Сердце султана

      Султан Ли Хёкджэ не был уверен в том, что он уже готов проводить во дворце празднования в честь дней рождения своих супругов и детей — но он также понимал, что это сделать необходимо. Это — очередной шаг на пути возвращения к привычной жизни, какой она была до Химчана.       Вдобавок ещё и Мингю, поблагодарив султана за его неожиданное решение — снова отмечать дни рождения членов династии и супругов Повелителя, и начать с приближающегося дня рождения старшего сына Хичоля-султан, — испросил разрешение у него и у хасеки на то, чтобы новый фаворит султана, Донхэ, стал одним из гостей хотя бы на общей части празднования, в дворцовом саду. И из этого возникали новые сложности — Ли Хёкджэ хан Ынхёк не мог позволить своему фавориту находиться в саду в качестве танцора, поскольку простым наложником Донхэ уже не является, но и столь неожиданная просьба в то же время застала султана врасплох. Султан понимал, что скорее всего Мингю попросил об этом в первую очередь для Тэмина и немного расхворавшегося Тэяна, так как за всё это время, что Донхэ находится во дворце, он проводит очень много времени с близнецами.       И главной сложностью было даже не то, что отказывать Ли Хёкджэ своему сыну не хотел — да и хасеки, несмотря на то, что он явно не был в восторге от этой просьбы, не высказал ни единого возражения. Султан в глубине души и сам не отказался бы взглянуть на этого норовистого и прямолинейного хатун в такой важный для них всех день — Донхэ, сам того не ведая, уже не раз изгонял мрачные мысли из разума Повелителя, так что и с любыми опасениями Ли Хёкджэ по поводу предстоящего празднования этот омега справился бы также легко и играючи, даже не подозревая о страхах, которые султан пока готов открыть только своим близким.       Действительно большой проблемой было то, что Донхэ боялся альф, особенно незнакомых, а именно таких гостей и янычар на празднике будет в достатке, потому этот хатун может повести себя совершенно непредсказуемо. Султан попросту не хотел подвергать наложника такому стрессу — рыженький хатун ни разу не признался в своих страхах вслух, но Ли Хёкджэ хан Ынхёку и не нужны слова, ведь панический ужас практически не сходил с этого симпатичного личика омеги, когда он в первые разы оставался с султаном наедине или когда в дворцовых коридорах и в саду в поле его зрения показывались янычары.       Конечно, султан понимал, что в этом страхе нет его вины — бедному омеге пришлось многое вытерпеть в Греции в качестве раба, и наверняка в воспоминаниях Донхэ до сих пор подавлены моменты того, как его похитили — и как с ним обращались, пока омегу не выкупил греческий богач. Со своей стороны Ли Хёкджэ делал действительно многое, чтобы убедить Донхэ, что в статусе фаворита он как раз защищён от лишнего внимания альф — он не запрещал своим старшим детям беседовать с Донхэ во время прогулок в саду, но не раз советовал им быть осторожными в выражениях, избавлял хатун от появления в той части дворца, где особенно много его верных воинов, и вдобавок рассказал этому наложнику о своём личном охраннике — Ифане-паше, чтобы Донхэ понимал, что этому воину султан особенно доверяет и что без крайней нужды Ифань в гарем не зайдёт. Даже на празднование Ли Хёкджэ решил временно выделить своему фавориту одно из личных пинё Чжоуми-султан, чтобы оградить Донхэ от любого постороннего внимания — каждый из гостей, даже просто янычары, которые находились в саду в качестве сопровождающих, слишком хорошо знали, что означает символ дракона, потому с Донхэ все бы осторожничали, не допуская даже случайных грубостей.       Но Донхэ по-прежнему практически не чувствует себя в безопасности, даже с пинё Чжоуми в своих волосах — и его знакомство с Сонхвой послужило ярким тому примером. Сонхва — это единственный альфа, пусть ещё и несовершеннолетний, чью реакцию на присутствие на праздновании фаворита, даже не беременного наложника, а обычного хатун Повелитель должен был предугадать, но не сумел, поскольку не видел своего племянника больше года и успел отвыкнуть от его выходок.       Точнее, Ли Хёкджэ не рассчитывал, что Сонхва вообще заинтересуется Донхэ — целый год дворец был закрыт для него, потому султан полагал, что его племянник будет занят общением со своими двоюродными братьями, выведывая последние новости и сплетни дворца. Другое дело, что появление Донхэ во дворце было едва ли не самой главной новостью дворца, если вспомнить, сколько скандалов этот упрямый омега успел провернуть — и когда Повелитель задумался над этим, после разговора со своими детьми, он сразу же отправился на поиски своего фаворита, так как чутьё подсказывало султану, что в саду уже что-то произошло.       И Повелитель не ошибся — Донхэ оказался в обществе Сонхвы, совсем один, без своего слуги или хотя бы какого-то евнуха неподалёку. Ли Хёкджэ понимал, что физически причинить вред Донхэ под взглядами стольких янычар его племянник бы не отважился, но и в том, что хатун хватило бы смелости позвать любого из слуг на помощь в случае чего, султан откровенно сомневался. И, когда этот рыженький хатун, стараясь не подавать вида, что ему требуется помощь, заметил приближающегося султана, он совсем переменился в лице.       Ли Хёкджэ так привык к тому, что первая реакция Донхэ на него — это страх загнанного в тупик оленя, что новое поведение хатун даже немного застало его врасплох. Донхэ, видимо, уже настолько был готов на любого другого собеседника, который уведёт ход разговора от опасных тем, что, увидев приближающегося султана, Повелителя Трёх Миров, которому никто не смеет перечить, фаворит действительно обрадовался. Впервые этот рыженький омега не опасается султана, постепенно успокаиваясь по ходу разговора — Ли Хёкджэ практически ощущает, как волны исходящего от фаворита волнения тут же оборвались и напряжение в позе Донхэ исчезло в следующий же миг. И то, с каким облегчением этот хатун послушно зашагал следом за султаном в закрытую от гостей часть сада, по-прежнему кажется Ли Хёкджэ какой-то странной насмешкой Аллаха. — «Он боялся меня с самого первого своего дня во дворце, но стоило Донхэ познакомиться с моим племянником, как я кажусь ему уже не самым опасным альфой на свете?» — недоумевает султан: и конечно, он ожидал такой перемены поведения Донхэ, но гораздо позже, после новых встреч и разговоров, которые расположили бы хатун к Хёкджэ, а в итоге всё произошло даже слишком быстро. — «Что же Сонхва ему наговорил?..»       И конечно, альфа совершенно не поверил этому наспех придуманному оправданию, что Донхэ и Сонхва обсуждали военные подвиги Ли Кибома, храброго военачальника, которого Ли Хёкджэ всё также остро не хватает. И султан даже практически не удивился тому, что Донхэ решил заступиться за этого молодого альфу, который при этом умудрился встревожить фаворита какими-то угрожающими словами о сравнении Донхэ с Хичолем-султан.       — «Зачем это Сонхве?» — султан не может знать наверняка, но предположить с большой долей уверенности ему удаётся без труда по одной простой причине — Сонхва его ненавидит. И этот мальчишка может говорить сколько угодно почтительно при султане, послушно замолкать и покорно идти туда, куда скажут валиде и хасеки, признавая их статус — но скрыть свою озлоблённость он не может не только в силу возраста, но и из-за своего воспитания. Ли Хёкджэ не понаслышке знает, что альфам сдерживать свои истинные эмоции гораздо труднее, чем омегам, ввиду физиологической особенности и бушующего звериного нрава. Сам султан учился этому едва ли не с детства, подчиняя себе самоконтроль — и достиг успехов в этом вопросе, когда он был таким же, как его старшие дети, Тэён и Мингю. Ли Хёкджэ хан Ынхёк подавал пример своим детям, чтобы в своём будущем они также подчиняли себе эмоции и оставались хладнокровными в любой ситуации, но Сонхве дать эти уроки его отец, Ли Кибом, попросту не успел. И конечно, султан может и дать племяннику необходимые уроки, и заставить его вести себя уважительно — но Хёкджэ не сумеет научить Сонхву доверять ему. — «Он никогда не забудет, что я не отправился на ту битву», — думает Повелитель, пока они с Донхэ идут по саду. — «Мы оба никогда этого не забудем».       Но Донхэ продолжает его удивлять — ещё несколько секунд назад, находясь рядом с Сонхвой, этот омега был готов бежать в общество к кому угодно, к любому альфе, даже если бы рядом оказался кто-то из янычар, но на прямой вопрос султана о том, в чём именно заключалась их беседа, этот хатун начал спешно оправдываться и даже выдумал вполне достойный повод, из-за чего Повелителю пришлось подстроиться под ситуацию — на репутации Донхэ бы очень плохо сказалось прямое обвинение во лжи при таком количестве свидетелей.       В какие-то моменты Донхэ просто берёт — и делает то, что считает нужным, даже если это не разрешено правилами дворца, это султан понял с той самой первой ночи, когда он только познакомился с этим наложником. И этой удивительной смелости и самоотверженности наложника Повелитель поражается до сих пор — этот омега так храбро кинулся в покои султана, чтобы защитить своего друга от ночи с Ли Хёкджэ хан Ынхёком, хотя сам умирал от страха, что взамен с ним султан может сделать всё, что угодно. Донхэ так смело и уверенно защищает детей султана даже от самого Повелителя и его гнева, устанавливает правила для своего слуги, какие только пожелает, и так просто и легко справляется с тем, как уладить вопросы того, что он желает сделать подарок тому или иному обитателю дворца, игнорируя все формальности. И даже после того, как Сонхва изрядно напугал его, Донхэ всё равно заступился за племянника султана, пока Повелитель не указал ему напрямую на раскрытый обман — и султан так и не может решить для себя, хорошо это или плохо. Нежелание Донхэ доводить ситуацию до конфликта, конечно, достойно похвалы, учитывая его страхи и то, что хатун старается с ними бороться, но такая, слишком очевидная ложь не приведёт ни к чему хорошему — и Донхэ должен это понять именно сейчас, пока он сам не запутался в собственном обмане, пытаясь выжить в этом дворце.       Выжить — вот очевидно главная цель существования Донхэ, потому что каждый раз султан видит в его глазах эту безумную жажду жизни. Этот хатун недоверчив и скрытен, он многого боится и говорит чаще всего бездумно, если не напоминает самому себе о необходимости подбирать выражения — но вместе со всем этим рыженький омега с искренним энтузиазмом открыт всему новому. Донхэ не готов учиться, так как многое приходится с огромным трудом вкладывать в его беспечную голову, но он хочет испробовать всё на этом свете, с таким интересом и желанием, которое порой бывает не у каждого ребёнка. Этот омега как будто порой даже не обращает внимание на то, что почти все воспоминания пропали из его памяти или же, как считает султан, лишь приглушились после всего ужаса, через который Донхэ пришлось пройти — фаворит с такой неприкрытой радостью хватается за новое дело, зачитывается сказками, пробует позабытые для него блюда, что Ли Хёкджэ хан Ынхёк даже немного завидует этой впечатлительности Донхэ, его готовности пробовать новое. Именно этому чувству султан не может научить своих детей — и отчасти потому он благодарен Донхэ за то, что тот вполне охотно общается с юными членами династии. Конечно, Тэён и Мингю уже не в том возрасте, чтобы научиться этой вовлечённости, тесно переплетающейся с любопытством и азартом, но Ёнгук и, в особенности, близнецы, Тэян и Тэмин, ещё могут многому научиться у этого омеги, и, что для Ли Хёкджэ не менее важно — оба его супруга это понимают, потому и не высказывают свои возражения.       С самого окончания Войны Трёх Миров Донхэ стал первым, кто решил разговорить султана и узнать больше о предсказателе воды, Донуке-фалджи. Конечно, этот хатун не знал, что предсказатель воды не появлялся во дворце уже очень давно, да и, по представлениям Ли Хёкджэ хан Ынхёка, этот фалджи уже давно отправился к Аллаху. Но, так как о фалджи уже давно ничего не было слышно, султан старался не погружаться в воспоминания, связанные с Донуком-фалджи — отчасти потому, что предсказателю доверял его мать, Чанмин-султан, которого Хёкджэ тоже остро не хватает. Покойный валиде не успел узнать, что его сын покорил Китайское царство — Чанмин отправился к Аллаху вскоре после того, как в государстве стало известно о браке султана с принцем Японского королевства для заключения союза, и Ли Хёкджэ не имел возможности вернуться домой и воздать валиде последние почести — всем занимались его супруги и младший брат, Чжоуми-султан.       И долгое время Повелитель думал о Донуке-фалджи и не понимал, почему тот сумел предсказать будущее ещё тогда маленького Хёкджэ, но не сказал ни слова о том, как уберечь султана Ли Юнхо и военачальника Ли Кибома от гибели в сражении, и не посоветовал сделать для них свои обереги. Но слова Донхэ о том, что Донук поступил правильно, убедив Чанмина-султан сделать оберег для Хёкджэ, навели Повелителя на новоё предположение, о котором раньше он даже не задумывался. — «Что, если Донук-фалджи всё-таки дал валиде знак о том, чем закончится то сражение?» — сейчас, когда тяжкая скорбь уже не давит на душу султана со столь непреодолимой силой, потеснившись и оставив место для печальной тоски и светлой любви, пропитанной тёплыми воспоминаниями, Ли Хёкджэ немного проще слушать голос разума, а не сердца. — «Не выступить против войск Китайского царства отец не мог, отправить воинов без Кибома на эту бойню и оставить нас во дворце — тоже. Что, если отец с самого начала знал, что они оба могут не вернуться из этого сражения? Потому он и оставил меня в государстве, потому не взял с собой. Мы бы все полегли в той битве — и государство осталось бы без правителя. Что, если отец действительно всё это знал благодаря Донуку-фалджи?»       Ли Хёкджэ не мог поделиться своими опасениями с Донхэ, ровно как и с кем-то из своих детей или супругов — в делах его семьи они мало, чем могли помочь, так как никто из ныне живущих, кроме Чжоуми, которого султан совершенно не хочет беспокоить своими тяжёлыми мыслями, не знал султана Ли Юнхо так, как его знал сам Хёкджэ. Единственный, кто мог бы дать ответ султану — это сам Донук-фалджи, но Повелитель не представлял, где его искать и, что особенно важно, жив ли он вообще. Фалджи всегда считались кочевыми предсказателями, которые не задерживаются на одном месте и идут туда, куда ведёт их стихия. Потому считалось большой удачей узнать, что фалджи ненадолго остановился в местных краях — осёдлых предсказателей всегда было в достатке, но их услугами чаще всего пользовались простолюдины и зачастую по житейским вопросам, в отличие от фалджи.       Но сейчас Ли Хёкджэ всерьёз задумался над тем, чтобы дать распоряжение своим доверенным янычарам разыскать фалджи, так как, помимо вопроса об отце и брате, султан хочет спросить ещё и о Чанмине-султан. — «Что, если Донук-фалджи предсказал, что валиде не застанет нашу победу над Китайским царством?» — всерьёз задумался Повелитель, сожалея, что эта мысль не пришла ему в голову гораздо раньше, когда, возможно, фалджи был ещё жив и полон сил. — «Что, если, предсказание фалджи гласило, что оберег сохранит молитвы моей матери и защитит меня, позволит валиде даже на том свете воззвать к милости Аллаха, когда мне не хватит сил справиться с противником самостоятельно?»       Но в глубине души Повелитель понимает, что скорее всего фалджи уже нет в живых — и что, возможно, ответы на все свои вопросы сам Ли Хёкджэ получит только после своей смерти, когда его душа отправится к Аллаху. Другим фалджи, даже весьма опытным, султан не хочет доверять эти темы, связанные с предсказателем из его детства, поскольку это будет считаться непочтением к памяти Донука-фалджи — перепроверять его предсказания другими сказителями. Но Донхэ умудрился посеять в душе султана зерно надежды, что даже спустя столько лет этот фалджи ещё жив и его удастся найти — и поблагодарить за то, что своим предсказанием и советом о создании оберега Донук-фалджи, в чём Ли Хёкджэ уверен, фактически спас ему жизнь — и не один раз. — «Аллах велик, и приму я любую волю его», — думает Повелитель, пока Донхэ продолжает задавать множество вопросов. — «Если мне будет позволено при жизни отплатить фалджи за все те мудрые советы, что он давал моей матери — то мне практически не о чем будет жалеть, когда душа моя отправится к Всевышнему».       Но Донхэ продолжает вести себя совершенно иначе, не так, как привыкли все обитатели дворца, когда султана снова одолевают тяжёлые мысли — этот хатун как будто перестаёт бояться Повелителя, он сам берёт альфу с запахом сандала за руку и практически ничего не говорит. Донхэ просто находится рядом, так искренне удивляясь всему, что Ли Хёкджэ ему рассказывает, но при этом держась за руку султана так тепло и наивно, словно пытаясь прикоснуться к израненной душе Повелителя, пробравшись так глубоко, куда он никого не впускал уже очень давно. И в тот момент султан понимал, что никакие слова не сумеют в полной мере донести до хатун, насколько он благодарен тому, что именно Донхэ оказался рядом, потому Ли Хёкджэ немного порывисто, но прекрасно понимая, что делает, без лишних слов поцеловал пальцы фаворита, чем очевидно смутил его. К такому способу общения Донхэ явно не привык — ему было неловко, но страха от подобного внимания у хатун не было. — «Возможно, его уже меньше пугает моё внимание… Это хорошо».       А дальше Донхэ перевёл разговор на Хичоля, попросив, чтобы султан продолжил рассказывать о своих супругах — и об этом супруге говорить было и проще, и одновременно сложнее, чем о Чонсу. Хичолю попросту нет равных — и это признавали даже за пределами государства, так как многих послов этот норовистый омега не оставил равнодушными.       Хичоль всегда был и остаётся необыкновенным — он каждый раз, день за днём, встреча за встречей, умудряется открывать султану какую-то новую частичку себя, показывать свои таланты с совершенно новой стороны. Даже через столько лет его красота и не думает увядать — если Хёкджэ уже замечает, как исполосованы шрамами его руки и тело, как первые морщины уже не сходят с его лица, то Хичоля, казалось, не способны изменить даже годы. Только Повелитель Трёх Миров властвует над этим омегой — и Аллах, и об этом даже приятно думать.       Донхэ задаёт довольно интересные вопросы — каким Хичоль был в гареме, как можно воспитать под себя уже взрослого человека, не ребёнка, и почему воспитание своего будущего супруга для султана сравнимо с обучением личного коня, что в представлении хатун наверняка звучало как пренебрежение к хасеки со стороны Повелителя. Но султан никогда не скрывал, что для него важно доверять тому, кто рядом с ним, будь то супруг, сын, янычар или личный конь. И именно это он объяснял своим детям, каждому в своё время — дисциплина, внимание и доверие. Без каждого из этих столпов не получится чувствовать себя в безопасности, и придётся полагаться только на себя — этому Хёкджэ научил его отец ещё в детстве, своим личным примером.       Тому, какое взаимопонимание у султана Ли Юнхо было с двумя его супругами, определённо стоило поучиться — первый его супруг, Ли Джунсу, не представлял жизни без своего султана, и был готов сделать всё ради его улыбки, ради его счастья и спокойного сна, потому никто не справился бы с дворцовыми заботами лучше него, тогда как второй супруг, Ли Чанмин, несмотря на истинность между ним и султаном, которая должна была наложить свой отпечаток, думал не только о султане, но и о государстве и о своих детях. Чанмин, сын монгольского хана, Ынхёка, разбирался в политике и старался принести пользу своему султану в любом вопросе — он всюду сопровождал Ли Юнхо, во всех выходах «в народ» и на всех светских приёмах послов из других стран. Только войне, суровой и беспощадной, удалось разлучить их, но сейчас, как Хёкджэ надеется, души его родителей воссоединились по милости Аллаха.       Ли Хёкджэ не назвал бы себя добропорядочным мусульманином, так как весь последний год он исполнял не все заветы Аллаха, поддавшись скорби, но даже через боль в душе он заставлял себя совершать намаз хотя бы два раза в день — в полдень и поздно ночью. Отец с самого детства учил его, что после смерти мусульмане особенно нуждаются в молитвах детей за них — и Хёкджэ не забывал об этом, ровно как и не мог забыть о том, что его семья, его брат, супруги и дети, нуждаются в молитвах за них перед Всевышним, так как любая жизнь принадлежит Аллаху и только по его милости близкие султана могут спастись от зла и горя. Даже через боль, которая терзала душу Хёкджэ весь последний год, он заставлял себя думать о близких — о тех, кто уже предстал перед Аллахом, и о тех, кто ещё жив и здоров, в надежде, что Всевышний простит ему эту слабость.       И султан надеялся, что Аллах действительно прощал ему этот упадок сил и невозможность исполнять все заветы — просто потому, что весь этот год Хичоль был рядом с ним, подобно благословению Всевышнего. Его любимый хасеки не пытался отвлечь Повелителя собой, не украшал своё и без того прекрасное тело пышным нарядами и украшениями — Хичоль тоже скорбел вместе с ним, ограждал Хёкджэ от всего того, с чем султан попросту не был готов столкнуться лицом к лицу в тот момент. Ли Хёкджэ хан Ынхёк обещал своему первому супругу, Чонсу-султан, что ему больше никогда не придётся бороться в одиночку — и, когда душа самого султана рвалась на куски, силой Чонсу стал Хичоль.       За все эти годы Хёкджэ действительно воспитал Хичоля, словно обработал драгоценный камень, вложив его в корону и продемонстрировав эту красоту всему миру. И конечно, в процессе обучения этого омеги были и свои сложности, но через них стоило пройти, чтобы обрести самого преданного, самого понимающего и самоотверженного омегу на этом свете — чтобы обрести супруга, лучшего друга, понимающую его с полуслова душу, готовую подчиниться любому его слову. Хёкджэ не сомневался: если бы он сказал Хичолю — «Прыгай», тот бы прыгнул с любой высоты, с любого обрыва, не раздумывая и не переспрашивая. Но в этом и есть основной принцип доверия: знать, что ради тебя другой сделает всё, что угодно — и никогда об этом не попросить, потому что и ты готов на всё ради этого человека.       На всех светских приёмах Хичоля не просто уважали — его боялись, казалось бы, серьёзные альфы, занимающие высокие посты в своих государствах. Этого омегу было невозможно застать врасплох, его острый язык и безнаказанное безрассудство не мог остановить никто — но едва Ли Хёкджэ хан Ынхёк чуть поворачивал голову в его сторону или приглашающе шевелил пальцами руки, как Хичоль кротко усаживался у его ног подле трона как безмолвная статуя, как послушный пёс, демонстрируя, что только одна сила на этом свете способна покорить его душу — сила и могущество Ли Хёкджэ хан Ынхёка.       Самой большой сложностью в процессе обучения Хичоля были как раз те непростые взаимоотношения Хичоля и Чонсу — благодаря мудрому совету султана Ли Юнхо Хёкджэ успел заметить, что он сам губит свою семью, когда не пресекает нахальное обращение Хичоля к Чонсу, его законному супругу, матери его первенца. И альфа не гордится этим поступком, так как сделал лишь то, что уже давно следовало — он указал Хичолю на его место, чтобы даже ввиду своей особенности тот не посмел ставить себя выше Чонсу и их с Хёкджэ сына — Тэёна-шехзаде. Ли Хёкджэ понимал, что он сам допустил ошибку, когда не поставил Хичоля в жёсткие рамки, увлекаясь его неувядающей красотой и пылкостью души. Омега с запахом клюквы отдавал себя Хёкджэ всего, без остатка, но тогда ещё молодой шехзаде должен был сам заметить, что Чонсу тоже посвятил всего себя своему супругу и их малышу, и то, что Хёкджэ не смог понять это без помощи отца, не было поводом для гордости.       Тот разговор между ними, в его покоях, наедине, так как Хичоль, как супруг, этого заслуживал, Ли Хёкджэ помнит до сих пор, чтобы не повторять подобных ошибок впредь — никаких выяснений отношений при других наложниках, так как это сказалось бы на репутации Хичоля в гареме, и чёткие рамки, которые впоследствии султан ставил перед другими своими супругами:       — Мои супруги и мои дети — это часть меня. Нанести оскорбление члену моей семьи — это нанести оскорбление мне лично, а такие оскорбления я не оставляю безнаказанными.       И Хёкджэ никогда не угрожал супругам физической расправой, даже Хичолю в тот день — этого просто не требовалось, так как его всегда понимали правильно. Что касается Хичоля, то это правило он запомнил с первого раза и никогда через него не переступит, султан в этом абсолютно уверен, потому что он помнит, что чувствовал Хичоль после их разговора.       У омеги не было сил стоять на ногах и дело было вовсе не в его беременности, так как срок был ещё маленьким — нет, Хичоль не мог стоя выдерживать суровый взгляд молодого шехзаде. Хичоль не плакал, не дрожал, не пытался извиниться — омега с запахом клюквы просто опустился на колени на ковёр и смотрел под ноги будущего султана, практически не дыша и стараясь не дрожать. И Ли Хёкджэ чувствовал этот страх, исходящий от Хичоля: этот уверенный в себе омега боялся даже не того, какое наказание альфа выберет для него — он боялся, что Хёкджэ в нём разочаруется, что альфа закроет от него своё сердце и больше не примет его, откажется от него, как от супруга. В тот момент Хичоль был в таком отчаянии, что готов был сам броситься в море только из-за того, что он подвёл доверие Хёкджэ, и будущему султану хватило сил на то, чтобы увидеть эту безграничную преданность — и оценить её по достоинству, сдержаться и не спустить злость на самого себя на Хичоле, который делал лишь то, что ему позволяли.       И именно поэтому Ли Хёкджэ никак не наказал Хичоля напрямую — он не сомневался, что этот омега усвоит урок и второго напоминания больше никогда не потребуется. И султан не ошибся — Хичоль настолько боялся увидеть разочарованный взгляд Ли Хёкджэ, что он старался изо всех сил, чтобы продемонстрировать своё почтение Чонсу-султан. Альфе докладывали, что едва зарождающиеся стычки и конфликты в гареме Хичоль пресекал в мгновение ока, а уж за любое проявление пренебрежения приказам Чонсу-султан этот омега фактически был готов выцарапать глаза наложнику, посмевшему вести себя так нагло. И Хёкджэ некоторое время совсем не вызывал Хичоля к себе, хоть и наказал слугам особенно тщательно следить за протеканием беременности этого омеги и делать всё, чтобы супруг ни в чём не нуждался.       В этом вынужденном отдалении непросто было и самому Ли Хёкджэ — сперва он налаживал отношения со своим супругом и их сыном, что было на тот момент важнее всего, а после — альфа лишь наблюдал за тем, что и как делает Хичоль, не поощряя, но и не направляя его, чтобы тот справился со своими ошибками самостоятельно.       — Хичоль и вправду изменился, — подметил однажды Чонсу, когда молодой шехзаде снова пришёл к нему в покои, чтобы остаться на ночь со своей семьёй. — Но я не уверен, что смогу его контролировать. Его интерес к Тэёну меня беспокоит. Как мне быть с ним, Хёкджэ?       — Хичоль больше никогда не причинит вреда ни тебе, ни Тэёну — и никому другому этого не позволит, — твёрдо ответил тогда Ли Хёкджэ, не сомневаясь в Хичоле, но понимая, что его супруги должны сами выстроить отношения между собой, ограничиваясь лишь теми рамками, которые может установить только он сам. — Он знает, что это я не прощу никому, даже себе. И я не прошу тебя доверять ему так, как доверяю я, Чонсу. Поступай так, как сочтёшь необходимым — я знаю, что несправедливости к нему ты не допустишь. Но я прошу тебя об одном, Чонсу — береги его и наших с ним будущих детей.       И Хёкджэ не сказал бы, что после того разговора отношения Чонсу и Хичоля наладились сразу же — супруг молодого шехзаде по-прежнему опасался, что все эти изменения в поведении фаворита временные и что Тэёну может грозить опасность, и альфа не посмел бы осудить Чонсу за все эти опасения, особенно после того, что он сам довёл ситуацию до такого. Но Хичолю пришлось проявить очень много терпения, чтобы Чонсу оставил позади их прошлые конфликты и даже передал ему часть своих обязанностей в гареме. Что касается Тэёна, то его Чонсу нескоро отважился оставлять с Хичолем даже в присутствии личного слуги, Онью, и здесь будущий султан его тоже не торопил — Чонсу знал, что делал, и молодой шехзаде находил время на то, чтобы поддержать своего супруга во всех его решениях.       То, что конфликты между его супругами практически позабыты, Ли Хёкджэ увидел сам — вернувшись во дворец после встречи с отцом, султаном Ли Юнхо, альфа решил в первую очередь зайти в покои своего первого супруга, чтобы навестить его и сына, и увиденное поразило его. Чонсу негромко беседовал о чём-то со своим слугой, Онью, отдавая распоряжения, а на диванчике сидел Хичоль и, поглаживая прикорнувшего Тэёна по волосам, вполголоса рассказывал ему сказку. И, справившись о делах гарема, Хёкджэ решил задержаться, чтобы понаблюдать за тем, как общаются его супруги. Для альфы было особенно важно, что Хичоль, понимая, что молодой шехзаде решил остаться в покоях своего супруга, решил удалиться по надуманной причине, чтобы не создавать неудобств для всех. И именно после этого поступка Ли Хёкджэ решил, что Хичоль действительно усвоил урок.       — Следующие две ночи я проведу с ним, — сказал молодой шехзаде своему первому супругу: Хёкджэ с самого начала был честным со своими супругами в этом вопросе, потому что он понимал — нет ничего хуже, чем обманутые тобой близкие, которые доверяют тебе и ждут тебя всю ночь в своих покоях. — И когда родится наш сын, какое-то время я буду только с ними. Но я больше не повторю той ошибки, Чонсу. Пока я жив, у Тэёна будет рядом отец — а у тебя твой супруг. Даю тебе слово.       И умнице-Чонсу этого обещания было достаточно — он прекрасно понимал, что у его супруга будут рождаться ещё дети, и что будущий султан не сможет посветить всё своё время лишь ему и Тэёну. Чонсу никогда ничего не требовал, но Ли Хёкджэ думал об этом и сам, потому, невзирая на то, что у них с Хичолем родилось много здоровых и красивых детей, на Тэёна у альфы всегда находилось время, как и на Чонсу.       Султан Ли Юнхо, отец Ли Хёкджэ, покинул этот мир, когда у него было уже трое внуков, не считая Сонхвы — помимо Тэёна, он также посетил дворец, когда родился Мингю, а через два года — в день рождения Ёнгука. Оба имени для своих внуков-шехзаде султан также выбирал сам: имя Мингю означает «сияющий нефрит», а Ёнгук — «тот, кем его государство будет гордиться вечно». И для Хёкджэ было важно, что на каждой из церемоний наречения юных шехзаде их именами Чонсу, как его супруг, также присутствовал и без тени враждебности наблюдал за малышами. Это был большой шаг вперёд, к тому, чтобы супруги Хёкджэ и их дети стали единой семьёй. Его семьёй.       И если Чонсу оказался замечательной матерью для Тэёна и мудрым наставником для детей Хичоля, то сам Хичоль оказался не просто матерью — он стал самым яростным защитником для любого из детей Ли Хёкджэ хан Ынхёка. Султан не сомневался, что Хичоль не будет делить детей на своих и чужих, потому что они все — члены династии Ли, дети Ли Хёкджэ. И никто не сомневался в одном — Хичоль будет воспитывать этих детей в одинаковой строгости — и одинаковой ласке, накажет любого провинившегося ребёнка — и никому не позволит причинить детям вред. Временами султан даже действительно считал, что безопаснее всего будет доверить детей не отряду янычар с острыми саблями — а лишь одному Хичолю, яростной лавине из пламени и льда, созданию, сотканному из белоснежного света и непроглядной чёрной ночи.       Младшие дети Хичоля, Тэмин и Тэян, стали первыми детьми, имена которым выбирал сам Хёкджэ — позднее он нарекал собственными именами и своих детей японских кровей, которых подарил ему Джеджун-султан, но первую церемонию наречения, которую султан провёл сам, он приурочил к рождению близнецов.       Рождение сразу двоих здоровых детей, не говоря уж о тройне, считается довольно редким явлением в их мире — не каждому омеге было под силу выносить нескольких малышей за одну беременность, а уж гаммам это и вовсе было неподвластно, потому слава о Хичоле продолжала разноситься по всему государству и за его пределами. Казалось, этот омега намеревался добиваться одной победы за другой во всех областях — он уже подарил султану четверых здоровых и красивых детей, и учитывая его нынешний возраст, Хичоль до сих пор не намерен останавливаться в этом вопросе.       И когда Хёкджэ взял на руки крохотного мальчика с синими волосами, ему сразу пришло на ум имя Тэмин — «сияющая красота». Этот маленький гамма с запахом рябины, так похожий на Хичоля, всё норовил извернуться в сильных руках отца и что-то задорно попискивал на своём собственном языке, понятном лишь ему. Ли Хёкджэ хан Ынхёк повторял всю церемонию по примеру отца, так как он видел несколько раз, как султан Ли Юнхо придерживал младенца и давал ему услышать слово Аллаха, читая специальную молитву и нарекая ребёнка его будущим именем. И в какой-то миг Повелитель ощутил то особенное чувство единства со своим родом, когда он нарекал Тэмина его собственным именем — маленький гамма даже перестал вертеться в руках отца и послушно затих, внимая его успокаивающему и монотонному голосу, и Хёкджэ даже казалось, что весь его род, великие султаны прошлого, наблюдают за ним и принимают имя его маленького сына.       Следующим на руки Хёкджэ Хичоль передал второго близнеца — такого же крошечного гамму с чёрными волосами, который вёл себя гораздо спокойнее, чем его брат. Маленький мальчик с запахом липы безмолвно, но также наивно и любопытно наблюдал за тем, что будет делать его отец, что у султана невольно даже сердце как будто сжалось. И для этого малыша Ли Хёкджэ выбрал имя Тэян — «солнце», повторив весь процесс церемонии наречения имени вновь.       С того момента Хёкджэ всё больше думал о том, что вскоре ему придётся отправляться в военный поход — помимо мести и желания покарать всех тех, кто осмелился посягнуть на территорию его государства, тех, кто пролил кровь невинных и сразил множество достойных воинов, султан думал ещё и о своей семье. — «Я должен сокрушить Китайское царство», — думал молодой султан, часто навещая своих детей, словно стараясь запомнить их такими, беззаботными и счастливыми, и стараясь научить их тому, что знает он сам, пока у них ещё есть время. — «Ради них. Для того, чтобы у моих детей было счастливое будущее. Для того, чтобы оно вообще было».       И Ли Хёкджэ хан Ынхёк мог бы многое рассказать о своих детях, но Донхэ, к его удивлению, совершенно не интересуется юными членами династии. У Повелителя даже сложилось ощущение, что этот рыженький хатун и так сложил для себя вполне твёрдое впечатление о каждом из его детей, особенно привязавшись к подрастающим близнецам. — «И о моих супругах он тоже складывает впечатление, благодаря моим рассказам», — уверен султан, хоть это знание порождает только новые вопросы. — «Вот только… что поможет ему сложить впечатление обо мне?»       Только о самом султане Донхэ не задаёт прямые и точные вопросы — он словно спрашивает о чём-то незначительном, как будто старается отвлечь внимание от собственного интереса. И это кажется Ли Хёкджэ хан Ынхёку такой необычной манерой поведения, подобно тому, как пляшет пламя на фитиле свечи — лёгкое колебание огонька на стене будет отражаться динамическим танцем теней. Донхэ расспрашивает султана о любимой сказке, о том, как он полюбил своих супругов, как занимается процессом воспитания своих близких — всё то, что многое может рассказать наблюдательному человеку о том, каков Повелитель Трёх Миров на самом деле, но всё то, в чём можно слишком глубоко закопаться, если делать поспешные, непроверенные выводы.       И у этого рыженького хатун как раз есть такая склонность к порывистым и поспешным решениям. С одной стороны, его милые глупости неплохо оживляют удушающую пустоту дворца, но в то же время Ли Хёкджэ не может не понимать, что если не научить Донхэ сдерживать эти необдуманные порывы, то ему самому же будет тяжело в дальнейшей жизни, какой бы путь для этого омеги не избрал Аллах.       И именно для этого Повелителю так важно занимать фаворита кропотливым и монотонным трудом — читать большой сборник сказок, изучать летописи, в которых рассказывается об истории их государства, читать Коран, чтобы Донхэ мог отложить в своей голове самые важные основы, и заниматься плаванием, которое хорошо помогает сконцентрироваться и правильно дышать.       И для фаворита было бы намного проще и полезнее, если бы он следовал указаниям и советам султана, но вместо этого практически каждое своё занятие Донхэ превращает в целый драматический акт — сказки о любви его не так восхитили, как история о хитром зайчике и коварном тигре, исторические летописи для него настолько скучны, что хатун уже готов сам вспоминать греческие легенды и помогать летописцам, только бы не углубляться в историю своего государства, а Коран, священная книга — нуждается в почтительном отношении к её содержимому. Пока что лишь плавание приносит Донхэ большую пользу — он укрепляет таким образом не только своё тело, но и свой дух, даже если сам пока это не понимает.       Но вот то, что было особенно важно — Донхэ так и не смог дать ответ на, казалось бы, простой вопрос. — «Действительно ли Донхэ намерен создать конкуренцию Хичолю?» — султану Ли Хёкджэ совершенно не понравилось то, как уверенно рыженький хатун предположил, что хасеки может поддаться гневу и казнить наложников без особого на то основания. Повелитель прекрасно осведомлён о том, что его любимый хасеки вполне охотно создаёт свой грозный образ, поскольку считает это действительно необходимым — но Хичоль никогда не опускался до убийств. Их вера однозначна и непоколебима в этом вопросе — тот, кто отнимает жизнь, берёт на себя и грехи умершего, за которые будет отвечать перед Всевышним, когда придёт его срок. И Повелитель Трёх Миров понимает, что в случае Донхэ и его отношения к Хичолю могут быть только два, не самых благоприятных варианта — рыженький хатун мог ещё не вспомнить этот важный завет, но это простительно и легко решится, когда Донхэ углубится в чтение Корана, либо, что Ли Хёкджэ совсем не нравится — его фаворит знает об этом завете, но считает, что Хичоль способен переступить через это правило в любой момент, когда ему только захочется.       — «Кто-то должен привести его к свету и пониманию законов Аллаха», — уверен альфа с запахом сандала и он думает об этом, пока Донхэ, неловко поклонившись, отправляется со своим слугой в другую часть сада, где его уже наверняка ждут Тэян и Тэмин. — «И если не сделать это как можно скорее — Донхэ может попасть в беду. Он может сам навредить себе — и утянуть других за собой в темноту. Один он не справится с этим испытанием. Молю тебя, Аллах, направь его по истинному пути — и огради его от всех бед, что он сам для себя сотворит».