобы понять другого, помочь ему, ей необходимо было бы сначала возвратиться к себе…       Все, внезапно ожившие в ней (хоть и давно искалеченные низкими страстями), чувства болезненно сжимались от одной мысли, что та их встреча, в доме Лектера, могла стать последней; что Эбигейл, находясь в полной власти очередного психопата, будет знать, что ей не от кого ждать помощи, потому как та, кого она просила об этом, ответила ей эгоистичным холодом и отстранённостью.

***

      По прибытии в Блумингтон первым делом предстояло определиться с местом, где бы они могли обосноваться на время поисков. Ганнибал, будучи приверженцем комфорта, предпочёл бы остановиться в отеле с приличным обслуживанием, но Кейтлин настояла на неприметном пригородном мотеле, и её выбор сложно было бы оспорить. В подобных заведениях было немного постояльцев (да и те, не задерживаясь подолгу на одном месте, не уделяли и доли внимания своим соседям), и для доктора с Кейтлин, чей след в Миннесоте должен был остаться незамеченным, то было весьма удобно, потому Ганнибал не стал протестовать и на время уступил практичности свою привычку к роскоши.       Отсутствие комфорта особенно не волновало его ещё и потому, что все его мысли были разом привлечены к одной Кейтлин, наблюдение за которой уже давно стало для него чем-то вроде персонального увлечения; и, чем дольше длилось это наблюдение, тем сильнее казалось свойство Кейтлин пробуждать любопытство во всяком зрителе. Ганнибалу становилось интересно всё: её мысли, чувства, реакции, её манеры в быту — с последним он имел возможность познакомиться после заселения в номер.       Небольшая комната — «метр на метр» — была поделена на две зоны: кухонную (со всей не изящной, но необходимой утварью) и спальную (с двумя одноместными кроватями и невысокой тумбой, пылящейся между ними) — скверное зрелище, но, стоило заметить, что Кейтлин на этом фоне смотрелась вполне органично, чем заставляла и своего спутника искать прелесть в непривычных условиях. Ганнибала странно-приятно взволновала мысль, что среди всех этих «излишеств» им двоим было бы сложно укрыться друг от друга…       Вечерело, когда Кейтлин, разместившись на кровати с ноутбуком, принялась изучать окружные новости в надежде найти зацепки для своего расследования. Какого-либо участия в этом процессе от Ганнибала она не требовала, и его трогало ощущение того, что она (хотя бы внешне) была спокойна благодаря одному его молчаливому присутствию; доверие к нему — то, к чему ей следовало привыкать. Сам Ганнибал, почти что удовлетворенный своим положением, охотно взялся за приготовление ужина — холодного и простого, потому как большего скудное устройство его временной рабочей зоны позволить не могло.       Во время готовки доктор то и дело бросал взгляды на Кейтлин, до основания порабощённой своей идеей фикс. По мере того, как наростало её помешательство, она всё больше уходила в себя и своё бесполезное занятие.       Ганнибал не знал точную минуту, когда она окончательно уверила себя в том, что к исчезновению Эбигейл был причастен некто неизвестный, но с той минуты от веры своей она больше не отступала. Этот абстрактный похититель, делилась она, мог быть новым подражателем Сорокопута, а также, воспользовавшись приступом Уилла во время их с Эбигейл поездки в Миннесоту, мог вознамериться окончить начатое Хоббсом. Чутьё сыщика и малейшая логика были раздавлены сентиментальностью. Кейтлин убеждала себя в любой нелепице, покуда та обещала ей надежду, — не сказать, что Ганнибала это особенно огорчало, но всегда досадно видеть, как чей-то интеллект угасает под влиянием обманчивых чувств — трагедия всей человеческой природы.       Справедливо будет упомянуть, что пару раз (не более) Ганнибала всё же посещала мысль посвятить Кейтлин в чудесное спасение Эбигейл. В том ненадежном состоянии, в котором находилась психика мисс Эрли, восторги могли потрясти её не меньше, чем печали, — и это было бы любопытно увидеть; любопытно, но не столь важно. Ганнибал ожидал от неё большего, и он был терпелив, подобно человеку, уверенному, что будущность его растянется не на один век. Спешил он только в том случае, если внешние обстоятельства побуждали к спешке, а пока никто, кроме самой Кейтлин, не торопил его планы.       Закончив приготовление, Ганнибал подошёл к ней, услужливо оставляя рядом поднос с ужином.       — Тебе нужно перекусить.       — Не хочу, — безразлично отозвалась она. Ганнибал собирался настаивать, но не успел… — Нашла. В городе, недалеко от Блумингтона, пол года назад исчезли две несовершеннолетние…       — Пол года назад, — с недовероием выделил доктор, нависая над Кейтлин, но та будто бы и не слушала его.       — …Двенадцати и пятнадцати лет… Население города около пятидесяти тысяч людей.       — Когда подобное происходит в небольших городах, это особенно возмущает общественность.       — Именно. А знаешь, что ещё возмутило жителей? То, что дело до сих пор не раскрыто.       Ганнибал сел напротив Кейтлин, из лучших чувств всё же решив выслушать её, и придал своему лицу выражение заинтересованности.       — Обе девочки, со слов родных, пропали в один день; во время семейного уик-энда в природном парке, который в нескольких километрах от города. Судя по отчёту, полицейские проверили всю обширную территорию парка, — Кейтлин критично усмехнулась, и в усмешке той узнавалась она прежняя, — включая местное озеро; предполагали, что девочки могли утонуть. Однако тела всё равно не нашли… Взгляни, — Ганнибал вынужденно подчинился, когда она повернула к нему экран ноутбука с фотографиями пропавших девочек, одна из которых своей наружностью отдалённо напоминала Эбигейл — сходство то было довольно натянутым…       — Полагаешь, их пропажа может быть связана с произошедшим с Эбигейл?       — Хоббс был убит около полу года назад — тогда же исчезли и девочки. Когда один псих прекращает свою карьеру, на его место, непременно, становится другой. Что если у него в Миннесоте остался приятель, поклонник — тот, кто захотел бы продолжить дело Сорокопута?       — Кейтлин…       — Малолетние девочки не исчезают сами по себе!.. Их останки на сегодняшний день так и не найдены!       — Они гораздо моложе Эбигейл.       — Тем ужаснее — не находишь?.. — Кейтлин, вспыхнув обидой, закрыла ноутбук и отложила его.       О! Представление, которое она пыталась разыграть, ничуть не впечатлило Ганнибала, считывающего все её мысли и намерения по одной лишь физиономии; отнюдь не озабоченность судьбою посторонних детей вела её и насыщала энергией, а — собственная одержимость. Некоторые поведенческие реакции Кейтлин всё больше напоминали проявления наследственной шизофрении. И только дилетант будеть уверять больного ею, что с ним за одним столом нет Дьвола, — крайне непрофессионально, потому как тело живёт восприятием мозга, и Сатана для такого мозга реальнее всего остального мира.       — Хорошо, мы проверим то место, если тебе угодно, — согласился доктор, и взгляд Кейтлин просиял признательностью. — Завтра.       — Поедем сегодня…       — …Нет, дорога и без того тебя утомила. Тебе нужен отдых. Отправимся утром.       — Не ты ли говорил, что мы должны быть в Балтиморе к понедельнику! Я не стану тратить половину всего времени, что есть у нас, на сон и прочую хрень!       Ганнибал какое-то время изучал непримиримое выражение, застывшее на её лице, на котором не осталось и следа недавней признательности, и заключил:       — Едем сегодня; но после того, как отужинаем, — Кейтлин видимо расслабилась и неохотно, но взялась за ужин. — Прекрасно. Я приготовлю чай.       Вернувшись к ней, Ганнибал с неудовольствием заметил, что старания его так и не возымели успеха; Кейтлин так и не попробовала приготовленное им и лишь продолжала в задумчивости размазывать ингредиенты блюда по всей тарелке, которую в конце концов и вовсе отставила. За поданый чай же она взялась с большой охотой.       — Как ты мог… — проговорила она, не отнимая чашки от рта, отчего Ганнибалу не сразу удалось разобрать её слова.       — Я вновь вынужден признаться, что не понимаю тебя.       — Как ты мог поверить, что Эбигейл больше нет?.. Ты даже не пытался бороться за неё.       Ганнибал, покрутив в руках горячую чашку, с печальным видом ответил:       — Есть доказательства, и против них мы, увы, бессильны.       Кейтлин разом опрокинула в себя остатки чая, демонстрируя противоестественную нечувствительность к высокой температуре напитка, и заведенно продолжила:       — У чёрту экспертизу и признание Уилла! Ты — ты лично видел её тело?!       — Если ты права, — степенно говорил доктор, не поддаваясь, заданому ей, тону, — и Эбигейл стала жертвой подражателя Хоббса, её тело и вовсе могут не найти.       Кейтлин вздрогнула под завершение его речи и, казалось, растеряла все мысли, что готовилась противопоставить аргументам доктора. Собравшись, она напряжённо уколола:       — Пока что мне известен только один подражатель Хоббса… Скажи, если бы я не собралась ехать в Миннесоту, ты бы оставил всё, как есть?       Поняв её обвинения и оценив опасность направления, в котором двигались её размышления, Ганнибал с оскорбленным видом ответил:       — Я заботился от Эбигейл дольше твоего, — упрёки в сторону Кейтлин отчего-то не доставляли ему удовольствия. Но оставлять свою невинность снова без защиты было недопустимо. На Кейтлин его замечание произвело сильное, самое что ни на есть обезоруживающее впечатление — наблюдая эту перемену, доктор смягчился. — Известие от том, что произошло с Эбигейл, поверь, было перенесено мною… сложно… — с болью говорил он, чувствуя, как глаза начали охлаждать своевременные послушные слёзы — Кейтлин, будто бы каждая из них принадлежала ей, начала избегать его взгляда. — Я привык заблаговременно отпускать людей, если иного не дано, а привычка — она, как известно, заменяет счастье, и ты должна это понимать, как никто другой.       — Нет, я не понимаю. Мои привычки не заменяли мне счастья по той причине, что я не искала его.       — Чего же ты искала?       Она, по-прежнему не смотря на него, сжималась всей фигурой от переизбытка забытых чувств и жалких надежд. Отчего ей было всегда так сложно отвечать на его вопросы? — Ганнибал знал, что и на этот мисс Эрли бы не ответила. Она (безотчётно, как казалось на первый взгляд) вцепилась пальцами в подвеску браслета на своём запястье и подала свой слабый, но впечатляющий каким-то сильным чувством, что старалось не показываться, голос.       — Всё моё детство, насколько я его помню, Вероника практически не расставалась со своими парными браслетами, которые, как говорила она, достались ей в наследство ещё от это её матери, — речь Кейтлин казалась бессвязной и далёкой, будто она беседовала с собой, но Ганнибал всегда успешно ориентировался в её отрывистых воспоминания, потому продолжал слушать спонтанную повесть, не возмущая её уточнениями. — Они мне тоже всегда нравились; на каждом было по подвеске с сапфиром, — сложно было не заметить, как глаза Кейтлин зажглись алчностью, когда она вспоминала вид желаемых украшений; и словно бы речь шла о чем-то гораздо большем, чем о паре безделушек. — Один из них был подарен Карле, другой должен был достаться мне… но Вероника оставила его себе… Карла хотела отдать мне свой, — глаза её поверженно прикрылись, а на губах ненадолго показалась улыбка, не имеющая ничего общего с веселостью, — я отказалась.       — Ты не похожа на людей, что пренебрегают тем, чем хотели бы обладать.       Вымученно посмеявшись, Кейтлин наконец обратила задумчивый взгляд на доктора.       — О, я скорее бы ограбила весь мир, чем приняла бы от неё хоть что-то — в противном случае, это бы только подтвердило то, что я нуждалась в том изобилии, которое она не ценила… нет… Тогда мне казалось унизительным забирать то, что было оплачено не мной.       — В чём заключалась эта плата? — спросил Ганнибал, разгадав недосказанность; но ответ не последовал, будто бы лимит слов Кейтлин был исчерпан, однако доктор знал, что это было вовсе не так… — Что ж, Эбигейл — не весь мир, и я знаю: ты бы никогда и не задумалась над тем, чтобы её опустошить. Всё, что было у неё: семья, дом, удобства — цена всего этого оказалась неимоверно высока для Эбигейл, когда настала минута расплаты… Тем не менее, она была готова поделиться с тобой и теми бренными остатками своего благополучия, что у неё были. Почему ты на этот раз не отказалась?       — Я не знаю, Ганнибал, не знаю… — Кейтлин беспокойно зашевелилась на кровати; вопросы доктора снова становились для неё мукой, — он это видел… и не отступал, — Наверное, думала, что этот долг мне не придётся возвращать.       — Спасение Эбигейл для тебя теперь долг? — спросил Ганнибал, произнося последнее слово с нарочито неприятным выражением.       — Нет, не совсем… Я обязана сделать это, но, знаешь, впервые моим обязательства находятся в согласии с моими желаниями — и я никому не позволю расстроить это согласие.       Ганнибал с сочувствующим видом поднялся с кровати и, ощущая чужой потерянный взгляд на себе, подошёл к окну.       — Нам позволено не так много, Кейтлин, — с предостережением в тоне сказал он, выглядывая на ночную улицу из-за тонкой полупрозрачной занавески. — Ты говорила, что Эбигейл тебе, как сестра.       — Говорила?.. — раздалось неуверенно за его спиной.       — Ты винила бы себя за смерть Эбигейл так же, как за то, что не сумела защитить Карлу?       — Защитить? От ко… — Ганнибал озадаченно обернулся; выражение лица Кейтлин тогда поразило его какой-то невероятной небывалой искренностью. — Да… Эта история существует так давно, что я почти поверила в неё… — с минуту побыв в этом возвышенном состоянии, она внезапно очнулась; взгляд её сделался осмысленным и вместе с тем испуганным. — Боже… — глухо простонала она, блуждая рукой по лбу, и непроизвольно начала качаться из стороны в сторону, как если бы пыталась таким образом усыпить в себе нежеланные мысли.       — Ты желала исчезновения Эбигейл, — напомнил Ганнибал с невозмутимостью палача. — Откуда теперь эти страдания?       — Больше её исчезновения я хотела, чтобы она осталась со мной.       — Но с условием: — чтобы она была послушна тебе.       — Так было бы безопаснее для неё! — с жаром начала оправдываться Кейтлин. — Думаю, я уже тогда понимала, что не смогу безучастно наблюдать за её жизнью со стороны. Но я хотела дать ей урок; оставить её на попечение Лаундс, чтобы Эбигейл сама определилась, кто из нас был прав… Но я не знала, что всё закончится так…       — Тебе доставило бы удовольствие видеть её, разбитой общественностью, и слышать от неё признание, что этого бы не произошло, если бы она послушала тебя? — Кейтлин замерла и затравленно посмотрела на Ганнибала, сдерживающего улыбку; уловки его вновь пришлись к месту. — В каждом присутствует садист, — успокаивал он, как если бы обрабатывал, нанесенную самим же, рану. — Кто бы что ни говорил, но истинное наслаждение мы получаем только когда мучаем тех, кого любим и — кто любит нас; только они способны в полной мере проникнуться этой болью.       — Я слышала: чтобы стать лучше, достаточно для начала признать свои пороки. Но, что если кто-то не захочет избавляться от них? Станет ли он лучше, просто согласившись с тем, что характер его действий отвратителен? Нет, всё это — пустое… Тогда нет смысла и обличать себя, не правда ли? Откровенность уместна лишь, когда ты готов к исправлению.       — Сейчас ты откровенна, — со значимостью заметил Ганнибал.       Кейтлин замялась, не в состоянии тотчас ответить ему.       — Я просто хочу вернуть Эбигейл, — наконец пролепетала она. Ганнибал предчувствовал её намерение искусственно истощить их крайне увлекательный, по крайней мере для него, разговор, — предчувствие оправдалось. — Пора собираться, — Кейтлин спешно поднялась и, по всей видимости, уже хотела двинуться в сторону, где покоились её вещи, но тело её неуклюже подалось назад.       Её глаза начали бесцельно блуждать вдоль по стенам номера, — при том взгляд казался совершенно невидящим. Она машинально тряхнула головой, словно бы это могло помочь разогнать окружающую темноту. Ганнибал, обогнув узкую кровать, оказался рядом и помог ей удержаться на ногах; участие его для обоих уже было обыкновенно… почти…       — Мне порядком надоело то, что я не могу обойтись без твоей помощи, — призналась Кейтлин, и в голосе её не ощущалось ни юмора, ни кокетства — лишь безопасность…       — Пренебрегать услугами врача, если тот сам вверяет себя в твоё полное расположение, неразумно.       С глубоким протяжным вздохом Кейтлин подняла свой томный взгляд на доктора, — чем и подсказала ему, что внимание его снова было истолкованно неправильно.       Как переучить человека, привыкшего понимать симпатию и страсть не иначе, как на языке физической близости? Как разграничить их желания — несовместимые и в то же время опасно пересекающиеся друг с другом?.. Ганнибал, в отличие от Кейтлин, никогда не был невольником своего тела, но между тем всегда имел необъяснимую (неподвластную даже его уму) тягу к существам изувеченным внутренне, делящим со смертью одно дыхание на двоих, — один такой глоток мог бы утолить его жажду навсегда…       Готовые уста его магнитом потянулись к ней, но, вопреки ожиданиям Кейтлин, непроизвольно разомкнувшей свои, запечатлели горячий неподвижный поцелуй на её лбу; Ганнибал чувствовал губами, как там — под, иссушеной переживаниями, кожей и черепом — буйствовали и бились друг о друга её разноплановые мысли, и хотел бы испить их все, — до самого малого, ничтожного предупреждения.       Кейтлин внезапно зашевелилась, сползла вниз по его груди, своей неловкостью нещадно заряжая током тела обоих, и бессильно упала обратно на кровать.       — Что-то мне… чёрт… Я проспала весь перелёт, но чувствую себя так, будто не смыкала глаз по меньшей мере трое суток, — наконец поделилась она.       Напряжённо вцепившись в простынь по бокам от своих ног, она будто бы надеялась поднять всё тело на одних руках; синие жилы, показавшиеся из-под подвернутых рукавов блузки, проявились от давления, и привлекали к себе чужой взор… Ганнибал с незатейливым видом вынул из кармана брюк небольшой металлический волчок и, поставив его на тумбу, запустил; тот быстро обратил внимание Кейтлин на себя.       — Занятная игрушка, — произнесла она с туманной, не содержащей ничего под собой, полуулыбкой.       — Я приготовлю ещё чая.       Прихватив с собой посуду и нетронутый ужин Кейтлин, Ганнибал уже двинулся к столешнице, когда услышал позади себя ленивое возражение:       — Лучше кофе.       — Как пожелаешь… Да-а… — непринуждённо протянул доктор, как бы между прочим вспомнив о чём-то. — Кто такая Вероника?       — Ах эта… Она — моя мать, — ответила Эрли; и будто бы ни одно признание с её уст никогда не срывалось так легко…       Сохраняя видимость занятости, Ганнибал минуты через две обернулся. Кейтлин, бесчувственно повалившись на бок, уже дремала; рядом на тумбе всё ещё из стороны в сторону покачивался, утративший равновесие, волчок.       Убрав чашки за ненадобностью, Ганнибал подошёл к Кейтлин и уложил её, свисающие на пол, ноги на кровать, после чего накрыл всю пледом.       Мокрый снег опустошал улицы за окном. Люстра была погашена; единственным источником света в комнате остался высокий торшер со стороны кровати доктора, — он сам бесшумно опустился на постель и устремил взор на Кейтлин. Странное чувство создавало в нём осознание того, что жизнь женщины, спящей перед ним с видом почти безмятежным, должна была в скором времени оборваться. Каждый свой день она проживала под влиянием прошлого, не понимала настоящего и — более того, не имела будущего. Все её стремления и желания были мимолетны, и не имели продолжения, как не имело продолжения чувство, пытающееся закрепиться на неподвижном сердце.       Ничто не могло более помочь ей; ни у кого не было власти возвратить её жизни смысл, разве что… у него… Власть — да, но не было желания. Желание его полностью должно было принадлежать иной цели!.. Ради этого он бы ещё не один раз проклял себя; ради того, чтобы пережить снова хотя бы одну скоротечную минуту юности, он бы пустил в расход ещё больше невинных душ, чем уже успел изничтожить… Но Кейтлин не была невинна, — о, нет! Ганнибал предполагал, что печать самой страстной распространительницы всего нечестивого была на ней с первого мгновения её несчастного рождения.       Она была завистлива, и с восторгом уничтожала как предмет своей зависти, так и его полноправного распорядителя. Она была развратна, — находила развлечение в том, что отдавала себя нисшим вредителям, что особенно неприятно трогало доктора. В конце концов, она зачастую придавалась унынию, — а оно, как известно, не прощалось ни человечеством, ни богами. Одним словом, её жертва не значила ничего… Но Ганнибал уже предугадывал, что неизбежное расставание с личностью Кейтлин должно было причинить ему некоторые задушевные… неудобства.       И как же не вовремя взыграло влечение в нём самом, — словно бы, чем отчётливее он видел в сосуде Кейтлин главный смысл своей будущности, тем больше лишнее немилостивое чувство связывало его с ней самой.       Ганнибал понимал, что время играло не в пользу обоих. Каждый день, быть может, приблежал его к желанию обладать этой женщиной безраздельно. Но любое вольное прикосновение к ней оставалось неверным и аморальным, хотя доктор никогда и не давал строго и неотступного определения самой морали. Нравственность — понятие субъективное, однако и в его субъективном представлении не было места для близости с Кейтлин. Но что, если он по-настоящему возжелает её, — как существо самое близкое к его трагедии…       Он непрерывно ощущал присутствие божественного; ощущал давление сардонической улыбки бога над собой. Он — бессмертный и непобедимый игрок, вероятно, решил наказать своё творение; наказать за конкурентоспособность, потому как интеллект, сотворенный Господом, рано или поздно должен был превзойти его самого.       Плоть могли производить все, но Ганнибалу предстояло гораздо более сложное в своей тонкости, и преступности перед самой природой, действие: — подарить вторую жизнь родной младенческой душе; сорвать с неё небесные оковы и возвратить назад…       И пускай, возможно, он обречёт себя на пытку Тантала, — искушаясь поминутно, но не смея коснуться (найдёт особенное удовольствие и в этих муках). Чего стоила Кейтлин вместе со своей, стремительно воспламеняющейся и, вероятнее всего, так же стремительно угасающей, страстью в его мире — мире одиночества и безразличия?.. Ничего, — как ничего не стоили сожаления убийцы над телом убитого.       Миша… Его Миша, молчаливо блуждающая по пустынным коридорам его замка памяти, — её смех мог бы озарить светом любую человеческую гробницу. Но она перестала отзываться ему… Надежда вернуть сестру — то, чем он внезапно завладел, и с чем более не мог расстаться.       Глаза Кейтлин, обезоруженной насильственным сновидением, были приоткрыты, — их беспечный голубой цвет побуждал доктора к фантазиям. Он насаживал на её лицо совершенно иные черты, словно надевал свежую глинянную маску на гвоздь, где ей оставалось всего-лишь подсохнуть… Воображал вместо голубых другие глаза, — почти, как у него, янтарные, но с выражением простодушным и благочестивым. Святые, приняв её к себе, непременно, гордились тем, что могли делить невесомость со столь невинным существом — существом, что было божествено и в человеческой форме. Но здесь, на земле, он нуждался в ней больше… Разве он мог знать, что прощение, которое он подарил посмертно сестре, не вечно…

***

      Ганнибал оказался прав в своём заключении, что состояние Кей ещё не располагало к долгому непрерывному путешествию — она поняла это сама утром следующего дня (хотя время скорее было уже ближе к полудню), когда, проснувшись, вспомнила, как прошлым вечером нещадно проиграла усталости и сонливости. Ганнибал, заметивший её пробуждение, уже шёл к ней с чашкой ароматного кофе, но вместо благодарности получил упрёки. Наверное, нет нужды рассказывать насколько Кей была раздосадована тем, что доктор не разбудил её раньше. Однако же, обида её улеглась сразу, как только они отправились в путь.       Добравшись до парка, они последовали по указателям с графическим изображением оленя и вскоре оказались перед домом егеря. Дом тот, к слову, чрезмерно напомнил Кей хижину Хоббса (по крайней мере своей наружностью), чем сразу же произвёл на неё неблагоприятное впечатление; внутри него, как выяснилось чуть позже, дела обстояли не лучше, — частым элементом внутреннего убранства дома оказались чучела животных, отчего Кей несколько раз, пока она находилась внутри, атаковал фантомный запах мертвечины.       Егерем оказался мужчина лет пятидесяти, — высокий, с весьма подтянутой фигурой, которой, вероятно, был обязан своей активной охотничьей деятельности; однако единственное, что Кей нашла хоть как-то примечательным в его внешности, был контраст его от природы смуглой кожи и выбеленных годами волос, густой, но довольно аккуратно оформленной, бороды.       Приближение автомобиля с прицепом егерь уловил своим острым слухом задолго до того, как тот самый автомобиль показался в поле зрения мужчины. И, когда Ганнибал проворачивал руль, направляя мишину к его хижине, тот уже встречал их на ступенях.       — Как мы можем к Вам обращаться? — поинтересовался Ганнибал, когда их с Кей пригласили пройти внутрь дома.       — Э-э… Трэвис, — с небольшим опозданием ответил мужчина; и при близком рассмотрении Кей подметила, что видок у него был несколько, как выразилась бы она сама, помятым. — Чем бы мне вас угостить?.. — поинтересовался он будто бы у самого себя, сопроводив её и доктора в гостиную смежную с кухней.       — Не утруждайтесь, — ответил ему Ганнибал, пока Кей изучала внимательным взглядом комнату.       Одно из чучел, вколоченных в стены, особенно завладело её вниманием. То была оленья голова, стеклянные глаза которой оказывали странное воздействие на смотрящего — в какой бы части комнаты ты не находился, казалось, этот жуткий, неподвижный и прорицающий взгляд был устремлен именно на тебя. Кей, неразборчиво пробормотав ругательства себе под нос, насильно отвернула себя от неприятного зрелища, которое таинственным образом умело удерживать на себе взоры.       — В таком случае я даже не знаю, чем вас занять, — тем временем говорил егерь. — Вы опоздали.       — В каком смысле? — оживилась Кей.       — Не успели к сезону охоты.       — Мы не охотники… Разве что мой друг, — искрящийся взгляд её метнулся на доктора.       — О! И давно Вы охотитесь? — обратился Трэвис к нему.       — Давно, — внушительным тоном ответил Ганнибал.       — На кого: лисы, олени?..       — Предпочитаю более изворотливую дичь.       Егерь хрипло посмеялся, следом спросив своих гостей:       — Чем же вы собираетесь заняться теперь? Из развлечений здесь в это время года разве что прогулки по лесу, но я бы не советовал уходить далеко от городка. Можете заблудиться, особенно после заката.       Кей задала встречный вопрос:       — Летом здесь оживленнее, не так ли?       — Намного; приезжают семьи с детьми, школьные и студенческие группы — они арендуют хижины, но чаще остаются в палаточном лагере. Осенью их сменяют охотники — любители и те, что не пропускают ни один сезон. Зимой же я остаюсь здесь сам по себе.       — И не одиноко Вам?       Егерь усмехнулся.       — Ну, периодически я всё же выезжаю в город.       Разговор становился всё живее. Ганнибал с приглашения хозяина разместился в одном из кресел, выстроенных полугругом напротив дивана. Кей встала у окна, лицом к внутренностям дома, и оперевшись поясницей о подоконник, — егерь, следуя её примеру, тоже остался на ногах. Он повернулся к Ганнибалу, когда тот спросил его:       — Чем Вы занимаетесь в отсутствие туристов?       — Работы здесь мне всегда хватает. Всякий не прочь поживиться вне сезона.       — И Вы один справляетесь с браконьерами? — присоединились Кей с притворным восхищением.       Егерь самодовольно улыбнулся, скрестив руки на груди.       — Эти места я знаю гораздо лучше их.       Кей, чувствуя, что запас светских вопросов начал иссякать, решилась действовать кардинально.       — Трэвис, мы приехали сюда по очень важному делу, и, я надеюсь, Вы поможете нам с ним, — мужчина напустил на себя сосредоточенный вид. — Вы ведь давно здесь работаете? — он согласно кивнул. — Тогда Вы должны помнить девочек, пропавших здесь пол год назад — я родственница одной из них.       Трэвис мгновенно переменился; руки его безвольно опустились.       — Которой?       Наскоро вспоминая имена девочек из полицейских отчётов, Кей ответила:       — Эмили.       — Младшенькой, значит… — севшим голосом пробормотал егерь, снова разговаривая с самим собой. — Примите мои соболезнования, — добавил он для всех. — Однако я не представляю, чем ещё могу помочь. Полицейские допрашивали меня несколько раз. Я участвовал в поисках, помогал им ориентироваться на территории парка. Вместе с полицескимы и добровольцами мы обискали здесь всё; проверили озеро, — да и, впрочем, на него лично у меня надежды не было.       — Почему?       — Оно мелководное; если бы девочки утонули в нём, их нашли бы ещё в первые сутки поисков.       — Трэвис, понимаете, я озадачена произошедшим. Вам не кажется их исчезновение странным?       — Что Вы имеете в виду под этим?.. — мужчина напряжённо нахмурился.       — То, что к пропаже девочек может иметь отношение кто-то чужой.       — Вы меня простите, я очень не хочу показаться грубым, но главные виновники случившегося — семьи девочек; они сами признались, что в этом время были заняты барбекю. Да, печальные вещи случаются, когда дети остаются без присмотра, но я не вижу в этом ничего странного. Девочки играли друг с другом, и во время игры ушли далеко от городка, заблудились, к сожалению…       — …Почему их тела не нашли? — перебила Кей. — Вы подтвердили, что полицейский и волонтёры проверили весь парк.       — В трёх километрах от городка начинается местность, которая квалификацируется уже, как дикая, — начал объяснять егерь. — Простые туристы обычно туда не допускаются; для ориентировки по периметру установлено ограждение, но его может преодолеть и ребёнок. Если девочки забрели туда, то неудивительно, что их до сих не нашли; они могли свалиться в овраг; с началом осени их тела могло присыпать листвой. Кто знает, может, в этом году найдутся останки.       Кей покрутила цепочку на запястье, задумчиво уставившись перед собой, и едва слышно произнесла:       — Не сходится…       — М-м?..       — Вы сказали, что девочки увлеклись игрой, потому не заметили, как заблудились, — громче заговорила она. — Возможно. Но ведь им не по пять лет, чтобы по неосторожности свернуть себе шею, споткнувшись о первую корягу, тем более сразу водоём; рано или поздно, их бы нашли, — уставших, голодных, но нашли. Их похитили; может быть, кто-то из туристов, отдыхавших здесь в тоже время.       — Я… — Трэвис потяренно смотрел то на одного гостя, то на другого. — Я даже не знаю, что вам сказать на это, — обращался он сразу к обоим. — Места у нас в общем-то спокойные. Никто и не предполагал… такое.       Трэвис, собравшись и, по всей видимости, предвидев, что разговор этот затянется надолго, всё же настоял на угощении. Он ушёл на кухню. Кей видела его суетливую фигуру, выглядывающую из-за узкой перегородки, и слышала ворчание по поводу отсутствия чистых кружек. Через несколько минут егерь вернулся с подносом в руках.       — Глинтвейн — любимый напиток местных охотников. Ещё горячий; закончил готовить его как раз к вашему приезду.       Кей рассеянно кивнула, забирая кружку с подноса, — тем временем хозяин дома направился к Ганнибалу.       — Благодарю… — доктор вдохнул аромат напитка и с мягкой улыбкой озвучил. — Корица.       — Надеюсь, наш кумир вас не разочарует; приготовлен по моему собственному рецепту, — с той же самодовольной улыбкой, с которой говорил о браконьерах, произнёс Трэвис.       Кей втянула носом почти прозрачный пар над своей кружкой и действительно ощутила слишком очевидное присутствие корицы, что перебивала аромат остальных специй и цитрусовых. Ганнибал же продолжал покачивать кружку у своего лица, и было похоже на то, что его аромат напитка вполне устраивал, — между тем внимательный, однако ненавязчивый взгляд доктора поверх кружки следил за Кей; сама она не находила надобности задумываться над очередными причудами Лектера.       — Прошу прощения, — обратился к ней егерь, отложивший в сторону опустевший поднос; подозрительность, мелькнувшая в его тоне, не понравилась Кей. — Я не помню Вас среди волонтёров.       — Я долгое время была за границей, — спокойно отвечала она. — Узнала о произошедшем, только когда вернулась в штаты.       — Это ужасное горе, я понимаю, — переменившись, с сочувствием произнёс Трэвис; и словно испытал вину за своими подозрения, что даже не успел высказать. — Знать, что близкий человек, беззащитный ребёнок стал жертвой нелепой случайности или же какого-то отморозка — это невыносимо, — Кей потупила взгляд; ногти её, врезавшись в кружку, закрипели по стеклу. — Простите, я сам не знаю, что несу… Эта девочка — она Вам?..       — Кузина, — сухо ответила Кей, не глядя на егеря.       — Вы, по всей видимости, были очень близки.       — Она мне, как родная сестра, — глаза её невольно переместились на доктора; взгляды их встретились, и ей показалось, что он в ту минуту испытывал те же мучительные чувства, но не показывал их из гордости, или же попросту из недоверия к своему окружению.       Егерь неловко потоптался на месте, как человек пыщущий здоровьем в компании смертельно больных.       — А Вы? — повернулся он к Ганнибалу. — Вы, случаем, не родственник второй?       — Нет, я здесь лишь для того, чтобы помочь другу, — с выражением проговорил тот, словно бы был особенно доволен их внезапной дружбой с Кей.       Она сама тем временем практически не слушала разговор мужчин. Вопросы о родстве привели её в странное неприятное волнение. Во рту начала ощущаться вяжущая сухость; Кей вспомнила о глинтвейне, которой, несмотря на отталкивающий аромат, пришёлся бы к стати. Однако, не успев сделать и глотка, она отвлеклась на замечание Лектера:       — Завидная добыча.       Несмотря на лестный характер его слов, тон самого доктора показался ей несколько резким. Кей быстро отыскала глазами предмет его замечания: — то была широкая фотография (которую Кей почему-то не замечала до той минуты, пока на неё не указал Лектер), висевшая с боку от камина; на ней было изображено пятеро крепких мужчин, всей комнанией удерживающих на руках тушу убитого оленя. Кей, оставив кружку на подоконнике, направилась к фото, чтобы получше разглядеть лица охотников, — меж тем беседа Лектера и Трэвиса продолжалась:       — …О-о, он долго нам не давался; мы выслеживали его три дня. Под двести килограмм; красавец, — благоговея, рассказывал егерь.       — Только люди способны уничтожить то, что считают красивым, — не без иронии подметил доктор.       — Уничтожать? О!.. Наоборот; красиво то, что молодо. Если бы пуля не настигла его в рассвете сил, со временем он бы зачах, как всё живое, стал бы ничтожен и немощен. Но теперь — в нашей памяти он останется таким, — Трэвис указал пальцем на фотографию, загороженную головой Кей, — останется воплощением самой природы, её силы и благородства.       Кей напряжённо стиснула зубы, испытывая неизъяснимую неприязнь к речам егеря. Дурное настроение усугублялось ещё и тем, что среди мужчин на фотографии ей удалось узнать только самого хозяина дома.       — Вы лично общались с Эбигейл и её подругой во время их прибывания здесь? — спросила она, не оглядываясь на мужчин. Ответ же почему-то задерживался. Кей вынужденно отстала от фотографии и повернулась к остальным. Ганнибал сосредоточенно наблюдал за всеми сразу; Трэвис же взирал на неё с абсолютным непониманием — Кей быстро сообразила причину тому. — Эмили, — исправилась она. — Я неважно себя чувствую. Мы долго добирались сюда.       — И правда, Вы, похоже, совсем продрогли, — озабоченно покачал головой егерь, по всей видимости, подмечая синеватый оттенок на её лице. — Тут довольно холодно, — продолжал он. — В остальных домах так же. Проблемы с отоплением. Я связывался со службами; специалисты должны разобраться со всем на следующей недели, поэтому вы могли бы позже решить здесь свои… дела. В противном случае остаётся греться глинтвейном, — Трэвис торжественно приподнял свою кружку, попутно бросая недовольные взгляды на нетронутые напитки приезжих, что пренебрегли его гостеприимством.       — Почему бы не разжечь камин? — невозмутимо поинтересовался Ганнибал.       Егерь покачал головой с удрученным видом.       — С этим тоже проблемы, — небрежно махнул он свободной рукой в сторону камина. — Прямо-таки напасть за напастью. Дымоход забился; никак руки не доберутся прочистить.       Ганнибал снисходительно улыбнулся ему и произнёс:       — Мы бы всё же остались, если Вы не против.       Трэвис безразлично пожал плечами.       — Не выгонять же вас, — усмехнулся он. — Могу предложить седьмой домик; по правде говоря, он самый прибранный… Придётся и мне с вами прокатиться, показать дорогу. Тут недалеко, но даже с указателями можно пол часа колесить по кругу, если впервые видишь дорогу.       — В этом нет необходимости, — отказался Лектер и, поднявшись, указал на большую карту парка, висящую за спиной егеря.       Тот оглянулся и стукнул себя кулаком по лбу с видом: — «Как же я, дурак, сам не сообразил!..»       — Вы хорошо ориентируетесь по карте?       — Более-менее, — ответила Кей, поравнявшись с Лектером и заинтересованно уставившись на карту. — Вы знаете примерное направление, в котором двигались девочки перед пропажей?       От левого нижнего угла карты, где был отмечен приветственным знаком въезд в парк, выше тянулась широкая извилистая дорога; у хижины егеря она делилась на несколько дорог поуже, — таким образом весь городок, начиная от главных ворот и заканчивая туристическими лачугами, уходившими вправо, походил на высохшее древо, наклоненное ветвями в сторону. Ниже домов голубым пятном было отмечено озеро.       — Семьи девочек проживали в палаточном лагере, на обратной стороне озера, — объяснял Трэвиса; его указательный палец скользнул по карте ниже домов и озера и остановился на небольшом пустыре, окруженном зелёным; некоторые природные возвышениях изображались оттенком светлее. — Последний раз родители девочек видели их возле амбара, но-о… — мужчина замялся. Кей едва не закатила раздражённо глаза, предугадывая новые подозрения. — Вам, должно быть, это уже известно…       — Родители Эмили всё ещё не отошли от стресса, — размеренно отвечала она. — Мне не хотелось понапрасну волновать их, а с полицией поговорить пока что не удалось.       Трэвиса что-то неразборчиво пробормотал, после чего продолжил; палец его переместился на амбар, что находился справа от пустыря с палатками:       — Здесь мы храним моторные лодки для прогулок по озеру и разный инвентарь, — оттуда девочки могли свернуть к той местности, о которой я вам говорил.       Кей быстро пробежалась глазами по тонкой красной линии, замыкающей территорию парка в изогнутое кольцо.       — А это что? — спросила она, указывая на точку, размещённую поверх пограничной полосы.       — Ничего особенного: — там находится контрольный пункт.       — Как туда можно добраться?       — Туда есть дорога, но на машине по ней не проехать, — слишком тесная… Вы ведь не собираетесь ехать туда? Я за вас в ответе…       — Не беспокойтесь, — выдвинулся вперёд Ганнибал. — Мы не намерены ставить Вас в неудобное положение перед Вашим руководством.       — Нам пора, — Кей коротко кивнула доктору; оба уже направились к выходу, когда егерь их задержал.       — Погодите. Я вижу, что вы люди приличные, но таков порядок — словом, я обязан проверить, нет ли среди ваших вещей оружия.       Кей машинально потянулась рукой к своему поясу, вспоминая, что до отъезда в Миннесоту не успела потребовать у Джека обратно свой пистолет; из оружия у неё оставался разве что складной ножик. Ганнибалу же идея, что в его вещах будет копаться неумытый егерь, и вовсе не понравилась, — по крайней мере Кей показалось так из-за неодобрительного выражения лица доктора. Она вновь положительно кивнула ему, намекая на то, что во избежание лишних трудностей лучше было согласиться. Подлинная недоброжелательность Ганнибала сменилась на поддельное простодушие, когда он сказал Трэвису:       — Мы сами представим все вещи, чтобы не доставлять Вам дополнительных хлопот.       Когда проверка была окончена, они попрощались с егерем, который напоследок взял с них слово, что они без сомнений обратятся к нему за помощью, если таковая потребуется. Уже в машине Кей торопливо взялась изучать сфотографированную карту (которая отличалась от той, что была размещена на сайте парка, большим количеством деталей). Автомобиль подъехал к нужному месту, и Кей безразлично глянула на арендованный дом, что был вдвое меньше хижины егеря.       Ганнибал помог ей снять мотоцикл с фиксатора и, пока Кей перебирала вещи в его багажнике в поисках своей шапки, справедливо заметил:       — Езда на мотоцикле в такой местности — опасное занятие.       — Ты ведь слышал его: — на машине до контрольного пункта не добраться.       — Что ты надеешься найти там?       Кей разом помрачнела; слишком уж вопрос доктора ей не понравился, — звучал он ровно, как тот, что был задан Ганнибал перед вторжением в хижину Хоббса… в которой они ничего не обнаружили.       — То, что не смогла найти полиция, — переменившись, самоуверенно ухмыльнулась она и наконец-таки нашла шапку.       — Ты, как всегда, строга к ним, — с улыбкой проговорил Ганнибал и, к неловкости Кей, начал самостоятельно поправлять ей шапку и шарф.       — Гхм-гхм… Я всего-лишь реалистка, — прокашлявшись, продолжила она; и старалась больше ничем не выдавать своей неловкости. — Есть хорошие копы, есть плохие — но мы не можем знать наверняка, какая из этих групп занималась расследованием исчезновения девочек.       — Всё же, думаю, мне необходимо поехать с тобой.       — В этом нет никакого смысла. Будет лучше, если ты присмотришь за нашим егерем.       — Подозреваешь его? — Ганнибал пытливо прищурился, безотрывно смотря на Кей.       — Может, в случившемся замешан кто-то из его дружков из охотничьего клуба, и Трэвис его покрывает — почём знать… Одно меня сейчас волнует — Эбигейл упоминала, что они с отцом много путешествовали по штату; он мог привозить её в этот парк — он недалеко от Блумингтона, да и здесь самый крупный охотничий клуб в округе. Если кто-то из местных охотников был знаком с Хоббсом и разделял все его увлечения, он мог решить закончить последнее дело приятеля в память о нем.       Ганнибал мимоходом глянул на свои часы и напряжённо констатировал:       — Скоро закат.       — Я не стану задерживаться; поверь, это не в моих интересах, — решительно произнесла Кей; и уже двинулась к мотоциклу, когда рука доктора её перехватила.       — Будь осторожна, — приказал он, однако слова были произнесены с каким-то неуловимым чувством, которое заставило Кей остолбенеть.       Внутри неё самой разлилось непонятно-сладостное чувство, что едва ли не помешало ей высвободить свою руку из руки Ганнибала, — тем не менее, она сделала это и, оправившись от неуместных впечатлений, вымученно усмехнулась.       — Я всегда осторожна.