Сердце султана

      Вечером Донхэ еле сдерживается, чтобы не высказать Хёнвону всё, что он думает о своём слуге. — «Почему он не рассказал мне о том, что он был временным слугой Хичоля-султан?» — от острого чувства несправедливости и неприятного ощущения тайн, которые омега с серыми волосами держит от Донхэ, фавориту султана даже захотелось фактически припереть своего слугу к стене, чтобы выведать все подробности этого неожиданного факта о Хёнвоне. — «А что, если он всё это время доносил на меня хасеки?» — Донхэ уверен, что его подозрения не лишены оснований — уж слишком быстро Хичоль-султан оказывался в курсе всех событий. И если фаворит султана раньше считал, что все слухи и новости о нём собирал именно Шивон-ага, то теперь, после таких откровений от Мингю-шехзаде, Донхэ вполне опасается, что Хёнвон мог быть не во всём честным с ним.       — «Но ты тоже не во всём с ним честен», — ехидно напоминает внутренний голос, пробудившись, как и всегда — невовремя. — «Ты скрываешь от Хёнвона все свои планы».       — «Это совсем другое!» — молча возражает Донхэ, с напускным интересом уплетая свой ужин, чтобы слуга не задавал ему никаких новых вопросов о прогулке в саду и о беседе с султаном. — «Я скрываю от всех то, что я дефектный, что султан не проводил со мной ночь — и что я собираюсь сбежать отсюда вместе с друзьями. Всё это Хёнвона совершенно не касается, да и после нашего побега султан легко убедится, что мой слуга ничего не знал о побеге — и снова вернёт его во временные слуги хасеки».       Хотя в фальшивом интересе к еде рыженький омега обманывает в первую очередь сам себя — после длительной и активной прогулки в саду, ещё и с таким количеством переживаний, Донхэ фактически налетел на предложенные ему порции, жадно уплетая еду, вкусно пахнувшую мясом, за обе щеки. А то, что благодаря этому он не обязан поддерживать разговор со слугой — это лишь стечение обстоятельств и приятная мелочь, которой стоит пользоваться.       — Как прошёл разговор с Повелителем, Донхэ? — с плохо скрытым любопытством вопрошает Хёнвон, подливая фавориту немного розового шербета из кувшина. — Повелитель доволен тобой? Шехзаде говорили, что ты хотел вызваться помочь летописцам с греческими легендами…        — «То есть, о таких своих разговорах с шехзаде он рассказать мне может, а о важных деталях своего прошлого — нет», — думает Донхэ, стараясь не выглядеть слишком недовольным: Хичоль-султан уже много раз наглядно демонстрировал ему, что если хочется получить нужную информацию, то следует выждать подходящий момент, чтобы собеседника застать врасплох, обезоружить и, при необходимости, добить. Пока рыженький хатун занимается первым пунктом своего плана — выжидает и ищет повод, чтобы вскользь подвести Хёнвона к нужной теме, потому как можно небрежнее отвечает:       — Тэян-султан и Тэмин-султан рассказали Повелителю о нашей беседе про греческие легенды и о моём желании потрудиться для библиотеки султана Ли Хёкджэ, потому он и подозвал меня, чтобы это обсудить. Повелитель сказал, что в этом вопросе для меня не будет никаких ограничений и что я могу трудиться вместе с одним слугой. Этот омега тоже приплыл сюда из Греции, мы были на одном корабле. В свободное от занятий время я буду находиться в библиотеке вместе с ним, так как этот слуга трудится у летописцев, так что у тебя станет меньше хлопот со мной.       — Не замечал в тебе такого интереса к летописям и легендам — ты и наши сказки с трудом прочитал, — задумчиво произносит Хёнвон, заинтересованно глядя на Донхэ. — Но, раз ты знаешь, что делаешь — я очень рад, что Повелитель разрешил тебе проводить время в библиотеке, чтобы помочь летописцам. Если я чем-то смогу помочь тебе — то только скажи, Донхэ.       — Нет, не думаю, что нам понадобится дополнительная помощь, — спешно отказывается рыженький хатун: не хватало ему ещё получить надсмотрщика, когда Донхэ планирует воспользоваться возможностью и поискать карты дворца и этого государства в целом в этой огромной библиотеке. — Полагаю, я буду ему диктовать, а он — записывать, ведь этот слуга явно пишет лучше меня, раз его взяли в помощники к летописцам. Зато у тебя наконец появится свободное время, разве это не здорово?       Конечно, Донхэ помнит, что Хёнвон с самого первого дня появления фаворита султана во дворце осведомлён о том, что Рёук — его лучший друг, но это совершенно не означает, что теперь омега может быть абсолютно откровенным со своим слугой. — «Если он был временным слугой Хичоля-султан, он может и донести хасеки то, что у меня здесь есть ещё друг…»       Вот в том, что Хичоль-султан или кто-то из фаворитов султана просто не посмеют тронуть Рёука и причинить ему вред — Донхэ уверен. — «Если для валиде указания хасеки не указ, то Рёук, ещё и назначенный для Чонсу-султан Повелителем, точно будет в безопасности…» — теперь рыженький омега даже порадовался тому, что его друга редко выпускают из покоев валиде, хотя ещё недавно Донхэ считал это возмутительной несправедливостью: никто из возможных злодеев и зачинщиков покушения на нового фаворита Повелителя не захочет связываться с валиде-султан и забираться в его покои, чтобы навредить другу Донхэ. — «И в таком случае Сонмин в относительной безопасности, так как никто не знает, что мы с ним дружим. О том, что он тоже мой друг, знает только Кихён-калфа…»       И тут, когда Донхэ вспоминает о калфе, он понимает главное — именно Кихён и посоветовал ему взять Хёнвона в свои слуги, чтобы «защитить его от гнева хасеки». — «А стал бы Хичоль-султан вообще наказывать Хёнвона?» — задумывается рыженький хатун, и от того, что во всей этой ситуации с тайнами Хёнвона вдруг появился новый участник действующих событий, и возможно, со своим умыслом, Донхэ пока не хочет выдавать своему слуге, что ему известно. Но, как и всегда, его собственный язык оказывается быстрее разума, потому, когда рыженький хатун вытирает рот чистым носовым платком, он порывисто произносит:       — А ты ничего не хочешь мне рассказать, Хёнвон?       — А? Ты о чём? — слуга даже икает от неожиданности, поправляя свои серые пряди волос. — Что я должен тебе рассказать, Донхэ?       — Ну, ты вполне привычно болтал со старшими шехзаде, пока я был у Повелителя, — как можно небрежнее добавляет омега с запахом грейпфрута, решив пока не выдавать свой главный козырь, чтобы посмотреть, что Хёнвон будет делать. — Ты говорил, что раньше выполнял много тяжёлой работы и не был близок с членами династии, но, видимо, дети Повелителя с тобой неплохо знакомы. Или мне это показалось?       И Донхэ убеждается в том, что его опасения вполне себе подтвердились: если бы у Хёнвона что-то было в руках, он бы это обязательно выронил от удивления. Омега с запахом винограда даже не сразу находит подходящий ответ: его взгляд испуганно мечется по комнате, что может означать только одно — такой темы Хёнвон не ожидал и теперь не представляет, что ему ответить на этот уклончивый, но всё-таки опасный для него вопрос. Нервно сглотнув, слуга опасливо отвечает, едва ворочая заплетающимся от плохо скрываемой паники языком:       — Нет, Донхэ-хатун, это… Конечно, все слуги знакомы с членами династии, но мы не общаемся с ними так близко, как тебе могло показаться…       — Вот как? Значит, мне и правда показалось, — Донхэ, выдержав паузу, небрежно пожимает плечами, пытаясь сделать вид, что этот ответ его вполне устроил. — В любом случае, хорошо, что Мингю-шехзаде позвал тебя за собой, когда мне нужно было идти к Повелителю. Мне было бы очень неловко наблюдать за тем, как ты молча стоишь в стороне.       — Ох, Донхэ, тебе об этом не стоит беспокоиться, — Хёнвон, уверенный, что «опасность миновала», тут же оживляется, заулыбавшись. — К такому, честно говоря, во дворце уже привыкли. Да и члены династии обычно не заставляют слуг так долго стоять на одном месте и ждать. Даже янычары сменяют друг друга в течение дня, чтобы не уставать и охранять дворец и всех нас, будучи полными сил. А… Повелитель не дал тебе новое задание?       — «Даже если бы султан Ли Хёкджэ дал мне новое задание — я бы очень хорошо подумал перед тем, как рассказывать его тебе после таких новостей», — думает Донхэ, заставляя себя неопределённо пожать плечами: раз рыженький хатун решил не выдавать Хёнвону всё, что он знает, пока не побеседует с Кихёном-калфой, придётся выдумывать какой-то спешный ответ. Именно поэтому, решив перевести тему на младших детей султана Ли Хёкджэ, омега с запахом грейпфрута тихо отвечает:       — Наверное, мой труд у летописцев и будет моим следующим заданием. Повелителю было не до меня, ведь он хотел провести время со своими детьми…       — И ты повёл себя опрометчиво, но очень храбро, упросив Повелителя остаться с вами в саду, — напоминает Хёнвон, посерьёзнев. — В последнее время… Повелитель практически не общался со своими младшими детьми, так что Тэмин-султан и Тэян-султан наверняка были тебе так благодарны, Донхэ. Они шаловливые, но добрые и искренние мальчики, потому они точно не забудут того, что ты для них сделал. Наверняка хасеки захочет наградить тебя за помощь его детям…       — Вот уж чего мне не хватает для полного сундука проблем — так это каких-то наград от Хичоля-султан, — Донхэ морщится, не испытывая воодушевления от предположения слуги с серыми волосами: в этом ему даже не приходится лгать, так как хасеки наверняка осведомлён, что новый фаворит султана не питает к нему тёплых чувств. — Я просто посочувствовал мальчикам, потому и захотел им помочь. И лучшей наградой для меня будет, если никто не будет придавать этому такое большое значение.       — Зря ты так, — Хёнвон удручённо покачивает головой, но всё-таки слабо улыбается, наблюдая за недовольным фаворитом султана. — Дети Повелителя умеют быть благодарными. И хасеки тоже.       Но на это Донхэ, к его счастью, уже было нечего ответить, потому дальнейший разговор как-то замялся сам собой. Вдобавок им уже вскоре следовало ложиться спать, потому рыженькому фавориту практически не приходится изображать усталость — Донхэ уже показательно позёвывает и безропотно умывается, очищая лицо от всего, чем его красил Хёнвон перед выходом в сад. — «Как же было легко находиться на нижнем этаже», — теперь свои дни на нижнем этаже рыженький хатун вспоминает с некоей ностальгией — если опустить весь ужас того, что на Донхэ было устроено покушение, и позабыть, что омеге приходилось практически давиться этими грейпфрутами, от которых у него ещё долго будет сводить челюсти, то на нижнем этаже было не так уж и плохо.       Фаворит султана даже послушно влезает в длинную рубаху, предназначенную для сна, не забыв углядеть, куда Хёнвон положит его одежду — в голове Донхэ утвердился очередной довольно безумный, но наверняка действенный план, потому омеге с запахом грейпфрута крайне необходимо знать, где лежит его одежда, чтобы не приходилось долго искать её в темноте — или выходить из гарема в ночной рубахе. Несмотря на порой безрассудные идеи, Донхэ хватает догадливости понять, что если его найдут в коридорах дворца, да ещё и в одной ночной рубахе — проблем у омеги только прибавится.       Но ждать, пока Хёнвон и все обитатели гарема уснут, пришлось долго — постоянно кто-то из слуг фаворитов проходил по верхнему этажу, рядом с покоями Донхэ, потом ещё и Шивон-ага начал разгонять наложников по постелям, недовольно шикая на них и призывая всех к тишине, ведь хатун по его мнению уже давно спят. — «Какие же они долгие…» — недовольно думает рыженький омега, позабыв, что он сам от обилия впечатлений далеко не сразу засыпал на этой мягкой постели. — «Они же все поднимаются ещё засветло, так почему так долго ложатся спать?»       Конечно, Донхэ мог бы отправиться к Кихёну-калфе и вместе с Хёнвоном, оставив его в коридоре, и также фаворит султана мог выцепить калфу в коридоре на следующий день и отвести его куда-нибудь в укромное место, чтобы поговорить наедине. В теории, Донхэ даже мог просто сказать Хёнвону, что «ему срочно нужно поговорить с Кихёном-калфой наедине» и скорее всего тот смог бы привести калфу прямо в покои рыженького омеги, но во всех этих вариантах был огромный изъян — слуга с запахом винограда узнает о том, что Донхэ хочет поговорить с калфой, а это в планы омеги никак не входило. — «Пусть он даже не подозревает, что я всё знаю, пока я не поговорю с Кихёном», — решает Донхэ, даже заставляя себя шумно посапывать, чтобы Хёнвон не сомневался в том, что он спит. — «Я должен сам во всём этом разобраться…»       И только убедившись, что его слуга крепко спит и не проснётся от тихих копошений, Донхэ тут же поднимается на ноги и, привыкая к практически отсутствующему освещению, пытается найти свою одежду. Конечно, в голове омеги возникла идея одеться как слуга, чтобы никто не обращал на него внимание, но, чуть подумав, Донхэ решительно отвергает эту мысль — его огненные волосы уже слишком примелькались во дворце, чтобы наложника можно было спутать с каким-нибудь новеньким слугой. — «Не удивлюсь, если янычары уже обучены хасеки и мой запах с другого конца коридора учуют», — фаворит Повелителя поджимает губы, но от своей идеи не сдаётся, пытаясь натянуть на себя штаны и заправить за их пояс свою длинную ночную рубаху, справляясь практически наощупь. — «В крайнем случае, скажу, что мучаюсь от бессонницы и иду к Сынхуну-ага попросить лекарство. При таком раскладе единственное, что со мной могут сделать — так это срочно вернут обратно да Хёнвона разбудят и отчитают».       В том, чтобы надевать поверх ночной рубахи дневную, нет никакого смысла, но Донхэ надеется, что путь до комнаты Кихёна-калфы он проделает незамеченным — не хватало рыженькому хатун ещё на янычар в столь неподобающем виде наткнуться или, упаси Аллах, на самого Хичоля-султан, которому после его течки тоже вдруг захочется «прогуляться» по дворцу в такую тёмную пору. О том, кто был зачинщиком покушения и кто мог бы воспользоваться этой возможностью, чтобы напасть на фаворита султана в коридоре, Донхэ старается не думать — если он не будет шуметь, то, возможно, даже в гареме никто из наложников не проснётся от его шагов, не говоря уж о хатун, которые наверняка уже крепко спят. Только эти неудобные носатые туфли будут мешать Донхэ, ведь тот привык большую часть дня ходить в Греции без обуви. — «Наверное, ничего страшного не случится, если я пробегусь босиком?» — предполагает рыженький хатун, кое-как подвязав свои штаны тонким пояском, чтобы они не свалились с его бёдер, и тихо продвигаясь к выходу из своих покоев.       Омеге потребовалось немного времени, чтобы выскользнуть на лестницу как можно тише, придерживая при этом дверь, чтобы она не скрипела. После этого, постоянно прислушиваясь к любым посторонним звукам, Донхэ, крепко держась за перила, чтобы не оступиться, медленно спускается по лестнице вниз, в большой зал гарема. Правда, когда рыженький хатун ступает босыми ногами на холодный каменный пол, он тут же рефлекторно морщится. — «Наверное, туфли надеть всё-таки стоило…» — с сожалением думает Донхэ, но возвращаться обратно было уже неразумно: был риск того, что Хёнвон проснётся от его шагов — и тогда о вылазке до Кихёна-калфы можно будет позабыть в ближайшее время. Понадеявшись, что он не простудится от нескольких минут, проведённых на холодном полу, и вспомнив, что у Кихёна-калфы в комнате тоже есть ковёр, как в покоях Донхэ, рыженький хатун немного воодушевился, уверенно продолжая свой путь по центру большого зала и подбираясь к огромным дверям, отделяющим гарем от коридора.       И только когда омега наконец дошёл, никем не замеченный, до тяжёлых дверей, он осознал, насколько влип: через небольшую щёлочку между створками, из которой пробивается небольшой луч света от факелов, горящих в коридоре, Донхэ видит, что вход в гарем охраняется двумя рослыми евнухами, которые смотрят в разные стороны длинного коридора. Та самая охрана, которой омега с запахом грейпфрута был так рад, будучи на нижнем этаже, в этот раз его раздражает, так как она создаёт огромную проблему — просто так из гарема не выйти. — «И как же мне быть?» — рыженький хатун не уверен, что у него получится пробраться за спинами евнухов, но сдаваться он не намерен. — «Может, если я сумею приоткрыть дверь без скрипа, то мне удастся пройти?» По мнению Донхэ, возвращаться обратно сейчас, когда он уже почти выбрался из гарема — глупо и трусливо, а трусом себя рыженький хатун никогда не считал. Затаившись, омега выжидает, надеясь, что кто-то из евнухов отойдёт от дверей, ведь тогда за спиной одного из охранников вполне получится пройти. — «Они же не будут так торчать всю ночь, верно?» — Донхэ пытается себя обнадёжить, чтобы не потерять свой запал, но терпением омега никогда не отличался, потому стоять неподвижно, прильнув к щели, и рассматривать спины евнухов ему быстро становится скучно.        — «Хёнвон же говорил, что охрана во дворце сменяется, чтобы те, кто на посту, были бодры и исправно несли службу», — вспоминает рыженький хатун. — «И каким образом они сменяются? Сюда придут ещё двое или они будут уходить отсюда по одному?» Последний вариант, конечно, устроил бы Донхэ намного больше, но, к его разочарованию, вскоре в коридоре раздаются тихие шаги: кто-то приближается к входу в гарем. — «Вот шайтан…»       Сквозь узкую щель рыженький хатун не может видеть того, кто пришёл, но он замечает, что один из евнухов тут же направляется к неожиданному гостю, исчезая из поля зрения Донхэ. — «Может, это мой шанс?» — предполагает омега, решив хотя бы попытаться приоткрыть двери немного больше: Донхэ рассчитывает, что если он привлечёт чьё-то внимание, то успеет спрятаться за какой-нибудь из ближайших постелей наложников. — «Не будут же они зажигать факелы в гареме и всех будить из-за случайных шорохов, верно?» — Донхэ помнит, что в гареме всех спешно подняли, когда Хичоль-султан выбирал нового наложника, с которым султан Ли Хёкджэ хан Ынхёк должен был разделить ночь, но, по надежде рыженького хатун, тот случай был всё-таки скорее исключением, чем правилом. Но вспоминать о той ночи, когда Рёук чуть было не оказался в постели Повелителя, Донхэ совершенно не хочет, потому, крепко держась за дверь, чтобы та не скрипела, рыженький хатун понемногу сдвигает её с места, надеясь, что он останется незамеченным.       Когда наконец щель между дверями стала настолько широкой, что в неё можно было просунуть голову, Донхэ на всякий случай выжидает несколько секунд, чтобы если кто и заметил, что щель стала шире, то решил, что ему показалось — а потом рыженький хатун осторожно просовывает голову между дверями, любопытно выглядывая в коридор, чтобы понять, что происходит. И когда Донхэ понимает, кто пришёл к этим дверям, ему сразу же захотелось захлопнуть двери, да ещё и подставить под них что-нибудь потяжелее, чтобы никто не мог открыть двери гарема снаружи.       В коридоре, подозвав одного из евнухов к себе, стоит тот самый янычар, с которым омега уже столкнулся сегодня по пути в дворцовый сад. Ифань-паша, который, как Донхэ запомнил, прибыл во дворец из Японского королевства, после окончания Войны Трёх Миров, сейчас стоит неподалёку и, оставаясь практически неподвижным, со всем вниманием слушает, что так быстро, но тихо, чтобы не создавать лишнего шума, говорит ему евнух. Донхэ, нервно сглотнув, решает как можно осторожнее, чтобы остаться незамеченным, вернуться обратно в покои: после того, что рассказывал Шивон-ага о Ифане-паше, особенно о том, что этот янычар отвечает за безопасность самого Повелителя, выходить в коридор, не зная наверняка, смотрит на него паша или нет, очень опасно. — «А вдруг султан Ли Хёкджэ где-то неподалёку?» — поёжившись, рыженький хатун решает не испытывать судьбу, особенно когда столько знаков от Аллаха словно говорят ему — «Оставь на сегодня эту затею». Но ни закрыть дверь, ни отпрянуть от неё Донхэ не успевает: Ифань-паша резко переводит взгляд с евнуха на то, что происходит за его спиной — на выглядывающую из-за приоткрытой двери голову Донхэ-хатун.       — «Он меня заметил!» — слишком поздно понимает омега с запахом грейпфрута: он уже не успеет ни вернуться в покои, не перебудив весь гарем, ни спрятаться — янычар уже заметил, что знакомый ему хатун не спит и собирается куда-то выйти без ведома евнухов. Единственное, что Донхэ может предпринять — так это сделать вид, что он вышел только для того, чтобы дать какое-то поручение евнухам. — «Если что — я хотел попить», — решает рыженький хатун, но не приосаниться, ни подать голос он не успевает: Ифань-паша, высокий янычар с запахом чёрного перца, который ни словом, ни жестом не сообщил евнухам о неожиданном госте, опережает любые намерения омеги, неожиданно для всех повышая голос и зычно произнося:       — Донхэ-хатун, подойди.       — Донхэ-хатун? — евнух, который стоит рядом с янычаром, тут же развернулся в сторону дверей, ведущих в гарем, а другой кастрированный альфа, что всё это время стоял спиной к дверям, чуть было не подпрыгнул от неожиданности, с удивлением оглядывая пристыжённого хатун, которому приходится толкнуть дверь уже сильнее — и выйти в коридор, под свет факелов, учтиво поклонившись Ифаню-паше. Ближний к Донхэ евнух, уже знакомый ему после происшествия на нижнем этаже, Чеюн, кастрированный альфа со слабым запахом гортензии, тут же встрепенулся, осознав, в насколько неподобающем виде фаворит Повелителя предстал перед янычаром со столь высоким статусом: босой, с неубранными волосами, и, что самое страшное, в ночной рубахе, настолько неуклюже заправленной за пояс штанов, что мятые края нелепо торчат, комкаясь со всех сторон. Подбежав к хатун, Чеюн-ага спешно пытается хоть как-то поправить рубаху Донхэ, причитая при этом:       — Донхэ-хатун, ты почему не спишь?! Ещё и вышел без слуги, да в таком неподобающем виде…       — Вид вполне подобающий, — отрезает Ифань-паша, из-за чего Чеюн-ага едва успевает слегка пригладить волосы рыженького омеги — и тут же отступает назад, послушавшись янычара и уступая Донхэ-хатун дорогу. — Идём, Донхэ-хатун. Повелитель ждёт.       — Повелитель? — омега с запахом грейпфрута охает от неожиданности, не решаясь подойти ближе к этому янычару: в том, что султан Ли Хёкджэ хан Ынхёк пожелал видеть своего фаворита, было очень много проблем, начиная с невозможности добраться до Кихёна-калфы и заканчивая тем, что Повелитель мог счесть уговор невыполненным после встречи в саду. — Но я же не могу пойти к Повелителю в таком виде. Лучше я вернусь в гарем и разбужу своего слугу и…       — Повелитель дал мне особые указания о тебе, Донхэ-хатун, — с едва различимым акцентом, растягивая гласные в словах, словно он делает несколько ударений в каждом слове, отвечает Ифань-паша, подходя ближе к наложнику и продолжая внимательно за ним наблюдать. Донхэ нервно сглатывает, понимая, что момент, которым можно было бы воспользоваться и сбежать обратно в покои, упущен — янычар сейчас слишком близко и при попытке улизнуть хатун наверняка схватят и уведут к султану силой. Единственное, что Донхэ сейчас может сделать — так это послушаться и проследовать за Ифанем-пашой, надеясь, что султан Ли Хёкджэ хан Ынхёк ожидает своего фаворита в такое позднее время не для того, чтобы провести с ним ночь в одной постели.       — «Но что именно означают его слова «Особые указания»? Что Повелитель сообщил Ифаню-паше?» — недоумевает Донхэ, переминаясь с ноги на ногу на холодном полу и с удивлением наблюдая за тем, как альфа рассматривает его босые ноги, а затем многозначительно оглядывает обувь евнухов. Туфли Ифаня-паши и евнухов, судя по всему, даже без примерки однозначно не подходили Донхэ из-за размеров, так что обуться хатун было не во что — разве что возвращаться в гарем и брать обувь у кого-то из наложников или из покоев Донхэ-хатун. Но, видимо, альфа принял какое-то решение касаемо внешнего вида хатун, так как Ифань-паша в полном молчании снимает с себя кафтан, оставаясь в тёмной однотонной рубахе, и, двинувшись вперёд, укрывает этим кафтаном плечи Донхэ. Судя по всему, появиться в коридорах, полных янычар, без обуви не настолько неприлично, чем в ночной рубахе, не прикрытой ничем, так что вид наложника, которому этот кафтан явно велик, показался Ифаню-паше более приемлемым. Может, потому этот альфа, больше ничего не говоря, лишь коротко кивает, призывая хатун следовать за ним — и, развернувшись, отправляется по уже знакомым Донхэ коридорам, как будто даже не обращая внимание на то, догоняет его фаворит Повелителя или нет. Тихо вздохнув, Донхэ-хатун поправляет на себе этот кафтан, хранящий запах Ифаня-паши, а после спешит за этим немногословным янычаром. — «Что бы там ни было — нельзя заставлять Повелителя ждать…»       — А что означает «особые указания», Ифань-паша? — едва они отходят немного дальше ворот гарема, завернув по коридору за угол, как любопытство Донхэ становится практически неконтролируемым. — «Должен же я знать, что меня ждёт», — рыженький хатун убеждает себя, что в этом интересе нет ничего, что бы нарушало правила дворца, но, заметив, как тут же на него покосился этот высокий янычар, не скрывая своего удивления, что этот наложник уже запомнил его имя и так смело задаёт свои вопросы, Донхэ спешно добавляет:       — Мне бы не хотелось проявить непочтение к Повелителю таким неподобающим видом. Если бы я знал, что Повелитель пожелает увидеть меня посреди ночи…       — Повелитель не приказывал что-то передавать тебе, Донхэ-хатун, — отвечает высокий янычар, немного помолчав перед этим: им приходится то и дело проходить мимо других стражников, которые в данный момент находятся на посту, и омега дивится тому, как одного лишь взгляда Ифаня-паши хватает, чтобы эти любопытные альфы тут же принялись задирать свои головы, только бы не нарушить дворцовый этикет и не выказать лишнего внимания фавориту Повелителя. И, видимо, сам янычар хорошо понимает, что именно не стоит говорить при других стражниках, так как только когда они снова остаются наедине в этих длинных коридорах, Ифань-паша добавляет:       — Повелитель повелел привести тебя сразу же, как только я тебя увижу, Донхэ-хатун. Если бы ты уже спал, я бы доложил Повелителю об этом — и привёл бы тебя утром. Это всё, что тебе стоит знать.       — «Тогда это значит, что султан Ли Хёкджэ хан Ынхёк вызывает меня не для того, чтобы провести со мной ночь», — с облегчением думает Донхэ, быстро шагая следом за янычаром: его босые ноги уже так замёрзли от холодного камня, по которому приходится идти, что рыженький хатун уже даже не морщится от дискомфорта — привык, потому и думает о более насущных вещах. — «Но в такой поздний час… зачем я ему понадобился?»       Единственное, что приходит Донхэ на ум — так это то, что близнецы, возможно, выспавшись в саду, сейчас мучаются от бессонницы и чересчур смело решили поприставать с этим вопросом к их отцу, который только-только пошёл с ними на контакт. — «А вот о таких последствиях я совершенно не подумал…» — растерявшись, рыженький хатун даже запинается и чуть было не валится вперёд, но вовремя успевает удержать равновесие и выровняться. К его удивлению, Ифань-паша даже голову к нему не повернул, лишь резко выставив руку в сторону, будучи готовым поймать фаворита Повелителя, если это потребуется. И только после того, как вперёд, на руку янычара, никто не повалился, этот альфа из Японского королевства лишь коротко оглядывает Донхэ, убедившись, что тот цел — и снова убирает руку, поворачивая в уже знакомый омеге коридор, ведущий прямо в покои султана Ли Хёкджэ хан Ынхёка.       Донхэ, к своему ужасу, понимает, что вопросом того, не захочется ли Тэяну-султан и Тэмину-султан после прогулки в саду снова попытаться привлечь внимание Повелителя, он совершенно не озадачился — и зря. — «Мне следовало как-то намекнуть мальчикам, что после этой затеи Повелитель может снова начать их избегать…» — конечно, раньше бы Донхэ сказал себе, что он не знает всех правил дворца, потому его ошибки вполне можно простить, но теперь, немного узнав детей султана Ли Хёкджэ хан Ынхёка, Донхэ искренне им сочувствует, особенно младшим детям Повелителя — прошедший траур и горечь от потери любимого супруга так тяжело сказались на султане, что даже спустя год он до сих пор был очень холоден со своими детьми. И если старших своих детей Повелитель учит, проводя тем самым с ними время, то близнецам наверняка так не хватало внимания отца, что они были уже согласны практически на любую, даже сомнительную в своём исполнении затею, только бы подольше побыть с султаном.       Ещё и вид янычара, который охраняет покои Повелителя, только добавляет Донхэ новых поводов для беспокойства — перед тяжёлыми дверьми снова стоит Хранитель покоев, Кюхён-паша, и его хатун ожидал здесь увидеть в такое время в последнюю очередь. — «Он что, вообще не спит?» — Донхэ даже порадовался, что предусмотрительный янычар укрыл его ночную рубаху своим кафтаном — хатун бы не хотелось, чтобы Кюхён-паша его рассматривал. — «Хотя перед покоями султана кафтан всё равно придётся снять…» — напоминает себе Донхэ и нервно дёргает плечом, останавливаясь рядом с Ифанем-пашой, который молча наблюдает за тем, как Хранитель покоев с явным любопытством оглядывает неопрятного наложника. — «Меня же султан ждёт!» — рыженькому хатун очень хочется возмутиться, но он заставляет себя сдержаться и, поджимая губы, омега снимает с себя кафтан, отдавая его в руки Ифаню-паше, благодарно качнув головой. На фоне насмешливого янычара, Кюхёна-паши, этот немногословный стражник кажется Донхэ более приятным человеком: пусть даже днём Ифань-паша выглядел довольно грозным, да и сейчас его поведение во многом пугает рыженького хатун, но по крайней мере этот янычар не смотрит на нового фаворита султана с насмешкой, как делают некоторые обитатели дворца, от встреч с которыми у Донхэ скоро начнёт нервно дёргаться глаз. А такое равнодушно-прохладное отношение, чем-то напоминающее поведение валиде-султан, кажется рыженькому хатун более подходящим и уместным для него способом взаимодействия — такие люди, по мнению Донхэ, не умеют строить интриги и лгать ради выгоды. Только поведение султана Ли Хёкджэ хан Ынхёка для омеги с запахом грейпфрута по-прежнему кажется таким загадочным и непонятным — уж слишком этот альфа с запахом сандала непредсказуем.       — Донхэ-хатун, паша, — в качестве приветствия произносит Кюхён-паша, альфа с запахом ржаного виски, коротко хмыкнув. — Неужели хатун прямо из постели вызвать пришлось? И, видимо, в темноте собирались, да, Ифань-паша?       — «Почему он спрашивает этого альфу?» — Донхэ нервно икает, что слишком гулко раздаётся эхом в тишине коридора. — «Альфам же запрещено входить в гарем. Наверное, он бы передал евнуху и тот разбудил бы меня и Хёнвона, разве нет?» Но Ифань-паша ничего не отвечает, лишь выдохнув немного громче и всё также молча глядя на Хранителя покоев, отчего Донхэ начинает беспокоиться ещё больше, ведь возросшее в коридоре напряжение практически искрит, как костёр, который разворошили палкой. — «У них какой-то конфликт?» — омега бы не сказал, что эти двое могут устроить драку между собой — уж больно высокие посты эти два янычара занимают, чтобы не понимать, что с ними будет за подобную выходку, — но как Донхэ был уверен, альфы всегда остаются альфами, с горячим нравом и звериной натурой, которую выдержка и воспитание могут лишь приглушить, но никогда не смогут полностью подавить.       К счастью для рыженького хатун, Кюхён-паша, продолжая усмехаться уголком рта, мелко кивает и отступает в сторону, освобождая дорогу для Донхэ, после чего уже спокойно добавляет:       — Иди, Донхэ-хатун. Повелитель ждёт.       И, встрепенувшись, омега поспешил воспользоваться разрешением Хранителя покоев, шагнув к дверям в тот момент, когда Кюхён-паша их открывает, пропуская наложника в покои Повелителя. — «Наверное, безопаснее находиться в обществе султана Ли Хёкджэ хан Ынхёка и разгадывать его загадки, чем быть в коридоре с этими двумя», — мрачно думает Донхэ, стараясь тут же выбросить эти мысли из головы — не быть сосредоточенным во время встречи с Повелителем может быть чревато последствиями.       — Проходи, Донхэ-хатун, — раздаётся зычный голос султана Ли Хёкджэ хан Ынхёка и, уже практически рефлекторно поклонившись, Донхэ приподнимает голову, чтобы найти взглядом Повелителя. Султан не сидит в своём кресле, как в их самую первую встречу, и не занят за своим столом, перебирая какие-то пергаменты и что-то старательно на них выписывая — в этот раз Ли Хёкджэ хан Ынхёк расхаживает перед выходом на балкон, думая о чём-то своём, но он замечает, что наложник появился в покоях, так как, задумчиво оглядев Донхэ, Повелитель добавляет:       — Присаживайся. Тебя ведь не разбудили?       — А… нет, я ещё не спал, — нервно отвечает Донхэ, послушно подходя ближе и несмело усаживаясь в кресле — он ещё во время предыдущих встреч понял, что лучше всего сразу исполнять приказы султана, чтобы тот не раздражался от того, что приходится повторять по два раза. Правда, от рыженького хатун не укрылось, с каким интересом султан Ли Хёкджэ оглядывает его неуклюже заправленную ночную рубаху, и в особенности — его босые и слегка замёрзшие ноги, и, чтобы отвлечь внимание Повелителя от своего внешнего вида, пока альфа не сделал какие-то свои собственные выводы, Донхэ спешно произносит:       — Точнее, я уже спал, но мне так захотелось пить, вот я и оделся… как смог. Хотел попросить евнухов о помощи — а у дверей уже Ифань-паша стоит и говорит, что Вы пожелали меня видеть…       — Чем же тогда был занят твой слуга, Донхэ-хатун, раз тебе пришлось одеться и самому отправиться к дверям? — султан задаёт вполне логичный вопрос, на который у Донхэ нет такого же логичного ответа — не правду же говорить. Более того, даже будучи таким задумчивым, Повелитель продолжает ловить рыженького хатун на мелочах, так как он с лёгким интересом добавляет:       — Так значит, ты познакомился с Ифанем-пашой. Я уже было решил, что он не так понял мои указания насчёт тебя — и лично пришёл тебя разбудить.       — Ифань-паша? Нет, просто мы столкнулись с ним сегодня, когда Шивон-ага вёл меня в сад — вот он и представил мне пашу, — тихо поясняет Донхэ, пока до него не доходит смысл слов, сказанных Повелителем, отчего омеге снова становится жутковато. — Но альфам же запрещено посещать гарем, кроме членов династии, Повелитель… разве нет?       — Запрещено, — султан Ли Хёкджэ хан Ынхёк согласно покачивает головой, соглашаясь с доводами обеспокоенного фаворита. — Но у Ифаня-паши особые привилегии. В первую очередь он отвечает за мою личную безопасность и безопасность членов династии, потому если возникнет необходимость зайти в гарем — у него есть на это разрешение, но лишь для крайней необходимости или же по моему приказу.       — «То есть, какой-то альфа, помимо султана, может заходить в гарем?» — Донхэ, который до этого момента желал отчитать Хёнвона за его молчание, чуть ли не похолодел, представив, что было бы, пожелай этот паша зайти в гарем, когда у слуги рыженького хатун была течка, которую тот проводил в гареме. — «А если бы он зашёл во время течки Хёнвона… Я такого страху натерпелся, когда в гарем зашёл Повелитель, так как бы мне удалось вывести этого янычара из покоев?»       — Это также является одной из причин, почему практически все омеги и гаммы проводят течку на нижнем этаже, — словно прочитав его мысли, поясняет султан, альфа с синими волосами, покачав головой. — Мои супруги пережидают течку в своих покоях, под личной охраной, и это же ждёт моих детей, когда они подрастут. Но, думаю, этот урок ты усвоил, Донхэ-хатун.       — Да, я всё понял, Повелитель, — Донхэ поёжился, осекаясь от того, что султан Ли Хёкджэ продолжает на него испытывающе смотреть: скрыть то, что на нижнем этаже ему тоже приходилось несладко, омеге так и не удалось. Но, чтобы избежать любых расспросов, рыженький хатун пытается хоть немного увести разговор в другую сторону, так что, собравшись с мужеством, Донхэ-хатун с опаской уточняет:       — Так зачем Вы хотели меня видеть, Повелитель?       — Я хочу поговорить с тобой о том, что произошло в саду, — лицо султана снова становится угрожающе-непроницаемым, когда альфа с запахом сандала вспоминает, зачем он вызвал фаворита к себе. — Для чего ты попросил меня остаться, Донхэ-хатун? Ведь дело было явно не в сказке.       — «И что мне сказать?» — Донхэ встревоженно вскидывает голову, понимая, что на этот вопрос у него нет заранее подготовленного ответа — фаворит в первую очередь беспокоился, что Повелитель начнёт спрашивать об уговоре, который можно счесть нарушенным, но Ли Хёкджэ хан Ынхёк снова застаёт омегу с запахом грейпфрута врасплох. Нервно потерев одной ногой о другую, рыженький хатун, стараясь не выдавать своей нарастающей паники, шумно вздыхает: воздуха становится так мало из-за быстро бьющегося сердца, но это не будет считаться весомым поводом для смены темы разговора. Султан ждёт от него ответ, и лучше бы поторопиться с каким-то убедительным вариантом, чтобы Ли Хёкджэ не пришлось повторять дважды. Нервно сглотнув, Донхэ отвечает первое, что приходит ему в голову:       — Конечно, дело было не в сказке, Повелитель. Я не нашёл её в сборнике и решил спросить о ней у Ваших детей, а они сказали, что эту сказку знают только члены династии, потому я и оставил попытки. Если я сделал что-то неподобающее…       — Ты опять прячешься за моих детей, — в этот раз в голосе Повелителя сквозит старательно сдерживаемое раздражение. — Но не они первые попросили меня остаться в саду. Отвечай, Донхэ, почему ты это сделал?       — Я… не знаю, что Вам ответить, Повелитель, — признаётся Донхэ, поджав губы: от такого напора альфы он окончательно растерялся, действительно не зная, что отвечать. — Честный ответ может Вам не понравиться, а лгать я не люблю, даже когда на кону моя жизнь, что в последнее время происходит слишком часто.       — Даже если честный ответ будет мне не по душе — он будет честным, — немного помолчав, отвечает султан Ли Хёкджэ, посмотрев на наложника с большим интересом, чем раньше. — Любая, даже неприятная правда всегда лучше лжи, Донхэ. Я многое повидал на свете — и могу с уверенностью говорить об этом.       — Просто… Вы словно избегаете своих младших детей, Повелитель, — выпаливает Донхэ, зажмурившись от испуга: если султан опять разозлится от того, что хатун лезет не в своё дело, то на это лучше не смотреть — в прошлый раз Ли Хёкджэ хан Ынхёк был таким разъярённым, когда омега позволил себе лишнего, что сейчас Донхэ снова становится очень страшно. — Я знаю, что это не моё дело… но они такие славные мальчики. Неужели они чем-то провинились перед Вами, Повелитель?       Султан не одёргивает Донхэ и не рычит так страшно, как в прошлый раз, но он и не отвечает фавориту, не то растерявшись от этого вопроса, хотя казалось, что этого альфу застать врасплох невозможно, не то — просто обдумывая то, что он услышал. Решившись, Донхэ-хатун опасливо открывает глаза и с силой сжимает руки на своих коленях, чтобы султан не увидел, как он дрожит: Ли Хёкджэ хан Ынхёк застыл на месте, распахнув свои тёмные глаза и ошарашенно уставившись на наложника — Донхэ удалось застать мужчину врасплох, но радости эта победа ему совершенно не приносит.       — Ты прав. Это не твоё дело, — глухим, неожиданно охрипшим голосом отвечает Повелитель, пока Донхэ нервно наблюдает за тем, как давление в плечах султана понемногу ослабевает, что говорит только об одном — Ли Хёкджэ устал и он хочет сгорбиться, но не позволяет себе этого. Помолчав ещё немного, альфа с запахом сандала медленно, делая большие паузы между фразами, добавляет:       — Мои дети… ни в чём не виноваты передо мной. Но в жизни всё не так просто, как кажется, Донхэ. Это я перед ними виноват.       — Они так не считают, Повелитель, — тихо возражает Донхэ, обеспокоенно уставившись на султана: он до сих пор не знает всего, что происходило во дворце в последние годы, но в одном хатун уверен — дети Повелителя ни в чём его не обвиняют, даже если что-то между султаном и его детьми действительно происходило. — Они любят Вас… и им Вас не хватает. Я просто хотел как лучше. И если я сделал что-то не так…       — Ты говорил с кем-нибудь об этом? — резко голос султана снова становится твёрдым: тот не шутит в серьёзности своих намерений, когда спрашивает о подобном. — Со своим слугой или с кем-то во дворце? С моими детьми?       — Нет, — даже вздрогнув от неожиданности, рыженький хатун яростно мотает головой: ему бы и в голову не пришло делиться своими личными наблюдениями о Повелителе с кем-то во дворце, а своих друзей Донхэ не видел уже давно, так что в этом вопросе омеге даже не приходится врать. — Нет, я не собирался ни с кем это обсуждать, Повелитель. Просто Ваши дети… они замечательные — и они хорошо ко мне относятся. Я бы не позволил себе подвести их такими разговорами.       — Это точно. С моими детьми ты успел подружиться за такое короткое время, — Повелитель, получив удовлетворительный ответ, немного смягчился, что слышно в его голосе, хоть строгое выражение лица султана практически не изменилось. — С ними ты настолько же откровенен?       — Скорее, с ними я настолько откровенен, насколько позволяет их возраст, — тихо возражает Донхэ, продолжая нервно почёсывать ногу о ногу — он окончательно перестал понимать, к чему клонит этот альфа и чего от него ждёт. — Разумеется, я не рассказывал им то, что им знать необязательно, как, например, причины моих наказаний или же наш с Вами уговор…       — Кстати об этом, — Ли Хёкджэ перебивает фаворита, уцепившись своим вниманием за сказанные им слова. — А ведь ты не выполнил наш уговор, Донхэ. Мы встретились в саду — а ты не рассмешил меня.       — «Вот шайтан!» — если бы Донхэ мог, он бы выругался вслух: задумавшись о детях Повелителя, он совсем перестал думать о тех ловушках, в которые его может ненароком загнать султан — и вот, пожалуйста, рыженький хатун снова попался в один из капканов Повелителя. Надеясь, что его голос не задрожит от волнения, Донхэ заставляет себя нахмуриться и громко отвечает:       — Вы меня обманываете, Повелитель. День ведь ещё не закончился, значит, у меня ещё есть время!       — Уже давно начался новый день, Донхэ, — возражает султан, слегка наклонив голову набок и продолжая рассматривать нервничающего фаворита. — И даже если бы день ещё не был закончен — наш уговор был о том, что ты веселишь меня в каждую из наших встреч, а не раз в день.       — Если бы в это время уже был новый день, то все бы желали друг другу не доброй ночи, а доброго утра — и уже вставали бы с постелей, — Донхэ понимает, что он несёт полнейшую чепуху, но в этот раз он сдаваться не собирается: маячащая на горизонте перспектива оказаться в постели этого альфы резко пробудила какие-то особенные, дремлющие до этого момента извилины его разума. — Но когда мы закончим с Вами разговор, Вы мне пожелаете доброй ночи, если я вернусь в покои ещё засветло, разве нет? Да и я же не мог предположить, что Вы пожелаете видеть меня больше одного раза за день. А если мы с Вами столкнёмся в коридоре, потом Вы призовёте меня к себе, а вечером ещё и в гарем заглянете? Это мне три раза за день Вас веселить? Повелитель, будьте милосердны, у меня так все поводы для шуток закончатся дня за три…       Донхэ развивает свой успех, не понимая, почему султан больше не перебивает его — и не парирует все высказывания фаворита, обращая их в свою пользу. Не сразу, но рыженький хатун замечает, что Повелитель, альфа с синими волосами, молча наблюдает за ним, не одёргивая — и еле заметно улыбается. — «Неужели у меня получилось?» — Донхэ решает не радоваться слишком рано, потому, выпрямившись, он уверенно добавляет:       — И вообще — в саду это я Вас вызвал, Повелитель, если Вы помните, так что та встреча не считается.       — «Лишь бы сейчас на плаху не нарваться…» — с опаской думает фаворит султана, но Ли Хёкджэ хан Ынхёк, удивлённо покосившись на омегу с запахом грейпфрута, негромко посмеивается себе под нос, покачав головой. Посмеявшись, мужчина милостиво отвечает:       — Придётся назначить тебе ещё и уроки о звёздословии у Инсона-ага. Ты отвратительно разбираешься в световом дне, Донхэ-хатун. Но в твоих словах есть смысл — отныне даже если я встречу тебя во дворце за день больше одного раза, тебе достаточно рассмешить меня в одну из этих встреч, пока день не закончился. И на сегодня ты справился, раз уж в саду ты меня вызвал и та встреча не считается.       Донхэ со свистом втягивает воздух, решив, что Повелитель обязательно припомнит ему снова об этой вольности, но, кажется, всё обошлось: переставая улыбаться, но при этом уже не мучаясь от какой-то странной задумчивой нерешительности, которая покрывала всё это время строгое лицо султана, Ли Хёкджэ хан Ынхёк неожиданно добавляет:       — Кстати, ты говорил, что в последнее время твоя жизнь слишком часто оказывается на кону. Что ты имел в виду, Донхэ? Насколько мне известно, наказаний ты в последнее время не получал.       — «О, Аллах, помоги мне!» — Донхэ готов собственноручно отрезать себе язык, пусть даже придётся для этого попросить кинжал у султана — подобная неосмотрительность рыженького хатун однажды точно доведёт его до позорной казни. — «Повелитель же не должен знать, что…»       За всеми этими разговорами омега совершенно забыл о том, что о последних «приключениях» наложника султан не осведомлён и, по приказу Хичоля-султан, и не должен был быть осведомлён. Конечно, Донхэ мог бы сейчас выпалить всё Повелителю, как на духу — и он уверен, что султан бы не осудил его за это и, может быть, даже обеспечил бы фавориту надёжную охрану… А потом начался бы кромешный ад. Из-за этой правды в первую очередь пострадают евнухи, которые, возможно, только начали относиться к Донхэ с меньшим пренебрежением, а также могут пострадать Хёнвон и временные слуги, семьи нападавших — и Хичоль-султан как управляющий гаремом. А потом, когда хасеки найдёт способ, как защитить полезных ему людей, он лично устроит Донхэ полный Джаханнам за слишком болтливый язык.       — «Джаханнам?» — встрепенулся рыженький хатун: он не уверен, что слышал это слово во дворце, но когда омега пытается вспомнить, откуда он знает это слово и что оно означает, в его воспоминаниях как будто каким-то отголоском звучат следующие слова:       — «Приходит к нему смерть со всех мест, но он не мёртв, а позади его — суровое наказание…»       — Приходит к нему смерть со всех мест, но он не мёртв, а позади его — суровое наказание, — неосознанно повторяет Донхэ, вздрогнув и застыв в кресле султана: перед его глазами сейчас не покои, а какая-то сельская местность, но смазанная картинка мешает рассмотреть всё получше: в глаза словно ударяет чёрный, въедливый дым, а удушливый запах горелого дерева практически разрывает лёгкие изнутри. Где-то далеко Донхэ слышит голос султана Ли Хёкджэ хан Ынхёка, но его перебивают пронзительные крики, давящие со всех сторон, словно омега оказался в ловушке этих голосов. Запаниковав, рыженький хатун зажимает уши руками и, зажмурившись, пытается перекричать эти голоса, практически взвыв:       — О Аллах, защити нас! Аллах, помоги нам!       — Донхэ! Донхэ! — сквозь крики ужаса и боли пробивается голос Повелителя, а затем кто-то хватает хатун за плечи. Дёрнувшись, Донхэ выкручивается из чужих рук, пытаясь замахнуться и жалобно проскулив:       — Нет… нет, умоляю, нет!       — Кюхён, приведи Сынхуна, живо! — рявкает уже знакомый омеге голос, из-за чего Донхэ, крупно дрожа, наконец справляется с этим неожиданным для него воспоминанием: жадно хватая ртом воздух, рыженький хатун громко всхлипывает, когда эти бушующие языки пламени наконец исчезают, и, переставая себя контролировать, Донхэ доверчиво прижимается к кому-то тёплому, кто находится рядом, разрыдавшись и с силой впиваясь ногтями в ткань под своими пальцами, хватаясь за крепкие плечи, чтобы не упасть снова в этот огненный ад. — «Нет, нет…» — содрогаясь в рыданиях, Донхэ только крепче прижимается к кому-то, кто укрывает его от этого ужаса своими руками, не сразу понимая, что рядом с ним сейчас может быть только сам султан Ли Хёкджэ.       — Они окажутся в Аду среди горячего ветра и кипятка и спрятаться они смогут лишь в тени чёрного адского дыма, — скулит рыженький хатун, зажмурившись до цветных пятен перед глазами. — Бойтесь Ада, для которого топливом будут люди и камни…       — Донхэ, всё хорошо, ты в безопасности, — непривычно мягкий голос султана раздаётся над ухом Донхэ, прерывая эти неосознанные бормотания фаворита: оказалось, что Повелитель, опустившись на ковёр на одно колено, крепко прижал к себе дрожащего омегу, и теперь султан, свободной рукой мягко поглаживая Донхэ по рыжим волосам, негромко, практически нараспев проговаривает около его уха:       — Я прибегаю к слову Аллаха, от гнева Аллаха, от зла сатаны и от козней, которые он сотворил для тебя. Я прибегаю к слову Аллаха, от гнева Аллаха…       Эту простую, но очень важную мольбу альфа с запахом сандала повторяет снова и снова, тихим и спокойным голосом, словно зная, что рыженький хатун прислушается — и действительно узнает её, отыщет в своих воспоминаниях, заменив ею тот пережитый ужас. И Донхэ, прислушиваясь к голосу Ли Хёкджэ хан Ынхёка действительно узнаёт эту мольбу — теперь он уверен, что мама также садился рядом с ним, когда Донхэ снились кошмары, и таким же образом повторял эти слова как своеобразную колыбельную, практически убаюкивая своего сына. — «Я помню те мягкие руки…» — понимает Донхэ, но образ снова исчезает также быстро, как и появился — рыженькому хатун не удалось вспомнить ни то, как выглядел его мать, ни его запах. Печально вздохнув, омега пытается вытереть свои слёзы, но, вспомнив, что сейчас он непозволительно близко к чужому альфе, Донхэ тут же пытается отстраниться и отодвинуться, жалобно прохрипев:       — Простите, Повелитель, я…       — Не извиняйся, — султан поднимается с пола, выпрямившись, но его взгляд кажется таким участливым и обеспокоенным, когда альфа негромко добавляет:       — Ты заговорил о Джаханнаме, а потом начал кричать. У тебя бывало такое прежде?       — Нет… вернее, я не помню, Повелитель, — Донхэ всё ещё мелко дрожит, пусть даже это тихое обращение султана к Аллаху немного успокоило его. — Из того, что я помню — у меня не случалось подобного, но… наверное, я что-то вспоминаю из своего прошлого.       — Ты с точностью произносил аяты из Корана об Аде, хотя здесь, в дворце, тебе ещё не доводилось читать Ниспослание, — подмечает альфа с синими волосами, с неприкрытым беспокойством покачав головой. — Ты говорил об огне и дыме. Что ещё ты вспомнил?       — Крики, — сейчас у Донхэ нет никаких сил на то, чтобы лгать и что-то скрывать, потому он даже не задумывается о том, что говорит — да и, в чём хатун уже успел убедиться, хранить секреты султан действительно умеет. — Столько голосов — и все кричат и плачут…       — Ты испугался, когда я попытался удержать тебя, чтобы ты не поранился, — добавляет Повелитель, снимая с себя длинную накидку, покрытую по краям тёмным мехом, и укрывая ею плечи Донхэ, словно рассчитывая согреть его таким образом — и успокоить. — Думаю, ты вспомнил тот день, когда тебя похитили и силой вывезли из страны. Многие дома тогда сожгли дотла — и жертв тоже было очень много. И мне очень жаль, что я не мог уберечь мой народ от этого, Донхэ.       — Наверное, я понимаю, — признаётся Донхэ, уже не стесняясь чужой одежды и кутаясь в накидку султана, надеясь, что тепло, которое исходит от неё, поможет хатун хотя бы снова начать мыслить здраво. — Я ещё не дошёл до истории Войны Трёх Миров, но я уверен, что это не Ваша вина, Повелитель. Вы тоже потеряли близких в этой войне.       — Повелитель? — когда дверь, ведущая в коридор, с грохотом открывается, Донхэ даже вскрикивает от испуга, резко повернув голову, но это оказывается всего лишь взъерошенный лекарь, Сынхун-ага, сопровождаемый Кюхёном-пашой. Янычара, к счастью, султан сам отсылает практически сразу, легко махнув рукой — жест, который Хранитель покоев тут же понимает, послушно отступая и закрывая дверь, а вот строгий лекарь, уже держа в руках какой-то пузырёк, подходит ближе, вежливо поклонившись султану и спешно уточнив:       — Моя помощь ещё требуется, Повелитель?       — «Нет!» — хочет было возразить Донхэ, но, увидев, как султан согласно качает головой, делая шаг в сторону и пропуская лекаря к перепуганному наложнику, омега решает смириться с обстоятельствами, так как его отказ будет выглядеть подозрительно.       — Я могу дать Донхэ-хатун успокаивающий настой, Повелитель? — Сынхун-ага задаёт новый вопрос, довольно бесцеремонно и деловито осматривая фаворита, заставляя его голову поворачиваться то влево, то вправо, а то и вовсе прикладывая руку к его груди, пытаясь прочувствовать бешеное сердцебиение омеги. — Он так напуган.       — Да, и Донхэ-хатун останется здесь, пока не придёт в себя, — снова строго отвечает Ли Хёкджэ, из-за чего Донхэ снова нервно вздрагивает. Но лекарь, согласно закивав, снова думает только лишь о своём временном подопечном, откупоривая флакон, который тот, видимо, взял, узнав у Кюхёна-паши, что вообще происходит в покоях Повелителя.       — Открой рот и высунь язык, — командует Сынхун-ага, и Донхэ снова приходится подчиниться: ему совершенно не хочется бояться незнакомого снадобья и думать о его составе — омеге очень страшно от возникшего в голове воспоминания и сейчас, посреди ночи, фаворит султана хочет выбросить все мысли из головы хотя бы до утра. Может, поэтому он кротко исполняет указания лекаря и проглатывает капли горьковатого настоя, даже практически не поморщившись — вкус едва ощущается и, к счастью для Донхэ, перебивает этот ядовитый привкус чёрного дыма.       — Если будете возвращать хатун в покои или отправите его ко мне, Повелитель — пусть его кто-нибудь проводит, — советует Сынхун-ага, говоря тем самым, что его работа здесь закончена. — Настой очень сильный и Донхэ-хатун может уснуть прямо в коридоре. Вместо ответа альфа лишь коротко кивает, не отводя взгляда от притихшего наложника, и лекарь, снова поклонившись, спешно уходит из покоев Повелителя, снова оставляя фаворита султана наедине с Властителем Трёх Миров. И только когда шаги лекаря в коридоре стихают, Ли Хёкджэ хан Ынхёк всё также осторожно задаёт новый вопрос:       — Как ты себя чувствуешь сейчас, Донхэ?       — Мне… лучше, — признаётся Донхэ, причмокнув губами: ему всё ещё неловко от того, что сдержать свою слабость при султане всё-таки не удалось, но от тепла накидки и от быстрого действия настоя рыженькому хатун наконец становится спокойно. — Вы… произносили мольбу Аллаху для меня и она тоже показалась мне знакомой. Пусть Аллах воздаст Вам благом за это, Повелитель.       — Раньше я произносил её для своих детей, когда они чего-то пугались или им снились страшные сны, — признаётся альфа с синими волосами, проходя к своей постели и усаживаясь на её краю, продолжая наблюдать за рыженьким хатун. — Так делали мои родители — и, возможно, твои родители делали также. Ты так уверенно произносит аяты, что сомнений нет — ты рос в религиозной семье, где почитали Аллаха.       — Да, наверное, мама также успокаивал меня, — Донхэ согласно качает головой, посильнее закутавшись в тёплую накидку — от запаха сандала, который действует успокаивающе, рыженького хатун начинает клонить в сон, но уснуть ему не дают: новый вопрос от султана застаёт омегу врасплох:       — Ты говорил о потерях моей семьи во время Войны Трёх Миров — значит, ты уже немного затронул историю этой войны. И ты хотел узнать о моей любимой сказке — означает ли это, что ты пытаешься узнать меня, Донхэ-хатун?       — А это запрещено, Повелитель? — омега с запахом грейпфрута устало ворочает тяжёлым языком, уставившись на слушающего его султана. — До династии Ли я ещё не дошёл в своих занятиях, Вы читаете меня, как текст с пергамента — а я ничего о Вас не знаю, кроме как характеры Ваших детей, и то — лишь поверхностно. И кто утолит моё любопытство? В летописях о Вас как о человеке наверняка не очень много сказано.       — Так значит, ты хочешь узнать обо мне то, чего нет в летописях, — Повелитель вполне умело переводит эту не особо связную речь наложника, прикоснувшись пальцами к своему подбородку. — Хорошо, если я захочу утолить твоё любопытство, о чём бы ты хотел узнать?       — О Ваших супругах, — тут же выпаливает Донхэ, вовремя догадавшись, что такой шанс нельзя упускать. — «Возможно, если я пойму, как ему удаётся любить одновременно нескольких супругов — я пойму его лучше?» — убеждает себя рыженький хатун, поясняя свои слова, чтобы не выглядеть непочтительным:       — В смысле… я почти ничего о них не знаю. И в летописях не будет историй о том, как вы познакомились и как Вы поняли, что любите их и что Вы готовы провести с ними обряд никяха. Какими они были, когда попали во дворец?       — Так вот, в чём дело: ты хочешь взглянуть на моих супругов моими глазами, — строго отвечает Ли Хёкджэ хан Ынхёк, качнув головой, но омега уже слишком устал после прошедшего ужасного воспоминания, чтобы бояться, да и попытаться стоило в любом случае. — «Ни валиде, ни хасеки мне ничего об этом не расскажут, даже если я буду им приветливо улыбаться и вовремя кланяться», — напоминает себе омега с запахом грейпфрута, пока султан, немного подумав, милостиво добавляет:       — Ну хорошо, я попробую рассказать тебе немного больше. До тебя о подобном спрашивали только мои дети, так что для тебя эти истории всё равно будут полезными, раз ты общаешься с моими детьми. О ком первом ты хочешь узнать?       — «О хасеки», — хотел было сказать Донхэ, но хатун всё-таки задумывается перед ответом: Хичоль-султан непредсказуем и опасен, безусловно, но о валиде-султан омега знает и того меньше. — «Каково это — любить супруга и держать его рядом с собой, даже если тот больше не может родить наследника?» — вся эта ситуация с Чонсу-султан одновременно и пробуждает в Донхэ сочувствие к валиде — и искреннее восхищение. — «Наверное, он действительно особенный, если султан не отослал его прочь в таком состоянии…»       — О валиде-султан, Повелитель, — отвечает Донхэ, снова потирая одной ногой о другую и несдержанно зевая. — Я всё не могу понять, почему Вы даровали ему такой статус, ведь до этого валиде был Ваш мать, я правильно помню?       — Ты всё правильно помнишь. Валиде может считаться только мать действующего султана, но с Чонсу всё не так просто, как с другими, — султан задумчиво смотрит на рыженького хатун, едва заметно пожимая плечами. — В первую очередь, мы с детства знали о том, что мы заключим никях и он будет моим супругом. Так решили мой отец, султан Ли Юнхо, и его главный советник и отец Чонсу, Пак Хэджин, когда я только родился.       — Так Чонсу-султан старше Вас, Повелитель? — недоумевает Донхэ: он помнил что-то такое из рассказов Хёнвона, но после всех происходящих событий это как-то подзабылось. — И его брат тоже?       — Ты наслышан о Чонуне-паше? — всё также строго, но с нескрываемым удивлением уточняет султан Ли Хёкджэ хан Ынхёк, и, когда омега утвердительно качает головой, решая не вдаваться в детали, Повелитель продолжает свой рассказ:       — Да, Чонсу старше меня на три года. С Чонуном же мы ровесники, он старше меня лишь на пару месяцев. А что, у тебя есть какие-то предубеждения касаемо возрастов для супружеских пар?       — Что Вы, Повелитель, вовсе нет! — вздрогнув, рыженький хатун мотает головой, уже не понимая, шутит ли султан или говорит совершенно серьёзно: по крайней мере на любителя пошутить Ли Хёкджэ хан Ынхёк не походит никак, потому рисковать с этим не стоит. — Просто когда знакомые мне омеги и гаммы мечтали о своём будущем в качестве супругов, они все хотели, чтобы альфа был старше, чем они. Не знаю… просто Чонсу-султан выглядит так молодо…       — А сколько мне, по-твоему, лет? — едва заметно усмехнувшись, султан кладёт руку на своё колено, слегка качнув головой. — Можешь не отвечать, Донхэ — в летописях до меня ты ещё не дошёл. Мне тридцать три года и Чонсу — не единственный супруг, который старше меня. Хичолю исполнилось в этом году тридцать четыре года.       — «Значит, валиде-султан тридцать шесть лет…» — задумывается Донхэ: он не сомневается в собственной способности забывать не жизненно важную информацию, ровно как и крайне необходимую, в принципе, тоже — но в то же время рыженький хатун надеется, что в его памяти отложится, что два супруга султана старше Повелителя — и что именно эти супруги живут во дворце. — «А Джеджун-султан и Химчан-султан младше Повелителя», — резюмирует омега, не задавая этот вопрос вслух — всё-таки, если так подумать, язык Донхэ ещё понадобится, да и раз султан не упомянул сейчас других своих супругов, те точно гораздо младше.       — Я и Чонсу провели обряд никяха, когда мне было шестнадцать лет, — султан продолжает свой рассказ, когда видит, что рыженький хатун снова готов его слушать. — Чонсу тогда было девятнадцать лет — и он получил превосходное воспитание к тому времени. Чонсу с детства готовили к тому, что он станет моим супругом — он всегда знал, что должен быть мне опорой и поддержкой, и он ещё ни разу меня не подвёл. Я ещё только учился тому, как быть султаном — действующим правителем был мой отец, а я со своим первым супругом и гаремом поселился здесь, в этом дворце.       — А если бы у Чонсу-султан появился истинный, Повелитель? — любопытно вопрошает Донхэ, поджав губы: он помнит по рассказам Хёнвона, что истинность во дворце — это очень опасное понятие. Но султан Ли Хёкджэ хан Ынхёк не кажется удивлённым — чуть пожав плечами, как будто подобный вопрос ему задают ежедневно, альфа с синими волосами спокойно добавляет:       — Если бы Чонсу встретил своего истинного до совершения обряда никяха — полагаю, что наши родители отменили бы своё решение о нашем браке. Если же Чонсу встретит истинного, будучи моим супругом, то, думаю, ты понимаешь, что за этим последует, Донхэ — я могу выдать своего наложника или фаворита за его истинного, но если речь пойдёт о моём супруге, который вдобавок ещё и подарил мне дитя, то разрешение я не дам, а этот истинный будет казнён.       — То есть, до обряда никяха Вы его не любили, Повелитель? — рыженький хатун слишком изумлён, чтобы осторожно подбирать слова: он бы и подумать не мог, что знати приходится заниматься такими делами, как выгодные браки. До этого момента Донхэ казалось, что подобное происходит только у тех семей, кто хочет увеличить своё благосостояние, но в случае Ли Хёкджэ хан Ынхёка гораздо сложнее. Повелитель, выдержав паузу, внимательно смотрит на омегу, посерьёзнев и, когда Донхэ уже был готов извиниться за довольно бестактный вопрос, султан задумчиво отвечает:       — Я не любил его в то время, а он не любил меня — если с Чонуном я рос практически бок о бок и мы неплохо общались, то у Чонсу, как у омеги, была совершенно иная подготовка. Мы практически не виделись, а если и встречались, то при ком-то из старших и едва перемолвились к обряду проведения никяха сотней слов. Но Чонсу очень умён и рассудителен — и он уважает меня, а я уважаю его. Во время Войны Трёх Миров он оказал мне большую поддержку и хранил мой народ вместе с советниками, пока я был в военном походе. Потому, когда мой мать отправился к Аллаху, я решил, что Чонсу более, чем достоин статуса валиде — он часто даёт мне мудрые советы и я знаю, что он никогда меня не подведёт. Вдобавок Чонсу понимал, что быть хасеки он уже не может — к сожалению, мой супруг больше не родит мне наследника, а хасеки должен управлять гаремом, где есть и другие наложники и фавориты. Наш брак с Чонсу изначально был построен на уважении друг к другу, а любовь пришла уже позже.       — Но разве можно заключать брак без любви? — сонное выражение лица Донхэ становится не на шутку озадаченным: ему всегда казалось, что браки по расчёту обречены на провал, так как любви у таких союзов изначально нет. — И разве любовь может прийти позже, Повелитель?       — Брак без любви может просуществовать годами, — поясняет альфа с запахом сандала, слегка постукивая подушечками пальцев по своему колену. — Но брак, заключенный в любви, но без уважения друг к другу, обречён на провал. Когда страсть отступает, у супругов не остаётся ничего, кроме пустоты, которую они так и не смогли заполнить друг у друга. Ты так не считаешь, Донхэ?       — Я… — растерявшись, Донхэ чуть было не скинул с себя накидку султана, дёрнувшись от столь неожиданного вопроса. — Я не задумывался об этом с такой точки зрения, Повелитель. Я не помню свою семью и не знаю, любил ли я когда-нибудь. Наверное, Вам всё-таки виднее, Повелитель. Но мне до сих пор трудно понять, как это — любить одинаково сильно сразу нескольких супругов…       — Это не объяснить так просто, — султан Ли Хёкджэ хан Ынхёк пристально смотрит на рыженького хатун, наблюдая за каждым его движением и в особенности за тем, как этот омега, нервно сглотнув, подтягивает выше накидку Повелителя, закрывая свою довольно прозрачную ночную рубаху. — Об одинаковой любви ко всем моим супругам речи никогда не шло, Донхэ. Каждого своего супруга я действительно люблю, но по-своему — и в этом я всегда был с ними предельно честен. Каждый из моих супругов знает, как много они для меня значат.       После этих слов взгляд Повелителя как будто снова потемнел, и Донхэ быстро понимает, почему. — «Он снова вспомнил Химчана-султан…» — догадавшись, рыженький хатун уже хочет попросить прощения за свои неуместные вопросы и как-нибудь потихоньку выбраться из этих покоев, но, слегка качнув головой, альфа продолжает свой рассказ, собравшись с мыслями:       — Что касается тебя, Донхэ, то ты даже не подозреваешь, как много в тебе любви.       — Но Вы тоже не можете это знать, Повелитель, — Донхэ нервно поёжился: ему до сих пор сложно привыкнуть, что султан так уверенно говорит о своём фаворите, словно знает о нём практически всё. — Если уж даже я не помню своё прошлое…       — А мне для этого нет нужды знать твоё прошлое, Донхэ, — султан вздыхает немного громче, продолжая сидеть практически неподвижно, точно приученный к такому сдержанному поведению с детства. — В ночь нашего с тобой знакомства ты дрожал от страха, но всё равно так смело рвался сюда, чтобы уберечь своего лучшего друга. Не каждый отважится на такое. Ему очень повезло иметь такого друга, как ты, Донхэ.       И эти слова смущают Донхэ: опустив взгляд, рыженький хатун рассматривает узор на тёплой накидке Повелителя: слушать такие комплименты в свой адрес от наблюдательного султана оказалось не только страшновато, но и даже в какой-то мере приятно. Чтобы хоть немного отвлечься и не повестись на слова альфы как глупенький течный омега, Донхэ в тишине медленно водит пальцем по цветочному узору накидки, зарывается рукой в тёмный мех на воротнике — и следует взглядом за тонкой золотой линией, изображающей ветку: сперва один завиток, потом другой, третий…       Кажется, Повелитель продолжает что-то говорить, но Донхэ этого уже не слышит — после таких неожиданно возникших воспоминаний и успокоительного средства рыженького хатун слишком быстро начинает клонить в сон. Омега с запахом грейпфрута разве что чувствует, как на нём поправляют накидку, немного сползающую с плеча, но ни открыть глаза, ни попроситься обратно в свои покои Донхэ уже не может — просто нет сил. — «Как же я устал…»