Цветок и нож

      Хёкджэ не представляет, как ему придётся выходить из сложившейся ситуации: концерт нужно продолжать, Хичоль уже должен был отправиться за кулисы, а всем им следует перейти к сольной песне Кюхёна. Хёка спасает лишь то, что на сольных песнях ему нужно лишь играть, а не петь, но как сделать вид, что всё в порядке и что ради ребят «Ынхёк» перестал думать о брате и снова вернулся мыслями к концерту — Хёкджэ не знает.       — Ребята, мне пора отправляться за кулисы, — громко объявляет Хичоль, когда выкрики фанатов стихают. — Пока я не вернусь — позаботьтесь не только об Ынхёке, но и о нашем Кюхёне. Я рассчитываю на вас.       — Да… — спохватившись, Хёкджэ сипло прочищает горло и, глянув на отпрянувшего от него Кюхёна, барабанщик вспоминает, как волновался макнэ перед выходом на сцену, потому и хочет как можно скорее вернуть концерт в привычное русло. Неловко двинувшись вперёд, Хёк несмело прикасается пальцами к микрофону на стойке и, стараясь не говорить «в нос» после слёз, произносит:       — Я… благодарю всех вас за поддержку. Каждого из вас. И я прошу у вас прощение за то, что… не сумел сдержать свои эмоции и чувства. До конца своих дней я буду любить брата… но также я буду любить и моих мемберов, и всех вас. И… если вы не возражаете, я бы хотел продолжить концерт так, как запланировано.       — Молодец, — коротко урчит Хичоль, явно пользуясь тем, что сейчас у микрофона стоит «Ынхёк», а его самого фанаты не расслышат. — Продолжай.       — И я буду вам очень признателен, если вы подарите много любви и поддержки моим мемберам во время следующих песен, — немного увереннее добавляет Хёкджэ, стараясь не смотреть на Донхэ, который наверняка снова нервничает из-за его непредсказуемого поведения и невозможности повлиять на ситуацию. — Пожалуйста, наградите Хичоля бурными аплодисментами, пока он не ушёл за кулисы. Вам же понравилось, как он играет на барабанах?       Притихшие фанаты, немного помедлив, всё-таки начали аплодировать: сперва несмело, а после, приободрившись, даже начали выкрикивать имя Хичоля, чтобы таким образом поддержать его и похвалить за столь замечательную игру на барабанах. И, невольно улыбнувшись, Хёкджэ оборачивается к Хичолю, не успевшему улизнуть за кулисы, раз на сцене сейчас говорят о нём. — «Теперь я знаю, что нужно делать», — уверен Хёк: он протягивает руку к Хичолю и бережно сжимает его пальцы. Подобное не удивило бы фанатов: даже новички среди фанатов знали о дружбе Хичоля и Ынхёка. Но Хёкджэ хочет хоть немного поддержать старшего мембера, чтобы тот не сомневался, что его игру на барабанах фанаты оценили по достоинству: повернувшись лицом к фанатам и камерам, Хёк поднимает их с Хичолем сцеплённые руки вверх, под одобрительные крики фанатов. — «Это меньшее, что я могу сделать для тебя, Хичоль…» — думает Хёкджэ, вспоминая, какую неоценимую поддержку старший мембер оказывал ему, совершенно постороннему человеку. — «И пусть ты ещё не знаешь, сколько всего ужасного я совершил… хотя бы сейчас ты будешь счастлив. Все вы будете счастливы успешно проведённому концерту».       — Всё точно в порядке? — украдкой вопрошает Кюхён, когда Хичоль после порции аплодисментов с широкой улыбкой уходит за кулисы, а Донхэ и Йесон поправляют на своих плечах лямки гитар. И от этой осторожной заботы от макнэ у Хёкджэ приподнимается настроение: хочется только шире улыбнуться от того, как мило этот парень ёршится от неловкости. И, коротко качнув головой, Хёк отвечает, чувствуя прилив уверенности:       — Всё не в порядке, Кюхён. Но я вас не подведу, обещаю.       — Хочется верить, — ворчит макнэ, дёрнув плечами, и Хёкджэ даже хихикает себе под нос — к такому поведению Кюхёна он уже слишком привык. Но им нужно продолжать концерт, потому тратить время на шутливые споры некогда — Хёк возвращается за барабаны, подхватывая палочки, и задумчиво прокручивает их в руках, усаживаясь на место Ынхёка. Он заставляет себя смотреть лишь на Кюхёна, остановившегося перед стойкой и поправляющего микрофон под свой рост — если Хёк снова начнёт смотреть на Донхэ, то может опять не сдержать эмоций, если тот снова будет так взволнованно и печально на него смотреть. — «А он точно будет так смотреть…»       И, как только пальцы Донхэ скользят по струнам гитары, извлекая громкий звук, Хёкджэ тут же принимается отбивать ритм, стараясь не допускать даже малейших неосторожных движений. Сольные песни ребят непривычны для Хёка, так как Ынхёк не учил его этим мелодиям, оттого волнение одновременно и более естественно — и более уединённо, словно с этой частью испытания у Хёкджэ не осталось личных воспоминаний о брате. Всё это до сих пор безумно сложно и потому Хёк старается об этом не задумываться слишком сильно, ведь он только что пообещал Кюхёну, что постарается изо всех сил.       — Уау! — вскрикивает, практически по Хичолево мяукает макнэ в нужный момент, резко повернувшись к зрителям, и Хёкджэ чуть было даже не вздрагивает от неожиданности: подобные выкрики должны быть естественными для такого концерта, но всё равно для Хёка это так непривычно, ведь он совсем не Ынхёк, который столько лет был в подобной атмосфере. Кюхён в своём костюме для соло кажется таким юным, таким худеньким — в немного свободной тёмной кофте, с закатанными рукавами, чтобы было видно браслеты, в облегающих серых джинсах с большими белоснежными разводами. Он так держится за микрофон, так напрягает мышцы ног, чтобы выглядеть стойким, крепким и уверенным, что Хёкджэ хочется побыстрее закончить всё это, хотя бы ради спокойствия Кюхёна. — «Ему гораздо комфортнее быть бэк-вокалистом и подпевать ребятам… наверное, он менее уверен в себе, чем показывает», — думает Хёк, отбивая ритм и заставляя себя широко улыбаться — благодаря тёмным очкам его заплаканные глаза фанаты больше не увидят, а присоединиться к атмосфере соло Кюхёна ему необходимо. — «Вдобавок он снова начал думать о родителях. Наверняка он ищет их взглядом в зале… Да и от моего непривычного для них поведения Кюхёну неуютно… Всё-таки его не так сложно понять, как могло бы показаться».       — Когда солнце садится, закат наносит тени на улицы,       На извечно непроницаемые лица, — поёт Кюхён, и Хёкджэ играет на барабанах очень тихо, чтобы не заглушать его вокал, подстраиваясь под то, как негромко Донхэ играет на гитаре. Крепко держась за микрофонную стойку, макнэ немного покачивается, явно постаравшись отбросить в сторону все поводы для беспокойства, так как всё внимание сейчас в первую очередь направлено на Кюхёна. Не глядя по сторонам и упрямо уставившись на зрителей, Кюхён, наверняка глядя на фанатов с теми самыми дьявольскими искорками в глазах, продолжает петь:       — И даже если они не любят, они всё равно могут стать любовниками,       Эти одинокие люди устраивают красочный фестиваль.       И Хёкджэ с самого начала, когда он услышал соло Кюхёна на концерте группы пару лет назад, казалось, что выбор текста для песни макнэ довольно странный. Даже тогда, когда он не подозревал, что Кюхён на самом деле довольно милый и чуткий парень, хоть и со своими заскоками, Хёку казалось, что уж слишком макнэ старается сойти за демонёнка, слишком активно он пародирует манеру Хичоля и Ынхёка держаться на сцене. Но песня всё равно звучала органично, потому что ребята старались музыкой поддерживать эту атмосферу назревающего безумия.       — Так где же прячется правда? Между этими серыми зданиями?       Их сердца глубоки, но никто не собирается раскрывать их души! — Кюхён поёт громче, снимая микрофон со стойки и свободной рукой проводя в воздухе перед собой, как будто притягивая к себе взгляды фанатов. Макнэ поёт плавно, как будто нараспев, но при этом довольно громко и уверенно, рассказывая всем эту историю об одиноких людях, что носят маски, потому что опасаются быть искренними. И на припеве Кюхён отрепетированным движением идёт к Донхэ, заставляя свет софитов следовать за ним: остановившись рядом с лидером группы, макнэ бросает на него доверчивый взгляд и звонко поёт:       — О-о-о-о-о, теперь они все хотят любить,       О-о-о-о-о, на этом печальном маскараде.       И Хёкджэ старается выдерживать ровный ритм, активно тарабаня палочками по барабанам, чтобы не подвести Кюхёна. — «Он мог бы согласиться с тем, что на его соло сыграл бы Хичоль», — напоминает себе Хёк, чтобы не сбиться с ритма и не «погнать» песню ещё быстрее. — «Но он мне доверился…»       — А если они позволяют себе любить, то уже не могут стать любовниками,       Эти одинокие люди устраивают красочный фестиваль.       Так блуждает ли правда под неоновым светом?       Никто больше не захочет крепко сжать их усталые руки, — поёт Кюхён окрепшим голосом, двинувшись к Чонуну, отчего свет софитов движется следом, охватывая ещё и гитариста. Хёкджэ старается не смотреть на макнэ, чтобы не отвлекать его ещё больше, но и таращиться исключительно на барабаны он тоже не может, ведь это совершенно не в характере Ынхёка. Именно поэтому Хёку приходится то и дело приподнимать голову и как можно более нахально улыбаться, взмахивая руками во время игры, пока Кюхён, развернувшись к зрителям, протяжно и громко поёт:       — О-о-о-о-о, всё темней и темней становится ночь,       О-о-о-о-о, на этом печальном маскараде.       О-о-о-о-о, теперь они все хотят любить,       О-о-о-о-о, на этом печальном маскараде.       И на кульминации Хёкджэ решает, что сейчас макнэ на него смотреть не будет, потому и пользуется этим. Не без гордости бросив взгляд на такого умелого и трудолюбивого вокалиста, как Кюхён, Хёк, отбивая ровный ритм, наблюдает за тем, как макнэ, покрепче ухватившись за микрофонную стойку, к которой он вернулся, даже немного запрокидывает голову, выпевая последние ноты без единой осечки и фальши, очень чисто, проникновенно и очень красиво. Ещё и Донхэ и Чонун играют громче, усиляя таким образом голос Кюхёна, как будто играются своими гитарными мелодиями — и от этой атмосферы Хёку нельзя отставать, потому он бешено молотит палочками по тарелкам на барабанной установке, дожидаясь заключительного вскрика Кюхёна. Вслед за макнэ толпа фанатов принимается радостно кричать, свистеть, бурно аплодировать и дружно скандировать имя Кюхёна, и Хёкджэ от этого улыбается ещё шире и свободнее — ему было бы очень неловко, если бы фанаты поддерживали ребят с их соло с меньшим энтузиазмом, чем в его случае. Вдобавок Хёку очень хочется увидеть хоть какой-то знак от Кюхёна, хотя бы малейший намёк на то, что он действительно справился с этим соло и не подвёл младшего участника группы.       Донхэ говорит фанатам, что ему нужно уходить за кулисы и что сейчас своё соло исполнит великолепный Ким Хичоль, а Хёкджэ даже отвести взгляд от Кюхёна не может, наблюдая за тем, как макнэ закрепляет микрофон на стойке и идёт к своему месту. И, наверное, Кюхён даже через очки «Ынхёка» ощущает этот жалобный, доверчивый взгляд, так как, обернувшись к барабанщику, макнэ, пользуясь тем, что на нём нет микрофона, негромко, но отчётливо бурчит:       — Неплохо для травмированного.       И Хёкджэ уверен — если бы Донхэ это услышал, то простым подзатыльником Кюхён бы не отделался. — «И что-то мне подсказывает, что Донхэ и фанатов бы не постеснялся…» — понимает Хёк, но его самого острота Кюхёна не задевает. Совсем напротив — учитывая все обстоятельства, раз в прошлый раз Хёкджэ отшвырнул палочки и позорно сбежал со сцены, и манеру общения Кюхёна, Хёк бы даже сказал, что подобные слова скорее похожи на комплимент и признание его способностей. — «Хотя бы в этом я его не подвёл», — эта мысль немного успокаивает ноющую совесть Хёкджэ: его обман никуда не делся и с этим нужно разобраться, но хотя бы на концерте он довольно-таки неплохо справляется и не создаёт ребятам новые проблемы.       Тем временем Донхэ, бросив на него пристальный взгляд, уходит за кулисы, а под аплодисментами фанатов на сцену выходит Хичоль. Весь в чёрном, отчего его тёмная подводка кажется ещё ярче, а волосы — ещё чернее и мрачнее, словно прекрасный демон, поднявшийся сюда из преисподней, старший мембер занимает своё место перед микрофоном, обернувшись и коротко подмигнув Хёкджэ, тем самым демонстрируя ребятам, что он готов начинать. И, мелко кивнув ему в ответ, Хёк делает глубокий вдох и резко ударяет по барабанам, после чего Кюхён тут же проводит рукой по струнам гитары, извлекая громкий звук и принимаясь играть мелодию соло, пока Чонун лишь подчёркивает звуками своей гитары сильные доли мелодии, отчего ритм становится очень чётким и ровным.       — Просто постой, погоди немного. Это ведь совсем не шокирующая новость, так что улыбнись.       Говорить, что ты уходишь, потому что любишь меня — совсем невесело, — поёт Хичоль, и здесь уже Хёкджэ не сомневается в том самом образе, с которым так легко справляется старший мембер. Прекрасный сердцеед, непредсказуемый демон и уверенный в себе эпатажный молодой мужчина — всё это Ким Хичоль так естественно демонстрирует на сцене, словно он таким всегда и был.       — Ну, как скажешь. Я должен потанцевать?       Хорошо, я понял. Мне прочитать рэп?       Отличный выбор, детка. Может, мне стоит перейти на рок?       Я сам по себе, а ты уходи прочь, прочь, прочь, — лукаво поёт старший мембер, и Хёкджэ даже забывает о том, каким сердитым и одновременно капризным, потерянным и испуганным был Хичоль, когда пострадал из-за недавней драки. Хёку кажется, что всё это не происходило с Хичолем, а просто приснилось ему самому в одном из кошмаров — настолько гордо Хичоль держится на сцене, настолько «привычно» отшивает девушку в своей песне. Красиво расправив плечи и покачивая головой, старший мембер уверенно поёт:       — На что ты смотришь? Меня ищут сотни девушек.       На что ты смотришь? За тобой не ухлёстывают мужчины.       На что ты смотришь? В этом разница между тобой и мной.       Всё ещё уходишь? Прекрасно, пока-пока.       И Хёкджэ надеется, что с Хангёном в отношениях Хичоль не ведёт себя подобным образом, так как сам Хёк был бы решительно против таких фраз и обращений к любому другому человеку, даже если этот человек не находится с ним в отношениях. Но он не может не признать, что в своё время эта сольная песня произвела фурор среди фанатов — Хичоль сразу же приобрёл статус «главного сердцееда», чем с лихвой пользовался, когда в интервью заходили вопросы о его отношениях. Казалось, что фанатки не только не обиделись тому, что их любимый артист в песне попросту отшивает девушку, причём не самым деликатным методом, но, наоборот, даже активнее раскручивали песню на различных стриминговых платформах, радио и музыкальных шоу. — «Возможно, дело в том, что в своём соло, несмотря на довольно спорную тему, Хичоль осторожничал в подборе слов и не переходил на откровенные грубости…» — думает Хёкджэ, вовремя опомнившись и широко улыбнувшись, когда он замечает, как Хичоль бросает на него краткий взгляд. — «Я должен сосредоточиться и думать только об их сольных песнях», — напоминает себе Хёк, стараясь не переносить личного отношения к песням ребят на свою игру на барабанах. — «Ынхёк тоже не был в восторге от некоторых текстов, но он никогда не показывал этого на сцене».       — Погоди минутку, ты не сможешь удержать меня.       Ты не сможешь дозвониться до меня, даже для того, чтобы отвесить мне пощёчину.       Опусти руку, не лей слёзы зря и просто отойди в сторону.       Ну, как скажешь. Я должен потанцевать?       Хорошо, я понял. Мне прочитать рэп?       Отличный выбор, детка. Может, мне стоит перейти на рок?       Я сам по себе, а ты уходи прочь, прочь, прочь, — поёт Хичоль, и Хёкджэ начинает казаться, что Ынхёк подобную песню целиком и полностью одобрял. Было что-то похожее в атмосфере этой песни на жизнь Ынхёка — тот не особо распространялся о своих любовных интересах, но Хёкджэ подозревал, что брат вполне мог говорить своим бывшим пассиям нечто подобное. Несмотря на то, что Ынхёк был отличным братом, внимательным и заботливым, ровно как и отличным другом, что постоянно демонстрирует Хичоль, Хёк не мог не понимать, что временами с другими людьми Ынхёк мог быть слишком резким и даже в чём-то грубым, особенно в вопросах отношений. И это было той частью жизни брата, на которую Хёкджэ никак не мог повлиять. — «А мог ли решиться на убийство кто-то из бывших Ынхёка?» — Хёк практически не рассматривал эту возможность, так как искал угрозу среди работников агентства, но это только половина проблемы — если в смерти Ынхёка виноват кто-то из его бывших, то Хёкджэ не сумеет быстро выяснить это. — «Даже Хичоль не знает обо всех отношениях Ынхёка, и в его телефонной книге наверняка указаны не все номера», — думает Хёк, активно подыгрывая Хичолю на очередном припеве. — «А для того, чтобы опросить всех его бывших, мне придётся рассказать всем о «сотрясении и потере памяти»… Тогда, если кто-то из них действительно виновен в смерти Ынхёка, он сможет легко это скрыть… И что же делать?»       — На что ты смотришь? У меня нет времени с тобой встречаться.       На что ты смотришь? В это время я с другими девушками.       На что ты смотришь? Даже если ты скажешь, что я плохой парень,       Я отвечу — это же прекрасно! Уходи прочь, пока-пока, — Хичоль поёт всё громче, остановившись у края сцены. Он смело и раскованно обводит взглядом сцену, проводит пальцами по своим прекрасным чёрным волосам, с жеманностью качнув головой, словно сейчас перед ним действительно та девушка, которая пытается не то отчитать, не то — вернуть Хичоля и возобновить отношения. И Хёкджэ не отрицает то, что Хичоль — удивительный человек, прекрасный не только внешне, но и своей душой, но с подобными принципами в отношениях Хёк бы не смог мириться. И Хёкджэ по-своему даже рад, что Донхэ никогда не вёл себя таким образом, ни перед камерами, ни, казалось бы, в более личной обстановке, наедине — конечно, образ, который создаёт лидер группы перед фанатами, в глазах Хёкджэ претерпел небольшие изменения, но Хёк бы не назвал эти изменения кардинальными. Хёкджэ бы скорее сказал, что его предположение о том, что Донхэ — человек глубоких мыслей и души, подтвердилось, раскрыв не только множество достоинств, но и некоторые недостатки лидера группы, только подтверждая, что Донхэ, как и другие, обычный человек, с вполне реальными страхами и сомнениями. — «С другой стороны, мне ли рассуждать о моральных принципах ребят, когда я сам столько им лгу?..»       — На что ты смотришь? Меня ищут сотни девушек.       На что ты смотришь? За тобой не ухлёстывают мужчины.       На что ты смотришь? В этом разница между тобой и мной.       И всё же ты хочешь, чтобы я ушёл? Прекрасно, пока-пока.       Теперь ты довольна? Так закрой свой рот и отступи, да, — Хичоль допевает последние строки своей песни, красиво и уверенно тянет высокие ноты, пока бэк-вокал, записанный заранее, повторяет строки припева, и Хёкджэ отбивает ритм до тех пор, пока старший мембер не замолкает, устало откинув чёлку своими длинными пальцами и лихорадочно облизнувшись. — «Пусть я не одобряю эту песню… Хичоль идеально с ней справляется и я должен его поддержать», — уверен Хёкджэ, потому, вскинув руки с зажатыми в них барабанными палочками под выкрики фанатов и громкие аплодисменты, Хёк ободряюще улыбается Хичолю, спешно обернувшемуся, чтобы посмотреть на него. — «Это его сольная песня, но он всё равно беспокоится обо мне… точнее, об Ынхёке», — думает Хёк, потому и делает глубокий вздох, чтобы и дальше выглядеть уверенным в себе. — «Осталось только новое соло Донхэ, и ему потребуется наша поддержка во время исполнения. А потом заключительные песни — и всё наконец закончится».       И когда Донхэ, переодевшись, наконец выходит на сцену, Хёкджэ хочется обречённо взвыть — все костюмы ребята примеряли ещё с прошлыми причёсками, оттого образ лидера группы казался более целомудренным, несмотря на довольно дерзкий красный кожаный плащ, который стилисты выбрали для его соло. Но с этими светлыми волосами и стильной укладкой образ Донхэ кажется не просто дерзким, а каким-то безумно диким, что было так непривычно в его отношении. Ещё и визажист успела нанести подводку на его глаза немного гуще, отчего Донхэ скорее напоминал какого-то опасного вампира из мрачных фильмов, сюжет которых опутан тайнами и загадками. Единственное, что сейчас выдавало самого Донхэ в этом образе — это встревоженный взгляд, когда лидер группы проходит мимо Хёкджэ. — «Даже несмотря на то, что сейчас будет его соло и он ужасно нервничает — он всё равно думает обо мне…» — от мысли об этом у Хёка щиплет в носу, но приходится выбросить и это из головы. Донхэ, как истинный лидер, хочет быть уверенным в том, что все готовы играть и концерт не нужно спешно сворачивать, потому Хёкджэ лишь коротко кивает ему, прокручивая палочки в руках и стараясь сосредоточиться на том самом соло, которое Донхэ подготовил совсем недавно. — «Он волнуется, он сам говорил. Мне просто нельзя сейчас дать слабину».       И, заняв своё место у микрофонной стойки, Донхэ выдерживает небольшую паузу, внимательно посмотрев в зал, и, едва заметно топнув ногой, чтобы гитаристы были готовы вступить, одновременно с первыми звуками гитарной мелодии, уверенно запел:       — Детка, этой ночью я начну охоту на тебя,       Я выслежу тебя и поглощу заживо,       Как будто мы звери, дикие звери.       Может быть, ты думаешь, что сможешь скрыться,       Но я ощущаю твой запах даже на расстоянии,       Как будто мы звери, дикие звери. Детка, я…       И от такого захватывающего сочетания — дерзкий образ Донхэ и пронизанный опасностью текст песни, у Хёкджэ даже мурашки бегут по спине. Хёк не сомневается — многие фанаты замечали, что лидер группы даже без подсказки старается контролировать всё, что происходит с группой перед камерами, потому никто подобному тексту не удивится. — «Они свяжут его стремление защитить ребят с этим сравнением с дикими зверями, поскольку в какой-нибудь стае Донхэ однозначно был бы вожаком…» Но от этих мыслей Хёкджэ приходится отвлечься и, взмахнув руками, начать отбивать ровный ритм, когда Донхэ, ухватившись за микрофонную стойку обеими руками, проникновенно, как будто рассказывая историю и помыслы, таящиеся в глубине его души, поёт:       — Что ты пытаешься сделать со мной?       Кажется, между нами вражда и нас не остановить,       Но мы ладим лишь когда я внутри тебя.       Ты как яд, как наркотик, что убивает меня.       И кажется, что я целиком вычеркнул тебя из своей жизни,       Но мне так хорошо, когда я внутри тебя.       Донхэ чисто берёт высокие ноты, красиво, со знанием дела, делает акценты на нужных словах, и Кюхён и Йесон тонко чувствуют эту атмосферу, так как даже музыка словно подстраивается под голос лидера группы, пока Хичоль, стараясь не привлекать к себе большого внимания, пританцовывает на сцене, одновременно с этим переводя дух. Пока от Хёкджэ требуется не сбиваться с ритма, и он старается стать для Донхэ тем самым метрономом, которым тот был для него как на фестивале, так и здесь. Как будто Хёк слышит эту песню впервые, он продолжает вслушиваться в то, с какой глубиной голоса Донхэ выпевает эти строки:       — Да, ты можешь начать всё сначала, можешь сбежать обратно, на волю,       Можешь найти ещё одну рыбу в этом море.       Можешь делать вид, что всё так и должно быть,       Но тебе не удастся держать дистанцию.       Я всё ещё слышу твой боевой клич,       С которым ты сбила меня с ног и мы покатились по земле.       Ты можешь солгать, что это я напал первым, но это не так.       И, несмотря на тоже довольно неоднозначный текст песни, Донхэ, как лирику, удалось передать тот смысл, который так и сквозил в любом его поведении — лидер группы не нападёт первым, не ударит и не сделает больно другому человеку, если будет хоть какая-то возможность этого избежать. И именно об этом Донхэ и говорил после того, как ребята спасли Хичоля — его совесть была уверена, что ему следовало решить вопрос словами, просто оттеснить тех бандитов от Хичоля и потянуть время, пока не прибежит охрана. Донхэ очень переживал из-за того, что он не оценил обстановку, как привык, и первым ударил незнакомого человека, и Кюхён сделал также. Только слова Хёкджэ о том, что у них не было выбора, и что Хичоль к тому моменту уже пострадал, так что нападением действия Донхэ расценить будет очень сложно, немного успокоили его.       Вдобавок Хёк пока старается не думать об их с Донхэ первом разе, который косвенно привёл к смерти Ынхёка, но отрицать то, что лидер группы как-то излишне нервничал, когда непривычно резко отвечал ему, очень сложно. Конечно, тогда Хёкджэ рассуждал не совсем здраво, да и долгое время любая мысль о той ночи и об Ынхёке сразу же пробивала парня на горечь и слёзы, но теперь, когда они с Донхэ в неких отношениях, Хёк уверен — лидер группы сам был взволнован и перепуган, по непонятной причине. — «Может, он думал, что «Ынхёк» сочтёт его легкомысленным?» — предполагает Хёкджэ — о той ночи им так и не удалось поговорить, и пока для этого не было подходящего времени. Но Хёк уверен, что им с Донхэ после концерта придётся это обсудить, хотя бы перед тем, пока Хёкджэ не выложит всю правду перед всеми.       — Даже если я убегу прочь, этого недостаточно.       Ты по-прежнему в моей голове, в моих мыслях.       Ты вольна делать всё, что только пожелаешь.       Мне нравится твоя ложь, я снова поведусь на неё,       Но не перестану быть зверем,       Что просыпается во мне, когда я внутри тебя, — поёт Донхэ, и Хёкджэ подчиняется накаливающейся атмосфере, отбивает сильные доли ритма ровно и чётко, чтобы фанаты чувствовали, что лидер группы не шутит в «своих угрозах» — он продолжит наблюдать и контролировать, даже если будет далеко. И Хёк ощутил это на себе, когда Донхэ еле как удалось ненадолго отправить домой, к его родителям: казалось, что он действительно сорвётся с места в любую секунду и поедет обратно, вытащит Хёкджэ из квартиры Ынхёка, снова строго посмотрит и сурово отчитает его за внезапную вылазку. — «Когда Донхэ звереет, парни даже дышать почти перестают», — вспоминает Хёкджэ, не совсем понимая, какую эмоцию на своём лице ему стоит выдавать во время этого соло — нахально улыбаться, как на соло Кюхёна и Хичоля, он попросту не сможет, ведь песня очень глубокая, с двойным или даже тройным дном. Коротко Хёк бросает взгляд на Хичоля, решив перенять поведение с него, и это было отличным решением — старший мембер немного щурится и соблазнительно-грозно обводит взглядом зрителей, захватив и Кюхёна, играющего за спиной Донхэ, как будто специально, чтобы Хёкджэ увидел его выражение лица. Но на лице Хёка уже есть тёмные очки и они уже добавляют дерзости образу «барабанщика», остаётся только оскалиться немного иначе, без тени тепла, что выходит у Хёкджэ не сразу. — «Надеюсь, я не выгляжу глупо…» — думает Хёк, немного сбавив ярость отстукивания ритма, пока Донхэ, покачиваясь на месте, словно снизив пыл, плавно выпевает:       — Ты мне не лги, нет, не лги,       Не сможешь усмирить       Зверя внутри. Да-да-да.       Детка, ты не лги, нет, не лги,       Не сможешь усмирить       Зверя внутри. Да-да-да.       И Хёкджэ помнит, что сейчас должна быть самая кульминация — Донхэ взвоет, как было и на записи, а бэк-вокал, записанный заранее, только усилит атмосферу. Но, к удивлению Хёка, так как подобное при нём не обсуждалось, оба гитариста и Хичоль, подобравшийся к микрофону, дружно, хоть и негромко подпевают:       — Мы как звери, как дикие звери.       Мы как звери, как дикие звери, да.       Хёк уже слышал в день записи, как Донхэ исполняет эту часть, но он невольно замирает на месте, когда отчаянно, красиво и проникновенно воет лидер группы, запрокинув голову. Хёкджэ всегда казалось, что с партией воющего волка отлично справляется Хичоль, но от вокала Донхэ у Хёка даже мурашки бегут по спине, особенно когда он понимает, что свободной рукой лидер группы ловко отщёлкивает потайные кнопки и распахивает плащ, под рёв восхищённой толпы показывая свои нарисованные «татуировки», освещённые софитами. — «Хотел бы я сейчас быть в зале», — зависть колко ёкает в сердце Хёкджэ, но, встряхнувшись, он продолжает играть, надеясь, что пара секунд отсутствия ритма никого не выбила из колеи и не встревожила. Парни эхом присоединяются к припеву, перехватывая строки, позволяя Донхэ раскрыть всю мощь своего вокала, как главного солиста. И Хёкджэ кажется, что ему тоже стоит присоединиться, чтобы фанаты не думали, что он справляется еле-еле, потому, когда Донхэ снова протяжно вытягивает высокие и громкие ноты, Хёк звонко подпевает вместе с остальными:       — Может быть, ты думаешь, что сможешь скрыться…       И Хёкджэ уверен — фанаты в полном восторге, они не сводят взгляда с Донхэ, любуются его красивым, подкачанным телосложением, всматриваются в «татуировки» и делают множество фотографий, записывают различные видео, как длинные, так и небольшие, отрывками, чтобы поделиться этим шикарным исполнением со всем миром. — «А смогу ли я потом спокойно смотреть на эти видео, когда расскажу всю правду и меня выгонят из мира Ынхёка?..» — с печалью думает Хёк, пока Донхэ одновременно и уверенно, и умоляюще поёт:       — Ты мне не лги, нет, не лги,       Не сможешь усмирить       Зверя внутри. Да-да-да.       Детка, ты не лги, нет, не лги,       Не сможешь усмирить       Зверя внутри. Да-да-да.       И Хёкджэ настолько проникся этой сольной песней Донхэ, что заключительные песни он отыграл практически на автомате, не задумываясь — Long Way, и затем заключительную песню Youth&Whisky . У Ынхёка практически не было в этих песнях сольных строк, а на общих строках ребята неплохо страховали Хёкджэ, так что он держал ритм с невозмутимым видом, пользуясь тем, что фанаты не увидят его глаза и не догадаются, что мыслями Хёк уже не здесь.       — Мы были очень рады этой возможности снова встретиться с вами, — Донхэ мягко произносит завершающие слова, когда парни выстраиваются у края сцены, активно махая руками фанатам. — Большое спасибо всем вам за то, что пришли, и за то, что продолжаете поддерживать нас.       — Благополучно доберитесь домой, — напутствует Хичоль, крепко сжимая слегка подрагивающие пальцы на плече застывшего Хёкджэ. — И будьте осторожны в дороге.       — «И ведь он говорит это не только из вежливости», — думает Хёкджэ, беспокойно глянув на старшего мембера. — «Он сам уже несколько раз подвергался нападению, как и Ынхёк. Для него это больная тема, хоть он не может говорить об этом открыто, раз фанаты не знают о подобных чрезвычайных ситуациях…» С этими мыслями Хёк прослушал то, что говорили Кюхён и Чонун, и чуть было не прошляпил момент, когда нужно было что-то сказать и ему. — «Проклятье!» — неосознанно запаниковав, Хёкджэ спешно прочищает горло и, стараясь не выдавать собственной неуверенности, добавляет:       — Спасибо всем вам за то, что вы с такой любовью приняли наши новые сольные песни. И спасибо за то, что… благодаря вашей поддержке я смог открыто рассказать всем о том, как я люблю своего брата. Я не могу просить вас полюбить его, но… прошу, думайте о нём как о хорошем человеке. Пока он был рядом со мной, я… был так счастлив.       Голос Хёка снова дрогнул, и он опускает голову, понимая, что ничего хорошего сказать уже попросту не сможет. Но он чувствует, что хватка Хичоля на его плече становится ещё крепче, как будто старший мембер старается удержать «Ынхёка» на месте, не дать болтнуть лишнего или снова провалиться в ту паническую истерику, что охватила его перед концертом. Донхэ тут же подхватывает речь, говоря заключительные слова, после которых парни дружно кланяются фанатам на прощание и наконец уходят со сцены, посылая в камеры воздушные поцелуи и улыбаясь.       — «Наконец-то это закончилось…» — устало думает Хёкджэ, еле сдерживаясь, чтобы не помчаться прочь, от всех этих любопытных взглядов стаффа, от их восхищённых аплодисментов и прорвавшейся лавины нетерпеливых вопросов. Ему хочется убежать от всего этого, хочется просто забраться в какой-нибудь шкаф и остаться в одиночестве, хочется зажать уши руками, только бы не слышать этот нарастающий гул.       — Да отойдите вы! Дайте ему хоть вдохнуть спокойно! — рявкает Хичоль, невежливо отпихивая от «Ынхёка» одного из работников, подобравшегося слишком близко. Нервно сглотнув, Хёкджэ часто моргает и рефлекторно придвигается ближе к старшему мемберу, даже быстрее, чем задумывается над этим. Хёк пытается оглядеться и найти хотя бы Чонсу-хёна или Шивона, ведь те бы явно догадались, что «Ынхёку» требуется помощь. Взгляд Хёкджэ панически мечется, он невольно хватается рукой за локоть Хичоля, понимая, что Донхэ, которого даже некоторый стафф побаивается, ещё не вернулся со сцены — наверняка он, как и всегда, уходит последним, вежливо кланяется фанатам, в каждую сторону по очереди, и потому он не может разогнать этих любопытных работников агентства. Но, к счастью для Хёкджэ, он видит рослую фигуру, возвышающуюся над всей этой толпой суетливого стаффа.       — Разошлись. Все расспросы подождут, — непривычно строго и громко произносит Ёнун, и некоторые работники даже вздрагивают от неожиданности, аж отпрянув от мемберов группы. Дышать сразу становится легче, так как вокруг нет этой давящей толпы — и Хёкджэ тут же жадно вдыхает, помотав головой, как будто он пытается стряхнуть тяжёлые мысли.       — Идём. Я провожу вас в гримёрную. Шону дождётся остальных и тоже приведёт к вам, — очень уверенно произносит охранник, кивнув другому охраннику, убедившись, что тот понял его распоряжение. — Нечего вам здесь оставаться.       — Спасибо, Ёнун, — просипел Хёкджэ, двинувшись следом за Хичолем. Он даже не заметил сразу, что кроме Донхэ на сцене для официального прощания остались и Чонун с Кюхёном. Видимо, лишь Хичоль, заметивший попытки «Ынхёка» поскорее уйти со сцены, первым потащил его за кулисы, и от радости Хёкджэ даже не обернулся на ребят, неосознанно бросив на них все эти необходимые формальности. Но сейчас Хёк чувствует себя настолько беззащитным, что только присутствие Хичоля и такого внимательного охранника, как Ёнун, помогает ему не осесть на пол.       — Всё, пришли, можешь отпускать, — слишком странно и нервно шутит Хичоль, когда они оказываются в гримёрке и, неловко кивнув, Хёкджэ тут же отпускает его руку, поёжившись. — «Наверное, я слишком сильно цеплялся», — предполагает Хёк, когда видит, как старший мембер украдкой потирает свою руку, и, сглотнув, тихо произносит:       — Прости, Хичоль. Кажется, я немного… перенервничал.       — Не волнуйся, Ынхёк. Я буду снаружи и никого, кроме доверенного стаффа, не впущу, — охранник позади Хёка уже немного сбавил пыл: судя по всему, он тоже не был доволен тем, как работники окружили ребят. — Ты здесь в безопасности. Я пойду.       — Спасибо, Ёнун, — с искренней благодарностью отвечает Хёкджэ, обернувшись и доверчиво посмотрев на охранника. — «Я не во всём стаффе уверен… но Ёнун не мог желать смерти Ынхёку. Он отличный работник», — думает Хёк, пока охранник неловко кивает ему и спешно уходит, тихо прикрывая дверь за собой. Вспомнив о Хичоле, Хёкджэ поворачивается к старшему мемберу, и тот, заметив его взгляд, тут же снова набрасывает на плечи свою шубку, поводя плечами.       — Прости, — повторяет Хёк, вздохнув и снимая с плеч бомбер, так как в нём уже стало жарковато. — Я просто…       — Я не глухой и не слепой. Не бери в голову, — отрезает старший мембер, и Хёк сразу перестаёт хотеть снова и снова извиняться за своё поведение. Задумчиво посмотрев на притихшего Хёкджэ, Хичоль уже более мягким тоном добавляет:       — Присядь, а то на ногах еле стоишь. Придётся потом тебя в фургон на носилках тащить.       — Это точно, — неловко согласившись, Хёк отходит к диванчику и плюхается на него. Откинувшись на спинку дивана, Хёкджэ несдержанно стонет и закрывает лицо руками, понимая, как он устал, не только физически, но и морально, от всего этого. — «Наконец-то это закончилось…» — думает Хёк, даже не вздрагивая, когда Хичоль садится рядом и со вздохом кладёт руку ему на колено. Более того, благодаря словам Ёнуна Хёкджэ снова чувствует себя в безопасности и даже не пугается шагов за дверью и гула голосов — он понимает, что охранник исправно занимается своими обязанностями и никого постороннего просто не пропустит.       — Ынхёк, с тобой всё в порядке? — встревоженный голос Донхэ звучит совсем рядом, а следом и тёплые руки мягко касаются плеч Хёкджэ, а свет приглушается, так как лидер группы почти закрыл его собой. — Тебе нехорошо? Вызвать сюда доктора Кан?       — Домой он хочет, — бурчит Кюхён, и Хёкджэ приходится убрать руки от лица, сразу встретившись взглядом с переживающим лидером группы. Чонун молчаливо переглядывается с менеджером, Чонсу-хёном, держась в стороне, у столика визажиста, тогда как макнэ нетерпеливо переступает с ноги на ногу, чувствуя себя неуютно, как и сам Хёк. — «И он тоже хочет домой, как и я…» — понимает Хёкджэ, но легче ему от этого не становится. — «Вот только… где же теперь мой дом?»       — Да… — Хёк, соглашаясь с Кюхёном, практически выдавливает из себя слова, стараясь не разволновать Донхэ ещё больше. — Да, я очень хочу домой. Мы уже можем ехать, Чонсу?       — Ты же вроде хотел тут с Рёуком увидеться. Уже передумал? — привычно равнодушно интересуется менеджер, но, глянув на растерянного Хёкджэ, Чонсу делает какие-то выводы и лишь коротко кивает, добавив:       — Ладно, скажу Шивону, чтобы привёз его потом в общежитие. Решите ещё одно дело — и можете ехать.       — Если ты о наших родителях, то они поймут, — Донхэ с неохотой отворачивается от Хёкджэ, чтобы посмотреть на менеджера. — Лучше скорее отвезти Ынхёка в общежитие.       — Донхэ, ты не хуже меня знаешь, что вам нужно сперва сделать общее фото, — напоминает Чонсу, пожимая плечами. Он хочет добавить что-то ещё, но Хичоль, неожиданно огрызнувшись, порывисто выпаливает:       — Может, хватит уже с этими фотографиями? Возьмите что-нибудь из старого. Мы все ужасно устали и хотим домой, Чонсу.       — Может, мы сделаем фото без Ынхёка? — предлагает Донхэ, неуверенно покосившись на Хёкджэ, но тот, собравшись с мыслями, поднимает взгляд на мрачнеющего Чонсу, негромко поинтересовавшись:       — Это… правда необходимо?       — Правда, — менеджер кивает, подходя ближе, хоть и держась в стороне от явно недовольного лидера группы, переглядывающегося с Хичолем. — Ынхёк, нам нужна ваша общая фотография в заключительных костюмах. После этого сразу можете ехать в общежитие и даже не тратить время на переодевания — Сонмин пока соберёт ваши вещи, костюмы потом отдадите ему.       — Всего одна фотография? — уточняет Хёкджэ, надеясь, что в этом менеджер его не обманет. В целом, после всех ссор, через которые им пришлось пройти, менеджер, кажется, начал относиться к поведению ребят немного терпимее, ровно как и сами ребята, обратив внимание на то, что «Ынхёк» прислушивается к менеджеру, сразу же сбавляют пыл негодования. И, согласно кивнув, Чонсу добавляет:       — Одна удачная фотография, Ынхёк. Постарайтесь хоть немного улыбаться, чтобы мы закончили как можно быстрее. И всё, на ближайшее время ваше расписание закончено. Будете отдыхать.       — Если нужна только одна фотография, то чем быстрее мы справимся с этим, тем будет лучше для всех, — нерешительно отвечает Хёкджэ, посмотрев на Донхэ в поисках поддержки. — А потом вы можете спокойно провести время здесь с родителями, а я… а меня кто-нибудь отвезёт домой.       — Ты уверен? — взволнованно уточняет Донхэ, будучи не в самом большом восторге от плана «Ынхёка». — Мы вполне можем поговорить с родителями и по видеосвязи. Мы позвоним им и предупредим, чтобы не ждали нас, если нужно.       — Уверен. Ваши родители здесь не только ради меня, — голос Хёкджэ слегка подрагивает, но он не сомневается в своём предложении. — «Они все были взволнованы, у Донхэ было новое соло, а Хичоль играл на барабанах. Им стоит поговорить с родителями».       — Ынхёк в чём-то прав, — неожиданно для всех встревает помалкивающий до этого Чонун. — Пообщаетесь с родителями, а мы с Ынхёком домой поедем. Может, тогда и Рёуку можно будет поехать с нами в фургоне. А вас потом Чонсу привезёт.       — Согласен. Я тоже хочу домой, потому предлагаю побыстрее со всем этим разделаться, — бурчит Кюхён, явно избегая взгляда Хёкджэ. — Ынхёка скоро «жахнет», а таблетки он с собой явно не взял. Чего время-то тянуть?       И, к счастью для Хёкджэ, никто больше не стал возражать: парни довольно быстро собрались у подходящей светлой стены и, положив руки друг другу на плечи, приветливо улыбались в камеру, пока фотограф делал несколько снимков. После этого Донхэ и Хичоль с явной неохотой всё-таки решили остаться, сказав, что вернутся в общежитие как можно скорее, а все остальные, сопровождаемые Сонмином и Ёнуном, отправились на охраняемую парковку, чтобы наконец уже уехать отсюда.       Но и в общежитии разговаривать Хёку не хочется: он очень устал, ему хочется наконец принять душ и просто остаться в тишине комнаты, наедине с собственными мыслями. Именно поэтому, когда парни собираются в гостиной на ужин и, перебивая друг друга, начинают рассказывать Рёуку о концерте и о том, как всё выглядело с самой сцены, Хёкджэ, догадавшись, что скоро речь пойдёт и о его соло, не выдерживает: с усилием проглотив остатки своей порции ужина и поднявшись с места, он нерешительно произносит:       — Я… я прошу прощения, но, пожалуйста, не обсуждайте прошедший концерт при мне хотя бы сегодня. Я уйду в комнату и вы можете продолжить. Я благодарен вам за всю помощь, что вы мне оказывали, и искренне горжусь каждым из вас, но пока… пока я просто не могу это обсуждать. Не обижайтесь, пожалуйста…       — Да иди уже, — Кюхён совершенно не выглядит удивлённым и лишь пожимает плечами, пока Чонун и Рёук молча переглядываются. — Видок у тебя и так паршивый — ты в зале так не выматывался, как сегодня.       — Мы скажем ребятам о твоей просьбе, не волнуйся, — добавляет Чонун, пока Рёук согласно кивает, обеспокоенно наблюдая за Хёком. — Если хочешь, мы можем сейчас поговорить о чём-нибудь другом, о успехах Рёука в японском, например.       — Нет… нет, всё в порядке, спасибо, — Хёкджэ, слабо улыбнувшись от явно вспыхнувшего от возмущения Рёука, качает головой, потирая затылок. — Я пойду в душ и потом буду в комнате. Вам многое явно хочется обсудить, да и ребятам тоже захочется, когда они вернутся. Просто я… моё соло снова напомнило мне о…       — Напомнило тебе о всём, что ты старательно подавлял весь этот месяц, — удивительно догадливо заканчивает за него Чонун, отложив палочки на тарелку. — Главное, что ты поел. Всё в порядке. И помни, что мы тоже гордимся тобой, Ынхёк. Ты отлично справился. Ступай отдыхать.       Хёк, пристыжённо кивнув, молча уходит, практически сбегает с кухни, пользуясь возможностью занять ванную комнату и наконец принять душ. К счастью, Рёук не выдал себя и не попытался пойти следом за Хёкджэ, догадавшись, что тому хочется побыть в одиночестве. Ему становится немного не по себе от того, каким сочувствующим взглядом его проводил Кюхён, хоть макнэ и пытался вести себя, как обычно. — «Он тоже знает, как непросто снова выходить на сцену, когда потерял… настолько близкого человека», — думает Хёкджэ уже после душа, вернувшись в комнату и с удивлением заметив на своей тумбочке кружку с ещё не остывшим чаем и записку:       — «Таблетки прими, балбесина. Полегчает».       — «Кюхён», — понимает Хёк, и ему даже становится немного смешно от того, как трогательно и открыто макнэ начал заботиться о нём. С другой стороны, от мысли об этом на сердце снова становится тяжело: такой человек, как Кюхён, с трудом привязывается к кому-то, о чём ребята говорили не раз. И теперь, когда Хёкджэ намерен рассказать всем правду… — «Он тоже меня не простит», — уверен Хёк. — «Как и Донхэ, и Хичоль… Возможно, не возненавидит меня только Чонун, но я не посмею просить у него помощи в этом. Только я несу ответственность за свою ложь».       Одно было хорошо: ребята действительно решили не беспокоить «Ынхёка», потому, приняв свои лекарства, Хёк ложится на кровать и почти сразу проваливается в сонную дремоту. Ему снится Ынхёк, который лишь внимательно смотрит на брата и ничего не говорит. И от этого проницательного взгляда Хёкджэ снова становится так тоскливо и больно, что он лишь сдавленно всхлипывает, потянувшись к брату и жалобно пробормотав:       — Мне так тебя не хватает… Я не знаю, что мне делать.       Ынхёк всё также молчит, но хотя бы из его взгляда исчезла та прожигающая ненависть, которую видел Хёкджэ в одном из своих снов. Брат привычно взъерошен, словно раззадоренный после концерта, и Хёк тянется к нему, пытается уловить ускользающий между пальцами силуэт, продолжая бормотать:       — Я знаю, ты был там… Ты всё слышал и знаешь, как они все любят тебя… Но кто мог желать тебе зла? Где мне найти ответ? Я так устал…       Вместо ответа Ынхёк просто протягивает руку и непривычно осторожным движением приглаживает встопорщенные после душа волосы Хёкджэ. Тёплые пальцы легко и бережно вырисовывают круги на макушке, а потом спускаются ко лбу, едва задевая мизинцем бровь. Слишком невесомо и слишком бережно — слишком не похоже на Ынхёка. Хёк прекрасно помнит, что пальцы брата были практически ледяными в любую погоду, и мягкостью в прикосновениях Ынхёк не отличался — скорее, он мог похлопать Хёкджэ по макушке, небрежно взъерошить волосы или наоборот, пригладить, но с усилием. И именно поэтому Хёкджэ к своему сожалению понимает, что это сон. — «Это не ты, Ынхёк», — уверен Хёк, потому и, вздохнув, открывает глаза, уже догадавшись, кого он увидит рядом с собой. — «Это Донхэ».       — Прости. Я не хотел тебя будить, — почти шёпотом произносит лидер группы: сидя на краю постели, с влажными после душа волосами и явно смытым макияжем, он с явной неохотой убирает руку. — Но ты так беспокойно бормотал во сне. Я заволновался.       — Ничего. Всё в порядке, — Хёкджэ мотает головой, смутно надеясь, что к его словам во сне Донхэ не прислушивался. — Как дела у ваших родителей? Мне правда жаль, что я не решился остаться, чтобы поговорить с ними.       — Они не обижаются, не волнуйся, — Донхэ ободряюще улыбается, пожимая плечами. — Они будут рады тебе в любое время, так что ты легко можешь им позвонить, если захочешь. Я всё им объяснил, хоть это почти и не требовалось. Они были рады увидеть всех нас на сцене, и то, что ты выглядишь вполне бодрым и не растерял своё мастерство, их порадовало. Да и нас, признаться, тоже.       — Донхэ, я… — Хёкджэ хотел напомнить, что он не намерен обсуждать концерт, но в итоге он заставляет себя сказать совсем другое, ведь лидер группы тоже волновался во время концерта, и его стоит поддержать, даже если Хёку сейчас непросто об этом говорить. — Я уже благодарил ребят, и… спасибо и тебе. Спасибо за всё, что ты делаешь для группы… и для меня тоже. И твой новый образ, и твоё соло… фанаты явно были в восторге.        Вместо ответа Донхэ неожиданно, но неспешно, чтобы не напугать «Ынхёка», наклоняется ближе и мягко, ласково, бережно целует немного высохшие губы Хёкджэ. Прикрыв глаза от удовольствия и стараясь не думать, что кто-то может зайти в комнату, Хёк подаётся чуть ближе, шумно выдохнув в поцелуй. — «Такие моменты… я буду помнить их вечно», — уверен Хёкджэ, пока Донхэ с неохотой отстраняется и с неприкрытой нежностью смотрит на него. — «Когда он меня возненавидит и я исчезну из мира Ынхёка… такие моменты останутся в моей памяти… А вот Донхэ они будут лишь причинять боль…»       — Парни сказали мне, что ты пока не готов обсуждать всё это — и я не полезу с расспросами, обещаю, — тихо добавляет Донхэ, снова протянув руку к Хёкджэ и легко погладив его по щеке. — Но меня беспокоит то, какой ты сейчас измотанный. И во сне ты говорил со своим братом, верно? Почему ты говорил, что кто-то мог желать ему зла?       — «Попался!» — Хёк понимает, что сказать Донхэ сейчас о подмене он не может: убийца ещё не найден, а легко и спокойно воспринять всю эту ужасную правду лидер группы точно не сможет. Лихорадочно стараясь придумать оправдание, Хёкджэ, замотав головой, бормочет:       — Донхэ, я просто…       — Донхэ, я так больше не могу! — громко топая в коридоре, в комнату неожиданно врывается Кюхён, отчего Хёкджэ и Донхэ чуть ли не в ужасе отдёргиваются друг от друга, почти синхронно обернувшись к недовольному макнэ. — Сделай что-нибудь с Чонуном, он окончательно с ума сошёл!       — И что на этот раз? — устало вопрошает Донхэ, а Хёк даже хихикает от неожиданности, приподнявшись на локтях и с любопытством уставившись на макнэ. Нисколько не смутившись, Кюхён машет рукой в сторону двери, возмущённо добавляя:       — Он там магазины тканей гуглит и словами какими-то страшными бросается! Лекала, подзор, хлястик…       — Звучит знакомо. Чонун собрался шить? — интересуется Хёкджэ, покосившись на Донхэ, но тот лишь пожимает плечами, не находя подходящего ответа. — «Видимо, подобные таланты у Йесона не наблюдались ранее…» — догадывается Хёк, пока Кюхён, размахивая руками, восклицает:       — И знать не хочу, откуда тебе знакомы эти непристойности, но с ним надо что-то делать. Донхэ, сходи утихомирь его, а то я спать с ним в одной комнате не буду!       — Вот трусишка. Ничего Чонун тебе не сделает, — возражает лидер группы, но снисходительная улыбка уже расцветает на его лице и, тихо хихикнув, Хёкджэ легко хлопает Донхэ по колену, добавив:       — Сходи к нему. Я в порядке, правда. Заодно узнаем, что он там шить собрался.       — Ладно. Я быстро, — обещает Донхэ и, проходя мимо отодвинувшегося Кюхёна, прикрывает дверь, отправляясь в комнату гитаристов, как обычно, наводить порядок и мир в общежитии. А вот макнэ, как только закрывается дверь, тут же перестаёт изображать из себя не на шутку напуганного паренька: уверенно протопав мимо аквариума (и Хёкджэ мог бы поклясться на кастрюльке риса, что по пути Кюхён умудрился придирчиво пересчитать всех своих подопечных), Кюхён чуть ли не в прыжке приземляется на край кровати Хёка, буркнув:       — И чего хандрим? Всё же закончилось, можешь выдохнуть.       — «Ничего ещё не закончилось…» — думает Хёкджэ, но вслух сказать это в такой формулировке не решается: Кюхёну явно стоило моральных сил подобное проявление беспокойства, так что, стараясь не грубить даже случайным образом, Хёк отвечает:       — Да, концерт закончился, но… Ничего же не изменилось, верно? Концерт был лишь одной из проблем.       — Да все всё понимают: тебе плохо и тоскливо, это даже фанаты видели, — напоминает Кюхён, немного нахохлившись от непривычной для него неловкости. — Но тебе придётся научиться жить дальше.       И от этих слов Хёкджэ становится так больно, что он даже невольно хватает ртом воздух, задыхаясь от возмущения. — «Да что ты понимаешь?!» — хочется ему сказать, но Хёку хватает выдержки и самообладания, чтобы понимать, что выдавать Кюхёну сейчас все свои тайны, которые Хёкджэ приходится хранить — это отвратительная идея. Но это единственное, о чём ему хватает сил, чтобы подумать: неосознанно нахмурившись, он отрывисто выпаливает:       — Прошёл всего месяц, Кюхён. Всего лишь месяц, за который я даже нормально оплакать брата не мог. И если уж ты за год не сумел справиться и в петлю полез, то почему ты ждёшь чудес от меня?!       Кюхён тут же замолкает, нервно дёрнувшись, но оставшись на месте. Макнэ таким недоверчивым и пронзительно-обиженным взглядом смотрит на Хёкджэ, что тому тут же становится очень стыдно, до грызущего изнутри чувства вины и гневно кричащей совести. — «Я что, правда обвинил его в том, что не справляюсь? Ещё и этой отчаянной попыткой избавиться от боли тыкнул ему в лицо?!» — с ужасом понимает Хёк: он видит, как подрагивают тёмные ресницы Кюхёна, как тот не шевелится, раздумывая, оскорбить его, врезать или просто сбежать, окончательно закрывшись в себе после всех тех попыток, когда они вроде как оба прошли долгий путь к некоему сближению. И Хёкджэ прекрасно понимает, каким сейчас Кюхён его видит: озлоблённым, уставшим, запутавшимся, отчаянным — и перепуганным от того, что он наговорил. Действительно наговорил. Обречённо застонав, Хёк падает обратно на постель и закрывает лицо руками, крепко зажмурившись и пробормотав:       — Прости меня, Кюхён. Прости, я глупость сказал… Я всё ещё себя не контролирую. Это ужасные вещи и я не должен был это говорить…       Хёкджэ обещает себе, что он обязательно расскажет Донхэ о том, какой кошмар он тут сотворил, даже если Кюхён спустит этот разговор на тормозах. — «Он будет смотреть так разочарованно… и будет совершенно прав», — уверен Хёк, и его охватывает мелкая, холодящая дрожь: он боится, но не того, что Донхэ в нём разочаруется из-за этого. Нет, Хёкджэ страшно, что Кюхёна получилось задеть за живое, за самую его больную тему, с которой он до сих пор не сумел примириться. Он чуть ли не съёживается на постели, не в силах посмотреть Кюхёну в глаза и покорно дожидаясь своей участи — Хёкджэ ждёт, что макнэ начнёт кричать и кидаться в него тяжёлыми предметами, и в глубине души даже надеется на это. — «Пусть лучше он злится на меня, чем…» — о другом Хёк старается не думать, и в давящей на уши тишине вздыхающий Кюхён звучит слишком громко, что Хёкджэ чуть было даже не подпрыгивает на постели.       — Дурак ты, — негромко, ещё немного обиженно, но без той отчаянной ненависти в голосе, как в прошлый раз, произносит Кюхён, и легко пихает Хёка в плечо, почти без усилия. — Двигайся.       — Что? — опешив, Хёкджэ убирает руки от лица и послушно отодвигается к стене, растерянно наблюдая за тем, как макнэ валится рядом, сердито уставившись на него. Он явно чего-то ждёт, раз не уходит и не начинает проклинать «барабанщика», потому, помявшись, Хёк тихо начинает разговор, чтобы снова попытаться извиниться:        — Кюхён, я…       — Прощу. Один раз, — вполне уверенно решает Кюхён, подпирая голову рукой и строго наблюдая за стушевавшимся «Ынхёком». — И учти, если ещё хоть раз…       — Больше никогда, — торопливо бормочет Хёкджэ, замотав головой. — Я не должен был это говорить, и… Ты же не виноват в моих проблемах. Прости меня. Я не хотел причинить тебе боль.       — Не хотел, но ты просто не знаешь, куда уже девать свою, — с явным пониманием говорит Кюхён и Хёк пристыжённо кивает, поскольку макнэ полностью прав в этом вопросе. — Я ведь также себя вёл. По сути, ты просто дал мне увидеть себя вашими глазами. Паршивая картинка, однако.       — Ты имел право злиться. И испытывать боль — тоже, — возражает Хёкджэ, отводя взгляд от наблюдающего за ним макнэ. — А я… Я просто очень устал, Кюхён. Устал быть тем, кем не являюсь.       — Так и знал, что ты не барабанщик, а засланная тайская проститутка, — отзывается Кюхён, и делает он это быстрее, чем до Хёкджэ доходит, что он чуть было не выдал себя во время минутной слабости. Хёк даже нервно хихикает от неожиданности, не обидевшись на эту вполне очевидную шутку, а макнэ, явно приободрившись от его реакции, чуть ёрзает на постели, задумчиво добавив:       — Кстати, Хичоль тебе не рассказывал, как он в начале отношений с Хангёном его сюда нелегально протащил?       — Нелегально? — хихикнув громче, Хёкджэ качает головой — о такой истории он не помнил ни из рассказов Хичоля, ни из баек Ынхёка. — «Наверное, Ынхёку стоило рассказать мне хоть немного больше о том, что происходило в общежитии…» — думает Хёк, но вслух добавляет совсем другое:        — Может, и рассказывал, но… после аварии я не всё помню.       — А, ну да, точно, — отмахивается Кюхён: кажется, ответ Хёка нужен был ему исключительно формально — на историю макнэ был настроен ровно с той секунды, как её вспомнил. — Ну так вот. Ты тогда только машину купил, а эти старики мутить начали. Ну и встал момент, когда нашей красавице надоело предаваться престарелому разврату на чужой территории, и захотелось заняться этим на диване в нашей гостиной.       — Любовь вдохновляет на подвиги и безумства, — посмеивается Хёкджэ: подобная история действительно была вполне в стиле великолепного и уверенного в себе Ким Хичоля, так что парень не сомневается — Кюхён нисколько не преувеличивает масштаб трагедии влюблённого старшего мембера. — А что, раньше было также сложно провести сюда гостя, как сейчас?       — Ключевое слово «гостя», а не «любовника», — ворчит Кюхён, с явным наслаждением предаваясь воспоминаниям. — Чонсу же тогда нашу честь блюл, как зеницу ока, чтобы ни слуха не вылезло. Неудивительно, что ты на квартиру сразу смылся, как только он чуть вожжи отпустил. Гостя провести было несложно, а вот оставить его на ночь — практически невозможно.       — Особенно сотрудника полиции, — Хёкджэ припоминает, кем работает Хангён, и даже немного сочувствует ребятам в те их времена. Фанаты знали, что в первые годы жизнь у ребят была не сахар — приходилось много репетировать, чтобы добиться успеха, но Хёк полагал, что в вопросе отношений всё было не так строго, как казалось. Но, похоже, даже скрытые отношения ребятам в то время практически не позволялись.       — Во-во, — соглашается макнэ, насмешливо фыркнув. — Ну и вы тогда придумали «гениальную» схему — провезли бедолагу Хангёна чуть ли не в багажнике, а на парковке вытащили из машины. Только вот ты тогда смылся куда-то, так что после антракта на представление уже не вернулся.       — А что, они попались? — Хёкджэ не может сдержать широкую улыбку: он может ярко представить, как эти два авантюриста продумывают целую спецоперацию ради здоровой и активной личной жизни Ким Хичоля, потом полдня уговаривают сотрудника полиции не проходить через пропускной пункт в статусе официального гостя… Не хватает только каких-нибудь «абсолютно неподозрительных» чёрных масок на лицах, чтобы точно выдать себя всей охране ещё на подходе.       — А то, — Кюхён довольно улыбается, чуть ли не смакуя полюбившуюся историю. — Угадай, кому внезапно захотелось сделать вечерний обход и проверить порядок в этой квартире?       — Не может быть… — прижав ладонь ко рту, Хёкджэ одновременно и со смехом, и с удивлением смотрит на макнэ, предполагая, что могло случиться что-то крайне непредвиденное — визит того, у кого определённо есть некое чутьё на чрезвычайные ситуации. — Неужели Чонсу?       — Он самый, — хохочет Кюхён, покачав головой. — Конечно, мы пытались спасти этих дураков. Ты бы видел, как мы с Чонуном чуть ли не в пляс перед Чонсу пустились, пока Хичоль заставил Хангёна почти ползком выбираться из квартиры, заодно собирая всю его одежду.       — Подожди. Но как же Хангён бы вышел через ворота? — задумался Хёк, когда вдоволь просмеялся: представить, как Хичоль уверенно заставляет своего парня ползти к двери, к сожалению, довольно легко. — Они там и попались, да?       — Да мы тоже не поняли, — отмахивается Кюхён, демонстрируя, что даже мемберы за столько лет о причудах Хичоля знают крайне мало, чтобы предполагать ход его мышления. — Ему бы в любую из комнат его спрятать, под кровать или в шкаф, но, видимо, он слишком запаниковал, а в такой ситуации Хангён решил не возражать. Наверное, Хичоль думал, что спрячет Хангёна на парковке и позвонит тебе. Но до парковки они не добрались, к счастью.       — К счастью? — переспрашивает Хёкджэ, наморщив лоб: для Хичоля, наверное, и вправду было лучше, что они с Хангёном попались, так как после явной выволочки менеджера подобное наверняка больше не повторялось. Да и если бы на парковке или у ворот кто-то из охраны встретил бы постороннего… — «Был бы ужасный переполох», — понимает Хёк, особенно когда Кюхён подтверждает часть его сомнений:       — Ну а ты представь, что было бы, если бы этот придурок вынудил Хангёна через забор лезть или на парковке прятаться. Не удивлюсь, если бы охранники без предупреждения задержали бы его, да и поранить могли бы.       — И как тогда они попались? — уточняет Хёкджэ, понимающе покивав, чтобы Кюхён не сомневался, что он понимает уровень возможных проблем, которые свалились бы, как снег на голову. — Чонсу их заметил?       — Нет, — Кюхён качает головой, насмешливо фыркнув. — Хотя подозрительность у него после этого случая возросла раза в три. Они почти выбрались, но угадай, с кем они столкнулись на лестнице в самый неподходящий момент.       — Нет, я поверить не могу… — Хёкджэ одновременно смешно и страшно за Хичоля, поскольку в то, что старший мембер, такой понимающий и заботливый, был способен на подобные глупости, увы, Хёк охотно верит. — Шивон?       — В яблочко, — прыскает Кюхён, потарабанив пальцами по подушке. — А теперь представь ситуацию глазами Шивона: поздний вечер, никого постороннего в журнале посещений нет, а на лестнице рядом с Хичолем почти ползком из квартиры выбирается какой-то мужик в одних трусах.       — Ой мамочки, — Хёк почти всхлипывает со смеху, представляя, какое выражение лица было у начальника службы безопасности, когда он застал эту «сладкую парочку». — Я не должен… смеяться… но я не могу… остановиться.       — А мы-то как смеялись, когда эта троица зашли в квартиру, — ехидничает макнэ, деланно невозмутимо дёрнув плечом. — Ну, тут весь наш план и накрылся. Как Чонсу орал, лучше не вспоминать. Тебе повезло, что ты этого не слышал.       — Хочешь сказать, вам всем попало, а я… — насторожившись, Хёкджэ трёт шею, испытывая чувство вины за Ынхёка: если тот уехал, как всегда, и попало за этого «гостя» всем, кроме Ынхёка, то у парней есть очевидная причина его недолюбливать. Но Кюхён многозначительно хмыкает и небрежно бросает:       — И не надейся, мы охотно поделились с тобой ответственностью. Сдавать тебя, конечно, Хичоль не собирался, но Шивон сам догадался — через ворота Хангён не проходил, а на машине в тот день, кроме тебя, никто не заезжал. Шивон клялся, что ещё одна такая выходка — и твою машину, и всех нас на посту будут досматривать чуть ли не до трусов каждый раз. Пришлось пообещать быть пай-мальчиками.       — Но раз Хичоль до сих пор в отношениях с Хангёном, у того не было с этим проблем? — уточняет Хёкджэ, призадумавшись: раз старший мембер продолжает говорить о своём парне в настоящем времени. — И в полицию об этой выходке Шивон не сообщил?       — Сперва хотел, пока они с Чонсу бесились, — Кюхён пожимает плечами, не видя в ситуации ничего удивительного. — Ещё и вид чужака в одних трусах особо не способствовал диалогу. Но когда Хангёну наконец дали спокойно одеться, он повёл себя как настоящий мужик — свою ответственность признал, да и в серьёзности своих намерений касаемо Хичоля нас всех убедил. Произвести впечатление ему точно удалось.       — То есть, в участок Хангёна Шивон не обращался? — с облегчением переспрашивает Хёк, не сразу обратив внимание на то, что Кюхён настороженно наблюдает за ним. — «Я сказал что-то не то?» — спохватывается Хёкджэ. — «Наверное, даже не зная всей истории, об исходе я должен был знать?» Хёк уже хочет придумать какую-нибудь убедительную отмазку, связав своё незнание с сотрясением, но, с неохотой кивнув, макнэ отвечает:       — Нет, Хангён отделался первым и последним предупреждением — и этого ему вполне хватило. Учитывая, что за столько лет они ни разу перед фанатами не спалились — Хангён отнёсся серьёзно к предупреждению Шивона. А вот нас всех на месяц посадили под домашний арест. Ты больше всех тогда бесился, так как хотел на свободу, но свалить не решался — наверное, понимал, что повод для наказания был серьёзный.       — Ну… тогда я рад, что всё обошлось, — признаётся Хёкджэ, негромко вздохнув. — Жаль, что я этого не помнил… Но я вообще мало, что помню. Без ваших рассказов я бы… так многое и не сумел вспомнить.       — Так ты и спрашивать не пытаешься, — поддевает его Кюхён, насмешливо фыркнув. — Я уж тебе морду набить хотел. Думал, что ты издеваешься и специально про родителей говоришь. Если бы ты умел задавать вопросы — многих проблем удалось бы избежать.       — Ты прав. Это было глупо и Донхэ уже отчитал меня за это, — Хёк снова грустнеет, не отрицая свою вину в сложившемся бардаке. — Это не оправдание, но наверное, я просто… не хотел быть обузой. Вы и так столько со мной возились, а если бы ещё вы узнали, что я практически ничего не помню…       — Ты не обуза, — возражает макнэ, переставая посмеиваться и чуть нахмурив брови. — Каждому из нас порой требуется поддержка, только признавать это никто не хотел. Наверное, твоё стремление влезать в наши головы немного помогло. По крайней мере, Донхэ научился хоть немного разгружаться, да и Хичоль впервые принял помощь — я даже удивился. Вместе справляться с проблемами оказалось куда проще, чем поодиночке.       — Да… вместе куда проще, — согласно повторяет Хёкджэ, надеясь, что у него не дрожит голос. Конечно, Кюхён говорит о правильных вещах, о том, что сообща можно найти выход из почти любой ситуации, и он также прав в том, что ребята научились говорить прямо о своих страхах и сомнениях. И если бы Ынхёк выжил — они бы вместе разобрались с ситуацией, признались бы ребятам, совершенно справедливо получили бы наказание, но все остались бы живы. Но Ынхёка нет, и также Хёк понимает, что если он на самом деле расскажет ребятам обо всех своих проблемах, легче не станет никому, даже ему самому. — «Одна лишь ложь…» — с грустью думает Хёкджэ, надеясь, что Кюхён не продолжит развивать эту тему. — «Я приношу лишь проблемы и ложь…»       — Ладно. Про то, как Чонуну больной зуб мудрости удаляли, ты тоже не помнишь? — Кюхён, кашлянув в кулак, меняет тему разговора, и Хёкджэ, с благодарностью взглянув на него, лишь качает головой, сипло ответив:       — Н-нет. Я помню, что он очень боится стоматологов, но в остальном…       — Ну если ты хотя бы это помнишь — дела у тебя даже лучше, чем я ожидал, — макнэ задумчиво чешет макушку, но от своего желания рассказать историю всё-таки не отказывается. — Вообще, он и нам не говорит, почему боится. К другим врачам вроде спокойно ходит, да и родители у него врачи.       — Может, ему в детстве очень больно лечили зубы? — предполагает Хёк, сочувствуя Чонуну: он знает, что многие люди боятся стоматологов после того, как в детстве им вводили недостаточно обезболивающего или в процессе лечения врачи невольно запугивали малышей шумом бормашины. Кюхён согласно качает головой, но в теории вдаваться явно не хочет — видимо, за столько лет парни уже устали пытаться выяснить правду:       — Наверное. В общем, было это после тура по Штатам — как вернулись, у него так щеку раздуло, что надо было срочно лечить. Но добровольно Йесон бы ко врачу не пошёл, а вариант Хичоля — усыпить его чем-то мощным и увезти к зубному хирургу, Донхэ и Чонсу, к сожалению, дружно отмели.       — И правильно сделали, что отмели. Снотворное не гарантирует обезболивание. Да и лекарства могут не сочетаться, — Хёк не может сдержать зевоту, устало потеревшись щекой о подушку. — И что вы тогда придумали?       — А что нам было делать? Пришлось проводить целую спецоперацию, — ворчит Кюхён, как будто немного пристыжённо за то, что изначально план Хичоля ему точно понравился. — Сказали, что все поедем в кино, на фильм, который Чонун так хотел посмотреть, а стоматологическая клиника рядом с тем кинотеатром была. Но как он брыкался, когда понял, что его обманули… По-моему, он даже Хичоля цапнул за пальцы.       — Бедный Чонун, — сонно хихикает Хёкджэ, чувствуя, что его глаза закрываются сами собой от усталости. — Но его же удалось вылечить, верно?       — Удалось, но потом он дулся на нас недели две, — хмыкает Кюхён, нервно поёжившись. — Он же потом решил нам всем отомстить. То полную коробку живых бабочек Хичолю подкинет, то меня будил, засовывая пальцы в ухо. Ощущения непередаваемые, скажу я тебе. А уж как Хичоль визжал с самого утра — это надо было слышать.       — Верю, — бормочет Хёк, пытаясь остаться в сознании, но всё равно так или иначе уже проваливаясь в сон. — Неудивительно, что в аптечке не было успокоительных. А как он отомстил Донхэ?       Кюхён что-то негромко отвечает, но этого Хёкджэ уже не слышит. Выдохнув немного громче, он бессильно отключается, заснув слишком быстро для такого взбудораженного состояния. Сил оставаться в бодром состоянии у него уже не было, а тёплый, много болтающий Кюхён под боком хоть и был непривычным для Хёка явлением, но почему-то подействовал как вполне себе успокаивающий фактор. — «Я не один», — сонная мысль только утвердилась в этом, пусть и завтра Хёкджэ снова будет винить себя во всём. — «Не знаю, что буду делать дальше, но сегодня я в безопасности…»