Альма-матер

      Слухи разрастаются быстрее плесени. Едва ли прошел хоть день, прежде чем Сиэль стоял на слуху у всего университета: разрастание слухов действительно выглядело как распространение спор. Первым известием стало сообщение от Алоиса, когда Сиэль вернулся домой. от: Алоис 16:56 Ты реально с Еретиком общаешься??!!? Сиэль ты в порядке? Ты знаешь что он отца своего зарубил кухонным ножом? Я в шоке блять Я в актовом зале место занял Смотрю вокруг Потерял тебя А потом смотрю Ебать С Еретиком сидишь Я тебя выловить не успел А на паре мегеры жизненно опасно разговаривать Так что жду подробностей!!!!!       Сиэль усмехнулся и решил тактично умолчать о том, что в воскресенье и вовсе идет с ним в клуб. И так же тактично умолчать о том, что все это время с ним ходил невесть куда для… повышения уверенности? «Интересно, это вообще работало?».       Алоисом все не ограничилось. Следующим вестником стали не только молчаливое или тихо перешептывающееся внимание, но и косые взгляды собственной группы. Возможно, Сиэль бы был ужасно растерян и смущен, но факт того, что все обсуждают его общение с Еретиком, расщеплял былой страх. Он чувствовал себя… хорошо.       О Габриэле в школе тоже немало шептались. Это не всегда плохо. И уж сколько внимания получает эфемерный образ Еретика! Только лишь его проекционная копия, она удостаивается и обсуждений, и размышлений, и оскорблений. Но настоящую фигуру никто не трогает — может, была причина? Скрытое принятие?       Еще одним проявлением стал Рич. Он поднял это за столом:       — Ты все-таки общаешься с Еретиком?       Все-таки. Все-таки соврал, говоря, что незнакомы, или все-таки смог начать?       Сиэль сначала хотел возразить, что-то наподобие: «Нет, я общаюсь с Себастьяном», но не стал. Сама мысль того, что он общается с Еретиком, звучит как нечто не вполне возможное. Пусть будет так. С Еретиком общаться действительно невозможно, однако кому помешает такая формулировка?       И хотя Сиэлю нравилось быть на слуху университета в таком ключе, все это казалось слишком взбалмошным, заполошным, как возгорание спички. Вспыхивает мгновенно, но по мере затухания превращается в горстку пепла и копоти. Все это капризное, эгоцентричное удовольствие может обернуться катастрофой.       — Я бы не сказал, что мы общаемся, — кое-что припоминания, Сиэль тут же добавляет: — просто не воюем.       Да, с Роса никто ничего не спрашивает. Пусть Сиэль будет где-то на том же безопасном и не вызывающем подозрений уровне.       — После всего? — Чес усмехается.       Он пережевывал «куриную котлету» с очень любезно поджаренной корочкой — ее цвет близился к цвету небытия. Сиэль смотрел на это в крайней тоске. Издевательство над организмом. Дрянной вид, ею только собак бродячих кормить. Но еду послушно пихают в себя. Да и проблема уже низшего уровня. В конце концов, желудок — не голова: переварит, не зная что это.       — Мы с ним все выяснили, — Сиэль пожимает плечами. — Смысл дальше воевать?       У Рича на лице читается подозрение, он сводит брови, и орлиный нос выглядит непривычно грозно. Вся фигура отдает чем-то серьезным, испытывающим. Сиэлю приходится глотать смех от собственных мыслей, потому что пик абсолютной серьезности Рича — примерно та же энергия, что у обыкновенного Еретика в спокойном состоянии. Вот только… сейчас он задействует Силу, для этого приходится поднапрячься, тогда как Еретика сила обволакивает безапелляционно, словно неконтролируемая аура. И Сиэль в свое время дрожал перед Ричем.       — Все точно в порядке? Он тебе не угрожал, не шантажировал?       Сиэль удивленно вскидывает брови. В целом, он прекрасно понимает, о чем речь, но не может не смеяться внутри. И что бы они сделали, даже будь все так? И боже, если бы они знали, кто кого шантажировал…       — Ничего подобного. Просто он иногда ведет себя сносно.       — Чудеса!       У Честера хрустит челюсть, перемалывая не слишком съедобную котлету. А может, это зуб раскололся?       — Оу.       — Так что по общению? — это уже Гейб. — Воюете, не воюете — это все понятно, но ты его в среду чуть защищать не кинулся. Представляешь вообще, что бы было?       — Я бы и сейчас кинулся, — Сиэль раздраженно хмурится и берет в руки вилку. У него на обед — рис и ужасно аппетитно сверкающая курица. — Он же никого вообще не трогает. Комиссар помешался. Сначала крадет личные данные Еретика из государственных учреждений, а завтра — притащит пушку и убьет его?       — Да, — Чес кивает, — у него с головой не все в порядке. Но это их разборки, разве нет? Еретик вполне может постоять за себя.       Сиэль хочет ответить честно. Хочет сказать, что нет, черт возьми, совершенно нет, ответить так, как Комиссар того заслуживает, он не может. Хочет рассказать, что отличает Еретика от Себастьяна, где все берет истоки и как все обстоит. Но не может, а потому глотает слюну и выдыхает.       — Еретик — может.       «А вот Себастьян — не может».       — Конечно может, — у Гейба глаза становятся шире, он словно уже готов начать экспрессивную речь и привести тысячу и один аргумент, но все ограничивается одним: — он своего отца в детстве зарубил. Тут еще как бы Комиссара не пришлось спасать.       Снова все к одному. Даже Сиэлю это надоедает.       — Он бы давно мог его зарезать, — ему стоит огромных сил сдерживать эмоции. — И вам не кажется странным, что он до сих пор его терпит и даже не бьет лишний раз?       Сначала стол выглядит удивленным. Еще бы, чью сторону занял.       — Мы не можем судить, — Рич все-таки кивает, но не вполне уверенно. — Кто знает, какая была ситуация.       «Я знаю».       — Но как бы ни было, он убил человека. Будь осторожнее. Лучше не лезь к нему.       Сиэля это раздражает. Действительно раздражает. Он вспоминает брата, в ложной заботе огораживающего его от каждого встречного. У них похожая риторика. И никому он, кроме брата, не нужен, и все вокруг плохие. Сиэля это из себя выводит. Каждый, черт побери, считает своим долгом дать ему наставления о том, кто хороший и кто плохой, с кем можно общаться, с кем нельзя. Брат, Рич, Рос, Алоис, отец, Комиссар, весь гребаный университет толкает его от одного к другому: «Те плохие», «Нет, эти плохие», «Да они все уебки, давай со мной». Все, блять. И никого не просили!       Сиэль испытывал странное желание послать каждого. Он мимолетно смотрит на Себастьяна, сидящего одного за столом, и думает, что от него единственного еще не слышал непрошенных советов. Он никогда ни к чему не призывал.       И Сиэль помнит, что Себастьян никогда ничего не оценивает. Себастьян не лезет не в свое дело, и — Себастьяну просто плевать. Да, Себастьян, возможно, худшая из возможных компаний. Но не ровен час… именно это Сиэлю и нужно. Сиэль хочет этого. В конце концов, Сиэль дрожал перед Ричем всего несколько месяцев назад, пока не начал общаться с Еретиком.       Он не боялся Еретика. Он помнит, что никогда не боялся его настолько, насколько бы следовало. Это удивляло. Еретика уж точно следовало бы бояться. Возможно, он заранее чувствовал тот страх внутри — пожирающий, парализующий, заключающий.       Они оба боялись. Природа их страхов была разной, но они оба боялись, и их навязчивые спутники прямиком из детства. Разница лишь в том, что один убивал, а второго убивали.       Конечно, они не были единственными. Сиэль бы поставил все, что есть, — половина учащихся тоже пытается уживаться со своими детскими ужасами. И Комиссара эта участь не обошла стороной. Жуткие тени тянули лапища, пытаясь душить беспомощного ребенка, но прошло время. Теперь очередь бояться дошла до монстров из детской.

***

      Вечером того же дня Сиэль смотрел «ВАЛЛ-И» по настоятельной рекомендации Роса, когда дверь в комнату распахнулась и явила отца. Право слово, в эту дверь когда-нибудь будут стучаться? Он мгновенно остановил фильм и вернул все внимание на отца.       — Сиэль, — тот улыбнулся и кинул взгляд на экран ноутбука. — «ВАЛЛ-И»? Кто бы мог подумать.       Выпрямившись, Сиэль взял в руки личную чашку хорошего Эрл Грея и сделал глоток.       — Мне посоветовали. Сказали, что я отстал от жизни и пропустил шедевр кинематографа.       — Неплохой совет. Во всяком случае, это лучше бездарного «Дракулы».       — Ну нет, — Сиэль усмехнулся. — «Дракула» выигрывает по образам.       — Но не по сюжету.       — Но не по сюжету, — тут Сиэль вынужден согласиться. — Что-то стряслось?       — Да, — Винсент мгновенно приобретает серьезный вид. — Во-первых, завтра едем к родителям мамы. Ты помнишь про внешний вид. Во-вторых, я очень верю, что вы с Габриэлем два взрослых человека и в состоянии сами разобраться со своими проблемами, но до завтрашнего дня вам нужно помириться.       Не успел Сиэль порадоваться первому, как ему тут же залепили пощечину вторым. Мириться, конечно. Поехать к дедушке Сиэль рад безмерно — тот живет на окраине и им редко удается свидиться, поэтому каждый их визит был праздником. Сиэль любил их, а дедушку — вне всякой конкуренции. Но мириться?       — Пап, — он прокашливается. — Это правда так обязательно?       Винсент мрачнеет:       — Что? Опять свидание?       — Что? — Сиэль озадаченно хмурится. — А. Нет, я не про это. Ты знаешь, я их люблю. Я не хочу мириться с Габриэлем, пап.       — Боже мой, — тот вздыхает. — Что бы у вас ни случилось, Сиэль, ты должен помнить — семья всегда важнее. Ладно? Вас не отклеить друг от друга было все это время, что произошло?       — Я познаю прелести сепарации, социальной жизни и добиваюсь в этом определенных успехов собственными силами, сдвигаю приоритеты и живу без него, а его это бесит, — плечи равнодушно движутся, а взгляд смещается на экран ноутбука. — Ты лучше ему это все скажи. Он головой едет.       — Сиэль.       — Прости. Я просто его не понимаю. И устал пытаться понять. Просто… у меня как будто все налаживается, понимаешь, а он мне пытается помешать. Теперь мое внимание не только на него, а и на других, и он с ума сходит. Помнишь, он меня в детстве к маме ревновал? Он еще хуже Эдварда, пап.       — Сиэль.       Юноша прикрывает глаза. Опять не то. Снова он отцу об эмоциях толкует, тот к ним глух, как сам Господь.       — Все, что я слышу, — проблема в нем, он плохой, я ни в чем не виноват. Я не желаю слышать такое в адрес твоего родного брата. Не знаю, кто тебя надоумил, что Габриэль плохой, но выкинь из головы эту чушь. Он твоя семья и уже поэтому не может быть плохим. Он о тебе заботился всю твою жизнь, защищал, помогал, поддерживал, и ты говоришь, что он плохой?       Нет, его не услышат. Даже если Габриэль на него с ножом накинется, он все равно будет безусловно любимой семьей. Надоело.       — Прекрасно, — Сиэль захлопывает ноутбук. — Я не буду с ним мириться.       — Сиэль Фантомхайв, — и вновь. Стальной голос, и дрожь берет тело безраздумно и целиком. — Мне без разницы, кто настроил тебя против семьи, но это полный идиотизм. Ты сейчас же идешь и миришься с ним.       — Почему я должен с ним мириться?! — Сиэль откатывает кресло и поднимается, перемещаясь на кровать. В этом не было смысла, наверное. — Он мне всю жизнь испоганил, я не собираюсь считать его семьей!       Когда сын поднимается с кровати и становится напротив, на безупречно сухом лице Винсента дергается бровь.       — А теперь повтори, что ты сказал.       Сиэль предупредительно отступает назад на каком-то рефлекторном уровне. Слюна вязнет на языке, но он сжимает дрожащие руки и повторяет:       — Он мне испортил жизнь. Он не моя семья.       — Значит, — Винсент приподнимает бровь, — твой брат, который рос с тобой в одной утробе, с которым ты рос восемнадцать лет, забирал у него все внимание и время, который опекал тебя всю жизнь, защищал, поддерживал и помогал — не твоя семья?       — Да.       — Значит, ты не считаешь себя частью нашей семьи?       — Я, — Сиэль сбился. — Я не говорил этого.       — Габриэль — это член семьи Фантомхайв и ее наследник. Если ты не признаешь его семьей, значит, ты не член семьи Фантомхайв?       Удивленный изгиб бровей, но вместе с тем… Та самая щекочущая ярость, теперь крепче укоренившаяся в хрупком теле, ощущалась беспрекословным приказанием. Накрыть, объять, впитать. И ледяной взгляд отца — о, он всегда пугает до самой волнительной дрожи — был похож на аперитив с поправкой на то, что вместо голода в Сиэле рос гнев.       — Не все кровные — семья, — у него в каком-то неоправданном стрессе сводит мышцы лица, и он хмурится, чтобы прикрыть это.       — Нет, — непреклонен как всегда. — Каждый кровный — это семья, но не каждая семья кровная. И знаешь, в чем отличие семьи от остальных, Сиэль?       — Откуда же мне знать?       — Ты любишь семью, какой бы она ни была. И семья так же любит тебя в ответ.       О как. Сиэль давит не вполне ясный порыв, незаметно делает вздох, но успокоиться — почти невыполнимая задача. Тошнит от этого лицемерного и неприкосновенного семейного круга. Да идет оно к черту все.       Отец подозрительно щурится, Сиэль ощущает себя подопытным зверьком, на коем ставят очередной эксперимент и смотрят на реакцию организма. Неприятно, и даже более — отвратительно. Это не семья, если насильно привитая любовь должна быть безусловной и безоговорочной, несмотря на склоки внутри.       Сиэль не верит в эту чушь. И Сиэль больше не хочет находиться здесь — в кругу беспринципной семьи, в которой никому нет места. Их не назвать семьей. И слова отца пробуждают слепое, яростное отторжение к собственным кровным узам.       — Любить — это отвратительно.       Он огибает отца и несется к выходу из дома. На улице догорающий вечер, но ему глубоко плевать.       Винсент тяжело вздыхает. Снова те же грабли, точно близнецы. В этот раз он не пытается нагнать сына, и к моменту, когда он спускается на первый этаж, того уже и след простыл. Габриэль после такого вернулся с Элизабет, а вот Сиэль… От Сиэля такое минимум — неожиданно, максимум — поразительно. Подростковый бунтарь заиграл и в нем.       — Что с ним? — Рэйчел ошеломленно смотрела на входную дверь, за которой исчез сын.       — Я попросил его помириться с Габриэлем, а он отрекся от семьи, — Винсент пожимает плечами. — Накрывай на стол.       Сиэль обогнул соседские дома, оставил позади себя пять кварталов и вынырнул на окраину Ричмонда, где пролегала Темза, а дома через один пустовали из-за ненормально высоких цен. Здесь (потенциально) можно было бы облагородить район и возвести детскую площадку или объект инфраструктуры, но это место (предсказуемо) отвели под прихоти смертельно богатых.       В кармане наспех накинутой куртки вибрировал телефон, который Сиэль все же успел захватить перед побегом. Он чувствовал себя настолько же злым, насколько и выдохшимся. Может быть, он переборщил с контрастами, но так было лучше хотя бы для собственной уязвленной натуры. Мир Сиэля продолжал трескаться по швам. Все снова в огне и все катится к черту.       Он не понимает, как столько лет не видел очевидного. Как тешил себя всеми ложными речами из чужих уст.       Он не хотел верить в то, что открывалось перед ним. Возможно, они все не со зла. Отец пытается сохранить семью, Габриэль пытается защитить его. Никто не хотел ничего плохого.       Но почему они его не понимают?       Бога ради, почему у Сиэля ощущение, что его вообще никто не понимает?..       Отец судит наперед, что его надоумили. Себастьян говорит, что Сиэль сам пришел к этому осознанию.       Габриэль всегда ставит на лицемерие и деньги — достаточно быть очаровательным и богатым, чтобы понравиться кому угодно. Себастьян с самой высокой колокольни Лондона плюет на каждый доллар его счета и шлет его на все земные просторы.       Почему с Себастьяном ничего не складывается?       Сиэль почти запрещал себе думать что-либо как о Себастьяне, так и об Еретике: это значило бы уделять ему больше внимания, чем он того заслуживал. Ему совершенно не стоило бы допускать всего этого. Себастьян — чертов мудак, просто невыносимо отвратительный человек, это нужно держать в голове. И он держит. Конечно, всегда держит.       Но это было не выше самообмана. Безрассудной игрой со здравым разумом. Тело падко на комфорт. Что угодно, черт возьми, падко на комфорт, и Сиэль тормозит прямо посреди дороги. Эта мысль бьет по всем фронтам с такой силой, что, кажется, Сиэля начинает тошнить. Желудок отзывается невнятными ощущениями.       Сиэль не доверяет собственным ногам. Он опирается на ограду перед Темзой, складывает руки и склоняет бестолковую голову. Она до ужаса бесполезная, Сиэль не понимает, как его префронтальная кора мозга могла так подвести — черт, это же глупо? Она не пытается отрицать, что Себастьян — ужасный человек, не пытается оправдать его циничность и бесчеловечность, она принимает проклятую мысль — Себастьян отвратителен. И конфликтующее с ней восприятие, которое префронтальная кора просто обязана была уладить, принимается настолько же отчетливо. Сиэлю комфортно с Себастьяном, и в этом нет ничего большего.       Сиэлю комфортно. Сиэль чувствует себя свободнее, чувствует себя увереннее, просто чувствует себя рядом с Себастьяном. Возможно, его Силы было так много, что она подпитывала и самого Сиэля, а безразличия совершенно достаточно, чтобы ему было до самого Ада плевать, как ведет себя Сиэль. Он не оценивал, не советовал, не реагировал — и Сиэль чувствовал себя раскованнее.       Это более чем тоскливый аккорд. Угнетающий и, несмотря на свою обязанность быть веселым, печальный до безумия. Сиэль не думает, что ему нужно от Себастьяна что-то еще, кроме этого ощущения твердого пола под собой. Кажется, окружение слишком влияет на человека.       Сиэль вздыхает. Что с ним только не так? Почему зона его комфорта — чертов апатичный ублюдок с чужой кровью на руках? Установки рушились одна за другой. Разве не должен он испытывать комфорт в компании понимающих, поддерживающих и добрейших людей?       Мыслей выходило слишком много. Все его восприятие, выстроенный годами стержень неминуемо рассыпались в прах. Ничто из всех его выводов не совпадало с собственным образом мыслей. Ни брат с проклятым подавлением, ни отец с лицемерным видением семьи, ни Себастьян с, черт его дери, даримыми ощущениями, ни весь гребаный университет с животными правилами выживания. Он возводил свой Вавилон каждый день, по крупицам собирал видение мира, но все рушилось. Может быть, это и называлось розовыми очками. Или сломом личности.       Сиэль не знал. Знал лишь, что еще немного — и он захлебнется в собственных рассуждениях и мыслях. Это было похоже на приближающийся приступ астмы, который заставлял органы то съеживаться до микроскопических размеров, то расширяться до неоправданно огромных габаритов, вгоняя все органы восприятия в абсолютный дисбаланс и конфликт.       У него почти на рефлексах получается достать телефон и набрать чужой номер. Сиэль ненавидит разговаривать по телефону.       Он не до конца понимает и ситуацию, и то, что его звонок могут попросту не брать. Но кратковременная вибрация сообщила об обратном.       — В двух словах.       Его голос звучит так же ровно и расслабленно, как звучит всегда. И Сиэль нервно выдыхает.       — Поговори со мной. Пожалуйста, я сейчас с ума сойду.       — Моя скромная персона шута должна развлечь Ваше Величество? — скептически и непочтительно, Сиэль уверен, что он занят чем-то значимее в пределах своего восприятия. Но…       — Нет. Просто отвлечь. Мне очень нужно отвлечься.       — И это значит, — голос становится тише, но выразительнее. Сиэль не думает, что это можно с чем-то сравнить. Словно томный вокал с придыханием, почти что интимный тон голоса. Возможно, он будет звучать не в пример откровенно в клубном нарративе, под настойчивый и звонкий бит, в безбожной обстановке, — ты действительно думаешь о том, что я помогу?       — Я не думаю. Я вообще ничего об этом не думал, когда набирал тебя. Я много думал, но не об этом. Мне просто надо было отвлечься. Я не заставляю тебя, но пожалуйста, я не думаю, что у меня есть другие варианты.       Динамик тихо шипит, когда Себастьян вздыхает. Сиэль уверен, что он прикрыл глаза. Это было бы характерно для него. Верно, неотъемлемым жестом Еретика и Себастьяна на двоих.       — О чем ты думал?       Сиэль смотрит на воды Темзы, те колышутся и движутся осторожно, неспешно. Себастьян звучит так же — обволакивает, словно вода, и несет по течению.       В Сиэле нет сомнений. Может быть, он настолько же сумасшедший, как и сам Себастьян.       — О том, — он прилагает усилия, чтобы подобрать слова, — …что вся моя семья — фальшивая. Ее даже никогда не было. Я не понимаю, во что они верят.       — Сиэль.       Он чувствует дрожь в теле. Даже его имя звучит плавнее и сокровеннее, когда его произносит Себастьян. Себастьян немногословен, он не тратит голос попусту. Еретик всегда молчит, а Себастьян — помалкивает. Любое слово из его уст — уже удостоено невиданной чести хотя бы потому, что произнесено. Себастьян потратил на него силы. Но когда этим словом оказывается собственное имя — Сиэль чувствует себя обезоруженным.       Это красиво. Сиэль не думает, что когда-либо чувствовал свое имя более сакральным.       — Тебе не кажется, что я не тот человек, который может, — тут он стихает, верно, чтобы найти правильное выражение, — консультировать тебя по отношениям с родителями?       Сиэля внезапно смешит выбранное слово.       — Мне не нужна… консультация, — он посмеивается. — Ты никогда не даешь советов, умоляю тебя, как будто я мог на них рассчитывать. Просто потерпи, ладно?       Собеседник вздыхает:       — Исповедуйся, планктонья ты душа. Но я не обещаю, что буду слушать.       В этом ответе Сиэль находит смешным абсолютно все. Но вдруг думает, что в нем снова нет сомнений: Себастьян будет слушать. Он всегда слушает.       Но что-то здесь кажется неправильным:       — Не хочу.       Наверное, столь же откровенный звук, каким есть шумный вздох Еретика, сложно найти.       — Просто, — Сиэль поспешно добавляет, — исповедь же преполагает раскаяние, да? А во мне раскаяния столько же, сколько в тебе сочувствия. Мне как будто снова десять, ей-богу. Ощущение, что никому нельзя верить.       — В тебе третья клетка мозга активировалась, — Себастьян звучит отвлеченно. — Ты в десять лет умнее был, видимо.       — В десять лет я точно был истеричкой. Думаешь, за что мне глаз выкололи?       — Шутки шутишь?       — Конечно, — Сиэль невесело улыбается. — Им глаз нужен был для ритуала. Мне еще повезло, там отрезали и что похуже глаз.       — Сейчас же есть протезы, мог бы поставить, — на фоне звенит посуда.       — Не хочу. От него нет толку. Знаешь, мне даже в последнее время нравится, как смотрится повязка. Хотя бы так от Габриэля отличают.       — «Повязки носят либо геи, либо пираты»?       День внезапных фраз, не иначе.       — Дурацкий анекдот, — Сиэль отмахивается. — Почему они не учитывают бедных детей, которым выкололи глаза культисты?       — Дай подумать… — ни один человек в мире не ответит, как столько сарказма может сквозить через такой безэмоциональный тон. — Допускаю, что бедные дети, которым выкололи глаза культисты, носят протезы, поэтому их не учитывают.       — Надо вносить коррективы, — он вздыхает, подобно уставшему преподавателю.       — Либо геи, либо пираты, либо дети, которым выкололи глаза культисты?       — Именно.       — Превосходно. Предлагаю сократить до истеричек.       — Соглашусь только потому, что впервые слышу от тебя слово «предлагаю».       Воды Темзы словно вовсе остановились. Весь город — живой, и он дышит, выжимает соки и заливисто рычит.       Но Сиэль не слышит ни рычания города, ни его дыхания.       — Чудно, истеричка.

***

      Уже стемнело. Сиэлю пора бы возвращаться, поэтому он прощается с Себастьяном, беспечно пьющим растворимый кофе, и под напускное «ну наконец-то» отключается.       Домой не хотелось. Решительно не хотелось видеть никого из них, но и вечно стоять на берегу реки нет смысла. Может быть…       Он думает о том, чтобы попроситься на ночевку к, например, Алоису, но отметает идею. Как бы он выглядел в глазах его и его родителей? Все-таки имя семьи для него еще не пустой звук.       Приходится возвращаться. Незаметно раздеваться, дефилировать коридорами незамеченным и скрыться в комнате, предусмотрительно заперев ее. Может, его появление даже не обнаружат.       Остается, в общем-то, только дождаться встречи с Себастьяном. Это было не столь проблематично. На следующее утро и родители, и Габриэль уехали к родственникам, оставив дом на попечение прислуги. И Сиэлю неволей, верно. А вот в воскресенье Сиэль не высовывался из комнаты до самого глубокого вечера. И не ел, игнорируя собственный голод.       У Сиэля никогда не возникало проблем с одеждой, он уделял этому чуть меньше внимания, чем следовало, и уж тем более он никогда не думал, что столкнется с проблемой барышень на первых свиданиях. Сиэль не имеет даже примерного представления, что надевают в клуб. Там же должен быть дресс-код? Или все равно? Красоваться было не перед кем, но не ровен час там есть свои условные знаки в одежде, что-нибудь вроде: красные штаны — призыв знакомиться. Сиэлю-то вообще не это нужно, хотя в клубы обычно ради того и ходят.       Скорее, новизна ощущений. Потомственный аристократ просто не имеет права ходить по клубам, не так ли? Хорошо, что Себастьяну глубоко все равно как на его происхождение, так и на него самого. Обойдется без гиперопеки и часов нравоучений.       Сиэль откидывает черный свитер, несколько рубашек, гольф и взвывает. Да что, черт возьми, носят в клубах? С минуту безнадежно оглядывая гардероб, Сиэль бросается к телефону.

Что надеть в клуб?

      Возможно, даже чересчур взволнованное сообщение, с точно лишним вопросительным знаком и неоправданной сочащейся паникой. Ответ приходит через недолгую минуту: Латексный костюм Никогда в жизни больше не пиши мне       Сиэль закатывает глаза — он клянется, Себастьян говорил то же самое насчет звонков вчера. Еще и шутки неудачные. Правда, что с ним не так?       Вряд ли из того можно было вытянуть больше, чем он уже дал, поэтому собеседник быстро меняется. Только вопрос остается тем же. От: Алоис 19:47 Вау Ты точно тронулся Но вообще что угодно кроме спортивного костюма хех Типа какие-нибудь джинсы и рубашку например или футболку а сверху пиджак       Стало совершенно понятно, что об этом он волновался слишком сильно, потому что, стоя на Ватерлоо в девять часов в лучшей неофициальной одежде, которую только смог подобрать, он увидел Еретика во все той же водолазке и черном пальто. Кажется, он никогда не видел его в чем-то другом. Впрочем, было бы глупо думать, что Еретик стал бы прихорашиваться в клуб. Да и не в клуб — тоже.       Ситуация? Спорная. Темные джинсы холодного зеленого оттенка казались на редкость узкими, белая футболка — слишком яркой, а куртка — полностью неподходящей. Вообще-то это была обыкновенная вельветовая куртка, под которую он надел теплую кофту с капюшоном — на пару тонов светлее джинс. Все это выглядело вполне приемлемо, но когда он покинул дом, непривычный наряд стал стеснять. И, конечно, не физически.       Впрочем, Себастьян был непробиваемо слеп к чьим бы то ни было нарядам, поэтому не обратил совершенно никакого внимания. Оно и к лучшему? После вчерашнего разговора Сиэль и так чувствовал себя куда более нервным, чем обычно.       Однако идти в тишине оказалось так же неловко.       — Что делают в клубах? — вопрос весьма смущающий.       Сиэль бы не хотел его задавать, но он действительно слабо представлял, как там можно развлечься. Пить он не пьет, курить и употреблять отказывается наотрез, да и знакомства ему точно ни к чему. Какие полезные знакомства могли быть в клубах?       Себастьян едва заметно — настолько неуловимое движение, что его и Сиэль заметить не смог — усмехается, но дает и ответ:       — Все, что делают такие как ты в клубах, — это отсутствуют в них. А местный контингент весьма… колоритный.       — Ты в них часто ходишь?       — Пару лет назад ходил, — он пожимает плечами.       — В моем представлении это не совсем адекватные тусовки, на которых пьют, употребляют и сношаются. Сильно отличается от реальности?       — Ни на грамм. Но туда чаще приходят знакомиться. Морально никого не ограничивают, поэтому обычно все ищут секс на ночь.       — О боже, — Сиэль вздыхает. — Ладно, там же можно просто не знакомиться, правда?       — Можно, — Себастьян приподнимает бровь, — только что ты там собрался тогда делать?       — Проникнуться атмосферой, — Сиэль тоже пожимает плечами. — Я там никогда не был, да и меня бы не пустили.       — Тебе сколько?       — Восемнадцать.       — О-о, — совсем тихо протягивает Себастьян и поднимает взгляд на небо. — Жизнь только начинается. Ты серьезно решил начать ее с клубов?       — Уж кто бы говорил.       — Именно поэтому говорю. Решил ступить на скользкую дорожку? Наркотики, секс, алкоголь?       — Что, даже если так?       — Ничего, совершенно. Но я был там, истеричка, я знаю, что там на самом деле. Валяй, но проводником туда я тебе не буду.       Сиэль улавливает какой-то горький, пережитый отголосок в спокойном голосе Себастьяна и прячет руки в карманы.       — Я не собираюсь подаваться в пропащих. Просто посмотреть, чем всех так привлекали клубы. Даже ты в них ходил.       — О да, — Себастьян улыбается. В его руках уже горит сигарета. — Каждый вечер субботы напивался до свинского состояния и отходил несколько дней. И всем было плевать, мертвый я или живой. Прекрасное время.       Сиэль удивленно двигает бровями.       — Звучит грустно.       — О нет, это была великолепная жизнь.       Чем бы ни была та серость на лице Себастьяна, но звучал он и впрямь довольным былыми временами. Едва ли Сиэль способен найти блажь в том, что всем плевать, умер ты или живой. Но — Сиэль не Еретик, и вряд ли сможет быть им: не его поприще. Идти откровенно против всего прерогатива Себастьяна, так пусть она остается за ним.       Ночной город казался ярче, чем бывал днем. Здесь горели огни, переливались отблески гирлянд, и свет отражался от гладких поверхностей, скользил по ним, как лучи солнца по льду. В них не было ничего живого, но искусственное освещение безупречно подчеркивало фальшивость всего города. Здесь не было ничего настоящего, кроме дыма от сигареты Себастьяна. Даже Себастьян казался не вполне настоящим, впрочем, это вина ослепительных отблесков на его лице, подчеркивающих линии так сильно, что те напоминали восковые фигуры. Только движения выдавали в нем живого человека — они были слишком плавными и формалиновыми, тяжелыми, словно он каждый раз преодолевал сопротивление воды, и вместе с тем необычайно легкими, словно это сопротивление для его Силы было ничем. В сравнении с его выверенными движениями, любой жест Сиэля казался механическим — топорным и прерывистым, как перекат шарнира на сгибе суставов.       Сиэль вздыхает. Его тело — храм. Полуразрушенный, исцарапанный и не самый почитаемый, но священный, как и вся другая бессмыслица. Оно неприкосновенно, ни физически, ни словесно, потому Сиэль смолкает. Его телу хватило ненависти и упреков.       Приглушенный отзвук музыки Сиэль услышал за квартал до клуба. На входе стоял человек, — кажется, их называют вышибалами? — оценивающий внешний вид и процент безопасности в клубе, если он впустит следующего клиента. Однако Себастьян не пошел в очередь. Обогнув здание, он вышел в совершенно не освещаемый переулок, где находился черный и, возможно, служебный вход, но не прошел он даже туда. Вместо этого он отворил решетку, которая блокировала вход в… подвал? Сиэль с трудом мог назвать это подвалом.       Вглубь уходило не слишком, до земли не больше метра, Себастьян без особого труда приземлился и осмотрелся. Затем он протянул руку Сиэлю, не отводя взгляда от окружения.       Уповая на то, что Себастьян не спятил и знает, что делает, Сиэль схватился за его руку и осторожно спрыгнул следом. Что это только за ужас?       Помещение, отделанное камнем, едва ли могло похвастаться габаритами. Себастьян закрыл решетку, через которую они спрыгнули, и направился к проходу впереди них. Впереди — недлинный коридор. Здесь были оштукатуренные стены, нарастающий гул от разговоров толпы, напоминало вполне жилую зону в каком-нибудь ремонтном доме, поэтому Сиэль спрашивает:       — Что это?       — Еще более черный вход.       «Черный-черный вход в черный-черный клуб…». Они вышли в главный коридор. Здесь было несколько дверей, из-за которых доносились разговоры, смех и, боже, стоны. Может быть, это должно было смущать, но Сиэль чувствовал отвращение и значительный дискомфорт. Однако через недолгую минуту Себастьян привел их к лестнице наверх, в конце которой была дверь. И за ней…       Сиэль облегченно вздыхает. Клуб, слава богу. Лишь просторное темное помещение, которое освещалось в основном цветными лампами черного света. Черный-черный клуб с черным-черным светом… Выглядело почти нереально, но весьма атмосферно.       Розовые и фиолетовые оттенки, середина была заполнена танцующими людьми, а вокруг — почти на каждом шагу –кресла и диваны. В общем-то, лучше, чем Сиэль себе представлял, хоть и способ проникновения оставлял вопросы. Но, кажется, все в порядке.       Себастьян кивает Сиэлю, обхватывает его запястье и волочет через танцпол. Это, как оказывается, не так уж и легко; если бы Себастьян не держал его за руку, Сиэль бы точно потерялся и уж здесь! — здесь его бы точно затоптали. Но с горем пополам обогнув всех людей, которые несколько раз наступили ему на ноги, Сиэль смог выбраться из этого полчища. Они выходят к достаточно широкой барной стойке, за которой сидит лишь несколько человек, оставались даже пустые места, которые Себастьян и спешит занять.       Бармен тут же обращает на них внимание:       — Себастьян! — улыбчивый молодой человек подходит к ним и опирается на барную стойку, крутя в руках пустой бокал. — Давно не виделись. Получилось пройти?       Себастьян невыразительно кивает, но очень выразительно молчит. Сиэль занимает место рядом с ним и упирает взгляд в меню напитков. В общем-то, он мало знался в коктейлях и алкоголе. И в наркотиках. И во всех других увеселениях, которые предлагала клубная обстановка.       Зачем он согласился сюда идти? Возможно, все из-за предложения Еретика, который вряд ли мог бы предложить такое кому-то еще. Возможно, он действительно стремился познать все запретные виды времяпрепровождения, которые не позволялись потомственному аристократу. Возможно, просто хотел пойти наперекор отцу, брату и всем остальным, кто воспитывал из него слишком достойного человека. Сиэль был не лучше остальных, он не был особенным, он ведь… просто был человеком, подростком, как и все они? Ему ведь должно приносить удовольствие веселье, алкоголь и клубы, как приносит остальным? Он ведь теперь не семья Фантомхайв, по словам отца. Теперь у них один сын, достойный наследник, как они и хотели.       Облокотившись спиной на стойку, Себастьян оказывается рядом.       — И о чем ты думаешь?       Встрепенувшись, Сиэль отмахивается. Не время, в самом деле.       — Я без понятия, что делать.       — Я догадался, — Себастьян звучит не так безразлично, как обычно, голос отливает почти самодовольной иронией. Он отводит взгляд на танцпол. — Пока мы шли, я уже давным-давно все за тебя придумал. Но сначала краткое руководство во избежание проблем.       Он сводит на него взгляд, и Сиэль внимает словам:       — Первое — не знакомься с парнями. Второе — следи за своим стаканом. Понял? — Сиэль кивает. — Чудно. Можешь наслаждаться вечером.       Себастьян одним движением разворачивается и падает на стул, делая заказ у бармена.       Сиэль недоуменно хлопает глазами:       — Так что мне делать?       — В общем, шаг первый, — он кивает на толпу, — идешь и смотришь, чем занимаются остальные. Можешь с кем-нибудь познакомиться. Шаг второй — пьешь и перестаешь думать.       На этом весь их полушутливый разговор.       Сиэль старается обойти толпу, беспорядочно танцующую и обнимающуюся. В ней бесполезно искать компанию, даже потрать он все свои силы — было бы безрезультатно. Решает прогуляться по периметру и посмотреть на сидящих.       Кто курил, кто пил, практически все нашли себе компанию и без Сиэля. К тому же, он до сих пор не горит желанием знакомиться, особенно с девушками. Здесь немного искажаются любые мотивы. Да и не мог он ни на одного человека смотреть с такой стороны.       Сколько бы девушки ни оголяли свои фигуры, сколько бы ни было прикрыто, Сиэль не считал ни одну полосу голой кожи достаточным оправданием, чтобы воспринимать их так. Нет, после случая в десять лет он никого не мог воспринимать с этой стороны. Непреодолимый блок. Сиэль знал, что они хотели и как позиционировали себя, и ничто из этого не влекло.       Сиэль минут десять исследует пределы клуба, еще несколько минут наблюдает за людьми, но ни к чему так и не приходит. Надо возвращаться к Себастьяну, который продолжает восседать за барной стойкой и пить, словно ему снова восемнадцать.       Жидкость в его стакане отливала коричневым, но при фиолетовом освещении цвет близился к черному. Он бы мог пить нефть, например. Вряд ли бы его лицо изменилось хоть на градус в своем безразличии, так что Сиэль не счел нужным отбрасывать предположение про нефть. Или бензин.       Себастьян почти устало повел взглядом до него, а затем вдруг усмехнулся. Прежде, чем Сиэль посчитал бы это сном, он оперся щекой на руку и уставился на своего спутника.       — С таким же успехом я мог повести тебя в библиотеку. Ничего бы не изменилось.       Смущенно отвернувшись, Сиэль рассматривает перечень напитков в меню. Разглядеть удавалось с трудом, а то, что было читаемо, было ему неизвестно напрочь. Пик его алкогольного искушения — пара бокалов вина на праздниках.       — Я не знаю, что выбрать.       — Что угодно, — Себастьян пожимает плечами. — Но с учетом того, что тебе еще пешком идти домой.       — Я первый раз вижу все это.       — Бери В-52, — со все тем же непроницаемым лицом подсказывают Сиэлю.       — Что это?       — Отличный коктейль для неискушенных.       — Серьезно?       — Разумеется.       — И почему у меня ощущение, что ты врешь?       — Возможно, у тебя проблемы с доверием.       — А возможно, ты мне пытаешься подсунуть горящий коктейль с тремя видами ликера.       — А говорил не разбираешься.       Сиэль качает головой.       — Правда, что можно заказать так, чтобы я держался на ногах?       Себастьян делает глоток своей нефти.       — Что угодно. От одного бокала тебя вряд ли понесет.       — Мне еще родителям в глаза смотреть.       На это Себастьян не отвечает. Он двигает стаканом, помешивая содержимое, и молча наблюдает за компаньоном. Сиэль задумчиво рассматривает меню. И это было не совсем тем времяпрепровождением, к которому он привык. Себастьян по левую руку был тем, кто, скорее всего, даже скорую не вызовет, если Сиэля зарежут, так что ощущение безопасности верно колебалось на отметке нуля.       И Себастьян молчал. Так долго молчал, словно все слова увязли на языке, как нефть в его стакане. А затем, когда Сиэль повернулся к нему, произнес:       — В следующий раз пусть тебе составят компанию твои друзья.       — Друзья? — кроткий смех. — Это кто?       — Я не в курсе твоего круга общения. Сам должен знать.       — Прости, друзей у меня нет.       — Без разницы. Кем бы ты их ни считал.       — Просто, — Сиэль задумался, — друг — это кто-то близкий, наверное. Помнишь лекции мистера Идена на посвящении? Верные, добрые, искренние и так до бесконечности. Если друзья, то такие. А у меня таких нет.       Себастьян осушает бокал нефти, выпивает до дна, вливая в себя горючее, чтобы привести тело в более живое состояние. По его поведению никогда нельзя сказать, насколько все плохо или хорошо: Себастьян показывает себя одинаково мертвым во всех ситуациях. Может, он даже не замечает. Ни взлетов, ни падений, вообще ничего. Не замечает совсем. В его апатии отчетливо прослеживается стабильно ровная линия эмоций — кажется, она ушла в отрицательное деление.       Адамово яблоко, изламывающее линию безупречной шеи, перекатывается под бледной кожей при глотках и опускается в тень. Сиэль чувствует себя странно. Просто наглость иметь такое идеальное тело и относиться к нему столь холодно.       — Твои критерии — чушь, — он вновь поворачивается к Сиэлю. — Я проседаю по всем, но ты до сих пор ко мне в друзья набиваешься.       Возможно, Себастьян тратит время на него зря.       — Нет, ты как друг бестолковый. Это сотрудничество, если тебе угодно.       Возможно, единственный человек в мире, которому эти слова понравятся больше приторной лжи. Хотя Сиэлю безотчетно неприятно отрицать какую-либо близость в общении с Себастьяном. Она была, наверное. Должна была быть, если верить собственным ощущениям.       Но вместо нее была огромная пропасть сомнений. Едва ли Еретик разделял эти ощущения.       Что-либо внутри Сиэля нашло в этих мыслях смешливый отголосок, и он оказался сильнее атмосферы вокруг. Сиэль коротко посмеялся. Как же все было плохо.       Себастьян тоже усмехнулся. Возможно, он мог думать о том же и находить это настолько же смешным, что содрогание сущности в смехе вырвалось сквозь баррикады. Ледяные, несломимые баррикады выдержанной годами хладнокровности.       Еретик зарезал собственного отца и лежал в психбольнице в возрасте девяти лет, а еще у Еретика подозрительные знакомства с людьми, у которых за пазухой пистолеты. Но Себастьян сейчас распивал нефть и почти что выглядел живым.       Сиэль смотрит на его профиль, на острые черты лица и черные пряди, которые делали бледную кожу еще белее. Под его глазами темнели синяки, но даже болезненность, проявлявшаяся на совершенном лице, сочеталась с мрачной фигурой в гармонии. Наверное, стандарты мужской красоты сейчас совсем другие, но Сиэль не думает, что какая-либо другая внешность может быть лучше этой.       В Себастьяне не было покатистых мышц, выделяющихся даже под одеждой, его силуэт не был крепким и внушительным, не было мощной челюсти и мужественной бороды, даже щетина не проступала. Никакой загорелой кожи и коротких стрижек. Себастьян, казалось, не подходил ни под один из критериев современного идеала.       Сиэль не вполне осознанно вздыхает. Себастьян идет в грубый разрез со всеми стандартами, почему же… Как ему удается выглядеть привлекательнее всех в этом проклятом мире? Ни одно воплощение идеального мужчины даже близко не было настолько же чертовски идеальным.       Все установки в голове Сиэля продолжали рушиться одна за одной. «Твои критерии — чушь». Полная чушь, во всем и ко всему. Себастьян проседал по всем, но Сиэль даже не может объяснить, почему выигрывает на всех фронтах.       Сиэль едва размыкает губы, чтобы проронить хоть слово в этой затянувшейся и явно неловкой тишине, но…       — Не говори ничего, — Себастьян прикрывает глаза и приподнимает голову. — И без этого хорошо сидим.       У него спокойный, гибкий голос — это было, скорее, мелодичным переливчатым аккордом, чем мужским басом. Мягкое, вкрадчивое переливание, это могло быть невероятным искушением, если бы только Себастьян счел нужным. Стать смелее, ближе, коварнее — обжечь не ледяным взглядом, но почти что дьявольской привлекательностью. Ее нельзя было не заметить. Это было настолько же неосознанным влиянием, каким была аура Силы вокруг его силуэта. Властная твердость и непревзойденность всех внешних характеристик — Сиэль снова ловит себя на мысли, что он мог бы занять место Рича и быть еще сильнее, чем есть сейчас. И Сиэль мог быть сильнее, чем есть сейчас. Они оба могут больше.       Но Себастьян рычит, словно запуганный пес, на любое движение в свою сторону, обнажает мечи до слепой готовности рубить головы и холодно смотрит на каждый искренний порыв со стороны. А Сиэль бегает от Габриэля и мило общается с Ричем на переменах, боясь крепких мужчин на улице.       В них слишком много страха.       — Можно вопрос? — Сиэль подает голос.       Себастьян сводит на него проницательный взгляд, из-под полуприкрытых век отдающий чем-то, что заставляет смутиться.       — И почему у меня ощущение, что от моего ответа ничего не зависит?       Сколько слов в ответ. Сиэля непроизвольно берет улыбка, которую он пытается скрыть.       — С Комиссаром покончено. Как и с твоей репутацией. Что ты собираешься делать дальше?       Прядь, заправленная за ухо, падает на лицо, когда Себастьян кивает бармену. Тот улавливает и повторяет заказ.       Язык скользит по губам, прежде чем Себастьян отвечает:       — Ничего. Мне год остался. Выпущусь, поскитаюсь по подворотням и сдохну к двадцати семи.       — Радужно, — задумчиво роняет Сиэль.       Верно, Себастьян выпускается через год. Это ведь было очевидно все это время? Сиэль смотрит на барную стойку в прострации, пытаясь понять, откуда это ноющее ощущение в груди. Через год Еретик исчезнет, Себастьян скроется за пределами университета, больше Сиэль с ним не встретится. Так должно быть. Они разойдутся, как только все закончится. И Сиэль останется учиться в университете, где больше никогда не появится Еретик.       Он проглатывает ком и обращает внимание на бармена, наливающего темную жидкость в стакан Себастьяна.       — Рос сказал, что они больше не будут тебя трогать…       — Да? — будто бы он мог помнить, что ему кто-либо говорил. — Прости, так вышло, что я не верю в эту чушь. Комиссар не был моей единственной проблемой.       — «Прости»? — удивленно повторяет Сиэль и тут же усмехается. — Тебе ведь все равно.       — Абсолютно.       Его кадык снова играет на шее, а на фоне кто-то кричит «ура!», когда Себастьян отпивает свой жидкий уран, оседающий на дне его сути. Кажется, Сиэль начинал понимать студентов своего блеклого универа, которые скучали без Еретика. Это было не то чтобы отчетливая потребность, скорее, подсознательная тяга. Он был незаменимой и безусловной частицей общей мозаики.       — Закажи уже что-нибудь и иди веселись. Время-то идет.       Сиэль не думает, что Себастьян осознает до конца, насколько он притягательный. Вот уж где тело — действительно храм.       Сиэль выбирает что-то наугад. Кажется, «Космополитен» или что-то такое. На его вопрос Себастьян приподнимает бровь и с крайней серьезностью произносит: «Медленный яд на основе человеческой крови, сукровицы и космической пыли». Сиэль закатывает глаза.       Пока он пытается разобраться в поданном коктейле, барышня слева от Себастьяна вдруг обращается к нему. Совсем скромно, почти что обыденно подмечает, что у Себастьяна руки пианиста. «Играете?». Сиэль удивленно смотрит на девушку.       Итак, он знает, как Еретик обращается со всеми, кто пытается завести диалог. Что же насчет Себастьяна, с которым пытаются заговорить вне университета?       Девушка смущенно отворачивается. Ничего. Себастьян даже не подает вида, что услышал ее. Значит, игнорирование? На него вполне похоже.       Сиэль пробует заказанный коктейль и тут же кривится от терпкого вкуса на корне языка, добравшегося, кажется, до самого мозга.       — Что за дрянь, — он глотает слюну, пытаясь унять горькое жжение на языке, однако лучше не становится.       — Говорю же, медленный яд, — с прежней серьезностью заявляет Себастьян.       Он аккуратно захватывает бокал и делает совсем незначительный глоток коктейля, кажется, пробуя на вкус. Кадык опадает, а Себастьян сводит взгляд на скривившегося Сиэля.       — Боже, — эмоциональный окрас фразы оставляет желать лучшего. — Ты никогда не пил, да?       — Такой дряни — нет. Что за отрава?       — Алкоголь.       — Лучше без него обойдусь.       — Надо было в библиотеку идти, — Себастьян вздыхает, а затем делает жест бармену. — Сделай «Пина коладу», ради бога. Послаще.       Сиэль возмущается:       — Ну уж нет. Мне хватило, не надо.       Кивнув бармену, Себастьян делает еще глоток «Космополитена», а затем не в пример уставшим тоном, словно к нерадивому дитя, обращается к Сиэлю:       — Тебе здесь на трезвую голову нечего делать. «Пина колада» сладкая, справишься.       Сиэль с неоправданной злостью смотрит на преспокойно пьющего эту отраву Себастьяна. Неужели так сразу нельзя было сделать?       — Ты специально? — у него нервно дергается бровь. — Если хотел бесплатный коктейль, мог просто сказать.       Сиэль огибает руку Себастьяна и хватает его стакан с нефтью, в отместку отпивая от его заказа. Зря.       Себастьян с удивительной снисходительностью смотрит на прикрывающего рот Сиэля, пытающегося не выплюнуть на пол редкостную отраву. Он спокойно отбирает свой стакан и так же невозмутимо отвечает:       — Я не думал, что ты настолько не дружишь с алкоголем. И не суй в рот все подряд.

***

      Сиэль не говорил ничего. Себастьян тоже умолк. «Пина колада» оказалась сладкой. Остановился он на двух бокалах коктейля, когда смог немного расслабиться, но все еще оставаться в здравом уме. Было бы опрометчиво пить до умопомрачения.       Решив, что грустно пить за барной стойкой, — полная тоска, Сиэль снова исчез в толпе людей. Там было немного душно. А еще — немного шумно.       Впрочем, едва ли Сиэль мог ожидать чего-то другого. Ему не вполне известны все местные обычаи, так что все клубные познания опирались именно на второсортные фильмы или… да, он ничего другого и не смотрел, честно говоря. Сейчас он искал чего-то более свежего.       Разговор с Себастьяном был не самым запоминающимся событием в его недолгой жизни, неизгладимого следа на подкорке разума не оставил, и Сиэль, сосчитав то весьма глупым предостережением, разгоряченный действием алкоголя, решил искать себе более достойную компанию. В конце концов, нет смысла пытаться разговаривать с тем, кто этого не хочет.       Сиэль сумел по своей неповторимой неудачливости столкнуться с незнакомым парнем. Может, мужчиной. В не слишком отчетливом свете Сиэль едва ли мог определить возраст, но по голосу предположения колебались на двадцати пяти или около того. Хотя прошлое столкновение увенчалось полным сокрушением, в этот раз боги были милостивее.       — Бармен сегодня в ударе? — смех был крайне странным, но Сиэль списал на то, что он был похож на смех Комиссара. Уж тут не могло быть приятных ассоциаций. — Помочь?       Он не был Комиссаром — худое телосложение с высоким ростом явно говорили об этом. А значит, у Сиэля есть шанс.       — Чем же вы собрались помочь?       — Я просто подумал, что вы не совсем в себе. Но вы на редкость трезвы для такого места.       Сиэль не стал панибратствовать и уж тем более переходить на менее формальное общение. Пожалуй, ему нравилось слышать своеобразную дань уважения. Он чувствовал себя смелее после алкоголя.       — Разумеется, я трезвый, — Сиэль смеется. — Как иначе бы я доехал домой?       — На такси, например?       — О, не подумал. Хорошая идея.       — Верно. Хотя тарифы нынче подорожали жутко. Я от Трафальгарской до Тауэрского моста ехал — восемнадцать фунтов!       — На автобусе надо было, так намного дешевле.       — Да, но я не люблю общественный транспорт.       — Даже так? — Сиэль улыбнулся. — Я напротив люблю, хотя могу позволить себе отказаться от него. Есть в общественном транспорте своя атмосфера, понимаете?       — Не совсем, но представляю. Я в зону отдыха шел, составите компанию? Да, там намного тише и меньше людей. Вверх по ступенькам и направо, да.       Что ж, компанию Сиэль обрел, что может быть чудеснее. Весьма приятную компанию, стоит подметить.       Зона отдыха была не намного светлее, тут все еще освещением служили элементы декора, — стены, светодиодные ленты на столах и неоновые украшения, — но музыка действительно была не так навязчива. Еще тут были шикарные красные диваны со столиками, отделенные друг от друга стенами.       Эта уединенность уже несколько смущала, но наличие других людей успокаивало.       — Некрасиво получится, если я один буду пить, — опустив бокал ярко-зеленого коктейля на стол, парень усадил Сиэля на диван, но сам не спешил. — Я сгоняю до бармена, чего изволите?       — Нет, я уже все. Говорю же, домой еще ехать.       — Я не предлагаю вам попойку, — парень снова смеется, Сиэль снова испытывает отторжение к смеху. А ведь приятный собеседник, но смех… — Бокал вина вас сильно побеспокоит? Тут красное отличное.       — Если только один, — все же Сиэль сдается.       Хотелось бы верить, что Себастьян не станет его искать. Иначе получится весьма неловкое зрелище, в таких местах, наверное, обычно с девушками уединяются. Или компанией.       Что ж, Сиэль будет первоиспытателем. Ему не нужен для этого повод — к тому же, какая хорошая компания!       Парень вернулся с бокалом действительно хорошего вина. С едва заметным сладким привкусом, который только добавлял удовольствия.       Диалог завязался сам собой — Сиэль не думает, что приложил сюда хоть сколько-то усилий. Просто… слово за словом, так и увлеклись. Может, спасибо алкоголю. И Сиэль все больше находил смешными советы Себастьяна — трижды ха-ха, правда. Не о чем было переживать. Ни о компании парня, ни о своем бокале — тут все в полном порядке!       Сиэль не вполне уверен, сколько времени прошло. Кажется, бокал вина-таки уже был излишком — незаметно подкралось смутное ощущение тошноты и сна. Это не укрывается и от собеседника:       — Хорошо себя чувствуете? — он слабо ударяет по плечам, скорее, чтобы разбудить.       Нет, хорошо себя Сиэль не чувствует, с алкоголем он очевидно перебрал. На этом, возможно, стоит считать поход в клуб оконченным, можно и домой.       — Все в норме, просто, кажется, вино все же побеспокоило. Я отойду в туалет, ладно?       Разум начинает затуманиваться, Сиэль поднимается с бархатного дивана. Все пространство так скособочило, что он пошатывается при первом же шаге. О да, тут точно пора уходить.       Странная вибрация в ногах ослабляет их, поэтому и так никогда не стоящие твердо на земле, теперь они трясутся, словно от холода.       Музыка отзывается болезненной волной в голове, как только Сиэль покидает зону отдыха. Остается преодолеть несколько широких ступеней и… танцпол. Боже…       Кажется, в клубе стало темнее. Сиэль ощущает рвотный позыв через несколько шагов, но проглатывает навязчивый потуг опустошить желудок. Там и так ничего, кроме коктейлей, нет, — он со вчерашнего вечера так и не ел. Надо бы… Да, надо бы…       Людей много. Чертовски много, откуда только?.. Сколько они здесь? Сиэль пробирается сквозь полностью забитый танцпол, его зрение мутнеет с каждым шагом, а желудок скручивает в самый тугой узел. Точно, с алкоголем он перебрал… Что он вообще пил?       Музыка бьет по ушам, заставляет все его внутренности отозваться нездоровой дрожью. Бас сбивает с толку, разливается гудящей волной по слабеющему телу. Что-то не так. Не так. Не так.       Сиэль сглатывает резко возникший ком. Мышцы горла напрягаются. Это было похоже на транс. Гипнотизирующая мелодия, возможно, песнь сирены — собственное тело переставало ощущаться. Где же этот проклятый бар?..       Одно из танцующих тел толкает его шаткую фигуру, ноги едва успевают переставиться, чтобы сохранить равновесие. Голова беспощадно кружится. Сиэль чувствует нехватку воздуха. Сил. Чувств. Координации.       Силуэт Себастьяна — безошибочно черный, мрачный, словно пантера — кажется непростительно далеким. Едва ли Сиэлю хватит сознания, чтобы дойти до него. И едва ли у него есть выбор. Сиэль не видит ничего, кроме него. Все вокруг чужое, незнакомое, безликое. Мешается в единый организм без лица, без формы и без имени. Каждое тело, окружающее Сиэля, источало жуткую угрозу, ледяное и пугающее предостережение. Сборище, похожее на культисткие лапы и горящие животным желанием глаза. Крепкие, большие, сюрреалистичные образы с отточенными клыками. Сиэль содрогается.       Несколько шагов вперед даются невообразимым трудом, к тому времени в голове не остается ни одной мысли. Ни толики силы.       — Себастьян… — его голос неразличим.       Он пытается стиснуть черное пальто на Себастьяне, но рука не поддается. Ноги слабеют настолько, что уже не держат. Он пытается сказать что-то еще, пытается понять, что делать, но попытки сводятся на нет. Ради всего святого.       Разумеется, Себастьян не этого ждал. Тело Сиэля заваливается прямо на него, заставляя схватить его на рефлекторном уровне. Рефлексы Себастьяна безупречны, но все внимание на другое.       Следует тяжелый вздох. Он льется через безрассудно громкую музыку и пьяные выкрики, тот и сам его не слышит. Понять ситуацию хватает одного взгляда.       — Я же сказал следить за стаканом…       Он делает два глотка из своего, осушая емкость. Затем ощупывает карманы на Фантомхайве. Ни кошелька, ни телефона. Чудно, истеричка. Еще и отключился.       Себастьян бросает две купюры из собственного кармана, — там ровно столько, чтобы оплатить свой заказ — после чего встает со стула. Конечно, было бы лучше отнести его в туалет и вызвать рвоту, вывести эту дрянь из его организма. Однако с бессознательным телом будет сложно, а лезть в глубины чужого рта Себастьян был решительно не намерен. Что ж, наверное, нужно хотя бы на свежий воздух вывести. При Фантомхайве теперь нет ни денег, ни телефона, адрес его Себастьян не знает, поэтому придется ждать, когда тот очнется. Или кинуть на первую попавшуюся лавочку, а самому пойти домой.       Еще один вздох. Кажется, в Себастьяне неожиданный прилив гуманности. Он перекидывает руку Сиэля через шею, но положение крайне неудобное. Выругавшись, Себастьян сажает того на стул. Тело заваливается, поэтому приходится поддерживать. Сходил в клуб на свою голову. Ну что за дрянь?       Он оглядывается, думает, что делать со всем этим, но ни к чему так и не приходит. Сидеть здесь до утра он не горит желанием. Позвонить даже некому, чтобы мальчишку забрали. Себастьян сводит на того взгляд. Неужели придется?..       Ну блять.       Это даже не вполне возможно. Себастьян задумчиво облизывает зубы, а затем вздыхает. Разумеется. Точно надо было откреститься.       Уже и поздно. Что ж, по крайней мере, это не Рос. Мальчишка дай бог пятьдесят килограммов весит.

***

      Первые секунды пробуждения кажутся Сиэлю адом. В его теле не было ни одной клетки, которая бы не отзывалась болью. Воздух вокруг затхлый, ощутимое пространство крайне твердое, а глаза невыносимо чешутся.       Через очень долгую минуту к Сиэлю приходят первые порывы сознания. Он решает открыть зудящие глаза, чтобы попытаться понять хоть что-то.       Наперекор ленной и весьма капризной боли — она в совершенстве ноющая — Сиэль совладевает с руками и приподнимается. Вокруг темно, но через окна бьет свет от луны и фонарей. Чудно. Он живой.       Осмотревшись, в здравом рассудке Сиэль бы пришел к выводу, что это квартира, но сейчас прийти он может только к Богу. Голова раскалывалась.       Свалившись обратно на кровать, Сиэль решает выждать, пока боль не пройдет. Где он? Что произошло? Как будто он мог помнить. Все его воспоминания кончались на знакомстве с тем парнем.       Сейчас он… в явно чужой квартире. И без верхней одежды, к слову говоря. Где куртка? И ботинки? Потом найдет, наверное.       Прошло не меньше десяти минут, когда боль отступила, а рассудок царственно занял место в непрерывно гудящей голове. Сиэль осмотрелся еще раз.       Да, квартира, только… Нет, пока рано. Стоило бы осмотреться дальше.       Сиэль скидывает кофту, от которой ужасно несет дымом вперемешку с алкоголем, а затем поднимается на ноги в попытке изучить окружение. Не приведи дьявол, чтобы он очутился в гостях у того парня. Правда, совсем не к месту.       Выйдя из комнаты, Сиэль попадает в прихожую. Его критическое мышление куда-то запропастилось после трех бокалов алкоголя, но идти на свет в конце коридора он счел более чем благоразумным. В конце концов, не похоже, чтобы произошло нечто действительно плохое. Он одет и не прикован к кровати, кто-то просто оказал широкий жест.       Источником света в конце коридора оказывается люстра на кухне.       Сиэль проморгался несколько раз. Действие алкоголя точно не прошло.       Еретик в темно-серой футболке, на которой если когда-то и был принт, то стерся и стерся довольно давно, спокойно делал себе чай. Заметил он Сиэля или нет, но виду не подал.       Сиэль очнулся первым.       Несмело пройдя глубже, Сиэль рухнул на стул возле стола и осмотрел угрюмую обстановку. Комментировать что-либо было бы наивысшей мерой неуважения, так что Сиэль тактично смолчал и стал наблюдать за Себастьяном.       — Почему не спишь? — нейтральный вопрос показался ему лучшим решением.       Себастьян и взгляда не повел.       — Кажется, этот вопрос должен задавать я, — он осторожно сделал глоток чая.       Удостоверившись, что со вкусом все в норме, он достал из чашки чайный пакет и, выжав его с помощью ложки, выбросил в урну. Сиэль ощутил странный ком в горле.       — Я просто проснулся. Не совсем понял, где я, и вышел… исследовать.       — Могу предложить чай. За вкус не ручаюсь.       — Любой подойдет, — прокашлявшись, он свел брови. — Все лучше той дряни, которую ты в клубе пил.       Сиэль пристально следил за тем, как Себастьян отворяет деревянные шкафчики и рыщет в поисках еще одной чашки, а затем с противным скрипом дверки захлопываются под давлением чужой руки.       Он был без перчаток. И Сиэль постарался не выдавать свою реакцию так сильно.       Руки обожжены. Ярко красного оттенка, с отслаивающейся кожей и следами от вздувшихся тканей. Сиэль громко сглотнул. «Последний писк моды». Он догадывался, что дело было вовсе не в современных веяниях модной индустрии, но… наверное, такого он тоже не ожидал.       Это, наверное, должно быть крайне болезненно, но Себастьян не выказывал ни капли дискомфорта и спокойно оперировал обеими руками. Он залил кипяток в чашку.       — Сахар?       Сиэль стесненно повел плечом.       — Три.       — Жуть.       Немногословно. Впрочем, даже роли не играет, Себастьян все равно насыпает три ложки сахара и размешивает его в кипятке. Сиэль не считает пакетированный чай за чай, а потому может назвать это только кипятком. Но, конечно, в нем хватает воспитания не говорить об этом вслух.       И так начинал чувствовать себя неудобно. Себастьян… тоже не спешил говорить, потому что о таком, вероятно, не говорят. Или он достаточно привык, чтобы даже не думать об этом. Сиэль подбирает под себя ноги на стул. Да, так нельзя… Но не здесь.       Перед Сиэлем опускают чашку, на что он сдавленно бурчит «спасибо» и принимает в руки больше для того, чтобы согреть их. Тут холодно. В футболке особенно.       Дальше Себастьян хватает свою чашку и приземляется на стул с другой стороны. Они смотрят друг на друга и молчат. Хорошо. Так должно быть, наверное.       Сиэль отпивает… чай. Да, это совсем не он. Просто окрашенная вода. Но ничего, ему и этого хватит. В конце концов, то, что этот чай сделан Себастьяном собственноручно, добавляет ему какого-никакого вкуса.       Затем он снова принимается осматриваться. Он не знает почему, но окружающее пространство его вгоняет в настоящую тоску. Физически нехорошо становится. Да, обстановка была бедная. Тут ни дать ни взять. Начиная потрескавшимися потолками и заканчивая звонко гудящим холодильником, на котором лежало порядочное количество бумаг, похожих на квитанции, все навевало аскетические миазмы коммуналок. Это не было коммуналкой, не было комнатой в общежитии. Это была квартира…       — Она досталась мне после выхода из детдома, — Себастьян словно улавливает мысль, а потому непривычно тихо и меланхолично усмехается. — Государство крайне щедро на квартиры для сирот, видишь?       Сиэль не думает, что может ответить. Ему очень неловко и настолько же некомфортно. Он подозревал, что Себастьян не обладает несметными богатствами, но и о таком… тоже. Не предполагал. Он никогда не задумывался о достатках людей в полной мере, в конце концов, какая ему разница? Смотря на все это, Сиэль думает, что ему внезапно есть разница.       — Почему не сменишь?       — Какой чудесный вопрос, — глоток чая. — Знаешь, сколько нынче квартиры стоят?       Сиэль отрицательно машет. Он не то чтобы в курсе, никогда не приходилось интересоваться, а в такой обстановке… внезапно захотелось узнать.       — Дорого, Сиэль. И как думаешь, где можно взять столько денег без официального трудоустройства, не подрабатывая киллером или в эскорте?       — Почему не устроишься?       Вопросы Сиэля до неприличия однотипные и наивные… О глупый, маленький курортничек. Неужели отсюда ненависть к деньгам?       — Еще один прекрасный вопрос, — Себастьян подпирает голову. — Как много работодателей, по-твоему, захотят брать на работу беспризорных убийц со справкой из психушки?       Сиэль отводит взгляд. Очевидно же. Как можно было такое спросить?       — Приходится делать выводы. Они никогда не говорят напрямую, — он снова усмехается так невесело, что Сиэля отпускает чувство ужасной тоски. Его страдания тут не совсем уместны. — Ты согласен на самые ужасные условия и мизерную зарплату, лишь бы тебя приняли, а твое время не хотят покупать. И никто не говорит почему. «Догадайся сам».       Вкус чая больше не кажется Сиэлю таким уж отвратительным. Распробовал, кажется. Однако лучше не привыкать.       Это стоило чувствовать на уровне сострадающего взгляда или красноречивого жеста, как соболезнуют умершей собаке или проигранной лотерее. Что-то… неглубинное, верно.       Сиэль думал много, в бурлящем горниле мыслей едва ли можно было вычленить нечто внятное. Это было ударом не только по рассудку, — а по рассудку это было действительно ощутимым ударом — но и по тому, что называют человеческой стороной, ее в Сиэле тоже воспитывали. Не родители, так гувернеры.       Среди прочего метались и воспоминания о тех словах, которые Сиэль говорил в порыве их поверхностных, даже не межличностных конфликтов. Потому что Еретик — искусственно выращенная личность, а Сиэль ею и не обладал никогда. Его просто раздражал Еретик. В тех импульсивных проклятиях, сказанных сгоряча, было мало настоящего, поэтому он мог говорить бездумно и в сердцах вещи, о которых не знал наверняка. Они оба, на самом-то деле, ничего и не знали. Так было легче. Но теперь Сиэль видел немного больше. Еретик, в котором не было ни такта, ни толики рассудка, вызывал злость своим эгоизмом и безразличием, но вековое прозябание в мрачных глубинах не идет на пользу ни уму, ни характеру.       Сейчас Себастьян пил дешевый чай в окружении потресканных стен и выглядел старцем, доживающим свой век. Усталость во взгляде и еще более — в движениях.       — Завтра на пары… — Сиэль озвучивает внезапно пришедшую в голову мысль.       Правда, звучит не громче шепота. Говорить громче он не осмелился: в доме слишком тихо, слишком темно для более звучных тонов. Лучше приберечь на потом.       Все хорошо, наверное. Себастьян утвердительно мычит, задумчиво постукивая пальцами по чашке. Он тоже не вполне здесь, поэтому Сиэль думает. Думает о многом.       — Ты пойдешь?       — Мистер Иден предупредил, что будет следить за моим посещением, поэтому придется.       — Не исключат же тебя…       Сиэль отпивает чай, заостряя взгляд на квитанциях. Сколько их? Под десять или больше?       Тяжелое настоящее вкупе с отвратительным прошлым. Сиэль думает, что любой из комментариев от него был бы в высшей мере неуважением. Себастьян и без него все прекрасно знает. Лучше всех знает, верно. Сиэлю неудобно, в конце концов. Глодало безотчетное смущение.       Себастьян пожимает плечами весьма выразительно: «Бестолковый диалог, с меня достаточно».       — Что произошло в клубе?       — Мне почем знать? Я спокойно сидел у бара, а ты где шлялся так, что в итоге по возвращению свалился в обморок, — вопрос к тебе, — шумный глоток чая, Себастьян лениво опирается головой на руку.       — В обморок? — даже скрыть удивление получилось плохо.       — В обморок. Тебя напоили и обчистили, если интересно.       Воспоминания услужливо мелькают перед глазами, о том приятном парне, принесшем бокал вина. Черт. Почему он не послушал Себастьяна? Была виной тому явно лишняя уверенность если не в окружающих, то в себе, или все дело в чрезмерном доверии к людям, которых он переставал бояться так сильно, что начинал верить, но исход в любом случае получался провальным. Сиэлю не нравилось терять бдительность так легко. Неужто критическое мышление отказало?       Раньше он был осторожнее. Когда дрожал от любого контакта со взрослыми мужчинами, потому что воспоминания о культистах еще были живы, когда ожидал проблем с любой стороны, он относился серьезнее ко всем возможным угрозам. Но сейчас… Чувство уверенности дарило не только приятные ощущения от полного довольствия собой, но и приводило к огромной ошибке — недооцениванию. Он действительно уединился в зоне отдыха вопреки предупреждениям Себастьяна. Как опрометчиво.       — Ублюдок… — выругавшись, Сиэль запрокинул голову.       Даже сейчас стоило бы напрячься, оказавшись в чужой квартире невесть каким образом и беспечно принимая чай из чужих рук.       Впрочем, это была уже паранойя. Сиэль слабо представлял себе опасность, которую бы мог источать Себастьян. Едва ли он станет причинять вред в каком-либо из планов только лишь ради самого акта насилия. Уж точно не он.       Значит, Сиэля лишили всех благ технического прогресса и вдобавок денег. И удовольствия от клуба не осталось, и денег. Куда уж лучше.       Он лишь надеялся, что родители его не спохватятся. Нет, они бы в два счета нашли его, но Сиэль считал в крайней степени неблагодарно приводить к любезно приютившему его Себастьяну полицейский отряд или, того хуже, отца и брата самолично.       — От тебя можно позвонить?       — Нет, — весьма исчерпывающий ответ.       Почти как в первую встречу. Тогда ему отказали разделить место на подоконнике, а сейчас позвонить с телефона… Возможно, это своего рода прогресс. Не совсем явный и уж точно не резкий, но какой точный.       Сиэль не хочет просить дальше, это было бы абсолютно бессмысленно, поэтому он решает занять свое внимание другим. Руки Себастьяна невольно привлекают это самое внимание, просторная футболка прикрывала плечи, но не предплечье. Заживающий, но до сих пор заметный ожог рук портил цельную картину, но Сиэлю почти не с чем сравнивать. Видел его руки настолько открытыми он впервые: те всегда скрывались более объемными рукавами пальто и оголяли лишь ладони, которые впоследствие тоже скрыли перчатки. А сейчас это почти смущало. Но руки… красивые, да. Выразительные.       Впрочем, ничего меньшего он и не ждал. У божеств всего в достатке. Или все же не всего…       — Я как-нибудь принесу тебе хороший чай, — осторожно усмехается Сиэль, обращая на себя внимание. — У него совсем другой вкус, пусть и заваривать его приходится немного дольше.       Себастьян не говорит, но хватает взгляда.       — Это просто благодарность, ладно? Ты меня все-таки домой притащил, я даже не думал, что ты способен на такое благородство.       В ответ вновь пожимают плечами с предельно принимающим видом. Даже несмотря на явно ироничный окрас фразы, Себастьян воспринял ее с утомленным спокойствием, никак не реагируя. Благородство? Ладно, пусть будет так. Благодарность? Да пожалуйста, делай что хочешь. Домой притащил? Да, притащил. Сухое принятие.       Сиэль видел в нем сейчас совсем не Еретика и даже не Себастьяна. Он просто видел уставшего человека, который тянул на себе слишком многое и в котором не оставалось на других ни сил, ни времени, ни чувств. На нем было непомерное количество долгов, содержание квартиры, себя, вечный поиск денег, всеобщая ненависть, очевидные психологические проблемы, которые он решал таблетками, учеба в университете, а руки тянули бесполезнейший багаж из прошлого неподъемной тяжести. Было бы глупо ждать чего-то больше равнодушной утомленности. Едва ли в нем оставалась даже ненависть хоть к чему-то — ни к прошлому, ни к людям, ни к обстоятельствам. Все серое.       Себастьян всегда холоден. Просто иногда этот холод отличается. Он не питал к Росу абсолютного безразличия, как к остальным, и не способен был питать что-то теплее терпимости. Он не менял любовь на ненависть от человека к человеку, но менял толщину ледяного покрова. Да, он менял лед на лед, но иногда лед был тоньше, чем обычно. Нужно лишь понять, где какой холод. Позволить себе большего было невозможно.       Да и зачем?       Сиэль улыбается, но не испытывает ничего положительного. Просто внезапно стало легче. Он все это время гнался за синей птицей, которой не существует, а теперь осознал свою глупость — и может прекратить пытаться прыгнуть выше собственной головы. Проблема была вовсе не в нем. Он не виноват в том, что синяя птица еще не появилась на этом свете.       Стылая поверхность стола глухо прошипела, когда Сиэль опустил на нее чашку, и Себастьян плавно поднял взгляд. Плавно, подконтрольно, потому что его тело полностью ему подвластно. Забавного мало, но Сиэль усмехается и разминает плечи.       — Ты когда-то задумывался о том, чтобы наладить отношения с универом?       Себастьян изогнул бровь так, будто Сиэль снова ляпнул нечто несуразное, над которым впору было бы посмеяться, но смех был бы слишком яркой реакцией для монолитной статуи из холодного мрамора. Это почти обтекаемая, материальная форма словесного. Но и на слова Себастьян не поскупился:       — В этом смысла не больше, чем в поздравительной речи мистера Идена. Думаешь, кому-то из нас это надо?       Сейчас глубокая ночь, мрак которой разгонялся тусклым светом люстры над столом, у Сиэля было порядочное количество проблем, через несколько часов пора будет идти на пары, в любой момент его могут спохватиться родители и перевернуть с ног на голову весь Лондон, чай в его руке был совершенно безвкусный, а все тело ныло от голода и недавнего принудительного отключения. Но он довольно улыбается и выпрямляется, полный сил поговорить с Себастьяном, состояние которого, возможно, многократно хуже состояния Сиэля. Сиэль должен был ощущать и тревогу, и страх, и беспокойство, и всю другую тысячу волнений. Но его накрывала только приятная, затягивающая истома. В разбитых, дешевых квартирках глубокой ночью под жалкое подобие чая жизнь ощущалась совсем иначе.       — Они не звери, Себастьян, — он впервые решается назвать его по имени, отдавая себе полный отчет в действиях. — Если бы они узнали всю ситуацию, они бы отступили. Может, даже помогли бы. В их глазах ты просто ведешь себя как последний ублюдок без какого-либо повода, и они поступают так, как поступил бы любой человек. Большая часть, по крайней мере.       В ответ Себастьян сводит брови, а карие глаза невольно прищуриваются, когда губы растягиваются в насмешливой улыбке. Снисходительный взгляд в довершение — и вот Себастьян крайне похож на живого, эмоционального человека. Жаль, эмоции недостаточно глубокие, чтобы всколыхнуть чувства. Их давно умертвили.       — И что? — Себастьян непоколебимо уверен, Сиэль читает то по взгляду: мечи не просто опущены — они отложены в сторону. — Брось, истеричка, я не мечтаю стать здесь полностью оправданным. А ты слишком свято веришь в то, что я жертва обстоятельств, а не просто последний ублюдок.       — Или ты больше чем надо уверен, что просто последний ублюдок. Чьи это слова?       Да, Сиэль вспоминает об этой фразе. Потому что среди прочего именно она посеяла сомнения и встревожила его убеждения. Он не думает, что на Себастьяна это сработает так же, но — это символично. В конце концов, здесь не дебаты. Просто…       — Хорошая попытка, — Себастьян почтительно кивает. — Но любое наше убеждение — это чьи-то слова, не так ли? Все, что ты знаешь, — это чьи-то слова. Ты думаешь, что небо голубое, потому что тебе так сказали. Ты думаешь, что тебя зовут Сиэль, потому что тебе так сказали. Ты думаешь, что тебя обчистили, потому что я тебе так сказал. Абсолютно вся информация — это чьи-то слова. Мы просто выбираем, кому верить.       Сиэль вслушивается так внимательно, внимает каждому слову так тщательно, как никогда прежде. Потому что это пространственные, философские рассуждения, в которых он утопал всю свою жизнь, пытаясь понять хоть что-то. Он не понимал. Ничего не понимал, не понял и до сих пор, возможно, никогда и не поймет. Потому что человек слишком ограничен, так ведь, Себастьян? Но он пришел к одному важному выводу: ему и не нужно ничего понимать. Необязательно быть в чем-то уверенным, чтобы жить.       Потому что сейчас он не уверен ни в чем, кроме того, что Себастьян может намного больше, чем делает; но живет. Кажется, живет ощутимее, чем когда-либо. Лишившись последнего фунта в кармане и прозябая в мрачных глубинах.       — Да. И мои мысли не объективнее тех, которые тебе внушил кто-то еще, — Сиэль не может объяснить, почему улыбается так широко, если все настолько плохо, но ему нравится. Да, определенно нравится. — Но если ты хочешь верить чужому мнению о том, что ты ублюдок, то сможешь поверить и моему, верно? Сейчас… — он оглядывается по сторонам, взглядом выискивая наличие часов, и находит, — почти три часа ночи, и у меня около четырех часов, чтобы переубедить тебя.       Себастьян так выразительно качает головой в абсолютно явной насмешке, что в словах это определенно звучало бы как: «Боже мой. Ладно, развлекайся». Снисходительно и заведомо убежденно, что это бессмысленно. Чем бы дитя ни тешилось.       Он отходит лишь на минуту, чтобы зажечь себе сигарету и захватить пепельницу из другой части дома, а затем приземляется обратно в полной готовности слушать и, наверное, смеяться про себя.       Сегодня ему не повезло. Сиэль преисполнен сил и неистово хочет одержать победу. Ему потребуется не только расколоть предубеждения и возвести новый абсолют. Абсолюту будет нужна шлифовка. Долгая и тщательная, чтобы убрать все шероховатости, за которые мог зацепиться кто-нибудь еще и повалить возведенные догмы.       Завтра им придется разбираться с поверхностной и ограниченной канителью в стенах университета, но это только завтра. А у Сиэля есть четыре часа, чтобы уйти за пределы точных формулировок и говорить, зная, что его будут слушать.