общая мировая душа

Голубое небо дрожит

Свет разбит на кусочки

Ветер скрипит

На мгновение ему показалось: он спит и видит сон. Но дверь хлопнула на сквозняке, забилась в потоке ветра ткань тонкого шарфа, который он так и не снял с вешалки, и всё исчезло. И сон, и явь. На кухне шумели. Тихо, как шумит человек, пытающийся сделать свой шаг специально тише. Почти как раньше, только чего-то не хватало, но Дзин, кажется, уже начинал привыкать. Он переобулся в домашнее и прошел на кухню. Их большой дом в традиционном стиле казался очень пустым последние полгода. Хотя, когда Каори была здесь, он даже не замечал размеров дома, не замечал, как ветер свистит в стенных панелях, если отодвинуть стену, разделяющую кухню и сад, не чувствовал сильного запаха горячего старого дерева, которым полнился дом в солнечные дни. Этот запах нес тоску, от которой Дзин никак не мог избавиться, да и не очень хотел. Каори. Каори. Каори. Он любил её, странную женщину с лисьими глазами, похожую на статуэтку, но живую, живее многих тех, с кем он был знаком раньше. Отец не одобрил его брак, но наследником был брат, а значит Дзин мог позволить себе практически что угодно. Он ограничился браком по любви и жизнью вне резиденции клана. Для них он был неудачником: проклятой техники у него не было: не то, что клановой, а вообще никакой, его жена происходила из обычной семьи, хоть и могла видеть проклятия, а её младшие братья были перспективными шаманами. Сукуна его не понял, отец осудил, а Дзину было так всё это безразлично, что он иногда и сам пугался. Каори любила его, он любил её. Больше ничего не было нужно. Когда у них родился Юдзи, мир свернулся в шар и стал целым и полным света. На кухне на полу сидел человек. Каори не была похожа на своих братьев ничем, кроме глаз и глубокой черноты волос, но в этот момент Дзин на секунду увидел именно её силуэт в человеке, сидящем напротив падающих солнечных лучей. Секунда прошла, и мертвая жена стала тем, кем и была — её младшим братом Кендзяку. Он часто приходил в их дом до смерти Каори, но после неё не появлялся ни разу, будто чувствуя вину, хотя, конечно, не был виноват ни в чем. О, кто мог угадать. — Здравствуй, — поприветствовал его мальчик, не вставая с пола. Она всегда называла братьев всегда. «Как ты думаешь, стоит ли позвать мальчиков на выходные?» или «Мальчики идут в магический колледж, я не знают, стоит ли этим гордиться». В её рассказах они были неразделимы, Сугуру и Кендзяку, одинаковые, вечно рука об руку идущие куда-то. Дзин очень удивился, когда узнал, что братья его жены — близнецы. Это было похоже на шутку. Будучи сам одним из двух близнецов, Дзин раньше не встречал других таких же, но они и не оказались такими же. Когда он познакомился с мальчиками, тем было одиннадцать, и они совсем-совсем не походили на него самого и Сукуну в их возрасте. Когда он сказал об этом жене, то она, смеясь, заметила, что вообще не встречала людей, похожих на Сукуну. И это было правдой. Мальчики, мальчики. Дзин так и не научился думать о них по отдельности, несмотря на то что Кендзяку так часто появлялся у них дома без брата, вечно занятого миссиями от колледжа. Когда Дзин спросил его, почему брат так давно не приходил с ним, тот окинул его холодным взглядом и спросил в ответ, мол, должны ли близнецы везде ходить вместе? Конечно же нет. Это Дзин знал и сам. — Здравствуй, Кендзяку, — улыбнулся ему Дзин. Он хотел было спросить, что мальчик делает у них дома, но язык не повернулся произнести эти слова, потому что Дзин вдруг понял: это он потерял жену. У близнецов умерла любимая старшая сестра, а Кендзяку чуть и сам не погиб вместе с ней. Шрам на лбу отлично напоминал об этом. — Прости, что я пришел без приглашения, — мальчик встал и поклонился. — Мне было стыдно звонить, но не прийти я не мог. Меня и так не было на её похоронах. Прости. Дзин замахал руками и сжал плечи Кендзяку, заставляя его выпрямиться. Это позволило ему еще раз убедиться, что тот ни капли не был похож на Каори, но странное чувство узнавания никак не отпускало Дзина, мешало ему думать и говорить. Что-то было не так. Точнее, что-то было так. Так похоже и так отлично. — Всё хорошо, — ответил он и сам смутился. Всё не было хорошо, но пыталось хотя бы быть нормальным. — Ваши родители настояли на том, чтобы провести обряд как можно скорее. Я не смог их убедить. Это мне следует извиняться. Кендзяку обреченно кивнул, и короткие волосы, успевшие отрасти за полгода, упали ему на лицо, скрыв шрам и отбросив тень на лицо. Дзина передернуло. Никакого сходства. Мальчик потер лоб ладонью. — Может быть, кофе? — спросил его Дзин и после еще одного кивка прошел к шкафчикам над столешницей. Кендязку замялся, но в итоге всё-таки уселся обратно на пол, опершись руками о колени. Он был странный. Но и Каори тоже казалась ему иногда неотмирной лисицей, а не женщиной, поэтому Дзин старался не обращать внимания на то, каким холодным и пустым бывало лицо Кендязку в моменты, когда они с сестрой обсуждали что-то свистящим полушепотом, сидя на веранде. Он не следил специально, скорее просто наблюдал за женой. За тем, какой особенно красивой она делалась, когда не знала, что на неё смотрят. Как она откидывала назад голову, как поправляла волосы, и как тонкая рука её с серебряным браслетом взлетала вверх, чтобы позже бессильно упасть в том жесте, за который он её любил. Этот взмах руки никогда не означал капитуляцию. Каори делала вид, что сдается, для того чтобы потом вернуться, сказать, сделать, отстоять себя. Он смотрел, как её спина в легкой рубашке замирает на миг перед тем, как она оборачивалась, будто почувствовав, что её видят. Больше увидеть её не мог никто. И винить в том было некого. Вот так вот. — Добавить тебе сахар в кофе? — спросил он, понимая, что тишина затянулась. Мальчик поднял на него глаза и кивнул. Обычно он говорил намного больше, чем сегодня. С Каори они могли проболтать целый вечер, и, хотя Дзин не всегда был включен в их беседу, он радовался, что жена с братом могут так хорошо проводить друг с другом время. С Сукуной у них всё было иначе. Как будто это имело хоть какое-то значение. Дзин поставил чашку на стол, громче, чем это требовалось, чтобы привлечь внимание. Кендзяку как будто проснулся от этого звука. Он откинул волосы с лица и встал. Солнце подсветило его со спины и вспыхнуло, тут же погаснув, на волосах. Дзин отвернулся, решив сделать кофе и для себя. — А где Юдзи? — подал голос Кендязку. — У деда. Мне кажется, ему одиноко проводить время только со мной, — пожал плечами Дзин. — Я, если честно, не самый хороший отец. — Не надо ставить на себе крест, — вздохнул Кендзяку. — Особенно в таких обстоятельствах. Обстоятельства. Мда. Они снова замолчали. Пока кофе лился в чашку, Дзин чувствовал, как вытекает его разум, его представление о том, что реально, а что нет, как его череп переполняется и лопается, а он не может понять, что именно происходит. Он отчетливо чувствовал, что за его спиной сейчас сидит его жена, но так же твердо он знал, что там пьет кофе и старается поставить чашку на блюдце как можно осторожнее не она, а её брат, что его жена мертва, полгода как мертва, и что это сбывшийся факт, с которым не поспоришь. Он не понимал, откуда в нем взялась эта двойственность, это чувство того, что мир существует сразу в двух измерениях, и ему стоило больших усилий, чтоб моргнуть и сложить две картинки в одну. Кофе был уже готов. Дзин поймал себя на том, что просто стоит и пялится в чашку, пытаясь разглядеть какие-то знаки в кофейном креме, пытаясь просто не оборачиваться. — Что ты видишь? — раздался голос из-за спины, лишая Дзина хотя бы остатков иллюзии. — В кофе? — только и спросил он. Мальчик Кендязку рассмеялся. Дзин знал, что, обернувшись, увидит, как он в смехе запрокидывает голову назад. Как его рука, не тонкая женская, а крепкая рука спортивного молодого мужчины, взлетает вверх, чтобы позже бессильно упасть. Полгода назад, за два дня до Рождества, Каори сказала, что ей с братом необходимо съездить по делам. Она сказала это так, что Дзин решил для себя: они едут за подарками или другой предпраздничной ерундой. Например, чтобы купить для Юдзи дурацкого пластмассового оленя, у которого по всему телу располагались лампочки. Лампочки светились разными цветами. На следующий день где-то в районе обеда Дзину позвонили из больницы. Всё. Он обернулся. Мальчик посмотрел на него из-под полуприкрытых век и вскинул руку в знакомом жесте. Дзина передернуло. — Что вы делали с ней перед смертью? Голос его звучал глухо, он закашлялся, но ничего не смог с собой сделать. В горле першило. — А ты никому не расскажешь? Каори задала ему этот вопрос, когда при знакомстве решилась рассказать ему, что видит проклятья. Он засмеялся и пообещал, что никому-никому. Дзин взял чашку, чтобы успокоить руки, но пальцы вдруг стали как будто толстыми и неповоротливыми. Маленькое ушко ручки выскользало из них, казалось, тонкий фарфор готовится лопнуть и залить столешницу кофе. Он, всё-таки, схватил чашку и поставил себе на ладонь, почувствовал её обжигающее тепло и обернулся. Мальчик смотрел на него. Каори не было, но было стойкое ощущение её присутствия, и Дзин наконец понял, откуда оно берется. Он ощущал слабый отзвук её проклятой энергии. И он снова спросил, не зная, хочет ли услышать ответ: — Что вы делали с ней перед смертью? — Знаешь, какая у меня техника? — спросил его в ответ Кендзяку. Дзин почувствовал на своих плечах вес всего атмосферного столба. Всего неба. — У тебя нет врожденной техники. Так говорила Каори. — Правильно, так говорила Каори. Ведь и у неё тоже не было техники, так она говорила? Дзин кивнул. — Так странно, что сын клана Итадори не смог почувствовать очевидной лжи. Твой отец и твой брат никогда не любили мою сестру, и это было нам на руку. Кендзяку поднес ладонь ко лбу, провел пальцами по шраму и ухватился за какую-то до этого невидимую нить. Дзина затошнило, и он, всё-таки, выронил чашку из рук. Она откатилась под ноги Кендзяку, залив пол кофе. Кендзяку поднял её и поставил на стол. — Что вы сделали? Чашка звенела так громко, что воздух вокруг Дзина начинал звенеть с ней в унисон. Как странно, что она не разбилась. — Какая моя техника, хочешь знать? — Что вы сделали? — Каори могла манипулировать притяжением, знаешь? А какая моя техника? Мне все равно, мне все равно, мне все равно. Кендзяку медленно раскрывал свой шрам на лбу. Тот сочился жидкостью, как свежая рана, и оголял сперва белую кость черепа, а потом разошлась и она. Дзин увидел. И закрыл глаза. — Прости меня, — сказал ему мальчик с той интонацией, с которой Каори извинялась перед ним за то, что постоянно опаздывала на свидания. — Прости меня, Дзин. Дзина вырвало. Точнее, просто вывернуло, как акулу, в желудок которой попал острый предмет. Мальчик Кендзяку взял его за плечи, как до этого брал его сам Дзин, и слегка сжал их. Поднимая. Приводя в вертикальное положение. — Я убил её, Дзин, — сказало это существо. — Но это вышло случайно. Понимаешь, моя техника... Моя техника ничто, если не использовать обратную энергию. А у меня не вышло. Когда я перенес себя в тело сестры, её мозг умер. Так что прости. Мы это не планировали. Дзина снова вырвало, но мальчик успел отойти, и капли желчи и желудочного сока попали на пол. Туда же, к пролитому кофе. — И мне придется убить тебя, Дзин. Каори бы не одобрила такой поворот событий, это я знаю, я был в её голове. Но что уж теперь. — А как же. Как же авария? — только и смог ответить Дзин Итадори, пока чудовищный мальчик Кендзяку, брат его жены, убийца его жены, отвратительное существо перерезал ему горло. Чтоб не было следов проклятой энергии. Это ведь почти как отпечаток пальца. — Аварию пришлось подстроить. Я очень виноват перед вами, прости. Тело Дзниа Итадори уже не могло заметить, что среди потеков ликвора, вытекающего из незакрытой раны на голове у Кендзяку, его лицо пересекали две дорожки слез.