Альма-матер

      Все возвращалось в колею. Еще три дня прошли невероятно тихо, и это действительно начинало напрягать. Никто до сих пор не припомнил Себастьяну выбитый Росу зуб. Наверное, надо было наслаждаться целым составом, пока есть возможность.       Постепенно вернувшись к дозировке одной таблетки, Себастьян пришел в норму и даже успел перебиться парой подработок. За время отсутствия скопилось многовато долгов. А еще — что-то подсказывало, что вторая таблетка сегодня необходима.       Итого — пятый день с возобновления привычной жизни.       Сегодня он удачлив. Его не трогает абсолютно никто — стол пустует и удается почитать. Приносить еду сюда, как оказалось, совершенно неосмотрительно, так что обходится книгами.       К тому же сегодня французская классика. «Монахиня» Дени Дидро — еще один этюд о незавидной женской судьбе.       Без малого двадцать минуты перемены позади. Книга, в общем, не впечатляет, но кажется вполне сносной. Даже забавной. Вопрос «Зачем Христу столько сумасшедших девственниц?» почему-то напоминает рассуждения истерички про бесконечный долг, и в итоге Себастьян проникается этой аналогией окончательно.       Он обращает внимание на мысли главной героини. Если у истерички в голове творится тоже самое — у него есть хорошая идея, как все это искоренить.       Увы, к двадцатой минуте перемены кое-что все же случается. Себастьян бы не ставил наперед, но, кажется, это последние мгновения с целым зубным комплектом.       Женские рыдания — отвратительно звучат.       Это бьет по ушам, отвлекая от книги, и Себастьян поднимает безучастный взгляд к источнику рева. О…       Кто это — он помнит смутно, но где-то видел точно. А, нет, все же помнит. Узнает по заливистому плачу — Элиза из пьесы.       Правда, выглядит… паршиво. Кажется, в стенах университета произошла еще одна трагедия.       Девушка падает на колени — в полуразорванной одежде, с потекшей тушью — до того драматично, что сомнений не остается — попрали. Опять гон у животных. Даже удивления не вызывает.       К пострадавшей подлетают все, кто только может: там и Рич со своей свитой, и истеричка, и Комиссар, и подруги ее. Успокаивают, как могут. Рич говорит вызвать полицию, Комиссар отдает свою ветровку… Они почти не пытаются понять, что произошло, будто это не очевидно, лишь хотят помочь. Чудно. Пусть разбираются.       Себастьян пытается вернуться к чтению, но гул в столовой слишком ощутим. Это надругательство над книгой. С тяжелым вздохом он прячет ее в сумку, поднимается с места, готовый смыться куда-нибудь в тихую гавань.       Бригада первой помощи работает оперативно: вытирает пострадавшей слезы, пытается успокоить.       — Кто, нахуй?! — ну, не все, конечно.       У Комиссара маловато терпения будет. С ней еще недолго общаются, и когда Себастьян уже делает шаг к выходу, девушка произносит:       — Я-я… — речь ее едва ли получается разборчивой. — Э-это… Ерет-тик…       Следует пауза.       Прежде, чем это разносится по всей столовой, прежде, чем пострадавшая отчаянно бросается в объятия Рича, ища укрытие. Ох.       И как он здесь оказался?       Себастьян почти не удивлен. Этого стоило ждать. Случаются и малоприятные вещи, ведь словам жертвы, ревущей в три ручья, нельзя не поверить.       Оборачиваясь, он почти ничего не ждет. Кроме, конечно, наступающего на него Комиссара.       — Сука подзаборная, сюда иди! — увернуться от удара труда не составляет.       То-то плач так похож на рыдания Элизы — тоже фальшивый. Но студентам хватает и этого. Хотя вряд ли ей кто-то верит на самом деле. Просто ради Себастьяна уже стараться не приходится.       Сумку он вынужден сбросить. Давно тут кровопролитий не случалось.       Одно и то же, одно и то же, одно и то же из раза в раз — как они не устают?       Еще один удар он отклоняет, а затем случается то, что все омрачает еще больше:       — Ты что, совсем идиот? — голос истерички в такие моменты действительно раздражает. — Бросаешься с кулаками по первой же команде, как пес.       Сравнение приходится даже не на него.       Ладно, истеричка… Развлекайся. Себастьян тут разменная монета, пока они играются между собой. Зря только предупреждал.       — О, — Комиссар скалится, — шавка. Вылезает при первом же упоминании. Будешь своего уебана защищать даже теперь?       — Шутки ниже плинтуса, — вздыхает мальчишка. — Знаешь, а ведь полиция уже вызвана. Судмедэкспертиза защитит вместо меня.       — Вот и не вмешивайся. Копы сегодня еще и труп вывозить будут.       Они что, действительно говорят о Себастьяне в третьем лице? Точно играются.       Закурить бы. Раз Комиссар отвлекся, можно и к стене отойти. Все равно торчать тут еще бог знает сколько.       — Если так подумать, — мальчишка склоняет голову, — разве не ты выставил Керри в таком свете? Или у тебя были благородные намерения, когда ты сливал ее интимные фотографии?       — Это уже не твое дело, сопля.       — Я лишь к тому, что тут теперь все воспринимают ее определенным образом благодаря тебе. Твой же круг общения говорил, что у шлюх хорошие формы, — усмешка. — Думаю, у них больше причин изнасиловать ее, чем у Еретика.       — Она тебе сказала прямо, что это Еретик! Че ты несешь?       — Ты забыл ту часть, где Еретик импотентом был, — о Господь, и почему он это помнит? — Что-то у тебя не складывается.       Да-да, Комиссара снова припирают к стенке. Но Себастьяну все это уже знакомо. К тому же — тут план чуть продуманнее, чем раньше.       — У тебя щас что-то пополам сложится, сученыш.       Боже мой, дошкольные перепалки. Что может быть лучше?       Пара ножей отсюда и туда, Комиссар оборачивается к нему с почти взбешенным взглядом. О, давай, съешь его в детских насмешках.       Конфликт исчерпался. Себастьяну почти смешно, но они закончили метать друг в друга дротики через пару минут. Спасибо Ричу, который оттащил мальчишку за воротник.       — Так ты за него вступаешься, Король? — зря только. — Тоже будешь защищать Еретика? Давно вы спелись?       — Не неси чушь, — бросает Рич так равнодушно, что это почти унизительно для Комиссара.       — Что-то ты грязно играешь в последнее время, Рич, — только у того еще пара козырей есть. — Одно дело — не трогать твою шайку. Но ты заигрался, дружище. Насильников решил под опеку брать?       — До твоего морального уродства нам еще далеко, — невпопад выдает истеричка, за что получает подзатыльник от Короля.       — Мне плевать, что вы будете с ним делать. Но Сиэль — мой, Ком.       — А ты уверен, что он все еще твой?       Комиссар ухмыляется.       — Больно он за Еретика тут заступается. Может, мальчишка уже козни против тебя строит, а ты его кроешь?       Господи… И почему Себастьян в это втянут? Он черт знает сколько даже не был в этой дыре, а за него тут уже давным-давно все придумали.       — Ты тоже подозрительно часто к нему притираешься, — хмыкает истеричка, но не продолжает.       — Это уже мое дело, Ком.       — Твое? Послушай, Рич, ты тут монополию свою установил — молодец. Но твой авторитет у меня в последнее время вызывает сомнения. Набираешь к себе всякую шваль и заявляешь, что теперь ее нельзя трогать… Зато шваль может делать что угодно. Не очень-то справедливо, а?       — Ком, тебе бы…       — Нет-нет-нет, я не закончил. Знаешь, Рич, после Дрейка мы все тут ждали… такого же порядка, да? Но что-то Король из тебя не очень. Прикрыл свою жопу, а остальные пусть грызут друг другу глотки?       О… Себастьяну почти противно, но Комиссар впервые говорит нечто толковое. Какой ужас. Кажется, зреет революция.       — Я не вижу, чтобы ты заботился хоть о ком-то, кроме себя.       — Вот именно, — поддакивает какая-то массовка из дружков Комиссара. — Смысл в тебе, если ты нихуя не делаешь? Завтра, бля, заявишь, что деньги теперь тебе надо приносить в благодарность, а нет — так изгоем будешь. Больно ты сладкий паренек, Король. Вот только мы тут — власть, сечешь? И если нам не нравится твоя политика — мы не подчиняемся.       — А нам она ой как не нравится, Рич, — Комиссар щерится.       Толпа перешептывается, но где-то уже слышны одобрительные возгласы. И настрой передается от одного к другому. Ну и ну. Это было самое быстрое свержение.       Себастьян ловит взглядом Рича. Тот молчит, замер, как статуя. Только смотрит сверху вниз, без страха или опасения. Что ж, он не то чтобы жалок. Просто… может, плевать хотел на все это.       — И тебе лучше не идти нам наперекор, Король, — выплевывает Комиссар. А затем сводит взгляд на истеричку, хмуро осматривающую толпу. — И твоей потаскухе тоже. Знаешь, что с насильниками делают? Тебе тоже достанется. Хотя…       Ах. Вот оно. Контрольный выстрел.       Должно быть, Комиссар решил претендовать на трон.       — Тебе уже досталось, не так ли? Трудно быть жертвой группового изнасилования?       Себастьян может слышать выдох, судорожное выталкивание воздуха из легких, когда истеричка замирает.       — Тебя в десять лет потаскала толпа мужиков, а ты его защищаешь? Стокгольмский синдром?       Это, должно быть, неприятно. Себастьян мало что чувствовал, когда Комиссар декламировал всем его личное дело из Бедлама, но это все же давно прожитое и задавленное таблетками.       Истеричка же… Себастьян хмурится.       Он видит, как взгляды почти всей столовой упираются в сгорбленный силуэт. Перешептываются от стола к столу. Удивление, отвращение, неверие, жалость… Гремучая смесь.       Какие же все-таки уебки.       Но мальчишка молчит. Молчит и, кажется, чувствует себя бесконечно уязвимым. С одной стороны, он лишь хотел защитить Себастьяна, но с другой…       Что ж, никто не обещал, что взросление безболезненно. И справедливости тут тоже нет.       Комиссар победно ухмыляется.       — Вы посмотрите, уже не такой смелый.       Да, они меняют вектор на Себастьяна. Съев и Короля, и истеричку, они целятся на Еретика.       Но эта драматургия еще не закончена. Себастьян смотрит на опустившиеся плечи истерички, прикушенную губу и знает, что пока рано для его выхода.       Истеричка еще не отыграла свою партию. И раз уж Себастьян оказался пешкой, он может выиграть еще несколько ходов.       — Так и будешь молчать?       Ему ведь есть что сказать. И, пожалуй, лучше момента не будет. Тут все равно уже нечего беречь.       Изменения на лице истерички — едва заметны. Лишь несколько градусов в наклоне головы и пару исчезнувших бликов в глазах. Зато в движениях чуть больше.       Или… Себастьян бы даже удивился, не будь он под действием двух таблеток. В движениях истерички намного больше.       И во взгляде, когда мальчишка медленно поворачивает голову к Комиссару, много больше обычного. Наверное, остальные это тоже видят. Комиссар выглядит растеряннее, чем несколько секунд назад.       Себастьяну даже нравится возникшая пауза. Драгоценная тишина в этом сумасшедшем потоке. Что ж, посмотрим, куда он приведет.       — Ну? — мальчишка внезапно подает голос первым, но в нем… тоже ничего прежнего. — Что еще скажешь?       Под пристальным взглядом Комиссар стушевывается. Ну надо же. Что-то недалеко он просчитал.       — К чему это было? — о, это даже забавно.       Примитивно до жути — ставить заведомо очевидные вопросы. На них не очень-то просто слету ответить нормально, а с умственными способностями этого ублюдка вообще шансов ноль.       Тут даже истеричка смелеет: подходит ближе, но вдруг и вовсе забирается на лавку чужого стола возле Комиссара. И теперь смотрит сверху вниз. Ох. Похоже, тут представление даже шире, чем Себастьян думал. И даже без его участия. Шавка наконец вспоминает о своих клыках.       — Ну? Неужели это все? Чего ты хотел? Я ничего нового не услышал. Или думал посмеяться над групповым изнасилованием? Тогда вперед, — мальчишка вовсе поднимается на стол. — Может, кому-то действительно смешно? Смейтесь, ради бога.       Наконец-то хорошее зрелище. Себастьян чувствует, как растягиваются губы в злой улыбке, и следит за сценой. За шокированными взглядами парней, на чей стол забрался мальчишка, за раздраженным Комиссаром, за ровной спиной истерички. Конечно, никто не смеется. Возможно, потому что в групповом изнасиловании мало смешного, хотя здешние стервятники и над этим похохочут, а возможно, под взглядом королевской шавки смеяться не тянет.       Себастьян догадывается.       — Нет? — мальчишка разворачивается обратно к Комиссару и спускается на лавку. — Тогда давай я продолжу? Раз уж ты докопался до этой истории, ты ведь наверняка знаешь ее исход?       Намеренная пауза. Действительно забавно. Клыки-то молча и втайне ото всех точились.       — Должен же знать, что каждый, кто меня тогда коснулся, мертв?       Интересно, сколько бы стрел нацелили на Себастьяна, если бы он сказал что-то такое? Был бы он еще жив?       — Надеюсь, ты ведь знал это, когда посылал за мной своего дружка? — взгляд истерички рыщет по залу.       А?.. Себастьян поднимает брови. Истеричка, кажется, хотела оставить в тени тот эпизод, или?.. Догадка вдруг заставляет распахнуть глаза. Не может же быть.       Крис не успевает спрятаться. И лишь напряженно сглатывает, когда мальчишка с недоброй улыбкой шагает в его сторону.       — Как думаешь, Крис, попал ли хоть кто-то из них в рай? Честно говоря, у меня на тебя были совсем другие планы, но раз твой приятель затронул эту тему… Расскажешь всему нашему студенческому составу, как хотел отодрать меня в баре?       Наверное, Себастьян был бы в глубоком шоке, если бы не две таблетки. Но даже сейчас это… кажется странным. Истеричка прятала еще пару своих клыков. Он надеялся, что Сиэль даст отпор, но что сам пойдет в нападение… Себастьяну повезло с концертным залом, однако.       Движение со стороны — Комиссар, наконец сбросив с себя оцепенение, рванул к мальчишке. Краем глаза видно и королевскую свиту. Еще одни идиоты. Так и будут глазеть?       Комиссар резко, словно клещами, хватает за предплечье истеричку, дергая в сторону. Крис тоже обходит со спины.       — Ты что несешь, потаскуха? — цедит Комиссар. — За слова отвечать готов-то?       То ли вкрай отупел, то ли непостижимо умен. Себастьян не знает, что отвечал бы на его месте, но такая чушь совсем уже позорная. А судя по мальчишке, так еще и нестрашная.       — Ой, — он усмехается. — Что-то ты не очень-то справедливый, подонок. Отрицать изнасилование и смеяться над групповым как-то неправильно, когда ты готовился убивать человека за изнасилование своей подруги, — он делает паузу и, Себастьян почти уверен, вскидывает брови на мгновение. — Разве нет?       — Ах, вот оно что, — Комиссар тоже усмехается. — Так ты все выгораживаешь своего гондона. Может, тогда понесешь наказание за него?       Нескончаемое веселье. И даже сейчас эта королевская шайка бездействует… Как бы не пришлось самому лезть.       — Может, и понесу, — о, господь. — Что ты мне сделаешь, выродок? Даже пожалеть не успеешь, как станешь трупом. Поверь, с Фантомхайвами разговоры очень, очень короткие.       — Фантомхайв?.. — пораженно отзывается столовая. Все ближайшее к истеричке окружение теряется.       Кажется, Себастьян что-то пропустил. Видать, поэтому истеричка так хотела остаться в тени.       Ему абсолютно не нравится то, что говорит мальчишка, но то, как он говорит, — победа в чистом виде. Так, будто даже и не боится вовсе. Будто не будет потом дрожать от любого поползновения в свою сторону и не будет ныть Себастьяну о том, что семья его отвергает.       Комиссар не сразу находится с ответом, а это — дает истеричке финальное преимущество.       — За этими играми вы, кажется, забыли, что у людей в мире есть настоящая власть. Раз ты полез в мою биографию, мог бы получше разузнать о моей семье, не думаешь? — наконец мальчишка выворачивается из хватки и через плечо бросает. — Так что, ублюдок, как я буду отвечать за слова? Думаю, моей семье тоже будет интересно.       А затем взгляд падает на Криса, усердно пытающегося скрыться среди студентов.       — Что-то мне подсказывает, что ты не очень хочешь, чтобы я рассказал о нашем инциденте своему отцу или брату, Крис, — наигранная озадаченность в голосе превосходно едкая. — Хотя, думаю, они будут рады поговорить с тобой.       Усмешка, которую напоследок оставляет Сиэль, окончательно ставит точку. Оцепенение на лице Криса все же вызывает вопросы. Себастьян пропустил какой-то важный элемент социального конструктора. Неужто фамилия столько шороху навела?       Потому что в атмосфере столовой что-то незримо меняется. Но очень ощутимо. И поставленная истеричкой точка была лишь частью многоточия.       — Стой, — хрипло отзывается Крис. Он пытается скрыть раздражение, но то явственно проступает через рычащие интонации. — Ты, конечно, бредней наговорил, но… Подыхать за твои фантазии я тоже не собираюсь. Можно же договориться.       Этого истеричка и ждала.       — Не думаю, что у меня есть желание договариваться, — она с сожалением вздыхает.       — Харе цену набивать, — рычит Крис. — Чего ты хочешь?       — Как грубо. Это несложно, приятель. Думаю, сойдемся на том, что ты попросишь у меня прощения. А затем заберешь свои документы и исчезнешь из этого университета.       — Че?! Губу закатать не хочешь?       — Нет.       — Может, я тебя полноценно выебу, тогда захочешь? — пальцы смыкаются на лице мальчишки.       Себастьян бросает взгляд к королевской шайке. Они что, и впрямь решили в стороне держаться?..       — Давай, — истеричка, впрочем, не напугана. — Моя семья не славится милосердием. Можешь испытать их терпение.       Отпускают. Ну надо же. Всего пара слов о власти и боли, как грубая сила уже и не решение.       — Шавка.       — Уже было. Так что, мы договорились?       — Ладно, — едва слышно бормочет Крис и отворачивается.       — Я жду извинений, Крис.       О, сколько злости на чужом лице. Да, Себастьян бы посмеялся.       — Извини, — еле цедит парень и отводит взгляд.       — Хм, — мальчишка сводит брови. — Что-то неубедительно. Может, на коленях ты будешь звучать искреннее?       — Да ни за что! — правда, пыл сбивает что-то, что Крис видит на чужом лице, а затем бормочет сквозь зубы: — Вот же… еблан мелкий…       — Чего ты там бубнишь? Тебя тут совсем не слышно, — и, наконец, добивающая улыбка, — давай, пригнись.       Чудесно.       Какая-то шваль, на коленях просящая прощение, и окончательно рехнувшаяся истеричка — чудесное сочетание. Себастьян вздыхает. Что ж, по крайней мере, ему не пришлось вмешиваться.       Напоследок мальчишка что-то говорит про власть, Себастьян уже не слушает.       Точнее, пытается. Но голос Комиссара слишком мерзок, чтобы его не слышать. Тем более, что обращаются, похоже, к нему.       — Так вот че ты вокруг него хвостиком бегаешь, — зло смеется подонок.       Боже, и на что он надеется? Будто Себастьяну важно, что он там о нем думает?       — В отличие от некоторых, — но ему все равно отвечает мальчишка. Так, надо теперь научить его молчать в нужные моменты, — у него хватает ума не воевать со мной.       — Так ты теперь у него под крылышком? — Комиссар криво усмехается. — И чем же платишь, уебок? Натурой?       — Кончай, Комиссар.       Себастьяну так все равно. Он даже не понимает, зачем вообще истеричка продолжает нести эту околесицу.       — Так что, Еретика теперь тоже трогать нельзя? — с вызовом бросает Комиссар.       Но мальчишка сегодня апостол непоколебимой веры:       — Да, — он пожимает плечами. — Поверь, моя семья не будет разбираться, тронули вы меня на самом деле или нет.       Точно рехнулся.       Интересно, откуда взялась эта бравада. То ли Себастьян что-то пропустил, то ли мальчишка слишком уж долго копил в себе яд.       Веселого мало, грустного тоже, так что, наверное, можно и уходить. Разбираться с тем, что истеричка тут наворотила, у него нет ни сил, ни времени. В этом серпентарии змеи еще хуже, чем двенадцать лет назад на месте преступления.       — А давно у нас Король сменился? — скалится Комиссар, и почти закрытый диалог вдруг вновь набирает обороты. — Эй, парни, вы что, готовы перед каким-то щенком стелиться? Разве так мы с мажорами обращаемся?       Ну, вот и конечная — в кровожадном возмущении толпы. Говорил же не хвалиться деньгами родителей? Вроде говорил. История не нова. Хотя смельчаков набирается всего-ничего четыре косых экземпляра, протестовать рады все.       Боже, и даже не против Себастьяна горланят. Госпожа Фортуна сегодня к нему удивительно ласкова.       Правда, хорошего все равно немного. На словесном поле боя истеричка, может, и подает надежды, но с грубой силой спорить не получится. Еще и впятеро помноженной. Себастьян цепляет взглядом королевскую свору, но там без изменений.       Зато с изменениями на арене ждать не приходится. Как бы прямо мальчишка не держал спину и не поднимал высоко голову, физической силы в нем мало. А когда наступают впятером, не спасла бы и она. Комиссар хватает тощее плечо и рывком тянет назад, выставляя ногу, о которую истеричка спотыкается и падает прямиком в руки к остальной четверке.       — Что-то твоей семьи тут не видать, курортничек хуев, — ох, еще и наследие Себастьяна в деле? — Мертвые не очень болтливые. Думал на понт нас брать?       Бога ради… Да они его живьем сожрут.       — Изнасилование так и не научило, что не надо лезть к старшим дядям?       — Ебали мы и твои понты, и твой болтливый рот, мажор.       — Тоже мне, ВИП-персона. На хую мы таких вертели.       — Раз уж на то пошло, — Комиссар перехватывает запястья мальчишки, сжимая их одной рукой, — я что-то не заметил, чтобы кто-то еще у нас резко в компанию Рича попал. Что-то мне подсказывает, что за щеку велись непрерывно уговоры, м?       — А может, и не только за щеку, — хохочет другой.       Вот же животные. Видимого отпора истеричка не дает, даже страх почти не показывает, но Себастьян не идиот. Он отталкивается от стены и быстро перемещается за спины королевских идиотов. Зрители ему не уделяют внимания.       — Вы что, так и будете стоять? — полушепотом.       Рич и парень в дурацком бордовом пиджаке резко оборачиваются, но запал пропадает, когда они узнают его.       — А мы должны на рожон лезть? — отвечает парень в пиджаке. — Он не послушал, когда его останавливали. Пусть усваивает уроки.       — О, ясно, очень умно, — они еще тупее, чем он думал. — Он обязательно осмыслит их в гробу.       Не то чтобы он на них надеялся, но они превосходили все мыслимые и немыслимые пределы. У истерички точно ужасный вкус в людях.       Остается наблюдать, как Комиссар со своими ублюдками веселится. Правда, в какой-то момент это даже весельем назвать не получается. Сквозь улюлюканье толпы и подначивающие выкрики Комиссар возмущенно вскрикивает:       — Да не буду я его трахать! Я че, педик, по-вашему? — такой ответ будто бы даже расстраивает толпу. — Вдруг у него СПИД вообще.       Удивительно, но Себастьян может видеть, как напряжение и львиная доля страха в истеричке исчезает. Облегчение, конечно. Напрасное. Есть вещи даже хуже изнасилования. Об этом приходится вспомнить, когда Комиссар вдруг достает нож из-под ремня и с предвкушением прокручивает его в руке.       В этот момент смолкает даже толпа. И самое дикое в этом то, что даже сейчас мальчишка не выглядит более напуганным, чем перед угрозой изнасилования. Себастьян ведь говорил…       Уверенность исчезает даже с лица четверых ублюдков, держащих одного несчастного доходягу. О, им знакомы границы?       На самом деле, Себастьяну несмешно. Он не сомневается, что Комиссар достаточно конченный, чтобы воспользоваться ножом. А это проблема. Серьезная.       — Ком, ты уверен, что это надо?.. — отзывается один из четверки. Они даже мальчишку уже не треплют, только держат, наблюдая за ножом в чужой руке.       Вот же тормоз. Они еле держат. От них сбежать сейчас ничего не стоит, а истеричка вообще не пытается. Помирать решил?       — Уверен, — Комиссар с усмешкой наклоняется к напряженному лицу мальчишки и аккуратно проводит ножом по бледной щеке.       Даже не царапает. Но он только начинает играться. Господи, совсем свихнулся. Себастьян оглядывается, ища хоть кого-то, кто бы прекратил эти собачьи бои, но никто не норовит вмешиваться. Впрочем, поддерживать тоже уже не собираются… Хоть бы персоналу какому-нибудь донесли, господи.       Стукачей не наблюдается. Некстати.       — С мажорами у нас тоже разговоры короткие, королевская шлюха, — нож спускается на шею.       Блядство. Себастьян поджимает губы. Он видит напряжение мальчишки с долей страха, но лицо его остается равнодушным, и это делает все еще хуже. Просто красный флаг для быка.       — Это тоже урок, по-вашему? — возникшее возмущение выливается в шепот, но ни парень в дурацком пиджаке, ни Рич не отвечают. Великолепно! Потрясная публика.       Если после этого мальчишка не начнет фильтровать свой круг общения, долго он точно не проживет.       Себастьян не видит поддержки в этих лицах. Но и смелости, чтобы пойти против, тоже ни в одном нет. Дело было не только в ноже.       Глупо было думать, что Фортуна бывает к нему благосклонна.       — Я так и не понял, меня судить за изнасилование будут?       Это точно выйдет ему боком.       Он проталкивается между королевскими ублюдками, привлекая всеобщее внимание, и выходит в центр.       — Или твоя подруга уже того не стоит? — кажется, ее звали Керри, но Себастьян не рисковал назвать ее по имени.       Комиссар оборачивается медленно и с какой-то растерянностью. Кажется, кое-кто совсем забыл про изначальную завязку своего спектакля.       Все-таки с собачьими боями он погорячился. Вполне себе гладиаторские. И раз уж Себастьян в центре этой арены (правда, больше походит на цирковую сцену), пора пришла устроить шоу. Поиграем.       — О, — наконец Комиссар ухмыляется, — сын Божий опустился до того, чтобы говорить с простым людом?       Он играючи снова прокручивает нож и выпрямляется.       — Не думал искать себе противников по размеру? — бросает Себастьян.       Хоть бы с ножом не оплошать. С оружием в руках этот умалишенный не лучше обезьяны с гранатой, к тому же обученной… Но шансы есть. В конце концов, его там тоже кое-чему научили.       — Кто-то дуэльный кодекс вспомнил?       Себастьян мимолетно бросает взгляд на истеричку, но та только глазеет на него. Точно тормоз.       — А кто-то и не вспоминал.       — Так что, — Комиссар усмехается, — сколько мальчишка тебе платит, что ты его защищать полез? Или… — он многозначительно стреляет вниз взглядом, — оплата была не деньгами?       Все к одному и то же… Что ж, видимо, придется подыграть.       — Ты столько не вытянешь, если честно.       — Еще один, — Комиссар отворачивается обратно к мальчишке, но обращается к Себастьяну: — Иди куда шел, приятель, пока даю. С тобой еще успею разобраться.       Черт. Нет.       И почему он не заинтересован, когда Себастьян готов к бою? Значит, остается прямое столкновение.       — Отпусти мальчишку, Ком.       — Ага, уже. Мы перевоспитанием занимаемся, слышал? Мажорам иногда голову сносит.       «И не только им…».       — Завидно, что кому-то больше повезло с родителями?       Комиссар не отвечает. Он задумчиво смотрит на мальчишку, крутя нож, и, хотя не представляет особой опасности, держит в напряжении всю столовую.       — Ты ведь все равно не убьешь его, — продолжает Себастьян. — Придется постараться, чтобы он не донес своей семье.       — Думаешь, не убью? — на удивление спокойно спрашивает Комиссар и косится на него.       — Только последний идиот будет устраивать резню в университете.       «Я надеюсь».       — В самом деле, — усмешка.       О?.. Что-то, по расчетам Себастьяна, пошло не так.       — Отпускайте, — абсолютно не так. Комиссар прячет нож обратно за ремень.       Истеричку отпускают, и та, заметно смятенная, медленно, настороженно поднимается. Следя за каждым движением в радиусе метра. Все-таки кое-что травоядное в нем остается. Отступает спиной, как косуля под дулом ружья.       — А ты, — и смешно хмурится, когда Комиссар, глумясь, обращается в его сторону, — лучше спи с открытыми глазами сегодня.       Что это было?       Бровь невыразительно поднимается, но Себастьян, в общем-то, не особо впечатлен. Хотя и растерян немного. Он ведь уже готов был вспоминать, как обезоруживать противника. Он поворачивается к мальчишке, который отступил ближе к королевской шайке, и встречает недоуменный взгляд. Лишь бы не спрашивал.       Себастьян совершенно не готов отвечать.       Возвращаясь, он бы кое-что исправил. И он не про свое решение.       Кстати говоря, столовая уже шепчется вполголоса. Сплетничает, смотря в спину уходящему Комиссару и прожигая взглядом самого Себастьяна. Это забавно.       Если вспомнить, кто-то из студентов пару лет назад пустил слушок, что на деле у них с этим ублюдком любовь до гроба. Даже под действием двух таблеток это потешало. Хорошо, что потом все сошлись на его импотенции.       Итого: Короля устранили с престола, Комиссар наглухо спятил, истеричка с ним на пару, но все целы. Хорошо. Вполне.       Себастьян отступает к мальчишке, но внимание падает больше на Рича. Под дозой двух таблеток эмоции вообще кажутся чем-то несуществующим, но даже так претензии не исчезают. Так бездарно пользоваться властью еще постараться надо.       — Кто-то сдает позиции, — даже усмехнуться получается. — Подданные поднимают руку на ваше окружение, ваше Высочество. Где же обещанная защита?       — Ты серьезно хочешь обсуждать это сейчас? — вместо Короля отвечает его прихвостень в дурацком пиджаке.       — Это вам не со мной обсуждать надо будет, — кивает на истеричку.       И тогда становится заметно, что истеричке до них дела вообще нет. На лице ни страха, ни шока, ничего, кроме глубокой задумчивости.       Так или иначе, скандалить с Королем обстановка действительно не располагает. На свержение Себастьяну настолько плевать, что это даже кажется неприличным, и за каким углом эту благородную плоть пырнут ножом тоже неинтересно. Проблема, скорее, в мальчишке. Сдохнуть из-за дурного вкуса в людях не очень приятно. Всего на секунду даже возникает мысль о том, что если вдруг истеричка в самом деле исчезнет — тут станет… серо. Скучнее, определенно. Не то чтобы он не ценил спокойствие. Но тут больше на уныние походит.       Впрочем, если истеричка продолжит безрассудно кусать каждого прохожего и героически ждать свою смерть, к этому все и придет.       — Когда ты начинаешь думать, ничем хорошим это не заканчивается, — Себастьян подходит к нему ближе, но тот все равно не отвлекается.       На щеке — пара красных полос от ножа. Уже сходящих, но все равно кажется ненормальным, насколько чувствительная кожа у него в таком случае. Вот уж точно изнеженная барышня. Забавный излом бровей выпрямляется, когда истеричка поднимает голову и устремляет взгляд на студентов.       — Этой информации нигде нет, — слышится тихое бормотание. — Он не мог найти ее. Если только ему не рассказали…       Глаза впираются в Себастьяна.       — Не смотри на меня, — но тот привычно спокоен. Разумеется, потому что он ничего не рассказывал. Истеричка ведь и сама это знает.       Но она и не рассыпается в обвинениях. Просто держит на нем взгляд, пусть и вряд ли его видит, продолжая выстраивать в голове логические цепочки.       И Себастьян не сомневается, что мальчишка придет к нужному выводу.       Именно к тому, что заставит глаза распахнуться именно вот так. Что вынудит медленно повернуть голову к центру столовой, устремить глаза к одному только столу среди прочих. К одной только фигуре. Лишь пара вздохов. Себастьян смотрит на его профиль, на приоткрытый в удивлении рот и распахнутые глаза, но с абсолютно пустым взглядом.       Конечно, он догадался. И в блеске глаз больше ничего даже от ярости.       Мальчишка начинает идти, ускоряя шаг с каждой секундой, и Себастьян просто ступает следом. Он не ждет такой же эскапады, как с Комиссаром и Крисом, потому что микроизменения уже не дадут совершить столь же эмоциональный выпад. Поэтому ему интересно, что теперь будет делать истеричка, у которой не осталось никого за спиной.       Они проносятся мимо студентов, и Себастьян, отстающий на пару метров, может видеть их заинтересованные взгляды вслед. Зеваки. И почему все это происходит не с ними?       Когда они приближаются к столу Роса, тот о чем-то очень экспрессивно рассказывает. Себастьян мимолетно благодарит мир, что он не на месте его друзей. Что именно говорится — он не успевает услышать, потому что речь перебивается истеричкой:       — Так, может, стоит хоть иногда закрыть свой рот?       Рубит с плеча. Удивление Себастьяна больше обычного, но и оно незначительно в сравнении с эмоциями Роса — у того, казалось, лицо сейчас в них рассыплется. И страх, и удивление, и даже что-то вроде злости.       — Мелкий…       Его снова перебивают:       — У меня есть имя. И ты, к сожалению, его знаешь.       Себастьян не подходит. Держит дистанцию в пару метров, не тянет на себя внимание. Чем в итоге это закончится — занятный вопрос. Для истерички, она же у-меня-есть-имя Сиэль, непростой день сегодня.       Себастьяну жаль, что приходится принимать в этом всем участие, но, в конце концов, мальчишка еще нуждается в какой-то опоре. Нехорошо, что на место опоры метит именно Себастьян.       — Тебя еще не тошнит от самого себя? — мальчишка продолжает.       Рос видимо теряется, но почему-то не идет в ответное нападение. Он цепляет взглядом Себастьяна, но, похоже, понимает, что в их разговоре он фигурировать не собирается. Непонятно только, легче от этого или нет. Да и без разницы. Себастьяна больше интересует не он.       Истеричка звучит, на самом деле, совершенно неистерично. Блекло. Серо. Только разочарование сквозит в голосе. Но чувств в его речах достаточно, поэтому Росу приходится как-то оправдываться:       — Да погоди ты! Ты не так все понял!       — О? — в совершенстве бесцветный голос. — Скажи мне хоть что-то, что может оправдать тебя.       — Он меня тоже обманул вообще-то, дружище! Я же не думал, что он… Ну, то есть, нет, я бы никогда ему ниче не сказал, если бы знал, что он сделает все так! Бля, зуб даю, не знал!       Себастьяну охота закурить. То ли от того, как отвратительно звучит Рос, то ли от того, как истеричка с каждой секундой теряет веру в него. Что из этого должно было бы снять с него вину?       — Мне должно быть не все равно? — мальчишка едва качает головой. — Отлично, дружище. Надеюсь, ты доволен. Ты подставил не только меня, знаешь ведь? Думаю, Еретик оценит твои старания, и вы станете лучшими друзьями навек.       — Да я же не…       — Закрой свой рот, — цедит он. — Ты никогда его не закрываешь, закрой хотя бы сейчас.       — Да...       — Заткнись, — с нажимом произносит истеричка. Но затем следует вздох, будто бы интерес к собеседнику пропадает вовсе, и истеричка уже оборачивается к выходу. — Ты просто чертов предатель. Крыса.       Нет, Себастьяну точно надо закурить. Поэтому, когда мальчишка уже исчезает из столовой, он выходит из тени и планирует идти за ним. С крыши прыгать вряд ли пойдут, но найти стоит.       — Еретик! — однако его останавливает Рос. Он едва ли не подскакивает со своего места, когда заходится в оправданиях: — Не предатель я, честно! Я не знал, что этот уебок тебя трогать будет вообще, да я бы никогда ему ничего не сказал, клянусь! Ты не думай, что я, ну… Вот правда, вообще больше никому ничего не скажу! Он просто сказал, что это поможет… В общем, не суть, просто опрокинул меня, мудак!       И перед кем он пытается обелить себя?       Себастьян терпеливо выслушивает словесный поток, сбивающий своим течением. Он не любит с ним контактировать. Он знает, что должен испытывать к Росу благодарность, а еще вину за выбитый зуб, возможно, раскаяние за все то, что Рос бесконечно ему прощал, но это никогда не подкупало. Рос не был плохим человеком, но… как оказалось, Себастьян может не испытывать к человеку раздражение, а значит, все это время Рос не был тем, кто его устраивает.       Поэтому он искренне не понимает, как тот, кто ближе всех видел их общение с Сиэлем, мог думать, что Себастьян примет не его сторону. Возможно, если бы не нож Комиссара, этого никогда не произошло бы. Но раз сегодня уже был сделан неприятный выбор, то можно продолжать — хуже не будет. Никого больше уже не убедить, что он никак не связан с истеричкой.       Себастьян отсиживался в тени три года, поэтому нужно быть полным идиотом, чтобы ничего не срастить. И сейчас, смотря на Роса через плечо, он не чувствует, что надо сворачивать. Ему плевать.       — Предатель, — и он лишь повторяет, как эхо, слова истерички. — Пре-да-тель.       Это точка. Себастьяну все равно, насколько это больно или бессовестно, он всегда знал, что Рос не был надежным человеком. Он не чувствует себя преданным, ведь, в конце концов, никогда и не доверял. Но он чувствовал, что тут предан мальчишка, поэтому — предатель, безусловно.       Исчезая вслед за мальчишкой, Себастьян думает, куда тот мог пойти. Скорее всего, ощущает он себя сейчас паршиво. А значит, искать там, где его было бы очевидно просто найти, глупо.       Но тут один вариант. Вероятность почти стопроцентная, что мальчишка заберется на крышу. Там и покурить можно.       Путь недолгий. Главное — остаться незамеченным.       Лишь пару коридоров.       И три лестницы до пустынного четвертого этажа, выше которого проход оказывается закрыт.       Себастьян не ошибается. Он не знает, чем руководствовался мальчишка, когда шел сюда, но догадка правильная.       И вид у мальчишки тоже предсказуемый. Даже думалось, что будет хуже. Просто молча сидеть на лестнице, пряча лицо в коленях, еще… о, нет. Не лучше. Это действительно плохо. Здесь нет места истерике.       Это состояние знакомо, и это очень плохо. Что-то нужно делать. Себастьян медленно и безмолвно поднимается по ступенькам вверх, останавливаясь на одну ниже мальчишки, и опускается на корточки. Нужно ли что-то говорить? Он бы хотел знать.       Его появление, по-видимому, не неожиданность. Мальчишка спокойно поднимает голову, одаривает пустым взглядом, и кое-что становится ясно. Точка роста достигнута. В нем не осталось практически ничего, что бы было тем наивным щенком с блестящими глазами, который дрожал перед каждым человеком.       Но это…       Стоило ли оно того? Себастьян ощущает что-то вроде растерянности, потому что вопрос выбивает из колеи. Они планировали избавиться от той трусливости, но, похоже, вместе с сорняками вырвали и все остальное. Он вдруг спрашивает себя, что дальше делать с этим? Почему-то Себастьяну казалось, что жизнь мальчишки была… прочнее. Но этот взгляд знаком. Абсолютно.       — Ты ведь знал, — и эта безжизненная интонация тоже. — И решил молчать.       Он даже не ставит очевидный вопрос «почему», но отвечать все равно придется именно на него. В Себастьяне нет эмпатии, нет такта и нет совести, но что-то все равно не так. Несмотря на две таблетки за раз, он сидит перед мальчишкой так, будто не бесконечно пуст, будто способен на поддержку, будто мог бы, в теории, вообще пытаться кому-то помочь, а не уходить раз за разом. А это и впрямь паршиво. Ни к чему хорошему его это не приведет.       Но он пуст, как бы там ни было. И только поэтому может ответить со всей честностью:       — Есть ошибки, которые нужно совершить.       И Сиэль прикрывает глаза.       — Если бы я сказал, ничего бы не изменилось.       Больше говорить и нечего. Мальчишка, несмотря на все шрамы, оставленные миром, до сих пор пытался быть добрым к этому миру, поэтому, даже если бы Себастьян остановил его, он бы все равно ничего не осознал.       Наверное, Сиэлю было что сказать. Что-нибудь о том, что это — чересчур для ошибки, или о том, что он только и делает, что ошибается. Словом, любую чушь, чтобы пожалеть себя. Но это тоже исчезало.       И Себастьян лишь наблюдает, как мальчишка опускает голову на его плечо с тяжелым вздохом.       — Я устал.       Очевидно. В ощущении груза на плече ничего привычного, Себастьян пытается как-то идентифицировать это, понять и догадаться, что именно он должен бы чувствовать в такой ситуации. Но он не хочет обманывать себя: поиски никуда не приводят. В нем нет ничего. Уже давно нет.       Таблетки не работают как надо, а значит, все так, как положено. Все, что может душить, — лишь пустота.       И черная топь топит в себе всех неосторожных мореплавателей, дрейфующих рядом.       Но иначе никак. Себастьян не отталкивает, не отвечает, но хорошо понимает, что Сиэлю нужен хоть какой-то ориентир. Плохо лишь то, что этим ориентиром стал Себастьян.       Истины тут нет, но идея есть. Паршивая, бесполезная, но все-таки есть.       — Чтоб до чего дорасти, придется что-то потерять.       Пусть верит хоть во что-то. Себастьян действительно думал, что жизнь у Сиэля прочнее, но… каких бы высот он ни достигал, он всегда будет хуже своей семьи. И сколько бы он ни учился пить и мимикрировать, чтобы быть хотя бы где-то своим, ни одно из пристанищ не стало ему домом. Что бы мальчишка ни делал, как бы ни пытался, он неисправимо и абсолютно чужой везде. У потрепанной душонки не осталось ничего, кроме Себастьяна, который не сможет принять его даже при всем своем желании.       Наверное, Себастьян поздно понял, какую ответственность все же взял на себя, соглашаясь растить на нем плесень. Осталось ли теперь что-то кроме нее?..       Он не очень хочет знать ответ, но его дают. Не напрямую. Но голос Сиэля, безликий и тихий, тонущий в черном кашемире, срезает на корню все надежды.       — Мое общество прикольней, когда я несу потери?       Себастьян знает, когда возникают эти вопросы, когда слова теряют серьезность и превращаются в уничижительное «прикольней», а в ложь больше не верится. Да, мальчишка больше не поверит любой чуши.       Тут бесполезно говорить, тем более Себастьяну. Он ведь тоже… предал, в определенной мере.       Раны, которые не забываются, — реперные точки роста, и Себастьян хочет сказать об этом, но Сиэль не примет ни единого слова. Он неподвижен, все еще упирается лбом в чужое плечо, будто ищет хоть какое-то убежище, но Себастьян уже холоден, как труп. И столь же пуст.       Печально лишь, что Себастьян не просчитал ничего. Что Сиэль считает себя хоть немного важным для того, кого нет. Для сбоя в организме, проклятого синдрома отмены, который ничего общего с Себастьяном не имеет. Просчет.       Себастьян возводит взгляд к потолку, не представляя, как теперь откатить все к исходной фазе. Все пошло по наклонной из-за какого щенка. Теперь Себастьян не только разрушил жизнь мальчишке, но еще и уничтожает остатки своей. Он пуст и бесчеловечен, только все равно не может уйти и бросить истеричку сжирать самого себя изнутри. Это катастрофически плохо.       Сиэль поворачивает голову, но не отстраняется. Себастьян может чувствовать не только его намерение задать вопрос, но и дыхание, парадоксально спокойное и теплое, на своей шее.       Взросление — это больно. Чтобы обуздать силу, нужно время, и жертвы неизбежны. Чтобы до чего-то дорасти, Сиэлю придется принять, что кому-то придется пострадать. Себастьяну, свергнутому Ричу, разочарованной матери или ему же самому. Даже возникает идея, как объяснить это. Энергия не появляется из ниоткуда и не исчезает в никуда.       Но вопрос требовал больше сил. Судя по всему, Себастьян может подкинуть дров в это самосожжение, однако…       Шаги по лестнице, едва слышные, почти крадущиеся. Резко отстраняясь, он выпрямляется и отходит к перилам. О, ну надо же… Целая процессия. Правда, никого, кроме свиты Рича и Фрэнка с сестрой он не узнает.       О боже, а это что за потерянный брат-близнец?       К Сиэлю, без интереса смотрящего на подошедших, приблизиться решается только Рич, да и то — взгляд слишком жалостливый. О да, только вытирания соплей истеричке еще не хватало.       Что ж, может, теперь можно и уходить? Пожалуй.       Он спускается с лестницы, но дружки Рича тормозят. О. Что-то новое.       — Подожди. Ты нам нужен.       И каким образом? Себастьяна подмывало сказать пару ласковых и удалиться восвояси, но раз уж такое дело — он посмотрит, что Король от него потребует.       Тем более, что долго ждать не пришлось. Всеобщая минута сочувствия к истеричке закончилась после тройки фраз:       — То, что Комиссар сказал… правда?       — Какая разница?       Не то чтобы Себастьян знает, что значит быть изнасилованным толпой ребенком, но возникает предположение, что говорить об этом впоследствии хочется мало. Эта мысль очевидна и не столь важна, но если хорошо подумать… Себастьян не помнит, чтобы даже ему истеричка детально рассказывала об этом. От своего лица, а не из следственного протокола.       Были разговоры о том, как приходилось жить дальше травмы. И ни слова о том, как именно он ломался.       Себастьян, впрочем, тоже не представляет, как бы он вдруг мог рассказывать о той жизни до точки невозврата. В большей мере потому, что мало о ней помнит. Что он тогда чувствовал, кроме постоянного страха?       — Мне жаль, — просто произносит Рич. — Этого… никто не заслуживает.       Совершенно просто. С пониманием, сочувствием и поддержкой, как живой человек. Вот поэтому у них ни черта не складывается.       Вообще-то, Себастьяну это не кажется странным или плохим — говорить что-то подобное. Он помнит, что его психотерапевт в Бедламе говорил примерно то же. Но сам бы так он никогда не смог.       Предсказуемо было, если бы истеричка наконец ощутила чью-то поддержку, увидела в Риче заботливого старшего брата, который не воюет с ней за место под солнцем, и разрешила бы себе хотя бы выплакаться в чужое плечо. Потому что его вид тогда, на проклятой вечеринке в баре, сплетенный из литра слез, ментального срыва и отвращения к своему телу, в памяти жив. В мальчишке тонна подавленных эмоций.       Да, это было бы предсказуемо. Но сегодня предсказуемость — не его метод.       — Не нужно, — его голос резок. Возможно, будь он не так чинно воспитан, он бы выдал что-то вроде: «Тоже мне, сострадательный нашелся». — Я не хочу копаться в событиях восьмилетней давности.       Ну надо же. Думает, что сможет справиться с этим, если будет игнорировать прошлое?       На самом деле, Себастьян считал, что истеричке все же важно будет почувствовать себя хоть раз в жизни ни в чем не виноватым и выплакаться. Либо слов Рича недостаточно, чтобы отпустить себя, либо… ему просто не нужен выплеск эмоций.       Что бы ни было, Себастьян не хочет обременять себя этим. Но вряд ли с этим мальчишкой у него получится вернуться к привычному образу действий. Может быть, он действительно преувеличивал, когда признавался мальчишке в чувствах, может быть, выставил это чем-то позитивным. Это не было полной правдой. Себастьян не рассыпался в привязанности или любви. Но и ложью его слова не были. Иначе бы он не стоял тут. Не шел за ним и не заступался перед всеми.       Черт. Он не привык жалеть о своих поступках, но тут… вероятно, он запустил начало какого-то необратимого механизма и теперь это начало очень длинной цепи. Эту роскошь он вряд ли потянет.       В любом случае, последствия не заставляют себя ждать. Когда Рич, поджав губы, кивает и поднимается, отводя взгляд от отрешенного мальчишки, внимание падает на Себастьяна. Себастьян, конечно, подозревал, что со стеной слиться не получится, но все же надеялся избежать этого. Король не заводит диалог конкретно с ним, говорить начинает со всеми присутствующими.       А тот взгляд, брошенный на него, — лишь попытка заставить его ощутить себя втянутым в разговор. Тянет только усмехнуться. Или вздохнуть. Дешевые трюки.       — Итак, — Рич смотрит на своих. — Теперь мы знаем, что Комиссар напрочь тронулся. И нам надо что-то делать.       Интересно, каким боком тут Фрэнк влез.       — Что? — тот замечает скептический взгляд Себастьяна. — Я еще не настолько уебок. Мне тоже не нравится, что он делает.       Идея тут никакущая. Непонятно, в какой момент для него это перешло грань. Он, кажется, был вполне рад, когда всей столовой оглашали биографию Себастьяна. Истеричка — это уже перебор? Или нож?       Моральный компас у них барахлит.       — Никому здесь это не нравится, — твердо заявляет Рич, а затем обращает взгляд к Себастьяну. — И если мы соберемся, то сможем придумать, что с ним делать. Думаю, Еретику больше всего хочется с ним поквитаться.       А это-то откуда взялось?       Есть ощущение, что время пропадает даром. Одно дело — истеричке слезы утирать, другое — с этими… планы строить. На что они надеялись?       — Это все, конечно, здорово, — слышится женский голос. Сестра Фрэнка поправляет несуразно огромные очки и неловко переступает с ноги на ногу. — Но как мы будем устранять его?       — Что значит устранять? — вот этого Себастьян уже не знает.       Какой-то зашуганный паренек с большими зелеными глазами. На истеричку похож, только блондинистый. Может, он сидел за их столом?       — Мы же не будем его убивать? — прелесть какой наивный.       Воротило бы, если бы не две таблетки.       — Кто знает, — Фрэнк пожимает плечами. — Вдруг придется.       Рич поднимает руки:       — Так, мы не будем никого убивать. Вы в каком мире живете?       В разговор вступает какой-то парень из шайки Рича:       — Давайте так. Мы в университете, правильно? А если происходит какая-то муть, студенты должны куда обращаться? Правильно, к ру-ко-водс-тву.       — Я стучать ни на кого не буду, — сразу отрезает Фрэнк.       Остальные мнутся. Что, в общем-то, означает то же самое. Команда по спасению мира.       С незаметным вздохом Себастьян обращает взгляд к истеричке. Та по-прежнему сидит перед черной оградой, незаинтересованным взглядом наблюдая за их разговорами. Да, кажется, теперь и ему нет дела до этой глупой иерархии. В нем уже нет ничего от того нелепого, но боевого настроя, глаза не горели злостью или властью, даже спина не держалась прямо… Мальчишка обнимает колени и держит голову на руках, будто развалится с минуты на минуту. Себастьян гадает, что ударило по тому хрупкому кокону больше: огласка группового изнасилования или предательство того, кого он привык считать приятелем.       — Но мы знаем, кто может это сделать, — Рич вдруг подходит ближе.       Так… Похоже, они уже давно продумали план, и теперь им лишь нужен послушный мальчик, который сделает всю грязную работу.       — Нет, — и Себастьян определенно не будет в этом участвовать. Бога ради, на что они вообще надеются?       — Да ладно, чего тебе это стоит?       — У меня есть хоть одна причина это делать?       — Нам всем нужно устранить Комиссара, — Рич опускает руку на его плечо. — Чем не причина?       — Во-первых, убери свои руки. Во-вторых, это вам нужно устранить Комиссара. Меня в этом уравнении нет.       — Еретик, — ну надо же, какой тяжелый вздох. — Все будет еще хуже, если позволить Комиссару и дальше творить все это. Ты это знаешь.       О… Умора. Себастьян бы действительно посмеялся, если бы мог, но обходиться приходится усмешкой. Какой же идиот.       — Уважаемый Король, мне кажется, вы устали от своей власти, — он бы поклонился, только это уже слишком большая честь. — Для меня ничего не поменяется. А вам поздно плакать, ваше Высочество.       — Зато поменяется, если согласишься, — Рич скрещивает руки на груди. — Тебя больше не тронут, Еретик. Никто.       Так его покупать собрались? Боже. Сколько внимания одной его персоне.       — Не тронут, — ну правда, хоть смейся. — Какая выгода? Ты выпускаешься через месяц. С предложением защиты ты припозднился, Король.       Нет, это все начинает терять смысл. Пора бы уже в самом деле уходить.       Он бы ушел, но Рич вдруг прикрывает глаза и делает глубокий вздох. Кое-что добродушное в нем испаряется, когда он снова начинает говорить:       — Еретик, — негромко, даже не смотря на Себастьяна. Но уверенно. — Меня сложно вывести из себя, но я уже по горло сыт тем, как сильно ты влияешь на нас всех, хотя ты просто изгой. Все это время ты был единственным недовольным. Теперь ты считаешь меня аморальным, опасным подлецом. Ты единственный не уважал и протестовал, и поверь, если бы не ты, никто бы здесь против меня сейчас не восставал. Может быть, твоей защитой должен был озаботиться ты сам и не отвергать то, что все приняли?       — О, — Себастьян усмехается и наконец отталкивается от стены. — Уважаемый Король, не я причина того, что никто вам теперь не верит. Никто здесь не знает, о чем ты думаешь, никто не чувствовал себя в безопасности. Может быть, если изгой смог настроить людей против тебя, проблема не во мне?       — Ты идиот, если не осознаешь, насколько они к тебе прислушиваются. Тебе придется принять ответственность, Еретик. И если ты встанешь на мою сторону, у нас у обоих станет меньше проблем.       — Рич, твое свержение — не моих рук дело. Они не хотят верить тому, кто не может обеспечить им безопасность. Ты заботишься только о себе. Это то, что ты делаешь. Я не буду отказываться от своих слов.       — Значит, ты предлагаешь оставить все как есть? Чтобы Сиэля через пару часов пырнули ножом где-то за углом, а этот уебок дальше беспредел творил? В том-то и дело, Еретик, что я через месяц выпускаюсь, я переживу. А как вы собираетесь с ним дальше жить?       — Я тоже проживу, Рич, — пора бы заканчивать. — Жил как-то все это время без твоей защиты.       Он понятия не имеет, надеялся ли действительно бывший Король на то, что у Себастьяна есть причины согласиться, но если да — он еще тупее, чем предполагалось. Пусть свои планы строят без него.       Но путь снова преграждают. Правда, в этот раз женские руки. Сестра Фрэнка, до ушей красная, осторожно сжимает рукав его пальто. Господи. Нет, все-таки истеричка ни к чему хорошему его не приводит.       — Стой, — ее дрожащий голос едва слышно. — Пожалуйста. Я знаю, что ты… у тебя нет причин помогать, но пожалуйста. Я… Т-ты мне нравился… до сих пор нравишься, ты никогда не боялся идти против всех. Но сейчас, п-пожалуйста, тебе не надо в-воевать с нами…       Ах? Себастьян может слышать раздраженный вздох Фрэнка, удивленный шепот паренька, похожего на истеричку. Господи… Так теперь они готовы обратить на него внимание? Внезапно понадобился? Идиоты. О чем тут вообще речь?       — Нравлюсь? — его кровь кажется горячее, чем обычно. Он склоняется ближе к почти багровому уху девушки. — А иди-ка ты нахуй.       Нет уж. За кого они его держат?       Может быть, это было слишком. Девушка распахивает глаза, которые мигом влажнеют, и замирает. Но Себастьян не собирается заботиться ни о ком из них. Он оборачивается к Ричу — тот тоже выглядит шокированным его словами.       — Мне плевать, кому из вас здесь будет хуже. Ты же думал, ты теперь здесь власть, тебя не тронут? Думал, раз они против меня будут воевать, то ты в безопасности? Ты же так хотел все устроить? Ну теперь принимай последствия. Выбирай свой крест, выходи на суд к своему народу. Хочешь вернуть все назад? Ты не умеешь править. Ты не умеешь нихуя, так сиди молча и не жди, что я буду за тебя. Мне к черту не сдались эти игры престолов.       И, наконец, он обращает внимание на какого-то придурка, который, видимо, решил, что Себастьян пример для подражания.       — Теперь к тебе, уебище, — последователей ему не хватало. — Еще один недоумок, испытывающий ко мне влечение?       Парень, секунду назад выглядевший безразличным, теперь растерянно хлопает широкими глазами.       — Может быть, если ты перестанешь прятать свою несостоятельность за подражанием — тебя будут любить больше? Покажи стержень, индивидуальность. Потому что меня ты не потянешь.       Клоун. Впрочем, наиболее безобидный из всех них. Когда же эти идиоты научатся понимать человеческий язык?       Что ж, вроде все. Больше тут говорить не с кем: мелкого парня он вообще не знает, дружков Рича тоже, а с Фрэнком и говорить бесполезно. Нашли себе рупор.       К сожалению, стоило учесть и другие моменты…       — Сучий сын, — рычит Фрэнк, его резкие движения удается ловить краем глаза, прежде чем приходится уклониться от удара. — Я тебя сейчас на хуй отправлю, гондон!       У него получается схватить пальто на плече. Себастьян следит за второй рукой — та уже готова ударить в живот. На опережение не получается. Значит, вывернется боком. Сбить с ног — дело секундное, но он повалится вместе с этим идиотом. По локтю не ударить, но вывернуть руку еще можно. Если мозг у этого кретина еще работает, рефлексы должны сработать.       Удар в живот не случается. Ногу вперед, чтобы стать боком, схватить за сгиб локтя и запястье, сбить с ног и вывернуть руку, что рефлекторно отпускает, — не больше трех секунд.       — А-э, парни! — один из дружков Рича повышает голос. — Вы не в ту сторону воюете.       Себастьян успевает отойти, чтобы Фрэнк не схватил его снова. На что и кого он только время тратит? На нем счета за квартиру, домой нужно еду купить, в кармане сигареты заканчиваются, а он прохлаждается с этими полоумными.       Нет уж, увольте.       Может быть, стоило что-нибудь сказать напоследок, но ему уже плевать. За ним проблемы посерьезнее детских игр в королей и подданных, да и самоуважения еще хватает не помогать Ричу.       — Конченый! — последнее, что доносится ему в спину.       Он спускается на третий этаж, несется к ближайшему из туалетов и достает сигареты. Это просто бред. Что они вообще ждали?       Себастьян бы не назвал Рича тупым или самонадеянным, но тут уже возникают сомнения. Пусть делают что хотят.       После двух затяжек стало легче, а после пятой дверь туалета открылась, к огорчению Себастьяна. А, истеричка. Он почти забыл, что там еще была она.       И пошла за ним… Господи, это точно обернется катастрофой.       Мальчишка молча закрывает за собой дверь и спокойно проходит дальше, не смотря на Себастьяна. Чудно. Если еще и разговаривать не будет — вообще прекрасно.       Он копошится: стаскивает рюкзак на раковину, крутит кран, в зеркало смотрит… Себастьян не особо обращает на него внимание, увлеченный курением, но, к сожалению, истеричка подает голос. Тихий, ровный, безжизненный:       — Надо поговорить.       — Я не собираюсь им помогать.       — Я тоже. Я не об этом, — наконец, отводя взгляд от раковины, он смотрит на Себастьяна. — Ты знаешь, почему Рос это сделал?       — Понятия не имею.       — Это серьезно, Себастьян. Нам нужно что-то делать.       О, еще один…       — Делай что хочешь, Сиэль. Мне ничего не нужно делать.       — Заткнись, ради бога. Кого ты…       — Ты знал, что Комиссар затеял, не так ли? — Себастьян тушит сигарету. — Я тебе сказал не лезть к нему. Но тебе лучше знать. Вот и разгребай это без меня.       — Ты что, идиот? Завтра он меня зарежет где-нибудь на заднем дворе и толку от того, что ты обижаешься, не будет.       — Тут не обижаются, я уже говорил. Мне плевать, истеричка. Я не собираюсь в это лезть. Воображаешь, что я ради тебя в огонь кинусь? Не обманывай себя.       Тихий смех со стороны мальчишки. Отлично. Себастьян не планировал вообще его трогать, но, видимо, иначе у них не получается.       — Здорово, Себастьян, — не в пример серьезно заявляет Сиэль, снова отводя взгляд на отражение. Брови сводятся. — Ты говорил, что я веду себя как ребенок, но ты еще хуже. Знаешь что, мне надоело. Я устал тратить на тебя силы и нервы, чтобы в ответ не получать ничего.       Мальчишка берет рюкзак и снова закидывает на плечо. Уходит? Вот как…       — Я думал, что впервые нашел человека, с которым я чувствую себя лучше, но… ты действительно прав. Тебе плевать на всех. Ты не готов ни к какому общению. Я не обманываю себя. Нам вообще не по пути.       Так вот оно что. Наверное, Себастьян слишком долго блуждал в равнодушии, чтобы снова вернуться к поведению человека. Наверное, Сиэль и впрямь ничего от него не получил, кроме размытого признания в привязанности и целого вагона проблем. Не осталось ничего больше, за что бы Сиэль мог цепляться. Ничего, что бы ему было нужно от Себастьяна…       Это правильно. Друзья изначально были ни к чему. Но… Это едва заметное тошнотворное чувство в груди ощущается одновременно и знакомым, и новым. Даже заглушенное двумя таблетками, оно разъедает. Дьявол. Хоть третью пей.       Конечно, Себастьяну было плевать на всех. Так было привычно. Только вот это жжение в груди впервые. Он усмехается. Плевать? Он бы и дальше врал себе, если бы не вся эта чертовщина. Для Себастьяна не было ничего важнее собственного благополучия, и то, что он впервые за все эти годы за кого-то заступился, свидетельствует либо о том, что Сиэль каким-либо образом важен для собственного благополучия, либо о том, что Себастьян готов поставить Сиэля выше собственного благополучия. Он не знает, что хуже, и это действительно паршиво. К сожалению, Себастьян больше не может врать — Сиэль что-то значит. И это отвратительно. Главным образом потому, что Себастьян уже начинает отдавать слишком много, а мальчишка заявляет, что ни черта не получает.       Это, конечно, очевидно. Себастьян жертвует напрасно, если Сиэлю это не нужно.       Ему уже ничего не нужно.       Себастьян слишком долго игрался с клубком между ними. Завязывал, запутывал, вертел. Сиэль лишь отрезал эту нить. Все разрешилось вмиг, почти безболезненно. Терпеть больше он точно не хочет.       Все нормально. Истеричка переживет. Себастьян напоследок ухватывает взглядом ее фигуру, прежде чем та исчезает за дверью туалета. Теперь они одни, абсолютно, как и было еще несколько месяцев назад. Сиэль и так позволял ему слишком много. И отдавал больше, чем нужно, будто Себастьян никогда не мог предать. Нет, истеричка понимала, что мог. Именно поэтому не лила слезы, а лишь с легкостью перечеркнула все, что было, словно ждала этого. Предай меня. Больно. Я переживу.       Они уже разрывали общение, но в этот раз, видимо, все точно кончено. Себастьян прикрывает глаза. Все вернулось к исходной точке, как он и хотел.