Сердце султана

      Донхэ убеждён, что султан не шутит, задавая подобный вопрос — а его племянник, Сонхва, наверняка давно знает, что не отвечать на прямые вопросы Повелителя очень опасно, даже если ты принадлежишь к его роду. Но, в чём рыженький хатун уверен, Сонхва-шехзаде не мог бы позволить себе быть таким откровенным в присутствии членов династии или слуг, которые донесли бы услышанное хасеки или даже самому Повелителю. Шехзаде наверняка считал, что в случае фаворита, особенно когда он только недавно во дворце, можно говорить напрямую — даже если Донхэ и доложил бы кому-то о том, какие нехорошие вещи говорит Сонхва, был большой шанс того, что хатун бы никто не поверил без доказательств.       Но с тем, что сам Повелитель Трёх Миров услышал часть высказываний Сонхвы, могли возникнуть огромные проблемы, и это понимали все: это понимал сам племянник султана, явно стараясь не осесть на землю под столь пронизывающим взглядом Ли Хёкджэ хан Ынхёка, это понимал Шивон-ага, который замер на месте рядом с застывшим Хёнвоном, не решаясь отвлекать Повелителя, и, разумеется, это понимал и сам султан, ведь неспроста он задал такой вопрос. И, несмотря на то, что Сонхва в чём-то ведёт себя довольно резко и грубо, всё-таки эта прямота, не считая нахальной попытки принюхаться в качестве проверки на «истинность», Донхэ в глубине души даже понравилась. — «Вряд ли Сонхве удавалось быть настолько прямым с другими детьми Повелителя, ведь его воспитывали совершенно иначе», — после этой мысли рыженькому хатун даже становится немного жаль племянника султана: он лишился отца и дедушки, действующего на тот момент султана Ли Юнхо, после, едва его дядя, Ли Хёкджэ, принял власть и стал султаном, начались активные военные действия, так что живого примера воспитанных альф, судя по всему, перед глазами Сонхвы практически не было. А если не забывать, что в своей семье этот шехзаде — единственный ребёнок, то Донхэ охотно готов поверить в то, что проводить время Сонхве было не с кем. По крайней мере, никаких других детей, хотя бы ровесников Тэяна и Тэмина, хатун во дворце не видел, а это может означать, что все усилия матери Сонхвы, скорее всего, тоже были брошены на достойное воспитание молодого альфы, и наверняка практически никаких развлечений, кроме светских, племянник султана не знал.       И, когда Донхэ решил, что это его предположение довольно убедительно и правдоподобно, ему в какой-то мере даже стало жаль Сонхву — по крайней мере, близнецы есть друг у друга, да и старшие братья, даже когда султан занят, могут провести с ними время, а старшие дети Повелителя в своём юном возрасте наверняка держались вместе. Вдобавок, несмотря на события последнего года, у детей Повелителя всё-таки есть отец, а Сонхва этого всего лишён из-за этой ужасной войны. — «Может, всё это и повлияло на его характер в такой степени?» — задумывается Донхэ, понимая, что никто не намерен заступаться за племянника султана, даже Шивон-ага, который вроде как должен сглаживать подобные конфликтные ситуации. Решив, что нужно сказать хоть что-то и понадеявшись, что Шивон-ага не устроит ему потом взбучку за вмешательство, Донхэ спешно встревает в разговор, звонко воскликнув:       — Повелитель, Вы как раз вовремя! Сонхва-шехзаде рассказывал мне о подвигах своего отца. Наверное, Вы тоже сопровождали его в некоторых военных походах?       Шивон позади них, судя по звукам, либо поперхнулся пчелой, либо задохнулся от возмущения, но Донхэ это уже мало волнует — этому евнуху уже давно стоило привыкнуть к тому, что этот фаворит султана всегда говорит то, что думает. Помалкивает и Хёнвон, молчит и Сонхва, ошарашенно уставившись на хатун и не понимая, почему этот, казалось бы, обычный наложник, помогает ему, обманывая Повелителя. И, казалось, весь мир, пусть даже ограничившись территорией этого дивного сада, замер, ожидая решения султана Ли Хёкджэ хан Ынхёка.       — Военные походы? — переспрашивает султан, повернув голову и, казалось, просто взглянув на Донхэ. Но от этого рыженькому хатун становится не по себе, как будто одним лишь взглядом, без единого слова, Повелитель доносит до него простую и вполне правдивую мысль — «Ты лезешь не в своё дело». И от этого взгляда рыженькому хатун становится не по себе. — «Он понял, что это ложь!» — практически кричит внутренний голос и Донхэ приходится собраться с мужеством, чтобы не опустить голову, избегая столь проницательного взгляда султана, и не начать извиняться. Даже понимая, что, возможно, своей ложью он в очередной раз нарвался на проблемы, отступать фаворит султана не хочет. — «Сонхве всего семнадцать лет, а мальчишки часто совершают глупости и говорят первое, что приходит в голову», — уверен Донхэ, хоть он и до сих пор не может вспомнить, каким было его собственное прошлое. Наверное, поэтому ему хватает смелости, чтобы выдержать в этот раз испытывающий взгляд султана — Ли Хёкджэ хан Ынхёк должен поверить в то, что ничего лишнего его племянник не высказал. — «Так будет лучше для всех…»       — Да, я сопровождал Кибома в его первых военных походах вместе с султаном Ли Юнхо, — взгляд Ли Хёкджэ снова становится непроницаемо-непредсказуемым, и Донхэ не знает, хорошо это или плохо. — Похвально, что вы оба решили обсудить военные победы одного из величайших военачальников, которых знал этот свет, но мне нужно поговорить с Донхэ-хатун наедине. Не возражаешь, Сонхва?       — Как пожелаете, Повелитель, — наконец, выдавливает из себя племянник султана, коротко зыркнув взглядом в сторону рыженького хатун. — Приятно было познакомиться, Донхэ-хатун.       — И мне было приятно, Сонхва-шехзаде, — Донхэ приходится опять быть неполностью искренним, но раз уж он сам пытается убедить султана, что у них с его племянником был вполне себе приятный разговор, то этой манеры поведения всё равно придётся придерживаться. И, после того, как новые знакомые обменялись необходимыми для окончания разговора любезностями, султан Ли Хёкджэ хан Ынхёк лёгким движением головы указывает Донхэ на одну из троп, по которой тот должен идти, и, решив воспользоваться этой возможностью, чтобы уже покинуть общество племянника султана, рыженький хатун послушно отправляется по указанному ему пути, успев расслышать, как Повелитель Трёх Миров негромко, но отчётливо отвечает уже своему племяннику:       — С тобой я поговорю позже.       — Хёнвон, если ты ещё раз оставишь хатун с гостями одного… — гневно шипит Шивон-ага на пристыжённого омегу, когда Донхэ приближается к ним, и, понимая, что у него совсем мало времени, чтобы защитить своего слугу, рыженький хатун спешно кидается навстречу строгому евнуху, быстро заговорив:       — Шивон, Хёнвон ни в чём не виноват! Мы говорили с Мингю-шехзаде, а Хёнвона шехзаде отправил к Онью, пока мы беседуем. Откуда ему было знать, что меня с Сонхвой-шехзаде знакомить будут? Да и перечить шехзаде в его же день рождения…       — О Аллах, дай мне силы пережить этот день, — ворчит кастрированный альфа, обессиленно подняв голову к небу и умоляюще сложив руки, точно очередное нарушение какой-то традиции разгневает Аллаха и тот пошлёт именно на голову Шивона всевозможные небесные кары. — Хорошо ещё, что Хвитэк вовремя мне сообщил, что ты тут вообще без присмотра. Ещё и Повелитель это увидел, позор на мою голову! Хёнвон, Донхэ-хатун здесь должен быть всегда в зоне твоей видимости. Надеюсь, вам обоим это понятно?       — Шивон прав, но сейчас в этом нет необходимости, — позади Донхэ раздаётся зычный голос султана, отчего рыженький хатун чуть было не подпрыгивает на месте от неожиданности, едва не сбив с ног испуганного Хёнвона. Что касается Шивона-ага, то этот высокий евнух и вовсе чуть было не съёжился под испытывающим взглядом султана Ли Хёкджэ хан Ынхёка, пока тот продолжил говорить:       — Я пройдусь с Донхэ в закрытой от гостей части сада. Пусть кто-то из евнухов будет неподалёку. Хёнвон, ты можешь отправляться к валиде, ему нужна твоя помощь. Если ты понадобишься Донхэ, тебя позовут.       — Да, Повелитель, — практически в один голос отвечают и Хёнвон, и Шивон-ага, после чего слуга спешно отправляется на поиски Чонсу-султан, беспокойно покосившись на Донхэ перед уходом, тогда как Шивон и вовсе мгновенно улетучился, явно для того, чтобы найти первого попавшегося евнуха и придать ему нужную скорость до той части сада, где султан будет находиться со своим фаворитом. Донхэ едва успевает ободряюще улыбнуться своему слуге, чтобы тот не считал, что в его отсутствие с хатун могла случиться беда, а затем, вспомнив о том, что он не один, фаворит нервно сглатывает, несмело покосившись на наблюдающего за ним Повелителя.       В отличие от супругов султана, что одевались на праздники в гареме торжественно и подобающе случаю, с самим Повелителем Донхэ как-то умудрялся пересекаться либо когда тот был в повседневной одежде, либо — убереги Аллах от одной только мысли об этом — и вовсе, когда султан готовился ко сну или ждал в своих покоях выбранного на ночь омегу. И отчасти из-за этого Донхэ не был готов к тому, что в такой день султан Ли Хёкджэ хан Ынхёк тоже приоденется как-то по-особенному. По крайней мере, сильный аромат сандала отчасти даже немного успокаивает Донхэ, так как, освободившись наконец от этого не очень приятного для него запаха скошенной травы, он наконец может свободно дышать полной грудью, чем с большой охотой пользуется.       Первое, что сразу же бросается хатун в глаза в образе султана — это белоснежный ворот плотной рубахи, которая очевидно поддета под всю остальную одежду. Донхэ с интересом рассматривает то, что поверх этой рубахи надет лёгкий кафтан, совсем тонкий и непохожий на те тёплые кафтаны, что были на шехзаде. Кафтан же, в отличие от рубахи, очень тёмный, покрытый по всей ткани россыпью мелких хаотичных округлых узоров и, поверх него, на плечах султана покоится тёплая длинная накидка, что доходит практически до земли. Рыженький хатун уже было подумал, что и в наряде султана нет никакой символики дракона, ведь на практически однотонных тёмных штанах и подходящих по цвету туфлях тоже нет ничего, что было бы связано с драконом. Но, стоит султану Ли Хёкджэ хан Ынхёку чуть приподнять руку, указывая Донхэ, куда им идти, этот важный для династии символ сразу же находится — под накидкой, практически у сердца, к кафтану прикреплена длинная подвеска, с округлым золотым медальоном, на котором выгравирован свернувшийся в клубок дракон, и с тонкими перьями в нижней части.       — Идём, Донхэ, — степенно произносит султан, немного проворачивая запястье и открыто подавая Донхэ руку. Немного поколебавшись, рыженький хатун послушно кивает и нерешительно берётся за руку альфы, обратив внимание на новые кольца на его пальцах — если на большом пальце Повелителя кольцо было знакомо Донхэ, то на безымянном и мизинце появились новые золотые кольца.       — О чём Вы хотели поговорить со мной, Повелитель? — вопрошает рыженький хатун, когда понимает, что и музыка, и голоса практически стихли — султан словно специально уводит Донхэ от чужих глаз, и, кроме янычар, что стоят слишком далеко, чтобы слышать их разговоры, неподалёку находится только один из евнухов, Роун — омега заприметил его в стороне сразу же, как только посторонние голоса стали практически неслышимы. — «Видимо, Шивон отправил сюда лучшего своего помощника», — за всё это время, проведённое во дворце, Донхэ начал немного разбираться в иерархии евнухов, и быстро понял, что Роун обладает большими полномочиями, куда большими, чем остальная часть кастрированных альф, помимо Шивона-ага, разумеется.       — Я спрошу тебя только один раз, — произносит султан, даже не глядя на Донхэ — он степенно продолжает идти вперёд, не выпуская руку фаворита из своей. — Так что хорошо подумай перед тем, как отвечать, Донхэ. О чём на самом деле с тобой говорил Сонхва?       — «Он понял!» — Донхэ тихо ахает от неожиданности, запнувшись в этих неудобных для него туфлях, но то, что Повелитель держит его за руку, немного помогает удержать равновесие — рука султана как будто становится твёрже, когда Повелитель сильнее сжимает пальцы и чуть приподнимает руку, давая фавориту ощутимую точку опоры. — «Или же он просто слышал больше из последних слов Сонхвы?» — Донхэ понимает, что в любом случае продолжать врать — неправильно, ведь тогда султан может наказать не только Сонхву, но и его самого, или заподозрить их в каком-нибудь сговоре. — «Я не знаю, что именно слышал Ли Хёкджэ, но обмануть его очень сложно, особенно когда он уже догадался об обмане…»       Рыженький хатун боялся, что Повелитель остановится и тут же потребует от него ответ и внятные извинения, но султан словно не торопит его ни с тем, ни с другим — Ли Хёкджэ хан Ынхёк в полном молчании продолжает неспешно идти по этому дивному саду, с большим терпением дожидаясь, пока его фаворит соберётся с мыслями и скажет наконец то, что должен. В отличие от того же хасеки, что, казалось, всегда ждёт ответ сию же секунду, Повелитель в подходящем настроении готов проявить большую милость в том, чтобы дать Донхэ сформулировать ответ в своей голове.       — Повелитель, простите меня за мой обман, — тихо отвечает рыженький хатун, расслабляя руку и надеясь осторожно вытащить её из руки султана, но тут же понимая, что это бесполезно — несмотря на то, что Повелитель не причиняет ему боли, без резкого движения убрать руку не получится, так как держат его вполне ощутимо, потому Донхэ приходится продолжить. — Мы не затрагивали запрещённые для обсуждения темы, клянусь Вам. Сонхва-шехзаде просто сказал, что… Хичолю-султан очень трудно найти достойного соперника, и в этом я полностью с ним согласен…       — А ты собрался соперничать с Хичолем? — султан чуть поворачивает голову, задумчиво посмотрев на Донхэ, и от страха хатун даже дыхание задерживает, пока Повелитель не продолжает говорить: настолько поведение альфы с запахом сандала сейчас для фаворита непредсказуемо. — И почему ты решил, что солгать мне при всех — это хорошая идея?       — Повелитель, я… я просто растерялся, — в этом Донхэ практически не лжёт, так что и говорить ему становится проще, разве что от вопроса о хасеки он старается улизнуть в надежде, что Повелитель этого не заметит. — Сонхва-шехзаде так перепугался, а сегодня такой важный для всех день, что я не хотел бы стать причиной вашей ссоры.       — То есть, если говорить твоими словами, мне показалось, что ты уже был готов искать помощи у янычар, и у вас с Сонхвой была обыденная беседа? — уточняет Ли Хёкджэ, тяжёлым взглядом окидывая побледневшего Донхэ. — Сонхва не маленький мальчик, и должен сам нести ответственность за свои поступки. Поверь, Донхэ, если бы ты поднял при нём какую-то из запрещённых тем — он молчать и покрывать твою разговорчивость не стал бы. Я хорошо знаю своего племянника, потому и спрашиваю — что именно он сделал, из-за чего ты так встревожился?       — Он… при знакомстве со мной решил проверить, не его ли я истинный, — нехотя признаётся Донхэ, тут же выпалив следом крайне нелепое оправдание. — Но рядом был Мингю-шехзаде и он тут же его одёрнул, уверяю Вас, Повелитель…       — Проверка на истинность, значит, — султан совершенно не кажется удивлённым и даже едва заметно усмехается, но на лбу альфы появляется тяжёлая складка, которая не может скрыть его недовольство. — Тогда он погорячился, списав тебя с статуса достойного соперника для Хичоля.       — Почему? — замявшись, Донхэ крайне осторожно подбирает вопросы, надеясь, что он не разозлит Ли Хёкджэ хан Ынхёка ещё больше. — Он… часто так делает?       — Он так проверял каждого моего супруга, — хмыкает альфа, чуть пожав плечами. — При этом мои слуги и наложники его не так интересуют. Значит, он увидел в тебе большой потенциал, Донхэ, и эта его оценка многое значит.       — Но почему он проверяет Ваших супругов… и меня? — рыженький хатун понимает, что он окончательно запутался — ещё и хасеки наверняка узнает о произошедшем, и подобный интерес Сонхвы к нему, да ещё и с таким неоднозначным посылом, Хичолю-султан точно не понравится. — Разве не возникнет… ряд проблем, если окажется, что Ваш супруг — его истинный?       — Проблемы возникнут — и именно на них Сонхва и рассчитывает, — султан снова смотрит перед собой, отчего его взгляд словно пустеет, как будто альфа смотрит куда-то сквозь пространство. — Для меня не возникнет сложности отдать племяннику его истинного, даже если им окажется мой наложник или фаворит. Несмотря на его поведение, я знаю, что Сонхва получил достойное воспитание и своего супруга он ни за что не обидит. Но в случае моих супругов — это невозможно, Донхэ. Я дорожу каждым из своих супругов, потому и ежедневно молю Аллаха о том, чтобы, пока я жив, они так и не встретили своих истинных. Ничем хорошим это не закончится в любом случае.       — «Вот шайтан, Хёнвон же объяснял мне эти вещи…» — Донхэ, к своему стыду, только сейчас вспоминает предостережения своего слуги о том, что в случае, когда супруги султана встретят своих истинных, дело скорее всего закончится смертной казнью, так как остаться в стороне истинные просто не смогут и обязательно попытаются выкрасть омег, что предназначены им судьбой. Ещё и хватка на руке рыженького хатун ослабевает — и фаворит быстро понимает, почему. — «Повелитель сейчас думает о Химчане-султан…» Ли Хёкджэ необходимо было срочно отвлечь от тяжёлых мыслей, потому, вместо того, чтобы высвободиться, Донхэ сам, неожиданно для себя, крепче сжимает руку султана, и громко вопрошает:       — Но для чего это Сонхве? Он же прекрасно знает, чем всё это может закончиться, разве нет?       — Всё, чего хочет этот мальчишка — это причинить мне боль, чтобы заглушить собственную, — глухим голосом отвечает Повелитель, хоть и смотрит перед собой уже более осознанно. — Он ненавидит меня, и вполне имеет на это право. Сонхва в раннем возрасте лишился отца и он считает, что в этом виновен я, так как меня не было в той битве — мой отец, султан Ли Юнхо, оставил меня временно управлять государством, пока он не возвратится с победой, и я не мог противиться решению султана.       — Но… что бы Вы сделали? — ахает Донхэ, растерянно глядя на Ли Хёкджэ — конечно, он уже знал, что султан сам потерял многих близких во время войны, но омега и представить не мог, что кто-то из рода Ли будет винить его за это. — Вы бы тоже полегли на поле битвы вместе с Вашим отцом и братом — и кто бы тогда занял трон? Ваш брат, Чжоуми-султан? Или кто-то из Ваших детей? Они же были такие маленькие в то время, разве нет?       — Сонхва не понимает этого. Точнее, он отказывается это понимать, — терпеливо поясняет Ли Хёкджэ, неожиданно остановившись и чуть приподняв голову, чтобы видеть облачное небо и, возможно, что-то там отыскать. — Он не думает о том, что мы все исполняли свой долг — он считает, что мне следовало быть там и, если уж не добиться победы в сражении, то хотя бы сражаться также храбро, как мой брат, пока моя жизнь не оборвётся от вражеской сабли. И в чём-то он прав — несмотря на то, что мне удалось одержать победу над Китайским царством, его отца это не вернёт. Да и на его месте мои дети, оставшись без отца, тоже наверняка винили бы в этом весь мир. И я действительно хотел бы повернуть время вспять и стать участником той битвы, чтобы хотя бы попытаться уберечь своих близких. Сонхва лишился любящего отца и мудрого и справедливого дедушки — а я потерял отца, в чьей мудрости и поддержке я до сих пор нуждаюсь, и брата, который был мне очень дорог и на чью храбрость я всегда равнялся. И Сонхве всё равно, что я продолжаю платить горькую плату за этот долг, что я несу — и что я продолжаю терять близких.       Султан Ли Хёкджэ хан Ынхёк вроде бы спокойно говорит о таких жутких вещах — но Донхэ не может не отреагировать на эти слова. Ему кажется, что его собственная душа рвётся на части, так как Повелитель говорит об ужасном времени, когда, возможно, и близких Донхэ больше не осталось на этом свете. Но винил ли хатун султана в этом? Возможно, разве что в первые дни, пока Хёнвон не рассказал ему, что в семье султана тоже были тяжёлые потери дорогих ему людей. Члены династии Ли не отсиживались во дворце, отдавая распоряжения — они смело вели янычар вперёд и героически приняли смерть бок о бок со своими воинами. То, что Ли Хёкджэ хан Ынхёк принял такое своевременно мудрое решение о заключении союза с Японским королевством и объединил силы для сокрушительного нападения, — наверняка чудо Аллаха, не иначе, ведь сам султан сумел вернуться во дворец живым, вдобавок и сохранил столько жизней своих подданных, отомстив за пролитую кровь их близких. Вот только Сонхва ввиду своего возраста и нежелания взглянуть глубже совершенно этого не понимает, чем наверняка ещё больше расстраивает султана, который всё равно продолжает приглашать своего племянника во дворец на важные события.       — Многие потеряли близких в той войне, — осторожно произносит Донхэ, медленно придвинувшись ближе и обхватив руку султана обеими руками, уже не думая о том, что и почему он делает — рыженький хатун просто чувствовал, что если эту рану в душе Повелителя не залечить, то она пойдёт ещё дальше и ещё глубже, снова напомнит султану о всей боли, что он испытал за последние годы. — Но Вы сумели спасти множество жизней своими мудрыми решениями, Повелитель. Если бы и Вы отдали жизнь в том сражении — в опасности оказались бы все Ваши близкие и беззащитные подданные. Ваши супруги, Ваши дети — и сам Сонхва-шехзаде оказался бы в опасности. Жертв было бы гораздо больше, и Сонхва-шехзаде обязательно поймёт это, когда сам станет главой своей семьи. Не вините себя, Повелитель. Всё в руках Аллаха.       — Всё в руках Аллаха, — согласно повторяет султан и, снова повернув голову к Донхэ, альфа с тёмно-синими волосами неожиданно накрывает и другую руку хатун своей, а затем, медленно приподняв руки, Повелитель касается тёплыми, но немного сухими губами пальцев фаворита и прикрывает глаза, шумно выдыхая. Донхэ становится очень неловко, но он не шевелится — омеге ясно, что султан вполне очевидно, без лишних слов, благодарит за то, что он как-то сумел найти нужные слова, которые Ли Хёкджэ хан Ынхёк услышал не только разумом, но и душой.       — Я буду очень благодарен тебе, Донхэ, если этот разговор останется между нами, — добавляет султан, открывая глаза и опуская их с Донхэ сцепленные руки. — Мои супруги осведомлены об играх Сонхвы, как и старшие дети, но я не хочу, чтобы ты обсуждал это с кем-то, особенно с Тэяном и Тэмином.       — Я никому не расскажу, Аллах свидетель, — порывисто обещает рыженький хатун, уже после убеждая себя, что он действительно сумеет сдержать своё слово — после того, как долго султан хранит его секрет о том, что Донхэ до сих пор невинен, это меньшее, что Донхэ может сделать в качестве гарантии того, что и его тайну Повелитель продолжит хранить. — И вообще — я очень рад, что Вы так вовремя появились. У меня накопилось к Вам столько вопросов!       — Вопросы? — Повелитель слегка усмехается, но, не возражая, лишь покачивает головой, приглашая Донхэ к разговору и снова продолжая идти по саду, направляясь к большому дереву, под тенью которого притаилась укромная скамейка. — Тогда я постараюсь на них ответить. Что ты хочешь спросить?       — Я так и не понял, для чего Вы повелели на этом праздновании мне надеть пинё Чжоуми-султан, хотя оно очень красивое и отлично на мне смотрится, — тараторит рыженький хатун, послушно шагая следом за султаном и стараясь хоть немного повеселить его своими вопросами. — Ещё и сегодня в первую очередь такой важный для Вас день, ведь семнадцать лет назад Аллах послал Вам и хасеки здорового шехзаде, с чем я Вас поздравляю. А дракон — это символ Вашего рода? А почему тогда на хасеки не было ничего с драконом? Правда, я ещё не видел валиде, так что может у хасеки была какая-нибудь брошь, но сломалась так некстати…       — Обожди, торопыжка, — Ли Хёкджэ продолжает говорить ещё отрешённо и отстранённо, но Донхэ пока достаточно и того, что тон голоса султана хоть немного сменился — значит, тот действительно слушает и уже не так погружён в свои тяжёлые мысли. — Скромности тебе не занимать. Но пинё и правда на тебе отлично смотрится, и ты носишь его достойно, как подобает члену династии, Чжоуми-султан, который не может присутствовать на празднике сегодня. С этим нарядом ты похож на ночное небо, Донхэ.       — Тогда Ваш наряд — это ночное море, Повелитель, — не остаётся в долгу рыженький хатун, неожиданно для самого себя улыбаясь. — И, раз мой наряд — это ночное небо, то Чжоуми-султан — это Ваш месяц, Повелитель?       — Месяц? — султан Ли Хёкджэ хан Ынхёк с неприкрытым удивлением покосился на омегу с запахом грейпфрута, как будто своим вопросом фаворит застал его врасплох. — Тебе рассказали, что я всегда называю Чжоуми своей Луной?       — Правда? — Донхэ удивлённо моргает, не зная, что на это сказать — наверное, ему стоит перестать говорить первое, что приходит в голову, но раз уже так сложилось, то проще всё объяснить, пока Повелитель не решил, что хатун кто-то просвещает на какие-то запрещённые темы. — Нет, Повелитель, я просто предположил… Я ещё не видел нефритовых шпилек, вот мне и пришло в голову такое сравнение. Но, наверное, Чжоуми-султан гордится этим прозвищем. Я бы не называл Луной человека, не считая его дорогим сердцу и любимым.       — Мне интересен ход твоих мыслей, Донхэ, — султан указывает Донхэ на скамейку, выпустив его руку, и рыженький хатун покорно присаживается на краю, пока Повелитель садится рядом. — Так о чём ты ещё спрашивал? О символе нашего рода — драконе?       — Валиде рассказал мне, что этот символ важен для Вашего рода, особенно на таких праздниках, но на хасеки я ничего с драконом не увидел, — поясняет рыженький хатун, уже сам запутавшись в собственных объяснениях. — И оттого мне особенно неловко, что я ношу этот символ, хоть и временно…       — Донхэ, — султан пресекает этот поток пояснений, немного наклонив голову набок. — Кажется, тебе до сих пор не объяснили то, кто считается членом династии во дворце. Мои супруги не являются членами династии, тогда как Сонхва им вполне является. К роду Ли принадлежат только те, кто рождён от нашего рода, потому все мои дети и дети моих братьев считаются членами династии.       — Но разве Ваши супруги не берут Вашу фамилию после брака? — удивлённо вопрошает Донхэ, замявшись. — Простите, если спрашиваю о чём-то запрещённом, Повелитель, но я действительно не понимаю…       — Да, мои супруги берут мою фамилию после брака и они обретают статус, полномочия и обязанности, но членами династии они не становятся, — поясняет Ли Хёкджэ хан Ынхёк, снова проявляя немалое терпение к обилиям вопросов фаворита. — Членами династии могут быть лишь те, в ком течёт кровь нашего рода. Потому валиде могут находиться у власти только пока жив их шехзаде — действующий султан. Ты наверняка ещё не изучал историю Войны Трёх Миров, но, пока я находился в военном походе, государством управлял мой мать, Чанмин-султан, пока не отправился к Аллаху. После, до окончания войны, управление государством временно взял на себя Чонсу, как мать старшего наследника, но если бы мой поход окончился поражением, встал бы вопрос о том, кто из моих детей займёт трон в таком юном возрасте — и его мать и стал бы действующим валиде и правил бы, пока жив его сын.       — То есть, если, не приведи Аллах, Вы бы погибли в той войне, Чанмин-султан не остался бы у власти? — переспрашивает Донхэ, решив, что, возможно, он что-то не так понял. — Неужели без шехзаде валиде теряет весь свой статус?       — Фактически — да, — султан негромко вздыхает, покачав головой. — Этот мир суров, Донхэ. Династия должна продолжаться и трон должен занять тот, кто по крови принадлежит к роду Ли. После гибели султана его супруг не сумеет родить новых членов династии, даже если снова заключит брак с кем-то другим, потому дети, и в первую очередь шехзаде — это единственное, что будет связывать супруга султана с династией и троном. Более того, если мой супруг совершит серьёзный проступок — я могу выслать его из дворца и лишить всех привилегий. Ему будет запрещено возвращаться во дворец и встречаться со своими детьми — дети принадлежат в первую очередь династии.       — «Так вот почему и валиде, и хасеки так тщательно следят за исполнением всех правил дворца», — предполагает Донхэ, растерявшись и замолчав, чтобы всё обдумать. — «Неужели дело не в любви к султану, а в страхе, что они могут потерять своих детей из-за проступка?» С этой точки зрения рыженький хатун готов оправдать уже многое из поступков супругов султана, но это плохо сочетается со словами Повелителя о том, что он любит своих супругов и дорожит ими. Правда, задать вопрос напрямую Донхэ так и не решается — подобный его интерес ничем хорошим не закончится.       — Тебе это не нравится, — слишком быстро догадывается Ли Хёкджэ — наверное, все сомнения отразились на лице Донхэ. — Чтож, возможно, однажды ты сумеешь меня понять. Я дорожу своей семьёй и я уважаю и люблю своих супругов, но в первую очередь я должен думать о своём народе. Я не могу отбросить в сторону все свои обязанности и думать только о своей семье. И мои супруги знали, на что шли, когда заключали со мной брак. Многие мои наложники могут родить мне наследников, но к браку я никого не принуждал, Донхэ. Никогда.       — Даже в случае истинности? — уточняет рыженький хатун, замявшись — он снова хочет уйти от опасной и тяжёлой для султана темы для разговора. — Вы сказали, что в случае истинности Вы отдадите наложника его истинному, так?       — Если наложник подарил мне дитя и он согласится оставить ребёнка во дворце и заключить брак с истинным — я противиться не буду, — альфа с синими волосами чуть поводит плечом, как будто сейчас Донхэ спросил его о каких-то обыденных вещах. — Но до такого, как правило, доходило крайне редко. Обычно наложники охотно принимают предложения о браке, когда их срок нахождения в гареме подходит к концу. Они знают, что мои супруги тщательно подбирают для наложников достойного жениха, с надлежащим воспитанием и из хорошей семьи. Истинность в наше время встречается не так часто, как хотелось бы. Может, это и к лучшему — истинность не даёт гарантии, что предназначенный тебе судьбой человек будет хорошо с тобой обращаться, Донхэ.       — Как это? — Донхэ удивлённо качает головой, снова запутавшись. — Разве судьба может выбрать для нас в качестве истинного плохого человека?       — Может, — вздыхает Ли Хёкджэ хан Ынхёк, внимательно наблюдая за фаворитом и его реакцией. — Мне неведомо, доводилось ли тебе встречать истинные пары до потери твоей памяти, но, очевидно, в последние годы ты такие пары не встречал. В нашем мире истинность — это пары, которые хорошо совместимы… в физическом плане. Такие пары более плодовиты и их дети рождаются здоровыми и крепкими. Истинные, отыскав друг друга, могут чувствовать запах партнёра на большом расстоянии, их течка и гон в большинстве случаев подстраиваются друг под друга, для дополнительной гарантии успешного зачатия, и их непреодолимо тянет друг к другу, как одержимых. Но о любви и уважении как данности в истинности никогда не шло речи, Донхэ.       — Так поэтому Сонхва говорил о том, что с Хичолем-султан непросто соперничать, Повелитель? — неожиданная мысль приходит в голову Донхэ и он тут же её озвучивает, просто чтобы разобраться в этом вопросе, пока у рыженького хатун есть такая возможность. — Хасеки — Ваш истинный?       К удивлению Донхэ, султан не даёт тут же утвердительный ответ, хотя в представлении рыженького хатун всё сходится — хасеки и Повелителя явно тянет друг к другу, в гон султана чаще всего к нему отправляется Хичоль-султан, как говорил Хёнвон, да и количество детей, очевидно здоровых и сильных, намекает на то, что между ними возможна истинность. Но вместо однозначного ответа альфа с запахом сандала многозначительно отвечает:       — Я не знаю, Донхэ. Временами я тоже думаю об этом, и многие признаки заставляют меня считать, что Хичоль — мой истинный. Даже предсказание о моём будущем, данное моей матери, Чанмину-султан, указывает на Хичоля. Но то, что говорят об истинности те, кто с ней столкнулся, что их мир с обретением истинного изменился — кажется, у меня этого нет. Хичоль действительно во многом изменил мою жизнь, и я уважаю его ум и ценю его безоговорочную преданность, но я не уверен, что это именно истинность. А раз есть сомнения — скорее всего, мой ответ будет «нет».       — Предсказание? — оживился Донхэ — после того, как он сам до сих пор не определился с тем, что именно значит предсказание фалджи, рыженькому хатун бы хотелось послушать и о других предсказаниях, чтобы разобраться с тем, как во дворце их истолковывают. — Вашему матери тоже предсказывал Чжухон-фалджи?       — Кто? А, предсказатель огня? — Ли Хёкджэ хан Ынхёк даже как будто немного расслабляется от этого вопроса — говорить о своём далёком прошлом ему куда легче, чем о событиях последних лет. — Нет, я сам тогда ещё был очень мал, а Чжухон-фалджи, наверное, тогда только родился. Нет, покойный валиде доверял только одному предсказателю, Донуку-фалджи. Он в своих предсказаниях использовал воду.       — Воду? Он предсказатель воды? — заинтересованно вопрошает фаворит султана: после тех ярких трюков, что вытворял Чжухон-фалджи, заговаривая толпу, Донхэ интересно, как можно провернуть подобные фокусы с водой. — Вы видели, как этот фалджи делал предсказание?       — Я тогда едва научился ходить, — вспоминает султан, отчего на его губах сама собой расцветает едва заметная, тёплая улыбка. — Тогда я не знал о предсказании — Донук-фалджи делал его для моего матери без моего присутствия. Но в тот день Чанмин-султан подозвал меня для знакомства с фалджи. Я помню, что он был немногим старше моего отца, султана Ли Юнхо, и помню его мягкий голос и тёплые руки. Ему хотелось доверять.       — По Вашим словам Донук-фалджи кажется более приятным человеком, чем Чжухон-фалджи… — бездумно говорит Донхэ, и тут же понимает, что попался: теперь Повелитель смотрит на него с плохо скрытым любопытством, задавая свой вопрос и в очередной раз загоняя своего фаворита в ловушку:       — А я и позабыл, что тебе довелось познакомиться с Чжухоном-фалджи. Неужели огненному исключению не понравился Огонь Истины?       — Дело не в этом, Повелитель, просто… — спешно забормотал рыженький хатун, не на шутку перепугавшись того, что он не сможет придумать подходящее оправдание, но султан пресекает его объяснения лёгким жестом руки — видимо, ответ на этот вопрос Повелителю совершенно не требовался:       — Я наслышан о том, как Чжухон-фалджи использует огонь. Предсказания Донука-фалджи были более размеренны и спокойны — он опускал на поверхность воды птичьи перья, драгоценные камни и мелкие куски ткани. Одно из перьев со своего предсказания он посоветовал моему матери использовать для создания оберега. Этот оберег был со мной во время Войны Трёх Миров и я чувствовал, что молитвы матери были со мной и оберегали меня в сражениях.       — Этот оберег всё ещё с Вами, Повелитель? — с искренним любопытством вопрошает Донхэ, так как взглянуть на подобную вещицу ему было бы очень интересно. — Можно на него взглянуть? Или это слишком личная вещь?       — Это слишком личная вещь, но я бы не смог показать тебе оберег даже если бы захотел — он остался погребённым на поле битвы, — Ли Хёкджэ хан Ынхёк покачивает головой, рассказывая фавориту о этой части своего прошлого. — Я искал его после сражения, когда мы собирали тела погибших воинов, чтобы предать их земле и вверить души павших Аллаху, но так и не нашёл его. Наверное, оберег выполнил своё предназначение и уберёг меня от гибели в той битве, потому и покинул меня.       — Тогда и фалджи, и покойный валиде поступили очень мудро, сделав для Вас оберег, Повелитель, — задумчиво отвечает Донхэ — отчасти он был даже рад, что узнал об оберегах сейчас, а не перед днём рождения Мингю-шехзаде. С него бы сталось захотеть сделать оберег для Мингю, а потом бы оказалось, что это слишком личная вещь и её должны делать лишь члены семьи шехзаде, потому возникли бы новые проблемы с Хичолем-султан, и всё могло бы окончиться не так радужно. Поправляя край своей вуали, Донхэ осторожно интересуется:       — И всё-таки, что Донук-фалджи предсказал о Вашем истинном, Повелитель?       — Он сказал, что мой истинный будет особенным — и появится в моей жизни, когда я меньше всего буду этого ждать, осветив моё сердце, — мягко рассказывает султан, как будто улыбаясь собственным мыслям и воспоминаниям. — Потому покойный валиде рассказал мне об этом предсказании уже после того, как родился Мингю, ведь он был уверен, что мой истинный — это Хичоль. И я даже после всех своих сомнений не отказываюсь от этого предположения. Хичоль действительно исключительный омега.       — Расскажите о хасеки, Повелитель, — просит Донхэ, понимая, что если и в этот раз ему не удастся узнать побольше о прошлом Хичоля-султан, то он точно будет терзать себя и Хёнвона обилием вопросов ещё больше. — Прошу Вас. В прошлый раз Вы рассказывали о валиде и о том, что Хичоль-султан появился в гареме примерно в то же время. Он всегда был таким… ну…       — Таким восхитительно самоуверенным? — подсказывает Повелитель, улыбаясь немного шире. — Да, Хичоль был таким всегда. Он пришёл в гарем, когда ему было восемнадцать лет. И Хичоль был также красив, как и сейчас, разве что немного моложе. Но даже возраст ему к лицу, ведь так, Донхэ?       — Я… не застал хасеки в его молодые годы, но, кажется, возраст ему действительно к лицу, Повелитель, — Донхэ не приходилось признавать красоту других омег, так что вопрос султана заставил фаворита немного поколебаться. — Но у Вас уже были супруг и Тэён-шехзаде, правильно? Как Вы поняли, что… влюбились в Хичоля?       — Помимо его внешности, меня привлекал его ум, — задумчиво отвечает Повелитель, и рыженький хатун уверен, что султан сейчас с ним полностью честен — несмотря на то, что многие альфы заинтересованы лишь в красоте и покладистости супругов, Ли Хёкджэ хан Ынхёк никогда не скрывал в общении со своим фаворитом, что разум для него тоже очень важен. — Над Хичолем мне пришлось потрудиться, воспитав его под реалии дворца и особенности моей жизни, но без его острого ума ничего бы не получилось. Хичоль обучался практически молниеносно, подмечал малейшие детали, вплоть до эмоций и интонации сказанных слов. Порой мне не приходится даже говорить — он понимает, что я хочу сказать, ещё до того, как я намереваюсь ответить, потому я всецело доверяю ему.       — Неужели Хичоль-султан был… покладистым в гареме? — недоверчиво интересуется Донхэ — ему было трудно поверить в то, что хасеки в молодости был готов к обучению и покорно слушался любых указаний. Но перед ответом султан Ли Хёкджэ хан Ынхёк негромко смеётся, покачав головой:       — Нет, он совсем таким не был, но покорности я от него и не ждал. Единственное, что я от него действительно требовал — так это безоговорочную преданность мне. Преданность — и абсолютное уважение ко всем членам моей семьи, даже если ему что-то в их поведении не понравится. Хичоль очень быстро понял, чего именно я от него жду — и дальше процесс его обучения пошёл уже легче.       — Вы так говорите, словно обучали его, как сокола или лошадь… — растерянно бормочет рыженький хатун, тут же втянув голову в плечи и опасаясь того, что его слова сочтут чем-то непочтительным по отношению к методам воспитания султаном его супругов, но Повелитель не злится на Донхэ за его высказывание — немного помолчав, султан Ли Хёкджэ хан Ынхёк терпеливо поясняет:       — А чем, по-твоему, должно отличаться обучение человека от обучения личного коня? Чему бы ты стал учить личную лошадь, Донхэ?       — Я? — озадачившись, фаворит задумчиво почёсывает висок, чуть было не позабыв, что с пинё в волосах ему следует быть осторожным: Донхэ никогда не думал о том, как именно он бы обучал собственную лошадь, так как до этой минуты хатун даже не мог предположить, что эта лошадь у него, собственно говоря, вообще будет. — Ну, наверное, самому основному — откликаться на своё имя, подходить, когда я зову её, бежать, куда нужно…       — Ты действительно говоришь об основах, Донхэ, — отвечает султан, наблюдая за рыженьким хатун с неприкрытым интересом. — И это необходимый, но не достаточный уровень обучения. Это всё равно, что обучить своего ребёнка его личному имени, научить его нашей речи и основам быта. Но я говорил совсем о другом. Если твоя лошадь ступает легко, а мчится наперегонки с ветром, будет крайне неразумно запрягать её в плуг и определять её на пашню, тебе так не кажется?       — Быструю лошадь на пашню? Действительно, туда нужна сильная лошадь… — задумчиво произносит Донхэ, не сразу понимая, что альфа с запахом сандала смотрит на него и украдкой улыбается. — Вы смеётесь надо мной, Повелитель? Как это связано с тем, что Вы обучали Хичоля-султан?       — Донхэ, если ты хорошо двигаешься и чувствуешь ритм, будет неразумно губить в тебе этот талант и сажать за вышивку, если у тебя совсем не лежит к этому душа, — спокойно говорит Повелитель, подавляя в себе улыбку, чтобы фаворит не решил, что он действительно разыгрывает своего наложника. — В этом и есть основной принцип обучения — найти то, в чём человек будет действительно хорош, и развивать этот талант. Если бы Хичоль не был способен обучаться искусству подходящего поведения, я бы не ставил перед ним эту задачу. И в обучении животных, как и в обучении людей, я всегда придерживаюсь трёх главных столпов.       — Три столпа? Это какие? — любопытно интересуется рыженький хатун, и когда Повелитель даёт ему ответ, Донхэ кажется, что всё это он знал и сам — настолько всё оказалось просто и очевидно, когда султан Ли Хёкджэ хан Ынхёк ответил:       — Дисциплина. Внимание. И доверие. Если я оседлаю любую лошадь, она будет подчиняться основным командам — куда повернуть, когда пуститься галопом, а когда нужно остановиться. Но мой конь доверяет мне всецело и знает, что я также доверяю ему — в сражениях он не раз уберёг меня от гибели в ситуациях, где лошади моих воинов пугались, кидались в другую сторону или даже сбрасывали своих седоков. Ему достаточно, чтобы я направил его — и мы оба знаем, что если я потеряю контроль или отвлекусь на опасность, я сумею защитить своего коня, а он продолжит двигаться вперёд, несмотря ни на что, и вывезет меня из западни. И всё это я также ожидаю от своих супругов — потому что они знают, как я им доверяю и что я буду защищать их от любой опасности, пока бьётся моё сердце. Вот таков мой мир, Донхэ — без доверия я бы не достиг и половины того, что имею.       — Валиде Вы тоже обучали, Повелитель? — с интересом уточняет Донхэ — в его представлении альфы все заслуги приписывали лишь себе, а от супругов требовали лишь то, чтобы те украшали глаз и рожали как можно больше детей. Султан Ли Хёкджэ говорит о совершенно непривычных для рыженького хатун вещах, о доверии и о том, что ему супруги нужны не только в качестве красивых лиц и доступных тел, но и как личности, которые хорошо знают, что и когда требуется султану — и которые без напоминания сделают то, что требуется, получив нечто гораздо большее, чем какие-то драгоценности и славу взамен — получив доверие Повелителя, фактически часть его души. Всё это слишком сложно и непонятно для Донхэ, привыкшего к простым и очевидным действиям: дают — лучше откажись, ожидая подставы, бьют — отбивайся или беги. Расценивай силы, выставляй свои колючки, не давай никому и шанса приблизиться к тебе. И все эти основы Донхэ воспитал в себе благодаря тому, что один из столпов в общении с ним отсутствовал всегда — ему уделяли слишком много, порой даже нежелательного внимания, и его вечно пытались приучить к дисциплине в качестве раба. Но доверие — это то, что Донхэ практически никогда не ощущал, ни сам, ни от кого-то другого. Только его друзьям Донхэ старался доверять, но при этом он понимал, что тем самым «доверием всецело», о котором говорил Ли Хёкджэ хан Ынхёк, это не является, как и те вынужденные взаимоотношения с Кихёном-калфой или его личным слугой, Хёнвоном. Многое приходится скрывать и Донхэ практически не чувствует себя в безопасности и покое.       — Как я уже тебе рассказывал, с Чонсу всё вышло немного не так, — отвечает султан, чуть поводя плечами. — Он уже был обучен тому, чтобы быть мне верным и мудрым супругом и советником. Конечно, у нас были разногласия в первое время, но наши отношения изначально строились на уважении друг к другу и понимании Чонсу того, чего я от него жду. Хичоль же всегда подстраивался под ситуацию, да так мастерски, что даже я удивлялся его постоянно открывающимся способностям.       — Подстраивался под ситуацию? Как это, Повелитель? — Донхэ, конечно, имел представление о том, как хасеки справляется с неожиданными ситуациями — внезапные праздники, выходки Донхэ, нападение на нового фаворита и многое другое хатун уже лицезрел лично, поражаясь тому, каким собранным всегда старается выглядеть Хичоль, когда принимает то или иное решение. — «Но, возможно, султан Ли Хёкджэ хан Ынхёк сумеет рассказать немного больше?»       — Одним вечером, когда Хичоль ещё считался моим фаворитом, я позвал его и ещё нескольких наложников, чтобы они станцевали для меня и моей семьи, — рассказывает Повелитель, снова погрузившись в приятные для него воспоминания. — И когда Хичоль присоединился к танцующим наложникам, я забыл обо всём на свете.       — Почему? Хасеки так хорошо танцует? — Донхэ изо всех сил старается, чтобы в его голосе не зазвучала неприязнь, ведь после того, как султан сказал ему, что танец рыженького хатун — лучший, что он видел, уступать многогранному хасеки и в этом совершенно не хочется. Но, покачав головой, Ли Хёкджэ хан Ынхёк поясняет:       — На самом деле, я даже не помню, как Хичоль танцевал. Но он так гордо держал себя, демонстрируя свои коротко обстриженные волосы и повседневный наряд янычара, что я ни о ком, кроме него, не мог думать.       — Хасеки обстриг волосы и надел одежду янычара? — Донхэ поёжился, не понимая, для чего Хичолю-султан подобное «развлечение». — Но разве волосы — не гордость омеги? Да и… он что, пытался сойти за альфу?       — В тот момент я сам не понимал, для чего это, — признаётся альфа с запахом сандала, снова еле заметно улыбаясь. — Но Хичоль так умело подал себя в этом образе, так играючи, не стесняясь никого и ничего, а в конце танца он и вовсе застыл в стойке янычара — и я просто не смог устоять перед его способностями. Это уже гораздо позже мне удалось выяснить, что все эти идеи, поданные как задумка Хичоля, чтобы привлечь внимание — вынужденная мера. Пока Хичоль спал, некоторые наложники, опасаясь высокой конкуренции, которую он создавал в гареме, рвано обстригли его роскошные чёрные волосы.       — Обстригли? — ужаснувшись, Донхэ снова прикоснулся пальцами к своим рыжим прядям — наверное, на месте хасеки он бы с ума сошёл, если бы оказалось, что кто-то из хатун обстриг его густые волосы. — Но зачем ему была нужна одежда янычара?       — Хичоль не растерялся и сам обстриг свои волосы до ровной длины, — поясняет Ли Хёкджэ, рассказывая о действиях своего супруга не без плохо скрытой гордости. — Но в таком виде он не решался показаться мне на глаза, да и Шивон понимал, что новость о таком произволе гарема ни мне, ни Чонсу не понравится. Хичоль решил не создавать Шивону новых проблем, потому уговорил его взять у янычара одежду — и безрассудно и смело заявился ко мне в таком виде, словно так и было задумано.       — Вот это смелость… — Донхэ даже забывает о их разногласиях с хасеки: слушая о том, как умело Хичоль-султан выкрутился из неприятной ситуации, рыженький хатун готов признать — иметь такого конкурента действительно очень опасно. — И что было потом?       — Какое-то время Хичоль покрывал голову платком, но волосы быстро отросли, — рассказывает султан, снова посерьёзнев. — И он заверял Чонсу, что это не своеволие наложников, а его собственное решение, но Шивон всё равно мне всё рассказал. Конечно, я или Чонсу могли наказать этих наложников, для поддержания порядка в гареме — но Хичоль ни разу об этом не попросил и ни на что не жаловался, если мог справиться сам. Он всегда решал все свои проблемы самостоятельно — и вопрос с этими наложниками он тоже решил.       — Он же… не казнил наложников? — тихо спрашивает рыженький хатун, нервно сглотнув. — Вы бы этого не допустили, правда, Повелитель?       — Разумеется, не казнил, и без моего на то вмешательства, — отвечает Повелитель, качнув головой. — И я не хочу, чтобы подобные мысли были в твоей голове, Донхэ. Хичоль ответственно относится к своему статусу хасеки и управляет гаремом в строгости и справедливости. Нет, он всего лишь сослал этих наложников из гарема — кого-то перевёл в слуги, на самые тяжёлые работы, кого-то выдал замуж за купцов, что большую часть своей жизни проводят в море, а кого-то и вовсе выслал в старый дворец. Последнее, на что пойдёт Хичоль — так это на убийство. Только если дело касается моих детей — за любого из них Хичоль готов отдать жизнь, если это потребуется, и забрать при этом с собой как можно больше врагов.       — Да… за своих детей хасеки действительно никого не пощадит, — задумчиво бормочет Донхэ, соглашаясь со словами Повелителя — ему уже приходилось видеть, что здоровье и благополучие детей хасеки для Хичоля-султан чуть ли не превыше всего. Но, многозначительно хмыкнув, султан невозмутимо поправляет своего фаворита:       — Донхэ, ты так и не понял. Хичоль готов отдать жизнь не за своих детей, а за моих детей, за любого из них. Даже если не все мои дети связаны с ним кровными узами — он ни за что не предаст их и не позволит причинить вред моим детям. Вот, что я имел в виду, когда говорил о безусловной преданности, Донхэ, и вот, с какой верностью конкурировать действительно непросто. Но ты так и не ответил на мой вопрос, Донхэ — ты действительно намеревался стать соперником Хичоля?       И в этот раз Донхэ совершенно нечего ответить — он не понимает, как такой, как Хичоль, явно желающий, чтобы именно его сын стал следующим султаном, может быть настолько преданным Повелителю, что султан даже не сомневается в его верности и готов доверить своему супругу жизнь любого из своих детей, и как вообще соперничать с таким супругом султана. — «Разве валиде и Хичоль не должны враждовать между собой в этом вопросе?» — недоумевает рыженький хатун, и не без причин: сын валиде, Тэён, считается первенцем султана, а значит, первым претендентом на трон, но в то же время старший сын Хичоля-султан, Мингю, так напоминает Повелителя, даже в мельчайших деталях, суждениях и манере поведения, что конкуренция между мальчиками наверняка должна быть очень острой. Но Повелитель говорит о том, что всё далеко не так — и Донхэ понимает, что окончательно запутался. — «Да что в этом дворце происходит?..»       — Кажется, ты сам до сих пор не можешь дать себе ответ на этот вопрос, — спокойно заключает альфа с запахом сандала и поднимается со скамьи, мягко протянув ему руку. — Ты дашь мне ответ, когда будешь в нём уверен. Идём, Донхэ. Гости ждут.