Феномен Пруста

      Любви нет места в его жизни. Он знает как любить семью, знает, что значит испытывать симпатию к разного рода мелочам. Выучил всё это, как самого себя. Джон знает, что значит улыбаться когда нужно, и говорить комплименты тому кому нужно, он знает, что должен испытывать благодарность к родителям и нежность к брату.       Но почему-то не получается.       В их семье не было места любви. И даже будь там для неё хоть крохотный уголок, он бы не знал истинность и всё великолепие этих дивных нежных чувств, полных ласковых лепестков роз, потрясающего запаха и обжигающих кожу болью шипов. Потому что их семья лишь красивая картинка у которой была лишь своя роль — быть примером. Своя цель—казаться счастливыми.       Матушка часто говорила Ло, что любовь — это не важно, истинность чувств обнажается после, со временем, когда все острые углы истираются, точно шлифуют их, когда неказистые чёткие линии, размываются, становясь образцом слепоты, а звуки из громких воинственных превращаются в слабые вдохи, с помесью завываний тоски. Чувства тоже истираются, становятся комком привычек, и всё бывалое отвращение тоже исчезнет, стоит только стерпеть его горький вкус. К горечи привыкаешь так же как к боли — это залог жизни, не более.       В жизни Джона больше нет места любви. В его сердце нет нормальных человеческих чувств. Он презирает родителей, не обращает внимания на всех остальных людей и по истине привязан лишь к своему брату. Потому что он всегда был солнечным пятном на мрачной, полной хаоса картине, средь моря изломанных линий он был цельным островом спокойствия. К этому островку хотелось тянуться, греться под его ласковыми лучами и ощущать то самое неожиданное тепло, которое, казалось, больше никогда не проснется из-под слоя бескрайних вечных снегов.       Нежность к брату— это единственное, что он ощущает. ...Может ощутить.       Любовь к брату выученная тоже, но более привычная и родная.И любить брата на самом деле легче всего, заботиться о нём легче, потакать его маленьким прихотям, взамен получая ту любовь и поддержку которой ему иной раз не хватало. Эта любовь семейная в самом своём совершенном виде, потому что только ради близкого можно желать пойти на многое, потому что его счастье—твоё счастье, потому что без этого небольшого лучика солнца всё вернётся к своему времени —жизни лишь мыслями и жизни полной осторожных взглядов и тишины.       Джон никогда не был против тишины, напротив, был его почитателем. Потому что одиночества было в нём больше, чем желания греться под лживыми мерзкими чувствами чужих ему людей. Потому что люди лгут так же часто как дышат, они изворачиваются, подкрадываются ближе только для того что бы ударить в спину. Со всего размаху и по самую рукоять. Этот урок давно усвоен и он больше не ошибется.       Теперь Джон тоже умеет изворачиваться, сплетать слова в такие узлы, такие тугие что не расплести самому и не разрезать обычным ножом, ибо железо: дело крепкое.        Теперь сам Джон играется словами, жонглирует ими как угодно, кидая в разные стороны и тут же объединяет в одно цельное, точно надувает шарик. Теперь для Джона не чуждо красноречие, но всё ещё чужда ложь. А потому, слова его болезненные, колючие и в месте с тем невыносимые как кипяток, обжигающий и кожу, и душу. Слова его правдивы, а жестокую правду всё ещё мало кто любит.       Любви нет места в его жизни... А потому, он игнорирует пристальные взгляды Эбардо, игнорирует то, как он частенько вертится под рукой, наровя помочь или показать что-нибудь интересное. Потому что сам Джон не считает чужие чувства истинными и реальными, скорее просто вызванные голодом по умным беседам. Потому что он знает больше... точно знает, что такие как они любить не могут, лишь использовать.       Любви нет места в его жизни, но ему больно видеть подавленного брата, что по квартире ходит тенью. Словно бы новость о том, что он нашёл истинного, напротив, угнетала его, а не приносила счастья. И это заставляло переживать за него.       Иной раз Ло возвращался после свиданий мрачный, какой-то сердитый. Он сжимал руки в кулаки, тихо неслышно сновал по коридору, после в ванную, быстро принимал душ и тут же вырастал за его спиной, утыкаясь ему в спину. ... Прямо как и сейчас. —Я мог бы приготовить ужин, —сердито шепчет Ло, отбирая у него сковородку и морщась от вида чернеющего мяса.       Джон усмехается, неловко потирая затылок, ну что сказать немного увлёкся расчётами и новой предоставленной Эбардо информацией. А потому и очнулся только тогда, когда до его кабинета дошёл странный запах гари. —Я тебя не ждал, думал будешь у пары ночевать, —имя этой самой пары Джон старательно игнорирует. Почему-то было неловко и неприятного его произносить. А ещё больше потому что он боялся сорваться... Ибо невозможно было видеть как брат его родной с каждым днём всё больше начинает походить на мертвеца.       Лололошка на это ничего не отвечает, лишь поджимает губы, окидывает его каким-то уставшим взглядом и отворачивается к плите, начиная вовсю колдовать        Ах, что ни говори из них двоих Ло явно готовил лучше, мог бы выжить даже на необитаемом острове, приготовить еду даже из корня дикого растения. Джон же смысла сейчас в готовке не видел, да и, честно говоря, просто забывал, что его организму нужно было питание кроме солнечных ванн и бесконечного потока информации. Он себя любил, верно, но ещё больше он любил изучать, а значит в какую сторону был перевес ясен. Готовил он лишь в подростковом возрасте, а после этим занялся Ло, а потому Джону даже не было смысла вспоминать такие незначительные вещи.       Да и сейчас, он что , не научился бы готовить? Научился бы , конечно, он же гений.       Но не готовка была самым главным теперь. Далеко нет.       Он ястребом следит за тем как чужая тонкая спина сутулится, как чужие пальцы дрожат, беря ложку в руки. Что-то явно случилось. —Он тебя обижает?       Ло замирает, спустя мгновение качает головой, но так не поворачивается: —Нет. Он заботится обо мне. —Тогда, что случилось?       Брат не отвечает до тех пор, пока не ставит перед ними тарелки с пышным омлетом с помидорами и сыром. Но Джон не обращает на него никакого внимания, слишком был напряжён и пытался уловить хоть единый признак боли на родном лице.       С эмоциями и чувствами у него всегда было сложно, он никогда не мог их выражать в полной мере. Лишь и умел язвить и улыбаться остро, лишь и умел рассматривать человека с точки расчёта, а потому, чужие чувства для него тоже были неважны. Потому что сложно различить человечное, через призму математических схем и уравнений. Человек—предсказуемое существо, стоит только узнать его ближе, лучше. Человек предсказуем и прототипы различных поведений давно написаны в психологических и психиатрических трактах. И смотреть с такой точки зрения удивительно легко и просто ...        Свои чувства Джон тоже рассматривает с точки зрения научного, давно известного, а потому понятному. А даже если что-то не понятно, он глубоко не задумывается над бесполезной информацией. Незачем. У него есть дела и важнее.       Но Ло это другое дело, здесь нужно было быть деликатным, осторожным. Но так же как и обычно он не мог подобрать слова, не мог понять, что ему говорить и как уберечь брата от этой неясной боли. Все вычитанные советы в книгах и сказанные по сотни раз Шэрон застревают в голове, неповоротливые и неподходящие. Потому что все они безликие, безжизненные, сухие. С Ло так нельзя. С собой так можно, с другими, но не с ним. —Ло, если он тебе не нравится не нужно заставлять себя встречаться. Давать шансы и... —он замялся, на миг, ощущая в горле ком, —заставлять себя любить если ты не желаешь этого. Любое твоё решение я поддержу. Ты же знаешь.       Брат кивает, поджимая губы, а после поднимает глаза... Показывая только решительность и уверенность: —Я люблю его, —слова слетают с чужих губ ровно, быстро, и в глазах чужих тоже не было изъяна, лишь какое-то чувство тоски. Но не то чтобы Джон мог вообще правильно растолковать это чувство. —Для меня всё это просто непривычно. ...мне просто нужно время.       И Джон видя это выдыхает облегченно, не обижает и то хорошо. А если Ло и любит... То это ещё лучше, да и кого в самом деле может не любить Ло? Он солнце всея вселенной. К нему всегда тянулись любые люди, даже самые сложные. Это к Джону относились осторожно, с презрением. И если бы не строгий взгляд Ло, точно бы начали выговаривать, какой он отвратный. Но Джону на это было плевать и тогда, и сейчас. Если эти жалкие люди видят своё существование только в достижения признания своей важности с ними не о чем говорить. Да и важности в них не было никогда. Они хорошие пешки, но до ферзя им слишком далеко. Теперь, конечно, на него никто так не смотрит. А если посмеют, Джон ответит равнодушием. На тараканов нечего обращать внимание, зазнаются.       Он ощущает как на душе теплеет от понимания того, что для Ло отношения действительно в новинку, да и когда им появится если он раньше только и занимался что учёбой, а после работал, потому что деньги им слишком нужны были, а у Джона тогда не складывалось с научным сообществом, что так яро отрицало все его идеи и достижения, считая их плодом безумства. Это выматывало обоих: Ло уставал физически, Джон изнывал морально.       В те времена им хватало сил, что бы сесть рядом на старый диван, прижаться друг к другу боком и молча смотреть в не работающий старый телевизор. И думать о своём. О чем думал Ло Джон не знал, но помнил о чем размышлял сам.       Ах, не так он представляет свою научную карьеру. Ведь был уверен, что столько прыти и ума не видел ещё никто, недаром даже учителя и профессора хвалили его, говорили о его великом будущем. Но реальность оказалась иной, то ли потому что он не умел общаться с людьми, то ли потому что его идеи были действительно безумны и радикальны. И даже поддержка в лице ещё одного коллеги, что так же яростно пытался выгрызть себе место под солнцем, не прельщала его. Напротив, было всё так же мерзко от сборища лицемеров.       Но в какой-то миг, на его старенький стол прилетела довольно таки крупная сумма. —Ты ограбил банк? —только и спросил Джон, приподнимая брови.       Эбардо тогда пожал плечами, вальяжно усевшись на край стола и болтая ногами: —Даже если и ограбил, какая разница? Но, к сожалению, твой благой путь" Доказать свою и мою гениальность мирным путём" Слишком долгий. —И что ты предлагаешь?       На чужом лице появилась ухмылка, сверкающая безумием, а в чужих глазах блеснул маниакальный блеск. —Показать этим консервативным старикам, кто здесь настоящий гений. Да и знаешь ли, мне уже осточертело пресмыкаться перед этими старыми маразматиками, считающими себя эталоном науки.       И ведь правда с той поры дела пошли лучше.       Но тот год, бесконечных отказов и попусканий моральных Джон навсегда запомнил. А потому, первое, что он сделал, когда стал известным—посмеялся над старыми устоями науки. И над старыми маразматиками как выражался коллега. Возможно тогда он понял суть стремлений —идти по головам если того потребуется.       Лололошка берёт его пустую тарелку, собираясь помыть. Но Джон качает головой: —Ну же, красотка, ты явно устал. Ступай отдыхать я здесь закончу.       Но Ло хмурится. Качает головой и не собирается отступать. Ну вот упёртый! И в кого такой уродился? Явно не в безвольную мать и не в тирана отца. Отец хоть и был упертым, но не до такой степени, иногда ему хватало выпустить дух как тут же успокаивался убираясь прочь, вновь в гостиную смотреть телевизор.       Но Ло—это верх упёрства. Возможно такой же как Джон, но иногда в домашних делах это немного раздражало. Потому что не давали ни чем помочь совершенно, брат всегда наровил сделать всё сам. —О, красотка, не начинай. Не будем же мы воевать за то, кто будет мыть посуду? Это глупо! —Ты устал. —Ты тоже.       Ло сверлил его долгим взглядом целых пару мгновений прежде чем вздохнуть и кивнуть, тихо уходя прочь. Джон лишь проследил за ним взглядом. Неужели эта любовь так вскружила голову или причиняет столько неудобств брату, что тот выглядит так плохо?       Вот поэтому Джон никого не любит, не так сильно и не такой любовью.       Любовь —жалкое чувство, приносящее боль и заставляющее отупеть.       И это Джон презирает больше всего в жизни.