Сердце султана

      Донхэ-хатун изо всех сил старается не зевать, пока со всем почтением перелистывает страницы Корана, одну за другой. Один из наставников, Сонгю-ага, нашёл время на фаворита султана буквально на следующий день после занятия с Инсоном-ага. Если бы во дворце был Хичоль-султан, рыженький хатун был бы уверен, что хасеки лишь строго зыркнул на Шивона-ага — и тот тут же помчался устраивать фавориту султана новый урок. Но, если так подумать, распоряжения валиде этот евнух исполнял ещё быстрее, чем приказы хасеки — если от Хичоля-султан Шивон старался спешно отойти, чтобы исполнить поручение в лучшем виде, то после приказов Чонсу-султан евнух как будто даже не дышал, исчезая с поля зрения валиде быстрее ветра, быстрее мысли или даже вдоха супруга султана.       А вот Сонгю-ага, посвятивший целый день тому, чтобы Донхэ изучал Коран, внешне оказался полной противоположностью Инсона-ага — если тот наставник выглядит довольно миловидно для альфы, хоть и обладает довольно строгим характером, то Сонгю-ага даже в чертах внешности довольно суров и строг. Этот кастрированный альфа с лёгким запахом зелёного чая как будто постоянно с недоверием косится на фаворита Повелителя — это уже позже Донхэ догадался, что у Сонгю-ага очень узкий разрез тёмных глаз и что к такому взгляду наставника просто надо привыкнуть.       Вдобавок Сонгю-ага оказался первым кастрированным альфой, который даже без слов сумел привести рыженькому хатун доказательства к рассказу Хёнвона о том, что многие евнухи дворца были спасены хасеки из рабства. Донхэ бы уже и не вспомнил об этом разговоре, но на виске Сонгю-ага, аккурат над его ухом, виднеются бледные, уже зажившие рубцы, состоящие из ровных, перекрещенных линий, которые выглядят как белёсые полосы среди густых тёмных волос. Эти линии как будто составляют какой-то рисунок — и это сразу выдаёт, что в рабстве наставник получил шрамы не в битве за собственную свободу, а ему кто-то сознательно вырезал этот узор, и скорее всего это делал его прошлый хозяин.       — В Венгрии магнаты считали отличным решением «метить» своих рабов, особенно евнухов — чтобы они не сбежали к другому хозяину, — мрачно поясняет Сонгю-ага, заметив, с какой жалостью рыженький омега рассматривает его шрамы. — Особенно на тех местах, где прикрыть одеждой будет сложно. Так и продолжишь таращиться или мы наконец перейдём к Священному писанию, Донхэ-хатун?       — «Но разве рабам нельзя прикрыть шрам головным убором?» — предполагает Донхэ — и, глядя на Сонгю-ага, сразу же подавляет в себе малейшее желание спросить об этом. Он уверен, что жил в небогатой семье, хоть и не может вспомнить ничего о своих близких, но при этом ход мышления «хозяев» рыженький хатун уже может неплохо понимать, потому и предполагает смело, чем руководствовались богачи Венгрии. — «Наверное, любой головной убор сразу выдал бы евнуха, если все метили своих рабов таким образом», — рассуждает Донхэ, покачав головой и отвернувшись к Корану, расположенному на рахле. — «А у евнухов больше шансов выжить в бегах, чем у омег — потому их и метили так, чтобы все видели, чей это раб…»       — Это очень больно? — несдержанно вопрошает Донхэ — и сразу же прикусывает язык, понимая, что подобный вопрос довольно бестактен и в чём-то даже глуп. — «Разумеется, это больно. И о чём я только думал…» — омега с запахом грейпфрута осуждает себя за подобную оплошность, но кастрированный альфа чуть ли не с первого взгляда понимает, что его «ученик» очень любопытен. — «Ну, или Инсон-ага рассказал ему о моей опрометчивости…» — думает фаворит султана, пока наставник довольно равнодушно поясняет:       — Зависит от хозяина. Мне повезло — перед тем, как наносить упрощённое изображение своего герба, хозяин приказывал хорошенько опоить раба, чтобы тот ничего не чувствовал. И процесс заживления происходил под несколькими слоями перевязки. Другим везло меньше. Кто-то умирал от боли, а кто-то — от потери крови или заражения через открытую рану. Но тебе ли не знать про подобное обращение, Донхэ-хатун.       — «Намекает на то, что весь дворец понимает, как часто мне доставалось от прошлого хозяина?» — с недовольством предполагает Донхэ, но наставник явно больше не намерен обсуждать личные темы: качнув головой, кастрированный альфа уже строже добавляет:       — Открывающую суру ты уже неплохо знаешь. Перейдём к суре «аль-Бакара» или же другое её название «Корова». Это очень объёмная глава, но при этом очень важная. Ещё Пророк говорил: «Не превращайте свои дома в могилы. Воистину, Сатана убегает из дома, в котором читается сура «аль-Бакара».       — Никогда бы не подумал, что сура с названием «Корова» будет очень важной, — ворчит рыженький хатун, но, заметив всё тот же как будто прищуренный пристальный взгляд наставника, тут же поправляется. — В смысле, я же не помню ничего, вот и говорю всё, что в голову приходит. Но наверное, в «Корову» закладывается большой смысл, Сонгю-ага?       — Смысла в этой главе столько же много, сколько ты, Донхэ-хатун, даже и представить не можешь, — отвечает наставник, покачав головой. — Видимо, придётся мне заниматься с тобой индивидуально какое-то время, если ты даже просто прочитать Писание не способен, не говоря уже о том, чтобы уделить его смыслу должное внимание и почтение.       — Как скажешь, Сонгю-ага, — омега решает не возражать — другие занятия валиде, так или иначе, отменил или отложил на неопределённый срок, а изучать Коран под смешки других фаворитов Донхэ-хатун совсем не хочет. — Так будет даже лучше. Я смогу сразу задавать тебе вопросы, а то под чтение Хёнвона я сразу же засыпаю…       — Ты сам выбрал себе слугу со столь ровным и монотонным голосом, — Сонгю-ага лишь пожимает плечами, наклонившись ближе к Корану. — Читай, Донхэ-хатун, хватит отвлекаться.       — Алиф. Лям. Мим, — послушно читает Донхэ, решив перестать препираться, раз его слугу пока выпроводили из покоев, чтобы не мешался и не отвлекал фаворита султана от занятия. — Эта Книга — и нет сомнения в истинности её — правильный путь для людей набожных и богобоязненных… Сонгю-ага, а что такое «Алиф. Лям. Мим»?       — Это ведает только Всевышний, — поясняет наставник, не отмахиваясь от интереса омеги, но, кажется, действительно не зная ответа на подобный вопрос. — Подобные аяты часто стоят перед некоторыми сурами, но, кроме Аллаха, никто не знает, с чем они связаны. Читай дальше и лучше задавай вопросы хотя бы в конце предложения. Не прерывай суру.       — Опять тайны и загадки, — морщится Донхэ-хатун, но, тут же опомнившись, он поджимает губы, стараясь вдохнуть поглубже и успокоиться. — «Я и так слишком порывистый, но проявлять недовольство при чтении Корана — это явный грех», — напоминает себе рыженький омега, медленно выдыхая через рот, чтобы изгнать лишние и мешающие сейчас мысли. — «Недовольство и гнев — это от шайтана…»       — Вот так-то лучше, — негромко комментирует Сонгю-ага, явно наблюдая за своим учеником и привлекая к себе его внимание. — Продолжай, Донхэ-хатун.       — … тех, кто верует в сокрытое, совершает молитву и выплачивает с того, чем Мы его наделили, — Донхэ понимает, что он должен продолжать читать, но в его голове уже возник новый вопрос, который может и не дождаться конца суры, раз терпения у омеги хватило только до конца предложения. — Сонгю-ага, а что в данном случае означает «выплачивает с того, чем его наделили»? Речь о земных благах?       — Не совсем. Вернее, речь не только о земных благах, — поясняет Сонгю-ага, покачав головой. — В случае всего материального, что мусульманин имеет по воле Всевышнего, он совершает милостыни и таким образом вносит свой вклад в строительство гармоничного мира, в котором есть понимание такой истины, как взаимопомощь. Но также здесь говорится и о том, что через намаз мусульманин выстраивает определённые отношения между собой и Всевышним. Всё это считается законами мироздания, Донхэ-хатун.       И наставник весьма терпеливо поясняет фавориту султана все те моменты из Корана, которые Донхэ при первом прочтении воспринял слишком прямо, как написано, не вдумываясь в глубину смысла. Оказалось, что для мусульман есть разница между «верующим» и «покорным Богу» — первые не только словами, но и делами и мыслями обязательны перед Аллахом, и их сердца полны сострадания и благородства, тогда как вторые, может быть, и старательно исполняют заветы Всевышнего, но не все их дела благородны и чисты в помыслах. И те, кто лишь «покорны Богу», не сумеют солгать Аллаху о своей вере — и за ложь свою они получат болезненное наказание.       И Донхэ-хатун так и хочется напрямую спросить у Сонгю-ага, чем, по его мнению, они все так прогневили Всевышнего, что началась эта ужасная война, которая отняла столько жизней и разрушила столько счастливых семей. Но наставник явно сосредоточен на этой обширной суре, так что рыженький хатун решает не встревать — прямой ответ на столь провокационный вопрос Сонгю-ага всё равно наверняка не даст, а настраивать ещё одного обитателя дворца против себя Донхэ совсем не хочет. Ещё и узнать о религии побольше Донхэ всё-таки хочется, потому ему приходится сдержать большую часть своих неуместных комментариев.       — А ты неплохо справляешься, хатун, — в конце занятия Сонгю-ага даже немного смягчился и легко похлопал Донхэ по плечу. — О тебе говорили совсем другое.       — Что? — встрепенувшись, рыженький хатун хочет резко обернуться и призвать наставника к ответу, но он заставляет себя сперва аккуратно закрыть Коран и немного отодвинуться от рахле, чтобы случайно не скинуть на пол Писание — и только после этого Донхэ, вспомнив о словах Сонгю-ага, оборачивается и быстро добавляет:       — Что тебе говорили обо мне? И кто? Исин-хатун? Хичоль-султан? Чонсу-султан?       — Что, твои главные соперники за внимание Повелителя? — усмехается наставник, покачав головой — и Донхэ недовольно морщится, осуждая собственную опрометчивость. — «С ним мог поговорить Инсон-ага, да и Шивон-ага не отказался бы поболтать о том, как много проблем я доставляю», — вспоминает рыженький хатун, притихнув. — «А вот Сонгю-ага теперь всем расскажет о том, кто именно беспокоит меня больше всего…»       — Во дворце много зорких глаз, Донхэ-хатун, — отвечает Сонгю-ага, пожимая плечами. — Да и от желающих обсудить тебя обычно нет отбоя. Даже странно, что тебя беспокоят только те, на кого падает свет. Будь внимателен и к тем, кто остаётся в тени.       — Разумный совет, — с неохотой признаёт омега с запахом грейпфрута — он уже допустил ошибку, потому возражать наставнику будет не самым лучшим решением. — Хотя скорее я бы сам охотно остался в тени.       — Пусть так, — довольно миролюбиво добавляет наставник, хотя по его взгляду Донхэ-хатун так и не может понять, действительно ли Сонгю-ага согласился с ним или же просто решил не развивать эту тему, не поверив ему. — На сегодня мы закончили. Оставить тебе Писание, Донхэ-хатун? Инсон-ага на тебя не жалуется, но о заветах Аллаха и Пророков его ты знаешь очень мало. Тебе нужно много изучать и самому.       — Да… лучше мне после обеда почитать ещё немного, — соглашается рыженький хатун, задумчиво покачав головой. — Возможно, на какие-то вопросы мне сможет дать ответ Хёнвон…       — Я не думаю, что твой слуга настолько хорошо знает Писание, — возражает Сонгю-ага, покачав головой. — Хоть он и порой присматривал за младшими членами династии, индивидуальных занятий у Хёнвона не было. Хоть некоторые основы, как мусульманин, он, возможно, сумеет тебе объяснить.       Но вернувшийся Хёнвон, несмотря на его мягкость характера, не оказался в восторге от решения Донхэ — засыпать слугу горой вопросов о Коране. Уже на третьем вопросе любопытного омеги Хёнвон, устало вздохнув, как можно деликатнее добавляет:       — Послушай, Донхэ, я не так хорошо знаю Писание, чтобы осмелиться толковать его. Лучше оставь свои вопросы до следующего занятия — или задай их Шивону-ага.       — Шивон-ага слишком занят делами дворца, — ворчит рыженький хатун, но не возражает — Хёнвон был в чём-то прав. — Да и, кажется, он всё ещё меня недолюбливает…       — Шивон-ага в целом не любезничает с гаремом, так что я не сказал бы, что он тебя недолюбливает, — сомневается слуга, покачав головой. — Хотя он и со мной стал построже. Наверное, он ещё не забыл о том, как именно ты выбрался из темницы в свой первый день во дворце.       — Или его отношение связано с тем, что теперь ты — не временный слуга Хичоля-султан, — продолжает ворчать омега с запахом грейпфрута, но, заметив, как побледнел слуга, Донхэ-хатун всё-таки решает не зацикливаться на этой теме, чтобы Хёнвон не решил, что его снова в чём-то обвиняют. — Я просто хочу сказать, что к слугам членов династии Шивон относится с большим уважением. А вот тебе часто достаётся из-за того, что меня постоянно наказывают…       — Донхэ-хатун, ты, кажется, до сих пор не понимаешь одну очень важную вещь, — подмечает Хёнвон, немного успокоившись, но всё равно изрядно нервничая. — И Шивон-ага, и супруги Повелителя действительно берегут тебя и делают многое, чтобы позаботиться о тебе. Почему ты этого не понимаешь?       — Это потому, что мной заинтересован Повелитель, — возражает Донхэ, вспоминая то, что произошло на нижнем этаже. — «Если бы султан Ли Хёкджэ хан Ынхёк узнал о том, что со мной случилось — он бы точно выяснил, кто хотел убить меня». Но при этом рыженький хатун не забывает, что тогда Повелитель мог бы наказать множество слуг, в том числе и Хёнвона, а этого Донхэ никак не мог допустить. — «Хичоль-султан тогда просто загнал меня в угол…»       — Донхэ, ты и правда не понимаешь. Повелитель не вмешивается в дела гарема без крайней необходимости, — поясняет слуга, устало вздохнув. — Ещё задолго до рождения Повелителя гаремом действующего султана управлял либо валиде-султан, либо супруг султана, которому был дарован статус хасеки. Народ нуждается в султане, и если вместо заботы о своём народе султан будет целыми днями решать ссоры между наложниками — что будет с государством?       — «То есть, моя жизнь практически напрямую зависит от настроения Хичоля-султан», — наконец, понимает Донхэ: конечно, он и ранее был уверен в том, что хасеки легко может устроить ему любую казнь, но то, что Хичоль-султан обладает настолько свободными полномочиями в гареме, всё равно стало для фаворита султана неожиданностью.       — Я не пытаюсь запугать тебя или принудить к какому-то решению, Донхэ, но я хочу кое-что сказать тебе об этом на основе собственного опыта, если ты позволишь, — Хёнвон, видимо, истолковывает молчание хатун по-своему, потому и осторожничает, дожидаясь утвердительного покачивания головы Донхэ и его заинтересованного взгляда. — Хоть я и нечасто сопровождал хасеки — в основном он звал меня только для того, чтобы я помог другим слугам присмотреть за юными членами династии и уложить их спать, — но кое-что я всё-таки видел и слышал. И я прошу тебя, поверь мне — из дворца наложников и слуг ссылали и за меньшее из того, что ты делал. Кому-то хватало и единого слова, неосторожно брошенной фразы, чтобы хасеки сослал нарушителя в старый дворец. Тебя же… хоть и сурово отчитывают и даже наказывают, но при этом ограничивают гораздо меньше. Хасеки очень терпелив к твоим выходкам, пока держит тебя под контролем и пока юные члены династии интересуются тобой, но упаси Аллах тебя подвести ожидания валиде. Ему может возразить только Повелитель, так что если он пожелает наказать тебя — ты так легко не отделаешься.       — Хочешь сказать, меня от наказания спасает по большей части не благоволение Повелителя, а интерес ко мне его детей? — переспрашивает Донхэ, к своему удивлению понимая, что он спрашивает довольно очевидную вещь. — «Ведь многое, на что мне давали разрешение, я сумел получить благодаря детям Повелителя», — вспоминает рыженький хатун. — «Меня и так долго обучали вместе с детьми Повелителя, а не с другими хатун, мне позволяли выходить на прогулку в сад и заниматься с летописцами, меня приглашали на празднование дня рождения Мингю-шехзаде и разрешили подготовить неплохой подарок для него…»       — Можно сказать и так, — соглашается слуга, даже обрадовавшись тому, что рыженький хатун понимает, к чему он ведёт. — Другие наложники правы в том, что некоторые тебе завидуют из-за того, что ты так быстро обосновался среди фаворитов, но дети Повелителя во многом помогают тебе за твою доброту и твой искренний интерес к ним. Хасеки не каждого слугу подпускает к детям Повелителя настолько близко, как тебя.       — Да, но при этом валиде сейчас держит меня как можно дальше от детей Повелителя, — напоминает Донхэ-хатун, вздохнув. — Конечно, он прав в том, что мне нужно побольше изучить Коран, чтобы не гневить Аллаха своим незнанием, но…       — Попробуй понять валиде-султан, — советует Хёнвон, с сочувствием рассматривая фаворита султана. — Ты — хатун, и другие наложники практически не интересуются детьми Повелителя. Точнее, их интерес почти исчез после всех происшествий прошлых лет и строгих запретов. Чонсу-султан заботится о безопасности детей Повелителя, так что не стоит осуждать его за это. Однажды у тебя будут свои дети — и тогда ты сможешь в полной мере понять супругов Повелителя.       — Да… свои дети, — соглашается Донхэ-хатун, замявшись и поторопившись сменить тему — несмотря на то, что с детьми Повелителя ему легко и приятно общаться, собственных детей у него скорее всего не будет из-за «дефектности». — «И если Повелитель или хасеки догадаются о моём секрете — меня тут же сошлют в старый дворец».       Больше Донхэ сейчас волнует то, что ему снова в скором времени нужно будет отправиться к лекарю — и, по возможности, как-то переманить Джено на свою сторону, чтобы тот не выдал его обман всему дворцу. — «На Сынхуна надежды нет — он такой строгий, что точно всё про меня расскажет», — уверен омега с запахом грейпфрута. — «А вот Джено можно попробовать как-то обмануть… вот только как?»       Пока рыженького хатун спасает то, что за всеми заботами валиде и думать забыл о том, что недавно фаворит Повелителя оставался на ночь в покоях султана, потому прямо сейчас к лекарю можно не отправляться. Ещё и Шивон-ага почти не вспоминает о нём, что тоже помогает Донхэ, но нетрудно догадаться, что долго это не продлится. — «И принять средство до течки Хёнвона я тоже не смогу…» — напоминает себе рыженький хатун, пока Хёнвон ищет любого свободного евнуха, чтобы тот забрал Писание из комнаты. — «Значит, пока мне лучше не появляться рядом с валиде без важной причины».       И Донхэ всё больше понимает, как много забот было у султана до произошедшей трагедии — судя по не слишком подробному рассказу Хёнвона, который не знает всех деталей, валиде-султан сейчас отвечает не только за гарем, но и за весь дворец в частности. Этому на первый взгляд хрупкому омеге отчитываются и калфы, и евнухи — и янычары. Несмотря на то, что Ифань-паша, как личный охранник Повелителя, последовал во дворец Сонхвы-шехзаде следом за султаном, во дворце остался Кюхён-паша, фактически правая рука Повелителя.       И Донхэ-хатун очень рад тому, что этот паша не имеет права зайти в гарем — уже то, что Ифань-паша мог зайти на территорию гарема, вызывало у рыженького хатун беспокойство, хоть и впоследствии Донхэ даже немного начал симпатизировать этому высокому янычару. И в случае Ифаня-паши Донхэ-хатун бы не сказал, что его симпатия основана на каком-то романтическом уровне, о котором мечтают многие свободные омеги и гаммы. К своему удивлению рыженький хатун понимает, что Ифань-паша, тот самый страшный и агрессивный альфа, оказался довольно неглуп и во многом весьма тактичен как собеседник, хоть и продолжает говорить с таким характерным японским акцентом. — «Сказал бы мне кто ещё с пару месяцев назад, что я смогу спокойно разговаривать с чужим альфой, не боясь того, что его инстинкты проснутся так невовремя…» — думает Донхэ-хатун, уже посмеиваясь над самим собой. — «Но вот Кюхён-паша меня до сих пор пугает. Хоть он и слушается Повелителя, и супруги султана о чём-то с ним периодически беседуют, но уж слишком самодовольно он смотрит… Даже жутковато немного».       Но Донхэ уверен в том, что для того, чтобы на следующий день с новыми силами продолжить изучать Коран, ему нужно хорошо выспаться и отдохнуть от такого обилия новой или же позабытой информации. С этими мыслями, с помощью Хёнвона, он совершает малое омовение перед сном — и, устроившись в мягкой постели, устало потягивается. Рыженький хатун надеется, что этот день он провёл как не самый плохой человек — Донхэ практически не перечил наставнику и не задавал ему возмутительных вопросов. С этой мыслью омега с запахом грейпфрута тихо шепчет себе под нос, чтобы не мешать своему слуге готовиться ко сну:       — О Аллах, избавь меня от Твоего наказания в тот день, когда Ты воскресишь своих рабов.       И рыженький хатун надеялся на то, что раз этим днём он вёл себя по возможности хорошо и даже никого не разозлил, то Всевышний пошлёт ему крепкий и хороший сон. Но всё вышло совсем не так: Донхэ снова снятся всполохи пламени, гулкие, пробивающиеся через треск горящего дерева, крики на незнакомом языке. Он слышит громкое ржание лошадей, слышит, как кричат и плачут омеги и гаммы, слышит лязг мечей и глухие удары. — «Нет…» — рыженькому хатун становится нечем дышать, он в панике оглядывается, прижимая руку к лицу, чтобы не надышаться дыма — а после чья-то сильная рука хватает его, сильно сжимая пальцы на запястье. Охнув от боли, Донхэ не успевает закричать или попытаться вырваться — его словно что-то выталкивает из этого кошмара, отчего омега просыпается и, жадно вдохнув окружающий воздух, не пропитанный дымом и гарью, чувствует себя гораздо лучше.       Но что-то в комнате изменилось, и рыженький хатун быстро понимает, что именно: вместо полной темноты на дальней полке шкафа стоит подсвечник с горящей свечой. И Донхэ вполне логично предположил бы, что это Хёнвон забыл потушить свечу, но в комнате, помимо него и слуги, есть кто-то ещё: кто-то среднего роста, склонившись над спящим Хёнвоном, тянет к нему руку. И Донхэ-хатун, ещё толком не проснувшись, ужасно перепугался: помимо ночного кошмара ему сразу же вспоминается то подлое нападение на нижнем этаже, когда по версии дворца фаворит султана был беззащитен и беспомощен. Взвизгнув от страха, он, подскочив на ноги, с силой швыряет в чужака подушку, заставив того отпрянуть от слуги. Дотянувшись в полумраке до тяжёлого подсвечника на столе, Донхэ крепко хватает его за основание и, храбро сделав пару шагов навстречу, омега с запахом грейпфрута показательно замахивается на чужака, выкрикнув:       — А ну, отойди от Хёнвона, а то костей не соберёшь!       — Что? Что за… Донхэ-хатун?! — малознакомый голос кажется слишком изумлённым и совершенно не агрессивным, и только это останавливает Донхэ от того, чтобы не ударить ночного гостя. Но он всё равно не расслабляется и стоит в грозной стойке, пока чужак сжимает в руках подушку, не зная, что предпринять. Ещё и Хёнвон, проснувшись от крика рыженького хатун, сонно трёт глаза, усевшись на постели:       — Что… что происходит? Донхэ? Ты почему не спишь?       — Я тут проснулся, а он… — Донхэ косится на чужака, который, охнув, тут же кладёт подушку на постель Хёнвона и тянется за подсвечником с горящей свечой, аккуратно поднося её ближе к себе. Внимательно рассмотрев ночного гостя, который оказался одним из евнухов, Донхэ-хатун, успокоившись, шумно выдыхает и опускает тяжёлый подсвечник, возвращая его на стол.       — Цзытао-ага, ты что здесь делаешь? — интересуется Хёнвон, проснувшись окончательно и с сомнением покосившись на своего господина. — Смотри, как ты Донхэ-хатун напугал. Что за срочность в такой поздний час?       — Ох, Донхэ-хатун, прости меня! Я совсем не хотел напугать тебя, Аллах свидетель! — этот евнух среднего роста, видимо, тоже вспомнил то, как на фаворита султана напали посреди ночи, когда он был на нижнем этаже. Тут же осознав свою ошибку, Цзытао, евнух со слабым запахом водорослей извиняющимся тоном забормотал:       — Я специально хотел разбудить лишь Хёнвона, чтобы не тревожить тебя, Донхэ-хатун. Прошу, прости меня.       — Да… ничего, всё в порядке, — вздыхает рыженький хатун, покачав головой и пряча за спиной немного подрагивающие руки. На Цзытао, который, судя по всему, был самым юным среди всех евнухов, злиться бесполезно — он так перепугался и растерялся от того, что хатун подскочил в темноте и попытался наброситься на евнуха, чтобы защитить себя и своего слугу, что даже не возмущается тому, что Донхэ не считает это место безопасным. Поёжившись, Донхэ-хатун переступает с ноги на ногу и, успокоившись, повторяет вопрос своего слуги:       — Так что ты здесь делаешь? Зачем тебе понадобился Хёнвон? До утра подождать не может?       — Ах, точно… Хёнвона зовёт валиде-султан по неотложному делу, — рапортует Цзытао, посмотрев на ничего не понимающего слугу. — Снаружи ждёт Роун-ага, он отведёт тебя в покои валиде, Хёнвон. Там сейчас младшие дети Повелителя. Собирайся поскорее, Хёнвон.       — Что-то с Тэяном и Тэмином? — всполошился Донхэ, пока слуга, покосившись на своего господина, послушно поднимается на ноги и в полумраке ищет свою одежду. — Цзытао, зажги больше света — я всё равно не сплю. Что-то случилось с мальчиками?       — Тэяну-султан приснился кошмар и он очень испугался, — признаётся евнух, послушно подходя к столу и зажигая больше свечей. — Ну, и Тэмин-султан тоже проснулся и перепугался. Слуги не справляются и не могут их успокоить и уложить спать, вот валиде и вспомнил, что Хёнвон неплохо с этим справлялся. Ты же не против, что он отлучится, Донхэ-хатун?       — «Ещё и Тэяну приснился кошмар… видимо, сегодня какая-то непростая ночь», — предполагает рыженький хатун, наблюдая за тем, как спешно одевается Хёнвон и едва вспомнив, что нужно кивнуть. Но, видимо, слуга истолковывает его молчание по-своему, так как, тоже вспомнив недавнее нападение, омега с запахом винограда нерешительно спрашивает:       — Но как быть с Донхэ-хатун? Я не могу оставить его одного…       — Да, Роун-ага тебя проводит, а я останусь здесь с Донхэ-хатун, пока ты не вернёшься, — отвечает евнух, деликатно отвернувшись от слуги, чтобы не смущать его. — А ты ложись спать, Донхэ-хатун. С твоим слугой всё будет в порядке. Хочешь, я налью тебе прохладной воды?       — Нет, я не хочу пить. Я пойду с Хёнвоном, — решает Донхэ и, строго посмотрев на пытающегося возразить евнуха, рыженький хатун уверенно добавляет:       — И ты меня не остановишь, а валиде я скажу, что сам проснулся и захотел помочь. Подожди снаружи, мы сейчас соберёмся.       — Ты уверен, что хочешь пойти, Донхэ-хатун? — уточняет Хёнвон, завязывая шнурок на своих штанах, когда Цзытао, помявшись, коротко кивает и быстро выходит из комнаты. — У меня не будет времени делать тебе причёску или красить тебе глаза. Вдобавок ты оговариваешься и не упоминаешь статус детей Повелителя при посторонних…       — Я уже проснулся и буду осторожен. Красить мне глаза не надо, украшения тоже не пригодятся, а для волос будет достаточно обычного хвостика, — возражает рыженький хатун, стаскивая с себя ночную рубаху и надевая рубашку, которую он носил этим днём — светло-синюю, без лишних узоров и цветов. — Думаешь, я усну, не зная, что там с мальчиками? Сейчас ведь и Повелителя, и хасеки во дворце нет. Я понимаю, что валиде им тоже очень близок, но мы с ними неплохо ладим, так что… может, я смогу как-то помочь.       — Твоя правда, — со вздохом соглашается Хёнвон и достаёт гребень, чтобы хоть немного расчесать взъерошенные волосы своего господина. — Только я прошу тебя, не жалуйся валиде на Цзытао-ага. Ты же сам видел, он так перепугался, когда ты подскочил. Как ты вообще его услышал?       — Не знаю… мне тоже снился нехороший сон, так что я открыл глаза — и увидел, как кто-то склонился над тобой, — рассказывает Донхэ-хатун, усевшись на постели и повернувшись к Хёнвону спиной. — Ну, и в полутьме я его не узнал — и испугался за тебя.       — Так ты хотел меня защитить… Пусть благодать Аллаха будет с тобой, Донхэ-хатун. Ты чудесный господин, — с искренней благодарностью добавляет Хёнвон, причёсывая рыжие волосы фаворита султана. — Видимо, сегодня действительно витает что-то нехорошее в воздухе, раз и тебе, и Тэяну-султан приснились кошмары. Что тебе снилось?       — Огонь. Много огня — и крики, — признаётся рыженький хатун, поёжившись. — И чем больше я изучаю Коран, тем чаще этот ужас возвращается в мою голову. Изучать историю нашего государства и местные правила было куда проще. Порой мне кажется, что Всевышний против того, чтобы я изучал основы религии…       — Не говори так, — вздыхает Хёнвон, ловко прибирая волосы омеги, чтобы они не лезли в глаза. — Воля Аллаха нам неведома, но я уверен, что тебя не отталкивают от религии. Возможно, Аллах испытывает тебя, чтобы укрепить твою веру — или же эти испытания помогут тебе вернуть утраченные воспоминания. Я могу посоветовать тебе лишь довериться воле Всевышнего — и продолжать изучение Корана. Если в твоей голове начали пробуждаться воспоминания — это очень хорошо. Я сочувствую тебе и мне жаль, что твоё прошлое причиняет тебе боль, но пока ты не сумеешь принять то, что было с тобой — ты и не вспомнишь, кто ты такой. Возможно, Аллах как раз и защищает тебя от всей правды, так как узнать всё о себе разом ты пока не готов.       — Наверное, я ещё до конца не проснулся, но, кажется, ты говоришь разумные вещи, — соглашается Донхэ-хатун, дождавшись, пока слуга закончит с его волосами — и поднимаясь с постели, чтобы надеть свои штаны. — Но я подумаю над этим позже, ведь Роун-ага ждёт нас. Помоги мне завязать шнурок — и мы поспешим к мальчикам. Только не упоминай о том, что мне тоже снился страшный сон. Я не хочу напугать их ещё больше.       И Роун-ага совершенно не удивился тому, что слугу сопровождает и его господин: молча выслушав сбивчивое объяснение рыженького хатун, он лишь молча качает головой и отступает в сторону, вежливо указывая рукой путь по длинному коридору, молвив лишь:       — Прошу, Донхэ-хатун. Валиде-султан ждёт.       Омега с запахом грейпфрута уже неплохо ориентируется в лабиринте коридоров дворца, вдобавок и в покоях валиде он уже был, потом Донхэ-хатун смело шагает впереди, практически не оборачиваясь на спешащего за ним Хёнвона и замыкающего шествие евнуха. Его также успокаивает то, что никто из охраняющих выходы евнухов не пытается его остановить: едва заметив, что фаворит султана куда-то направляется со всей уверенностью, кастрированные альфы тут же замирают, никак не комментируя происходящее. — «Возможно, они все знают, что Хёнвона ждут у валиде… Или же дело в том, что моя уверенность помогает мне…» — думает рыженький хатун, приближаясь к тому самому коридору, где расположены покои супругов султана. Вот только от того, кто именно охраняет вход в покои валиде-султан, омеге с запахом грейпфрута снова становится не по себе — перед большими дверями стоит Кюхён-паша, с едва заметным удивлением рассматривая процессию. — «Ну почему покои валиде охраняет не евнух?» — Донхэ-хатун уверен, что сегодня удача окончательно ему отказала, но во дворце необходимо соблюдать все установленные правила приличия, так что, остановившись перед дверями, омега учтиво кланяется, приветствуя янычара со столь важным статусом:       — Кюхён-паша, мы к валиде-султан. Он ждёт.       — Валиде ждёт только Хёнвона. А ты что забыл здесь, Донхэ-хатун? — в отличие от Донхэ, янычар не ограничивает себя излишними любезностями, но всё равно говорит на таком уровне учтивости, чтобы упрекнуть его в недостатке вежливости было нельзя. — Евнухи плохо выполняют свои обязанности? Зачем вы его разбудили, Роун-ага? Уводи хатун в покои.       — Никто меня не будил, Кюхён-паша. Я проснулся сам — и раз валиде понадобился Хёнвон в столь поздний час, я решил, что тоже смогу чем-то пригодиться, — возражает омега с запахом грейпфрута, понимая по насмешливому взгляду янычара, что здесь его пламенные речи не возымеют никакого эффекта. Ещё и поднимать шум в коридоре и упорствовать тоже будет бесполезно, и Донхэ-хатун догадывается, что ему придётся возвращаться обратно, будучи опозоренным и пристыжённым этим чрезмерно самоуверенным янычаром. — «А ведь всё бы получилось, если бы не этот паша…» — с недовольством думает омега, но тяжёлые двери неожиданно раскрываются и в коридор выходит Онью, старший слуга валиде-султан. Донхэ подмечает то, что слуга валиде явно хочет спать, судя по немного сонному взгляду, но при этом Онью старается выглядеть, как и всегда — бодро, уверенно и достойно.       — Почему так задержались? Хёнвон, проходи, — строго произносит слуга, и Кюхён-паша сразу же отступает в сторону, пропуская слугу фаворита султана. — Донхэ-хатун, что ты здесь делаешь? Тебя евнухи разбудили? Валиде ждал только Хёнвона.       — Нет, евнухи меня не будили, Онью, — снова поясняет Донхэ, вежливо поприветствовав слугу уважительным поклоном. — Но мне объяснили, для чего валиде послал за Хёнвоном, так что я решил тоже прийти. Возможно, моё присутствие немного отвлечёт детей Повелителя…       — В твоих словах есть смысл. Посмотрим, что решит валиде. Проходи, Донхэ-хатун, — коротко качнув головой, слуга приглашающе взмахивает рукой и, покосившись на Кюхёна-пашу, с его непроницаемым выражением лица, рыженький хатун заходит в покои валиде-султан следом за Хёнвоном. — «Вряд ли валиде выпроводит меня в такой ситуации. А если бы я был нежеланным гостем, Онью не разрешил бы мне пройти», — поясняет себе Донхэ-хатун, слишком поздно подумав о Рёуке. По тому, что в покоях находится Онью, а не Рёук, омега с запахом грейпфрута понимает, что его друг скорее всего сейчас не здесь и повидаться им не удастся. — «С другой стороны, может, это и хорошо? Хотя бы Рёук выспится этой ночью», — убеждает себя рыженький омега и с этой мыслью он смело проходит через приёмную часть большого зала и следует за Онью в отдельную комнату, из которой уже доносятся какой-то суетливый шум и негромкое хныкание.       — Проходи, Хёнвон. Донхэ-хатун? — валиде, сидя на краю своей большой постели, с лёгкой заинтересованностью оглядывает пришедшего наложника. — Что тебе нужно?       — Донхэ-хатун! — громко воскликнул Тэян, отпрянув от Чангу, уговаривающего его что-то попить. — Как хорошо, что ты здесь!       — Донхэ-хатун, посиди с нами, — умоляюще просит Тэмин-султан: мальчики, несмотря на свой довольно высокий рост, кажутся такими крохотными на фоне огромной кровати валиде-султан, особенно когда они оба так напуганы и почти жмутся друг к другу. — Пожалуйста, валиде, можно?       — Можно, валиде-султан? — осторожно интересуется Донхэ-хатун, пытаясь как можно спокойнее улыбнуться мальчикам: если он тоже начнёт неприкрыто беспокоиться, как и слуги, то дети Повелителя перепугаются ещё сильнее. — Я подумал, что… тоже могу чем-то помочь.       — Я посылал за Хёнвоном, чтобы не будить тебя. Но раз ты здесь, то будет неразумно отсылать тебя обратно, Донхэ-хатун. Присаживайся, — Чонсу-султан поднимается с постели, бережно пригладив волосы близнецов перед тем, как отступить и пересесть на стул неподалёку. — Повара приготовили успокаивающий настой, но Тэян сейчас слишком напуган.       — Хёнвон часто помогал детям Повелителя заснуть, когда рассказывал им сказки своим ровным голосом, — подсказывает Онью, застыв рядом с валиде. — Но твоё присутствие тоже может помочь, Донхэ-хатун.       — Донхэ-хатун, тебе тоже не спится? — Тэян практически тянет подрагивающие руки к наложнику, призывая его к себе. — Посиди с нами, пожалуйста…       — Конечно, я посижу с вами. Мне тоже не спалось, — обещает рыженький хатун, подходя ближе и пытаясь усесться на краю постели валиде. Но близнецы почти синхронно тянут его к себе, так что Донхэ приходится сбросить обувь с ног и забраться на постель поверх покрывала, устроившись между мальчиками. — «Надеюсь, валиде за это меня не осудит, ведь мальчики сами потянули меня ближе…» — думает рыженький хатун, пока Тэян и Тэмин доверчиво прижимаются к нему с обеих сторон. И если Тэмин, маленький гамма с запахом липы, очень встревожен, но держится вполне бодро, то другого гамму, Тэяна, так и потряхивает от страха, пока он обвивает обеими руками руку Донхэ, чтобы успокоиться.       — Что вас так переполошило посреди ночи? — осторожно интересуется Донхэ, решив, что необходимо разговорить мальчиков. — «Рассказанные сны не сбываются», — часто говорил ему Рёук, когда рыженький омега взахлёб выбалтывал свои красочные сны о длительных путешествиях и поездках в качестве свободного человека.       — Тэяну страшный сон приснился, — делится Тэмин, пока Тэян чуть ли не зубами стучит от страха. — А что, если он вещий, Донхэ? Папы сейчас нет во дворце, и…       — Тебе снилось что-то про дворец, пока тут нет Повелителя? — уточняет Донхэ-хатун, высвободив свою руку из хватки Тэяна-султан, чтобы сперва мягко провести пальцами по влажной после слёз щеке мальчика, а затем аккуратно приобнять его и пригладить густые чёрные волосы юного гаммы. Но Тэян тут же мотает головой, так что рыженький хатун делает новую попытку разговорить мальчика:       — Или… тебе снился Повелитель? Наверное, ты сильно по нему скучаешь, отсюда и сон.       — Я… я не знаю, Донхэ, — от страха Тэян, как и Тэмин, забыл про необходимые обращения, как и сам хатун про них практически позабыл, решив, что в такой суматохе никто не обратит на это внимание. — Мне… мне приснилось, что папа сидит в покоях… и когда я попытался подойти ближе и позвать его, откуда-то появилось столько огня… Казалось, он был повсюду. Я начал кричать и звать папу, но услышал лишь его крик, который поглотил треск огня… Это было так страшно…       — А я проснулся от того, что Тэян громко кричал, — добавляет Тэмин, шмыгнув носом: несмотря на то, что мальчик забился под бок Донхэ, как и его брат, маленький гамма всё равно тянет руку через тело рыженького хатун, чтобы касаться руки Тэяна. — И ему давно не снились такие… явные сны. Что, если с папой что-то случилось, Донхэ-хатун?       — Тэмин, я не думаю, что… — Чангу, замерев у кровати с кружкой в руках, замялся, но Донхэ осторожно перебивает его: едва заметно покачав головой, рыженький хатун мягко отвечает:       — Думаю, сегодня просто такая ночь. Мне… мне тоже снились нехорошие вещи, потому я и не спал, когда евнухи пришли за Хёнвоном.       — Тебе тоже снился кошмар? Про… про папу? — подрагивающий голосок Тэяна звучит так, словно мальчик вот-вот снова расплачется, и омега с запахом грейпфрута торопится пояснить ситуацию — вздохнув, Донхэ-хатун добавляет:       — Нет, мне снился не Повелитель. Но мне снилось то, что я считаю своим прошлым… а оно не очень радужное. Наверное, сегодня всем снится то, чего они больше всего боятся.       — Ох, Донхэ-хатун, — Тэян кладёт голову на плечо рыженького хатун, и Донхэ с внутренней радостью подмечает, что дрожать мальчик постепенно перестаёт. — Мне жаль, что и тебе снился дурной сон. Думаешь, с папой правда всё в порядке?       — Я в этом уверен, — омеге с запахом грейпфрута приходится немного покривить душой: после занятий с Сонгю-ага он уверен, что на подобные вопросы может дать ответ лишь Всевышний, но подводить близнецов к этому ответу сейчас будет неразумно. — «О Аллах, сохрани Повелителя и верни его домой, к его семье», — просит Донхэ-хатун даже быстрее, чем успевает задуматься об этом. Но вслух он добавляет совсем другое, пытаясь приободрить мальчиков:       — С Повелителем же отправился лучший янычар, которого знает этот свет. Вдобавок его сопровождает Хичоль-султан, которого даже шайтаны побаиваются…       — Да… мама и Мингю с Тэёном тоже сейчас с Повелителем. — соглашается Тэмин, поёжившись. И от многозначительного взгляда валиде Донхэ-хатун хочется достать собственный язык и показательно им подавиться. — «Ели я сейчас расстрою их ещё больше — до возвращения хасеки и казни от него я могу и не дожить...» — понимает рыженький омега, потому и, нервно сглотнув, снова смотрит на мальчиков, то на одного, то на другого, после чего аккуратно добавляет:       — Я уверен, что и Повелитель, и хасеки, и шехзаде сейчас крепко спят, а Всевышний хранит их сон. На подготовку к обряду никяха наверняка уходит много сил, а обретение истинных угодно Аллаху, так что он убережёт их от любых невзгод. И вам тоже надо поспать. Может, попьёте немного настоя?       — А ты посидишь с нами? — спрашивает Тэмин, пока Тэян, помявшись, всё-таки берёт кружку из рук Чангу и послушно делает несколько глотков уже давно остывшего настоя. — Хотя бы пока мы не уснём. Можно, валиде? Или нам уйти в нашу комнату?       — Нет нужды уходить. Вы оба так взволнованы, что лучше вам остаться здесь, — решает валиде, отчего Донхэ даже вздрагивает: всё это время первый супруг султана молчал и, словно статуя, наблюдал за наложником. — И Донхэ-хатун тоже может остаться здесь, пока вы не уснёте. Я буду в зале, а с вами здесь останется Чангу. Хёнвон, идём. Ты можешь подождать у Онью.       — «Разумно. Валиде не оставил бы меня и Хёнвона наедине с мальчиками», — подмечает рыженький хатун, пока Тэян отдаёт кружку Чангу и слуга наливает ещё настоя, уже для Тэмина. — «И это даже несмотря на доверие ко мне Хичоля-султан и на то, что Хёнвон был раньше временным слугой хасеки… Кажется, валиде и вправду более суров и строг, чем Хичоль-султан…»       Хёнвон, растерянно покосившись на своего господина, послушно удаляется следом за валиде и Онью из этой части покоев, и Донхэ-хатун надеется, что это тоже успокоит мальчиков — непросто прийти в себя и перестать думать о плохом, когда около тебя такая суета и столько взволнованных и сочувствующих взглядов.       — Чангу, налей немного и для Донхэ-хатун, пожалуйста, — просит Тэян, когда Тэмин возвращает слуге пустую кружку. — Раз тебе тоже снился дурной сон, тебе тоже поможет ячменный настой.       — Мама то и дело велел подавать этот настой нам и в гарем, когда от папы не было долгих известий во время Войны Трёх Миров, — припоминает Тэмин, заёрзав на месте. — Правда, нам его разбавляют, так как мы ещё маленькие. Может, попросить Чангюна сделать ещё немного, уже для тебя?       — Нет, не стоит беспокоить главного повара дворца из-за меня, — Донхэ-хатун боится даже представить, в каком настроении с утра будет повар, если хорошенько не выспится. — Вот только вас увидел — и сразу думать о своём сне перестал. А что вы обычно делаете, если вам не спится? Я бы вам сказку какую-нибудь рассказал, но рассказчик из меня не очень хороший. Может, позвать Хёнвона?       — Нет, не надо сказку, — Тэян позёвывает в кулак, что рыженький хатун расценивает как добрый знак — тревога постепенно отпускает мальчика. — Наверное, я и вправду слишком разволновался. Но папа давно не покидал дворец так надолго…       — Я понимаю. Думаю, Повелителю самому очень непривычно находиться так долго вне дворца, — задумчиво подмечает рыженький хатун, мягко поглаживая близнецов по макушкам, ровно и монотонно, в надежде, что это их успокоит. — Но он не один, и присутствие Хичоля-султан и шехзаде придаст ему сил. Я верю, что всё пройдёт хорошо. И ваши выспавшиеся здоровые лица порадуют Повелителя по возвращении. Меня бы точно это обрадовало.       — Наверное, ты прав, — Тэмин сонно посмеивается, устроившись поуютнее. — И нам очень жаль, что мы устроили такой переполох. Завтра мы обязательно попросим прощения у валиде-султан. Спасибо тебе, Донхэ-хатун. Пусть Аллах охраняет все твои сны.       И, мягко засмеявшись, рыженький хатун продолжает поглаживать мальчиков по волосам, наблюдая за тем, как они понемногу успокаиваются и слегка покачиваются, еле сдерживая желание снова провалиться в сон. Чангу нерешительно переминается с ноги на ногу, и Донхэ-хатун осторожно качает головой в сторону свободного стула, предлагая слуге присесть и отдохнуть — наверняка этот невысокий гамма с запахом тыквы сбился с ног, пытаясь то успокоить мальчиков, то отвести их к валиде, а то и настой принести. — «Всё будет хорошо. Сегодня просто такая ночь», — напоминает себе рыженький хатун, неосознанно вполголоса намурлыкивая какой-то мотивчик, крутящийся в голове.       — Какая интересная мелодия, — подмечает Тэян, маленький гамма с запахом липы, слабо улыбаясь и с трудом сдерживаясь, чтобы не закрыть глаза. — Это какая-то песня?       — Кажется, да, — отзывается Донхэ-хатун, осекаясь: он совершенно не помнит, где именно слышал эту мелодию. — Может быть, кто-то пел её во дворце или на корабле, пока нас везли сюда из чужих земель…       — А можешь напеть её? — Тэмин чешет макушку и сонно таращится на рыженького хатун, пока его любопытство ещё может пробиваться через желание заснуть. — С Инсоном-ага мы изучали культуру разных районов нашего государства. Может быть, это песня с твоих родных мест?       — Ну… я попробую. Но я не очень хорошо пою, — признаётся омега с запахом грейпфрута, призадумавшись: в словах Тэмина был толк, раз маленький гамма говорит о том, что песня может выдать местность, в которой жил Донхэ. — «Но неужели в разных районах песни настолько отличаются?» — удивляется рыженький хатун, стараясь припомнить слова песни. И, к его удивлению, слова сами собой слагаются в строки: практически слыша чей-то низкий, немного хриплый голос в своей голове, Донхэ повторяет за ним, негромко запев:       — А ты прости, что я вечно упрямый,       Ты пойми, так бывает порой,       Только жди — с рассветом багряным       Я вернусь, я вернусь домой.       — Я вернусь домой… — тихо повторяет Тэян, широко зевая и устроив голову на плече Донхэ, снова обвив его руку своими — видимо, такая поза мальчика действительно успокаивает. Чангу продолжает молча сидеть на стуле, с интересом прислушиваясь к песне наложника, но не подсказывая ему строки — и не прерывая. Ещё и этот голос в голове одновременно кажется и таким знакомым — и совершенно посторонним, словно этот голос Донхэ не слышал уже очень давно. — «Но этот голос не желает причинить мне вред. Я уверен», — думает омега с запахом грейпфрута, прислушиваясь к тому, как в его разуме этот голос еле слышно пропевает мелодию припева, словно тёплую и уютную колыбельную, от которой на сердце становится очень спокойно. Немного приободрившись, рыженький хатун очень осторожно продолжает петь:       — В тёмной тишине ты послание читаешь,       Расскажу тебе я в нём, как не хватает       Мне твоих жемчужных глаз, под луной свидания,       Но пришёл указ — а с ним и расставание.       — Послание… было бы здорово, если бы папа написал нам хоть пару строк, — бубнит Тэмин, позёвывая, но не мешая Донхэ петь. Мальчики слишком быстро засопели носами, успокоившись и задремав, и, опасаясь прерываться, чтобы не разбудить их случайным образом, рыженький хатун решает спеть ещё немного, пока чей-то знакомый голос продолжает подсказывать ему строки:       — И слёз не надо лить — я вернусь, и детская рука       Меня заставит жить. Улыбнусь — и взгляд на небеса,       Тебя благодарить я не устану, дай же обниму,       На сердце боль, но я с тобой — и больше нет, не отпущу…       Но дальше текст как будто обрывается — словно тот знакомый голос скрывается за толщей воды, отдаляясь от Донхэ и больше не подсказывая ему. — «Может, больше в этой песне ничего и нет?» — предполагает рыженький хатун, снова и снова повторяя припев, тихо и осторожно. — «С другой стороны, откуда-то же она пришла мне в голову…»       — Красивая песня, Донхэ-хатун, — почти шёпотом произносит Чангу, наклонившись ближе и посмотрев на дремлющих близнецов. — Не спеши. Пусть мальчики покрепче уснут. Не думаю, что валиде будет против.       — Да, я подожду, — шёпотом отвечает рыженький хатун, с теплотой оглядывая этих малышей, таких хрупких и беззащитных. — «И как я мог решить, что Тэмин-султан такой же коварный и хитрый, как и Хичоль-султан?» — Донхэ-хатун удивляется сам себе, хоть и не говорит об этом вслух. — «Он, хоть и больше похож по характеру на своего мать, всё равно ещё такой ребёнок и так похож с Тэяном-султан…» И Донхэ нетрудно понять, как от дурного сна мальчики перепугались и разнервничались — они в столь юном возрасте уже пережили суровую войну, долгое время были в неведении, вернётся ли их отец с войны живым и невредимым или нет, а вскоре после никяха Повелителя с четвёртым супругом дворец постигло огромное горе, на целый год погрузившее весь дворец в тишину и мрак. — «После такого даже удивительно, что мальчикам не снились кошмары так долго…»       Но в то же время присутствие Повелителя и его супругов наверняка помогало мальчикам чувствовать себя спокойнее — пусть состояние султана Ли Хёкджэ хан Ынхёка очень волновало близнецов, но хотя бы они знали, что их отец жив и здоров, пусть и в крайне подавленном состоянии духа. — «Повелитель скоро вернётся — и они успокоятся», — говорит себе рыженький хатун, продолжая поглаживать мальчиков по волосам и прислушиваясь к тому, как близнецы сопят, доверчиво прижимаясь к нему. — «Они ещё слишком малы для всех этих невзгод, с которыми им пришлось столкнуться…»       И Донхэ-хатун снова вспоминает о той важной истине, которую он пока ещё периодически забывает: султан Ли Хёкджэ хан Ынхёк не только правитель такого могущественного государства, и не только любовник, о котором мечтают многие омеги и гаммы — он ещё и отец. — «А быть отцом наверняка так непросто…» — думает рыженький хатун, рассматривая мальчиков рядом с собой. — «Быть ответственным за таких малышей и знать, что это твоя плоть и кровь… Это наверняка одновременно так чудесно — и так сложно… Хотел бы я помнить хоть что-то о своей семье».       Омега с запахом грейпфрута не строит иллюзий на счёт своей семьи: Донхэ-хатун понимает, что с большой долей вероятности все его близкие погибли во время набега воинов Китайского царства. — «Но быть в неведении — гораздо хуже», — уверен рыженький хатун. — «Так я продолжаю надеяться и ждать… И от этого мне очень тяжело. Я даже не могу почтить память своих близких, поскольку я не знаю, какими они были — и даже имён не знаю».       А вот членам династии, по мнению Донхэ, очень повезло — Повелитель, набравшись опыта, старается не забывать и об этом статусе, считая его очень важным. — «Но при этом он так сдерживал себя, невольно отталкивая мальчиков», — вспоминает рыженький хатун. — «Детям Повелителя приходилось проявить столько терпения и понимания, чтобы не обижаться на него…»       Но Донхэ при этом уверен, что львиную дозу понимания и терпения детям Повелителя в доступной и безболезненной мере навязал Хичоль-султан. — «Уж он-то наверняка смог со всем своим тактом, умом и проницательностью подсказать детям, что Повелителю непросто пережить такое горе, и что нужно просто подождать…»       И самому хатун ждать пришлось долго: на любую попытку Донхэ аккуратно освободиться мальчики сквозь сон ещё крепче хватались за него обеими руками. Тэмин, подвинувшись ближе, и вовсе устроил голову почти поперёк груди рыженького хатун, с силой сжимая пальцы на рубашке Донхэ. Растерянно вздохнув, омега с запахом грейпфрута виновато косится на слугу хасеки, с удивлением наблюдая за тем, как Чангу лишь беззвучно посмеивается, ничего больше не говоря.       — «Раз валиде решил оставить мальчиков в своих покоях, он не будет против, если я немного посплю?» — предполагает Донхэ-хатун, не спрашивая об этом вслух. — «Будет же гораздо хуже, если Тэян снова проснётся и перепугается, а там и Тэмин проснётся…» И пусть он не получает ответа, но глаза рыженького хатун понемногу закрываются сами собой. Ещё и тот же глухой, немного грубоватый, но в то же время очень спокойный и тёплый голос снова продолжает петь в мыслях Донхэ-хатун:       — «А ты прости, что я вечно упрямый, ты пойми, так бывает порой…»       — «Кто ты?» — думает омега с запахом грейпфрута, сонно уронив голову на мягкую подушку и покрепче приобняв близнецов, устроившихся рядом с ним. — «Почему ты пел мне эту песню? Жив ли ты? Прошу, скажи, кто ты?..»