Цветок и нож

«Подделки плавятся от света, В холодных тканях тает лето, А ты всё тот же, ты мне нужен, Круг до предела сужен, круг до предела сужен…» © Пыльца — Круг до предела сужен

      Утром Хёкджэ, сонно позёвывая, открывает глаза и с удивлением понимает, что рядом с ним спит совсем не Донхэ — кротко свернувшись в клубочек под боком Хёка, на краю постели, укрытый другим одеялом, не похожим на одеяло Ынхёка, сопит Кюхён. — «А ведь точно», — вспоминает Хёкджэ, не решаясь потянуться, чтобы не разбудить макнэ. — «Вчера же он пришёл, чтобы… успокоить меня?»       В то, что Кюхён пришёл в комнату только из-за того, что его взволновал новый интерес Чонуна, Хёку очень слабо верилось. Из того, что заметил Хёкджэ за это время, он мог с достаточной уверенностью сказать, что Кюхён вполне сообразителен и образован, чтобы вот так легко испугаться швейной терминологии. — «А вот воспользоваться возможностью, чтобы выпроводить Донхэ из комнаты и пообщаться со мной наедине — он вполне мог…»       На другой стороне комнаты раздаётся негромкий смешок — и Хёкджэ испуганно охает, резко повернув голову. Оказалось, что в комнате на своей постели всё также молча всё это время сидел Донхэ. Теперь Хёк понимает, откуда взялось второе одеяло — скорее всего, лидер группы вернулся, когда «два главных скандалиста группы» уже спали, а будить их обоих, чтобы разогнать по кроватям, Донхэ не решился.       — Извини. Не смог удержаться, — негромко произносит Донхэ, с улыбкой покачав головой. — Ты такой забавный, когда только проснулся.       — Всё в порядке, — почти шепчет Хёкджэ, тут же успокоившись и очень осторожно потянувшись, чтобы прочувствовать задубевшие мышцы. — Ты хорошо спал?       — Да. А ты? — интересуется лидер группы, стараясь как можно тише подойти поближе, чтобы не разбудить Кюхёна, и, протянув руку, бережно приглаживает чёрные пряди чёлки Хёкджэ. — Я немного удивился, когда вернулся, а вы тут…       — Честно говоря, я тоже, — с тихой усмешкой отвечает Хёк, приподнимая голову, чтобы уткнуться виском в тёплую ладонь Донхэ. — Мы просто немного разговорились, и…       — Ты не подумай ничего такого, я только рад, что вы наконец-то можете поговорить без скандала, — признаётся Донхэ, погладив Хёкджэ по щеке и с неприкрытым любопытством посмотрев на спящего макнэ, бережно поправив на нём край одеяла. — И на время наше расписание закончено, так что можете валяться в постели сколько угодно. Я пойду на кухню.       — Хорошо, — выдыхает Хёкджэ с явным облегчением: за всеми этими событиями он и позабыл, что Шивон и Чонсу обещали на ближайшее время закончить с любой деятельностью, чтобы дать ребятам прийти в себя. Забыл он и про Чонуна и его интерес к шитью, точнее, решил отложить этот вопрос — об этом можно будет поговорить с Донхэ и позже. — «И я должен рассказать ему о том, как я снова причинил боль Кюхёну…» — напоминает себе Хёкджэ, хотя, возможно, об этом стоило умолчать. Но при этом Хёк понимает, что ещё одну постыдную тайну он просто не выдержит, не сможет хранить её в себе без возможности признаться в совершённой ошибке. — «И у меня осталось очень мало времени. Я должен убедиться, что убийца Ынхёка не работает в агентстве, перед тем, как рассказывать всем правду о себе…»       Однако, как только шаги Донхэ за дверью стихают, макнэ тут же открывает глаза и, тихо фыркнув, откидывает одеяло в ноги. Поднимаясь с постели и с кряхтением потягиваясь, Кюхён хмурится, покосившись на помалкивающего Хёкджэ:       — Лучше бы расспросил Донхэ, что там с Чонуном. И хорьку понятно, что нормально он спал. Не ему же ютиться пришлось.       — Ну… он отдал нам своё одеяло, так что я забеспокоился, — оправдывается Хёкджэ, растерянно рассматривая готового взъерошиться от любой неосторожной фразы парня. — Да и… ты же мог уйти к себе в комнату.       — Мог. Но что-то разморило, — Кюхён нервно дёргает плечом, поёжившись — Хёку даже показалось, что макнэ готов в панике сбежать от любого неосторожного вопроса «барабанщика». — Не только ты нервничал из-за концерта и устал.       — Я… да, я понимаю, — Хёкджэ хотелось сказать, что он очень старался создавать как можно меньше поводов для волнений на концерте и в процессе подготовки, но он вовремя понимает, что Кюхён, хоть и пытается выглядеть независимым и гордым, говорит не только об этом. — «Он говорит ещё и о своих родителях», — понимает Хёк. — «Он одновременно и продолжает злиться на них — и тосковать. И как он боялся, что увидит их в зале — и в тоже время ждал этого. Как же это всё непросто…»       — Ладно. Вообще, я тогда просто зашёл сказать, что ты неплохо сыграл, — признаётся Кюхён, задумчиво рассматривая Хёкджэ. — Не так, как раньше, но потенциал есть. Немного другой огонь, но более чувственный, что ли. Тебе даже идёт.       — Спасибо, Кюхён, — усевшись на постели, Хёк неловко пытается расправить одеяло Донхэ, чтобы свернуть его. Сухо кашлянув, он, решив пояснить чуть подробнее, добавляет:       — В смысле… и за твою помощь тоже. Я бы не справился без каждого из вас и… я этого не забуду.       — Угу, только если снова сотрясение не заработаешь, — шутит Кюхён, ехидно усмехнувшись. От этого Хёкджэ только хочется улыбнуться — несмотря на грубоватый юмор макнэ, было в его словах что-то успокаивающее. — «Можно представить, что он знает обо мне правду и подшучивает над этим…»       — Ладно. Пошли на кухню, я есть хочу, — предлагает макнэ, и Хёкджэ, неловко хихикнув, согласно качает головой, поднимаясь на ноги. — «Нам точно стоит хорошенько позавтракать…» — думает Хёк, пока Кюхён, подзадержавшись у аквариума, особенно придирчиво рассматривает рыбок и место их обитания.       — Не думал, что буду когда-нибудь признавать твою правоту, но аквариум был одним из лучших твоих решений, — бурчит Кюхён, с предосторожностями проводя пальцем по крышке аквариума, словно проверяя, убирают ли парни с неё пыль при уборке. — Я уж сперва решил, что ты так к Донхэ подмазываешься.       — Сперва, наверное, так и было, — вздыхает Хёк, бережно свернув одеяло и переложив его на постель Донхэ, решив не копаться в шкафу на чужих полках. — Но я так обрадовался, когда вам всем понравились рыбки. Хотелось, чтобы вы помнили обо мне что-то хорошее.       — Помнили? — будь рядом Донхэ, возможно, он бы не сделал акцент на этом слове, но разговаривает с Хёком не Донхэ, а Кюхён, и этот проныра очень точно ухватился за опасное слово. — Так ты всё ещё не передумал свалить в закат? А ведь с какими честными глазами пижамки протягивал и говорил о светлом будущем…       — Нет, Кюхён, это не… — замялся Хёкджэ, нервно сглотнув: как-то исправляться уже поздно, а врать и изворачиваться так быстро Хёк просто не сможет. Но он должен сказать хоть что-то, чтобы спросонья макнэ спустил этот разговор на тормозах, потому парень спешно отвечает, боясь расплакаться от столь неожиданно напряжённой ситуации, к которой он просто оказался не готовым:       — Нет, я просто имел в виду… Кюхён, я хотел сказать, что…       — Мне можешь ничего не объяснять. Дело твоё, — макнэ пожимает плечами, прерывая бормотания испуганного Хёкджэ. — Только глупостей не наделай. Донхэ потом себе не простит, что… не увидел раньше и не смог предотвратить. Поверь моему опыту — до сих пор вину перед ним чувствую.       — Боюсь, я уже наделал глупостей, Кюхён, — вздыхает Хёкджэ, снова усевшись на постели и устало уставившись на свои руки — он понимает, что имеет в виду макнэ и его слова по-своему означают некую заботу об «Ынхёке», но снова обсуждать болезненную для Кюхёна тему он не хочет. — Очень много глупостей, которые уже не исправить. Прости. Я не хотел портить тебе настроение с самого утра.       — Ты мне его круглосуточно портишь. Переживу, — хмыкает Кюхён, покачав головой, но после милостиво добавляет:        — Раз тебе это так важно, я скажу — рыбки нас всех действительно сблизили. Ну и выхаживание тебя, наверное, тоже. Ты же как нежный цветочек был — от любого порыва ветра чах. Но хоть готовишь теперь вкусно.       — Цветочек… ну, наверное, — нехотя соглашается Хёкджэ, слабо улыбнувшись и приподняв голову — к такой ассоциации от Кюхёна он не был готов, но что-то в этом сравнении было даже приятно. — Я правда рад, что тебе нравится, как я готовлю. У тебя отменный аппетит, так что готовить мне только в радость.       — В общем, твои желания смотаться я не выдам, а под любое твоё решение мы подстроимся, но у меня условие, — макнэ поворачивается к Хёку, опираясь рукой о стол. — Пижаму я не верну. И с тебя что-нибудь большое и особенно вкусное перед тем, как укатишь. Для увеличения хороших воспоминаний о тебе, скажем так.       — Договорились, — смеётся Хёк: от слов Кюхёна ему даже становится немного легче. — «Хотя бы он не говорит мне о том, что без «Ынхёка» группа не справится. Он… более оптимистичен к такому варианту будущего», — думает Хёкджэ, даже расчувствовавшись от своеобразной поддержки: поднявшись с места и практически подбежав к Кюхёну, Хёк порывисто обнимает его, не давая опешившему парню даже пикнуть.       — Спасибо, Кюхён, — тихо произносит Хёкджэ, радуясь тому, что макнэ не вырывается из его объятий. — Спасибо тебе за всё. Ты замечательный друг.       — Друг? — эхом повторяет Кюхён, и Хёку кажется, что парень даже немного растерялся от услышанного. — «Наверное, он не слышал подобное от Ынхёка и сейчас ему очень неловко…» — думает Хёкджэ, но решает не поправляться — несмотря на то, что сам Хёк уже столько раз лгал им всем, в том числе и Кюхёну, сам макнэ довольно часто помогал «Ынхёку», и при других обстоятельствах Хёкджэ был бы счастлив такой возможности — называть Кюхёна своим другом.       — Л-ладно. Я голодный, — с осторожностью отвечает Кюхён и, заворочавшись в руках Хёкджэ, высвобождается, подозрительно быстро сбежав из комнаты. — «И снова нам обоим слишком неловко», — думает Хёк, с улыбкой покачав головой. — «По крайней мере, сейчас нам не навяжут расписание и все смогут отдохнуть…»       За общим столом всё тоже проходит не так спокойно, как бы хотелось Хёкджэ: когда Рёук отлучился в уборную, Чонун наконец поведал всем любопытствующим о том, что ему срочно нужно в швейный магазин, так как он хочет сделать сюрприз для Рёука — сшить ему фартук своими руками. И отреагировали парни на эту новость по-разному: Хичоль и Кюхён, переглянувшись как заговорщики, принялись показательно смахивать несуществующие слёзы из уголков глаз, а сам Хёк, растерявшись от этой новости, лишь удивлённо рассказал Йесону нужные размеры Рёука для пошива фартука. Донхэ, ещё с ночи зная о планах Чонуна, помалкивает, не встревая, а вот Кюхён, оживившись, ехидно интересуется:       — А ты-то его размеры откуда знаешь?       — Просто я… — замявшись, Хёкджэ вздрагивает от неожиданности, увидев, как Донхэ принимает входящий звонок и, поднявшись с места, быстро уходит в коридор. — «Что-то случилось?» — предполагает Хёк и, услышав покашливание Хичоля, торопится придумать очередную ложь:       — Просто мой брат просил купить Рёуку футболку. Вряд ли за год его размеры сильно изменились.       — Да какая разница? Хорошо, что Ынхёк это знает. Было бы хуже, реши наш инопланетянин ночью Рёука измерять с сантиметром, — пожимает плечами Хичоль, посмеиваясь над задумчиво записывающим что-то Йесоном и посмотрев на возвращающегося Рёука. — Чонуня, не вздумай, я просто пошутил. Кстати, куда наш лидер так умчался? Случилось чего?       — Если Чонсу опять придумал какой-нибудь фанмитинг — надеюсь, Донхэ его сгрызёт через телефон, — ворчит Кюхён, с аппетитом уплетая салат и похрустывая сушёными сухариками. — Я уже отдыхать хочу.       — Я не подслушивал, но кажется, это и вправду ваш менеджер, — рассказывает Рёук, усаживаясь за стол — по его лицу Хёку так и не удаётся понять, расслышал ли друг что-то о себе, пока возвращался на кухню, или же нет. — Разговор шёл об Ынхёке, но я не вслушивался.       — Никак Ынхёка в покое оставить не могут, — ворчит Хичоль, легко похлопав растерянного Хёкджэ по плечу, чтобы разбавить напряжение. — Хоть не прячь его в шкафу.       — Ничего удивительного, — возражает Чонун, закрывая свой блокнот и спешно убирая его со стола себе на колени. — Несмотря на то, что Ынхёку все сочувствуют, из этой истории директора хотят выжать как можно больше пиара. Звучит паршиво, но таков реальный мир.       — Чонсу звонил, — с явной неохотой произносит Донхэ, возвращаясь к столу. — Доктор Кан настаивает, что Ынхёка стоит осмотреть после такого стрессового дня. Я предложил сделать это завтра, так что вы с Хичолем поедете к доктору вместе. А меня Ёнун сегодня отвезёт на массаж.       — Вот и отлично. Тогда мне нужны помощники покрепче — холодильник пустой, — бурчит Рёук, и от того, как тут же вскинулся Чонун, Хёкджэ бросает умоляющий взгляд на Кюхёна, надеясь, что тот всё поймёт. Этих двоих оставлять без контроля пока не стоит, Донхэ будет занят, а из Хичоля и Хёкджэ сейчас помощники не самые крепкие и физически здоровые. Конечно, постоянную охрану на любые выходы наружу Шивон пока не снял, так что сопровождение с Рёуком всё равно будет, но в любом случае с Рёуком и Чонуном должен поехать хоть кто-то, кто сможет остановить флирт Чонуна, если тот снова выйдет из-под контроля, и Кюхён, видимо, понял это по умоляющему взгляду Хёкджэ, так как, многозначительно хмыкнув, он всё-таки произносит:       — Я с вами поеду. Хочу мармеладки.       И когда все наконец разбрелись по своим делам, Хёкджэ, закончив вытирать посуду, уселся на диване в гостиной, уставившись на экран телевизора, по которому транслировался новостной репортаж о прошедшем концерте. — «Как будто на сцене совсем не я…» — Хёк всматривается в экран, стараясь разглядеть барабанщика, на вид такого же дикого, необузданного и свободного, как и всегда. — «Правда, и Ынхёк в полной мере из меня не получился, но никто этому не удивился. Все списывают моё поведение на тяжёлое потрясение и горе…»       — А всё не так плохо. Ты даже в слезах сиял на сцене, как истинная звезда, — комментирует Хичоль, усаживаясь на диван с двумя жестяными банками в руках. Отставив одну банку на стол, старший мембер открывает другую с характерным щелчком, и Хёкджэ чувствует отчётливый запах пива. Неосознанно поморщившись, Хёк отвлекается от экрана, так как смотреть на «Ынхёка» уже не хочется — и переводит взгляд на Хичоля. Отставив банку с пивом на стол, старший мембер протягивает Хёкджэ вторую банку, с лёгким интересом добавив:       — Хочешь?       — Нет, спасибо. Что-то не хочется, — тут же отказывается Хёкджэ. Опасаясь того, что Хичоль попробует настоять, парень уже хочет напомнить, что по рекомендации доктора Кан он ещё продолжает принимать успокоительные, которые не стоит совмещать с алкоголем. Но, как-то слишком громко фыркнув, старший мембер, продолжая наблюдать за Хёком, практически вкладывает банку в его руку, мягко добавив:       — Расслабься, это всего лишь газировка.       — А… да, действительно. Наверное, я ещё не проснулся. Спасибо, — с явным облегчением отвечает Хёкджэ, благодарно улыбнувшись. Конечно, газировка для Хёка тоже не кажется хорошим вариантом из-за обилия сахара, но парня успокаивает то, что это не алкоголь. Вдобавок Ынхёк периодически любил пить ту же самую ванильную колу, так что, признав для себя, что не всё так плохо, Хёк хватается пальцами за язычок банки и с резким щелчком открывает её. Вот только Хёкджэ никак не ожидал, что из банки тут же обильно польётся пена с характерным шипением.       — Ой! — испуганно охнув, Хёк тут же вытягивает руку, чтобы не залить липкой пеной диван, но на руку и на штаны немного газировки всё-таки попадает. — «Ну вот, теперь ещё и снова пол мыть…» — думает Хёкджэ, не сразу услышав, что Хичоль откровенно посмеивается над ним, отхлёбывая из своей банки с пивом.       — Ну прямо как раньше, — звонко смеётся Хичоль, покачав головой. И, не зная, встать ли и пойти за салфетками или же пока отпить из банки, чтобы случайно её не опрокинуть, Хёкджэ нерешительно уточняет:       — Как… раньше?       — Ынхёк, я, конечно, не подарок, но ты всегда можешь чувствовать себя в безопасности рядом со мной — и доверять мне, — невозмутимо добавляет старший мембер, легко постучав ногтями по своей банке с пивом, пока Хёк, определившись, осторожно отхлёбывает газировку. — Даже странно, что мне приходится напоминать об этом, ты так не думаешь?       — Не так уж и странно, — нерешительно возражает Хёкджэ, снова держа банку с газировкой на вытянутой вперёд руке. — В последнее время… много всего произошло.       — Это да, — соглашается Хичоль, подсев немного ближе. Откинувшись на спинку дивана, старший мембер кладёт свободную руку на диванную подушку, за плечами Хёкджэ, и, помедлив, медленно запускает свои красивые длинные пальцы в чёрные волосы Хёка. Вздрогнув от неожиданности, Хёкджэ замирает на месте, не решаясь повернуться, так как не представляет, что дальше сделает Хичоль. — «Ынхёк говорил о Хичоле только хорошее, но после той драки он так на меня злился…» — вспоминает Хёкджэ, и оттого ему снова становится страшновато: как оказалось, Хичоль действительно непредсказуем даже для тех людей, кто знает его уже шесть с лишним лет.       И от того, что Хёк застыл, кажется, Хичоль тоже замирает — его пальцы неподвижны, он как будто чувствует через кожу головы, как «Ынхёк» напуган, и потому не двигается, дожидаясь, пока парень успокоится. — «Он ведь очень тактильный… и он мне газировку принёс. Он не причинит мне вред», — напоминает себе Хёкджэ, шумно выдыхая и стараясь расслабиться, чтобы Хичоль не догадался, что он даже дышать сейчас старается потише.       — Ты потрясающе выступил, — мягко добавляет Хичоль, бережно поглаживая Хёка по волосам, очень плавно и расслабляюще. — Также жизненно, как и всегда. Но не так… холодно. Ты стал другим.       — «Другим?» — об этом все уже не раз говорили Хёкджэ, но почему-то именно в этот раз от этих слов у Хёка бегут мурашки по спине, словно какое-то нехорошее предчувствие не отпускает его. — «Почему у меня так сердце колотится? Чего я боюсь?..»       — Рёук в курсе? — тон голоса Хичоля изменился: по-прежнему тихо, но настолько точно и при этом обжигающе холодно, что у Хёка даже в горле пересыхает. — «Он же не мог догадаться… Он не мог, правда?» — в панике думает Хёкджэ, чуть не выронив банку из рук: поставив её на стол, парень хватается пальцами за свои штанины в области колен, чтобы не показать, как дрожат руки. Сердце бешено бьётся, Хёка бросает то в жар, то в холод, и, до последнего надеясь, что Хичоль имеет в виду что-то другое, парень нервно бормочет:       — Что… что ты имеешь в виду?       — Значит, в курсе, — резюмирует Хичоль, и его слова как будто острым топором разрубают верёвку гильотины, которая вот-вот обрушит лезвие на горло Хёкджэ. Нервно вдохнув, он испуганно оглядывает гостиную перед собой, чтобы уцепиться вниманием хоть за что-то и не поддаться панике. — «Он догадался… он догадался… Я пропал…» — Хёкджэ не забывает, что он сам хотел рассказать ребятам обо всём, но он и подумать не мог, что старший мембер, раскрывший большую часть его тайн, догадался и о самой страшной тайне, признаться в которой Хёку до сих пор не хватает сил. — «Бежать… мне надо бежать отсюда…»       — Кто ещё знает? — как будто бы равнодушно интересуется старший мембер, продолжая прикасаться к волосам Хёкджэ. Парню снова становится страшно от этой ласки: кажется, что если он слишком резко дёрнется, то Хичоль вцепится ему в волосы и пригвоздит к дивану, крепко удержит до возвращения ребят, чтобы каждый мог плюнуть Хёкджэ в лицо или даже ударить. — «Он понял…» — Хёк не решается ответить, в глубине души надеясь, что если он промолчит, то Хичоль скажет что-то совсем другое, рассмеётся и пошутит, ведь тогда окажется, что старший мембер ничего не знает и Хёкджэ просто показалось. Глупое и наивное чувство — остатки тлеющей надежды, которые почти тут же разбиваются о суровую реальность. — «Он знает, что его лучший друг мёртв, а рядом с ними всё это время был его брат-близнец, обманщик и… преступник». Часто моргая, Хёк с силой поджимает губы, чтобы не разрыдаться от этой гнетущей атмосферы, пока Хичоль отрешённо добавляет:       — Донхэ ты бы точно не сказал, как и остальным. Чонсу и Шивону ты бы тоже не признался — за решёткой бы уже сидел. Молчать о таком — слишком тяжело. Кому-то ты должен был проболтаться. Может, ты Тиффани рассказал?       — Н-нет, — Хёкджэ нервно дрожит, запинаясь в словах и отчаянно подавляя подступающие рыдания — даже если бы госпожа Мин ничего не узнала, он бы ни за что не рассказал об этом Тиффани, хоть та очень добрая и понимающая девушка. — Он-на н-не д-догадывается…       — Может, это и к лучшему, — задумчиво произносит Хичоль, испытывающе глянув на Хёка. — А госпожу Мин ты как провёл, кстати? Так, минутку… «Изменения в кислотно-щелочном балансе кожи», значит… А я-то всё понять не мог, чего она вокруг тебя так хлопочет. И как ты её убедил молчать? Заплатил, что ли?       — Н-нет, — шепчет Хёкджэ, смаргивая первые слёзы: ему не хватает смелости, чтобы посмотреть Хичолю в глаза, потому он опускает голову, уставившись на свои дрожащие руки. — Она… он-на пожалела мен-ня. Сказала, ч-что… н-никому н-не скажет.       — Значит, она вторая, кто узнал, — обобщает Хичоль, и от тона его голоса Хёку становится всё страшнее: хочется закрыться подушками, а лучше — убежать и больше никогда сюда не возвращаться. Но Хёкджэ хочется признаться в том, что он не мог ни с кем поделиться своей тайной, чтобы Хичоль не думал плохо о Рёуке. Откашлявшись от слёз, которые он не решается вытирать, Хёк сипло отвечает:       — Она… она была первой, и то вынужденно. Я… я не говорил Рёуку. Он бы сразу всем рассказал. Он догадался позже… хоть и не сразу…       — А я с первой минуты был прав, когда сказал, что он умный парень, — несмотря на ужас ситуации, Хичоль как будто даже искренне хвалит их временного гостя. — На фоне того, как долго ты нас всех дуришь, я даже готов признать, что Рёук сообразительнее мелкого…       — Что?! — Хёк не может сейчас посмотреться в зеркало, но ему кажется, что кровь сейчас резко отлила от лица — настолько слова Хичоля напугали его. — «А что, если Хичоль уже почти всем рассказал?» — от одной мысли об этом Хёкджэ становится очень страшно:       — Кюхён… тоже знает? Давно?!       Старший мембер молчит, ничего не отвечая, и от этого Хёкджэ хочется обречённо взвыть, хочется упасть перед Хичолем на колени и начать извиняться за всё, за то, что он натворил и уже никак не исправит. — «Если Кюхён знает… наверное, и Чонун тоже. То есть, не знает только Донхэ?!» — от этой мысли Хёкджэ становится очень больно, а горло сковывает ледяной ужас: он не представляет, с какими словами тогда придётся рассказывать всё лидеру группы. Но, тяжело вздохнув, Хичоль как будто с неохотой добавляет:       — Нет. Он не знает. Говорю же — твой Рёук оказался гораздо умнее этого проныры.       — «Врёт или нет? Хотя мне ли говорить о лжи?» — Хёкджэ не уверен, что старший мембер говорит правду, но проверить это он сможет только когда признается перед всеми. — «И произойдёт это гораздо быстрее, чем я планировал…» Но ещё один вопрос безумно волнует Хёка, потому, уставившись на банку газировки, чтобы не смотреть на Хичоля, Хёкджэ нерешительно спрашивает:       — Почему ты… не рассказал всем?       — То же самое хочется спросить у тебя, — огрызается Хичоль, и Хёк сразу же сжимается в комок от страха, решив, что старший мембер действительно сейчас на него замахнётся или закричит. Несмотря на то, что Хёкджэ казалось, что хуже всего будет признаваться в обмане перед Донхэ, сейчас Хёку так тяжело, как будто одна из надёжных опор, что поддерживала его всё это время и не давала сойти с ума, не просто рухнула, а упала прямо на него, погребла под собой, давит со всех сторон и душит, выбивает остатки воздуха из лёгких. Потерять доверие Хичоля — действительно потерять, ведь тот уже знает о подмене и этом страшном обмане — это такое кошмарное ощущение, что Хёкджэ хочется вырвать сердце из своей груди. — «Он так мне помогал, а я его подвёл… и всё это время я лгал ему, что я — его лучший друг», — с ужасом думает Хёк, зажмурившись и шмыгнув носом. — «Какой я ужасный человек… Я себя ненавижу…»       — Сперва я думал, что расскажу, — с неохотой признаётся Хичоль, немного успокоившись. — Наверное, стоило сделать это гораздо раньше, ты так не думаешь?       — Ты прав, — выдавливает Хёкджэ, не решившись открыть глаза: так хоть немного, но становится проще, ведь он не видит осуждающий взгляд старшего мембера. — Стоило. Мне давно стоило это сделать…       — И даже не попросишь меня промолчать? Госпожу Мин и Рёука же ты попросил помалкивать, — спрашивает Хичоль, и в его голосе снова появляются характерные строгие нотки. — И вообще — ты решил скинуть это решение на меня, чтобы это я был виноват в глазах других? Ты хоть понимаешь, что всему придёт конец после этого?       — Понимаю, — шепчет Хёк, открывая глаза и медленно приподнимая руку, чтобы вытереть щёки, а затем и нос краем рукава. — Концерт уже закончен, так что… я могу всем всё рассказать. Я не могу скидывать на тебя эту проблему.       — И ты знаешь, что это будет катастрофа, — утвердительно произносит Хичоль, и, качнув головой, Хёкджэ соглашается:       — Знаю.       — А если и директора узнают — тебе пиздец, — резюмирует старший мембер, и Хёку даже не хочется сморщиться от ругательства — иначе эту ситуацию не назвать, а уж Ынхёк и вовсе выбрал бы словечко покрепче, так что он снова соглашается:       — Знаю.       — А если ещё и журналисты прознают… — Хичоль не заканчивает свою мысль, но Хёкджэ всё равно понимает, к чему ведёт старший мембер. Согласно покачав головой, он тихо отвечает:       — Знаю, Хичоль. Но у меня… уже нет выбора.       — А ещё Донхэ задушит тебя прежде, чем Чонсу успеет вызвать полицию, — мрачно добавляет Хичоль, отчего Хёкджэ несдержанно всхлипывает: думать о реакции Донхэ не менее страшно, чем сидеть сейчас перед лучшим другом Ынхёка, знающим всю правду. — Зачем ты вообще ввязался в отношения с ним? Он же тебя считает…       — Знаю, — жалобно отвечает Хёк, наклонившись вперёд и закрыв лицо руками: его потряхивает от страха и стыда — два кошмарных чувства, о которых Хёкджэ только начал забывать. — Но он уже заметил, что я…       — Что ты в него втрескался по уши? — с каким-то печальным ехидством уточняет Хичоль. — Это за квартал видно было, если что. Но влип ты крупно. Почему ты в больнице не признался сразу?       — Я хотел, — всхлипывает Хёкджэ, закашлявшись от слёз. — Действительно хотел. Но я… я так испугался и мне было так больно… И Донхэ… Если бы я притворился, что вижу вас впервые, он бы решил, что той ночью…       — Так значит, это всё-таки был ты, — вздыхает Хичоль, немного помолчав. — Я догадывался, конечно, но всё-таки надеялся, что… Вот чёрт.       — Я… я знал, что не смогу лгать вам всю жизнь, — Хёкджэ шмыгает носом, убирая руки от лица и устало таращась перед собой: смотреть на старшего мембера он не может, поскольку готов сгореть со стыда. — Я вообще не люблю лгать. Просто…       — Просто тебе его не хватает, да? — осевшим голосом спрашивает Хичоль, и Хёк не выдерживает: разрыдавшись во весь голос, он вытирает слёзы и, нервно кивая, сбивчиво бормочет:       — Я не могу… Я не могу больше… Мне так плохо без него… Если бы я знал… если бы я только знал… я бы никогда не появился в его жизни… Только бы он жил… я бы сделал всё…       Хичоль ничего не отвечает, словно раздумывая над словами Хёкджэ. Хёку очень плохо, ему нечем дышать из-за забитого от слёз носа, он хочет воткнуть в своё сердце нож, чтобы эта боль уже прекратилась, потому что терпеть её уже невыносимо. — «Невыносимо…» — Хёкджэ шмыгает носом, не представляя, что ему теперь делать и какими словами рассказывать всё остальным, но диван чуть проседает рядом с ним — Хичоль садится ближе и, вздохнув, тихо добавляет:       — Знаю, мышонок. Мне тоже его не хватает. Иди сюда.       — «Мышонок?» — Хёкджэ не понимает, почему Хичоль так ласково называет его. Его, обманщика, выжившего брата барабанщика, того, кого здесь никогда не должно было быть. Того, кто должен сидеть в тюрьме за подмену личности и рассказывать полиции о том, что Ынхёка убили. Но у Хёка разрывается сердце, а тёплая рука Хичоля, коснувшись его спины, мягко поглаживает Хёкджэ через тонкий свитер, потому, не выдержав, Хёк поворачивается и практически падает в объятия старшего мембера, захлёбываясь слезами:       — Я не должен был… Не должен был появляться здесь… И обманывать вас… Прости меня… Прости…       — Что сделано — то сделано, — гораздо мягче отвечает Хичоль, одной рукой приобнимая Хёкджэ, а другой бережно поглаживая Хёка по спине и поднимаясь к плечу. — Я тоже скучаю по нему, мышонок. Я понимаю тебя.       — А… почему «мышонок»? — нерешительно и сипло спрашивает Хёкджэ, осторожно обнимая Хичоля и опасаясь разжимать руки: в объятиях старшего мембера сейчас снова тепло и надёжно, как раньше, хоть Хёку приходится сдерживать желание обнять его покрепче, чтобы не надавить на уже заживающие синяки. — «Он так похож на Ынхёка… И для него я тоже так похожу на Ынхёка…» — думает Хёк, и ему немного становится легче: Хичоль сейчас не осуждает его и всё равно находит в себе силы поддержать обманщика, несмотря на ту боль, которую он испытывал с тех пор, когда догадался об обмане.       — Ну а кто ещё? — тихо усмехается Хичоль, уперевшись подбородком в макушку Хёкджэ. — Не котёнок же. Ты такой зашуганный, еле от мышеловок уворачиваешься. И глаза такие большие и испуганные. Типичный мышонок.       Хёкджэ нервно хихикает, но поднять голову и посмотреть на старшего мембера так и не решается. Переставая всхлипывать, но ещё немного подрагивая от прошедших рыданий, Хёк шмыгает носом, прикрыв глаза — после того, насколько страшно ему было, в надёжных объятиях Хичоля очень тепло и спокойно. Безопасно. — «Я не заслуживаю его доброты…» — уверен Хёкджэ: тяжело вздохнув, он нерешительно признаётся:       — Я… я не знаю, что мне теперь делать.       — Я тоже не знаю, мышонок, — негромко отвечает Хичоль, мягко взъерошив чёрные волосы Хёкджэ и аккуратно убрав волосы с его лба. — Но мы что-нибудь придумаем. Так дальше продолжаться не может — ты и сам от этого страдаешь.       — Да… — соглашается Хёк, прикрыв глаза: хорошие идеи в его голову так и не приходят, так что он решает хотя бы немного разговорить Хичоля. — А… как давно ты… знаешь?       — Ну, честно говоря, подсказок было многовато, — признаётся Хичоль, и хоть он говорит вроде как без осуждения, Хёкджэ всё равно снова становится больно от своего обмана. — Но мы все были так заняты тем, что о тебе заботились, и не обращали на многие твои «перемены» внимание. А вообще, мне тебя выдал шрам. Точнее, его отсутствие.       — Шрам? — недоумевает Хёкджэ: ему кажется, что Ынхёк снова не рассказал о чём-то очень важном, но Хичоль, коснувшись его руки, проводит пальцем по боковой части запястья, добавляя:       — Да, вот тут, на руке. Не обращал внимание? Я долго не замечал, что его нет — ты же то в бинтах лежал в больнице, то из свитеров не вылезал.       — Этот шрам… — Хёк нервно сглатывает, понимая, что он всё это время рисковал выдать себя и не подозревал об этом: если бы Хёкджэ пытался перенять манеру Ынхёка одеваться и начал бы носить его открытые майки, Хичоль догадался бы о подмене гораздо раньше. — «А если бы я послушался Чонсу и снял кофту на сцене…» — Хёкджэ не сомневается, что вышла бы огромная катастрофа, если бы хоть кто-то из фанатов заметил бы отсутствие шрама. — «Мне бы пришлось потом выпускать опровержение слухам, говорить о том, что этот шрам был удалён после аварии вместе с другими…» Теперь Хёк понимает, что, несмотря на ужас ситуации, его оберегала счастливая звезда — никому из фанатов он не попадался на глаза с открытыми руками, а стафф и ребята, скорее всего, просто не вглядывались в его запястья, пока «Ынхёк» был в таком состоянии. — «Может, ты продолжал всё это время оберегать меня, Ынхёк?» — слабо надеется Хёкджэ, хоть эта надежда небольшая: в загробный мир он никогда не верил. — «Нет, ведь иначе ты бы подсказал мне, кто убил тебя… Зачем мне защита от фанатов, если убийца до сих пор думает, что ты жив…»       Ынхёк в целом не раскрывал общественности происхождение шрама. В больнице после потасовки в ночном клубе он не появлялся, на камеры ребята, к счастью, не попали, так что с тем происшествием их никто не связал, потому попадающийся на фотографиях шрам так и манил фанатов своей загадочностью. Хёкджэ то и дело с укоризной зачитывал Ынхёку нашумевшие слухи о том, что Ынхёк попал в передрягу с бандитами и отбился ловко и умело, как в самых эпичных боевиках. Также были слухи о том, что Ынхёк проходил мимо горящего дома и тут же ринулся спасать людей, попавших в огненную ловушку, а шрам остался от стекла, которое барабанщик разбил в оконном проёме, чтобы безопасно и быстро вывести пострадавших. Версия со стеклом нравилась ещё одной части фанатов, но они полагали, что Ынхёк разбил стекло в окне чужой машины, чтобы спасти водителя, потерявшего сознание, или запертого ребёнка или щенка, умирающих от жары в машине без кондиционера. И почти везде это ранение заканчивается тем, что у барабанщика возникала угроза попрощаться с установкой, так как «повреждены мышцы», и хирурги сделали всё возможное, чтобы спасти будущее Ынхёка, а всё это остаётся в тайне, чтобы не поднимать шум из этой истории и не пугать фанатов.       Последняя версия с машиной Ынхёку нравилась намного больше, так как она звучала более правдоподобно, но от других версий, выставляющих его героем, брат тоже был в восторге. Все эти слухи создавали неплохой образ «скрытого и скромного спасителя», так как вариант, что Ынхёк мог случайно порезаться кухонным ножом, пока нарезал овощи для салата, никто не рассматривал.       — Почти как сюжет драмы, — посмеивался Ынхёк, испытывая от этих теорий лишь искренние восторг и удовольствие. — А может, мне ещё и в актёрство податься? Представь меня в роли бандита на байке, что спасает красивых девушек из западни каких-нибудь психов. Думаю, фанаты были бы в восторге.       И Хёкджэ смирился с тем, что Ынхёк активно поддерживал свой образ «плохого парня» всеми возможными способами. В глубине души он знал, что брат не всегда так себя ведёт и способен на участие и теплоту по отношению к людям, которым Ынхёк доверяет. Но подобное поведение наводило Хёка на мысль, что и ребята могут в реальной жизни вести себя не так, как на сцене — и отчасти это предположение подтвердилось. Тот же Хичоль, на вид хрупкий, удивительно женственный и жеманный солист, оказался очень чутким и заботливым, невероятно сильным духом и крепким телом, поскольку Хёкджэ видел, с какой яростью тот способен драться, защищая себя и друзей. И именно этот Хичоль оказался настолько проницателен, что самым первым из ребят догадался о подмене — и этот Хичоль всё ещё ждёт ответа про шрам, потому, прокашлявшись, Хёкджэ негромко добавляет:       — Я и не вспомнил про него… Но я и на многих других моментах чуть было не выдал себя. Он же с той драки в клубе, верно?       — Он тебе рассказывал? — с явным удивлением уточняет Хичоль, легко похлопав Хёкджэ по руке через свитер: старшему мемберу приходится говорить с паузами, так что Хёк понимает — разговор об этом непрост и для Хичоля. — Да, весёлое было время. Тот день стал началом нашей дружбы. А вот ты драться совсем не умеешь.       — Я… обычно я против драк, — признаётся Хёкджэ, тяжело вздохнув и придвинувшись ещё ближе: отрицать то, что он остро нуждается в поддержке старшего мембера, наверное, бессмысленно. — И его стремление влезать в потасовки я тоже не одобрял. Но… он помог тебе, и за это я ему благодарен. Мне правда жаль, что я не смог сделать для тебя того же, когда те бандиты…       — Да какие они бандиты, — возражает Хичоль слишком поспешно, как будто он старается переубедить Хёкджэ, но сам в этом не уверен. — Так, дураки самоуверенные.       — Но ты пострадал, — напоминает Хёкджэ, поморщившись: несмотря на то, что всё вроде как обошлось, ему до сих пор стыдно за то, что он повёл себя не как Ынхёк, растерялся и не смог защитить Хичоля от бандитов. — Я был бесполезен, и… так растерялся. Тогда я очень испугался за тебя и ребят…       — Да уж, все видели, как ты испугался, — посмеивается Хичоль, снова потрепав Хёка по волосам. — Не переживай — не ты же виноват в том, что они на меня напали. А я всё понять не мог, почему ты так за меня боялся, ведь ты — не он, и мы тебе никто. А вот потом — понял.       — У меня не было дурных намерений по отношению к вам, — тихо признаётся Хёкджэ, уткнувшись щекой в плечо старшего мембера. — Я… он говорил, что просто хочет немного отдохнуть и… попросил меня помирить вас с ним. Если бы не эта авария, я бы просто уехал и вы бы обо мне никогда не узнали… И мне так стыдно, что вы столько обо мне заботились, а я так вас обманывал…       — Да, это я тоже потом понял. Только о причинах твоего появления здесь не догадывался. Хотя это было бы в его стиле — вот так просто устроить забавный розыгрыш, — отвечает Хичоль, печально усмехнувшись. — Он тебе не говорил, из-за чего они с Донхэ сцепились? Они такие злющие из Штатов вернулись. Парни тоже ничего не знают.       — Нет… не говорил, — Хёкджэ снова чувствует вину: возможно, ему стоило побольше расспросить Ынхёка об этом, а не вламываться в его мир так нагло и самоуверенно, наивно считая, что он хорошо понимает всех ребят. — А ты… Когда ты на меня разозлился — тогда ты и понял, да?       — Да, — коротко отвечает Хичоль, но его тёплая рука продолжает поглаживать Хёка по спине, как будто этот жест успокаивает и его самого. — Наверное, мне стоит извиниться за то, что я срывался на тебе, но ты и сам понимаешь, почему я это делал. Мне хотелось припереть тебя к стенке, но я… так и не решился. Я бы тогда решил, что я таким образом предаю его.       Вместо ответа Хёкджэ лишь снова вздыхает, поёжившись — извинений от Хичоля он не ждал и не ждёт даже сейчас, поскольку не считает старшего мембера виноватым в своей эмоциональной реакции. — «Он имел полное право злиться на меня», — уверен Хёк, но сказать об этом так и не может.       — «Извинения его только разозлят», — уверенный голос Ынхёка словно звучит в голове Хёкджэ, и он нервно дёргается, решив, что ему послышалось. Хичоль чуть ослабляет хватку, но из его объятий Хёк так и не выбирается — сейчас ему кажется, что если старший мембер отстранится, то собственная совесть просто сожгёт Хёкджэ изнутри заживо.       — Да и тебя стало жалко, мышонок, — добавляет Хичоль, немного помолчав, словно сперва убедившись, что Хёкджэ больше не дрожит в его руках. — Ты ведь так искренне обо всех заботился, ещё и в таком состоянии. Так что можешь не бояться — я тебя не выдам. Не знаю, сколько ты здесь ещё продержишься, но… потом ты расскажешь нам, где… где он сейчас лежит? И вообще, о вас. Ты не думай, что я тут условия ставлю, просто…       — Конечно, расскажу, — обещает Хёкджэ с чистым сердцем — это он хотел сделать уже очень давно, потому парень говорит об этом без тени сомнений. — И покажу, где это, обещаю. Думаю, он бы тоже хотел… чтобы вы знали. Но не думаю, что я тут задержусь. Я уже не могу столько лгать. Я так устал…       Хичоль не говорит даже дежурное «Спасибо», но и это Хёку сейчас не нужно — это не одолжение для старшего мембера, Хёкджэ обязан это сделать, поскольку иначе и быть не может. — «Даже если ребята меня возненавидят, я обязательно расскажу Хичолю, где ты сейчас лежишь, Ынхёк», — обещает Хёк, твёрдо намереваясь выполнить это обещание. — «Он должен знать, раз я… не позволил им проводить тебя в последний путь…»       — Почему ты выбрал меня? — неожиданно вопрошает Хичоль, как будто услышав мысли Хёкджэ. — Ну… когда вернулся с похорон. Конечно, я понимаю, что наши инопланетянин и мелочь пузатая были такими себе вариантами, но был же Донхэ. Почему ты доверился не ему, а мне?       — Ну… ты, наверное, и так знаешь ответ? — предполагает Хёкджэ, не зная, как будет лучше выразить всю свою благодарность за то, какую неоценимую поддержку старший мембер оказал ему за всё это время. Но, кажется, Хичоль не совсем правильно понял его, так как, многозначительно хмыкнув, старший мембер отвечает:       — А, ну да. После той вашей ночи с Донхэ вы оба наверняка грызлись чувством вины, так что под утешителя он особо не подходил. Подай пиво, мышонок.       — Да, но… дело не только в этом, — возражает Хёкджэ, чувствуя приятную теплоту в глубине души: это новое прозвище от Хичоля кажется каким-то личным, согревающим, особенным, и это немного приподнимает настроение. Послушно протянув руку за банкой, он осторожно передаёт её в свободную руку Хичоля, добавив:       — Ты… Он сказал, что ты никогда меня не укусишь. И он был прав — я бы не продержался так долго без тебя. Хоть ты и думал, что я… что это он… я никогда не забуду твою поддержку и заботу. Ты не дал мне… сойти с ума от горя.       — Да, это вполне в его стиле. И я до сих пор не могу определиться с тем, что я чувствую, но я даже рад, что ты пришёл в себя. Ну что, кусачим я тебе уже не так нравлюсь? — по голосу Хёкджэ слышит, что Хичоль улыбается. И, пока старший мембер отпивает из банки, Хёку приходит в голову новая мысль — и он, и Хичоль, несмотря на то, что им обоим так дорог Ынхёк, избегают необходимости называть его сейчас по имени. — «Потому что мы…»       — «Потому что вы оба заревёте», — снова этот голос Ынхёка в голове, он кажется таким ясным, как будто брат стоит за диваном и с усмешкой наблюдает за происходящим — Хёку даже захотелось обернуться и посмотреть на брата, убедиться, что Ынхёк действительно тут. Но при этом Хёкджэ уверен, что это не слуховая галлюцинация, а просто он так хорошо знает брата, что может даже представить, что бы тот сказал в подобной ситуации. Но Ынхёк в такой ситуации был бы прав — Хичолю, как и Хёку, нелегко говорить об этом.       — Я… я сперва заволновался и даже немного испугался, — признаётся Хёкджэ, догадываясь, что старшего мембера развеселит эта правда — даже удивительно понимать, что посреди всей этой суматохи, горя, страха и лжи Хёк умудрился немного понять каждого из ребят. — Но ты имеешь право злиться на меня и… ты даже когда злишься, так похож на него. И… спасибо тебе.       — Да, наверное, в злости мы и вправду похожи, — смеётся Хичоль, но умудряется при этом не пролить ни капли из своей банки пива. — И за что ты меня благодаришь? Я делал лишь то, что считал правильным.       — Исходя из того, что я видел, пока находился здесь… — Хёк собирается с мыслями, надеясь, что друг Ынхёка поймёт его правильно, ведь сказать это Хёкджэ хотел уже очень давно. — Он не преувеличивал, когда говорил, что ты всегда был на его стороне. И ты поддерживал его, когда он ещё не знал, что я наблюдаю за вами… как зритель или даже как фанат. Без тебя ему было бы непросто.       — Как и мне без него, — посерьёзнев, признаётся Хичоль, качнув банкой пива в руке. — Он рассказывал, что после травмы я остался в группе только благодаря ему? Он такой шум в агентстве поднял, когда меня чуть не вышвырнули.       — Нет, об этом он не говорил, — вздыхает Хёкджэ, покачав головой. — Я только здесь уже узнал об этом. Но… в целом, я этому не удивился. Это вполне в его характере. Он умеет… настоять на своём. И я горжусь им. Он правильно поступил.       — Да, настоять на своём он всегда умел, — соглашается Хичоль, отпив ещё немного пива из банки. — Знаешь, я не видел его более счастливым, чем за эти два года. Хоть я и не мог разделить с ним эту радость от того, что вы снова встретились… но он явно постоянно думал о тебе. Он так улыбался… Он тебя очень любил. И за то, что он был так счастлив, я тебе благодарен.       — Он был счастлив, но… теперь его нет. Из-за меня, — вздыхает Хёкджэ, зажмурившись от вновь нахлынувших эмоций. — Если бы я остался и выслушал Донхэ — он бы не приехал за мной, и аварии бы не случилось. А мне теперь с этим жить… без него.       — Не говори так, — возражает Хичоль, легко постучав пальцами по боку Хёка. — Ты ни в чём не виноват. Ты просто запутался, перепугался и не знал, что делать. Да и ты бы видел, каким виноватым Донхэ в зале метался и как потом себя корил. Представляю, что этот дурачок мог со страху тебе наговорить тем утром.       — Но так обо мне скажут все, когда узнают правду, — Хёк нервно дышит, часто и шумно, поскольку одна мысль об этом пугает его: когда все узнают правду, его жизнь будет разрушена. Ещё и слова о том, как винил себя Донхэ, только добавляют повод для беспокойства. — И… будут правы. Не стоило мне… оставаться здесь так надолго. Донхэ ни в чём не виноват.       — Вы оба ни в чём не виноваты. И пусть все только попробуют хоть что-нибудь такое брякнуть, мышонок. Живо всем языки пообкусываю, — ворчит старший мембер, тут же понимая по сдавленному смеху Хёкджэ, что он сказал что-то не то. — Так, стоп, лучше не представляй это.       Хёк смеётся громче, покачав головой — Хичоль как-то умудрился глупой фразой избавить его от назревающей паники. — «Он действительно нереален…» — в очередной раз понимает Хёкджэ, с признательностью посмотрев на старшего мембера. — «Если бы я мог выразить то, как я ему благодарен, словами в полной мере…»       — Знаешь, мышонок, парни уже привыкли к тебе такому, так что на этот счёт можешь практически не переживать, — задумчиво, но при этом как будто с теплотой добавляет Хичоль, когда Хёкджэ просмеялся. — Вот только с Донхэ тебе придётся в итоге поговорить в любом случае. Но мне ещё нужно немного времени, так что ты не бойся, если я опять скажу что-нибудь резкое. Делай то, что считаешь нужным, а я во всём тебя поддержу.       Хёкджэ молча кивает, не зная, что на это ответить. Он прекрасно понимает, что спрятаться за спину Хичоля не получится, но Хёк и не собирался это делать. Вдобавок в разговоре с Донхэ старший мембер никак не сможет помочь — там при любом раскладе будет очень тяжёлая беседа наедине. Но всё равно от этих слов Хёку становится немного легче — несмотря на то, что Хичоль уже давно догадался, кто именно проживает здесь вместе с ребятами, он вроде как принимает Хёкджэ и множество его глупых решений, которые Хёк выбирал, будучи в не самом здравомыслящем состоянии.       Поджав губы, Хёкджэ медлит с ответом, раздумывая, что именно он должен ответить. В итоге он немного отстраняется и наконец позволяет себе смело посмотреть в глаза Хичоля. Нужно сказать хоть что-то, потому Хёкджэ тихо и нерешительно, не зная, как ему теперь обращаться к Хичолю наедине, произносит:       — Спасибо вам, господин Ким.       — Хичоль, — мягко поправляет его старший мембер, понимающе качнув головой — наверняка тот догадался, что сейчас они как будто заново знакомятся и для Хёкджэ важно определить эти границы дозволенного. Дружелюбно улыбнувшись, Хичоль вполне уверенно добавляет:       — Зови меня просто — Хичоль. Ну, иди сюда, мышонок.       Хёкджэ, чуть подумав, соглашается на это предложение и снова возвращается в объятия Хичоля. Устроившись поуютнее, он устало кладёт голову на плечо Хичоля и со вздохом прикрывает глаза, чувствуя, как бережно старший мембер снова поглаживает его по спине и что-то бурчит про глупых мышат, что мечутся в колосьях пшеницы вместо того, чтобы прятаться в норках при возможной опасности. — «Он мне доверяет…» — понимает Хёкджэ, и от этого ему становится спокойно на сердце. — «И он догадался, что я влюблён в Донхэ и не хочу причинить ему боль… И я тоже могу довериться ему во всём… Во всём, кроме тайны смерти Ынхёка. Пока я не найду убийцу — Хичоль не должен ничего знать. Я не хочу подвергать его опасности…»       И поговорить с Рёуком о том, что Хичоль уже всё знает, тоже не вышло, хоть Хёкджэ и почти не старался подвести к этому разговору — Хёк понимает, что если он расскажет другу о том, что его тайна раскрыта, то он тут же начнёт настаивать о возвращении в пекарню. — «По крайней мере, Рёук не начнёт откровенничать перед Хичолем, а Хичоль… наверное, пока ему будет слишком тяжело, чтобы так легко говорить с Рёуком обо мне и Ынхёке…» — думает Хёкджэ, пока ему приходится занимать друга на кухне. — «Но времени у меня остаётся всё меньше… Мне нужно что-то придумать…»       Основной причиной того, что Рёука нужно было отвлечь чем-то на кухне, стало то, что Чонун всё-таки закупился нужной тканью, иголками и нитками и всякими мелочами для декора, и засел в своей комнате, занимаясь пошивом фартука, который должен был стать подарком, а Кюхён и Хичоль, жутко заинтересованные, засели рядом с ним. Для полноты коллекции в общежитии не хватало только Донхэ — он предупредил, что после массажа задержится, так как в город на несколько дней приехал один из его старших кузенов со своей женой и маленьким сыном. Возможно, скажи Донхэ об этом раньше, да ещё и лично, то Хёкджэ обязательно его бы отчитал и помог бы ему найти время между репетициями на встречу с родственниками. — «Наверное, он, как и всегда, сам принял решение, ничего никому не рассказав…» — думает Хёк, снова испытывая чувство вины: наверняка кузен Донхэ со своей семьёй были и на концерте, только времени на общение у них почти не было. — «Хорошо ещё, что мы уговорили Хичоля и Донхэ поговорить с родителями… тогда, наверное, у него была возможность пообщаться с кузеном…»       Несмотря на то, что из-за своего горя Хёкджэ совсем забыл о ситуации в семье Кюхёна, о том, что у ребят есть кузины и кузены и на семейных праздниках они проводят время вместе, Хёк, как фанат, знал. Рёук и его родители тоже часто собирались с родственниками большой семьёй, но иногда на небольшие посиделки Хёкджэ тоже приглашали, пока он и Ынхёк не встретились вновь. Искать своих дальних родственников братья просто не решились, точнее, даже не представляли, где начинать поиски. Мама, как они знали, воспитывалась только их бабушкой, которая тоже довольно рано для своих лет умерла от рака, ещё до рождения внуков, а о родственниках по отцу они ничего не знали, так как он рос в детском доме, а от приёмных семей просто сбегал, пока не достиг совершеннолетия и не покинул систему усыновления. Хёкджэ, конечно, подозревал, что у них с Ынхёком тоже есть кузины и кузены, но даже если зная об Ынхёке, как о звезде такого масштаба, никто из родственников не попытался прийти к нему, то поиски с большой долей вероятности ничего не дадут.       — Да и тогда все сразу узнают, что у меня есть ты, — довольно убедительно говорил Ынхёк, когда Хёкджэ несмело поднимал тему родственных связей. — Нет, если ты готов объявить о себе миру, то я даже менеджера подключу, чтобы порыл информацию. Но ты же сам убеждал меня, что хочешь остаться в тени. Сам понимаешь, какое внимание мы сразу привлечём.       И в словах Ынхёка была своя правда — даже узнав о близнецах и о том, кто именно был их матерью, никто из дальних родственников так и не объявился. — «С другой стороны, возможно, у мамы и не было братьев и сестёр», — думает Хёк, невольно удивившись от того, что эта идея не приходила ему в голову раньше. — «Если бабушка знала о раке, возможно, они с дедушкой просто не решились заводить ещё детей…» И Хёкджэ практически не жалел о том, что они с Ынхёком никого не искали — присутствие брата было для него гораздо важнее дальних родственных связей.       — «С тех пор, как мы встретились с Ынхёком, мы все праздники отмечали вместе…» — думает Хёкджэ, негромко вздохнув. — «А теперь… Сперва будет Чусок, потом будет Рождество без него, потом Лунный Новый Год, потом день рождения, а потом…» Пока Хёк не решается произнести это даже мысленно — первая годовщина смерти, поскольку это до сих пор звучит слишком ужасно. И пока Хёкджэ даже не знает, как он переживёт первый из праздников, потому что Чусок — семейный праздник, и теперь без Ынхёка он не имеет никакого смысла.       Но если отвлечься от тяжёлых мыслей, Хёкджэ плохо понимает, почему Кюхён всё ещё не проболтался и не сказал ничего Рёуку, но, кажется, друг либо до сих пор не понимает, зачем Чонуну ткань, либо сам предусмотрительно помалкивает, дожидаясь результата. — «За этот месяц я как будто совсем перестал понимать Рёука…» — подмечает Хёкджэ, помогая другу приготовить ужин на всю эту ораву голодных ртов. — «Ну конечно. И ему до сих пор непросто со мной. Как после такого вообще думать о том, что всё может быть, как раньше?»       Главной проблемой сейчас является то, что Хёкджэ всё ещё не уверен, что убийца Ынхёка — посторонний человек. — «Уж слишком удачно и слишком быстро он выбрал момент… Наверное, он следил за машиной Ынхёка», — предполагает Хёк, умело нарезая овощи, пока Рёук возится с кастрюлей и сковородкой. — «Но за всё это время никто не попытался снова причинить мне явный вред. Грязные ходы агентства, наверное, не в счёт, так?»       — Рёук… ты заприметил кого-нибудь подозрительного? — тихо уточняет Хёкджэ, когда Рёук накрывает сковороду крышкой, чтобы мясо хорошенько протушилось. — Может, из охраны или…       — Честно говоря — нет, — вздыхает парень, поправляя свою чёлку, закреплённую какой-то забавной розовой заколкой Хичоля, чтобы не лезла в глаза. — Я уж и прислушивался, пока Шивон охрану гонял, и перед концертом тоже присматривался… Никого подозрительного или слишком отличающегося от остальных — ваш безопасник не врал, что всех тщательно проверяет. Охрана и так не слишком разговорчива, а уж при нём все вообще по струнке ходят. Его авторитет в агентстве не поддаётся сомнению.       — Да уж. Наверное, если бы кто-то вёл себя подозрительно, Шивон бы это сразу заметил, — соглашается Хёкджэ, покачав головой. — С другой стороны, в тот день никто не знал, что он уже вернулся из командировки… Возможно, кто-то старается вести себя неподозрительно при нём?       — А с чего ты вообще решил, что это кто-то из стаффа или охраны? — уточняет Рёук, присев рядом на свободное место. — Ты вроде был уверен, что это сделал кто-то посторонний.       — Место слишком неприметное, — отвечает Хёк, задумчиво посмотрев на друга. — Там не так давно парни Хичоля из драки спасали. Ёнун и охрана прибежали только после моего звонка, значит, камер в том переулке нет. И времени на то, чтобы спонтанно и быстро подспустить шины, было немного. Я не могу сказать наверняка, из стаффа ли этот человек, но он точно знал машину Ынхёка — и знал, где она находится. А когда мне красили волосы — парикмахер забыл, что Ынхёку нельзя обесцвечиваться. Я мог бы получить серьёзные ожоги, если бы не Хичоль. С тех пор я и начал думать о том, что это может быть кто-то из стаффа…       — Возможно, это просто случайность. Я же не хотел тебя убить, когда в капкейки засахаренные лимоны положил и тебе предложил. Я тогда просто кошмарно ошибся, как и этот парикмахер. Так открыто вредить «Ынхёку» он бы не рискнул, — в словах Рёука есть смысл: где-то за полгода до встречи с Ынхёком парни разрабатывали новые рецепты десертов. И Хёкджэ прекрасно помнит, как он храбро откусил кусочек капкейка — и почти тут же выплюнул его в раковину из-за мелко порезанных кусочков засахаренных лимонов. Вкус был отличный, но Рёук тогда совсем забыл о том, что Хёкджэ не ест лимоны — и до ужаса перепугался, принявшись метаться по кухне и наливая полную кружку воды для Хёка. — «Действительно. Так открыто нанести на волосы «Ынхёка» обесцвечивающий состав — это рисковать работой, и парикмахер явно сделал это не специально», — мысленно соглашается Хёкджэ — если кто из стаффа и желал смерти Ынхёку, то вторую попытку этот человек не сделал бы при всех.       — К тому же, это мог быть кто-то из его бывших, или кто-то из обезумевших фанатов, — предполагает Рёук, и Хёкджэ с сомнением смотрит на друга, нерешительно возразив:       — Я не просматривал записи на фанатских форумах с тех пор, но… наверное, среди хейтеров бы уже кто-то объявил о происшествии. Но все знают только об аварии — и о том, что у «Ынхёка» был брат-близнец. Никто не говорит о шинах, даже полиция.       — А тебе не кажется странным, что никто не упоминает спущенные шины? — Рёук потирает подбородок, с подозрением сощурив глаза. — В смысле… о них тебя вообще спрашивали полицейские?       — Я… я не помню, — Хёк мотает головой, печально вздохнув. — Тогда я плохо соображал, и… Все сошлись на том, что длительные опросы полиции я просто не выдержу. Тогда официальным представителем «Ынхёка» был Чонсу. Да и дело может быть в том, что машина столько раз перевернулась… Возможно, полиция решила, что шины были спущены из-за ударов обо что-то острое. Не знаю… Думаешь, надо расспросить Шивона?       — Может, с ним стоит поговорить об этом, но только очень осторожно, — соглашается Рёук, постучав пальцами по столу. — Ынхёк же обожал свою машину. Ты можешь, наверное, расспросить его о том, какой он увидел машину, и какие повреждения вообще записаны в деле. Можешь сослаться на то, что тогда ты был не в себе, а теперь тебе хочется знать всю правду. Дело только он видел?       — Нет, фотографии машины были ещё у Сонмина, — задумчиво отвечает Хёкджэ, поморщившись: он не злится на помощника менеджера, но вспоминать, как бездумно Сонмин делился с ребятами фотографиями, не очень приятно. — Дело было закрытое, так что, наверное, кроме Шивона и Сонмина, доступ был только у Чонсу-хёна.       — А что вообще за человек этот Пак Чонсу? — интересуется Рёук, откинувшись на спинку стула. — Парни от него не в восторге, а Донхэ, говорят, с недавних пор вообще чуть ли не в драку с ним лезет. Конфликты какие-то?       — Честно — я не знаю, — Хёк пожимает плечами, сожалея, что он не расспросил Ынхёка о стаффе побольше. — Ребятам он не нравится, а Донхэ… он и так долгое время старался держать между его требованиями и парнями нейтралитет. Но после этой аварии… он как с цепи сорвался.       — Неудивительно. Хичоль говорил, что Чонсу вами играет, как кот с мышами, — фыркает друг, легко постучав пальцем по своему лбу. — Сам подумай. Он тебя даже вроде до обморока доводил, забыл уже? И конференция, и фестиваль — это всё было его идеями. Парни мне всё рассказали. Судя по всему, даже Шивон не в восторге от его поведения.       — Ну… в последнее время Чонсу ведёт себя более… деликатно, — неуверенно отвечает Хёкджэ, встревоженно посмотрев на Рёука. — Да и его работа зависит от благополучия ребят. Ынхёк, конечно, порой был грубоват, но… мог ли Чонсу опуститься до… убийства?       — Хочешь сказать, у него нет мотива? — уточняет Рёук, скептически глядя на Хёка — его слова явно не убедили друга. — Как и сочувствия, и, видимо, эмпатии. А знал ли он про то, что Ынхёк научил Хичоля игре на барабанах? Тогда он практически не рискует работой — барабанщик-то в группе останется. Да и машина у него есть, чтобы быстро приехать — и быстро уехать оттуда.       — Нет, Чонсу не знал, — возражает Хёк, и в этот раз он говорит довольно уверенно. — Я… когда мне было очень плохо, я накричал на Чонсу — и он не предложил Хичоля в качестве замены. Да и в агентстве явно понимают, что из-за своей травмы стать постоянным барабанщиком Хичоль не сможет. Каких-то замен у Чонсу тоже нет, так что и смысла вредить Ынхёку у него вроде тоже не должно быть…       — Ты в нём уверен? — Рёук встаёт и возвращается к плите, чтобы перемешать мясо в сковороде специальной лопаткой. — Я понимаю, что ты в целом не умеешь думать плохо о людях, но тут довольно серьёзный вопрос, так что…       — Я почти ни в ком не уверен, — признаётся Хёкджэ, вздохнув. — Я только знаю, что Ёнун и Сонмин в то утро отвезли ребят в тренажёрный зал, а Шивон только возвращался в Сеул из аэропорта. Даже если допустить, что всю охрану Шивон усердно контролирует и проверяет, список стаффа, что теоретически могли оказаться в том переулке, довольно большой. Я снова в тупике.       — Не унывай, — перемешав содержимое сковороды, Рёук снова подходит к Хёкджэ, в этот раз со спины, и мягко обнимает друга за плечи, стараясь поддержать его. — При других обстоятельствах я бы уже вещи твои собирал, но ты хочешь найти убийцу брата, так что… Пока тебя не раскрыли, ещё на несколько дней можно тут и задержаться. Только не тяни время и поговори с Шивоном как можно скорее. И будь очень осторожен, я прошу тебя.       — Да, я постараюсь, — обещает Хёк, мягко похлопав Рёука по тёплым рукам: несмотря на то, что он уже отвык от дружеских объятий, да и настолько «нежничал» Рёук крайне редко, действует это весьма успокаивающе. Расслабившись, Хёкджэ даже может немного улыбнуться — по крайней мере, страх от того, что Хичоль всё знает, и мысли о неведомом убийце слегка отступают.       — Кстати, ты дневник-то нашёл? — интересуется Рёук, с любопытством вытягивая шею, чтобы посмотреть на выражение лица Хёкджэ. — Я при уборке его не видел.       — Нет… нет, так и не нашёл, — признаётся Хёк, покачав головой. — Наверное, я его куда-то засунул. При следующей уборке попрошу Донхэ помочь отодвинуть кровати и тумбочки от стен. Он мог просто куда-то завалиться…       — Или, как я уже говорил, его мог кто-то украсть, — напоминает друг, отстранившись от Хёкджэ. — Ты уверен, что никто из парней не мог это сделать?       — Они знают, что в дневнике нет какой-то секретной информации о паролях Ынхёка или номерах счетов, — возражает Хёкджэ, пожимая плечами. — По сути, им незачем его красть. Да и зачем?       — Да просто из вредности, — Рёук хмурится, снова возвращаясь к плите и вооружившись лопаткой, перемешивая содержимое сковороды. — Вон, Кюхён мог. Да и Чонун от него недалеко ушёл.       — Кстати о Чонуне, — вспоминает Хёк, радуясь возможности сменить тему. — Что у вас происходит? Он тебе нравится?       — Не начинай. Его флирт то и дело выходит за рамки всех приличий, — ворчит Рёук, повернувшись и грозно оглядев стушевавшегося Хёкджэ. — Но вообще... не знаю. Он неглупый, попусту не болтает, не мельтешит под ногами. Поэзию японскую знает, шьёт что-то… Не знаешь, кстати, что именно?       — Нет. Не знаю, — спешно отмазывается Хёкджэ, надеясь, что за этот месяц Рёук уже отучился распознавать его ложь. — Мы мало с ним общаемся, ты сам видел. Но… если он тебе нравится — что тебя останавливает?       — Ну, наверное, то, что ты до сих пор им всем не признался, — друг пожимает плечами и тут же машет лопаткой, не давая Хёкджэ сказать ни слова в своё оправдание. — И не вздумай только говорить, что я с этим не связан. Я не собираюсь молчать о том, что всё знаю, и одного тебя в этом бардаке не оставлю. По крайней мере, при попытках придушить тебя парочку твоих ребят я огрею шваброй.       — Нет, ты в это не полезешь, — возражает Хёк, строго посмотрев на Рёука. — Когда я всё им расскажу, ты уедешь домой, и…       — Нет, полезу, — огрызается Рёук, снова взмахнув лопаткой в воздухе, как будто позабыв, что она в его руке. — Ты один уже и без того дел наворотил. К тому же, никто из них не поверит, что ты ничего мне не рассказал. Так что этот вопрос решённый.       — Ладно… спасибо, — Хёкджэ приходится согласиться на это условие. — «А то ему может прийти в голову рассказать всё ребятам раньше времени…» — а вот это уже может стать серьёзной проблемой, потому Хёк даже рад, что пока эта идея не пришла Рёуку в голову. — «Он не должен знать, что Хичоль уже раскрыл почти все мои секреты…»