Альма-матер

      Чаще всего, говоря о грехе, предполагают грех в самом строгом смысле — грех души. Отречение от верховодства эфемерного всесущего Создателя, чье имя не произносится всуе — только в теории, и используется чаще всякого другого — на практике.       Но религия ушла далеко от народа. И это выбор: либо ты — религия, либо ты — народ. Религия требовала полной самоотверженности и преданности, абсолютной преданности, в которой нет места народу.       Себастьян не стал похож на божество меньше ни на грамм. Ни один удар, ни единая сигарета, никакие таблетки еще не обезобразили его поразительный вид, который безусловно наводил на образы богов. Будь то Иисус — не хватало лишь пары преображений, Аполлон или Дионис. От современных идеалов он далек, но никогда ранее встречать отвергнутое, познавшее горечь отступничества божество, затерявшееся во времени, Сиэлю не доводилось. И дерзить божеству так, как это сделал Сиэль — от любого намека на высшее существо чистый — истинный, душевный грех. И реакция всякого властителя на это предсказуема.       Осуждающий лик условного Христа, по Сиэлю стекающий, как вода, глубоко и выдержанно обволакивает непрощением. Об этом же говорят и идолопоклонники:       — Мелкий! — Рос отдергивает Сиэля в сторону и тут же обращается к Еретику: — Не слушай его, у него шок еще не прошел.       — Рос, — загороженный, Сиэль вырывается и снова предстает перед ликом Бога. — Я серьезно.       Еретик привычно молчит: разговоры не его профиль. Сложно, впрочем, сказать, что вообще можно причислить к его профилю. Казалось, быть неприступным отшельником (мудаком, прямо говоря) — и есть его удел.       Рос пытается его отгородить и дает понять как можно яснее: идея ужасна. Сиэль непреклонен, и перед внимательно отмалчивающимся Еретиком разворачивается не меньше, чем семейная ссора. Конец сигареты загорается и потухает, когда он делает затяжку и выдыхает в сторону. Адресованная ему просьба (смехотворная, но так или иначе действительная) не спешит получать ответа: Рос и Сиэль шипели друг на друга, и в неравном бою Сиэля отталкивали все ближе к выходу. Еретик отворачивается от спектакля.       — Да пусти меня! — слышится выкрик, Сиэль мигом огибает Роса и заново оказывается напротив Еретика. — Научи меня этому!       Лениво сводя взгляд на юношу, парень склоняет голову в приторной, выхолощенной насмешке, настолько фальшивой, что Сиэля даже не задевает. Опять комедию ломает.       — Ты не мог бы быть поконкретнее?       — А ну кончай! — увесистые, сильные руки перехватывают Сиэля поперек шеи, в этот раз безнадежно. — Прости, — напоследок кинул он Еретику и поволок сопротивляющегося Сиэля к выходу.       Не то чтобы Себастьян заинтересован, потому от несостоявшегося диалога только невыразительно отмахивается. Все равно бестолковый бы получился. Да и не заканчивался ни один их разговор чем-то полезным или хотя бы приятным.       А вот Сиэль не шутил, когда решил заполучить согласие любой ценой.       — Весь универ будет знать о том, что мы с тобой дружим, если ты не согласишься! — не переставая пытаться выскользнуть из крепких рук, Сиэль с отчаянием выкладывает главный козырь — репутацию беспринципного отступника.       Имело это достаточный вес для того, чтобы опустить чашу весов и пошатнуть баланс Себастьяна, или нет, но Еретик реагирует как никогда ярко: вскидывает брови и вздымает голову, а под конец еще и едва уловимо усмехается. Весь спектр эмоций мешает рассмотреть Рос, чья рука с недюжинной силой хлещет по затылку.       — Ты что творишь?! — зачем-то шепчет он, будто на расстоянии трех метров в пустом туалете Еретик не услышит. Сиэль только тихо шипит.       — Пусти его, — с неожиданным одобрением просит (на деле — приказывает) Еретик, глухо приземляясь на пол. Словно подневольный, Рос беспрекословно исполняет, пусть и не с радостью. — Позволь поинтересоваться, а давно мы с тобой друзья?       Горделиво расправив плечи, Сиэль с поддельной, но смелостью выпрямился перед парнем.       — Точно нет, — он соглашается. — Но для всех мы будем закадычными друзьями, поверь.       — И ты думаешь, тебе поверят? — его глаза иронично блеснули.       — А ты думаешь, у них есть хоть один повод не доверять королевской свите? — впервые чувствуя настолько явное превосходство, Сиэль даже ощущает, как непроизвольно кривит губы в усмешке.       И Еретик это точно чувствует, но не признает за собой слабости. Смотрит свысока, прячет руку в кармане, пока сигарета бренно тлеет между пальцев.       — И в чем заключается ультиматум, истеричка? Или меня ненавидит весь универ до конца выпуска или меня ненавидит весь универ до конца выпуска, но я еще вдобавок тебя чему-то учу?       — Не совсем, — Сиэль запрыгивает на столешницу. — Или тебя ненавидит весь универ, но окажется, что все это время непризнанный тобою Король был твоим другом и ты не более, чем королевский прихвостень, или тебя ненавидит весь универ за то, что ты просто обижаешь их драгоценную власть, но ты учишь меня, — речь отрепетирована до совершенства.       — А есть разница, за что меня будут ненавидеть?       — Тебе решать, — пожимая плечами, Сиэль краем глаза улавливает движение в стороне.       С крайне угрюмым и разочарованным видом, пропитанным неопределенной яростью, Рос приближался подобно стихийному бедствию, и голос его, на контрасте с совершенно спокойной беседой с Еретиком, прогремел в стенах многострадального туалета:       — Нет никакой разницы. Собирай свои манатки и пошли.       Такой реакции Роса Сиэль не просчитывал. И, кажется, дальнейшее давление на Еретика им будет расцениваться как повод поменять ориентиры: фигура толстяка может смениться с союзника на вражескую.       Терять немногочисленных товарищей на этом поле боя значило остаться без единого укрытия. Если защита втоптанного в грязь Рича еще могла обезопасить от физических травм за счет всеобщей преданности, то от ощущения неприкрытой спины и вербальных унижений никуда было не спрятаться: нечем крыть.       Но Еретик вдруг выступает инициатором:       — Спокойнее, Рос. Мы не ссоримся. Просто деловая сделка.       Он тушит сигарету о плитку и бросает к горе бычков, которую, кажется, вышедшие на месяц раньше в отпуск уборщицы не уберут до следующего семестра.       Глаза Роса не перестают полыхать, словно отблески на глади воды, чуждой и немилосердной яростью, теперь обращенной к Сиэлю в защиту Еретика. Сюр. Если далее диалог не свести к дружеским тонам, то крепкое плечо быстро станет опорой против него.       — И какие условия?       Есть. Сиэль давит торжественную улыбку, пытаясь не выглядеть слишком довольным, и расслабляет плечи.       — Всего два: ты помогаешь мне, — Сиэль напрягается, чтобы подобрать нужное слово, — … адаптироваться к здешним порядком, а я взамен обещаю никоим образом не пересекаться с тобой в стенах университета.       — Давай уточним, — Себастьян опирается на столешницу, — обещаешь как вчера?       — Больше не шути, — его голос тоже мог звучать разочарованно, как оказалось. — И вчера я ни слова не сказал про обещание.       Прежде ответа — недолгая пауза.       — В самом деле. Слушай, а ты никогда не думал, ну, не пытаться стать тем, кем ты не являешься? — ровный тембр отливает обтекающей иронией, и взгляд Еретика до безумия насмешлив.       Это раздражает, но Сиэль думает, что оставаться спокойным — как и говорил отец — преимущество в любом диалоге.       — Не имеет значения. Если я хочу выжить здесь, придется идти на жертвы. Или предлагаешь закрыть глаза и счастливо скакать по коридорам?       — Боже мой, — Еретик качает головой, — это было бы совершенно неуместно. Ладно, есть смысл требовать гарантий?       — Ни единой гарантии, — честно. — Можешь только уповать на мою совесть.       — Это смешно, Еретик, — голос подает и Рос, недовольно прижимающийся к кабинкам туалета. — Ты серьезно согласишься?       — Я еще ни на что не согласился. Просто стало интересно, в чем состоит его чудовищный план.       — И что в итоге? — энтузиазм Сиэля несколько поутих. Договор, который уже почти подписан, вдруг отодвинут в сторону — и этого точно не было в планах.       Еретику, казалось, репутация была дороже. Но…       — Ты уж прости, преданный мой друг, но я не заинтересован. Спешите на пары, а то злые тети потом не выдадут грамоту, — снова сквозящая ирония — и надежда Сиэля распадается до атомов.       Да… Значит, и правда придется привлекать Рича. Сиэль и не слишком-то хотел подставлять Еретика еще сильнее, но, по-видимому, по-хорошему с ним никогда не получится — просто мазохист.       — Слава богу, — вздыхает Рос и разворачивается. — Пошли, мелкий.       Растерянный взгляд Сиэля метнулся вслед за Росом, а затем вернулся к Еретику. На мгновение пробежавшись глазами по толстяку, тот вдруг повернулся и наклонился к самому уху, обдавая шепотом:       — На Ватерлоо в шесть часов.       Сиэль поднимает взгляд, встречаясь глазами с Еретиком. И тот смотрел глубже, пронзительнее обычного. Это длится несколько секунд, пока Сиэль не убеждается, что сказанное — не грубая шутка или неудачная ирония, а затем кивает в подтверждение: «Понял». Рос — лишний свидетель.       — Пошли уже, мелкий, — тот, к слову, вовремя подает голос.       Сиэль переводит взгляд на дверь и спрыгивает со столешницы, в последний раз оглянувшись на Еретика.       Все-таки дорожит больше, чем Сиэль даже представлял. И не доверяет тоже — больше.       Как только дверь в туалет захлопывается, Сиэль ощущает тупую боль в затылке и разнесшийся по пустынному коридору хлест.       — Ты что вообще устроил?! — Рос был готов взорваться от негодования.       На всякий случай прикрывая затылок, Сиэль отходит на шаг. Пора, наверное, идти на пары, поэтому они берут путь в аудитории.       — И что такого я устроил? Сам же говорил, что мне надо научиться самозащите.       — С какого хрена Еретик?       — С такого, — это тоже начинало раздражать. Что за святая неприкосновенность, Еретика уж точно защищать незачем. — Он здесь по-настоящему адаптировался, Рос, он точно знает, что делать.       — Какой же бред! Честное слово, мелкий, включай мозги когда надо! Еще и репутацией брать решил, господи…       — Репутацией. Попробуй сказать, что не ей он дорожит больше всего.       — Замолкни, — голос остановившегося Роса значительно понизился, и тот взгромоздился, навис над Сиэлем, словно инфернальное чудовище из недр земли. — Тебя не было здесь эти два года, и ты не знаешь, что значит для него репутация. Не лезь к нему, Сиэль, я тебя предупреждаю.       Поздно.       Сиэль сглатывает слюну и плавно выгибается, стараясь избежать пугающей близости. Ошибки и голословности не было. Еретик, — в самом деле, неприкосновенность.       Его не было здесь эти два года. Но он успел за полгода вычислить приоритеты Еретика достаточно, чтобы возыметь хоть какую-то власть.       Проглотив слова, рвущиеся изо рта, Рос импульсивно всплеснул руками и двинулся вперед, оставляя Сиэля позади.       Ох? Такая проблема?       К паре Сиэль подоспевает: преподаватель и сам опоздал на неприлично долгое время, за которое студенты успели обсудить между собой все волнующие их темы. Слова Роса тревожили, в конце концов, сколько ни убеждал себя Сиэль, что жертвовать чем-то нужно, эта жертва казалась, скорее, случайной, чем необходимой. По неосторожности или незнанию, но конфликт ему взрастить удалось. И хотелось бы верить, что Еретик того стоил.       К слову о нем, Сиэль в ожидании преподавателя успел и с Алоисом обсудить инцидент в столовой.       — Да пиздец, — хмурился Алоис, — я к нему подхожу, значит: «Сочувствую, что так получилось, ты не виноват. Я мог бы попытаться помочь» — а эта тварь меня на пол сталкивает! Класс! Жизнью обиженный, блять!       Сиэль согласно кивает. По-хорошему с ним, действительно, никогда не получится: теперь озлобленный на всю планету фенрир не ждет и не приемлет ни ласки, ни любви, ни заботы. Было ли это проблемой? И для кого? Себастьян не ждал ни друзей, ни спасителя, ни случая — он, казалось, вовсе ничего уже и не ждал. Но сколько ни пытался отгородиться, по сей день страдал от излишне участливых добряков, пытающихся приобщить его к коллективу.       Сиэль отсидел оставшуюся пару, попрощался с Алоисом и, памятуя о встрече в шесть вечера, поспешил домой. Оставалось чуть больше трех часов до обещанного.       И все складывалось на удивление прекрасно. Стрелка часов близилась к пяти вечера, когда Сиэль уже одевался и готовился к выходу.       Тогда прозвучал хлопок входной двери — вернулся отец.       Через несколько минут безо всякого предупреждения распахнулась и дверь его комнаты:       — Сиэль, — Габриэль выглядел не слишком радостным, — собирайся, мы едем к тете Фрэнсис.       — Что? — пальцы рук на мгновение сжали рюкзак, прежде чем предательски ослабели и вовсе выпустили лямки. — Почему?       — Рождество отпраздновать.       — До него еще неделя, что за бред?       — Тетя с Лиззи уезжают послезавтра, — Габриэль пожимает плечами. — А ты куда собрался?       — Да какого черта…       Отбрасывая рюкзак на кровать, Сиэль штормовым порывом, небрежно отталкивая Габриэля, несется к отцу. В этом доме когда-нибудь начнут считаться с его мнением и планами?! Ноги Сиэля громче обычного отбивают по ламинату.       — Папа! — Винсент что-то обсуждал с Рэйчел за столом. — Почему так резко и внезапно?       Стылый взгляд отца скользнул по его фигуре, крепкие плечи напряглись.       — Для меня это тоже сюрприз, Сиэль, — он устало вздыхает. — Матери Алексиса стало плохо, они послезавтра уезжают к ней и принять нас на Рождество не смогут. Только сегодня.       — Но… — бессильно метая взгляд от него до Рэйчел, Сиэль качает головой. — Но я не могу!       — Не ты один, — Винсент понимающе улыбается. — Мне пришлось отменять встречу с немецким дипломатом. Семья всегда важнее, Сиэль.       — Но, пап…       Нет же… Это не та встреча, абсолютно не та, которую он может пропустить, отменить или просто пренебречь — не с Еретиком!       — У тебя свидание сорвалось? — мрачный голос Габриэля звучит за спиной.       — Да какое к чертям свидание!       В непреодолимой ярости Сиэль кричит на брата и всплескивает руками, чувствуя, как саднит горло от напряжения. Пока не слышится единственный голос, заставляющий замолкнуть всех:       — Сиэль Фантомхайв.       Холодный, требовательный тон отца отражается мурашками по коже и холодом в конечностях. Словно зашуганный зверек, Сиэль медленно поворачивается к Винсенту. Взгляд напротив — вытравливающий, преисполненный недовольства — заставляет нервно сглотнуть. Течение Западных ветров. Монолитный, первородный яд. Раздирающе.       — Потомственному аристократу следует тщательнее выбирать выражения, не думаешь?       Сиэль отступает. Не способный идти наперекор, нетвердо стоящий на собственных ногах, Сиэль видит в отце угрозу куда большую, чем Комиссар, Фрэнк или Еретик. Гнев отца всегда следовало избегать — но грань переступлена.       — Все хорошо, пап, — руки Габриэля ложатся на плечи. — Сиэль просто перевозбудился, не ругай его за эмоции. В конце концов, он не так часто с кем-то встречается, это должно быть обидно. Мы пойдем переоденемся.       И снова… Снова по накатанной: старший брат ограждает младшего от родительского гнева, заслоняя собой. Габриэль всегда хотел защитить его. Всегда готов был отвратить от Сиэля любую угрозу, и это доходило до абсурда. Возможно, в глазах Габриэля весь мир и есть угроза, поэтому Сиэля он всегда собой и заслоняет. Вот только этот вакуум треснул, и как бороться с трудностями, которые всегда разрешал близнец, Сиэль не знает совсем. Как идти против — он не знает.       — Больше так не делай, — усмехается Габриэль и прижимает к себе, когда они отходят от родителей. — Ты же знаешь, как отец относится к сквернословию.       Сиэль не отвечает, продолжая упирать взгляд в пол. Встреча…       — Ты так расстроился? — голос царапает жалостью. — Ну, Сиэль, позвони, перенеси встречу, если это так важно.       — Нет… — Сиэль качает головой. — Эта не та встреча, которую я могу перенести…       Хватка на плече крепчает.       — Все будет хорошо.

***

      Ни черта хорошего не было.       «Для протокола: понятия «хорошо» у нас с Габриэлем расходятся» — такое незамудренное сообщение красовалось в телефонных заметках. Когда-то психолог, работающая с Сиэлем, советовала ему пропускать негативные эмоции через сита (кажется, их было три, и кажется, Сиэль ни одно не запомнил), затем выливать в стихосложения или прозу. Давно Сиэль этим не пользовался, но теперь полотно злочестивого текста самым не аристократическим образом хранилось в заметках и служило хрониками.       Тетя Фрэнсис снова ругалась за прическу, чтоб ее. Придирчивая карга. Корит так, будто ее дочь — эталон воспитания. Посредственность, так еще и к Габриэлю липнет, как одержимая.       Далее шло застолье.       — Это было ужасно, — Лиззи жаловалась на прочитанные по советам Габриэля книги. — У автора самое отвратительное понимание любви. Дориан очень низко обошелся с Сибилой. Про соловья вообще молчу! Это было совсем не мило, Габриэль…       «Ты тоже не очень-то милая».       Лиззи совершенно не похожа на свою мать — и сложно сказать, хорошо это или плохо. Почему они не могли бы быть хоть немного адекватнее? Не дотошными мегерами и не куклами без критического мышления (прости, Лиз, я знаю, ты просто хочешь быть нужной в его глазах). Габриэль уделяет ей маловато внимания. Лучше бы не мне индейку предлагал, а о ней позаботился. Он не смотрит в ее сторону только потому, что она — двоюродная сестра, не так ли? Может, и правильно. Кровосмешение кончается только на 7 или 8 колене, крепись, Лиз.       Разумеется, без личных вопросов не обошлось. Найти свою пару, в конце концов, и есть самоцель.       — У меня никого, — Габриэль сверкнул глазами в сторону брата. — А вот у Сиэля, кажется, сегодня намечалось свидание, он ужасно отнекивался и не хотел сюда ехать. Надеюсь, его дама не обидится на то, что он не пришел на свидание, — легкий смех.       — Лучше бы было свидание… — одними губами прошептал Сиэль и сделал глоток вина.       Мидфорды недовольно смотрели на меня все застолье, спасибо Габриэлю и его «он не хотел сюда ехать».       Распрощались они часов в десять вечера, правда, раззадоренные алкоголем взрослые не спешили покидать их. Все на везение.       У Лиззи ужасно приторные духи. А у тети слишком резкие. Эдвард снова поссорился с Габриэлем из-за Лиззи. Кажется, комплексом старшего брата тут страдает не только Габриэль.       Сиэль не помнил, как они доехали: измученно уснул на половине пути. Его изрядно утомили ко всему и собственные мысли: как долго ждал его Еретик? В какой момент понял, что он не придет, и пошел своей дорогой к дому? Насколько сильно он зол? Абсолютно ли прогорела сделка?       Он проснулся от будильника в шесть утра и сразу же об этом пожалел. Хотя бы потому, что ни черта не выспался, но уже пора было вставать и ехать в университет. Из душного и стесняющего костюма его переодели, и в своей постели он лежал в привычной хлопковой рубашке. Хотелось сходить в душ, но время не позволяло, — увы, пришлось смириться с мерзким состоянием.       В машине он уснул, пока они ехали, и растолкал его только Габриэль, когда они подъехали к Кембриджу. Взъерошил и так плохо уложенные волосы и пожелал хорошего дня. Да уж… Как иначе.       Еретика нужно было выловить до большой перемены. Сегодня был последний день учебы. Сиэль приехал за двадцать минут до пары (на которых, по большому счету, и присутствовать было незачем: преподаватели только принимали должников).       Сиэль обошел два этажа с туалетами, но так никого и не выловил. На первой перемене тоже. До конца большой перемены Еретика не было видно. Спрашивать было не у кого: Рос, очевидно, не жаждал его компании.       Чудо (иначе Сиэль просто не мог это назвать) произошло, когда Сиэль перед последней парой вышел умыться. Он просто-напросто засыпал. Проспал большую часть пар, но сон с каждым разом накатывал только сильнее. В состоянии, по личным ощущениям близком к предсмертному, Сиэль дошел до туалета на верхнем этаже. Тело грозилось упасть прямо здесь.       Он лениво закинул на столешницу рюкзак, открыл ледяную воду и разлепил налитые свинцом веки. Еретик сидел на подоконнике и курил. Сложив ладони, Сиэль преградил мерзлый поток и плеснул в лицо. Слабо помогло. Теперь еще и холодно.       Закрыв кран, Сиэль глубоко вздохнул.       Еретик.       Внезапный толчок, словно пробудившееся сознание, мигом повернул голову в сторону Еретика. Господи, Боже…       — Черт побери, — со стороны Сиэля послышался лихорадочный выдох, и он больше неосознанно метнулся к парню. — Дьявол, я весь день тебя ищу…       Еретик перевел замутненный взгляд на Сиэля: «Это ты…».       — Прости, пожалуйста! Я не забыл, это правда была не моя воля, мне ужасно жаль. Когда только тебе будет удобно, может, завтра или еще когда — давай еще раз. Я точно приду.       Сиэль непроизвольно зевает на конце предложения, и обещание получается смазанным. Еретик — кто бы только мог про него такое подумать? — молчит, на сей раз он устало трет переносицу.       — Да уж, ты полный уебок, — и звучит тоже не намного бодрее. — Может, я просто пошлю тебя?       — Твое право, — Сиэль пожимает плечами. — Но ультиматум все еще в силе.       — Понятно. Тогда можешь не убиваться, я тоже никуда не дошел. А насчет еще одного раза…       После второго предложения Сиэль особо не слышал. Стоило бы, наверное, порадоваться, но за убитые нервные клетки Сиэль основательно зол.       «Да уж, ты полный уебок» — поверь, Еретик, еще никогда эти слова не работали в сторону говорившего так сильно, как сейчас!       Мысленная заметка. Ее обязательно стоит перенести в телефон как-нибудь позже.       — … Либо сейчас, либо никогда.       — Чего? — Сиэль сонно качает головой.       — Боже мой… Во-первых, отойди от меня, от тебя хуже проститутки несет. Во-вторых, учиться идем либо сейчас, либо никогда.       — Ладно, — согласиться было куда легче (и менее энергозатратно).       А душ все-таки стоило принять.       Какими коридорами вел его Еретик — сам Дьявол не узнает. Объяснение этому было до смешного простым: «Заставь свои две клетки мозга поработать. Нам вообще нельзя светиться вместе, иначе твоя гениальная схема накроется, включи голову. И отойди от меня уже». Еще Еретик назвал его никудышным манипулятором.       Что ж, может, и так. Но ты все равно ведешь меня учить.       Забрав вещи Сиэля из гардероба, они направились к остановке. Еретик упрямо молчал на все резонные вопросы. Зашли в первый подъехавший автобус. Ехали молча, но за это время нездоровое желание спать немного отступило. Больше Сиэля к земле не клонило, — это стоило отпраздновать. Конечно, позже.       На входе Сиэль платил за себя, а Еретик прошмыгнул с каким-то удостоверением. Где они оказались? Сиэль надеялся, что это было известно хотя бы его компаньону.       — И зачем было так далеко ехать?       — Затем, истеричка, что возле универа нас кто угодно может заметить, — оглядевшись по сторонам, Еретик что-то заприметил и двинулся вперед. Сиэль пошел следом.       Окрестности были незнакомы абсолютно. Серые сооружения, многоэтажные монументальные возведения, в своей безликости удручающие. Из людей практически никого не было.       Что-то вокруг вовсе было не так. Абсолютно не так — здесь атмосфера была на уровень ниже. Значительно опаснее, чем родной Ричмонд, и все-таки от привычного Лондона совсем отличалась. Спальный район? Сиэль огляделся еще раз, но с каждым взглядом окружение становилось только печальнее. Обездоленное, Богом забытое и отданное в людские безвластные руки. И в свете заходящего солнца казалось взрывным устройством, чей таймер медленно сводился к четырем нулям.       — Ты хоть знаешь, где мы?..       Еретик кинул на него едва уловимый взгляд.       — Я бы сказал, Пэкхем, — ровный тон нисколько не вязался с произнесенным.       — Что? — Сиэль сглатывает. — Господи, — нервный вздох. — Господи, господи, ты что, смеешься? Почему сразу не Ист-Энд?       — Не истери. Куда доехали, туда доехали. Шагай быстрее.       — Замечательно, — пробурчал Сиэль и крепче сжал в руке лямку рюкзака.       Мы всего-то в криминальной столице Лондона и ниггерском гетто, чудесно! Вести переговоры с кучей вооруженных придурков будешь сам, сволочь.       Себастьян свернул в переулок и, прочитав какой-то затертый указатель на углу здания, свернул налево. Так они вышли в совсем уж нестерпимо грустную часть района. Он точно знает, что делает?       Еще пара улиц, два поворота направо и они дошли до довольно обширного участка, на котором покоились не меньше, как руины. Развалины, возможно, какой-нибудь англиканской церкви. Себастьян перешагнул через накренившийся элемент обветшалой решетки в качестве забора, ступил на насыпь нетронутого снега и устремился вперед, к руинам, припорошенным снегом. Сиэль следовал за ним с кардинально большей осторожностью.       — Слушай, ты не думал, что тебе нужен психолог, а не я? — наконец нарушил горькую невысказанность Еретик.       — Думал. Но нет, психолог тут бесполезен. Этому он точно не научит.       — Он мог бы задействовать извилины в твоей голове и надоумить тебя валить из этого универа, а не адаптироваться.       — Да, пожалуй, это было бы легче, — Сиэль неопределенно кивнул. — Но ничего бы так и не изменилось. К тому же, моя психолог отлучилась от дела.       — О? — Себастьян усмехнулся. — Что ж твоя психолог так и не научила тебя общаться?       — Она не над этим работала, — брови нахмурились.       Из-за облаков выходило солнце, что склонялось к горизонту. Скоро снег начнет оттаивать.       — Когда мы встретимся в следующий раз? — интересуется Сиэль.       — Надеюсь, не встретимся.       — Воскресенье свободно?       — Не каждое.       — И что свободно на постоянной основе?       — Ничего. Понедельник и воскресенье в шесть вечера. Чаще я тебя терпеть не намерен.       Кто кого терпит.       Наконец они дошли до места, которое устроило Еретика (Сиэля, правда, не зацепило), и остановились.       Осматривая горы хлама, вываленные на каменные развалины, Сиэль неприязливо поморщился.       — Ты уверен, что это подходящее место?       Помятая плазма крошечных размеров, дешевый стол с расшатанной ножкой. Стена, не до конца уничтоженная чем бы то ни было, стояла крепко, на нее упирались доски полуразобранного шкафа и снятое зеркало. Еще было окно готического стиля, вероятно, восемнадцатого века, на удивление нетронутое. Старая люстра. Возле нагромождения хлама лежало нечто продолговатое, его Еретик не побрезговал взять в руки. Лом. Удивительно, но самый обыкновенный лом, разве что испачканный очень давно засохшей либо краской, либо кровью. Пусть будет краска.       Когда Еретик небрежно всучивает этот ледяной лом в руки, Сиэль очень верит, что это только лишь краска. Значит, это окончательный пункт назначения. Здесь планировался урок по адаптации.       Перебирая лом из руки в руку, Сиэль вопросительно смотрит на Еретика, что весьма беззаботно струсил снег с недалеко стоящей (и не самой устойчивой на вид) деревянной лавочки и уселся, доставая блок сигарет.       — Разбивай, — кивает Еретик.       — Что?       — Разбивай, — он раздраженно повторяет. — Разноси. Круши. Уничтожай. Ломай. Еще синонимы?       — Ты уверен, что это то, что нам нужно? — энтузиазм в голосе, безусловно, выходит на отрицательную отметку.       — Да, — но Еретик неумолим. — Раз ты выбрал меня в учители, будь добр делать то, что я говорю.       Твоя репутация все еще в моих руках, сволочь.       Деваться, правда, некуда. Еретик — безальтернативный вариант, другого шанса действительно научиться не будет. Насколько Себастьяну важна репутация, настолько же Сиэлю важны уроки.       Руки немеют от ощущения железа, пропитанного морозом насквозь. Сколько бы ни возмущала общая ситуация, путей других нет.       Сиэль несмело замахивается на неповинный телевизор, который с треском разносится на осколки под ногами. Хрупкое сооружение из камней летит вслед на землю с громким рокотом, отчего Сиэль неприязливо морщится, но продолжает и бьет теперь по хлипкому столу, освобожденному от телевизора.       Похлопав глазами перед образованным хаосом вокруг, Сиэль непонимающе оборачивается к спокойно курящему на лавочке Себастьяну. Смысла бесполезного растрачивания сил на изничтожение он не видел. Просьба приспособить его к выживанию точно не подразумевала физический план.       — Какой в этом толк?       У Себастьяна в глазах ледяная метель, скрывающая какие-либо проблески эмоций, и вид откровенно скучающий. Не то чтобы Сиэль ждал энтузиазма, но он будто бесцельно прожигает время.       — Ты мне и скажи. Какой толк? — а ответы в лучших традициях гадалки.       — Я не вижу толка в том, что я просто разбил мусор.       Себастьян согласно качает головой.       — Да, в этом толка действительно нет… Продолжай.       У Сиэля нервно дергается бровь. Да что он несет? Он отходит от беспорядка, раздраженно отбрасывает лом на скамью рядом с Себастьяном, а тот и глазом не ведет.       — Ты издеваешься? Я сюда не за физической силой пришел, что ты вообще делаешь?       Парень устало вздыхает, одной рукой поднимая приземлившийся лом, и бросает Сиэлю под ноги, заставляя отскочить от летящего предмета. Тренировка по адаптации происходит явно не так, как предполагал Сиэль. Пустая трата времени.       — Я не люблю тратить силы на лишние разговоры, истеричка. Если хочешь, чтобы я тебя учил, — бери лом и ломай, если нет — расходимся.       Надеюсь, с гетто ты познакомишься лично, когда будешь идти домой. «Полный уебок».       С глухим шипением Сиэль все же поднимает лом и поворачивается к несколько искалеченным предметам интерьера. Вот же подонок, это детские игры, а не адаптирование! Да он просто потешается!       Сиэль со злости бьет по столу, одним ударом разламывая до того потревоженный материал на две части. Сволочь! Ему бы в лицо этим ломом зарядить! Следующая на очереди разлетается на крохотные осколки люстра под раздраженный рык, словно животного в клетке. Он в это время мог заняться явно чем-то более полезным, чем крушение мусора, но угораздило оказаться на этой свалке! И все ради умения выживать в проклятом университете!       Зеркало осыпается к его ногам. Чертов университет с австралопитеками, воспитанными в своих стенах. Почему родители не могли отдать его куда-то, где не приходилось бы уничтожать всякую шваль для выживания?! Окно развалин встречает лом. Почему его не могли отдать с Габриэлем в одно и то же место?! Разве он уступает брату хотя бы в умственных способностях?! Он и вполовину не такой же уверенный и обаятельный, но скудоумием никогда не отличался и с Габриэлем всегда шел на равных! Что, дьявол, он забыл в этом паскудном подобии учебного заведения?       Когда с его мнением вообще будут считаться, черт возьми?! Почему все его планы и намерения — пустой звук для родителей? Почему он должен отменять все свои встречи, чтобы посидеть несколько часов в окружении плевать на него хотевших родственников и пропахнуть приторными духами безмозглой Элизабет?!       Недовольный вскрик слетает с губ неосознанно, под шум полуживого телевизора, скоропостижно разлетающегося на щепки. ЗДЕСЬ ЕМУ НЕ МЕСТО! Он ни капли не похож на неотесанных маргиналов сего мира и не желает даже думать о том, чтобы им уподобиться! Снести бы здешнюю власть, поддерживающую такой порядок в стенах простого студенческого духа. Убрать бы недееспособного Короля и поставить того, кто может по-настоящему держать в руках власть над этими неандертальцами.       Блядство! Сиэль лихорадочно дышит, пытаясь вытянуть самого себя из вихря непреодолимой и из ниоткуда взявшейся ярости, и отбрасывает лом в сторону. Прекрасно. Ничем не лучше здешних животных, все вопросы решающих кулаками и грубой силой. Кажется, Себастьян слишком буквально понял слова про адаптацию.       Обернувшись к нему, Сиэль замечает, что он все еще сидит с завидной невозмутимостью, однако уже без сигареты. Идиот. Какой бесполезный договор.       — Все? — зло цедит он и направляется к скамье. — Удовлетворительно?       — Ты меня спрашиваешь? — бровь едва заметно приподнимается. — Я не буду ничего оценивать. Сам решай, удовлетворительно или нет.       — Из тебя никакущий учитель, — бросает Сиэль и приземляется на ту же скамью.       Себастьян молчит. Диалог не продолжается, пока Сиэль восстанавливает дыхание и приводит мысли в порядок. Вроде, отпускает. Но он устал. Бестолковое времяпрепровождение.       Безмолвие длится долго — дольше, чем всякий их диалог. Прикрытые глаза Сиэль открывает неохотно, ловя искристый снег на стенах бывшей церкви.       Он коротко цепляет Себастьяна взглядом, улавливая изящные черты лица, и думает вдруг о Силе. Эта Сила непревзойденна и не знает конкуренции. Но так глубоко упрятана, словно самое ценное сокровище, закопанное в песок. Прежде, чем отрыть ее, нужно преодолеть невыразимо сложный путь. Но эта Сила могла бы подавить все и всех.       Полностью раскрытая, безмерная Сила. Если выпустить ее, ты бы мог сам изничтожить все, что тебе неугодно. Ты бы мог сыграть в Бога с по-настоящему выигрышными картами.       — Ты бы мог занять место Рича, — вслух произносит Сиэль. — Они бы все приняли тебя. Почему ты бездействуешь?       Себастьян незримо усмехается. Наверное, глубоко внутри.       — И зачем мне власть над кучей придурков? Рич там, где хочет быть, мне даром его место не сдалось.       Сиэль неотрывно смотрит за неподвижным лицом Себастьяна, только двигающего губами. Он снова зажег сигарету. Эмоции — не его удел. Он не знает, что такое эмпатия и давно забыл о чувствах. Потому что кожа на лице совершенно гладкая и не обезображена ни единой морщиной, даже намеком на нее. Мышцы лица давно уже непригодны.       И сколь божественным бы ни был облик, смерть его настигнет совсем не распятием. Это точно рак легких.       Верно, он далек от чувств. Есть вещи на порядок выше. Властвовать над толпой без головы — в самом деле, не его стезя. Возглавлять плеяду бесхребетных — унизительно.       Ты изгой не потому, что отрекся от коллектива. Тебе просто нет места здесь, верно, Себастьян? Это просто не та ниша. Неверный путь.       Сиэль невесело, но понимающе усмехается:       — Тебя ведь тоже не должно быть здесь, — и сводит взгляд на устроенный своими же руками погром. — Но ты здесь. Потому что у кого-то были другие планы, да? Мнения не сошлись?       Себастьян качает головой и тушит сигарету о скамью. И Сиэль понимает, что не все происходит по одному сценарию. Кажется, иногда выбор можно сделать даже в безвыходной ситуации, где нет альтернативы.       Фигура Себастьяна выпрямляется, словно изгибчивый стебель принимает прежнюю форму, и поворачивается лицом к Сиэлю. Руки скрываются в карманах. Солнце огибает его силуэт, словно абсолютно чёрное тело, и на фоне искристых пейзажей и белых простор он действительно выглядит мрачным духом.       — Ты не знаешь меня, Сиэль. Я здесь не для того, чтобы кого-то свергать или вести, так что не нужна мне эта корона. Я разберусь, что мне делать. Свои советы и понимание оставь себе.       Глубоко уставший голос, кажется, готовый своей тяжестью снести земной шар с орбиты, отзвенел эхом от тысячи осколков на полу и полуразбитых стен безызвестного здания. Провожая взглядом печально-грациозную фигуру, Сиэль вздыхает. Ни на шаг не ближе. Себастьян непростительно далеко. Но, кажется, хоть он видит в нем нечто большее, чем несмышленое дитя. Может, даже ставит на ранг выше, чем всю свору Фрэнка.       Пожелание все еще в силе, Себастьян. Гетто всегда действуют на закате.       Утро вечера мудренее. Закат уже догорал.