schein

      С их возвращения домой прошло не больше десяти минут, но происходящее вязло в болоте едва плетущихся секунд, которые казались вечностью. Как будто они прервались на перекур или общий мозговой штурм под пьяный бред Хосока. Чимин сидел рядом с ним на диване, пока Гук оставался возле входной двери, словно располагал большим вариантом действий.       Как и предсказывал Хоби ранее, к его отцу они заявились втроём, застав того в пьяном угаре среди тёмной и захламлённой квартиры. И всё было нормально, учитывая, что главный скандалист был без сознания. Несмотря на всё, Хосок, как и раньше, оставил ему пачку наличных на тумбочке и, словно удовлетворённый выполненным долгом, вышел из бывшего дома в компании друзей. Они разделились всего на пару часов, чтобы уделить внимание рабочим моментам. Хоби должен был вернуться на ринг, Чонгуку, как менеджеру, нужно было уладить дела с его будущим графиком. И все трое должны были воссоединиться в нескольких кварталах от дома, потому что планировали ближайшее время держаться вместе. Хотя то, что пришли все, не было удивительным, но Хоби был в стельку пьян. Словно держался до последнего, его разблокировало в не самый удачный момент. И на место он явился с двумя пустыми бутылками из-под виски. Знать бы, как он в таком состоянии вообще дошёл. Как будто после смерти Шейна он стал более ответственным и считал своим долгом не сваливать от друзей.       — Эй, вы, а з-знаете, как назваться грусый к-кофе? — заплетающимся языком спрашивал Хоби, но никто из мужчин не ответил. — Как называйся груст-т-ный кофе?       Но ему снова не ответили.       — Эй, вы меня с-слышите? Как назватся русный кофе?       — Как? — не то усталым, не то равнодушным тоном спросил Гук.       — Депрессо, — ответил Хосок и захохотал.       Чонгук с Чимином даже не переглядывались. А Чимин и вовсе не знал, как себя вести. Подобных и свежих инцидентов на его памяти было крайне мало, обычно об этом он узнавал наутро, когда всё уже было позади. Он снова чувствовал себя виноватым, а ещё бесполезным.       Атмосфера в доме была мрачной и давящей, несмотря на пьяный смех Хоби. Как будто сегодня тоже кто-то умер, или просто тело Шейна захоронили здесь. Воздух был спёртым и тяжёлым, незримым кольцом он обволакивал шею и грозился вытолкать слёзы наружу. Проглотить стоящий в горле ком казалось невыполнимой задачей, но Чимин не прекращал попытки сделать это.       — Пора спать, Хоби, — сказал ему Гук.       — Как-то раз т-торчок сел на ёжика и укол-л-ся, — не обращая никакого внимания, продолжал хихикать Хосок, с трудом осиливая речь. Кажется, публика перестала быть ему нужной.       — Тц… Надо просто заткнуть его и отправить спать, — сказал Чонгук.       — Как? Вырубить? — с искренним незнанием спросил Чимин, так как Хоби всё ещё оставался успешным боксёром. Хотя по нему не всегда можно было это понять, например, глядя на него сейчас, но, скорее всего, при желании он мог легко раскидать Чонгука и Чимина, даже не сбиваясь в дыхании.       — Он дойдёт сам, — заверил Чонгук. Он шагнул к дивану, чуть склонился и совсем по-простому взял Хосока за запястье. — Идём спать, слышишь?       Хоби взглянул на его жест, как на невидимое прикосновение ветра к коже. Словно не найдя того, что коснулось его руки, он снова уставился чёрти куда и продолжил делиться мысленным мусором:       — О-о, шёл од-д-ин лысый по пу-пустыне, а тут ктот из-з-за угла его хвать з-за в-волсы — и обсфальт, об ас-асфальт! — Хосок поелозил на диване и толкнул Чимина плечом. — Окей, Чимин… Чимин, теперь с-серьёзно… Чи-Чимин, з-знаешь, как называют Санта Клауса, когда он ос-останавливается?       Чимин промолчал.       — Санта Пауз, — продолжил Хосок и захохотал.       Чимин огорчённо сглотнул, проталкивая комок в горле.       — Знаешь, всё-таки лучше тебя вырубить, — признал он.       — Или ещё ему налить, — предложил Чонгук и выпустил руку друга.       — Он выжрал две бутылки. Хочешь, чтобы он откинулся?       — Чимин, Чимин, — приговаривал Хосок, дёргая друга за руку, — знаешь, что д-делать, когда твой тельфон сел?       — Да плевать мне.       — Най-т-ти двоката получше.       — Беда… А знаешь, в чём разница между Землёй и твоими шутками? Земля не плоская.       — У-у, какой ты злой! А я н-напился сёдня из-за тебя.       — Что? А это что за чушь?       — О-о, вы видели сёдня табло такс-с-с-иста, когда меня ч-чуть не стошнило? — как будто нарочно игнорируя любые обращения к нему, спрашивал он.       — Не чуть, Хоби, тебя стошнило, — поправил его Чонгук.       — Правда?.. Чимин, — Хосок приобнял его за плечи и повернул голову к Чонгуку, — посмотри на Гу… на Гука. Видишь, он стоит в з-закрытой позе. Он держится, но… нервничает.       — Он не нервничает. Если бы… — знающим тоном возразил Чимин, но вовремя заткнулся. Что он вообще мог сказать? Если бы Чонгук что-то чувствовал, то всё было бы не так скверно?       — Н-нерничет, нерв-в-ничет, — заладил Хоби, так и не выговорив слово. — Боится, что я сбол-л-тну лишнего, ха! О-о… — протянул он и повернул голову к Чимину. — Сказать? А я ведь люблю т-тебя.       — Тебе надо проспаться, Хоби, — сказал Чимин. — Давай отведём тебя в комнату Шейна?       — Эй, я сказал, что люблю тебя!       — И я тебя. Что дальше?       — Хрена с два ты меня любишь! — рявкнул Хоби, выговорив уже вторую фразу с первого раза и брызгая слюной. Он сбросил руку с плеч Чимина. — Почему тогда хочешь съебаться? Только посмей такое в-выкинуть… — продолжил Хосок и резко схватил Чимина за ворот чёрного худи. — Я тебя найду и убью.       — Хоби, давай отложим этот разговор до утра? Ты бухой, как тварь, — признал Гук очевидное.       — Да, я — тварь... И вы — т-тоже.       Он отпустил Чимина, и в этот момент его притворное веселье окончательно сдуло невидимым порывом штормового ветра. Хоби вдруг всхлипнул и на самом деле заплакал. Он ухватился за его руку, как за спасательный круг на большой глубине при неумении плавать.       — Чониль… Я так д-долго держался… Где чёртов Шейн, когда он т-так нужен? Я скучаю… Куда ты пошёл?! — умудрившись заметить сквозь слёзы, как Чонгук повернулся к двери, Хоби рявкнул на него. — Стой на месте, Гук!       Хотя Чонгук и не собирался уходить, только думал открыть дверь, чтобы быстрее впустить свежий воздух в дом, не возившись с окном. Весь первый этаж уже знатно обволакивали алкогольные пары, трудно было не испытывать головокружения в здешних условиях.       — Ах… — поморщился Хосок, словно его оперировали без анестезии. — Не думал, что будет так больно. А на ваши рожи невозможно смотреть… Почему я ваще должен с-смотреть, как вы оба об-обвиняете себя?       — Хоби… — с трудом выдавил из себя Чимин. — Идём спать?       — Заткнись, — обиженно огрызнулся он. — Пиздец… Я всю жизнь смотрел на тебя, как на… н-на авторитет. Ты же с самого начала был на м-моей стороне. Ты вытащил меня из дерьма. Отец… Ты всегда защищал меня от него. А когда Шейн сказал мне, что у тебя тяжёл-л-ая стадия ми-мизофобии, я так старался избегать его, чтобы н-не расстраивать тебя своей разбитой ро-рожей.       — Шейн рассказал тебе? — тихо, чуть ли вовсе не беззвучно, уточнил Чимин, думая, что ослышался.       — Да, рассказал, ясно?! — словно возмущаясь в ответ, отозвался Хоби без запинки. — Чему т-ты удивляешься? Шейн пы-пытался вышколить нас в твоих солдат. Мы должны были защищать тебя.       — Твою мать, Хоби… — на выдохе протянул Гук.       — А это ещё что за чушь?! — повторяясь за вечер, воскликнул Чимин. — Мне не нужны солдаты и защищать меня не нужно! Господи… Вы вечно относились ко мне, как к немощному. Из-за этого я стал заниматься боксом, чтобы доказать наконец Шейну, что я хоть на что-то способен!       — Он знал, что ты начал заниматься им из-за него, — сообщил Гук.       — Неужели? А мне он ничего не сказал.       — Не искажай ситуацию, — попросил Чонгук. — Никто не считал тебя немощным. Если подумать, ты каждого из нас вытащил из дерьма, даже Шейна. Он просто хотел заботиться о тебе.       — Это на него похоже, — не то со злостью, не то с обидой отозвался Чимин. И не подумав, ляпнул: — Он до смерти заботился обо всех!       Чимин тут же бросил на Чонгука виноватый и испуганный взгляд в надежде, что тот своим до бешенства спокойным тоном попросит его заткнуться. Но Гук не только промолчал, но и вовсе не смотрел на него. Плохи дела.       На нём снова была белая рубашка с длинными и закатанными по локоть рукавами, застёгнута на все пуговицы, так что его шею было не разглядеть.       — Когда мы начали говорить о Шейне, а не о-обо мне? — недоумённо поинтересовался Хоби, хотя первым стал говорить о нём. И тут же продолжил, словно начинал заново: — Мне так хуёво без него… Я ведь так долго м-молчал, почти семь л-лет, — сказал Хосок и прыснул от смеха. — Даже Гук не знал, что я з-знаю. Ха-ха, все думают, что я тупой боксёр. Что-о… — повернув голову к Чонгуку, протянул он. — Д-думаешь, я не знал о тебе?       Гук выдержал его пьяный, но пронизывающий взгляд. Он не столько проверял его на наличие информации, так как ему всё было понятно, сколько прикидывал, нужно ли вообще отвечать.       — Я давно догадывался, — честно ответил Чонгук.       Но Чимин вдруг схватил Хоби за шею, тем самым заставив его отвернуться от Чонгука.       — Ты!.. Почему, чёрт возьми, ты не сказал мне? Что за экзамен актёрского мастерства? Я, блять, всё думал, как рассказать тебе об этом. И ты мне ещё что-то говоришь о преданности?       — А-а… — будто вспомнив их разговор на кухне несколькими днями ранее, протянул Хоби. — Что бы изменилось, если бы я сказал тебе о-об этом тогда, на кухне? — спросил Хосок. — Ты бы точно так же стал бы в-ворчать.       — Ясно… Кто и был тупым всё это время, так это я. Я самый старший из вас. Думаете, хоть раз я чувствовал себя старшим?       — Это из-за Шейна, — предположил Чонгук.       — Шейна нет. Что изменилось? Ничего. Я всё ещё ваш щенок.       — Ха-ха, меня так отец называл, — вспомнил Хосок.       — Твой отец — моральный урод, Хоби, — бросил Чимин.       — А я знаю. Тогда и ты тоже? Ты назвал себя щенком. Не-е-т. Так это н-не работает.       Как будто потеряв твёрдую форму, он почти стёкся с дивана на пол. Как оказалось, для того, чтобы встать на колени перед Чимином.       — Что ты творишь, болван? Сядь на место!       — Я устал поднимать твою самооценку с пола. Хватит ронять её, у тебя руки дырявые? Я всё ещё смотрю на тебя, как н-на авторитет. Когда ты это заметишь? — спросил Хоби, обхватил Чимина за шею, заключая его в принудительные объятия, и быстро чмокнул под ухом, прежде чем тот отпихнул его от себя.       — Господи!.. — потирая или вытирая кожу на шее, которую от неожиданности бросило в тревожный тремор. — Нельзя так делать без предупреждения!       — Полегчало? — скучающим тоном поинтересовался Гук у Хосока.       — Н-нет. Я думал, ты на меня набросишься, а я размоз-з-жу тебе башню, — сказал Хоби, повернув голову в сторону Чонгука.       — Думаешь, я тебя боюсь?       — Не-е... Я уверен. Пошли? — кивнул он ему в сторону двери, весело предлагая мордобой, как поход на праздник.       — Прекрати, или я вам обоим сейчас в табло пробью, — предупредил Чимин.       Хосок рассмеялся и отвернулся от Гука.       — Ты уже говоришь моими с-словечками. Но твои приёмчики — мои приёмчики, — ласково подмигнул ему Хоби, хотя по факту баловался с ним тренировками лишь в детстве, пока сам не отхватил нагоняй от Шейна. — Извини за это, но я не знаю, как уже показать, что я никуда н-не денусь.       — Я тебя понял. Но показывай без этого. Или хотя бы предупреждай.       — Шею с мылом бы промыть после этого, но ладно, все же свои, — сказал Чонгук, пытаясь передать иронию словами, а не тоном.       Но Хосоку было достаточно и этого: он снова засмеялся и приложился лбом к коленям Чимина.       — Хватит уже! Я серьёзно, отвали, Хоби. Встань уже с пола и иди спать, — попросил он.       — Не уходи от меня, Чи-Чимин. Шейна н-нет… из моих старших братьев остались толь… — он вдруг икнул. — …только вы с Гуком.       — Ты меня старше, — напомнил Чонгук.       — Закрой рот, — внятно, любовно и совсем по-семейному попросил Хоби.       — Знаешь что? — спросил у него Чимин, пытаясь выдавить из себя хотя бы искусственный интерес. — А если бы я попросил тебя побороться со мной? Просто… С детства прошло много времени, а за полгода я немало тренировался, так что я бы попробовал.       Свинство и невидимая крошка-подсказка с его стороны в одном флаконе. Словно он одинаково хотел пустить пыль в глаза и чтобы его, наоборот, взяли за грудки, уличив в намерениях. Несмотря на ждущий его за спинкой дивана рюкзак, он сомневался до последнего, но теперь был уверен окончательно. Когда это случилось? Словно он понял, что сделает это, когда Хоби несерьёзно и из отчаяния пригрозил убить его. Нет, он понял, когда ляпнул про Шейна.       Хосок повернул голову и устремил на него блестящий взгляд, говоривший о том, что собой он всё ещё не особо владел.       — Время и м-место? — спросил он. — Я буду.       — Сомневаешься? Ты даже ничего не сказал.       — Ха-ха, ты как маленький, — сказал Хоби, снова икнул и окончательно поднял голову с колен. — Что мне говорить, ес-с-ли… м-м… я ничего не видел?       — Когда увидишь, говорить уже будет нечем, — предположил Чонгук.       Словно его ударили хлыстом по заду, Хоби воинственно подорвался на ноги, слегка пошатываясь, и кивнул ему на дверь:       — Пойдём в-выйдем.       — Да пошёл ты, — устало вздохнул Гук, — надоел уже.       Но Хосок решительно шагнул к нему, даже не запнувшись, и вполне ожидаемо раскинул руки для объятий. При этом покачивало его, как дерево на ветру.       — Не хочу я с тобой обниматься, — ответил Чонгук так, будто его кто-то спрашивал.       Хоби крепко обнял его, словно намеревался сломать ему рёбра, и напоследок похлопал по спине. Сейчас гораздо проще было представить, каково им жилось в одной комнате, когда Хоби подростком прошмыгивал к нему в приют.       — Ты же знаешь, — сказал Хоби, икнув ему в ухо, — что я тебя люблю. Уговорили… Я иду спать.

***

      Убедившись, что Хоби действительно отправился спать, а не искал лазейку из дома на поиск приключений, Чонгук устало присел на край кровати в комнате Чимина и расстегнул на рубашке две верхних пуговицы.       — Не терплю, когда он так напивается. Каждый раз становится неадекватным и сентиментальным. Повезло, что в этот раз мы по городу за ним не бегали. Я посплю на диване, чтобы он не ускользнул, — сказал он и наконец повернул голову в сторону, когда ответа не последовало. — Чимин?       Блондин сидел на кровати в своём чёрном худи, обхватив колени руками, и смотрел на Чонгука в упор.       — Один, — спокойно ответил Гук. — Я правда в норме, просто устал.       — Я не спрашивал.       — Тогда что происходит?       — Я никогда не бегал с вами за Хоби, — напомнил Чимин, — вы с Шейном скрывали это от меня, и я узнавал об этом позже.       — Это было раньше. Если он свалит сейчас, ты тоже не будешь его искать? — чёрт знает зачем спросил Чонгук, когда сам не знал, подключил бы он к этому Чимина или нет, когда забота и доверие столкнулись бы лбами.       — Ты поэтому сказал «мы»?       — Да, потому что у него есть только мы, — объяснил Гук и скользнул по его лицу более внимательным взглядом. — Что с тобой?       — Ничего. Можешь поспать сегодня здесь? Я часто просыпаюсь и буду проверять Хоби сам. Не хочу этой ночью спать без тебя.       — Хорошо.       — Спасибо. Пойдёшь в душ первым? Я расстелю постель и уберу внизу.

***

      Гук проснулся в пустой постели от громкой барабанной дроби по крыше, сильный ливень заливал комнату через открытую настежь балконную дверь. В спальне было свежо, а промокшую под каплями прозрачную занавеску тяжело, лениво развевало слабым ветром. С улицы тянуло сладким сигаретным дымом, и Гук заметил на балконе тёмную фигуру со светлой головой. Чимин курил на балконе, стоя под дождём в длиннющей чёрной футболке, скрывающей нижнее бельё такого же цвета. Как будто гибель Шейна разблокировала его тягу к тьме.       Издав не то усталый, не то недовольный выдох, Чонгук схватил декоративный плед с кресла-мешка, который Чимин собирался выкинуть уже полгода, и вышел на балкон, укрывая тканью молодого мужчину с головой.       — Что ты делаешь? — спросил он в надежде услышать что-то более подробное, чем «курю». Балкон не был укрыт крышей, и это каждый раз служило большой проблемой в непогоду, так как капли, снег или порывистый ветер более агрессивно проникали сквозь приоткрытое окно или, как сейчас с ливнем, в распахнутую дверь.       — Почему проснулся? — не отвечая и не оборачиваясь, спросил блондин.       — Дождь музицировал не по нотам, — ответил Чонгук и, вместо того чтобы обнять, приложился лбом к плечу Чимина поверх пледа. — Ты промокнешь до нитки.       — Ты тоже.       — Я вышел за тобой, — объяснил Чонгук, но Чимин не ответил. — Хоби не проверял?       — Он на месте.       — Тогда что с тобой? Ты можешь покурить на крыльце под козырьком. Или хотя бы из комнаты у открытой двери, чтобы не мокнуть.       Уже вторая промокшая сигарета потухла под контрольными каплями. И Чимин бросил попытки продолжить. Едкий запах, оставшийся на пальцах, провоцировал уйти в ванную и содрать верхний слой кожи, но сейчас это казалось второстепенным. Дрогнувшей левой рукой блондин бросил окурок в пепельницу, которая из последних сил балансировала на перилах. Он спустил её на пол и медленно повернулся к Чонгуку, чтобы посмотреть ему прямо в глаза. Он спустил плед со своей головы, взъерошив мокрые волосы, при этом его собственные широкие кошачьи глаза были уже красными от второй бессонной ночи.       — Я люблю тебя, — вдруг сказал Чимин. Он даже не предполагал, что в этих словах и скрывалась вся суть ответов, которых он Гуку не дал. Возможно, если бы вид его лица с фальшивым спокойствием не отрезвлял бы Чимина или не заставлял бы контролировать себя, блондин бы надрывно заплакал.       — Знаю, — коротко ответил Чонгук, погладил большим пальцем с перстнем, который не снимал даже на ночь, над свежим швом на правой брови и коротко, почти неощутимо чмокнул в губы. Но Чимин не отреагировал никак, так что он спросил: — Или ты хочешь, чтобы я удивился?       — Нет, — быстро и твёрдо ответил Чимин и опустил голову. — Я не для этого сказал.       — Тогда для чего? — спросил Гук и опять натянул плед ему на голову, хотя это вообще не спасало. Мокрые волосы липли к лицу, а футболка — к телу. Чонгук хоть и провёл здесь меньше времени, но сам уже вымок изрядно, и по сути спасаться от дождя уже казалось бессмысленным. — Для того, чтобы сказать, что тебя это волнует, потому что ты боишься меня потерять? Что я сковырнусь в могилу, как Шейн и мои родители? — предположил Чонгук. Хотя это не было провокацией, Чимин стремительно вздёрнул головой кверху.       — Я сейчас тебя ударю.       — Тц, в десятку, — заключил Чонгук.       — Нет, я сказал, чтобы… Неважно. Просто захотел, чтобы ты это снова услышал. И ты ни в чём не виноват, понял?       — Ты меня провоцируешь?       — Это всего лишь правда, — заметил Чимин, — и я не хочу, чтобы ты думал по-другому. Прости, что я делаю хуже, но это ты тоже должен был услышать ещё раз... Как думаешь, есть ли что-то, из-за чего бы ты смог возненавидеть меня?       Несложно было понять, что Чонгук не собирался отвечать. И насколько же отвратительно было наблюдать, как только что спокойный взгляд стремительно становился хрустальным и пустым, как брошенная в холодильник с шоковой заморозкой ледяная фигура.       — Я думал про вопрос о том, сердишься ли ты на меня, и додумался до этого, — Чимин бегло пытался объясниться и не завраться окончательно. — От одного до десяти?       — Попробуй сам ответить, а я пойду спать на диван, — равнодушно бросил Чонгук и уже хотел было шагнуть в комнату.       Но Чимин руками обхватил его со спины, препятствуя выходу с балкона.       — Я больше ничего такого не скажу, — заверил он. — Пожалуйста, останься здесь, я хочу побыть с тобой.       Чонгук вздохнул и приподнял подбородок выше, словно пытался найти за прозрачной занавеской, скрывающей спальню, кого-то, кто способен был сейчас помочь.       — Ты похож на бомбу замедленного действия, которая вот-вот рванёт, — сообщил ему Гук, — но зачем-то делаешь вид, что у меня паранойя. Можешь прямо сказать, что у тебя в голове?       — Ничего.       — Лжец.       И он был прав. За считанные дни Чимин умудрился настолько погрязнуть во лжи, что уже сам плохо различал истину. Трудно было разобрать, какой из порывов был настоящим. Например, был ли он искренен, когда обогнул Гука, чтобы поцеловать его? Раньше он бы не посмел, ведь прекрасно знал, что в такие периоды, как этот, ему нужно было совсем другое. Понимание, терпение, снисхождение, поддержка, в конце концов, — что угодно, но не давление с целью пробудить в нём глубоко спящее желание, которое в дальнейшем лишь усложнит его выход на твёрдую почву душевного равновесия. И сейчас это было ещё одним поводом, чтобы считать себя никчёмным, и ещё одной причиной, чтобы ненавидеть себя. Вместо того чтобы оставить всё, как есть, и хотя бы в эту последнюю ночь поступить правильно, Чимин действовал эгоистично, лишь бы не позволить Гуку стать препятствием на пути его решения и, наоборот, лишь бы воспользоваться последним шансом для того, чтобы показать ему, что он для него значил. Он лицемер, раз сейчас им двигало два противоречащих друг другу фактора?       Чонгук ожидаемо отвечал ему без охоты, дежурно, чтобы не растоптать этот импульс, а почти ласково остановить и попросить понимания, которое именно сегодня ему Чимин давать не хотел, потому что другого шанса не будет. Не собираясь отстраняться от его ленивых губ, блондин толкнул Гука от двери в глубь балкона, чтобы прижать парня к стене с окном. Сквозь тяжёлое дыхание пытались прорваться предательские всхлипы, которые ему чудом удавалось удерживать в себе. Прогнав остатки гнилой совести, он цеплялся в Чонгука обеими руками, сдавливая его кожу по бокам, наверное, до неприятных отметин. Из-за нежелания быть грубым, Гук отстранился от него не так радикально — просто отвернул голову в сторону, хотя в два счёта мог бы отпихнуть его от себя. Он не сказал «прекрати» или «хватит», не пытался извиниться за то, что не мог полноценно и обоюдно поддержать этот порыв, или напомнить об этом. Он лишь нервно сглотнул, потому что Чимин только что довёл его до «десятки» по их собственной шкале.       — Пожалуйста, всего один раз, — шёпотом просил Чимин, пока дождь смывал его личность до совершенно безликого состояния. Он сменил грубость на плавность движений, потому что знал, что мог его возбудить.       — Почему сейчас? — сдавленным и на удивление искренне недоумённым голосом спросил Чонгук.       — Пожалуйста… — повторил Чимин, покрывая открытые участки мокрой кожи аккуратными, мягкими и беспорядочными поцелуями.       Чимину попросту нечего было ответить, чтобы не выдать себя. Он мог лишь сделать вид, что ему настолько плохо, что быстрый и случайный секс с односторонним оргазмом мог уменьшить в размерах внутреннюю бездну. Правдой это было наполовину, а то и на четверть. Несмотря на эгоистичность действий, порыва и принятого решения, куда важнее было бы получить совсем другую интимную связь. Если бы Чонгук не мог счесть его состояние или намерение, он бы приложил усилия, чтобы довести его до оргазма минетом. Пусть сейчас это бы длилось дольше, чем в те дни, когда секс у них присутствовал регулярно, по обоюдному желанию и искренне испытываемой страсти, но зато напоследок он бы вновь ощутил частичку похожего трепета, в котором ранее заходилось тело Чонгука от его прикосновений. Но при анальном сексе в нынешнем состоянии Гука у Чимина не было никаких шансов добиться того, чтобы он испытывал нечто приятное, а не целое ничего. Хотя какая разница? Оргазм, вызванный усиленным трением, был лишь физиологической реакцией. Точно такой же, какая сейчас упиралась в его бедро через мокрую ткань домашних брюк. Чимин снова помещал жестокую картину действительности в багет со свисающей светлой вуалью.       Хлещущий дождь мешал и содействовал одновременно, а ночь была прохладной, и в любой другой раз это не особенно располагало бы к сексу. Вдобавок Чонгук всё равно не согласится продолжить здесь, когда иррациональная часть его сознания пребывала в глубоком анабиозе. После ласковых поцелуев в ухо и провоцирующих движений губ по шее Чонгук повернулся к нему с совершенно ясными глазами. В этом не было ничего романтичного или сексуального, когда Гук ему очевидно уступал, поставив его просьбу и намерение впереди себя. Его вопрос о ненависти в одночасье потерял смысл. Зачем ему что-то делать, чтобы Гук возненавидел его, когда Чимин мог ненавидеть себя за двоих?       Может, и не так, как того хотелось, но Чонгук стал проявлять искусственную ласку и имитировать внутреннее желание, пока наружное твердело под ловкими, но дрожащими пальцами Чимина. У них не было ровным счётом ничего для того, чтобы сделать этот момент приятным: ни истинного желания, ни даже смазки, и это в то время, когда прохладные дождевые капли смывали даже естественную, снижая возможность безболезненного проникновения. Единственным облегчением послужило то, что Чимин ошибся, так как Чонгук не собирался уходить. Меняя локацию, им обоим пришлось бы переосмыслить это, и вполне возможно, всё закончилось бы, не начавшись. Они были тихими, балкон выходил на их личный пустой дворик. Если бы не дождь или перехлёст гнусных обстоятельств, здесь было бы не только уединённо, но и…       Спокойной и уверенной рукой Чонгук проник под складки его мокрой футболки, чтобы почему-то всё ещё тёплой ладонью нежно погладить его по спине, пробегая пальцами по позвонкам и лаская поясницу. Его пальцы проникли под резинку чёрных боксеров, сразу сзади. Они оба не хотели растягивать этот момент, так что вскоре Гук обнаружил то, что Чимин бог знает когда успел подготовиться. Он не был уверен, что хотел спрашивать об этом, а Чимин толком и не давал, отвлекая поцелуями и меняя их положение так, чтобы Чонгук мог использовать стену с окном в качестве опоры.       Эту ночь они запомнят надолго, как одну из самых худших. Этот момент им будет сниться в самых мерзких снах, заставляя проснуться в холодном поту. Но сейчас Чимин мог отвлечься на внешние ощущения, когда мокрой спиной прижимался к прохладному стеклу. Когда Чонгук, не сняв ни с него, ни с себя ни одной детали одежды, приспустил его боксеры до колен, чтобы они не терялись из вида, как бы напоминая о скоротечности и неправильности момента, и чтобы не служили большой помехой. Похоже, в самый последний момент Гук решил сменить позу: он развернул Чимина лицом к стеклу, удерживая его одной рукой под животом. Входил в него по-заботливому медленно и туго, несмотря на всю подготовку, которая под дождём оказалась почти бесполезной.       Они оба молчали, только сбивались в дыхании. Не было ни эротичных стонов, ни чувственных всхлипов, хотя Чимин закусывал губы, когда плач рвался наружу каждый раз, как он понимал, на что его вынудил и какой он сделал их последнюю ночь. Как будто Гук заслужил от него именно это. Что именно он хотел показать, когда думал о своём отношении? Он хотел передать глубину своих чувств, но в результате получилось лишь показать, словно ему было глубоко плевать на все его проблемы. Даже со спины, не имея перед собой по сути ничего, параллельно с затруднённым из-за воды скольжением он ласкал и целовал его, гладил и сжимал его кожу пальцами и слизывал капельки воды с его загривка. И всё лишь для того, чтобы внутренняя бездна не уменьшилась вовсе, а пугающе выросла в размерах.

***

      Как истинный друг или самый жалкий предатель, после того как Чимин аккуратно вылез из постели всё той же глубокой ночью, когда глубокое и ровное дыхание Чонгука сообщило ему о том, что он заснул, блондин проверил Хоби, который по-прежнему отсыпался и трезвел в комнате Шейна. У него получилось переодеться бесшумно, захватить рюкзак, предусмотрительно спрятанный за диваном, и, подавив в себе желание окинуть дом последним взглядом, выйти на улицу. Если бы у него не получилось не дать Чонгуку уйти спать на диван, вся задумка раскрошилась бы на части.       Ему понадобились рекордные полчаса, чтобы, срываясь с плача на бег, преодолеть расстояние до неблагополучного района. Яростный дождь заливал в глаза и за шиворот чёрного худи. Вряд ли этот момент мог бы стать ещё хуже. Он собрал всё: от душащего чувства вины, беспомощности и непогоды до зудящих рук и парадоксального импульса попросить подсобить в побеге того, кто мог это самое чувство вины увеличить в разы. Но как будто ему уже и нечего было терять. Он сторонился этого человека из уважения к Шейну, Гуку и Хоби. Но сейчас, предав всех своих близких по всем фронтам и не сумев обеспечить ни одному даже доли той заботы и безопасности, какими все эти годы ограждали его они, Чимин был уверен, что вину ему не искупить.       Ему было плевать на условия или как его могли использовать в каких бы то ни было делах. Ему нужно было исчезнуть с лица Земли, и в этом мог помочь лишь тот, перед чьей дверью он остановился. Золотистые таблички из трёх цифр отражали свет от одинокого фонарного столба. Чимин честно пытался привести себя в порядок, не хотелось реветь перед тем, кому он не доверял, но нутро предательски дрожало, а руки зудели, как при самых сильных срывах. Он хотел уже постучать в дверь 307-й квартиры, но она вдруг открылась перед его носом в тот самый момент, когда небо над головой разорвало на части световой вспышкой, а следом оглушительно, предупреждающе прогремел гром. В чёрной бейсболке и натянутым на неё капюшоном от непромокаемой куртки Юнги собрался выйти на улицу. На этот раз он даже ничего не сказал, когда поднял глаза и опять увидел на пороге своего дома Чимина. Единственный раз, когда он был ему по-настоящему благодарен, потому что любую насмешку или как будто даже любое обычное слово он бы не выдержал слушать.       — Есть просьба, за которую я заплачу… — всё-таки дрогнувшим под конец фразы голосом сказал Чимин под громкое сопровождение грозы. — Мне нужно пропасть из города.