Сердце султана

      Проснулся Донхэ от того, что у него затекла спина от неудобной позы: съежившись в мягком кресле, закутавшись в тёплую накидку, омега тихо зевает, сморщив нос, а затем, потянувшись, открывает глаза и тихо охает. Несмотря на сонливость, он сразу же понимает, что находится не в своих покоях: вокруг слишком много свободного места, обстановка этой комнаты кардинально отличается от покоев Донхэ, да и кресла в тех покоях не было.       — Проснулся? — мрачный голос Кихёна-калфы раздаётся совсем рядом, отчего Донхэ чуть было не валится с кресла, испуганно пискнув от неожиданности. Вцепившись пальцами в накидку, рыженький омега усаживается в кресле, спешно оглядываясь, скорее рефлекторно, чем действительно пытаясь найти взглядом султана Ли Хёкджэ хан Ынхёка: даже спросонья Донхэ хватает догадливости понять, что альфы в этой комнате нет, иначе Кихён вёл бы себя совсем иначе и обращался бы с фаворитом гораздо вежливее. — «А что я здесь делаю?» — пытается вспомнить Донхэ: горьковатый привкус на подсохшем языке напоминает рыженькому хатун о том, что он принимал настой Сынхуна-ага для успокоения, когда… — «Когда я вспомнил огонь и дым… и эти крики повсюду…»       Омега нервно вздрагивает, понимая, что то воспоминание связано с его прошлым и, возможно, это был тот самый день, когда Донхэ разлучили с его семьёй. — «Остался ли в живых хоть кто-то из моих близких?» — думает рыженький хатун, часто моргая и не решаясь ответить Кихёну-калфе, наблюдая за тем, как тот взволнованно расхаживает перед креслом. — «Я даже не помню ни единого имени…»       — Донхэ, мы не можем здесь больше оставаться, — недовольно шипит калфа, остановившись перед креслом. — Скоро Повелитель вернётся с завтрака — и тебя здесь быть не должно. Пошли, нужно вернуть тебя в гарем.       — Повелитель… — тихо повторяет Донхэ, осекаясь и снимая с себя тяжёлую накидку, которой он укрывался во сне: от этой вещи едва ощутимо пахло сандалом и омега даже принюхался посильнее перед тем, как отдать накидку калфе и подняться с кресла. Рыженький хатун помнит, как султан неожиданно для Донхэ решил его успокоить и поддержать, стараясь отвлечь от болезненных воспоминаний — и как бережно Ли Хёкджэ хан Ынхёк обнимал его, тихо шепча мольбу около его уха. Подобное проявление поддержки и своеобразной заботы казалось Донхэ настолько непривычным — и в то же время таким позабытым действом, словно омеге уже очень давно не хватало подобного участия. — «Хотя мне до этого времени и не мерещились кошмары наяву…»       — Да. Повелитель. — Кихён-калфа многозначительно закатывает глаза, отбирая у хатун накидку султана и с превеликой осторожностью сворачивая её, умело подгибая ткань так, что ни единой лишней складочки не появилось. — Я всё понять не могу — как ты умудряешься оказываться в покоях нашего Повелителя без ведома Хранителя гарема, да ещё и посреди ночи? Даже твой слуга с утра не догадывался, где ты провёл эту ночь! Ты представляешь, что ему хасеки устроит, когда прознает об этом?       — Ничего хасеки ему не устроит, — ворчит Донхэ, сонно зевая и с явной неохотой поднимаясь с кресла. — Если бы вы мне с самого начала рассказали, что Хёнвон на хорошем счету у Хичоля-султан, я бы не переживал так за него. Но ведь и ты, и Хёнвон промолчали…       — Так вот, о чём ты прознал, — Кихён, омега с запахом персика, даже не кажется ни удивлённым, ни, на что рыженький хатун надеялся, виноватым. — Ну даже если так — и что это меняет?       — Ты правда не понимаешь? — сердится Донхэ, недовольно топнув босой ногой по мягкому ковру. — Это по твоему совету я попросил у хасеки Хёнвона в слуги, не зная, что он был временным слугой Хичоля-султан. Всё это время Хёнвон был в полной безопасности от гнева хасеки, да и мог ему на меня доносить…       Вместо ответа Кихён с силой отвешивает рыженькому хатун внушительный подзатыльник, не позволяя опешившему от неожиданности и такой возмутительной наглости омеге ни возмутиться, ни что-то добавить. Погрозив пальцев притихшему Донхэ, потирающему ноющий затылок, невысокий калфа без злобы как в голосе, так и во взгляде негромко отвечает:       — Ты мне тут эти глупости брось и не приведи Аллах ты кому-то говорил подобное. Ну когда я тебе плохие советы давал? Ты правда уверен, что Хичоль оставил бы Хёнвона и дальше в своих временных слугах, когда выяснил бы, кто именно помог тебе выбраться из темницы? Да и кого тебе было брать в слуги? Кого-то из слуг, которых ты совсем не знаешь, или твоего друга Сонмина, который, как и ты, попал во дворец совсем недавно? Хорош же слуга у тебя был бы, ничего не скажешь…       Донхэ, который уже хотел было возразить на слова Кихёна о «плохих советах», пристыжённо притих, задумавшись. Признавать правоту калфы не хотелось, но в его словах был толк — даже если Хичоль-хасеки действительно не тронул бы Хёнвона за помощь бунтовщику, которого повелели бросить в темницу, то при всём раскладе кого бы Донхэ пришлось брать в свои слуги? Рёук уже был в безопасности у валиде и под слугу никак не подходил. Вдобавок и Рёук, и Сонмин, если так подумать, в качестве слуг для нового фаворита султана ну никак не устроили бы ни самого рыженького хатун, ни хасеки, ни Шивона-ага — как и Донхэ, его друзья совершенно не знакомы с правилами дворца, не знают, к кому с каким вопросом следует обращаться, и, что самое главное — как избежать смертельной опасности, с которой сам хатун сталкивается в последнее время подозрительно часто. Как ни крути, а не было у Донхэ варианта лучше, чем Хёнвон — парень старательно прояснял фавориту султана, с кем и как ему следует разговаривать, говорил с ним даже на те темы, которые во дворце считаются запретными, да и во дворце к этому сероволосому омеге многие относятся хорошо, будь то слуги почившего Химчана-султан или же повар Чангюн-ага. — «Ещё и дети Повелителя хорошо к нему относятся…» — припоминает рыженький хатун, думая, что, возможно, близнецы, а также их старшие братья заинтересовались им не только потому, что новый фаворит султана показался им интересным…       — О, по глазам вижу — дурость свою из головы выбросил и думать начал, — Кихён-калфа удовлетворённо цокает языком, тихо фыркнув. — Никакой другой слуга не сделал бы для тебя столько, сколько делает Хёнвон. Омега умный, расторопный и тихий, что особенно важно во дворце. И скажи мне одно — ты правда уверен в том, что на тебя хасеки доносит именно Хёнвон? По-твоему, во дворце без него этим заниматься некому? Да за тобой и твоими выходками уже весь дворец наблюдает, даже докладывать наверняка не приходится.       Донхэ, продолжая потирать затылок, уже готовится было ответить столь прямолинейному калфе, но его отвлекает звук открываемой двери. — «Неужели Повелитель вернулся?» — встрепенулся Донхэ: он даже сам не понял, в какой момент мысли о султане, помимо вполне ожидаемого страха и сложившегося в последнее время уважения, стали наполняться ещё и плохо скрываемым любопытством и неподдельным интересом — Ли Хёкджэ хан Ынхёк оказался настолько непредсказуемым и внимательным, что хатун никак не удаётся сложить какое-то окончательное мнение о Повелителе. Но секундная радость Донхэ улетучивается практически мгновенно, ведь в покои султана зашёл всего лишь Хранитель покоев, Кюхён-паша.       — Вижу, Донхэ-хатун уже проснулся, — строго произносит альфа, всё также насмешливо оглядывая потрёпанного фаворита султана. — Повелитель вот-вот вернётся — и к его возвращению вас обоих тут быть не должно. А хатун нужно сейчас же вернуть в гарем, Кихён-калфа. Там Шивон-ага уже небось свои туфли стёр, с рассветом пытаясь отыскать Донхэ-хатун.       — Да, Кюхён-паша, я сейчас же провожу хатун в гарем, — калфа красноречиво косится на помалкивающего омегу, чтобы тот не вздумал что-нибудь брякнуть. — Вот только одежду его найду и обувь, а то как же выпускать хатун в коридор в таком неопрятном виде…       — Нечего искать, калфа, — Кюхён пожимает плечами, снова покосившись на босые ноги Донхэ-хатун. — В таком виде хатун к Повелителю и заявился. Отправляйтесь в гарем, прямо сейчас.       — Да, Кюхён-паша, — повторяет Кихён, с таким недовольством посмотрев на рыженького хатун, что тот нервно сглотнул, так и не решаясь ничего ответить: калфа кажется таким сердитым, что на какой-то миг Донхэ даже решил для себя, что ему безопаснее будет рядом с Кюхёном-пашой, с этим типичным альфой, что вечно самодовольно ухмыляется и насмешливо смотрит на приличных омег. — «Кихён мне точно уши выкрутит…» — рыженький хатун поёжился, но, не возражая, послушно отправился следом за калфой к выходу из покоев. Мимо Кюхёна-паши Донхэ уже хотел было практически прошмыгнуть, но у самых дверей паша преграждает им с калфой путь, уже куда серьёзнее добавив:       — Повелитель приказал, чтобы ты зашёл к Сынхуну-ага после завтрака, Донхэ-хатун. Не приведи Аллах ты простудишься, если продолжишь ходить без обуви.       — «Кюхён-паша говорит, что я не должен рассказывать о том, что произошло этой ночью?» — спросонья Донхэ ещё не так резво соображает, как в те моменты, когда его жизни угрожает опасность, потому намёки альфы, если они действительно есть, ему трудно понять. Но когда рыженький хатун посмотрел на недовольного Кюхёна-пашу, ему совершенно расхотелось задавать уточняющие вопросы — Ифань-паша, невзирая на его холодную, словно мраморную отчуждённость и непривычное произношение, кажется более расположенным к диалогу альфой, чем Хранитель покоев. Но предположение омеги кажется вполне логичным — наверняка султан приказал Кюхёну-паше придумать какую-то легенду, чтобы не пришлось объяснять всему гарему и обитателям дворца, для чего хатун нужно отправиться к лекарю после того, как Донхэ ночью оказался в покоях Повелителя. — «Так мне опять придётся говорить, что я провёл ночь с Повелителем?» — Донхэ не нравится то, что он снова вынужден врать о том, чего не было — и не нравится то, что снова придётся как-то спешно придумывать отмазку, чтобы не попасть к лекарю на осмотр. — «С другой стороны, можно будет снова взбесить этим Исина-хатун…»       Но об этом можно подумать и позже, ведь сейчас для рыженького хатун важнее всего вернуться в гарем, наконец, разговорить Хёнвона, а потом под таким подходящим предлогом от Повелителя посетить лекаря и убедить не рассказывать о деталях прошлой ночи, так как в то, что Кюхён-паша и необходимость предупредить Сынхуна-ага предусмотрел, верилось с трудом. Ещё и шагающий рядом Кихён-калфа совершенно не располагает к разговору: невысокий омега явно с трудом сдерживается, чтобы не начать читать хатун нравоучения о его внешнем виде и отсутствующей обуви. И тишина между ними продлилась исключительно до момента, когда омеги покинули коридоры, которые охраняют янычары, так как Кихён тут же ухватил Донхэ за край рукава ночной рубахи и настойчиво дёрнул хатун к себе, недовольно заворчав:       — И будь так добр ответить мне на один простой вопрос — как так получилось, что ты оказался у Повелителя ночью в таком неподобающем виде, да ещё и пока твой слуга безмятежно дрых в твоих покоях?       — Да я просто… — Донхэ решает развить свой успех, ведь, как он помнит, в его версию с «я захотел попить» все альфы, будь то Ифань-паша или же сам султан Ли Хёкджэ хан Ынхёк вроде как поверили. Но Кихён-калфа, уверенно перебивая фаворита Повелителя, спешно добавляет:       — И свои сказки про «я просто захотел попить, а тут Ифань-паша появился» будешь Хёнвону рассказывать. Какого шайтана ты вообще из покоев ночью выбрался? Тебе днём приключений мало, так по ночам решил начать бродить?       И вот теперь рыженький хатун окончательно проснулся, понимая, насколько он влип: конечно, пробуждению поспособствовал ещё и холодный каменный пол, по которому Донхэ опять идёт босиком, но подозрительность калфы всё-таки делает своё дело. Вдобавок ещё и омега теперь не может признаться, что изначальной целью вылазки было желание найти Кихёна в его комнате и хорошенько расспросить о Хёнвоне — Кихён кажется таким недовольным после подозрений Донхэ, что лишний раз упоминать своего слугу будет крайне неразумно. Спешно пытаясь что-то придумать, омега с запахом грейпфрута отвечает, стараясь придать своему голосу крайне жалобное звучание:       — Я просто не хотел будить Хёнвона, ведь он и так почти не спал из-за меня на нижнем этаже, когда мне «нездоровилось»…       — Вот только не надо мне рассказывать, что ты это по доброте душевной сделал, — Кихён-калфа недовольно морщится, снова дёрнув Донхэ за край рукава. — Шивон, может, в это ещё и поверит, особенно если глаза напуганные сделаешь, но вот хасеки — вряд ли. Да и после того, что ты тут о Хёнвоне болтать начал, в твои добрые намерения не очень верится. Что, прошлые неприятности тебя ничему не научили? Выбраться из покоев в одиночку, не сказав слуге — да тебя любой наложник мог придушить подушкой в темноте гарема, и никто до утра бы не узнал, что наш Донхэ-хатун чересчур рано отправился к Аллаху. Ты когда головой думать начнёшь?!       — По твоим словам и мои покои — небезопасное место, — вполне естественно огрызается Донхэ, злясь, скорее, на самого себя: Кихён снова оказался прав в том, что выбираться ночью одному из покоев было довольно глупо, особенно когда зачинщик покушения на нового фаворита ещё находится во дворце. Но к этому раздражённому тону голоса хатун, видимо, калфа уже привык, так как он снова коротко фыркает, немного притормозив перед поворотом к дверями гарема:       — Самое безопасное место во всём дворце — это покои детей Повелителя. Ты же видел, какое количество слуг у супругов султана — думаешь, это исключительно пожелания валиде и хасеки? С детьми Повелителя постоянно кто-то должен находиться, присматривать за ними и оберегать, тогда как фавориты лишь потенциальные будущие супруги и те, кто может подарить Повелителю ещё шехзаде, новых членов династии. Не обольщайся на этот счёт. При таком раскладе отталкивать от себя верного слугу — глупо и бессмысленно, особенно когда во дворце он на хорошем счету. Подумай о том, что ты будешь делать, когда некому будет прийти к тебе на помощь, когда тебе опять шайтан нашепчет очередную безумную идею в голову.       — Ладно-ладно, я понял, — Донхэ нервно мотает головой, нехотя принимая доводы Кихёна-калфы как разумные и вполне логичные: дети султана Ли Хёкджэ хан Ынхёка считаются членами династии, потому и обеспечены таким внимательным присмотром и охраной, тогда как Донхэ в его сложившейся нынешней жизни приходится как-то приспосабливаться к окружению — и стараться не жаловаться. — «Если я ещё и Кихёна-калфу против себя настрою, то может вскрыться, что я не проводил ночи с Повелителем», — вовремя напоминает себе рыженький хатун, чтобы сдержаться и не наговорить лишних слов. — «Да и он знает, кто во дворце мои друзья, так что с ним нужно быть очень осторожным…»       — Да уж надеюсь, — вздыхает Кихён-калфа, посмотрев на босые ноги хатун и поморщившись. — И не вздумай больше по дворцу без обуви расхаживать. Кюхён-паша прав — полы у нас холодные, каменные. Простынешь — Сынхун-ага тебя жалеть не будет, все свои методы лечения испробует. Привяжет тебе к пяткам раскалённые камни и начнёт отпаивать своими настоями. Или иголки под кожу загонять начнёт в каких-то своих специальных точках, по каким-то умным рисункам. Желаешь это испытать на собственной шкуре?       — Нет, не желаю, — бормочет Донхэ, нервно сглотнув: несмотря на то, что боли омега действительно не боится, испытывать на себе лечение от Сынхуна-ага ему совершенно не хочется. — «Такой лекарь если вздумает меня осмотреть — то сделает это со всей дотошностью, и тогда мой обман точно вскроется». С таким возможным вариантом будущего быть неосмотрительным по отношению к собственному здоровью захочет только какой-нибудь смертник, а Донхэ к таким людям не относился, как бы его знакомые ни утверждали обратное. Но Кихёну явно нужен однозначный ответ, так что, немного помолчав, рыженький хатун тихо добавляет:       — Я хотел сказать, что… я буду носить эту дурацкую обувь. Собирался просто в темноте, да и Хёнвона не хотел разбудить…       — Да-да, благие намерения и доброта душевная, — ворчит Кихён, но, смягчившись, невысокий калфа протягивает руку и чуть прибирает за ухо рыжую прядь волос Донхэ, немного торчащую после сна, который был в столь неудобной позе. — Идём, тебе пора возвращаться в гарем. Учитывая, что ты будешь говорить, якобы снова провёл ночь с Повелителем — вряд ли Шивон так сильно будет злиться.       — Якобы? — вздрогнув, тихо переспрашивает Донхэ: он помнит, что калфа был в курсе того, что в свою первую ночь во дворце наложник не провёл ночь с Повелителем, хоть султан Ли Хёкджэ хан Ынхёк крайне активно поддерживал эту легенду, но хатун и подумать не мог, что Кихён догадается о том, что и этой ночью всё прошло не так, как принято во дворце. — Как ты… как ты догадался?       — Ни один наложник, кроме тебя, не просыпался в покоях Повелителя, оставаясь в штанах, — посмеивается Кихён, покачав головой. — Но раз Повелитель продолжает держать в тайне ваш с ним секрет, то и я промолчу. Недаром же Кюхён-паша именно меня вызвал, а не другого калфу или евнуха. Да и твой… растрёпанный вид нам даже поможет. Только про обувь и рубаху не ври — евнухи же видели, как ты был одет, когда выходил из гарема. Всё, идём.       И слова калфы немного приободрили рыженького хатун: несмотря на все эти сомнения касаемо Хёнвона и после всего того, что произошло в покоях Повелителя, знать о том, что хоть кто-то во дворце, кто знает о Донхэ слишком много, не выдаст его и продолжит давать хорошие советы, по-своему даже приятно. — «Значит, хоть кому-то я могу доверять здесь, кроме Рёука и Сонмина. А вот с другими следует быть предельно осторожным… даже с Хёнвоном».       Правда, Донхэ ещё не определился с тем, может ли он доверять султану Ли Хёкджэ хан Ынхёку и его детям. По крайней мере, благодаря словам Мингю-шехзаде, хатун уверен лишь в одном: дети Повелителя очень осторожны в вопросах, которые могут расстроить их отца, потому в чём-то они готовы сохранить некоторые секреты Донхэ и без напоминаний и просьб, умалчивая о некоторых прошедших событиях даже перед хасеки. — «И ведь даже слуги не рассказали хасеки о том, что мы обсуждали с Тэяном-султан, когда познакомились на празднике…» — вспоминает рыженький хатун, шагая следом за калфой и уже практически не обращая внимание на суетливых евнухов, что, едва заметив их, тут же разбегаются в разные стороны коридора, очевидно, спеша сообщить всем, что фаворит Повелителя возвращается в гарем. — «Или же они хотели, но мальчики их убедили этого не делать? Хичоль-султан был бы в бешенстве и Тэяна-султан бы точно наказали…»       — Вот ты где, Донхэ-хатун! — восклицает Шивон-ага, быстрым шагом выходя из основного зала гарема и целенаправленно шагая к хатун и остановившемуся рядом с ним калфе. — Тебе давно нужно было вернуться в гарем, между прочим.       — Шивон-ага, Повелитель запретил будить Донхэ-хатун, — в назревающий было разговор тут же вступает Кихён, умело перехватывая суть и пуская её в нужном направлении. — Мне об этом Хранитель покоев сообщил, так что я дождался пробуждения хатун и сразу же его привёл. К чему такая суета? И так весь дворец уже знает, что Донхэ-хатун провёл ночь с Повелителем…       — Хасеки вернулся в гарем и ждёт прихода Донхэ-хатун, — спешно поясняет Шивон-ага, приблизившись и недовольно оглядев помалкивающего Донхэ-хатун. — Аллах помилуй, по тебе словно повозка проехалась…       — Меня ждёт хасеки? — тихо переспрашивает Донхэ, нервно поёжившись: он понимает, что раз у Хичоля-султан началась течка днём позже, чем та ложная «течка», которую устроил себе сам хатун, то и вернуться в гарем супруг султана должен чуть позже, чем Донхэ, но вот только подготовиться к этому сам хатун как-то не успел. — Что от меня понадобилось Хичолю-султан?       — После того переполоха, который ты устроил, ты ещё спрашиваешь? — рослый евнух недовольно фыркает, но, как Кихён и предсказывал, Шивон-ага скорее раздражён, чем действительно зол, а к такому ворчанию от Хранителя гарема Донхэ понемногу начинает привыкать. — Ладно, идём. Вот-вот подадут завтрак, так что надо вернуть тебя в гарем и привести тебя в порядок. А ты, Кихён, займись слугами. Время не ждёт.       И Донхэ, как бы ему ни было страшно возвращаться в гарем, когда там находится хасеки, приходится отбросить свои страхи как можно дальше: всё началось с его глупой затеи, так что объяснять Хичолю-султан, как он вообще оказался в коридоре в такой поздний час, видимо, всё равно придётся. — «Но, наверное, то, что я якобы провёл ночь с Повелителем, мне поможет?» — рыженький хатун пытается хоть как-то приободрить себя, чтобы не запаниковать, ведь хасеки, в отличие от Шивона-ага, терпения на Донхэ может и не хватить…       — «А что, если Хичоль-султан только больше разозлится от того, что я был с Повелителем?» — об этом варианте рыженький хатун задумался крайне некстати, когда он переступил порог зала гарема и сразу же заприметил хасеки сидящим на одном из ближних диванчиков. — «Ведь все во дворце считают ночь с султаном возможностью забеременеть и стать новым супругом Повелителя Трёх Миров…» И пусть сам Донхэ эти цели совершенно не преследует и не заинтересован в том, чтобы действительно лечь в постель к султану, хоть и даже такому справедливому, мудрому и завораживающе привлекательному, но другие хатун и уж тем более супруги Повелителя об этом не знают.       Донхэ весьма удивился тому, что в такой ранний час гарем вместе с хасеки посетили ещё и близнецы, Тэян-султан и Тэмин-султан, два непоседливых мальчика, которые старательно скрывали свою подступающую зевоту, но которые при виде возвратившегося хатун оживились и что-то стали негромко говорить Хичолю-султан, с любопытством таращась на Донхэ. Сам хасеки же выглядит гораздо бодрее, чем в их прошлую встречу — тот пугающе яркий румянец схлынул с лица Хичоля-султан, а от запаха корицы, пробивающегося через привычно сильный аромат клюквы, не осталось и следа. Забыт и тот строгий чёрный наряд, в котором хасеки посещал нижний этаж — сейчас на Хичоле-султан очень светлая однотонная рубаха, бледно-розовая, напоминающая цвет неба во время холодного летнего рассвета, штаны с вертикальными полосами разных оттенков песочного цвета, тёмно-коричневые туфли и гармонично сочетающаяся со всем этим накидка, длинная и лёгкая, покрытая узором из крупных бутонов самых разнообразных цветов, форм и размеров. Ещё и лёгкий макияж в похожей светло-персиковой гамме как бы сам говорит за себя — хасеки снова здоров и полон сил. Его длинные волосы немного прибраны изящными золотыми украшениями, выполненными в виде крохотных заколок с тонкими цепочками, чтобы пряди чёрной чёлки не лезли в глаза, а округлые серьги с камнями рубина, подчёркивающие и без того яркий цвет губ омеги, и такое же ожерелье только дополняют общую гармонию столь слаженного образа.       — Донхэ-хатун, подойди, — уверенно и громко произносит хасеки, и от его голоса у Донхэ словно ноги прирастают к полу — после тихого и слегка прохладного голоса Чонсу-султан этот угрожающе строгий тон Хичоля-султан снова пугает рыженького хатун. Неловко дёрнувшись, омега заставляет себя двинуться к диванчику хасеки, с явным облегчением ступив на тёплый по сравнению с каменным полом ковёр. Донхэ слышит, как зашептались другие наложники, оценивая его внешний вид, и замечает, как Сюмин, едва завидев его, практически вихрем, хоть и удивительно бесшумно взлетает по лестнице, скрываясь в покоях рыженького хатун. — «И как он может бегать в таких неудобных туфлях? Наверное, Хёнвона позовёт», — после этой мысли омега с запахом грейпфрута понимает, что ему нужно как можно быстрее закончить разговор с хасеки и вернуться в покои, пока Хёнвон не выбежал оттуда и не наговорил чего-нибудь сгоряча.       Донхэ беспокойно косится на близнецов, опасаясь, что они воспримут его появление в таком неподобающем виде как-то неправильно или, может, даже враждебно, проявляя таким образом, наверное, вполне себе ожидаемую ревность по отношению к отцу. — «Мальчикам наверняка непросто видеть, как с их отцом проводят ночи другие супруги Повелителя и наложники…» — в этом, по мнению Донхэ, заключается одна из главных проблем множественных браков — ревность, как супругов султана, так и их детей. И даже если позицию султана Ли Хёкджэ хан Ынхёка рыженький хатун уже немного может понять, хоть и ему трудно представить, как можно одновременно любить нескольких супругов, хоть и по-разному, то что все эти годы чувствуют супруги Повелителя и их дети — Донхэ даже предположить не может, а спросить об этом у кого-нибудь откровенно побаивается. — «Чонсу-султан не будет со мной откровенным, а Хичоля-султан о таком лучше не спрашивать», — думает рыженький омега, подходя ближе. — «Мальчики мне тоже не дадут нужный ответ и скорее только расстроятся… Может, попробовать спросить об этом Мингю-шехзаде? Он среди всех старших детей султана кажется наиболее терпеливым к моим неуместным вопросам…»       — С возвращением, Донхэ-хатун, — громко произносит Хичоль-султан, когда Донхэ вежливо кланяется, остановившись перед хасеки, отчего наложники сразу же замолкают, вслушиваясь в разговор и боясь пропустить хоть одно слово. — Ты провёл эту ночь с Повелителем, ещё и в ночь перед благословенной пятницей. Да будет Аллах доволен тобой, Донхэ-хатун.       — Благодарю, хасеки, — рыженький хатун выдерживает многозначительный взгляд Хичоля-султан, надеясь, что хасеки не начнёт задавать вопросы о его внешнем виде. — Я рад видеть Вас в добром здравии. Пусть благословение Аллаха будет с Вами и Вашими детьми, Хичоль-султан.       Донхэ не уверен, что он помнит, чем именно особенна пятница по их вере, но рыженький хатун точно знает, что слова Хичоля-султан очень важны и нужно было как-то соответствующе на них ответить. По крайней мере, омега с запахом грейпфрута уверен, что он ответил правильно, так как мальчики не выражают и тени беспокойства, рассматривая рыженького хатун с явным любопытством и интересом, тогда как сам хасеки в какой-то момент уставился на Донхэ более пристально, с неким пронзительным вниманием, словно Хичоль-султан не знал, что ему ожидать от этих слов и от такого поведения фаворита султана. Но, видимо, не находя никаких поводов для опасений, Хичоль-хасеки милостиво кивает и указывает рукой на место рядом с собой, добавив:       — Присядь, Донхэ-хатун. Шивон, отправляйся на кухню и поторопи слуг. Завтрак давно должен был быть подан.       — Уже бегу, Хичоль-султан, — спешно отвечает Шивон-ага, сразу же как будто став меньше ростом, как только хасеки обратил на него внимание, так как евнух словно втянул голову в плечи. — Но завтрак подадут позже из-за того, что Повелитель…       — Я осведомлён о том, что Повелитель сегодня отправится на пятничную молитву, — в голосе хасеки так и сквозят нотки неприкрытого раздражения из-за того, что евнуху приходится объяснять какие-то, судя по всему, очевидные вещи. — Именно поэтому я отправляю тебя на кухню только сейчас. Пусть слуги поспешат. И лично проконтролируй все приготовления Повелителя. Иди.       Бормоча какие-то неразборчивые извинения, Шивон отступает назад, стремясь как можно быстрее покинуть гарем, чтобы исполнить поручения хасеки, пока Донхэ, надеясь, что о нём не вспомнят, осторожно присаживается на край диванчика, наблюдая за тем, как младшие дети Повелителя, Тэян-султан и Тэмин-султан встрепенулись, многозначительно переглянувшись, но так и не решившись задать вслух интересующие их вопросы. — «Куда отправляется Повелитель?» — Донхэ бы очень хотел спросить об этом у Хичоля-султан, но, заметив, что лицо хасеки принимает такое задумчиво-отрешённое выражение, хатун решает помолчать и оставить свои вопросы на потом, чтобы выспросить об этом Хёнвона. — «Такое ощущение, что хасеки хочет быть сейчас не здесь, а с Повелителем…»       — И как так получилось, что ты оказался у дверей гарема в нужный момент, в таком неподобающем виде, да ещё и без обуви, Донхэ-хатун? — Хичоль-султан продолжает говорить также уверенно, как и раньше, но его голос как будто становится немного тише, чтобы другие наложники занялись своими делами под присмотров калф и не вслушивались в продолжение их разговора. — Вдобавок твой слуга и понятия не имел, где ты находишься, из-за чего с самого утра в гареме была неразбериха. Снова будешь говорить, что до сих пор не выучил правила поведения в гареме? Больше подобные слова не смогут быть твоим оправданием, Донхэ-хатун.       — Я… нет, я не буду так говорить, хасеки, — если до этого у Донхэ ещё была мысль попытаться снова оправдаться собственным незнанием местных правил, то сейчас Хичоль-султан отрезает ему все пути к отступлению: что бы новый фаворит султана ни устроил, ему необходимо брать ответственность за свои поступки и признавать свою вину. Понимая, что никто, кроме него самого, не сможет разобраться с произошедшим, Донхэ-хатун опускает голову, упорно глядя на свои босые ноги, так как этот пронзительный взгляд хасеки выдержать очень трудно, и тихо добавляет:       — Вы правы. Я поступил глупо, хасеки. Но мне захотелось пить, а Хёнвона я решил не будить — он столько ночей не спал, пока был со мной на нижнем этаже, что я не захотел его беспокоить. Я думал, что попрошу помощи у евнухов или у тех слуг, что окажутся в коридоре…       — Ты сам выбрал себе этого слугу, Донхэ, — Хичоль-султан не кажется злым, но он с нажимом подчёркивает главную суть происходящего — новый фаворит султана действительно сам сделал выбор насчёт своего слуги и спорить с этим было бы бессмысленно. — И Хёнвон, в отличие от тебя, не забывает, какие обязанности накладывает на него этот статус. Как бы тебе ни было его жалко — ты должен либо разбудить его в подобных вопросах, либо потерпеть до утра. Твой слуга очень волновался за тебя, перебудив весь гарем ещё засветло из-за того, что тебя не оказалось в покоях. Ты не можешь просто так уходить без предупреждения, куда тебе вздумается. Ты не супруг нашего Повелителя, чтобы позволять себе такие выходки, и ты должен понимать, что такому своеволию не место в гареме.       — Тогда мне больше нечего добавить, хасеки, — Донхэ так и не решается поднять голову: ему странно слышать о том, что Хёнвон запаниковал и принялся его искать, но, если учесть, как быстро Сюмин помчался в покои, наверное, слуга и правда переволновался. — Я ничего не помню о своей жизни, которая у меня была раньше, но в Греции я был лишь простым рабом. И мне до сих пор непривычно и странно, что кто-то должен делать то, что я попрошу. Я не знал, что Повелитель пошлёт за мной, и я просто хотел управиться за пару минут и вернуться в покои, никого не потревожив. Я не хотел создавать новые поводы для беспокойства в гареме, хасеки, и мне правда жаль, что всё вышло именно так.       Что удивляет Донхэ, так это то, что Хичоль-султан не прерывает его, как Шивона-ага, не заставляет его замолчать или говорить коротко и по делу — хасеки, напротив, словно позволяет рыженькому хатун высказаться до конца, чтобы лучше понять, отчего фавориту султана вздумалось сделать то или другое. Но, видимо, босые ноги Донхэ служат неплохим подтверждением того, что он собирался также быстро вернуться в покои, так как, многозначительно хмыкнув, Хичоль-султан задумчиво отвечает:       — Наказывать твоего слугу в этот раз я не буду. Но учти, Донхэ-хатун, если ещё хоть раз кто-то спросит твоего слугу о том, где ты, а у него не будет уверенного ответа — наказывать я буду его, а не тебя. Видимо, только так можно тебя хоть чему-то научить.       — «Он же шутит, правда?» — Донхэ вскидывает голову, испуганно уставившись на хасеки. — «Он же не будет наказывать своего бывшего временного слугу из-за меня, правда?» Но близнецы, по-прежнему молча сидящие рядом, обеспокоенно переглянулись, говоря тем самым Донхэ без слов, что Хичоль-султан в этом вопросе серьёзен, как никогда.       — «О Аллах, почему всегда за мои ошибки наказывают других?» — на самом деле, Донхэ был бы не против, если бы за его проступки наказали, к примеру, Исина-хатун, но после пояснений Кихёна-калфы рыженький хатун уже и сам понимает, что случится, если накажут Хёнвона — возможно, у нового фаворита султана и вовсе отнимут слугу и выдадут какого-нибудь другого, который окажется не столь расположенным к своему господину, как Хёнвон.       — Если тебе больше нечего сказать, то ступай к себе, Донхэ-хатун, — Хичоль-султан явно не ждёт от фаворита султана ни слов благодарности, ни возражений, так как он отворачивается от омеги и словно вообще теряет к нему интерес: мягко погладив взволнованного Тэяна-султан по чёрным волосам, хасеки невозмутимо добавляет:       — Мне известно, что ты начал проводить время с другими хатун в общем зале. Это хорошо. В будущем вы станете проводить вместе ещё больше времени, но пока вы продолжите принимать пищу исключительно в своих покоях. И я благодарен тебе за то, что ты согласился выйти на прогулку с детьми Повелителя в сад, пока я отсутствовал. У валиде было много дел, так что поприсутствовать с ними на прогулке он не мог.       — «А Хичолю-султан известно о том, что в сад выходил Повелитель?» — с испугом думает Донхэ-хатун, поёжившись: ему бы не хотелось, чтобы Хичоль-султан наказал его и за то, что наложник влез не в своё дело и рисковал расположением Повелителя к его младшим детям. Но у рыженького хатун складывается ощущение, что хасеки действительно всё знает: со стороны Хичоля-султан, наверное, было бы странно благодарить фаворита султана за прогулку с детьми по саду, ведь для супруга султана не было секретом, что проводить время с детьми Повелителя Донхэ нравится гораздо больше, чем торчать с другими хатун, с которыми ему совершенно не о чем разговаривать. Но ему нужно что-то ответить, ведь и мальчики смотрят на него с нескрываемым любопытством, так что, кашлянув в кулак, рыженький хатун тихо отвечает:       — Благодарю Вас за добрые слова, хасеки, но я не сделал ничего особенного — лишь следовал Вашим советам. Да и я буду рад любой новой возможности провести время с детьми Повелителя, если мне это будет позволено. Надеюсь, что я не слишком сильно отстал от Тэяна-султан и Тэмина-султан. Не хотелось бы задерживать их обучение у Инсона-ага.       — Сегодня у Инсона-ага занятий не будет — он отправляется на пятничную молитву, потому ему следует подготовиться, — поясняет Хичоль-султан, переводя взгляд на ёрзающего на диванчике Тэмина-султан, который тут же замер на месте, словно поняв значение этого взгляда без слов. — Занятия продолжатся завтра, так что сегодня после завтрака ты можешь отдохнуть у себя, Донхэ-хатун, и сходить в бани, а после обеда отправляйся со своим слугой к летописцам — насколько мне известно, ты испросил у Повелителя разрешение потрудиться над греческими легендами.       — Да, Хичоль-султан, и после завтрака я ещё зайду к Сынхуну-ага, — Донхэ решает, что уж лучше сразу же уведомить хасеки о приказах Повелителя, чтобы в этот же день не схлопотать для Хёнвона наказание за то, что «фаворит султана опять не на своём месте». — Вообще, меня ничего не беспокоит, но так приказал Повелитель, когда увидел, что я хожу без туфель по каменному полу, так что…       — Раз так повелел Повелитель, то отправляйся к лекарю сразу же после завтрака, — хасеки согласно качает головой, ещё раз оглядев стушевавшегося наложника. — И воспитай в себе привычку обуваться даже когда ты выходишь из покоев на пару минут. Я знаю, что в покоях ты ходишь без туфель, но каменный пол в твоих покоях покрыт коврами, потому до этого мне дела нет. И сообщишь Шивону-ага, что тебе скажет лекарь — не стоит создавать Повелителю повод для волнения. Ступай в свои покои, Донхэ-хатун.       — Да, хасеки, так я и поступлю, — послушно покачав головой, рыженький хатун поднимается с места и, отступив назад от диванчика, снова коротко кланяется хасеки, добавив:       — И благодарю Вас за Вашу милость, хасеки. Был рад снова увидеть вас, Тэмин-султан и Тэян-султан.       Конечно, если бы хасеки не было в зале, то Донхэ бы решился поговорить и с мальчиками, и, может быть, со слугами Хичоля-султан, которые сейчас сидят неподалёку и в полном молчании прислушиваются к разговору. Что молодой и робкий Хансоль, что невысокий Чангу, которому чаще достаётся задание присматривать за близнецами, как-то неплохо шли на контакт с Донхэ во время прогулок по саду. А вот ближайший помощник хасеки, строгий и немногословный Хвитэк, пока пугает рыженького хатун не то своим равнодушным видом, не то — слишком ответственным поведением в любой ситуации. К счастью, именно его сегодня в зале нет, но присутствие Хичоля-султан не особо располагает к разговору, потому, отправляясь к своим покоям, Донхэ успевает лишь приветливо кивнуть им на ходу, не решаясь завести разговор. — «Прежде всего мне нужно поговорить с Хёнвоном и позавтракать. А там можно будет и к Сынхуну-ага сходить…»       — Донхэ-хатун! Донхэ-хатун! — знакомые пронзительные голоса отвлекают его, так что, даже остановившись от неожиданности, фаворит султана спешно разворачивается, с удивлением оглядывая близнецов с чересчур довольными мордашками. Эти два проказника вполне себе уверенно и целеустремлённо шагают за наложником, даже не оборачиваясь на юного слугу, Хансоля, который спешит следом за ними, стараясь не отставать.       — Да, мальчики, что такое? — Донхэ сразу же вскидывает голову, решив было, что хасеки снова послал своих детей что-то сообщить ему, как в прошлый раз, с новостью о приёме предсказателя огня, но ни Хичоля-султан, ни Чангу, второго слуги, на диванчике уже не было. Растерявшись, рыженький хатун переводит взгляд на Хансоля, решив, что, может, хотя бы он прояснит Донхэ положение вещей, но Тэмин опережает слугу, звонко воскликнув:       — Можно нам пойти с тобой? У мамы слишком много дел, так что завтракать нам не с кем, вот мы и попросились к тебе в покои.       — Ты же не против, Донхэ-хатун? — уточняет Тэян-султан, нетерпеливо переступая с ноги на ногу, но всё-таки стараясь вести себя более сдержанно, чем его брат. — Мама не возражает, если во время завтрака мы посидим у тебя, пока он не освободится и не позовёт нас к себе. Или, может быть, ты хочешь побыть один и отдохнуть? Ты же вернулся от Повелителя, так что…       — «Эти мальчики уже хорошо понимают, что значит — вернуться от султана утром», — с ужасом понимает Донхэ, проникаясь к близнецам нескрываемым сочувствием: он бы хотел, чтобы эти милые мальчики никогда не сталкивались с такими знаниями об их отце, в частности, о том, с кем и когда, помимо их матери, султан проводит ночи. Но решать всё это далеко не рыженькому хатун, а сам он может лишь немного скрасить мальчикам их одиночество во время завтрака — ну и, собственно, в принципе неплохо провести время.       — Ну конечно, я не против, — Донхэ широко улыбается, вежливо кивнув запыхавшемуся Хансолю. — Только вы же слышали, что сказал хасеки — я и другие хатун принимают пищу в своих покоях, так что я буду рад позавтракать вместе с вами, но только у себя. Идёмте наверх.       — Хасеки потому и разрешил Тэяну-султан и Тэмину-султан позавтракать с тобой, Донхэ-хатун, — молодой омега с запахом парного молока мягко придерживает хатун за локоть, пока мальчики, понятливо закивав, первые поспешили к широкой лестнице, так как одновременно втроём подниматься по ней бы не получилось. — Только мне нужно будет отойти до кухни за завтраком для моих господинов, но я сделаю это, когда вернётся Шивон-ага — мне запрещено оставлять молодых господинов без присмотра.       — Конечно, Хансоль, — Донхэ совершенно не хочется спорить со слугой, учитывая, что тому дали вполне определённые указания о будущем завтраке для близнецов. Вдобавок сам рыженький хатун, пусть он и не проводил ночь с Повелителем, всё равно чувствует усталость — возможно, из-за тех переживаний, которые у него возникают каждый раз, когда Донхэ предстаёт перед султаном, или же из-за того неожиданно возникшего воспоминания, тяжёлого и болезненного. Омега с запахом грейпфрута действительно устал, да и в кресле Повелителя выспаться не получилось, потому меньше всего Донхэ сейчас хочется находиться в зале гарема и вести беседу с кем-то, кроме близнецов.       Разве что мимо диванчика, на котором устроились другие хатун, Донхэ прошёл гордо, с высоко поднятой головой, стараясь не демонстрировать свою усталость — раз уж ему приходится врать, что этой ночью Повелитель вызывал фаворита к себе, то это стоит нести гордо, хотя бы для того, чтобы те двое хатун лопнули от зависти. И Донхэ убеждён, что он привлёк внимание других фаворитов — Исин-хатун и Кино-хатун даже замолчали, провожая наложника практически идентичными настороженными взглядами. Омега уже было надеялся, что всё обойдётся и с хатун не придётся разговаривать в лучшем случае до завтрашнего утра, но Исин-хатун решил по-другому: стоит Донхэ отвернуться от фаворитов и коснуться рукой широких перил лестницы, как увешанный золотом хатун нарочито громко произносит:       — Что, Донхэ-хатун, неужели тебя Повелитель так спешно выгнал из покоев, что ты даже одеться, как следует, не успел?       — «Только не сорваться», — пытается успокоить себя Донхэ, шумно выдыхая и стараясь не горячиться: если наедине между наложниками рыженький хатун ещё мог себе позволить огрызнуться на других фаворитов, то сейчас, когда дети султана неподалёку и могут услышать каждое его слово, Донхэ ощущает себя скованным и в какой-то мере даже беспомощным. Ещё и внимательно наблюдающий за ним Хансоль никак не помогает омеге расслабиться и почувствовать себя свободно, так что в этот раз он решает промолчать, делая первый шаг вверх по лестнице и глядя только на близнецов, которые, уже добравшись до верхнего этажа, смирно дожидаются Донхэ, слишком выученные, чтобы заходить в чужие покои без, так сказать, их владельца. Но Исину-хатун и этого показалось мало: воодушевлённый собственным успехом, фаворит султана всё также смело добавляет:       — Видимо, ты совсем плох, Донхэ-хатун, раз наш Повелитель в этот раз не одарил тебя, даже монеткой какой…       — «Я его сейчас сам убью», — удивительно спокойно понимает рыженький хатун: возможно, он бы разозлился не так сильно, но более эмоционально и порывисто, если бы рядом не было детей султана, но чтобы сказать подобное при младших детях Повелителя, это надо быть последним глупцом. Но сказать Донхэ ничего не успевает: как только он оборачивается, то замечает, как промелькнула тёмно-синяя рубаха Хансоля, а затем слуга хасеки каким-то неведомым образом оказался рядом с диванчиком хатун, ухватив Исина-хатун за ворот расшитой золотыми нитями рубахи и с силой, невзирая на невысокий рост и юный возраст, сдёргивая его с места. Фактически оцепенев, Донхэ с удивлением таращится на фаворита султана, который в полном ужасе смотрит на слугу хасеки сверху вниз, кажется, не решаясь даже дышать.       — Я не ослышался, Исин-хатун? — от робкого, подрагивающего от неловкости голоса Хансоля не осталось и следа: этот омега недаром считается доверенным слугой хасеки, и теперь это Донхэ хорошо понимает. — Ты только что сейчас сказал, что Повелитель должен был вместо приготовлений к пятничной молитве заниматься дарами для хатун, с которым он провёл ночь?! Ты не знаешь, насколько сегодня важный день? Ты совсем страх потерял?       — Нет, Хансоль, я просто… — испуганно бормочет фаворит султана, даже не пытаясь ухватиться за руку слуги и отстранить его. Но слуге хасеки никакие оправдания и не нужны: притянув Исина-хатун к себе ещё ближе, вынуждая его тем самым практически согнуться пополам, этот миловидный омега продолжает отчитывать фаворита таким угрожающим тоном, словно в его горле сейчас бушует пламя, которое так и рвётся наружу:       — Ты явно разучился вести себя, как подобает, Исин-хатун. Живо возвращайся в свои покои и не смей носа оттуда показывать до самого обеда, если не хочешь, чтобы об этом узнал хасеки. Сиди и молись, чтобы Аллах не покарал тебя за такие страшные слова.       — «Да что такого особенного в пятничной молитве?» — Донхэ не решается задать этот вопрос вслух, но он уверен, что в этом и правда есть что-то особенное и очень важное. — «Только я не могу вспомнить, что именно…» Вдобавок и то, что султан пожелал видеть его ночью, перед той самой пятничной молитвой, рыженькому хатун кажется особенно странным. — «Почему Повелитель вызвал меня и говорил со мной почти до самого утра?..»       — Кино-хатун, тебя это тоже касается, — процедил Хансоль и, отпустив ворот рубашки Исина-хатун, уже громким и хорошо поставленным голосом добавляет, чтобы все наложники слышали:       — Нечего тут уши греть. Займитесь своими делами. И не вздумайте вынести эти глупости за пределы гарема или ляпнуть что-то подобное — живо наказание получите. Хатун, сейчас же возвращайтесь в свои комнаты.       — Да, Хансоль, — сдавленно просипел Исин-хатун, пристыжённо проскальзывая мимо слуги хасеки и вслед за Кино-хатун отправляясь к лестнице на верхний этаж. Фаворит султана даже забывает о том, что он хотел посмеяться над Донхэ — так спешно хатун пробежал мимо омеги, едва успевшего отступить назад, чтобы уступить дорогу. Но и подняться по лестнице фаворит не успевает — двинувшись следом за хатун, Хансоль строго произносит:       — Исин-хатун, извинись перед Донхэ-хатун. Сейчас же.       — «Так Хансоль это сделал ради меня?» — опешив, Донхэ даже растерялся, молча таращась на скрипящего зубами Исина, вынужденного отчётливо процедить:       — Прошу прощения, Донхэ-хатун. Я не должен был говорить подобное.       Вместо ответа рыженький хатун разве что находит в себе силы на то, чтобы кивнуть — после такой реакции Хансоля Донхэ страшновато не только задавать вопросы о пятничной молитве, но и вообще хоть как-то привлекать к себе внимание. Но, к счастью для него, оба фаворита скрываются в своих комнатах, а слуга хасеки, устало потирая шею, подходит к омеге с запахом грейпфрута, уже гораздо тише добавляя:       — Прости, Донхэ-хатун, что тебе пришлось это увидеть. Не люблю заниматься подобными вещами, но порой приходится.       — Ну что ты такое говоришь, Хансоль, — приободрившись, Донхэ наконец позволяет себе выдохнуть, начиная подниматься по лестнице. — Скорее, я должен поблагодарить тебя. Мы с Исином-хатун не ладим.       — Только не пойми это неправильно, — морщится слуга хасеки, поднимаясь следом за фаворитом султана к давно поджидающим их мальчикам на верхнем этаже. — Я это сделал не ради тебя лично, Донхэ-хатун. Я не желаю принимать чью-либо сторону, но в последнее время Исин-хатун просто невыносим. Ещё и он начал так непочтительно говорить о делах Повелителя, особенно в такой день — если бы хасеки это услышал, Исин-хатун получил бы минимум сотню ударов по пяткам. В моих силах пресечь подобное поведение, пока он не попался хасеки или Шивону-ага. И ты тоже молчи о том, что сейчас произошло. Если ты проболтаешься и Исина-хатун накажут — жди беды у дверей.       — Я никому не расскажу, Хансоль, — Донхэ бы не хотелось давать подобное обещание, но в случае со слугой хасеки это уже было скорее жизненной необходимостью. — «Если кто-то из слуг проболтается, все в первую очередь подумают, что об этом рассказал я, так что лучше заранее обезопасить себя», — думает рыженький хатун, поднимаясь и открывая дверь в покои, пропуская притихших близнецов первыми вовнутрь. — «Да и за помощь давать Хансолю монеты или украшения — это только нарываться на гору проблем, так что…»       — В любом случае, я хочу поблагодарить тебя, — добавляет омега с запахом грейпфрута, опасливо обернувшись через плечо и посмотрев на невысокого слугу хасеки. — Пусть Аллах хранит тебя за твоё милостивое сердце.       — Пустяки, Донхэ-хатун, — Хансоль устало улыбается, приглашающим жестом призывая Донхэ зайти в покои. — В качестве твоей благодарности мне будет достаточно, если ты никогда не вынудишь меня разговаривать с тобой подобным образом. Идём, мои господа ждут.       — Я очень постараюсь, Хансоль, — с лёгким сердцем обещает Донхэ, хоть и давая себе отчёт в том, что его приготовления к побегу вполне могут довести до повторения подобной ситуации, пусть и без его на то желания. — Я правда постараюсь.