Альма-матер

      Взгляд Себастьяна полон какого-то отчаянного неудовлетворения — и дело вовсе не в трагически красной коже только вышедшего из душа Сиэля. Сиэль безразлично отводит взгляд. Ничего сверхъестественного: просто он полчаса провел под кипятком, пытаясь избавиться от ощущения кожи в принципе, потому что смыть прикосновения так и не получилось. Они будто въелись в кожу, растворились в ней и действуют ядом.       — Ты меня разорить хочешь?..       Вот это — об истинных причинах. Полчаса беспрерывного сливания горячей воды — удовольствие не из дешевых, Сиэль может догадаться.       — Я отдам деньги.       Он тоже садится за стол, впервые напрочь забывая об элементарных столовых манерах. Подтягивает колени к груди, опускает на них руки и голову, ощущая жжение кожи. Это ощущение боли нравится ему много больше, чем грязные отпечатки на теле. Он избавился от физических следов. Только до сих пор чувствует себя испачканным и поношенным.       От этого уже точно не сбежать.       — Боже, не издевайся надо мной, — Себастьян отворачивается.       Вся поверхность тела саднит, и Сиэль в каком-то необъяснимом порыве царапает ее ногтем. Больно. Но… облегчает чувство собственной оболочки.       — Почему ты не спишь? — пытаясь найти спасение от себя же, Сиэль переводит внимание на Себастьяна.       — Не спится.       — Люди не пьют кофе, когда им не спится.       Чашка с крепким кофе действительно нисколько не вязалась со словами. Безобидная ложь, но даже при ее раскрытии люди обычно подают реакцию. Себастьян же лишь пожимает плечами, уперев взгляд в никуда.       Забавно, но он сейчас выглядит не менее выжатым, чем сам Сиэль.       — Так почему? — поэтому Сиэль заинтересованно склоняет голову.       Ему неинтересно, на самом деле. Просто нужно хоть что-то, кроме жутких воспоминаний об изнасилованиях.       Тяжело вздыхая, Себастьян оборачивается со словами «какая разница?», и они молчат. Никакой, и вправду. Сиэль ищет в его глазах хоть намек на расположенность или человеческую симпатию, которая бы объясняла его поступки, но глаза удивительно темные и уставшие, безликие. Себастьян тоже смотрит. Может, тоже ищет что-то определенное в Сиэле, ему вдвое труднее, глаз-то всего один, но в итоге все безуспешно. И они лишь смотрят друг на друга в полутьме, продолжая бесплодные поиски.       — Спать лучше тебе пойти, — бросает Себастьян и отводит взгляд.       Сиэль тоже отворачивается с какой-то неловкостью от разочарования.       — Не могу.       — Понятно.       Многословное, изобилующее эмоциями изречение. Разумеется. Как же иначе? Разве был хоть один повод когда-либо считать, что Себастьян безэмоционален и страдает (страдает ли?) отсутствием эмпатии? После сегодняшнего, впрочем, Сиэлю сложно воспринимать его все тем же.       — Со мной-то понятно, — он впирает пытливый взгляд в Себастьяна, — а ты почему не идешь?       — Как же я буду спать, когда гость бодрствует?       — Тебя бы это не волновало, — игнорируя иронию в чужом тоне, Сиэль отвечает совершенно серьезно.       Несколько секунд Себастьян смотрит в ответ, но чужой напор не отступает, поэтому он отворачивается.       — Я не могу спать, когда в доме посторонние.       — О… — Сиэль теряется, а затем нервно усмехается. — Черт. Следовало бы догадаться. Прости. Я… могу уйти, если вдруг…       — Мне бы очень хотелось, но сейчас — нет. Приди в порядок и пойдешь.       — Вчера ты сказал, что я тебе не нужен.       — А ты сказал, что мне лучше выпилиться.       Сиэль прикрывает глаза.       — Я… разозлился на тебя.       — Я тоже.       — Значит… — Сиэль вдруг победно усмехается, — я тебе нужен, да?       — Нет, — спокойно отрицает Себастьян, сбивая весь пыл.       — Вот как. Тогда, получается, ты сказал правду.       — Тоже нет.       — И что тогда?       — Ничего. Просто забудь об этом. И… Сиэль, ты можешь просто не трогать меня неделю? Это не так сложно, ты ведь можешь?       Сиэль бы хотел посмотрел удивленно или возмущенно, но это было бы просто симуляцией. А в ней никакого смысла: никто из них не нуждался в его эмоциях, чтобы имитировать.       Так что — просто немое требование объяснений. Их не дадут. Конечно, не дадут.       — Ладно, — безразлично отзывается Сиэль и снова опускает голову на руки.       Все было странным. Ненормальным. Тело липкое и противное, будто вовсе чужое, искореженное, душащее. В нем некомфортно настолько, что едва получается сдерживать порывы искалечить себя, пытаясь выбраться из оболочки.       Как долго продолжалось бы самоистязание, если бы Себастьяна не было рядом? Что бы ни нашло на этого ублюдка, но он помог. Помог, будто хороший человек или его имитация, хотя ни тем, ни другим он точно не был.       Смотря на него, Сиэлю хотелось проклинать весь чертов мир за то, что такое тело досталось не ему и что оно вообще досталось кому-то, потому что это было ни на толику не справедливо. Нисколько. Да будь у него такое тело — он бы прикоснуться к себе боялся, вдруг испортит, а не желал бы содрать кожу.       Но его нет. И даже так… Сиэля безумно душит осознание того, что для остальных он только тело, его воротит от этого, все отзывается ненавистью к такому раскладу, к людям, но прямо сейчас… Он смотрит на Себастьяна и плевать, что думает о том, какое у него тело, — он думает о нем как о теле. Сиэль воспринимает его как тело. Сиэль думает о теле. Он не размышляет о том, что в голове Себастьяна, и не особо хочет лезть в нее. Сиэль все такое же животное, как и компания Алоиса, как и культисты, как и Крис.       Он просто животное. Тело, управляемое какими-то звериными инстинктами, и только. Он плоть, ищущая другую плоть.       Их всех интересует лишь его тело. Тело. Тело. Тело. Блядское, уродливое, покалеченное тело.       — Я не понимаю, — голос звучит едва ли громче шепота. — Почему?..       Себастьян прикрывает глаза.       — Я смотрю на свое отражение и меня тошнит, мне хочется содрать с себя кожу и рыдать от того, что мне жить с этим телом всю жизнь. Как они могут касаться его?.. Как они… Это отвратительно. Я даже не знаю, что отвратительнее: они или я.       Давай же, Себастьян. Как же соотносится плоть и Сила?       — Некоторых и младенцы возбуждают. Людям без разницы, куда члены пихать.       — Да, но… Я просто не представляю. Я не видел ничего отвратительнее своего тела, почему кому-то вообще не противно?..       — Мне действительно надо объяснять тебе, почему?       Ответа не следует: Сиэль понимает. И так понимает, он просто хочет вытянуть из Себастьяна очень много слов, пока мысли не привели к дисфункции оболочки. Тело перестанет воспринимать окружающий мир сколько-нибудь адекватно, и тогда Сиэль будет очень, очень глупой плотью.       Он питает отвращение к тем, кто считает его тело привлекательным. Но проблема лишь в том, что тело само привлекает каких-то невменяемых, противных ублюдков. Нормальные люди, похоже, никогда не сочтут его… приемлемым.       Значит… все так или иначе сводится к плоти.       — Себастьян, — Сиэль поднимает виноватый взгляд. Да, он действительно чувствует вину за то, что смеет думать о чьем бы то ни было теле. Особенно его.       В голове полнейший беспорядок, поэтому приходится брать паузу, чтобы понять, что именно Сиэль хочет сказать. Может, «У тебя идеальное тело. Как это влияет на жизнь?». Или «Спасибо, что помог. Почему?». «Ты полон Силы, но ты все еще человек. Ты такое же животное в поисках плоти?». Каждый вопрос ведет к одному лишь интересу — «Сила считает мое тело таким же отталкивающим?».       — Ты когда-нибудь ненавидел свое тело настолько, что хотелось умереть?       Микроизменение — движение бровей, едва сведенных к переносице — в ответ. Кажется, не это он хотел спросить.       — Только не в моей квартире.       Себастьян откидывается на стул и упирает взгляд в потолок.       — Нет. Но я тоже никогда не понимал, почему оно нравится людям.       — Боже.       Сиэль замирает.       — Только не говори, что ты…       Не заканчивает. Не может же быть.       — Нет, — и Себастьян, господи, успокаивает. — Но я никогда не считал его особенным. Вообще-то это только приносило проблемы… Постоянно какие-то признания, взгляды со стороны. Однажды я… О. О… Нет, забудь. Господи.       — Что?       — Ничего. Ради бога, иди спать.       Сиэль недоуменно хмурится.       — Да что с тобой?..       — Ничего. Замолчи.       — Ты придурок?       — Да. Исчезни, пожалуйста. Сделай вид, что тебя нет.       — Я не понимаю тебя.       — Я не прошу понимания. Просто… Ладно. Сиди. Я в своей комнате, не покалечь и не убей себя.       К моменту, когда Себастьян действительно уходит с кухни, Сиэль успевает только выкрикнуть «Стой!», но это никого не остановило. Он снова один на один со своими мыслями.       Сиэль глухо стонет, опуская голову на руки. Дьявол! Зачем он вообще сказал, что… что? Что именно он сказал не так? Проявил интерес к Себастьяну? Или тот понял, что он думает о нем, как о теле?.. Черт.       Мерзко. Горько.       Возможно, ему стоит быть немного внимательнее в своих высказываниях. Себастьяна не волнует, сколько и как его оскорбляют, куда ударят и какой лживый слушок пустят по университетским проводам, но Себастьян действительно напряжен, когда речь идет не о столкновениях. Излишне осторожен касаемо личных вещей. И, предположительно, сейчас эта тема для него малопривлекательна.       Поэтому Сиэлю стоит переждать бурю. У него достаточно проблем и без… в общем, достаточно проблем.       Нужно было что-то менять. Кардинально менять.       Каждый подход Сиэля склонен оборачиваться катастрофой, а значит, все было нарушено на самом фундаментальном уровне. Придется перестраивать всю систему.       И коль речь идет о неблаговидных животных, то и человеческие методы тут неприменимы. Собаке — собачья смерть, а бешеной псине и того хуже. Теперь Сиэль вспоминает, что волочь за собой моральный груз не так плохо, как задыхаться от собственной беспомощности и просыпаться от кошмаров, в которых тело раз за разом удовлетворяет чужую похоть. Раз они все животные, значит, будет справедливо убрать тех, кто подчиняется одним только инстинктам.       Это естественный отбор.       Это законы животного мира, и Сиэлю следует понять, как не оказаться жертвой. Больше не оказаться.       Сиэль прикрывает глаза. Как же… тошно. Почему он вынужден страдать из-за блядских тварей, не умеющих жить в социуме? Почему они просто не могут исчезнуть? Лишиться головы прилюдно, чтобы никто больше и думать не смел о бесчинстве. Уничтожить их всех?       «Ну-ну, — это, возможно, голос твари. — Как громогласно для того, кто не больше, чем ненависть. Но ведь все благонамеренные люди кажутся таковыми лишь в сравнении с этими животными. Ты уверен, что если обезглавить всех дикарей, то следующая чистка не дойдет до тебя? И ты действительно чего-то стоишь без фона из полоумных и убогих?».       Сиэль сжимается.       Он такое же животное.

***

      — Себастьян.       Медленно натягивая кофту, Сиэль не оборачивается к собеседнику. Перед лицом дверь. Пора прощаться, в самом деле, на долгую неделю, однако есть незавершенные дела.       — Об этом никто не должен узнать.       Что именно скрывается под «этим» — догадаться несложно. После всего осталось мало вещей, о которых бы действительно следовало говорить.       — Вот как, — Себастьян, словно вовсе не сбежал ночью от диалога, звучал ровно и спокойно. — Хорошо, что предупредил. У меня уже был перечень людей, с которыми я планировал поделиться всеми новостями.       — Я имею в виду, — когда Сиэль поворачивается, Себастьян едва видимо удивляется, — вообще никто. И вообще ничего. Сам факт того, что вообще что-то произошло.       — Я не идиот. Но… не думаешь же ты замять это?       — Нет. Но у меня нет желания, чтобы все в универе знали, как меня хотел отодрать какой-то урод. Он сам не проговорится, кроме тебя об этом никто не знает, а значит, у меня есть достаточно времени, чтобы придумать план.       — Жертва подумала и решила изнасиловать маньяка? — тихая усмешка. — Я не лезу не в свое дело, истеричка. А это — точно не м…       — Нет.       Сиэль поднимает взгляд.       — Это не было твоим делом. Но ты вмешался.       Когда Себастьян теряется — определить сложно, но кое-что случается точно. Металлический блеск в глазах — мечи наготове. Это не оскорбление, но попадание по чему-то более важному, чем честь. Тогда…       — Хорошо, в следующий раз не буду, — отступление.       «Спасибо за звонок, Ваше мнение для нас очень важно», но, стало быть, не слишком-то нужно.       Сиэль открывает двери. И…       — Себастьян.       Это последний рубеж перед трансгрессией.       — Спасибо.       Дверь захлопывается. Сиэль оставляет в квартире не только Себастьяна, две купюры в пятьдесят фунтов, но и нечто более значимое. Более трусливое, наивное и близорукое, похороненное отныне и навеки. Бедный-бедный пучеглазый зверек…

***

      Все стало удивительно простым.       Сиэль молча разглядывает людей, так же молча переводит внимание на окружение и совершенно молча покидает автобус. Дело не в том, что ему критически плохо, или не только в этом, но ему кажется удивительно простым все вокруг. Начиная от людей, заканчивая физическими законами. Он просто слишком долго считал людей чем-то более значимым и возвышенным, будто они уже совсем не плоть, а в большей мере дух.       Но все мысли идут от плоти, потому все весьма и весьма примитивно.       Это тоже нормально. Ненавидит ли он теперь людей? Боится ли их? Хочет понравиться?       Понравиться людям то же самое, что понравиться плоти. И влечение плоти к плоти, увы, ему знакомо слишком практически, это не менее отвратительно.       Когда он смотрит на родителей за столом, он думает о том же самом. Если они действительно любят его хоть теоретически, то это все еще обусловлено телом. Потому что он — плоть от их плоти.       Брат делил с ним кровь и плоть еще в утробе, любовь была продиктована задолго до их рождения.       Значит, сколь бы ни превозносили разум и дух, но тело первично. Все начинается с тела и заканчивается оным.       — Как провел время, Сиэль? — улыбка матери нагоняет на него ужас.       Потому что еще утром он считал свое благородное желание видеть на ее лице улыбку — установкой возвышенной, а теперь… он понимает: это тоже в потеху плоти. Улыбка — просто ее искривление.       — Кажется, я кое-что сделать забыл…       «Напомни мне завтра послать тебя». Вот и незакрытый гештальт.       Но была обещана неделя полного отстранения друг от друга, а Сиэль привык держать слово. Это ведь еще что-то да значит?       — Что же?       — Да так… мелочи.       — М-м, — с претенциозной снисходительностью промычал Габриэль. — Неужели для тебя существует понятие «мелочи»?       Сиэль замирает с вилкой на полпути и оборачивается к брату, сидящему рядом.       — Что ты имеешь в виду?       — Да ничего. Но ты же каждую муху слоном делаешь. Удивительно, что для тебя все еще существуют мухи.       Вот что.       — Габриэль… Дело не в том, что я делаю из мухи слона. Дело в том, что для тебя любой слон будет мухой.       — Разумеется. Куда мне до тебя.       В ответ усмехаются, кажется, брат полон желания выяснить отношения.       — Хватит, Габриэль, — видя настороженность на лице матери, Сиэль пытается свести к нулю их перепалки.       Во всяком случае, не перед ее глазами. Что бы ни было первоисточником этого желания, Сиэль не будет отрекаться. Он тело, и это стоит принять. Только тело.       — Не говори так, будто я это начал, — Габриэль ел, как ни в чем ни бывало. — Да и потом, что такого?       — Габриэль.       Голос отца, вдруг зазвучавший укором, впервые на памяти Сиэля был недоволен поведением брата.       — Что? — все же тот стушевался.       Есть вещи незыблемые, и авторитет отца одна из них. Правда, Сиэль по дурости уже пробовал поставить его под сомнение, только ничего из этого так и не вышло. Околовечные устои ему не под силу.       Габриэль с Силой отца лишь считался, но никогда не боялся. Поэтому это можно считать данью уважения. В конце концов, Габриэль иногда действительно творил странные вещи, которые зачастую были связаны с Сиэлем, но еще ни разу подобное не приводило к чему-то страшнее выговора. Да и к чему бы?       Иногда Габриэль может совершить поступок, в котором мало смысла, и в сегодняшнем его меньше всего. Должно быть, так он проявляет свою потребность в плоти (вероятно, ее можно назвать любовью, но Сиэль пока не готов отождествлять эти понятия).       Отец не посчитал нужным отвечать, и обед продолжился в напряженной тишине.       — Я полагаю, — когда Винсент встал из-за стола, его голос зазвучал требовательнее, — вам есть о чем поговорить наедине, мальчики.       «Не совсем», но никто не воспротивился, потому им пришлось действительно пойти в комнату. Едва ли это страшнее, чем гнев отца.       — Он таким жутким бывает, — выдыхает Сиэль, запирая комнату.       — С его-то работой.       Габриэль падает на кровать, расставив руки, и Сиэлю удивительно понимать, что так они действительно жили еще пару месяцев назад. Без каких-либо границ, как одно целое.       Поначалу хочет возмутиться, но осознает, что это его нисколько не волнует. Не когда это делает Габриэль. Поэтому он приземляется рядом и упирает взгляд в потолок. Им уже не десять, но брат по-прежнему кажется защитой, все еще видится самым безопасным человеком в мире, который простил бы ему даже убийство. Ах, уже. Верно. Может быть, все их отношения были нездоровыми и чудовищно травмирующими, но Сиэль до сих пор уверен, что Габриэлю можно доверять (но проверять тоже обязательно). Просто… временные трудности. С ним нужно быть аккуратнее, но если прямо сейчас Сиэль расскажет ему о том, что вчера напился до полуобморочного состояния и едва не оказался изнасилованным, это останется между ними.       Габриэль всегда был рядом с ним, особенно когда ему было тяжело. А сейчас Сиэлю просто отвратительно.       Впрочем, стоит признать, Габриэль всегда был рядом со своим братом, а тот, кем является Сиэль сейчас, определенно точно не тот, кого действительно можно любить. Это правильно. Когда переступаешь Рубикон, кое-что неизменно теряется. Преодолев бездну, теперь Сиэль может сказать точно: вернулся победитель, но не он сам.       — Знаешь, — он перекатывается на бок, лицом к брату, но почти тут же отводит взгляд. — Мне кажется, я начал понимать Бога. И почему он не откликается на призывы. Будь я Богом, я бы тоже не хотел помогать людям.       — Ты же в него не верил, — Габриэль усмехается, его взгляд много тверже и смотрит беспрерывно, без тени сомнения.       — Я был эгоцентричным ребенком, — Сиэль тоже смеется. — Может быть, я хотел самоутвердиться, знаешь? Безнаказанно отвергать то, что всеми принято, никто бы ведь не упрекнул меня в том, что я не прав. Никто не мог доказать его существование. К тому же мы столько к нему взывали… легче было поверить, что его просто нет.       Необъяснимо сосредоточенный взгляд Габриэля, внимающего его словам, вызывал прилив чего-то приторно сладкого, испепеляющего на месте, но пока еще для защиты. Что-то детское, кажется. Они часто лежали в кровати перед сном, обсуждая какие-то по-детски бессмысленные идеи, прошедший день или прочитанные книги. О межгалактических приключениях, клыкастых скалах и морских пучинах.       — Но на самом деле, — Сиэль улыбается с безысходной, но принимающей болью, — это глупо, понимаешь?       — Не совсем.       — Вот и я — не совсем. Человек слишком ограниченное существо, чтобы утверждать что-либо и претендовать на истину. Однако… существует он или нет, люди все равно научились использовать религию так, как им удобно.       Габриэль тихо смеется. Он часто смеется над тем, что говорит Сиэль, но, кажется, еще ни разу он не насмехался над его словами.       — Родители бы ужаснулись, если бы знали твое отношение к религии.       — Да, наверное. Но у меня иногда складывается впечатление, что они тоже на самом деле не верят. Они не похожи на религиозных людей.       Правда, как выглядит религиозный, но не фанатичный человек, Сиэль не уверен. Сиэль мало в чем теперь уверен, говоря откровенно.       Но, пожалуй, он достаточно хорошо знает Габриэля, чтобы быть уверенным хотя бы в нем. Габриэль никогда не был хорошим ребенком, но и Сиэль — не апостол божий, чтобы судить его.       Но все в порядке, верно? Его плоть не жалуется.       — Может быть. Но все равно лучше не рисковать. Им и так хватает твоих выходок.       — Выходок? — Сиэль фыркает. — Не начинай, Габриэль. Мы уже проходили.       — Да-да. Взросление, сепарация, помню. Я не знаю, что творится в твоей голове, но если бы ты посмотрел на себя со стороны, то понял бы, почему они не воспринимают тебя всерьез.       — И о чем ты?       — Как все запущено, — Габриэль перекатывается на живот и приподнимается на локтях, готовый вести серьезный диалог. — Ты сбегаешь из дома, напиваешься не пойми где, забиваешь на учебу, огрызаешься с ними, обижаешься, сетуя, что никто тебя не понимает и ты весь из себя жертва. Похоже на поведение зрелого человека? Вот и они воспринимают это просто как подростковый бунт. Все признаки на лицо.       Сиэль хлопает глазами и внезапно чувствует ком в горле, царапающий гортань. Потому что чужие слова, какое бы возмущение ни вызывали в его теле, не были глупыми. Не обесценивали, но, кажется, с Сиэля впервые сняли повязку и позволили взглянуть на мир. На вещи и их расклад, до того видимый весьма одномерно.       Габриэль прав, и это вдруг ощущается пощечиной. Боже, он что, тупой?       Если он ощущал себя вырвавшейся из клетки канарейкой, познающей воздушные просторы и претерпевающей болезненные удары о деревья и скалы, то родители… просто видели несмышленого, взбунтовавшегося ребенка, у которого заиграли гормоны. Сиэль не стал взрослее. Он стал смелее, импульсивнее и грязнее, но не взрослее.       Просто… гниль.       Сиэль Фантомхайв — даже не тело, просто плесень.       И Габриэль все равно рядом, несмотря на явный паразитизм. Подставляет свою плоть, чтобы Сиэль не сгинул и нашел пристанище.       — Тебе явно стоило сказать это раньше, — Сиэль сглатывает и поднимает руку кверху, рассматривая пальцы и сухожилия. Он плоть, как ни крути. Просто… своеобразная.       — Раньше ты со мной общаться не хотел. Да и я удивлен, что сегодня ты не выгоняешь меня из комнаты.       — Боже, — Сиэль в смятении и чувствует, каким тяжелым может быть воздух. — Только не говори, что и ты думал, что я тебя ненавижу.       — Да нет, — Габриэль меланхолично выдыхает и встает с кровати. — Сиэль, я тебя все-таки знаю и, наверное, знаю лучше всех. Если ты кого и ненавидишь, то только себя. А это некстати, знаешь? Я ведь даже поддержать тебя не могу.       Кадык Габриэля нервно движется, брат возвышается перед сидящим Сиэлем, но совсем не как в тот раз. Здесь нет места ни щекотке, ни смеху, ни обещаниям. Все действительно переменилось. Теперь на животе — с десяток царапин собственными руками, а не щекотливое скольжение чужих пальцев.       — Все хорошо, — он пытается улыбнуться, но, похоже, все изменилось всерьез. Больше не получается. — Знаешь, Габриэль. Меня тут отшили на неделю, и, думаю, у меня найдется предостаточно времени, чтобы вспомнить о своем статусе брата. Разделите со мной этот период, Ваше Высочество?       — Кончай с детскими играми, — следует беззлобный смех, а затем рука брата утвердительно пожимает протянутую руку Сиэля. И, оказывается, искренняя улыбка Габриэля действительно стоит много больше, чем его поражение. — Конечно разделю. И кто тебя отшил? Неужели ты действительно нашел себе кого-то?

***

      Хотя ему невдомек, почему общение с Еретиком и хорошие отношения с семьей не сосуществует друг с другом, но пока что не похоже, что потеряно многое. Он не хочет балансировать между одним и другим хотя бы потому, что это лишено всякого смысла: с чего вдруг он не может преуспевать и там, и там?       Как показывает практика, не может. Если на одном фланге все хорошо, то другой пребывает в упадке, когда серьезном, когда незначительном.       Чтобы наладить отношения с семьей, пришлось на неделю отлучиться от Еретика. Это действительно не должно было представлять большой проблемы, всего-то неделя. Но, оказывается, общение с Себастьяном приносило свою лепту в общую картину мира Сиэля. Не столь значительную, но это оспоримо, ведь прошли лишь сутки. Их скрашивал Габриэль, с которым Сиэль заново, как малое дитя, учился разговаривать, каким словам стоит доверять и в каком временном отрезке имеет смысл пытаться ему объяснять что-либо. У Габриэля странные перемены в восприятии, и каждый раз, когда Сиэль готов был отказать ему, это походило на движение поезда. В какой-то момент он достигал развилки, и, когда стрелки были повернуты в нужном направлении, поезд устремлялся к пункту назначения. Однако иногда переводной механизм барахлил, и поезд ехал совсем другой дорогой. В эти моменты Габриэль не слушал и не хотел слышать, а Сиэль молча сходил с поезда, пусть и на полном пути. Это все равно было менее опасно, чем отправляться по второй дороге — никто не знает, куда в итоге приезжает поезд по этому пути.       Сомнительным удовольствием стало общение с Ричем. Как оказалось, он тоже умел признавать ошибки, поэтому сотни извинений и чуть меньше вопросов о том, что случилось тогда и после. И ровно один вопрос о том, каким боком в этой истории оказался Еретик.       Сиэль растягивает губы в улыбке и закрывает глаза: «Ничего не произошло, что вы. Просто перепил. Еретик любезно помог и отправил домой, не о чем переживать». Ему верят, пусть и с очень большими но.       «Еретик? Помог?».       — Да, я ведь говорил, он бывает сносным.       «Дрейк сказал, что вы поехали к Еретику домой, когда твою сумку забирал».       — О, — Сиэль надеется, что то, как дернулась его бровь, осталось незамеченным, — он, наверное, что-то напутал. Вы правда считаете, что Еретик стал бы кого-то домой приводить?       «Значит, все в порядке?».       — В полном.       С некоторых пор Сиэль не держит глаза открытыми, когда улыбается. Выяснилось, что они действительно не врут и выражают не только безразличие, но и отвращение, что совершенно конфликтует с его потугами улыбаться. Он ведь не хочет быть уличенным во лжи?       Еретик, к слову, тоже присутствует, только сидит за своим столом и молча крутит в руках зажигалку, наблюдая за остальными. Надо же, созидатель. Прямо «Мыслитель», правда, сделанный из мрамора — бледный-бледный, почти прозрачный. Он действительно бледнее обычного.       Проблемы, верно?       Сиэль озадаченно хмурится.       «– Перерыв? — удивление Габриэль выражает так же открыто, как совсем недавнюю улыбку: распахивает глаза, поднимает брови, даже склоняет голову. — В этом никакого смысла».       Он говорил о недельном перерыве в общении Сиэля и некого знакомого человека, чье имя тот пожелал оставить втайне: «Если тебе, конечно, важно улучшить с ним отношения, то это прямой путь к поражению. Так ничего не сложится, понимаешь? Вы хорошо общаетесь, сближаетесь, но как раз перед последним рубежом этот человек заявляет, что ему нужно отдохнуть от тебя. Вы делаете перерыв. Остываете друг к другу, и когда общение возобновляется, вы снова там же, где и начинали. И так по кругу. Тебя будут бесконечно отшивать».       Сиэль думал об этом, но не настолько сильно, чтобы случайно не прийти к выводу, что брат прав. Габриэль знал о личных границах едва ли больше Роса, и его суждения о границах кого-то вроде Еретика были крайне бесполезны. Себастьян заботился о своем пространстве больше, чем о своей безопасности, и так бесцеремонно нарушать его… Да и он ведь не устал. Хотя он никак не объяснялся, но что ждать от него?       Себастьян тоже устает. Правда, его усталость выглядит совсем иначе.       И иногда Себастьян просто остро нуждается в том, чтобы его никто не трогал.       День 1       Сиэль смотрит с расстояния королевского стола: Еретик выглядит вполне обыденно, только двигается много. Крутит зажигалку, стучит пальцами по столу, то поджимая губы, то кусая их. Он сидит ровно шестнадцать минут за своим столом, а потом хватает сумку и уходит, до конца обеда так и не появившись.       Рос, скромно топтавшийся на месте и все собиравшийся подойти к Еретику, расстроенно выдохнул и вернулся к своей тарелке. Диалог так и не связался.       День 2       В этот раз Сиэль опаздывает в столовую. Он потратил целых десять минут на то, чтобы уговорить преподавателя не списывать его со счетов. Он решит. Просто это займет чуть больше времени. Женщина не иначе как сдалась, потому что отступать он явно не собирался. Утешила, что другому студенту понадобилось два дня на ее решение, поэтому она потерпит.       На сей раз Еретик читает, притом нечто малохудожественное: обложка напоминает гримуар, на ее твердой обивке белеет пятиконечник в кругу. Может, это пособие по сатанизму? Если вдруг Себастьян достиг полного отчаяния и готов взывать к дьяволу, это весело. Правда, веселье на вкус весьма горькое.       С другой стороны становится понятно, что Себастьян либо не читает вовсе, либо предельно невнимательно. Сиэль улавливает и напряжение, которого читающий Еретик обычно лишен, и взгляд, непланомерно скользящий по страницам. Имитация бурной деятельности полнится фальшью, а это уже огорчает. Сиэль снова видит больше, чем нужно, и сталкивается с почти безбожной отстраненностью остальных. Никто не вовлечен даже в зрительный контакт с Еретиком, зато с интересом рассказывает о том, как отходили от вчерашней попойки.       Тандем Себастьяна и книги привлекает больше. Напоминает амальгаму.       Сиэль опускает взгляд.       Сегодня планка поднимается — Еретик исчезает спустя полчаса.       День 3       О, сегодня все по-особенному. Например, Сиэля особенно воротит от всего вокруг и людей в частности. Он сбегает от стола Рича, где Чес делится своими похождениями, к Росу — но и тот вдруг считает важным обсудить прочитанную книгу, только книгой почему-то оказывается «Любовные похождения шевалье де Фобласа». Сиэль был удивлен, что Рос вообще читает, но с такой литературой — лучше бы вовсе не читал! Поэтому и с его компанией Сиэль скоропостижно прощается, не зная, куда идти теперь.       Эту перемену он проводит в одиночестве на заднем дворе университета, тоскливо рассматривая шахматные фигуры. Они все в том же положении. Мат, поставленный за несколько ходов. Это не дебютная ловушка, это победа в дебюте. До миттельшпиля не дошли.       На блекло-зеленой траве сидит группа девчонок, среди которых Сиэль замечает Керри и вздыхает. Повезло. Кажется, в школе он всегда общался именно с девочками. Думая об этом сейчас, Сиэль бы сказал, что это обусловлено не только какой-то порядочностью и зрелостью (дело случая, но с ними всегда было интереснее и проще), а и следствием все той же травмы. Он боялся как взрослых мужчин, так и совсем юных. Мальчиков, парней — чувствовал угрозу на подсознательном уровне. И увы, интересы у них тоже обычно расходились. Все разговоры мальчишек его школы, казалось, были завязаны на видеоиграх, девочках и машинах. С девочками было безопаснее, и этого было достаточно. Жаль, но дружить он так и не научился.       Почему-то привитые манеры и воспитание всегда воспринимались дико со стороны парней. Сиэль помнит, что его называли «тряпкой», «подлизой» и «бабой» всякий раз, когда он обращался к девочкам уважительно и поднимал их выпавшие при столкновении книги, а не дергал за волосы. Тогда Сиэль совсем не понимал, что не так. А теперь он, наверное, даже и не хочет понимать. Женщины могут быть сильными, но… Пожалуй, их Сила многим отличалась от мужской.       Сиэль не был уверен, считались ли выходные частью недельного перерыва, однако, на всякий случай, решил не учитывать их.       День 4       С другой стороны — девушки для Сиэля нечто благочестивое и неприкосновенное. Поэтому он смущается, когда они окружают его толпой и щебечут какие-то восхваления, поочередно называя себя.       Это — подруги Керри, которым она поведала ту ситуацию с Крисом и выставила его героем, джентльменом и, как ни странно, «единственным адекватным парнем». Поэтому те загорелись желанием познакомиться.       Сквозь такой поток энтузиазма Сиэлю оказалось не пробраться, и его утащили за свой стол. Не говорить же им, в самом деле, что ему плевать-то было на Керри, а заботился он о себе: своих принципах, травмах и чувствах. В любом случае их компания приятнее прочих, пусть и весьма изнуряющая. К тому же их стол ближе к Еретику.       Еретик молча продолжает читать гримуар, пока к нему не подходит Рос. Перед этим проходит примерно час, а после нескольких фраз Еретик спешно ретируется, оставляя Роса в недоумении.       Сиэль вздыхает, а девочки почему-то слышат очень чутко и тут же интересуются, в чем дело.       «Мне кажется, скоро нагрянет что-то нехорошее».       «Тут всегда происходит что-то нехорошее. Правда, у этого места энергетика ужасна. Мне даже карты сказали, что тут аура нечистая».       Ах, какая жалость. Сиэль улыбается: наверняка на него тоже гадали, прежде чем начать общение.       День 5       Еретика в столовой не было.       День 6       У Сиэля мышцы сводит от предчувствия чего-то действительно нехорошего. Иногда он думает, что понять и постичь подобного рода ощущения — вряд ли возможно. В последнее время много странностей, и их центросомой почему-то (хотя, с другой стороны, как иначе?) оказывался Себастьян. Он оставлял после себя сонм вопросов, ком проблем и груз болезненного недопонимания, обращал все в пепелище и отводил равнодушный взгляд, будто все нормально. К этому Сиэль привык. Но даже самая твердая материя иногда склонна претерпевать тектонические движения.       Сиэль наблюдает, как Еретик — сущий мученик — устремляет мертвый, неподвижный взгляд неопределенно в толпу, пока Рос о чем-то говорит с ним. Он сидит за чужим столом, который, казалось, ни с кем не были готовы делить, но в том, что разрешение получили и даже спрашивали, у Сиэля есть сомнения.       Когда Себастьян просил его о недельном перерыве, Сиэль почему-то думал, что это распространялось на всех и Роса включительно. Может, в просьбе было отказано? Ничего из внешнего вида Еретика не говорило о том, что все идет по плану. Интересно. В прошлый раз он влегкую скинул со своего стола нежеланного гостя, неужели в этот раз бессилен? Рос, разумеется, безбожно тяжелее Алоиса, но Еретик бы мог что-то придумать. Вероятно, не так и хочется.       Не отрывая пустого взгляда, Еретик медленно достает сигарету и зажимает ее губами. Не прикуривает. Просто… держит во рту, перекатывая.       Сиэль усмехается: его отчего-то действительно веселит страдальческое выражение лица Себастьяна. Но предчувствие не отпускает, поэтому он с трудом отводит взгляд и вливается в разговор за столом. Рич рассказывал про успехи баскетбольной команды.       Черт, он снова тонет во лжи.       День 7       Неделя вот-вот кончится. Сложно сказать, помогли ли Себастьяну эти семь дней, потому что он выглядел еще хуже, чем до этого. Однако Сиэль, согласно договору, не трогает его до конца.       Пока Еретик снова сидит с Росом, за столом Рича не смолкает бурное обсуждение, кому отдавать место. В этих пылких речах заглушается остальной шум столовой: резкие выкрики, свист и хохот.       — Крайним, как ни крути, остается Комиссар.       — Это идиотизм, — Рич раздраженно кусает губы.       С ним все соглашаются, но более удачного варианта до сих пор не названо.       — Есть же еще Клод, — перебирающий варианты Чес акцентирует внимание на нем.       Это Сиэлю кажется кандидатурой даже хуже, чем Комиссар. Именем того, кого не называют всуе, — избавьте.       — И тогда все пропадут.       — Больше некого, — Гейб пожимает плечами. — Они и не подумают слушать того, о ком впервые услышат.       Есть вещи, в преемственности которых безумно важно соблюдать традиции, и одна из них — управление этой толпой, что привыкла быть ведомой. Без иерархии не сложится. Проблема на проблеме.       Даже если они не перережут друг друга, исход может быть даже страшнее. Кажется, эта история уходит корнями слишком глубоко.       — Каким был Дрейк? — вдруг интересуется Сиэль.       Он не знает о прошлом Короле практически ничего, кроме их очень близких отношений с Себастьяном, и какую бы злость это ни вызывало, Сиэль может понять: если Себастьян относится к нему настолько… положительно, то Королем он был действительно впечатляющим.       — Дрейк… — Рич усмехается, только отдает каким-то печальным веянием. — Как сказать. Он умел контролировать… всех, хотя не устанавливал никаких четких правил. Не знаю, может, находил подход к каждому.       — Его даже Еретик слушал, — вспоминает Чес. — Хотя тоже поначалу пытался огрызаться, но… Кажется, его укоротили, — он слабо смеется, его смех подхватывают.       Укротили, значит?       — Так при Дрейке Еретика не трогали, считай. Дрейк ему обеспечивал спокойную жизнь, а Еретик его слушал, — говорит Гейб.       — Его и так мало кто трогает, — возражает Рич. — Тогда просто Комиссар и освоиться не успел, и Дрейк его держал под контролем.       Притом, что Дрейк для других — эталонный король, Сиэль чувствует во всем этом строе какую-то брешь. Ни покорно прильнувший к трону Еретик, ни молчаливо существующий Комиссар не внушали доверия. Что-то не так. Однако… кажется, Себастьяну он действительно нравится, и это жутко бесит до сих пор. Все же Сиэль перенял от брата некоторые качества (и не самые лучшие).       — Рич, — вдруг раздался за спиной тонкий голос. — У нас проблемы с организацией выпускного.       Керри, держащая в руках кипу бумаг, протянула их Ричу и приветственно махнула остальной компании. Затем взгляд ее стал беспокойнее, когда она обратила их внимание на документы.       — Не укладываемся в бюджет. Не хватает приличной суммы. Можно было бы собрать со студентов, но ты понимаешь, учитывая, сколько откажутся и сколько просто не смогут, брать придется слишком много с одного человека. Тогда никто не согласится.       — Выпускной? Разве этим не занимается администрация университета? — удивляется Сиэль, примостившись ближе к Ричу, чтобы разглядеть текст.       — По-хорошему, — Керри заправляет волосы за ухо, но они все равно спадают на плечи Сиэля, когда она склоняется к ним.       Она указывает на цифры, что-то объясняет, а Сиэль пытается отстраниться как можно дальше, едва не падая с лавки. От нее исходит приятный запах цитрусов, что смущает еще больше, поэтому приходится кое-как слезть с лавки и обойти Рича с другой стороны.       — Половина бюджета уходит на мантии. В итоге на еду, учитывая траты на все услуги, аренду аппаратуры и прочую мишуру, остается только четверть — этого вообще не хватит на все четыре курса. К тому же не остается на подарки преподавателям и директору, на шампанское, даже на гостей.       Пока Рич задумчиво осматривает потенциальную отчетность о тратах, Сиэль ловит за хвост несколько светлых идей и скептически склоняет голову.       — Это же транжирство, — он аккуратно берет в руки бумаги и, неспешно листая их, продолжает: — Сколько у нас человек на четвертом курсе?       — Около сотни. Может, сто пятьдесят.       — Значит, раз у нас выпускается только четвертый курс, то нужно лишь сто пятьдесят мантий. Я понимаю всю важность праздника, но эти мантии абсолютно бесполезны в дальнейшем и несут чисто символический характер. Покупать их ради двух часов церемонии — бред. Если учесть, что церемония длится от силы три часа, то будет разумнее взять их напрокат. Это почти вдвое сократит траты на них. Насчет услуг, мне кажется, среди родителей студентов найдется пара-другая фотографов. За бесплатно работать не будут, но ценник тоже можно скинуть. Подарок преподавателям — просто инициатива, можно скинуться всем курсом небольшой суммой, если так уж важно. На что-нибудь памятное всяко хватит. В противном случае все равно на это не отводится пять процентов общего бюджета, максимум три, а лучше два. И насчет «мишуры» — этого добра полно в кладовой спортзала, прошлогоднее же все. Если я правильно понимаю, какая именно после этого планируется вечеринка, то там декор вообще не так важен, можно смело половину отрезать. Лучше на еду раскошельтесь.       Долистав до детального списка трат, Сиэль вчитывается в каждую позицию.       — Кстати, количество шампанского тоже можно сократить, если после него на вечеринке будет алкоголь. Можно вместо лишнего шампанского купить лед, потому что иначе вы просто испортите весь вкус. Алкоголь лучше от поставщика закупать, дешевле будет.       Подняв взгляд, он в каком-то оцепенении замер под весом стольких удивленных взглядов.       — Что?       Первая засмеялась Керри, чисто и звонко. Осторожно оттолкнувшись от стола, она подошла к Сиэлю и забрала бумаги, лишь мельком оглядев их. А затем приобняла его.       — И почему хорошие парни не пользуются популярностью? Спасибо, Сиэль. Впредь буду обращаться к тебе, — потрепав его по волосам, она обернулась к Ричу с шутливым укором: — А ты, нахлебник, снят с должности.       Слабый удар бумагами по затылку Рича под всеобщий смех вернул Сиэля в реальность. Скрывая смущение, он махнул прощающейся с ними Керри.       — Ты и не говорил, что финансист, — замечает Чес.       — А вы что, на парах экономики спали?       — Там такого не рассказывают, — печалился Гейб.       Верно, не рассказывают. Но хвалиться бизнесом отца Сиэль не имел никакого желания, к тому же все до сих пор не было в порядке.       Метнув взгляд к Еретику, он замечает, что тот все еще сидит с Росом. Только, кажется, что-то действительно не так.       Сиэль садится обратно на свое место, окончательно выливаясь из всеобщего веселого настроения, и обеспокоенно следит за Себастьяном. Что-то правда не так, но что именно? Спросить, не спросить… Да без разницы, ему все равно не ответят честно. Он еще и слово дал не трогать. Ладно, осталось всего-то две пары. Завтра и спросит, что да как.       Почему ему вообще не должно быть все равно? Вопрос риторический, и Сиэль стискивает зубы.       Так или иначе, пришло время подумать о чем-то более важном, у Сиэля такого предостаточно. Предчувствие в перечень, вероятно, не входило, но сейчас здорово нагнетало всю обстановку. Он не понимает. Что-то сгущается прямо сейчас, концентрируется и накаляет стекло их снежного шара, оно вот-вот разлетится на части. А Сиэль просто ждет.       Это предвкушение одной крайне зловещей мелодии, которую он никогда не слышал, но жаждет бессознательно и упоенно. Ее первый аккорд раздается сразу же, как только он ловит взглядом резкое движение возле стола Еретика.       Преддверие грозы всегда сулит штормовую погоду.       Себастьян, необычайно резким движением поднявшийся с места, хватает сумку и едва ли не несется к выходу, пока Рос не соображает и не начинает бежать за ним. Господи, какова беда. Себастьяна пытают общением с людьми! Сиэль тихо посмеивается, представляя, каким беспомощным себя чувствует Себастьян, когда речь идет об общении в целом и в частности. Например, с Росом. Долгом, наполненном, громком…       Сиэль хочет рассмеяться еще сильнее, как вдруг ощущает импульс внутри себя — слабое ощущение тошноты и треск все того же снежного шара. Прелюдия мелодии завершается. Что-то не так — и это что-то явит себя прямо сейчас. Фигура Себастьяна скрывается за студентами, и Сиэль вдруг подскакивает с места, обращая на себя внимание всего стола. Но лишь на долю секунды, прежде чем по столовой прокатывается крик, едва не рык:       — Закрой свою пасть!       Сиэль практически слышит кульминацию мелодии. Как смолкают студенты, ее внимательные слушатели, и обращают все внимание на источник яростного крика. Только вот…       ЧТО-ТО СОВЕРШЕННО НЕ ТАК.       Сиэль широко распахивает глаза, видя, как Себастьян заносит руку для удара и бьет с локтя прямо в цель. Не ожидавший этого Рос приземляется с громким шумом, привлекая внимание даже тех, кто остался безразличен к крику. И возникшая вокруг них стена из наблюдателей только подкрепляет — так не должно быть.       Сиэль хватает рюкзак и мчится к толпе, пробираясь через нее вопреки злостным выкрикам и ругани, оказываясь в первом ряду. Не так. Не так.       Он слышит голос Себастьяна, — какой-то сорванный, полный странной злости и раздражения — тот все еще цедит какую-то чушь: «Ты можешь наконец закрыть свой рот?! Заткнись же наконец! Сказал же, блять, не трогай…».       Но к моменту, когда Сиэль выходит на первую линию, глаза Себастьяна полны не злости — ужаса. Его голос обрывается на полутоне, глаза медленно распахиваются, словно только сейчас признали упавшего на пол в непонимании товарища, и все тело обнимает напряжение. Дьявол… Себастьян делает шаг назад в растерянности, а затем вдруг срывается с места и несется к выходу из столовой.       — Себастьян!       Сиэль расталкивает всех и бежит вслед, но на крик не реагируют — Себастьян все равно слишком быстро ретируется черти куда, оставляя за собой не пепелище, но шлейф из бушующего напряжения и страха. «Стой!» — не отвечают. Может, даже не слышат. И не замечают.       Потому что Себастьяном, кажется, руководит только лишь желание уйти, поэтому он не видит даже мистера Идена, который выходит из кабинета. Тот только его и ждет:       — Михаэлис…       Но ему не дают договорить. Себастьян на полной скорости врезается в директора, выбивая у того из рук стопку бумаг, и Сиэль рефлекторно тормозит.       — С дороги! — раздается рык, и Себастьян, возможно, даже не понимая, кого сбил, исчезает за главными дверьми университета.       Не так. Все… не так…       — Стой, паршивец!.. — кричит вслед мистер Иден, только никакого паршивца уже нет.       Уперев пораженный взгляд в дверь, Сиэль загнанно дышит после бега. Что это… было?.. Испуганно сглотнув от собственного предположения, он снова набирает скорость обратно в столовую.       Там — совсем другой мир. Полный сплетен, разговоров и криков. Сиэль находит взглядом Роса, которого успели поднять на ноги, и тут же допытывается:       — Что ты ему сказал? — из-за одышки и нервов спросить получается громко и нагло, из-за чего лишние взгляды снова направлены на него.       Но это не самая большая проблема. Себастьян совершенно не в порядке, и ему нужно выяснить, в чем дело.       — Не знаю… — Рос, поправляя свои чудом уцелевшие очки, смятенно опускает взгляд. — Ничего… Мы просто общались.       — Неужто?       — Говорил же, он не в себе, — Сиэль слышит, как сбоку хихикает Алоис, и это выводит из себя.       Он сжимает кулаки, пытаясь сдержать эмоции внутри себя, и еще раз обращается к Росу:       — Почему ты не оставил его в покое? Видел же, что он не хочет общаться.       — Да он никогда не хочет общаться, — фыркает Рос, а затем болезненно ноет от возникшей боли в травмированной челюсти. — Откуда я мог знать, что он мне с локтя захуячит? Больно, бля.       — Так может иногда стоит закрыть свой рот и не трогать его?! — вид Роса, каждое его слово вызывает в Сиэле чистую ярость, потому что он видит — все вокруг снова говорят о Себастьяне и абсолютно ничего хорошего там нет.       Он непроизвольно рычит и уходит из столовой. Впереди еще две пары, он не может их пропустить, поэтому уйти не получится, но… Он заставляет себя глубоко вздохнуть. Ничего с Себастьяном не случится.       С этим было проще принять решение отложить какие-либо свершения до завтрашнего дня, а не нарушать обещание понапрасну. Кредит доверия у него имеет вполне конкретный лимит, и лимит этот быстро исчерпывается. К тому же обманываться светом ложных солнц он не хочет: Себастьян может о себе позаботиться, как заботился двадцать два года прежде. Что-то определенно не так для Сиэля, однако никто не скажет, не так ли что-то для Себастьяна. Никто, кроме, пожалуй, ужаса в его глазах.       С другой стороны, что непривычного в ужасе?

***

      Вынашивая план по спасению тонущего — предстояло еще выяснить, был ли тонущий и будет ли спасение — всю ночь, утро и день, Сиэль все меньше понимал, зачем ему вообще куда-либо идти. Интерес, смежное с ним беспокойство или необоснованное чувство ответственности? Когда Рич спрашивал у него, что с Еретиком, Сиэль поймал себя на странной мысли, что теперь отвечать «без понятия», как все остальные, было несколько неловко. Да и врать хотелось мало. Пришлось выдать безликое «Все нормально, просто временные проблемы», будто ему что-то известно.       Откуда взялась неловкость? Он не знает. Подмечает, что чувствует себя самозванцем, чей обман вот-вот раскроют, только странно не понимает, какие истоки у сего чувства.       Сиэль нечитаемым взглядом обводит столовую, особенно задерживаясь на Росе, краем уха слушая обсуждение Еретика. Им вряд ли есть до него дело, но все равно не смолкают. Сегодня его предсказуемо не было, а значит, что-то действительно выходило из ряда вон. Подпирая подбородок кулаком, Сиэль даже смотреть на них не хочет — просто так противно слушать, как разрастается этот ком из сплетен.       «Не живется ему спокойно, — Чес иронично сводит брови. — Слушайте, может, он таким образом внимание специально привлекает? Потребность такая, вот и закрывает».       «Ага, и по ночам в стрип-клубе подрабатывает. Тебе что, шестнадцать?».       Абсурд — их любимое оружие. Правда, сегодня Рич безоружен: «Да без разницы, что ему в голову ударило. Мне спокойнее, когда они все против Еретика воюют, а не друг с другом. К слову, за избиение непричастных его еще не судили. Запустил он шарманку, конечно».       Сиэль не сводит задумчивого взгляда с толпы, лишь через несколько секунд вклиниваясь в разговор:       — Чернушный конвеер запущен. Вот только не вижу я в этом преимуществ.       На его флегматичный, безрадостный голос Рич обеспокоенно переглядывается с остальными, но и те пожимают плечами. Однако, кажется, что-то проясняется в их дебрях разума.       — Эти сплетни не имеют ничего общего с реальностью. Пусть развлекаются, Еретика это вряд ли волнует.       Сиэль вздыхает:       — Его вообще мало что волнует. Но это не значит, что теперь все допустимо.       Вот и их сущность — просто скинуть все тяготы на кого-то другого, пусть корчится и терпит, зато в собственных краях тишь да гладь. Вполне объяснимо.       Рыскать гончей по всей истории, ища каждый их грешок, — не то, что Сиэль бы ставил себе целью. Им повезло, что козлом отпущения оказался Себастьян: тот неутомим, крепок и достаточно вынослив, чтобы терпеть даже наглую травлю, которую, оказывается, приемлет сам Король, поэтому неудивителен весь их порядок. Или правильнее сказать беспорядок?       Крах империи не за горами.       Но это не его дело. Сиэль прекрасно знает, что сейчас ему нужно и с кем он враждует, а все остальное — дело времени и случая.       После пар он и задерживаться не стал. Слишком хорошо помнил дорогу до дома Себастьяна. Она долгая, мучительно долгая для того, кто варится в собственных переживаниях со вчерашнего дня. Сиэль признается, что переживает, но за Себастьяна ли или за себя — вопрос неразрешенный.       У него определенно есть больная тяга к Силе, эта нужда кажется первостепенной, находится где-то ниже первого уровня пирамиды потребностей — у самого ее основания. Но он до сих пор не может дать этой Силе определение.       Она есть, только и всего.       Ах, как примитивно. Он что же, просто слепо следует желаниям плоти?       Желание, благодаря которому Сиэль все равно идет к дому Себастьяна вопреки мыслям и логике, — просто позывы плоти? И все его отношение к Себастьяну и Силе — тяготение тела? Это не мерзкое влечение, не любовь, прости господи. Он просто… идет. Разве могло быть иначе?       Ведь эта лестница, скрипучая и проржавевшая, стоит здесь именно затем, чтобы по ней ходили. Поднимались в свои квартиры, навещали своих близких, посещали соседей. А Сиэль — просто приходил к Себастьяну, когда теряется.       Сиэль никогда не знал, как выглядят многоэтажные дома внутри, пока не очнулся у Себастьяна тем злосчастным пьяным вечером. Но они выглядят сыро, печально и глухо. Лестничная клетка будто давно сгнила, едва ли можно сказать, что тут вообще живут. Но что знать Сиэлю, выросшему в замке и путешествующему лишь в соседние королевские дворцы?       Он испытывает лишь легкое отторжение к обстановке, но он здесь совсем не за этим. Значение имеет только дверь, черными неприступными воротами смотрящая на Сиэля. Он здесь. Правда, до сих пор не понимает, зачем.       Медлит перед тем, чтобы нажать на дверной звонок, обдумывая дальнейшие свои слова. Чем дольше Сиэль стоял на этой прелой, гнетущей лестничной клетке, тем больше хотел попасть в квартиру под каким угодно предлогом. Промозглый холод, запах плесени и штукатурки Сиэлю не нравился, как бы он ни пытался проникнуться.       Поэтому — нажимает. Будь что будет.       Он хмурится, опуская взгляд на неприветливо протертый камень у входа, и терпеливо ждет. Долго. Весьма и весьма.       Понимая, что никакой реакции не следует, Сиэль жмет еще раз. И еще. Только после этого слышит едва различимый шум за дверью и опасливо отнимает руку от звонка. Знай Себастьян, кто за дверью, он наверняка и обматерить бы не упустил возможности.       Сиэль знает, что его жизнь с самого рождения ограничена бетонными блоками, а живое, болезненно приятное дыхание вневременного и бесформенного никогда не доносилось до жителей клеточных возведений. Но он также знает, что вся бросающаяся в глаза гниль трущоб, — это рассыпающиеся бетонные блоки, что почти сдались под натиском того дыхания. Лиминальная зона.       Когда дверь распахивается, обдавая холодным потоком воздуха, Сиэль делает вдох поглубже. Вот и душа, блуждающая в междумирье с незапамятных времен.       Он едва успевает заметить удивление в глазах Себастьяна, когда тот вдруг захлопывает дверь обратно.       — Себастьян.       Сиэлю это напоминает сцены из комедий, вот только по законам жанра он должен быть растерян и возмущен. Ни то, ни то его не одолевает. Напротив, кажется, для ситуации подобного рода он чересчур спокоен.       — Я все равно не уйду, пока ты не откроешь. Не тяни время.       За дверью — ни шороха. Значит, уговорами не решить.       — Господи, Себастьян, тебе что, десять? — недовольно шепчет Сиэль, а затем задумчиво облизывает губы. Как выманивают зверей из логова?       На кусок мяса или шум? Маловероятно, что это сработает.       — Ладно, послушай. Я понимаю, что ты не хочешь никого видеть, но у меня тут… посылка кое от кого, забери и я пойду.       «Посылка кое от кого» — весьма неудачная ложь, но, пока Сиэль перебирал в голове варианты отправителей, оказалось, что никто и ничего не передавал бы Еретику. А Себастьяна, увы, знает только не-инспектор, только и тому дела до него нет. Быть пойманным на лжи, ничего не уточняя, вероятность значительно меньше.       Молчание.       Прибегать к особенно лживым манипуляциям он не хочет, поэтому решает воздействовать совсем иначе. Вновь нажимая на звонок, Сиэль не убирает руку. Это должно быть достаточно раздражающим, чтобы отозваться.       Проходит секунд десять беспрерывного звонка, когда Себастьян резко открывает дверь. Сейчас, кажется, он действительно зол. Однако боясь, что дверь снова закроют прямо перед лицом, Сиэль тут же влетает в квартиру, протиснувшись между Себастьяном и дверным косяком.       Пока Себастьян осознавал произошедшее, настороженный взгляд Сиэля прошелся по окружению и зацепился за осколки зеркала. Они отражали тусклый свет лампы, который заглушался еще и слоем пыли поверх. Удивительно и снова странно для той квартиры, где чистота радовала еще несколько дней назад.       — Что ты творишь, — Себастьян наконец подает голос: низкий, недружелюбный и с зарождающейся агрессией.       — Неделя прошла, — спокойно отвечает Сиэль. — Ты просил не трогать тебя неделю, поэтому вчера я не пришел. Сегодня договор исчерпан. И мне интересно, что с тобой.       — Выметайся.       Себастьян скрещивает руки, подпирая плечом дверь, и требовательно смотрит на выход. Как бы не так, приятель. Сиэль снимает с себя обувь и демонстративно проходит вперед. Дверь в ванну открыта, краем глаза можно углядеть разбитое зеркало и над раковиной — его осколки лежат прямо в ней. Нахмурившись, Сиэль проходит дальше.       — Ты оглох? На выход, истеричка.       — Расскажи, что с тобой, и я уйду.       Не уйдет, каким бы исчерпывающим ни был ответ. Это становится ясно, как только он входит в смежную с кухней гостиную. Горы немытой посуды, пивные, винные бутылки и полный беспорядок, будто здесь уже лет десять кряду доживает свой век старый маразматичный алкоголик без жены и детей. Сиэль напряженно вздыхает, сглотнув слюну, и берет под контроль свои эмоции.       — Выглядит так, будто здесь пьяное побоище произошло.       — Это не твое дело. Иди домой.       — Не волнуйся, — предчувствуя движения Себастьяна, Сиэль уклоняется от его руки и направляется к холодильнику.       Судя по тому, как засохли остатки еды на тарелках и какой запах доносится, они тут стоят уж слишком долго. В отличие от бутылок, которые еще не опустошены. Не похоже, чтобы Себастьян вообще питался чем-либо, кроме алкоголя.       Открыв холодильник, Сиэль в этом убедился.       — Господи… Тут даже мыши не повесилось. Знаешь, жить на одном пойле не вариант даже тебе. Может…       Он не успел договорить, но едва успел отдернуть руку, которую чуть не прижало резко закрывшейся дверью холодильника. Прочертив глазами путь от напряженных пальцев и выраженных сухожилий ладони, захлопнувшей дверцу, до острого плеча и угрожающе черных прядей волос, скрывающих лицо, Сиэль нахмурился, а затем вздрогнул от злого, надсадного тона:       — Уйди нахуй из моей квартиры.       Голос растекается, словно лава с вершины Везувия, заполняет собою пространство и полностью заглушает посторонний шум. Сиэль внемлет, только…       — Не смей мне указывать, — берет какое-то детское, малоразумное желание кусаться, оно заполошное и мимолетно так же, как и удовольствие после.       Зато последствиями обладает весьма неприятными.       Сиэль судорожно выдыхает, когда Себастьян сжимает свитер на его груди и толкает к столешницам, нависая сверху. Он дышит громко и глубоко, и Сиэль откланивается назад.       — Наглость поумерить не хочешь? Ты в моей квартире, и я буду тебе указывать, пока ты здесь.       Чувствуя, как сжимаются кулаки Себастьяна, Сиэль сосредотачивается сильнее.       — Я никуда не собираюсь уходить. Что будешь делать? Вызовешь полицию?       У правоохранительных органов с Себастьяном самые отличные отношения, и Сиэль это знает так же отлично. Правда, сейчас перед ним совершенно не Еретик, и на эти слова реагируют — хватают за челку, оттягивая вверх.       Сиэль сжимает зубы.       — Ну же, ударь, давай.       Игра ва-банк. Он мало верит в то, что Себастьян действительно ударит его, но даже если так случится — удар не так страшен. Знает по прошлому опыту.       Челюсть Себастьяна напрягается, он прикрывает глаза и, кажется, вовсю сдерживается. А затем полностью отпускает Сиэля и молча уходит с кухни. Сиэль слышит, как захлопывается дверь, — вероятно, в комнату.       Значит, сбежал. И что с этим делать? Что ему в голову ударило?       Голос, холодом облизывающий душу, не кажется знакомым. Безразличный, отчужденный Еретик звучит иначе.       Сиэль неловко осматривается, думая, что сегодня Себастьян уже не выйдет. Однако… у него действительно проблемы, не так ли? Несмотря на это, он все равно нес Сиэля к себе домой после неудавшегося изнасилования. Он помог.       После всего за Сиэлем неоплатный долг, тянущийся с самого начала знакомства. Для него сделали слишком много, но еще ничего не получили в ответ. Где бы и кем бы он был, не будь Себастьяна?       Он не найдет ответа, что случилось, поэтому вряд ли сможет оказать помощь в этом вопросе. Да и нужна ли она Себастьяну? Но что-то же он может сделать? Еще раз осмотревшись, Сиэль со вздохом замечает кошачью миску, наполненную кормом. О ней позаботились, но о себе?       В уборке Сиэль был если не плох, то совершенно неумел, поскольку никогда таким и не занимался. Положение позволяло. Но теперь, кажется, придется научиться. Собрать все бутылки труда не составило, как и выкинуть их в мусор, а вот с горой посуды было… несколько сложнее. И много противнее. Порывшись во всех ящиках, он не нашел никаких перчаток, поэтому решил работать полотенцем.       Это было долго. Возможно, даже больше часа, Сиэль переставал чувствовать руки. Перемыв с десяток тарелок, две кастрюли, очень много чашек и чуть меньше столовых приборов, он облегченно вздохнул. Выкинул безнадежно испорченное полотенце, трижды вымыл руки и задумался. Этого ведь все равно недостаточно?       Неужели помыть посуду — это все, что он может дать Себастьяну?       Внутри ширилось какое-то вязкое, темное чувство. Это — все? Он настолько бесполезен и никчемен?       Поджимая губы, Сиэль мимолетно кидает взгляд в сторону комнаты Себастьяна и тут же пытается отдернуть себя. Довольно.       Сиэль вспоминает про холодильник, в котором не было абсолютно ничего, кроме пары бутылок пива, и озадаченно хмурится. Сходить в магазин? Он понятия не имеет, где он находится, так еще и понятия не имеет, вернется ли потом сюда. Еще с минуту размышляя, Сиэль решает заказать доставку уже готовой еды — не похоже, чтобы Себастьян был в состоянии готовить, а сам Сиэль в готовке смыслит ровно столько же, сколько в самом себе — позорно мало.       Тем временем собирает осколки в коридоре и в ванной, вдоволь порезав руки, но, к сожалению, больше ничем быть полезным не может. Кажется, это вся его отплата.       Безумие. Не только касаемо своих же мыслей, но и поведения Себастьяна — той стороны, о которой Сиэль еще ни разу не слышал. Она еще не проявлялась. Или он был слеп настолько, что не увидел ее мимолетный блеск в глазах и особую резкость в движениях?       Это — порождение плоти? Аннигиляция частиц; две полярности одного тела распадаются и являют собой нечто новое — более неустойчивое, холодное, раздражительное. И, наконец, показав себя миру, нечто буйствует: довлеет над Росом, отвергает условности и смещает мистера Идена, готовится душить Сиэля. Даже взгляд его — слишком бурливый, кипучий, словно наэлектризованный. Частица в полураспаде.       С другой стороны, она сильнее и сдержанности Еретика, и осторожности Себастьяна, а значит… верховодствует в теле. А значит, ни Еретик, ни Себастьян не были Силой. Могло ли быть Силой это нечто?       — Дьявол, — устало шепчет Сиэль, когда раздается дверной звонок.       У квартиры сегодня аура особенно отторгающая, удушливая, будто зависит от Себастьяна напрямую. Поэтому, наверное, курьер спешит как можно скорее отдать заказ и желает хорошего дня, странно смотря на Сиэля. Он-то не столь угрожающий, хотя и не в пример безэмоционален.       Он устал, верно. Все-таки возвращение долгов нематериальных — жутко выматывающая вещь. Он не имеет понятия о размерах долга и том, какую часть он отдал, если отдал вообще что-то.       Опускает коробки с едой на стол: она еще теплая, поэтому в холодильник ставить будет неразумно. А затем слышит, как открывается дверь. О? Неужели?       Сиэль открывает рюкзак, достает из него обещанный чай и шампунь, отставляя на столешницу рядом с небольшим клочком бумаги. Себастьян возникает из коридора. Волосы удивительно тусклые и запутанные, да и взгляд ничуть не лучше: блеск шероховатый и притупленный, напоминает космическую пыль. Он едва приподнимает брови на вид убранной квартиры, затем прикрывает глаза и молча идет к дивану. Падает так тяжело, словно недалек от смерти. В нем безжизненности много меньше обычного, хотя и усталость все еще ощущается слишком отчетливо для живого человека. Полураспад. Все еще. Так какому из Богов это угодно?       Сиэль накидывает рюкзак на плечо и молча смотрит на Себастьяна.       — Открой балкон, — тихо произносит тот.       — Придурок, — так же тихо отзывается Сиэль.       Но открывает. Внутрь снова пробирается кошка и снова недовольно шипит на него, а тот отходит ближе к коридору.       — На столе еда. Она еще теплая, можешь сейчас поесть, если нет — поставь потом в холодильник. Там два пакета с мусором стоят, вынеси их как-нибудь. Посуда чистая, бутылок нет, но тут все равно еще нужно убраться. Я сначала хотел вызвать клининг, но это все же не моя квартира, поэтому не стал. И… я понимаю, что тебе надо побыть одному, но я оставил на кухне листок со своим номером. Звони, если понадобится помощь или станет хуже. Пожалуйста.       Ему неудобно, он даже не уверен, что Себастьян его слушает, потому что Себастьян просто молча достает сигарету из лежащей на диване пачки и закуривает, будто ничего более важного для него нет. Сиэль ждет недолго и уже собирается уходить, когда все же в ответ подают голос:       — Забери свои деньги. Они в шкафчике над плитой.       — Это за воду. Я не буду их забирать.       — Вода столько не стоит. Забери, они мне не нужны.       — Сожги, — Сиэль пожимает плечами. — Я не буду их забирать.       Диалог Сиэлю кажется бестолковым, колючим, потому что Себастьян действительно сам не свой. Но, вместе с тем, Себастьян прост до безумия: он просто хочет быть один. Привык.       — Сиэль.       Кое-что все же остается неизменным — Себастьян произносит его имя всегда по-иному.       — Ты бы хотел, чтобы все собаки исчезли?       Он теряется. Да, такого вопроса он бы не ждал вообще.       — С чего вдруг?       — Они ведь зависимы от людей. Без человека в собаке нет смысла.       Сиэль отрешенно смотрит в сторону некоторое время, а затем отвечает негромко, меланхолично:       — А в кошке?       — А в кошке и с человеком смысла нет. В этом и прелесть, разве нет?       — В чем именно?       — В том, что им не нужен смысл, чтобы существовать. Никому. Ни кошкам, ни собакам, ни насекомым. У них нет никакой великой миссии и планов на жизнь, но они все живут и борются за существование. Почему только людям всегда нужен смысл?       «Почему ты не хочешь, чтобы они исчезли, если в них тоже нет смысла?».