Альма-матер

      Их была сотня — не меньше.       Они двигались вперемешку, по диагонали, по кругу, по кривой — так, как двигались бы молекулы в кипящей жидкости. По траектории, которую нельзя было предугадать. Этот дом напоминал герметичную коробку, в которую запихнули клубок змей, и те путаются в своих телах в попытках выбраться. Серпентарий.       Что происходит?       Суровые полицейские косятся на него, их взгляды выжигают, как по дереву, росчерки на его теле. В голове беспрерывное шипение, смесь из недавних криков, оглушающего воя сирен, чужих рыданий и вспышек камер. Он не двигается. Двинется — скрип дивана привлечет внимание всех.       Взгляд Себастьяна падает на собственные руки, внутри маячит сомнение, что… они принадлежат ему. Они окровавлены.       Он не знает всех этих людей вокруг, но надпись «полиция» на их одежде не оставляет вопросов, для чего они здесь. Сколько взглядов уже прошлись по его телу с той враждебностью, будто он виновен уже изначально? Себастьян, поджав губы, ищет глазами маму или Грегори, и те обнаруживаются среди десятков лиц. Стоят возле отца, заливаясь слезами. Полицейский берет Грегори на руки, качает в попытках успокоить, уводя подальше от трупа, и Себастьян с сожалением смотрит на ревущего в чужих руках брата. Он не хотел. Правда. Себастьяну тоже страшно.       Что теперь?       Он осматривается, хочет найти хоть какое-то безопасное место, скрытое от взглядов полицейских, но они повсюду, а он под пристальным наблюдением. В помещении, бывшем их домом, а ныне — коробкой со змеями, слышится женский крик, и Себастьян сжимает руки.       — Мама в порядке? — спрашивает он у ближайшего полицейского, которому поручили присмотр за ним.       — Ага, светится от счастья, — бросают в ответ.       Наверное, это неправда. В сухих руках мужчины звенят наручники, которые он от скуки вертит, как фокусник, они выглядят тяжелыми и холодными. Себастьян помнит из книг, что их надевали на преступников, а еще помнит, что их надевал отец, когда Себастьян особенно плохо себя вел. Правда, те наручники были другими. С красным мехом и меньше по размеру. Это было не очень страшно, хоть и приходилось долго сидеть без еды и воды. Зато он терял все возможности вывести из себя отца и был в безопасности.       Себастьян вздыхает. Он не знает, почему полицейский не надевает на него эти оковы, возможно, они не подходят по размеру? Или их не хотят запачкать кровью на руках Себастьяна? Было бы логично. Тут и так многовато крови.       Наблюдая за матерью, какой он ее никогда не видел, Себастьян не понимает… Почему она так сильно плачет? Наверное, он тоже должен быть очень расстроен, но он не грустит. Просто страшно и… непонятно. А если его теперь заберут от нее и Грегори? Посадят в тюрьму? А вдруг — голову отрубят, как в книжках?       Он поджимает губы. Кажется, он всерьез расстроил маму и брата… Теперь они откажутся от него. Вернут обратно в детдом к тем злым детям и дотошным воспитательницам.       Себастьян вздрагивает, когда слышит материнский крик. Женщина, заливаясь слезами, бросается и виснет на страшном полицейском с суровыми густыми бровями, и ее надрывный голос оглушает его:       — Он больной! Заберите его, он убийца, это было специально! Он хотел убить его!       Тяжелый взгляд мужчины падает на растерянного Себастьяна, а затем он с равнодушным вздохом оборачивается к маме.       — Мэм, успокойтесь. Его заберут в любом случае.       Женщину отводят назад, и она падает на колени перед трупом мужа с горькими слезами.       — Мартин, господи… Пожалуйста, прости, умоляю, я… Господи, пожалуйста, помилуй его душу.       Себастьян опускает взгляд на свои окровавленные руки и сводит брови. Его заберут… Он убийца… Но ведь отец — отец первым кинулся! Он бы ударил маму, так же сильно, как бил Себастьяна, разве это нормально? Она не заслуживала. Она не вела себя плохо.       Неужели это все из-за него?       Полицейский с суровыми бровями, шелестя бумагами в руке, подходит к Себастьяну. Тот напряженно сглатывает и поднимает взгляд.       — Ну что, Себастьян Михаэлис, — строго произносит мужчина, — будем знакомы. Я мистер Чемберс. Расскажешь, что случилось?       — Я не хотел.       Взгляд полицейского пугает, и Себастьян неспокойно ерзает на диване, чувствуя каждую его пружину.       — Я просто защищался.       — Тебя пока никто не обвиняет, — мужчина снова изучает бумаги, и его крепкие, покрытые мозолями пальцы трутся друг о друга. Он обращается к полицейскому за Себастьяном: — Надо зафиксировать улики и везти его в участок. Эта дама его больше видеть не хочет. Малый тоже говорит, что убийство намеренное.       — Запугать могли, — лениво отвечает второй мужчина, опираясь на спинку дивана. — Надо побои снять и соседей порасспрашивать. Может, он наглухо отбитый был.       — Поэтому и везем в участок, — мистер Чемберс кивает. — Надо еще второй этаж осмотреть. Только… ты, наверное, пацана отдельно вези. Дамочка ему глаза выцарапает в одной машине.       Ловя загнанный взгляд Себастьяна, мужчина вздыхает и отворачивается к супруге убитого.       — Пойдем, чудовище, — шутливо подзывает второй полицейский.

***

      Когда удалось осознать день недели в здравом рассудке, Себастьян ничего не понял. Не больше, чем обычно, во всяком случае.       Середина апреля. В этой канители с собственным мозгом прошел почти месяц, и где он был все это время? Что ж, пусть так.       Главное, что таблетки снова при нем. Он почти отвык. Две за раз — чтобы наверняка. Да, без них действительно никуда.       Человек, который захлебывался водой до потери сознания, знает цену кислороду, а Себастьян — хорошо знает цену своему безразличию. Сколько всего он наворотил за какой-то месяц отсутствия стабильности… Иногда быть тише воды и ниже травы недостаточно, чтобы избежать проблем, а с такой открытой несдержанностью они неизбежны. В общем, за ним снова вагон проблем.       По возвращении в университет он ожидал приветствия с порога. Но не трогали. Ну и ну. Может, он помер без таблеток и теперь призраком бродит?       Впрочем, это не очень интересно. В университете даже истеричку не видно. Тишь да гладь. Точно помер.       К сожалению, спокойная жизнь длилась ровно до следующего дня.       — Нужно поговорить.       Себастьян смотрит на истеричку, возникшую возле его стола, и вздыхает. И почему с ним вечно нужно разговаривать? Почему-то думалось, что на душевные беседы его первым делом выцепит Рос, но мальчишка оперативнее. Ну, не так и плохо, если это убережет от диалога с Росом.       В свете энергосберегающей лампы туалета усталость на чужом лице более отчетлива. В частности — синяки под глазами. Истеричка занимает привычное место на раковине, Себастьян достает сигарету. Ну, и что там по плану?..       Молчит. Диалог не спешит начинаться, а Себастьян не пытается исправить положение. Зачем бы? И так неплохо. Жаль, мальчишка не считает так же.       Себастьян не самый внимательный собеседник, но даже он видит нерешительность и взволнованность поверх усталости. Боже. Хоть бы не в любви признаваться вздумал. Интересно, хватит ли времени докурить сигарету, пока он с мыслями собирается?       Он бы, конечно, спросить мог. Но вообще-то была надежда, что истеричка передумает разговаривать и они разойдутся мирно. О. Подал голос. Не повезло.       Себастьян слушает, но сути проблемы не улавливает. Опять какие-то семейные конфликты, разборки, туда-сюда… Запретили общаться. Как же бестолково.       Нет, он хорошо знает, какими на самом деле могут быть родители. Еще помнит, хоть и смутно, каково это — бояться отца. Но тут что-то еще, и к этому апеллировать уже не получается.       — И что? — спрашивает он, когда мальчишка смолкает.       Он правда не особенно понимает, что от него хотят.       Истеричка выдыхает с тем волнением, которое скапливается в преддверии рыданий или криков. Сбивает градус в речах. А затем — смотрит так, будто они готовятся сражаться не на жизнь, а на смерть.       — Не будь идиотом, — только начинает с претензий. — Это не шутки. Я не могу позволить им и дальше давить на это. Либо мы перестаем общаться, либо тебя будет ждать малоприятный разговор с моим отцом.       Господи… И ради этого он столько сил на диалог тратит?       Себастьян не проникается. Так что и ответ не самый приемлемый:       — Мне без разницы.       О, сколько гнева в ответ. Даже забавно.       — Конечно, — усмехается мальчишка, но как-то нерадостно, и возводит глаза к потолку. — Как еще. «Мне плевать, делай что хочешь»… какого черта я вообще о тебе думаю тогда?       — Я без понятия, зачем ты ссоришься из-за меня с родителями, — бровь аккуратно изгибается. — Не спрашивай меня. Сам решай.       Но прежде, чем последует ответ, Себастьян решает поставить пару точек над «і», раз уж на то пошло.       — Сиэль, я не буду плакать, если мы перестанем общаться, и мир не содрогнется. Это твой выбор. Я не боюсь твоего отца, поверь мне, поговорю, если придется.       Он, конечно, не совсем глуп. Осознает, что истеричка ждет от него сокровенного понимания, советов и бла-бла-бла. Но решать чужие проблемы и распутывать узлы, которые человек сам понавязывал, — сомнительное удовольствие. Здесь все просто. И раз мальчишка, взвалив на себя дополнительные условия, этого не видит — Себастьян тут не помощник.       Вопрос ведь был не в благополучии самого Себастьяна. Так что тут и разгуливаться негде. Истеричка все усложняет, ищет какой-то лишний груз, будто бы иначе решение будет неоправданным, и тут нечего советовать. Бритва Оккама.       Это не утопическая идея, которая не учитывает условия реальности. Себастьян ведь тоже не всегда понимал. Но он учился, лежа на кровати детдома среди ночи и смотря в потолок, методично повторял одно и то же в мыслях:       «Делай это, если хочется. Делай все, что хочешь. Будь таким, если хочется. Будь кем угодно».       Раз за разом. Будто теннисный мячик, который бы отскакивал от потолка в руку и обратно. Себастьян просто учился разрешать себе не думать о ком-либо и не брать на себя ответственность за чужое состояние.       Это возможно, если захотеть.       И забавно видеть непонимание во взгляде истерички. Вместе с ним — толика разочарования и… ответственность.       — Боюсь, разговоры с моим отцом весьма короткие.       Себастьян не может не усмехнуться. Его что, напугать пытаются?       Это забавно. Мальчишка действительно думает, что Себастьяну есть что терять. Оптимист.       — Я знаю людей, с которыми разговоры поистине короткие. Твоему отцу придется очень постараться, чтобы превзойти их.       Он не лукавит даже. Кое-что служит весьма ярким напоминанием о том, какими бывают люди. Поэтому тут говорить не о чем.       Хотя истеричка еще пытается… переубедить? Себастьян наблюдает за этим с долей иронии. Будто бы даже и общаться не хочет.       Интересно, как долго мальчишка сможет говорить, если не отвечать ему, и к чему он в итоге придет.       Увлекательного оказывается мало: взгляд впирают в пол после первого же молчания. Колеблется, видимо.       Бог с ним.       Себастьян тушит сигарету, выбрасывает ее и решает, что на том можно закончить. У него действительно нет вдохновения на диалоги, нет особого сочувствия к чужим тяготам и тем более нет желания помогать.       — Что ж, — он подводит черту. — Знаешь, может, я и ошибаюсь. Возможно, твой отец окажется хуже всех, и я сгнию избитый где-нибудь в трущобах. Но мне абсолютно все равно, Сиэль. Решать только тебе, готов ты в таком случае будешь жить с этой ношей или нет.       Достаточно внятно? Доходчиво, наверно. Этот поймет.       Себастьян направляется к выходу. Пусть истеричка останется наедине и подумает, ну а его работа тут точно выполнена и даже сверх меры: мальчишка, возможно, после последних встреч мог думать, что Себастьян уже жить без него не может, но сейчас, в состоянии полного безразличия к миру, сам Себастьян бы не сказал и половины того, что выдал без таблеток. Разойдутся — ему же лучше. Он и так мало понимает, как мальчишка вообще подобрался и пригрелся рядом, словно кот бродячий.       Конечно, Сиэль не был идиотом или чересчур наивным, их мысли даже перекликались часто, но… это напрягает. Такими темпами ничего хорошего не получится.       Это никогда не приводит ни к чему хорошему.       — Стой.       Себастьян даже не успевает обернуться, как мальчишка уже оказывается перед ним. А взгляд какой серьезный. Он определенно тратит себя не на тех людей.       — Ты под таблетками?       Кивка должно быть достаточно. Формулировка вопроса забавная, так и наркоманом прослыть недолго… С другой стороны, вряд ли кто-то бы удивился.       — Понятно, — мальчишка вздыхает и будто теряет интерес. — Тогда хорошо.       Запал в нем исчезает. Он снова отходит к раковинам и о чем-то думает.       На самом деле, Себастьян даже не уверен, что не так пошло с истеричкой и где он прокололся так сильно. Получалось ведь не подпускать к себе никого все это время. Истеричка не влетела в его жизнь с двух ног, не избегала конфликтов, они оба даже пытались отстраниться друг от друга, но в итоге… Может быть, стартовой точкой был тот клуб, в котором Себастьян планировал пустить в утиль все человеческое в мальчишке? Неужто стоило оставить его там сдыхать?       Как бы сказать ему, что Себастьяну действительно не нравится все это? И за кого истеричка его принимает? Зачем вообще продолжает этот водевиль? Себастьян не поверит, что его все устраивает. Что устраивает изворачиваться и подстраиваться под мудака, который не хочет ни меняться, ни идти навстречу. Может быть, тут должна играть совесть.       Может быть, мальчишка ищет хоть какие-то причины остаться.       — Может быть, — бросает Себастьян, — подумаешь лучше, прежде чем выбирать между семьей и неуравновешенным мудаком, которого знаешь полгода?       — Может быть, — усмешка без намека на веселье. — Непонятно только, кто опаснее.       — Ты серьезно до сих пор воюешь с ними из-за того, что они тебя обманывали?       Нет, Себастьян, конечно, слабо представляет, каково быть жертвой родительской многолетней лжи, но он действительно сомневается, что это причина для войны.       Истеричка распахивает глаза, замирая. О? И что его так задело?       Он решает выждать несколько секунд, чтобы дать истеричке собраться с мыслями или, возможно, даже переосмыслить что-то. Спешить некуда, хотя и интересного тут немного.       Мальчишка едва качает головой спустя секунд десять. А затем моргает.       — Нет. Я бы хотел, чтобы это было единственной проблемой… Я думал, что все начало налаживаться. Мы даже с Габриэлем помирились.       Продолжать истеричка не собирается — это становится понятно по поджатым губам и нахмуренным бровям. Ну, нет так нет. Себастьян тоже не горит желанием лезть в чужую жизнь.       Отвечать он тоже не хочет. Во-первых, ничего нового он не узнал, чтобы делать выводы, во-вторых, имеющиеся выводы истеричке не понравятся. Слышать о том, что Габриэль действительно сильнее, он вряд ли захочет. Понимать, что брат травмирован не меньше него, вот только, в отличие от младшего, не имел возможности плакать об этом и убиваться: на нем был груз наследника, забота о беспомощном брате и обязанность держать лицо семьи. Кто-то из них должен был быть сильнее. Печально лишь то, что теперь истеричка считает его виноватым.       — В любом случае, — мальчишка выдыхает, обрывая все мысли. — Можно вопрос?       Почему-то он выглядит еще более напряженным, чем при разговоре о семье.       — Можешь попробовать, — Себастьян пожимает плечами.       Видимо, что-то серьезное. Истеричка не так часто спрашивает разрешение. К тому же — с вопросом в итоге затрудняется. Боже.       Мнется так, будто в самом деле сейчас в любви признаваться будет. Хоть бы без этого. Себастьян прикидывает, что вообще такого может крыться за вопросом, но ничего хуже признания так и не приходит на ум. С другой стороны, это было бы очень легким способом избавиться от целого ряда проблем.       Нет, все-таки пауза уже слишком длинная. То ли уходить, то ли подогнать…       Но мальчишка наконец начинает, не поднимая глаз:       — Ты… — Себастьян даже видит, как сжимаются его руки на плитке раковины. — Работал в эскорте?..       О.       Вот оно что.       Что ж, оказывается, признание в любви не так и плохо.       На самом деле, догадаться несложно. Нарыть эту информацию — вопрос возможностей, и за спиной мальчишки их предостаточно. Но… может быть, интуиция играет против него, однако в то, что истеричка лично искала такие детали, верится с трудом.       Надо было внимательнее слушать, что он вообще рассказывал. Вероятно, было бы понятнее.       — Эскорт, значит, — Себастьян усмехается. — Что еще узнал?       Веселого мало даже с таблетками. Желудок неприятно сводит от воспоминаний… или голода, или отвращения, или не сводит вовсе. Что ж, Себастьян не обещал быть честным. А еще никогда не обещал быть идеальным.       — Я ничего не узнавал, — забавно, как целенаправленно истеричка пялится на свои руки, плитку, куда угодно, лишь бы не на Себастьяна. — Зато мой отец, скорее всего, уже знает о тебе все…       О.       Кажется, даже признаваться в любви никому не пришлось. Все почти разрешилось.       — И почему ты все еще здесь?       Нет, тут уже все прозрачно. Может, истеричка и ищет причины остаться, хочет услышать, что все это ложь, но здесь ловить нечего. Мальчишка был о нем слишком хорошего мнения.       — Потому что я хочу услышать это от тебя, — и он до смешного рационален не в тех вещах. — Меня учили говорить, Себастьян. Не бросаться с поспешными выводами и обвинениями вперед всего состава.       — И ты ждешь, что я утешу тебя словами, что это не так?       И чего ради был весь этот спектакль? Себастьян не планировал сегодня заканчивать все их общение, но он не то чтобы готов извернуться в оправданиях лишь бы все оставить. Паршиво признавать, но тут слово тоже за истеричкой.       — Сиэль, обелять людей — плохая идея.       — Какой же ты идиот, — внезапно выдает истеричка и поднимает взгляд, полный… Ах. Кто-то недоволен. — Ответь ты хоть раз в жизни на поставленный вопрос, черт тебя дери. Я не собираюсь искать тебе оправдания. Но я общаюсь, мудак, с тобой, а не с образом в моей голове! И делать выводы я буду тогда, когда услышу твою историю.       Ох.       Это проблематичнее…       Рука рефлекторно тянется за сигаретами, а Себастьян прикрывает глаза. С этим мальчишкой никогда ничего по-нормальному не выходит. Может, если наконец выложить ему все, он просто потеряет интерес?       — Мою историю?       Себастьян уже перестает его понимать. Утянуть Сиэля на дно, как ни крути, не выходит, грязнее он не становится. Хуже тоже. Создается впечатление, что чем ниже он падает, тем лучше себя проявляет. И там, где все люди врастают в базальтовые породы, он отталкивается и делает невозможное.       И почему он до сих пор рядом и пытается здесь остаться — вопрос еще труднее. Щенка, цепляющегося за первого встречного, в нем уже нет.       — Хорошо, — с другой стороны, не все вопросы должны быть решены. — В этом мало интересного, Сиэль. Когда я очнулся от алкогольной комы, то понял, что кроме пойла мне еще надо платить за квартиру и есть. Пахать за копейки на сомнительных предприятиях было занимательно, пока какая-то женщина в клубе не сказала мне, что я зря трачу свое милое личико. И не дала контакты сутенерши. Это был элитный эскорт, который торговал очень дорогими проститутками. Их обучали прежде, чем допустить к клиентам. Ты не представляешь, какие требования к работникам эскорта. Два месяца обучения и… меня купили. Этой женщине было за сорок. И я не обслужил ее.       Истеричка удивленно выдыхает.       — Мне стало настолько противно, что я просто отказался и нам пришлось вернуть деньги. Сутенерша, конечно, вытрахала мне все мозги. А затем… — ах, его любимая часть истории. — Меня выкупили из эскорта. И еще пару парней. Нас выкупил некий Мессир, который дал всем кров, деньги и в какой-то мере семью. А затем оказалось, что этот мужчина — глава синдиката, я теперь часть преступной группировки и пришло время обучаться стрельбе и технике боя. Затем я провалился на первом же задании. Я не смог убить человека. Мессир решил, что эскортная шавка забыла, по чьей милостыне она еще не сдохла, и наградил шестьюдесятью ударами плетью. Еще вопросы?       Шрамы даже заныли по новой. Но Себастьян не то чтобы зол. Да и все проблески злости таблетки бы успешно подавили. Может быть, спина теперь выглядит уродливо, но это не мешает. Зато закаляет безупречно.       Он бы вообще не ждал никакую реакцию от мальчишки, любая из них была бы разочарованием для Себастьяна. Но вопрос все равно всплывает:       — Почему шестьюдесятью?       И это все, что он хочет знать? Себастьян выдыхает, роняя усмешку, и отвечает:       — Их было пятьдесят, изначально. Но за каждый звук прибавлялся еще один.       То, с какой задумчивостью истеричка подбирает слова, безусловно, потешает. Как бы сказать ему то, что это напрасно? В любом случае больнее, чем тогда, уже не будет. Ну, раз все крупные карты раскрыты, можно скидывать все остальное.       — Прежде, чем ты возомнишь меня героем или жертвой: людей это не спасло. Ни одного человека. Их все еще убивали мои напарники, убивали на моих глазах и выгораживали меня перед Мессиром. Я не знаю, зачем ты продолжаешь верить в мою святость, но завязывай. От хорошего человека я невероятно далек.       Это не имело большого значения, но все же Сиэль молчал — а это значило, что он жутко нервничает. Забавно. И что он хочет этим сказать? «Извини, не хотел»? Будет сожалеть о том, о чем не сожалеет даже сам Себастьян?       — Ясно, — он глубоко вздыхает, полностью расслабляясь. Даже думается, что он вот-вот уйдет, но случается иначе, и Себастьян замечает что-то вроде смирения в его улыбке. — Мой лучший друг — это плохой пример, да?       О, боже. Он просто безрассуден. Впрочем, Себастьяна пробивает, скорее, на жалость: если истеричка даже его называет лучшим другом, значит, все действительно печально на радаре. С ним хоть кто-то нормально обращался?       — Знаешь, я думал обо всем этом, когда узнал. Даже всерьез раздумывал прекратить общение. Ты потерянный человек, с которым я бы никогда не связался обычно. Но все-таки причин отказываться от тебя у меня сейчас тоже нет. Может быть, человек из тебя сомнительный, но я тоже не настолько хороший, чтобы отказываться от своего удовольствия в угоду морали. В общем, не бери в голову. Мои слова все еще в силе, — да мальчишка расцветает с каждым словом. Он закидывает рюкзак обратно на спину и смотрит на Себастьяна так, будто бояться уже нечего. — Если ты обманешь меня — я пошлю тебя к черту. Если ты причинишь мне вред — моя семья тебя живьем закопает. И раз нас обоих все устраивает, я не вижу причин все заканчивать.       Ха. Что ж, наверное, меньшего ждать от него и не стоило. Как бы там ни было, обычным человеком истеричку тоже не назвать — иначе бы все не зашло так далеко. Себастьян думал, что будет возмущен этому больше, но и ощущения того, что к нему навязались, нет. Пусть так. В конце концов, истеричка не доставляет особых проблем и заодно напоминает, что социальная потребность тоже существует.       Себастьян не отвечает. Думает, по усталой полуусмешке все и так очевидно. К тому же взгляд истерички до смешного самодоволен: «А кто-то не хотел разговаривать».       Любопытно, но, кажется, это тоже прогресс.       Жаль только, что кроме вполне терпимой компании истерички существуют еще вещи не столь приятные. В туалетах обычно никого, но дверь вдруг распахивается… И, наверное, увидеть на пороге даже злосчастного Мессира было бы приемлемее.       — О! — тон Роса где-то между замешательством и радостью. — Вы оба тут…       Теперь это действительно проблематично. Себастьян сомневается, что в нем найдется достаточно сил и терпения, а в Росе — сколько-нибудь интеллекта для нормального разговора. К тому же приходится вспомнить, что Себастьян выбил ему зуб, и, хотя у Роса какая-то нездоровая терпимость к его выходкам, в этот раз парой слов вряд ли обойдется.       Себастьян заранее чувствует усталость. Как бы сказать ему то, что он точно уже лишний?       — Ты же в норме, да? — тучная фигура приближается, вместе с ней возрастает чувство безысходности.       Так, сигареты.       — Еще в какой, — вместо него отвечает истеричка.       Глаза закрываются. Наверное, это единственные разы, когда Себастьян действительно хочет, чтобы он был рядом. У него странная совместимость с этой горой энтузиазма.       — Отлично!       Абсолютную концентрацию на курении нарушают: тяжелая рука хлещет по плечу с задорным смехом. Боже Милостивый. В такие моменты даже пропадают опасения, что две таблетки — перебор.       Себастьян пытается не слушать то, что говорит Рос, потому что к этому невозможно приспособиться. Груда словесного мусора, эмоции и тонна лжи. Невозможно верить людям, которые всегда выглядят так, будто все в норме и даже лучше.       Одна только сигарета не помогает полностью абстрагироваться, и Себастьян цепляет взглядом то, что может отвлечь. Истеричка, например. В присутствии Роса даже она выглядит живее прежнего: улыбается, посмеивается. Себастьян следит за тем, как растягиваются бледные губы, поднимаются плечи, за блеском во взгляде… Мальчишка действительно доволен, несмотря ни на что. Ни на такой поток энергии, ни на семейные распри, ни на отсутствующий глаз, ни на ненависть к своему телу. Еще умеет радоваться.       Себастьян думает, что сам никогда и не умел. Он привык, что все уже давно закончено для него, и из этой дыры выбраться не получится. Себастьян был бы тем, кто призвал Дьявола, а Дьявол бы сказал: «Мне нет до тебя дела». Такая пропащая душа не сдалась даже Аду. Так зачем она нужна этим двоим?       Истеричка вдруг переводит взгляд на него и издевательски улыбается:       — Что-то ты не выглядишь весело.       — Умираю со смеху.       Может, попадет. Им все равно плевать, что он там скажет.       Себастьян запрокидывает голову. С Дьяволом не ведут диалогов. Выхода отсюда действительно нет.       Увесистая рука Роса то похлопывает по плечам, то ведет по ним, и, возможно, это и называется Адом. Две таблетки блокируют почти все. Но не отвращение от чужих касаний, не чувство отчаяния и не желание одиночества. Как еще сказать, что Себастьяну не нужна его компания?       Просто немного терпения. Просто…       Возникает желание напиться. Всерьез, как еще несколько дней назад, чтобы вообще не чувствовать себя. Чтобы снова наплести истеричке какую-нибудь чушь, рвать от количества выпитого и творить черти что.       Себастьян снова слышит смех и вспоминает, как много мальчишка смеялся в тот день, когда примчался с дня рождения собственной матери по первой просьбе. Скорее всего, потому что сам хотел сбежать оттуда, но все же… Черт знает, с чего он даже смеялся. Себастьян не помнит вообще ничего веселого, кроме того, что истеричка занимается спасением всех вокруг, кроме себя.       Внезапное прикосновение выводит из раздумий. Опоясанное крепкой хваткой запястье тянут за собой, и Себастьян рефлекторно упирается ногами, когда вдруг толкают еще и сзади.       — Давай-давай, — Рос рывком тянет за собой, приходится идти.       Сигарета выпадает из руки. Почти догорела, к счастью. Себастьян оборачивается в поисках истерички, потому что без нее точно не выдержит. Со смехом во взгляде и издевательской улыбкой на губах, но идет по левое плечо от него. Слава Богу.       Всевышний к нему обычно немилостив, а Дьявол плевать хотел, но в этот раз… может, заслуга тут только истерички.       — Тебе очень идут страдания, — она ухмыляется, точно знает, что Себастьян пропустил абсолютно весь разговор.       — Вот оно что, — вид своей руки, заточенной в чужую, вызывает неимоверную усталость. — Это многое объясняет…       — Что вы там бубните? — энергично вышагивающий Рос мельком оборачивается. — Двигайтесь быстрее!       — Да куда быстрее?       — Туда, мелкий! Вот вообще не ты должен жаловаться!       — Даже он спортивнее тебя, истеричка, — это кажется забавным, но злой взгляд в ответ — еще лучше.       — Почему истеричка? — вдруг задумчиво спрашивает Рос.       Они доходят до лестницы, и он наконец отпускает Себастьяна. Тот встряхивает рукой.       — Он ревел в туалете, когда мы впервые встретились.       — Ха! Это в его духе, — смеется Рос. — А мы встретились, когда он чуть не задохнулся от астмы. Что-то напоминает, да, Еретик?       Ох… истеричка, сверлящая взглядом Себастьяна, вдруг смотрит на Роса.       — О чем ты?       — Мы просто с Еретиком познакомились, когда он в обморок упал, — он оборачивается к мальчишке. — Это пиздец был, я думал, он коньки отбросил! Дотащил до медсестры — а та говорит, голодный обморок. Весь обед пришлось отдать.       Себастьян вздыхает. Вряд ли истеричку этим удивить, конечно, но эту историю он и сам не любит.       — Голодный? — удивление сменяется усмешкой, и Себастьян ловит ироничный взгляд. — Да, это в его духе.       Они поднимаются до самого верха, на четвертый этаж, где вообще редко кто бывает, а Рос идет выше — к черной решетке, перекрывающей вход дальше по лестнице. И открывает невесть где взятым ключом. Так они на крышу… Ну, не самый плохой вариант.       И в самом деле на крышу… Истеричка первой вылетает на плоскую кровлю и с интересом оглядывается. Подходит к краю. Себастьян лениво бредет следом. Ничего интересного. Погода сегодня пасмурная, ветер веет, все выглядит унылым. Зачем они вообще здесь?       — Красиво, хоть и мрачно, — хмыкает мальчишка.       — Тут охуенно!       Голос приближающегося Роса еще громче, тонет в шуме ветра, но, увы, не полностью.       Себастьян смотрит куда-то вдаль, особо не зацикливаясь. Может быть, тут было бы лучше курить. В ином случае толку от крыши нет, если только вдруг он не захочет сброситься. Правда, с таким ветром и не покурить. Хоть волосы не в лицо лезут.       Вниз лететь метров пятнадцать. Даже для самоубийцы ненадежно. Хотя погода весьма располагающая — в этих темно-зеленых и серых оттенках бордовый бы неплохо смотрелся.       Себастьян оборачивается к истеричке, но что она, что Рос просто молча таращатся на него. Возможно, он пропустил часть диалога, где они договаривались сбросить его отсюда.       — Что? — спокойно спрашивает, и статуи наконец оживают.       Истеричка бросает взгляд вперед.       — Иногда я понимаю, почему ты раздражаешь тех, кто с тобой даже никогда не общался, — боже.       Еще и звучит так, будто он в грехах исповедуется. Театр по нему горюет.       Себастьян не отвечает. Вникать не хочется. Хотя все в мальчишке говорит, что он к диалогу открыт как никогда.       Нет уж. В навязчивом присутствии слева Себастьян говорить точно не готов.       — Ненавижу эту погоду, — ценная информация, истеричка.       — А я люблю, — держи в курсе, Рос. — Ненавижу жару. Мне кажется, что я превращаюсь в желе.       Себастьян выдыхает. Кажется, их лучше опять не слушать.       — Такая же погода была на мой десятый день рождения. Хотя это была зима, — о…       Получается краем глаза заметить слабую улыбку на лице мальчишки. Кажется, он уже видел ее. Да, точно. Истеричка улыбалась так же, когда смотрела на птичьи кормушки в парке.       Странно только, что она сейчас появляется. Нервное?       — Тьфу, — Рос взмахивает рукой. — Ты что, серьезно запомнил, какая погода была восемь лет назад на твой день рождения?       — Да. Я детально запомнил весь десятый день рождения.       — Если тебе не подарили тогда Диснейленд, то я не вижу причин.       Истеричка сглатывает. Что ж, Себастьян так и думал. Интеллекта, особенно эмоционального, в Росе ни грамма. Впрочем, Себастьян им тоже обделен.       — Мне тогда ничего не подарили, — голос заглушается. — Подарки должны были быть ближе к вечеру, когда начался бы праздник. Перед этим нас с братом послали выгулять нашу собаку.       Так он решил?..       — И нас схватили. Собаку убили. Кто бы знал, что культы до сих пор представляют какую-то угрозу, — Себастьян замечает, как мальчишка кладет руку на живот, но вряд ли осознанно. — Знаешь, Рос, я тоже не люблю жару. Но вспоминаю, как мы месяц сидели в ледяной клетке на холодном полу почти без одежды, и думаю, что жара не так уж плоха. Впрочем, вспоминая тот месяц, я думаю, что хуже уже вообще не будет.       Мальчишка выдыхает, отпуская ситуацию, и оборачивается к ним. Очень плохая идея трепаться об этом. Себастьян сперва думает прервать, но… смотря на чужую полуулыбку, передумывает. Истеричка снова доверяет, и снова не тем.       — Вас… похитили культисты? — Рос хлопает глазами.       — Да, — тонкие пальцы сжимают лямку рюкзака. — Похитили. Изнасиловали. И выкололи глаз.       — Из… — замолкают на полуслове.       Нужно признать, таким растерянным Себастьян Роса еще не видел.       — Изнасиловали, да. Раз сто, по ощущениям, — истеричка усмехается. — Прости. Наверное, это не самая приятная информация, которую можно услышать.       — Нет, — Рос отмахивается, его рука опускается на тощее плечо. — Спасибо. Ну, что доверяешь. Если бы такая хуйня произошла со мной, я бы вообще никому не рассказывал, а ты — молодцом. Жаль, что уебков на свете много.       — Да уж, — истеричка соглашается, и, кажется, даже рада.       Какой кошмар. Наверное, это действительно слишком. Но Себастьян уже опоздал.       — Бля, я же должен был к преподу по торговому праву зайти! — вспоминает Рос, а затем смотрим на наручные часы: — Бля, я на десять минут уже опоздал! Парни, закройте решетку, когда будете уходить! Мне надо срочно бежать! Пиздец, блять, я ей пересдачу должен!       Небрежно впихнув ключ истеричке, Рос в панике помчался обратно внутрь университета. Видимо, чья-то пересдача провалена.       Пожав плечами, мальчишка подошел ближе.       — К слову, собаку звали Себастьяном, — вдруг усмехается он.       Ну надо же. Какая честь.       — Чудесно. Ты бы призадумался. Если бы не она, ничего плохого с вами бы не случилось.       — Нет, — теперь он не выглядит веселым. — Это дело случая. Хотя он не очень любил меня, но… он действительно пытался защитить нас, когда они напали. С нами бы ничего не случилось, если бы не люди. И с ним… тоже.       Надо же. Удивительно, что собака никак не фигурировала в истории прежде. А ведь истеричка действительно тоскует. Какая нелепица.       Жаль только, что Себастьян — не собака. Лучше бы истеричке помнить, что, действительно, вина тут только людей. И Себастьян Михаэлис — тоже человек.       Он выдыхает.       — Зря ты все это рассказал.       — М? — мальчишка снова усмехается, но уже не так и весело. — Будешь сокрушаться, что даже собака лучше тебя?       Если бы дело было в нем.       — Лучше бы это было главной проблемой…       — Нам хватает проблем, — выдыхает он. — Комиссар все еще меня напрягает.       — Оставь его.       — М? Почему?       — Просто оставь. Не лезь, серьезно.       Может, пронесет. Истеричка непонимающе качает головой. Неважно. Лечить дурной вкус в людях тоже как-то нужно.       — Пойдем, — поэтому Себастьян лишь отмахивается и идет на выход.       Нехорошо все это, действительно.       — Где он вообще взял ключ?       — Без понятия. Вернешь ему после пересдачи.