Цветок и нож

      «Я не покину тебя.

Каждую минуту, каждую секунду

Правда остаётся правдой.

Я ни за что не уйду прочь.

Так скажи мне всё, что хочешь,

Хоть это и не имеет никакого значения.

Я останусь таким же, как и прежде.

Я не покину тебя.

Не верь всему, что говорят обо мне.

Я знаю, тебе сложно доверять мне.

Не верь всем этим сказкам

обо мне»

© Smash Into Pieces — Everything They S4Y

      Несмотря на то, что обстановка в палате стала менее напряжённой — беспокоиться меньше Хёкджэ не стал. Его волнует всё: как на просьбу о помощи отреагирует отец Кюхёна, согласится ли он помочь, произойдёт ли из-за этого примирение Кюхёна с его семьёй, где будут ночевать родители ребят, что удалось выяснить Чонсу в его расследовании и не нарвётся ли он на конфликт с родителями парней.       И, при других обстоятельствах, Хёкджэ бы уже бегал между всеми, пытаясь найти какой-то компромисс, а также примирить всех и успокоить, но сейчас он попросту не может этого сделать. Во избежание осложнений врачи не позволяют ему самому вставать с койки и возят его на анализы в инвалидной коляске, чтобы определить диагностику серьёзности сотрясения и выявить все возможные риски — и от этого Хёкджэ ужасно неловко, но возразить он не может. Несмотря на то, что боль в голове он ощущает в основном от резких движений, врачи сами убедились в серьёзности повреждений — едва Хёкджэ попытался встать на ноги без помощи, как в его глазах сразу же начало темнеть, и он чуть было не осел на пол, дезориентированный и напуганный.       И Хёкджэ не сомневается, что его состояние беспокоит ребят, и также оно беспокоит и Донхэ, который тоже пострадал: его врачи в инвалидную коляску не сажают, но тоже не рекомендуют слишком много проводить время «на ногах» — раз у Донхэ особенно болят руки и шея, ему тоже приходится снизить привычную активность, и лидеру группы от этого явно не по себе. Хёкджэ не сомневается — Донхэ бы хотел быть не в больнице как пациент, а снова совершать чудо, оказываться в гуще событий и брать всё под свой контроль. За всё время, что Хёк находился в обществе ребят, он убедился в том, что шутки о попытке Донхэ опекать мемберов — совсем не шутки. Несмотря на то, что парень был явно рад увидеть своих родителей и в такой напряжённой ситуации ему будет полезно побыть не самым рассудительным и сильным духом, а сыном своих родителей, очень уставшим от всего, что происходит, Донхэ при этом всё равно то и дело обращает внимание на то, что делают парни — и что говорят. Ему словно хочется слезть с койки, отправиться в полицию, узнать всё самым первым — и первым принять возможный удар, направленный на группу.       И в этом кавардаке Донхэ совсем не успевает определиться со своим отношением к Хёкджэ: пусть менеджер и его помощник принимают чужака, пусть ребята и их родители тоже готовы сохранить его секрет, но сам Хёк не может не понимать, что на лидера группы всё это вывалилось просто лавиной, погребло под собой и спутало все мысли.       — «А ведь я ещё и, притворяясь Ынхёком, согласился на «отношения»… Надо будет обязательно извиниться перед ним, когда мы останемся одни», — уверен Хёкджэ, когда наблюдает за Донхэ с опаской, с потаённым страхом — он не знает, как именно лидер группы отреагирует на этот обман, когда всё это разбирательство с Шивоном закончится, и от всех обвинительных слов, которые Донхэ может высказать, Хёкджэ хочется расплакаться. — «Я ведь даже защититься от его обвинений не смогу… Он же будет полностью прав», — напоминает себе Хёк, потому и не рискует поднимать эту тему прямо сейчас, когда любое неосторожное слово может погубить их всех.       Неловкости добавляют ещё и родители ребят: несмотря на то, что Кюхён всё-таки решился позвонить отцу, будучи в больнице, макнэ удалось донести до него всю серьёзность ситуации. И господин Чо не подвёл — он пообещал, что на следующее утро он приедет в больницу и возьмётся за это дело. Об этом также стоило предупредить Чонсу, заодно и уточнив, что он не должен проболтаться о личности «Ынхёка», потому с неохотой ребята засобирались в общежитие. Конечно, они были бы готовы посидеть с пациентами и переночевать в больнице, но родители им этого не позволили: мама и папа Донхэ и мама Хичоля распределили между собой, что эту ночь в больнице проведут родители Донхэ, а госпожа Ким присмотрит за пациентами завтра, и охранник отвёз ребят и госпожу Ким в общежитие. Конечно, Хёкджэ от новости об этом сразу заволновался, ведь с Рёуком госпожа Ким совершенно не знакома, но Чонун его успокоил: словно догадавшись, что именно беспокоит парня, гитарист наклоняется к нему и тихо добавляет:       — Не волнуйся, Рёука я предупрежу, а госпоже Ким мы всё поясним. Всё будет в порядке.       И Хёкджэ от этого немного успокоился — конечно, он не сомневается, что если бы он возмутился, то родители ребят охотно остановились бы у родственников или в отеле, но Хёк не сказал бы ни слова против в любом случае. Но поскольку за друга он всё-таки волнуется, Хёкджэ также тихо просит Чонуна передать Рёуку, где лежат ключи от квартиры Ынхёка — в друге Хёк полностью уверен, как и в том, что ребята не полезут в квартиру даже из любопытства, но Рёуку нужно было продумать путь отступления, если с госпожой Ким и родителями Донхэ неожиданно образуется какой-то конфликт из-за проживания в общежитии незнакомого им человека. К счастью, Чонун либо понял его правильно — либо просто не стал задавать вопросы, так как он дополнительно пообещал, что сообщит об этом Рёуку наедине и не покажет ключи даже Кюхёну, хоть они оба сомневались, что в ситуации возобновления общения с родителями макнэ вообще заинтересуется квартирой Ынхёка.       — И… не оставляй его одного, пожалуйста, — почти шёпотом попросил Хёкджэ, украдкой наблюдая за тем, как Кюхён храбрится, прощаясь с Донхэ, и за суетой старается скрыть всю ту бурю эмоций, что сейчас наполняет его разум. — Где-то на кухне были травы для успокаивающего настоя… Наверное, он понадобится всем, не только ему.       — Найду. А ты лучше о себе думай. Мы не пропадём, — возражает Чонун, легко похлопав Хёка по руке. — Но ты не хуже меня понимаешь, что при визите господина Чо он захочет присутствовать, причём без нас. Тебе нужно будет думать в первую очередь о себе и о судебном разбирательстве, но… присмотри за ним, если что, ладно? Донхэ явно не в том состоянии сейчас, хоть и тебе тоже непросто.       — Можешь не продолжать. Конечно, я постараюсь помочь ему, если что-то произойдёт, — обещает Хёкджэ, делая это с лёгким сердцем: макнэ всё-таки не отказывался говорить с ним о близких, а вчера и вовсе сам нырнул в его объятия, словно спрятавшись и попытавшись найти не то поддержку, не то — защиту от его собственных страхов и чувства вины. И в этом Хёк так остро понимает Кюхёна, и готов помочь ему во всём, чтобы встреча отца и сына не окончилась катастрофой. И то, что и ребята об этом не забывают и наверняка поддержат макнэ этим вечером, немного успокаивает Хёкджэ — по крайней мере, хотя бы за Кюхёном ребята присмотрят и воздержатся от привычных резковатых шуток.       Но от того, что родители Донхэ остаются в палате, Хёкджэ по-прежнему неловко: несмотря на то, что они пообещали сохранить секрет Хёка, ему всё равно становится очень стыдно за то, что он так долго обманывал этих понимающих людей. — «Они сидели со мной в больнице в прошлый раз… и приняли букет от меня…» — припоминает Хёкджэ и в глубине души надеется, что мама и папа Донхэ будут хлопотать около своего сына, а про него просто забудут. Но всё вышло совсем иначе: когда Донхэ нужно было идти на очередное обследование, его отец отправился вместе с сыном в нужный кабинет, а госпожа Ли, оправив немного помявшийся подол своего платья, аккуратно пересаживается на стул рядом с койкой Хёкджэ, мягко поинтересовавшись:       — Тебе что-нибудь нужно, милый? Скоро принесут ужин, а раз тебе нельзя вставать… хочешь, я покормлю тебя?       — Спасибо вам, но… думаю, я справлюсь сам, — спешно отказывается Хёкджэ, нервно вздохнув. — Вы сейчас очень нужны Донхэ…       — Ты умный мальчик, но сейчас ведёшь себя очень глупо, — добрая женщина чуть качает головой, и от неё не укрывается, что едва она протягивает к нему руку, как Хёкджэ чуть было не отшатывается в испуге, поморщившись от боли в голове. — Что тебя беспокоит? Поделись со мной. Ты боишься нас?       — Я просто… не хочу обременять вас, — Хёк шмыгает носом, понимая, что он загнан в угол: ему нельзя вставать с койки, так что он даже сбежать от разговора не сможет. — Когда вы ещё не знали, что я — не Ынхёк, и сидели со мной… Я был очень признателен вам и мне было очень стыдно за мой обман, но… вашу заботу мне было принять гораздо легче, когда я думал о том, что как Ынхёк я не должен от неё отказываться. А теперь я… да ещё и Донхэ…       — Дорогой, а теперь внимательно послушай меня, — предлагает госпожа Ли, медленно положив руку рядом с рукой Хёкджэ, словно ей очень хотелось накрыть его пальцы своими, чтобы успокоить парня, но она не решилась. — Для нас ничего не изменилось, понимаешь? Да, у тебя была очень непростая ситуация, и она до сих пор очень сложная, но мы не оставим тебя одного. Пусть ты думаешь о том, что ты много притворялся и пытался вести себя, как Ынхёк, но я сидела с тобой в больнице и прекрасно видела, о чём ты думал — и что говорил. Тебе стали дороги ребята — а ты стал дорог им, потому тебе не нужно воспринимать всё так, как будто ты не заслуживаешь помощи от всех нас.       — Но я… я снова беспомощен и снова создаю всем проблемы, — подмечает Хёкджэ, виновато опустив голову. — И вы ничего обо мне не знаете, кроме того, что известно общественности…       — Ну что мне с тобой делать… — госпожа Ли чуть покачивает головой, вздыхая. — Теперь я даже не знаю, как все мы сразу не заметили подмену. Вы же с братом совершенно разные.       — Да… мы разные, — Хёк немного улыбается, надеясь, что его душа не взвоет от очередной порции болезненных воспоминаний. — Но Ынхёк очень постарался над внешним образом. Я всё смотрел на себя в зеркало — и видел его…       — Да, внешне вы действительно как зеркальные, — соглашается женщина, продолжая говорить негромко и мягко, очень осторожно подбирая слова. — Но я говорю о другом. Ты совершенно другой человек, совсем не тот, о котором мне рассказывал Донхэ. Тебе было так страшно и больно, ты с трудом принимал заботу от незнакомых тебе людей — но при этом ты всё равно волновался за ребят, просил почаще мыть аквариум, и выпроваживал моего сына в общежитие, поспать и поесть, как следует. Не каждый на твоём месте поступал бы также.       — Но… но Ынхёк бы тоже всё это делал, — возражает Хёкджэ, съёжившись на постели: несмотря на чувство вины, ему хочется защитить своего брата. — Ынхёк же не был плохим человеком… Он любил ребят… и обо мне заботился. Он бы тоже отправил их всех в общежитие…       — Дорогой, я и не говорила, что Ынхёк был плохим человеком, — аккуратно возражает госпожа Ли, улыбнувшись немного шире. — Даже несмотря на то, как часто мой сын на него жаловался. Знаешь, от ворчания Донхэ мне Ынхёк даже больше нравился — упрямству моего сына сложно сопротивляться, но у Ынхёка вполне получалось. Ещё и его лёгкость в умении налаживать общение с другими сыграла ребятам хорошую службу. Но ты… твой подход кардинально отличается от подхода Ынхёка.       — Мой… подход? — уточняет Хёкджэ, внимательно слушая добрую женщину и даже невольно взяв её за руку — он не может отмахнуться от её слов и снова начать извиняться и пояснять про свои совесть и чувство вины, потому что она явно говорит сейчас о чём-то очень важном. — Если вы про характер, то…       — Не только, — добавляет мама Донхэ, аккуратно поглаживая руку Хёкджэ по тыльной стороне большим пальцем. И в этом движении Хёк сразу же узнаёт Донхэ — точно также он делал весь этот месяц, стараясь успокоить «Ынхёка» от очередной истерики и потока слёз. Это движение такое ненавязчивое, но при этом такое мягкое и тёплое, что оно действительно немного успокаивает. Но госпожа Ли явно заметила, что Хёкджэ хочет услышать больше подробностей, так как она тут же добавляет:        — Видишь ли, из рассказов Донхэ и из наблюдений за ребятами на сцене я поняла, что Ынхёк — самый настоящий фейерверк. Он яркий и уверенный в себе, возникает вспышкой из темноты — и украшает сцену, рассыпаясь букетом искр. Это очень свободолюбивый и непокорный человек, но при этом способный на теплоту и заботу. Я вижу это по тому, с какой нежностью ты говоришь о нём, я знаю это по тому, как Ынхёк дорожил Хичолем и госпожой Ким и подшучивал над остальными мемберами. Ынхёк не был плохим человеком, но ты… ты совсем другой. В тебе горит совсем другой огонь.       — Да… Ынхёк действительно был таким, — с теплотой подмечает Хёкджэ, невольно заулыбавшись — слушать об Ынхёке и признавать его достоинства Хёку всегда было гораздо приятнее и проще, чем слушать похвалу в адрес себя самого. — Но… во мне нет огня, госпожа Ли. Вы ошибаетесь. Это даже ребята замечали — на сцене я был так напуган и столько ошибок наделал…       — Это просто другой огонь, — повторяет госпожа Ли, продолжая осторожно поглаживать парня по руке. — Для своих первых выходов на сцену ты справился просто отлично, а сценическое умение ещё придёт, если ты будешь стараться. Но я говорю о другом. Ты так заботлив и мягок с ребятами, что у меня нет ни единого сомнения в том, что они прониклись твоей добротой — и приняли тебя. Я не сомневаюсь, что Донхэ рассказывает нам далеко не всё, но он весь этот месяц хвалил тебя, не переставая, Хёкджэ. Он хвалил твою силу духа, твою стойкость, с которой ты справлялся со всеми испытаниями, твоё терпение — и твоё «неожиданно открывшееся» умение читать ребят как с чистого листа. Ты похож на костёр с потрескивающими от жара поленьями — ты такой уютный мальчик, что от тебя отходить не хочется.       И от этих слов Хёкджэ должно было стать лучше, но он только грустнеет, снова вспоминая Ынхёка и весь обман, которого вообще не должно было быть. — «Что бы ни было… даже учитывая вину Шивона… Ынхёка не стало из-за моих глупых желаний», — напоминает себе Хёкджэ, вздохнув и опустив голову. — «Об этом я не смогу, да и не захочу забыть…»       — Спасибо вам за тёплые слова, но…. Как вы думаете, общественность тоже вскоре догадается? — уныло вопрошает Хёк, хотя ещё минуту назад он жадно ловил похвалу госпожи Ли в адрес Ынхёка — настолько остро ему не хватает разговоров о брате. — Вы же правы. Мы с Ынхёком совсем не похожи…       — Не унывай. Господин Чо пообещал взяться за это дело — а Шивон наверняка осведомлён об опыте и профессионализме господина Чо, — напоминает женщина, покачав головой. — Фанатов ты хорошо обманываешь, да и твоё сотрясение и произошедшая трагедия помогают тебе сгладить эти резкие перемены. Ребята знают правду — и это главное, а с остальным вполне можно разобраться. Только… не оставляй их, Хёкджэ. Вы уже через многое прошли вместе, а это накладывает свой отпечаток. Ты дорог им.       — Я… не могу этого обещать, — Хёк качает головой и тут же морщится от стрельнувшей боли, сожалея о том, что скрыть болезненные ощущения от госпожи Ли не удаётся. — Если они решат, что не хотят иметь дело с обманщиком — я уйду сразу, как закончится дело. Я хотел не дать делу Ынхёка пропасть, но… с ребятами я поступил нечестно. Я сделал выбор, не спросив их мнение, и сейчас приму всё, что они решат. Если они решат, что…       — Они так не решат, — возражает мама Донхэ, протянув другую руку к Хёкджэ и почти невесомо прибирая его чёрную чёлку. — Возможно, когда всё это уляжется, эмоции возьмут верх и будут разговоры на повышенных тонах, но я уверена, что это всё тоже пройдёт. Главное — не принимай порывистые решения и не делай поспешные выводы, хорошо? Всё наладится. Я не сомневаюсь, что ты и сам хочешь остаться с ними, так что я хочу попросить тебя — освещай их путь и береги их, в том числе и моего сына.       — Что?.. — встрепенувшись, Хёкджэ даже испуганно икает от неожиданности. Он никак не мог ожидать того, что проницательная женщина успела разглядеть его симпатию к лидеру группы, но, наверное, иного и быть не могло — Донхэ явно досталась от родителей его внимательность, ровно как и его способность словно забраться в голову и распознать все эти давящие тяжёлые мысли, чтобы изгнать их или отвлечь человека, даже если он — чужак, притворяющийся своим братом-близнецом. Но он должен задать уточняющий вопрос, потому, сминая в пальцах одеяло, парень нервно бормочет:       — Я не… я вовсе не… Вы хотите сказать, что…       — Милый, я не буду ходить вокруг да около и скажу прямо — не мути воду. Ответ всегда будет на поверхности, — поясняет госпожа Ли, продолжая мягко поглаживать Хёкджэ по голове, с явной осторожностью касаясь бинтов, чтобы не надавить. — Если у вас больше нет тайн друг от друга, то всё наладится. Но на это потребуется время и очень много терпения — и ему, и тебе.       — «Она… она что, позволяет мне…» — Хёкджэ окончательно запутался, но он понимает, что спрашивать об этом не стоит — велика вероятность того, что госпожа Ли решила просто не лезть в дела своего сына, позволив ему разобраться со своей жизнью самостоятельно. — «Но она… все же понимают, что я — не Ынхёк, а у Донхэ возникла симпатия к тому, кого он считал Ынхёком… Как это всё непросто…»       — Я не знаю, что ты решишь в дальнейшем со своей жизнью, но не сомневайся, что я говорю сейчас вполне серьёзно — мы не гоним тебя из группы, и, раз всё так сложилось, мы будем рады, если ты останешься с ребятами, — голос госпожи Ли становится немного строже, и Хёкджэ удаётся это расслышать — женщина определённо хочет, чтобы он воспринял её слова всерьёз. — Поэтому тебе не стоит нас бояться. Мы не осуждаем тебя, Хёкджэ.       — Да… я пока не готов об этом думать. Ещё неизвестно, удастся ли мне избежать тюрьмы, — вздыхает Хёкджэ, с благодарностью посмотрев на маму Донхэ. — Но… спасибо вам. От мысли о том, что… у меня есть хоть какое-то будущее… мне уже не так страшно. Теперь мне есть, что желать, раз моя главная мечта… уже не сбудется.       И госпожа Ли даже не спрашивает, о чём именно мечтает Хёкджэ, так как наверняка понимает — парень желает вернуть своего брата и избежать этой подмены, чтобы у Шивона не было ни единого шанса увильнуть от наказания. Женщина смотрит на него с сочувствием, явно подумав о том же, а затем приподнимается со стула и ласково целует в лоб замершего на койке Хёкджэ. Такое же бережное прикосновение, как делал и Донхэ, когда слов на то, чтобы поддержать «Ынхёка», уже не хватало.       Донхэ в целом оказался довольно тактильным человеком — и Хёкджэ какой-то частичкой эгоистичной души не мог этому нарадоваться. Он и раньше замечал на экране, что, в отличие от гипертактильных Хичоля и Кюхёна, что просто лезли к мемберам, не спрашивая разрешения и не считаясь с их зонами комфорта, Донхэ прикасался совсем иначе. Да, он на вид также, как и старшие мемберы, ласково трепал Кюхёна по волосам, хлопал Чонуна по плечу или беззлобно, хоть и осторожно, подталкивал Хичоля локтем в бок. Но очень часто в подобных действиях Хёкджэ видел что-то личное, хоть и думал, что ошибается. Все подобные проявления внимания от лидера группы казались не такими нарочитыми, не такими выразительными, но они были уместными и важными. Нужными. Ободряющими. Исцеляющими.       И этому Донхэ явно научился у своих родителей — госпожа Ли, в отличие от госпожи Ким, не так часто позволяет себе прикоснуться к Хёкджэ без его явного на то разрешения, но при этом любая её тактильная поддержка так остро напоминает Хёку поведение Донхэ, его заботу и участие, что у Хёкджэ слёзы на глаза наворачиваются. — «Теперь всего этого не будет больше никогда… Я в его глазах ужасный обманщик и преступник», — уверен Хёк. — «Ещё и как-то нужно будет обсудить эти «отношения», которыми я также причинил ему боль…»       — Хотя бы пообещай мне, что будешь хорошо кушать, что бы ты ни решил, — предлагает госпожа Ли, чуть отстранившись от парня и взглянув ему в глаза. — И обязательно звони нам, хорошо? Я не посмотрю, что ты — не мой сын, и не поленюсь приехать, чтобы выкрутить тебе уши, если вздумаешь голодать. Тебе понадобится много сил, чтобы поправиться и преодолеть все испытания — значит, тебе нужно хорошо есть.       — Это я могу вам пообещать, — неловко хихикает Хёкджэ, заразившись положительным настроением мамы Донхэ — такой искренней доброте, хоть и с напускными «угрозами», очень трудно сопротивляться. — Я буду хорошо кушать. И… я буду очень признателен вам, если вы немного поможете мне сегодня. Но только немного. В первую очередь вы нужны Донхэ. Без вас он… был сам не свой.       — Вот и хорошо, — соглашается женщина, погладив тёплыми пальцами Хёка по щеке. — Донхэ просто немного устал, перепугался и запутался, как и ты. Сегодня мы за вами присмотрим. А завтра с вами посидит госпожа Ким. Ынхёк часто гостил у неё, так что ты можешь расспросить её — она будет рада рассказать тебе об этих посиделках. Ей явно очень хочется поделиться этими воспоминаниями с тобой.       — Да… она восприняла мою ложь гораздо спокойнее, чем… — вовремя опомнившись, Хёкджэ решает прикусить язык — госпоже Ли ни к чему знать о том, что сперва Хичоль воспринял этот обман не очень радужно. Но мама Донхэ поняла всё и сама: беззлобно посмеявшись, она качает головой, понимающе поинтересовавшись:       — Хичоль, когда всё понял, сперва воспринял тебя не очень хорошо, да?       — Н-нет… извините, не должен был я это говорить, — спешно возражает Хёк, надеясь, что он не успел наговорить глупостей — ему только не хватало испортить впечатление родителей Донхэ о Хичоле. — Хичоль был очень добр ко мне, и без него бы я не справился…       — Хичоль — парень норовистый. В целом, как и все ребята, — госпожа Ли явно говорит со знанием дела, пока поправляет на Хёкджэ край одеяла. — Но сейчас он доверяет тебе и считает тебя важной частью своей жизни. Если не веришь мне — обрати как-нибудь внимание, как он около тебя хлопочет. А ведь завоевать доверие таких людей, как Хичоль и Кюхён, очень непросто — а у тебя это получилось.       — Кюхён… — вспомнив о макнэ, Хёкджэ не выдерживает — и выпаливает свой вопрос, терзающий его с тех пор, как Кюхён всех поразил своим смелым решением. — Как вы думаете… он помирится с родителями? Хорошая ли это идея — впутывать его отца во всю эту ситуацию…       — Не знаю, дорогой, — улыбка женщины немного меркнет, но это только потому, что и она всерьёз задумалась над этим вопросом. — Дай Бог, чтобы это дело стало хорошим поводом для них сделать первые шаги навстречу друг другу. Кюхён — очень сильный духом мальчик, но он совсем закрылся от своих близких — и сам от этого страдает.       — Да, я бы очень хотел, чтобы они наконец помирились, но… — Хёкджэ замялся, не зная, как будет лучше сформулировать свой вопрос, чтобы не бросить тень на профессионализм господина Чо. — Если его родители приедут сюда… справится ли Кюхён с этим?       — Думаю, он хорошо понимает, насколько это будет непростой разговор для всех, но он решился на это ради всех вас — и ради тебя, — напоминает госпожа Ли, легко похлопывая Хёкджэ по торсу поверх одеяла. — А господин Чо — профессионал, и умеет разделять работу и личную жизнь. Я почти уверена, что они не решатся выяснять отношения друг с другом при всех.       — А если Кюхён снова испугается… не совладает с эмоциями и убежит… — вздыхает Хёкджэ — при других обстоятельствах он бы обсудил это с Донхэ, но сейчас лидер группы даже побежать за ним не сможет, а Хёку и вовсе нельзя вставать с койки. Но вопрос действительно важный — других ребят при этом разговоре не будет, родители Донхэ и не должны бежать за Кюхёном, а если менеджер в таком случае пойдёт за макнэ и что-то наговорит, то ситуация может стать ещё хуже.       — Милый, я не знаю, — честно признаётся женщина, покачав головой. — Мы будем надеяться, что до этого не дойдёт. По крайней мере, мы все постараемся не привлекать к нему слишком много внимания и сосредоточимся на преступлениях Шивона — тогда, возможно, он будет чувствовать себя спокойнее. Но не забывай, что он сам выбрал присутствовать завтра — это будет многое для него значить, так что он соберётся с мужеством. Верь в него, хорошо?       — Да, я верю в его выдержку и желание примириться с родителями… Простите, я не должен был беспокоить вас этой темой, — в очередной раз извиняется Хёк, нервно вздохнув. — Я не был рядом с Кюхёном, когда вся эта ситуация в его семье произошла — значит, я и не могу в это вмешиваться. Да и я всё равно ни на что не сумею повлиять…       — Я понимаю. Тебе очень хочется это обсудить — и, думаю, я не ошибусь, если предположу, что ты всегда мог поговорить о Кюхёне с моим сыном, — госпожа Ли смотрит с таким пониманием, что Хёкджэ снова становится очень стыдно, что он зря загружает её всем этим грузом проблем. — Всё это время Донхэ опекал его, как младшего брата, и в этом нет ничего плохого. Но в личные отношения семьи Чо никто из нас не может вмешиваться. Они должны сами всё это преодолеть и наконец поговорить. Время лечит, Хёкджэ.       И Хёк хотел бы в это верить, но пока он не может сказать, что спустя месяц его горечь стала меньше — такое ощущение, что Хёкджэ продолжает подавлять свою боль, отвлекает себя всеми событиями, в которые он невольно ввязался. Со временем боль не стала меньше — она просто как будто притупилась, задремала на пепелище, как спящий вулкан, и хватит одного сильного толчка, одного колкого слова, чтобы лава выплеснулась, сжигая заживо всё на своём пути.       И Хёкджэ почти уверен, что Кюхён в похожей ситуации — несмотря на то, что для него в его горе прошёл уже целый год, макнэ до сих пор остро реагирует, потому что не прошёл весь этот путь и не примирился с родителями. Ещё и Кюхёну при этом приходится справляться с новостью о том, что их барабанщик мёртв, а всё это время с ними рядом жил его выживший брат-близнец, что Шивон убил Ынхёка и пытался убить Хёкджэ и Донхэ, что у Шивона есть какие-то мутные дела в Японии и от этого могут пострадать не только девушки из BABYMETAL, но и всё агентство, если Шивон расскажет слишком много своих тайн. И макнэ, привыкшему к совершенно другой обстановке вокруг него, очень непривычно и наверняка — страшно, и от этих страхов Донхэ никак не может его защитить. В такой ситуации желание связаться с родителями и получить столь успокаивающее ощущение безопасности — это правильное решение.       Но о Кюхёне Хёкджэ больше не решается говорить — беспокоить Донхэ этой темой и тревожить его совсем не хочется, а госпожа Ли и так довольно ясно выразилась в том, что их всех беспокоит ситуация с семьёй макнэ, но без острой необходимости они в это не будут вмешиваться, так что Хёку приходится оставить все эти вопросы при себе.       Ещё и ужин вызывает у Хёка беспокойство — с одной стороны, поесть он вполне может и сам, но из-за того, что он не может встать с койки, парень попросту не справится с самой подготовкой к приёму пищи, как и с тем, если он невольно что-то уронит на пол, например, палочки для еды. Установить на койке специальный столик на металлическом каркасе и перенести туда поднос с едой вполне мог бы и кто-то из доверенного медперсонала, а вот по подобным мелочам вызывать медсестру будет как-то странно, и именно это и пытался объяснить Хёк, когда говорил госпоже Ли, что ему может потребоваться немного помощи.       Но родители Донхэ почти тут же выпроваживают медсестру, едва она привозит на небольшой тележке два подноса с едой. Заверив её, что пациенты всё съедят и помощь им не потребуется, госпожа Ли уселась рядом с койкой Донхэ, чтобы помочь сыну поесть, раз у него до сих пор побаливают руки и шея. А вот господин Ли, установив столик на койке сына, вполне уверенно направился к покрасневшему от неловкости Хёкджэ, также ловко справляясь и с его столиком, переложив туда поднос с блюдами.       — Спасибо большое, — пискнул Хёк, нервно сглотнув: с госпожой Ли он говорил гораздо чаще и, несмотря на то, что внешне Донхэ очень похож на отца, Хёкджэ не может даже предположить, каков его отец по характеру и что он может сказать и сделать.       — Не стоит благодарности. Я только рад помочь, — отвечает господин Ли, задумчиво посмотрев на выключенный телевизор, висевший на стене. — Мы бы вам включили что-нибудь, но пока вам обоим не рекомедуется смотреть телевизор, так что даже не знаю, как вас обоих развлечь.       — Всё в порядке, господин Ли. Я… я редко смотрю телевизор, так что он мне особо и не нужен, — поясняет Хёкджэ, неловко придвигая к себе мисочку с тёплым супом. — А чем будете ужинать вы? Я… могу поделиться, если нужно.       — Глупостей не говори. Местная столовая уже наверняка закрыта, но чуть позже мы отлучимся в круглосуточный магазин, когда вы поедите, — мужчина чуть дёргает плечами, и Хёк поджимает губы, испытывая странное желание спрятаться от внимательного взгляда отца Донхэ и от вида того, как сам Донхэ тут же как будто приподнялся на своей койке, прислушавшись к разговору. — «Точно также Донхэ на меня и смотрел…» — припоминает Хёкджэ, опустив голову. — «Также беспокойно — и с плохо скрытым раздражением. Даже если мамы ребят… вроде как принимают меня… у отца Донхэ может быть совершенно другое мнение на этот счёт…»       — Извини, Хёкджэ. Я ещё злюсь, но не на тебя, а на ваше агентство, — признаётся отец Донхэ, присев рядом с койкой Хёка без приглашения — и устало потерев шею. И в этой чуть сгорбленной позе и поникшим плечам Хёкджэ без труда узнаёт самого Донхэ — в те моменты, когда лидер группы не представлял, что делать, он выглядел точно таким же обессиленным. Хёк внимательно наблюдает за мужчиной, и за тем, с каким виноватым взглядом тот смотрит на своего сына, пострадавшего от рук человека, которому доверяли все. — «Но это не вина родителей Донхэ… Все думали, что Шивон — надёжный человек…» — думает Хёкджэ, хоть и не решается сказать об этом вслух: даже если с ним согласятся, в глубине души сейчас родители Донхэ всё равно продолжат корить себя за то, что не досмотрели, не догадались раньше — и не защитили своего сына. Вдобавок господин Ли говорит «ваше агентство», как будто то, что Хёкджэ останется в группе — уже решённое дело, и от этого Хёк также испытывает какую-то странную гамму эмоций. — «А что со мной будет потом…»       — Наверное, даже если бы вы злились на меня — я бы не обвинил вас в этом. Всё-таки из-за меня Донхэ пострадал, — тихо говорит Хёкджэ, решая быть честным в этом вопросе. Другое дело, что говорить приходится очень тихо, чтобы через ласковое бормотание госпожи Ли их голоса не донеслись до насторожившегося Донхэ. Но вместо того, чтобы воспользоваться откровенной подсказкой на то, что весь гнев можно спустить на Хёка, господин Ли негромко хмыкает, отвлекаясь от наблюдений за своим сыном и переводя взгляд на Хёкджэ, добавив:       — По крайней мере, вы оба живы — и сейчас это главное. Ешь, пока еда горячая. Или тебе больно? Помочь тебе?       — Голова немного болит, но я вполне смогу поесть, не волнуйтесь, — спешно добавляет Хёкджэ, показательно отхлебнув немного тёплого супа с курочкой. Несмотря на то, что еда в больнице наверняка должна быть пресноватой, в порции Хёкджэ попалось чуть больше соли, чем он привык во время своей диеты. Неосознанно поморщившись, Хёк по короткому смешку рядом с собой понимает, что господин Ли всё ещё наблюдает за ним, и, спешно пытаясь подобрать слова для объяснения ситуации, Хёкджэ бормочет:       — Мне правда не больно, и еда тут вкусная… Просто соли чуть больше, чем я обычно кладу.       — Точно — ты же пекарь, — вспоминает господин Ли, и Хёку даже становится неловко, что родители ребят запоминали информацию о «брате-близнеце Ынхёка». — Тогда понятно, с каких пор вы все начали правильно питаться. Ты неплохо влияешь на всю эту компанию, Хёкджэ. При других обстоятельствах мы были бы только рады узнать о том, что у Ынхёка есть брат со здоровыми привычками. А почему Ынхёк не рассказал всем о тебе?       — Отец… — Донхэ, явно расслышав этот вопрос, встревоженно наблюдает за Хёком — лидер группы определённо помнит, что подобные темы для «Ынхёка» были непростыми весь этот месяц. Но Хёкджэ не видит опасности от интереса господина Ли, вдобавок ему в любом случае придётся рассказывать избирательную правду господину Чо, так что, вздохнув, Хёк примирительно отвечает:       — Не беспокойся, Донхэ. Я… хочу ответить на этот вопрос. Чонсу-хёну я говорил с самого начала, что «хотел защитить своего брата от хейтеров», но на самом деле… Сейчас я и сам не знаю, почему я попросил Ынхёка умолчать обо мне. В целом, я… мне всегда казалось, что вся эта шумиха вокруг семей артистов — не для меня. Я видел, как много внимания, и в чём-то даже назойливого, достаётся вам, и… наверное, я просто испугался. Я понимал, что фанаты сразу же начнут ездить в пекарню, а я всегда старался избежать большого внимания к себе. Я и с Ынхёком встретился случайно… мне казалось, что я не должен влезать в его жизнь.       — Хёкджэ, если ты не готов говорить об этом — ты можешь отказаться, — добавляет господин Ли, немного смягчившись и покачав головой. — У нас накопилось много вопросов, но… это не допрос, Хёкджэ.       — Да, я понимаю, правда, — Хёкджэ кивает и снова морщится от боли, отхлебнув ещё немного супа. — Но… я просто хочу, чтобы ребята знали правду — дело не в том, что Ынхёк им не доверял. Он умолчал обо мне, потому что это я его попросил. Я… я просто не хотел, чтобы…       — Ты не хотел, чтобы Ынхёку пришлось пояснять историю развода ваших родителей — и его отъезд в Америку? — догадливо уточняет мужчина, и Хёк в ответ на это лишь снова вздыхает, подавляя желание кивнуть. — Да, это многое объясняет. И интерес общественности к тебе был бы нешуточный. Я понимаю твоё желание остаться в тени, но зачем тогда ты поменялся с братом и жил в общежитии, притворившись им ещё до аварии?       — Вы и об этом догадались? — скорее риторически вопрошает Хёкджэ, не зная, что он чувствует больше: страх, любопытство или стыд. Он хочет снова начать извиняться за всю эту глупую затею, но, повернувшись в сторону койки Хёка, госпожа Ли, улыбнувшись, мягко добавляет:       — Скорее, мы предположили, но не были уверены. Ты же купил в общежитие аквариум, а рыбки Ынхёка никогда не интересовали. Для такой неожиданной покупки должна быть какая-то причина.       — Ах, аквариум… — Хёкджэ краснеет, стараясь не смотреть на притихшего Донхэ. — Ну… мне показалось, что это неплохая идея, чтобы сплотить ребят. Да и рыбки, кажется, понравились всем…       — А Ынхёк не был против аквариума? — уточняет господин Ли, потерев пальцами подбородок. — Вы же установили его в комнате Донхэ и Ынхёка, ещё и на его столе.       — Нет… он помог мне донести аквариум до общежития, а там уже охрана обо всём позаботилась, не заметив его, — Хёк невольно улыбается, вспомнив, как бедолага-Ёнун даже ни одного вопроса ни про аквариум, ни про шутку Ынхёка про «проститутку в ковре» не задал — судя по всему, Ынхёк охрану гонял вполне себе успешно. — Я… предлагал ему снова поменяться обратно, но он сказал, что хочет немного отдохнуть. Я подумал, что он очень устал после тура и переругался с ребятами — и я надеялся, что сумею их помирить и больше никогда не подойду к ним так близко.       — Наверное, тебе было очень страшно? — предполагает господин Ли, участливо добавив:       — Исходя из того, как ты испугался нас в первую нашу встречу… Наверное, ребята тоже напугали тебя.       — Сперва — да, — признаётся Хёкджэ, улыбнувшись шире — вопрос отца Донхэ сформулирован так осторожно, что воспоминания Хёка становятся скорее приятными, чем стыдливыми. — Наверное, Кюхён в тот момент напугал меня больше всего. В другой ситуации я бы и Хичоля испугался, но Ынхёк заверил меня, что Хичоль — его лучший друг, и всегда его поддержит, потому я его и не боялся. Чонун вёл себя почти также, как и на сцене, Кюхён наводил непривычно много шума и хлопот, а Донхэ…       — Я… вёл себя немного резко с Хёкджэ в ту пору, — встревает Донхэ, виновато посмотрев на парня на койке. — Мы тогда с Ынхёком… повздорили и… подрались. Он уехал на свою квартиру — и я не знал, когда он вернётся и… что скажет. Прости, Хёкджэ.       — Подрались? — госпожа Ли удручённо покачивает головой, но Хёкджэ, встрепенувшись, быстро добавляет:       — Донхэ, тебе не за что извиняться. Если бы я знал, что у вас с Ынхёком… настолько сильные разногласия — я бы ни за что не поступил таким образом. Но когда Ынхёк приехал в пекарню — он был здоров, и совершенно не злился на тебя. Наверное, он подумал, что… я смогу вас помирить — а он бы уже просто поддерживал устоявшийся мир.       — Но ты неглупый мальчик, и должен был понимать, что это — неправильно, — уточняет господин Ли, легко постучав пальцами по койке. — Как бы ты мирился с ребятами за Ынхёка, когда вы — совсем разные по характеру?       — Я тоже был против с самого начала, — Хёк снова грустнеет, вспоминая о событиях прошлого месяца, которые теперь в его представлении как будто произошли с ним в какой-то другой жизни. — Но он выглядел таким усталым… Я не хотел обманывать ребят, но расписания никакого у них не планировалось, а про драку с Донхэ Ынхёк мне не сказал. Я не хотел ничего плохого, потому в конечном итоге подумал, что ничего страшного не случится… да и я ни за что не рассказал бы посторонним людям что-то из того, что я увидел бы или услышал бы в общежитии. Я бы не поступил так с Ынхёком и его мемберами. Я и остался-то потому, что…       — Потому что…? — тихо переспрашивает Донхэ, и от его внимания к этому вопросу Хёкджэ становится страшновато. Поёжившись, он опускает голову и негромко отвечает:       — Я ведь… ничем не рисковал. Если бы я сразу сказал, что я — это я… меня бы в скором времени оставили в покое. Но мне было так страшно признавать, что Ынхёка больше нет, а вы все были так добры ко мне, что… я подумал, что я попробую справиться со всем этим, чтобы дело Ынхёка не стало напрасным. Где бы вы искали другого барабанщика… Теперь я понимаю, что я должен был сразу сказать правду, но я не контролировал себя и свои действия, хоть это и не оправдание. А вместо этого я вынудил вас присматривать за мной и защищать меня от реальности и той ответственности, которую я должен был принять на себя с самого начала. Я виноват.       — Но ты тоже многое сделал для нас, — хриплый голос Донхэ как будто крепнет, когда лидер группы уверенно добавляет:        — Несмотря на все планы агентства — ты ни разу не пожаловался и не попытался спрятаться за нашими спинами. И ты смело отправился под камеры — на пресс-конференцию, на фестиваль и концерт, хотя до этого ни разу не был на сцене. Для этого необходимо мужество.       — Да… наверное, — Хёкджэ решает не спорить, хотя в том, что он вышел на сцену именно благодаря мужеству, парень сомневается. Всё дело было именно в противоположном чувстве — его собственной трусости и попытке спрятаться за храбростью Ынхёка, образ которого ему приходило поддерживать. Но объяснять сейчас это Донхэ — это всё равно, что только наговорить ещё больше поводов себя ненавидеть. — «Я же ещё должен объяснить ему, что… не играл с его чувствами», — напоминает себе Хёк, и потому замолкает, не зная, что ещё добавить. — «Надо будет сделать это, когда мы останемся одни… У него наверняка будет много вопросов».       — Ну, пока хватит расспросов, — решает господин Ли, явно заметив, что Хёкджэ совсем поник. — Прекращайте болтать и ешьте, пока всё совсем не остыло. А чтобы вам не было скучно, может, что-нибудь вам рассказать? Что бы вы хотели послушать?       И при более подходящей ситуации Хёк легко бы попросил рассказать о детстве Донхэ, раз по его словам его мама будет только рада «пожаловаться» на своего сына, но теперь Хёкджэ кажется, что он не имеет никакого права просить рассказать подобную личную информацию. Решив выбрать относительно безопасную тему, известную фанатам, Хёк облизывает губы и, придерживая мисочку с супом, нерешительно просит:       — А… расскажите о своей работе? Донхэ говорил, что у вас свой спа-салон. Наверное, непросто заниматься таким бизнесом…       — Ну, у нас в Мокпо конкуренция подобных салонов не такая большая, как пекарен, например, — хмыкает господин Ли, наблюдая за тем, как Хёкджэ с интересом слушает, продолжая есть. — У нас по большей части портовый городок и в основном люди зарабатывают на ловле рыбы и морепродуктов. Донхэ, когда стажировался в агентстве, тоже говорил, что если у него ничего не выйдет с музыкой — он пойдёт в рыбаки.       — Папа! — чуть было не поперхнувшись, Донхэ откашливается, пока госпожа Ли, охнув, хлопает его по спине. Мягко посмеиваясь, господин Ли пожимает плечами, добавив:       — А что я такого сказал? Рыбак — вполне достойная профессия. Между прочим, твой дедушка был рыбаком, не забывай об этом.       — Но в Мокпо также много достопримечательностей и музеев. Ты не бывал в Мокпо, Хёкджэ? — интересуется госпожа Ли, убедившись, что Донхэ больше не кашляет и может продолжать ужинать. — Если нет, то обязательно как-нибудь приезжай. У нас есть морская канатная дорога, самая длинная во всей Корее.       — «После того, как всё будет кончено… я не смогу показаться в городе, где жил Донхэ. Это будет неправильно», — уверен Хёкджэ, но и об этом не говорит вслух — родители Донхэ точно начнут переубеждать его, да и сам Донхэ наверняка не будет в восторге от этого предложения. Но он должен ответить, потому, хорошенько прожевав кусочек курицы, Хёкджэ вежливо отвечает:       — Нет, госпожа Ли, я практически нигде не был за пределами своего городка. Но Донхэ показывал мне фотографии его любимого парка, когда опадали цветы пот ккот. Это было очень красиво.       — Мы каждый год ходим все вместе в этот парк, — госпожа Ли улыбается, понимающе покачав головой и мягко пригладив белоснежные волосы Донхэ. — Ну, если у ребят расписание позволяет, конечно. Обязательно приезжай, когда цветы будут опадать вновь. Это стоит увидеть своими глазами.       И, пробурчав что-то неопределённое со всей вежливостью, на которую он был способен, Хёкджэ активно уплетает свой ужин, чтобы ему не приходилось отвечать на новые вопросы. — «Я не знаю, что будет с моей жизнью в ближайшие дни — а меня уже приглашают посетить Мокпо в следующем году…» — думает Хёк, закончив с супом и переходя к овощам. Господин Ли, догадавшись, что Хёкджэ очень неловко, решает побольше рассказать о спа-салоне, не забыв упомянуть, что Донхэ часто там крутился, когда был школьником, и не боялся любой работы, помогая своим родителям. И Хёк уверен, что поведение Донхэ достойно похвалы — если бы его с Ынхёком родители были живы и вели бы свой бизнес, Хёкджэ бы обязательно помогал им, как наверняка делал бы и Ынхёк. Но от историй о том, как Донхэ периодически путал различные средства и приносил в кабинеты не то, из-за чего случались забавные курьёзы, Хёк становится немного повеселее — слушать такие милые истории ему вполне приятно и легко, в отличие от необходимости отвечать на расспросы. Вдобавок и Донхэ не кажется слишком смущённым подобным разговором, что может означать только одно — господин Ли не рассказывает что-то, чего его сын мог бы стыдиться, так что, периодически поглядывая на лидера группы, Хёкджэ совсем перестаёт беспокоиться во время ужина.       — Твои родители — замечательные, — признаётся Хёкджэ, когда медсестра забирает подносы с посудой, а господин и госпожа Ли ненадолго отлучаются до ближайшего магазинчика, чтобы тоже поужинать. — Мне… жаль, что им приходится помогать мне, ведь ты…       — Не бери в голову. На их месте ты бы также поступил, — вполне логично рассуждает Донхэ, и Хёк даже не верит тому, что слышит: ему приходится внимательнее присмотреться к парню на койке напротив, чтобы убедиться в том, что его голос действительно стал увереннее и мягче, как было незадолго до аварии. — «Наверное, общество родителей правда придало ему сил…» — думает Хёкджэ, поёжившись: конечно, его радует мысль о том, что Донхэ после пережитого стало немного лучше, но менее неловкой ситуация всё равно не становится. Но от извинений лидер группы как будто только больше злится, так что Хёк решает сменить тему, пока не поздно: немного помявшись, он, надеясь не сделать только хуже, негромко произносит:       — Донхэ… пока мы остались наедине, нам стоит поговорить о… нас.       — О «нас»? — как-то порывисто переспрашивает Донхэ, неожиданно вскинув голову и огрызнувшись на этом слове «нас», отчего у Хёкджэ как будто во рту пересыхает. Хёк догадывался, что эта тема будет непростой для обсуждения, но он надеялся, что настолько умиротворённый Донхэ, успокоившийся от вида родителей, отнесётся к этой теме с меньшей эмоциональностью. — «Зря я это начал… Мы оба совершенно не готовы к этой теме…» — с ужасом понимает Хёкджэ, не зная, как теперь выйти из ситуации. Но Донхэ как будто сумел увидеть в напуганных глазах Хёка, как он выглядит со стороны, так как, тяжело вздохнув, парень со старательно сдерживаемым раздражением добавляет:       — В смысле… давай пока не будем об этом говорить. Мы оба не в самом здравом состоянии, чтобы обсуждать такую непростую тему. Сейчас нам надо быть на одной стороне, чтобы защитить агентство, и группу, и девочек, и… тебя. Я благодарен тебе за то, что ты не рассказал о том, что происходило между нами, ни Чонсу, ни моим родителям, но… не надо, Хёкджэ. Не сейчас, я прошу тебя.       — Да… — почти шёпотом отвечает Хёкджэ, мелко кивнув головой и стиснув зубы от вновь стрельнувшей в голове боли, короткой вспышки от резкого движения. Но почему-то Хёка сильнее ранят слова Донхэ: пусть он продолжает заботиться о нём и не хочет, чтобы Хёкджэ попал в тюрьму, но, в отличие от всех, кто осторожно и тепло пророчит Хёку светлое будущее, Донхэ в этом вопросе довольно однозначен. — «Он разделяет ребят… и меня. И он не считает, что всё, что было… это были «мы»…» — понимает Хёкджэ, и еле сдерживается, чтобы снова не заплакать: он просто не сможет объяснить Донхэ сейчас, почему его так расстроили эти слова. — «И ведь он совершенно прав. Он не заслужил того, чтобы его отношения строились на лжи… Но как же это больно…»       — Хёкджэ? — глухой голос Донхэ отвлекает Хёка от тяжёлых мыслей: насторожившись, лидер группы внимательно наблюдает за ним, не задавая уточняющие вопросы. — «Наверное, он ждёт, что я дам обещание и дальше утаивать «отношения», что были между нами…» — догадывается Хёкджэ, потому рвущийся из горла всхлип приходится спешно подавить: кашлянув в кулак и поморщившись от боли, парень тихо добавляет:       — Я… согласен с тобой. Я никому не расскажу о том, что… было. Но я хочу сказать, что… я бы не согласился на… отношения… если бы ничего не… если бы я не…       — Я же сказал — сейчас я не хочу и не смогу об этом говорить, — голос Донхэ как будто обрубает все попытки Хёкджэ объясниться: отвернувшись и оперевшись спиной о подушку, лидер группы задумчиво смотрит на дверь, словно с нетерпением дожидаясь своих родителей и больше не желая ни о чём говорить. Но, чуть помолчав, Донхэ отрывисто добавляет:       — Сейчас я не знаю, что из того, что было — правда, Хёкджэ. И ты уж прости, но пока я не могу решить, что мне чувствовать, когда я думаю об этом. Какие бы ни были обстоятельства — это было подло с твоей стороны. Подло и жестоко.       — Ты прав… — снова соглашается Хёкджэ, пытаясь подтянуть ноги к себе и обхватить их руками, чтобы его не трясло от этого ледяного, осуждающего тона. — Тогда я… буду молчать. Когда ты решишь, что ты готов задать мне вопросы… я отвечу на всё, что ты захочешь узнать.       — Я одного понять не могу, Хёкджэ. Зачем? — практически рычит Донхэ, резко повернув голову и уставившись на притихшего парня, не моргая. — Если ты весь из себя такой понимающий и хороший, каким ты пытаешься выглядеть — как ты мог согласиться на эту подмену? Я не сомневаюсь, что идея была Ынхёка — это вполне в его стиле. Но его здесь нет, чтобы призвать к ответу. А у тебя есть своя голова на плечах — и тебе придётся нести ответственность за это ваше решение. И мы все сейчас можем пострадать из-за ваших идиотских выходок.       — Да… Ынхёка здесь нет… — повторяет Хёкджэ, понимая, что Донхэ совершенно прав — что бы ни было, именно трусость Хёка в очередной раз создаёт проблемы группе и агентству, и с этим уже ничего не поделать. Смотреть в глаза лидеру группы он больше не может — ещё и очередное напоминание, что Ынхёка больше нет, приносит с собой немного притихшую, грызущую изнутри тоску. Опустив голову, Хёк утыкается лбом в свои ноги и вздыхает, не решаясь отвечать на эти вопросы. — «Он сейчас всё равно не поверит в то, что я хотел, как лучше…» — не сомневается Хёкджэ. — «И он так злится… Я не могу осудить его за это. И остаться с ребятами я тоже не смогу. Я вернусь в пекарню с Рёуком… так я принесу меньше вреда…»       Хёкджэ так погрузился в свои мысли, что, когда его плеча касается тёплая рука, он чуть ли не вскрикивает, рывком подняв голову и застонав от стрельнувшей боли. Он совершенно не услышал, как Донхэ, в полном молчании, слез со своей койки и, подойдя ближе, уселся рядом с койкой Хёкджэ. Но от его испуга и сам Донхэ нервно дёрнулся в сторону, тут же убирая руку с плеча Хёка. Несколько секунд они оба нерешительно смотрят друг на друга, после чего лидер группы, немного успокоившись, добавляет:       — Прости меня, Хёкджэ. Я ошеломлён всеми этими новостями, и мне тоже страшно от того, чем закончится это судебное разбирательство с Шивоном… Но я рад, что успел найти тебя в том лесу. И я не должен был попрекать тебя Ынхёком. Его… его уже не вернуть, и нам всем придётся как-то жить с этим дальше. Но ты потерял последнего близкого человека — и я не должен был говорить об Ынхёке… так. Но я правда не готов пока говорить о том, что было. Всё это время я считал тебя Ынхёком и… многое из того, что было, мне теперь нужно обдумать. Дай мне время, Хёкджэ. Хотя бы пусть сперва Шивону вынесут приговор и приведут его в исполнение… а потом мы с тобой поговорим.       — Я… я не обиделся, правда, — признаётся Хёкджэ, шмыгнув носом и осторожно потрогав голову через бинты. — Ты вправе злиться. И… конечно, я подожду столько, сколько тебе будет нужно. Это ведь я должен извиняться за всю свою ложь и… за своё непозволительное поведение… Я бы хотел всё исправить, Донхэ… если бы я только мог.       — Очень больно? — хрипло уточняет Донхэ, медленно протянув руку и очень аккуратно коснувшись тёплой ладонью бинтов. Он явно боится надавить сильнее, но Хёк так привык к тому, что Донхэ часто прикасается к нему, что это движение сразу же успокаивает его, на каком-то подсознательном уровне. Боясь пошевелиться и тем самым встревожить Донхэ ещё больше, Хёкджэ просто прикрывает глаза и тихо выдыхает, неловко двинувшись чуть ближе к тёплой руке Донхэ, чтобы хоть немного, но задержаться на этом ощущении, запомнить его навсегда как одно из последних нежных проявлений заботы о нём. Как одно из первых проявлений заботы Донхэ о Хёкджэ, а не о «Ынхёке».       — Больно при резких движениях, — признаётся Хёк, понимая, что Донхэ всё равно ждёт от него ответ. — В остальном я в порядке и уже хочу поскорее начать вставать с койки. А… ты как?       — Горячий настой немного смягчил горло, а руки заживут. Я быстро поправлюсь, — признаётся лидер группы, и Хёк чуть было не вздыхает от облегчения: от мысли о том, что Донхэ быстро восстановится, ему становится не так страшно. — «Я бы себе не простил, если бы он серьёзно пострадал…»       — Вы так похожи… — тихо добавляет Донхэ, а его пальцы с головы Хёкджэ спускаются ниже. Он проводит рукой по виску и щеке застывшего на месте Хёка, не решающегося открыть глаза, — и, мазнув подушечками пальцев по подбородку, касается шеи, того места, где виднеется заживающий след от порванной цепочки. — До сих пор в голове не укладывается.       — Да… и мне было так странно смотреть на фотографии и обрывки видеозаписей, — признаётся Хёкджэ, медленно вытянув шею, чтобы не мешать Донхэ в его исследованиях. — С макияжем Ынхёка я помнил, что выступаю сам… но на экране и в зеркале был Ынхёк. Это так… запутанно.       — Я помню, — соглашается Донхэ, почти невесомо поглаживая бледную кожу Хёкджэ на шее, с уже сходящей краснотой от натянутой цепочки кулона. — В тот день, когда ты впервые посмотрел в зеркало… Ты как будто Ынхёка там увидел. Ты так обрадовался, запутавшись в реальности…       — Да… — выдыхает Хёкджэ, с неохотой открыв глаза и глядя куда-то в потолок, чтобы не опустить голову. — Тогда мне показалось… я решил, что…       — Можешь не продолжать. Говорить об Ынхёке нам всем пока непросто, — предлагает Донхэ, немного помолчав перед тем, как продолжить говорить:       — Я хочу спросить тебя кое-о-чём. Ты можешь дать мне честный ответ?       — Конечно, — осторожно отвечает Хёк, вполне успешно подавляя желание кивнуть. — Я… я не собираюсь врать, но… поверишь ли ты мне сейчас?       И к этому вопросу Донхэ явно оказался не готов, так как он даже замолчал, обдумывая услышанное. Но Хёкджэ не сожалеет о том, что спросил об этом прямо. — «Я столько лгал всем вокруг. Даже если я отвечу на любой вопрос честно — поверит ли мне Донхэ после всего?» — думает Хёк, терпеливо дожидаясь любого решения лидера группы. — «Как мне доказывать ему, что я не лгу?»       — Если ты скажешь, что дашь честный ответ — я тебе поверю, — всё-таки произносит Донхэ, приняв мысленное решение. — Постараюсь, по крайней мере, в этом вопросе.       — Да, конечно, я дам честный ответ, — тут же добавляет Хёкджэ, медленно опуская голову и с сожалением наблюдая за тем, как Донхэ убирает от него свою руку, как будто тем самым забрав от него частичку тепла. Хёк бы очень хотел добавить, что он во всём даст Донхэ честный ответ, но не решается — в остальном лидер группы может просто ему не поверить, так что лучше сосредоточиться на одном вопросе и ответить честно, что бы Донхэ ни спросил.       — Сейчас я не могу быть рядом с ребятами, и потому меня волнует один вопрос, — немного неловко поясняет Донхэ, потирая свою шею. — Как много о вашем обмане знал Рёук? Сейчас у Чонуна к нему явный интерес, и я бы не хотел, чтобы их отношения строились на лжи, сам понимаешь.       — Рёук? Да… я понимаю, — соглашается Хёкджэ, погрустнев: вопросы Донхэ логичны и вполне понятны, но всё-таки Хёк надеялся, что лидер группы спросит его о чём-то личном, о нём самом, а не о его друге, который почти ничего не знал. — Нет, я ничего ему не говорил. У меня был отпуск, и… обычно мы с Ынхёком проводили такие свободные деньки вместе, на его квартире. Рёук бы не потерял меня и явно был бы против этой идеи… временно поменяться местами. Так что он совсем ничего не знал и долгое время думал, что не выжил… я. Ему тоже было непросто всё это время.       — Но он приехал в Сеул, когда всё понял, так? — уточняет Донхэ, и у Хёкджэ даже холодный пот выступает от того, насколько проницательным оказался лидер группы. — Ты ему написал? Или звонил ему? Исходя из его рассказов, с Ынхёком они не ладили. С самого начала его желание «узнать о брате Хёкджэ побольше» выглядело неожиданным и странным, но раз тебе это было необходимо — никто тебя ни о чём не спрашивал.       — Я… нет, я с ним не связывался, — Хёк нервно сглатывает, надеясь, что Донхэ не услышит, как бешено колотится его сердце. — Я понимал, что он сразу же приедет, чтобы отчитать меня за эти мои ошибочные решения. Он сказал, что заподозрил неладное, когда увидел меня на фестивале. Для меня самого стало неожиданностью то, что он всё знает.       — Но при этом о том, что Ынхёка убили, ты ему сказал. А нам — нет, — напоминает лидер группы, покачав головой. — И вы двое подвергли всех нас опасности. Почему вы и в этом промолчали? Ты боялся связываться с полицией?       — Не только… я полагал, что если открыто заявлю об убийстве — преступник скроется или подыщет себе алиби, а без доказательств обвинять кого-то бессмысленно, — теперь Хёк понимает, насколько глупыми были его решения, но обратно уже ничего не вернуть. — Я хотел присмотреться к работникам агентства, чтобы понять, кто бы мог… решиться на подобное. А Рёук вызвался помочь. И я понимаю, что именно ты пытаешься спросить, Донхэ. Но Рёук — достойный человек. Он не одобрял мою ложь, но помогал мне, потому что он — замечательный друг. И… он бы не стал обманывать Чонуна своим интересом к нему. У Рёука… всё искренне.       Хёкджэ приходится изо всех сил сдерживать себя, чтобы не добавить так и рвущееся с губ: «Как и у меня всё было искренне по отношению к тебе, Донхэ». Но это и звучит слишком красочно для такого разговора — и Донхэ может не поверить и снова сорваться в порыве эмоций, а Хёку это не нужно. По крайней мере, лидер группы задумчиво кивает, чуть свободнее поводя плечами, и Хёкджэ уверен — Донхэ от его слов сразу стало спокойнее. — «Он задаёт правильные вопросы. На его месте я бы тоже волновался за своего друга, когда тот… в подобных отношениях», — убеждает себя Хёк, тихо вздохнув. — «И хорошо, что… мои слова его успокоили. Главное сейчас — не провоцировать его на новую вспышку гнева… Сейчас я не могу сделать ещё хуже…»       — Спасибо за честный ответ, — как будто с неохотой произносит Донхэ, и Хёкджэ осторожно поворачивает голову, нерешительно посмотрев на лидера группы. — А что касается остального… Пока я не знаю, что думать и как нам всем быть дальше, Хёкджэ. Потому и говорить о том, что было… я пока не могу. И я надеюсь на твоё понимание.       — Да, конечно, — тут же соглашается Хёк, нервно сжимая пальцами край одеяла. — Сейчас у нас и без того проблем хватает. Я… я подожду, сколько будет нужно. Я просто подумал, что если Шивон всё-таки…       Но Донхэ прерывает очередной поток бормотаний: очень осторожно он протягивает руку за голову Хёкджэ, касаясь пальцами основания шеи, не скрытого бинтами, и совсем невесомо надавливает, словно призывая Хёка наклониться ближе. — «Что он задумал?..» — Хёкджэ не уверен, что это — хорошая идея, но всё равно послушно наклоняется в сторону Донхэ, не сопротивляясь. И большим удивлением для Хёка становится то, что, тяжело вздохнув, лидер группы прикрывает глаза и сам наклоняется ближе, почти невесомо уперевшись лбом в висок Хёкджэ.       — Я не должен был срываться на тебе. Прости, Хёкджэ, — тихо добавляет Донхэ, и его тёплое дыхание как будто согревает щёку Хёка. — Я понимаю, что тебе сейчас очень страшно. Ребятам тоже страшно, и мне тоже, но ты должен знать одно — в этой заварухе мы тебя одного не оставим. Мы на твоей стороне и сделаем всё, чтобы Шивон не избежал наказания. Главное — ничего не бойся и расскажи господину Чо всё, что ему следует знать.       — Донхэ, я… — Хёк мнётся, не решаясь ни пошевелиться, ни что-то добавить, поскольку он понимает, что Донхэ ещё не закончил говорить: парень дышит так взволнованно, наощупь коснувшись пальцами руки Хёкджэ и мягко сжав её, словно сейчас Донхэ не только старается успокоить его — но и успокаивается сам. — «Прямо как раньше…» — думает Хёкджэ, и вся его ложь словно застревает в горле: Хёк понимал, что такие, в какой-то мере интимные моменты между ним и Донхэ он будет помнить всю жизнь, но именно сейчас Донхэ как будто напоминает ему, какое бесценное чувство Хёкджэ позволялось ощущать — и как больно всего этого лишиться одним махом, просто вскрыв всю правду, как назревший нарыв на коже.       — Я не знаю, что будет дальше, — почти шепчет Донхэ, чуть повернув руку, чтобы неосознанно погладить Хёка по руке подушечкой большого пальца, точно также, как делает его мама — очень успокаивающий жест, от которого Хёкджэ как по волшебству отбрасывает часть своих страхов из головы. — И ты, и Ынхёк… и мы все… мы решим это позже. Не думай пока об этом. Сейчас ты в безопасности. Ребята, наши родители и доверенный стафф на твоей стороне. Я на твоей стороне, Хёкджэ — и я защищу тебя от любой опасности. Обещаю. Ничего не бойся.       — «Ты ведь не обязан это делать…» — хочет сказать Хёкджэ, но не может: Донхэ снова рядом, его руки такие мягкие и сильные, а дыхание тёплое — и от всего этого Хёку становится очень спокойно и хорошо. Даже несмотря на то, что Хичоль яростно начал опекать «брата Ынхёка», даже несмотря на поддержку Рёука, понимание Чонуна и неожиданную заботу Кюхёна, даже несмотря на содействие стаффа в его тайнах и безграничное терпение родителей ребят — всё это Хёкджэ было ужасно неловко принимать по отношению к себе. Всё, кроме того, что делает Донхэ.       В этом весь Донхэ — и Хёк в очередной раз убеждается в собственных выводах. Даже зная всю правду, даже не скрывая то, что он осуждает эту подмену и не намерен так просто простить Хёкджэ за этот обман, лидер группы всё равно приходит на помощь, спасает Хёкджэ от смерти и продолжает поддерживать его, пусть и недолго.       Хёк не сомневается — Донхэ даже в таком состоянии слишком наблюдателен и прекрасно видит, как Хёкджэ страшно, как даже при таком обилии людей вокруг, готовых его защитить и поддержать, он ощущает своё одиночество — и терзает себя этим чувством вины ещё больше. Донхэ просто снова оказался рядом, просто проявил немного своего, особенного тепла по отношению к Хёку — и ему сразу же становится легче. — «Пусть ненадолго, но он на моей стороне…» — напоминает себе Хёкджэ, вздохнув и доверчиво закрыв глаза, чтобы запомнить эти ощущения на всю жизнь, поскольку больше они не повторятся.       Но всё это быстро прекращается — когда возвращаются родители Донхэ, их сын и Хёкджэ чуть ли не отшатываются друг от друга. Оба напуганные, они нелепо делают вид, что были заняты обсуждением ситуации с Шивоном, но, судя по тому, как переглянулись господин и госпожа Ли, они совсем не поверили в эти объяснения, но возражать не стали. Единственное, что Донхэ тут же выпроводили обратно на его койку, беззлобно отругав сына за то, что он ходил по палате без присмотра. Хёкджэ уже хотел было вмешаться и встрять в разговор, оправдаться, выдумать важную причину, по которой Донхэ нужно было подойти к нему, но госпожа Ли, немного поругав своего сына, так ласково пригладила его белые волосы, что Хёк тут же успокоился. Поскольку со своим отцом Хёкджэ в детстве провёл очень мало времени, а его маме требовалось серьёзное лечение и Хёк очень боялся расстраивать маму какими-то плохими новостями, опыта в подобных взаимоотношениях с родителями у него почти нет, и потому воспринять подобное ворчание родителей ребят ему всё ещё сложно.       Ещё и Донхэ, плохо подгадав момент, робко попросил родителей утром связаться с ребятами, чтобы те привезли сюда его гитару, и за это чуть было не получил новую словесную взбучку: пока господин Ли, с укоризной покачивая головой, садится на свободный стул рядом с койкой Хёкджэ, с улыбкой наблюдая за этой сценой, госпожа Ли ворчит, не переставая.       — И ведь что выдумал?! Гитару ему сюда подавай! — восклицает мама Донхэ, всплеснув руками, но слишком сильно голос не повышая: несмотря на её недовольство, она всё равно любит своего сына и понимает, что громкие голоса могут усугубить состояние Донхэ и Хёкджэ. — А не у тебя ли руки болят?! Я понимаю, что ты так сильно связан с музыкой, но не до такой же степени!       — Ну мам… — Донхэ уже не может возражать и просто умоляюще наблюдает за мамой, дожидаясь, пока та выскажет всё, что накопилось — и забудет о его опрометчивом желании снова поиграть на гитаре, чтобы за музыкой отвлечься от части своих тревог. И Хёкджэ даже не пришлось вмешиваться в происходящее: вспомнив о нём, госпожа Ли оборачивается и, внимательно посмотрев на Хёка, добавляет:       — А Хёкджэ мы тогда сюда плиту принесём? Уверена, что ему тоже хочется заняться любимым делом, чтобы отвлечься. Так ведь, Хёкджэ?       — А? Что? — встрепенувшись, Хёк бросает взгляд на посмеивающегося отца Донхэ, и, замявшись, бормочет:       — Нет, вовсе нет… Здесь же нужно поддерживать санитарную обработку, да и плита же такая тяжёлая…       — То есть, это единственное, что тебя смущает? — беззлобно бросает господин Ли, хлопнув себя рукой по колену и неприкрыто рассмеявшись. — Тогда нам нужно будет как-нибудь попробовать твою стряпню. Ты ведь не откажешься приготовить что-нибудь вкусненькое?       — Я… я почту за честь, — выпаливает Хёкджэ, даже выпрямившись на койке от столь неожиданного предложения: ему кажется, что за этим предложением отца Донхэ на его плечи ложится такая ответственность, какую и представить трудно. — «Оплошать в таком деле… мне будет просто нельзя», — уверен Хёк, потому и добавляет:       — Но… наверное, мои умения не сравнятся с пирогом госпожи Ли. Он был удивителен как на вид, так и на вкус.       — Хёкджэ очень хорошо готовит, — подмечает Донхэ, и Хёкджэ кажется, будто парень только рад возможности сменить тему и свести «на нет» совершенно логичное недовольство мамы. — Мы всё не могли понять, когда… «Ынхёк» этому научился. Но с его умениями даже Кюхён полюбил здоровую еду, а это о многом говорит.       — Ну, если даже Кюхён перешёл на полезную еду — это действительно о многом говорит, — улыбается госпожа Ли, поглаживая Донхэ по руке и с мягкостью рассматривая стушевавшегося Хёкджэ. — Тогда мне ещё приятнее то, что мой пирог оценил такой опытный пекарь. И я тоже буду рада, если нам удастся попробовать то, что ты готовишь, Хёкджэ. Конечно, если ты сам этого захочешь. Это не тест, и мы не настаиваем — надеюсь, ты это понимаешь, милый.       — Да… да, я надеюсь, что это разбирательство скоро закончится… и я правда буду рад возможности что-то приготовить для вас, — искренне отвечает Хёкджэ, надеясь, что Донхэ не решит, что и в этом он лжёт. — «Родители ребят такие хорошие и понимающие… Я был бы очень рад сделать что-то для них… как я сам, как Хёкджэ…»       И от Чонсу практически не было никаких новостей — очевидно, менеджеру всё рассказали о визите родителей и о том, сколько всего им хочется высказать в адрес агентства и самого менеджера в частности, и тот предусмотрительно решил не появляться раньше следующего утра. С другой стороны, Хёкджэ предполагает, что менеджер при этом занят сбором информации и попыткой договориться о сделке с Шивоном, потому и не приходит, пока у него есть время сделать хоть что-то. Хёк лишь надеется, что Чонсу также предупредили о том, что господин Чо примет участие в этом деле и будет готов выступить в качестве адвоката со стороны ребят — и о том, что говорить при нём о подмене братьев и о том, кто именно выжил, будет попросту нельзя.       — «Всё это так сложно… и столько всего будет на кону…» — думает Хёкджэ, устроившись на койке поудобнее и закрыв глаза, чтобы родители Донхэ думали, что он спит — и не волновались. Судя по тому, как тихо переговаривались господин и госпожа Ли — Донхэ решил последовать его примеру и тоже лёг спать. Хотя, учитывая разговоры с Донхэ на тему сна, Хёкджэ не сомневается — даже если тот не выдал родителям, что Хёк не спит, это совсем не значит, что Донхэ не заметил этого. — «Донхэ говорил, что уже даже по моему дыханию может понять, сплю я или нет», — припоминает Хёкджэ, стараясь не сморщиться от нового болезненного воспоминания. — «Но тогда он думал, что так хорошо понимает Ынхёка… Наверное, ему особенно тяжело думать о том, что «понимал» он совсем не Ынхёка. Неудивительно, что теперь он думает, что и в таких эмоциях и чувствах я притворялся…»       Но утром Хёкджэ приходится отодвинуть все эти мысли о Донхэ в сторону, когда Сонмин привозит в больницу притихшего Кюхёна и хлопотливую госпожу Ким.       — Мы можем остаться, если нужно, — предлагает госпожа Ли, погладив немного сонного Донхэ по волосам. И в какой-то мере Хёкджэ даже был признателен родителям Донхэ за их предложение остаться — раз они все знают правду о нём, часть этой неловкости просто улетучилась, как закончилась прошлая ночь. Но Донхэ лишь покачал головой, негромко, но уверенно возразив:       — Вы тоже устали и вам нужно отдохнуть. Всё в порядке, мам. С нами будет госпожа Ким, да и господин Чо на нашей стороне. Он нам поможет.       — Донхэ верно говорит. Я присмотрю за ними, — обещает госпожа Ким, поправляя ворот своей блузы. — А вам нужно поспать и отдохнуть после долгой поездки. В общежитии сейчас такой милый парнишка порядок наводит. Вам надо с ним познакомиться.       — Парнишка? — уточняет господин Ли, недоумевающе покосившись на Донхэ. — Кто это с вами там сейчас живёт?       — Это… — начал было говорить Донхэ, но, видимо, догадавшись, что так просто ситуацию не объяснить, парень лишь беспомощно взмахивает рукой, показывая, что слов ему явно не хватает. Кюхён же, хоть он и поинтересовался состоянием ребят, снова погрузился в свои мысли, так что помощи от него ожидать не стоило. — «Да и Рёук в первую очередь мой друг, так что мне и объяснять, правильно?» — спрашивает Хёкджэ сам у себя и, прокашлявшись, громко отвечает:       — Это… это мой близкий друг, Рёук. Я не решался рассказать ему всю правду, но он сам приехал сюда, чтобы снова меня увидеть. Мы вместе работали в пекарне, и…       — И ваш менеджер так просто пропустил его в общежитие? — удивлённо вопрошает господин Ли, посмотрев на стушевавшегося Хёкджэ. — Он нас-то не всегда пропускал на территорию общежитий, а твой друг так просто живёт там?       — Ну… не просто. Чонсу-хён правда был не в восторге от этой идеи, — признаётся Хёкджэ, вздохнув. — Но… Шивон, наверное, изо всех сил старался, чтобы я… остался в группе и его дела не были раскрыты. Так что он был на моей стороне, да и ребята тоже. Все решили, что и я, и Рёук, просто… захотели пообщаться о моём брате и немного сблизиться. Все думали, что мне это поможет.       — Но просто так Рёук там не торчит. Чонсу его нашей домработницей устроил, чтобы мы перед концертом на бытовые заботы не отвлекались, — хихикает Кюхён, явно прислушавшись к разговору. — В целом, он справляется неплохо, да и готовит сносно. Много рецептов кимчи знает.       — Это временное решение, — встрепенулся Хёкджэ, спеша пояснить, что положение Рёука — не особая привилегия. — Просто на тот случай, если общественность узнала бы о нём… Чонсу-хён просто хотел обезопасить и Рёука, и агентство.       — Ну и мы Рёуку тоже помогали, — встревает Донхэ, посмотрев на свою маму. — Всё-таки готовить на всех не так просто, да и с уборкой тоже… В первую очередь Рёук приехал сюда ради Хёкджэ, так что скинуть на него все домашние дела было бы неправильно.       — Раз так, то я уже хочу поскорее познакомиться с этим мальчиком, — подмечает госпожа Ли, понимающе кивнув и мягко улыбнувшись. — Он же знает, кто ты, Хёкджэ? Ты рассказал ему?       — Да… он догадался, когда увидел меня на сцене, — признаётся Хёкджэ, вздохнув. — Но Рёук пообещал сохранить мой секрет, потому и захотел ненадолго остаться рядом со мной.       — Наверняка ему было непросто, — добавляет господин Ли, потерев пальцами подбородок. — Твой друг считал, что выжил твой брат. Наверное, у него голова шла кругом. Но он молодец, что решил поддержать тебя. Так ты мог хотя бы с ним поделиться тем, что тебя тревожило.       — А ещё Рёук замутил с Чонуном, но Чонсу об этом знать пока не следует, — снова вмешивается Кюхён, устроившись у окна и неловко хихикнув при этом. — Ему только этого знания не хватало для окончательного потрясения.       — Кюхён… — Донхэ недовольно качает головой, видимо, решив, что макнэ группы перешёл какую-то границу такта и уважения к Рёуку, но, кашлянув в кулак, Кюхён неуверенно добавляет:       — А что я такого сказал? Конечно, при госпоже Ким эти двое не обжимались, но об этом всё равно стоит рассказать. Вдруг опять Чонуна потянет на японскую поэззию…       — Думаю, Хичоль постарается проконтролировать ситуацию — и всё будет хорошо, — аккуратно возражает Хёкджэ, вполне искренне понадеявшись на благоразумие старшего мембера — в последнее время Хичоль вроде как сдружился с Рёуком, так что есть большой шанс, что старший мембер позаботится о нём при какой-либо непредсказуемой ситуации. — Да и Рёук… он очень деликатный и вежливый человек. Но если вам будет неловко — я попрошу его уехать на квартиру Ынхёка…       — Милый, не беспокойся. Раз вы все так положительно отзываетесь о нём — я уверена, что мы поладим, — возражает госпожа Ли, с неприкрытой неохотой отходя от койки Донхэ, чтобы приблизиться к Хёкджэ и с осторожностью погладить его по волосам, стараясь не надавить на повязку. — Всё будет хорошо. А вы расскажите господину Чо всё, что знаете о Шивоне. Пусть он получит по заслугам.       И при госпоже Ким Хёкджэ не решился спросить Кюхёна напрямую о том, как он себя чувствует из-за предстоящей встречи с отцом. — «Да и он так нервничает… Возможно, любые мои наводящие вопросы только встревожат его ещё больше...» — думает Хёк, пока матушка Хичоля немного суетливо хлопочет вокруг двух пациентов, ещё не сумев справиться с этой неловкостью рядом с малознакомым ей парнем. Единственное, что немного успокаивает Хёкджэ — это то, что, немного помедлив, Кюхён всё-таки перебрался под бок Донхэ и, не мешая госпоже Ким, принялся о чём-то с ним негромко переговариваться. — «По крайней мере, он может поделиться с Донхэ своими тревогами…» — при мысли об этом Хёк вздыхает с явным облегчением — теперь он может посвятить всё своё внимание госпоже Ким, желающей узнать о нём побольше.       — Расскажи про ваше детство, Хёкджэ, — просит добрая женщина, присев рядом с койкой Хёкджэ и всё норовя поправить его одеяло. — Или… эта тема всё ещё непростая для тебя? Ты можешь не говорить об этом, если не хочешь. Всё в порядке.       — Мне всё равно придётся многое рассказывать господину Чо о себе как об «Ынхёке», так что… всё в порядке, — нерешительно отвечает Хёк, чуть пожав плечами. — Но что именно вы хотите услышать? Всё-таки мы… мы слишком быстро начали жить порознь из-за развода родителей.       — Ынхёк почти не рассказывал о своём детстве, — со вздохом признаётся госпожа Ким, чуть покачав головой. — Теперь я понимаю, что он боялся невольно выдать ваш секрет, но тогда мне казалось, что в его детстве случилось что-то настолько кошмарное, что он даже вспоминать об этом не хочет. Пару раз я пыталась его разговорить, но раз он и Хичолю ничего не рассказал — я не стала давить на него.       — А о чём он рассказывал? — уточняет Хёкджэ, заинтересовавшись словами мамы Хичоля. — В смысле… все говорят, что он проводил много времени у вас дома вместе с Хичолем, и это кажется таким удивительным. Я так рад, что рядом с ним были люди, что… очень тепло к нему относились. Не мне благодарить вас за это, госпожа Ким, но… я правда очень благодарен. После аварии вы окружили меня такой заботой, что я не сомневался — вы заботились об Ынхёке и он не был одинок.       — Нет, милый, не говори так. Ынхёк — твой близкий человек и твои чувства имеют право на существование, — возражает госпожа Ким, с пониманием рассматривая стушевавшегося парня на койке. — Наверное, Ынхёк тоже был благодарен твоему другу за то, что он был рядом с тобой.       — Рёуку? Да, Ынхёк уважал его, хоть и не говорил этого прямо, — признаётся Хёк, осторожно кивнув. — В смысле, они иногда переругивались по всяким глупостям, но, кажется, Ынхёка это только забавляло.       — Да уж. Ругань и скандалы — это по его части, — чересчур громко фыркает Кюхён, но как только Хёкджэ растерянно переводит на него взгляд, макнэ группы успевает даже немного съёжиться, поправившись ещё до того, как Донхэ укоризненно на него посмотрел:       — Ну ведь я правду сказал. Без ссор ему всегда было слишком скучно жить.       — Скорее, Ынхёк просто мальчик с характером, — примирительно произносит госпожа Ким, и с этой характеристикой были согласны все присутствующие. Хёкджэ даже успевает подумать о том, что Хичоль, возможно, именно у мамы научился ловко выкручиваться из любой ситуации и говорить что-то, способное разрядить обстановку. — «Походит на волшебство…»       — Хёкджэ, как оказалось, тоже умеет демонстрировать характер, — посмеивается Кюхён, согласно помотав головой. — Кажется, никто из нас так и не понял, когда он умудрился навести порядок в общежитии и приучить всех к здоровому образу жизни. Какой-нибудь тюфяк так не смог бы.       И несмотря на беззлобное ворчание Донхэ, пытающегося хоть немного укорить макнэ, Хёку даже в какой-то мере приятно слышать подобное: Кюхён при нём не был слишком щедрым на похвалу, так что Хёкджэ ощущает теплоту в груди при мысли о том, что этот своенравный парень по-своему хвалит его. — «Он ведь, наверное, даже сам не понимал, что поддерживал меня и приободрял своим извечным желанием влезть в гущу событий…» — думает Хёк, неосознанно улыбнувшись шире. — «Мне жаль Чжиын, но… если бы она была жива — я бы сказал, что ей очень повезло. Несмотря на свой немного вредный характер, Кюхён — очень искреннее солнышко. Я бы хотел, чтобы и у нас с Ынхёком был такой младший братец…»