Луна, став полной, пойдёт на убыль

Шэнь Цинцю не выгнал Бога войны из своей хижины (а заодно и с пика) лишь потому, что его общество было менее раздражающим, чем чьё-либо. Справедливости ради стоило отметить, что присутствие Лю Цингэ напротив — было благоприятным с той точки зрения, что Шэнь Цинцю не мог начать сжирать себя всё по той же причине. Почему не заметил раньше? Почему не понял, что в жилах Зверя текла демоническая кровь? Почему позволил твари приблизиться к брату? Лю Цингэ медленно цедил чай около часа, бросал вдумчивые взгляды на захаживающего Мин Фаня, готового угодить гостю и пиковому Лорду, и словно выжидал чего-то. Впрочем, Шэнь Цинцю не собирался забивать свой разум догадками. Пытаться залезть в голову воинствующему и непобеждённому Лю — всё равно, что глядеть в темноту. Главное, чтобы темнота не начала глядеть на тебя и тянуть свои длинные, мерзкие пальцы-щупальца. Только стоило Шэнь Цинцю выбраться из-под шквала этих жалостливых, абсолютно никому ненужных отвратительных взглядов, как всё повторилось. Но и в таком случае Шэнь ни о чём не жалел, кроме одного: упустил момент, когда многое безвозвратно покатилось по наклонной. Когда чуть было не потерял самое драгоценное, ведь за провинности учеников испоконвечно отвечали учителя. Демон на пике Цинцзин. Косые взгляды и осуждение. Позор, который не смыть. Чёртово ненасытное Зверьё оказался частью рода Священных демонов. Это сразу же означало, что пик не просто пригрел змею на груди — поганую, недостойную и миски риса, — так ещё и Шэнь Цинцю собственноручно позволил псине этой взрасти на Цинцзин и стать сильнее. Ни для кого не было секретом, что ручной гадёныш А-Юаня продвинулся в совершенствовании и до своей «ссылки» на Байчжань настолько далеко, что побеждал старших учеников и прочих заклинателей, практикующихся раньше него. Бесспорно, на пике Дикарей Ло Бинхэ получал знатно — ломал кости, обрастал синяками и царапинами. Но теперь, вспоминая увиденное, Шэнь Цинцю не допускал и крохотной мысли о том, что над ним властвовала близнецовая ревность. Предчувствие не обманывало: Зверь выжидал, выбирал удобный момент. Вполне вероятно, что ученик вкладывал полную силу не во все сражения, активно пользуясь жалостью своего учителя и подставляясь под его ласковые руки. Мерзость. Шэнь Цинцю злобно поджимает губы и бессознательно тянется к вееру, что по обыкновению лежит на тумбочке. Вернее, лежал. От досады скрипнув зубами, оглядывается, но не находит излюбленную вещь. Дни, проведённые в полубессознательном состоянии, украли у него ценное время. Шэнь Цинцю было что обсудить с братом наедине, было о чём спросить откровенно и без утайки. Увиденное на краю Разлома до сих пор заставляло внутренне отторгать столь чудовищную правду, как и наиболее вероятную причину, почему вдруг брат поспешил сбросить Зверьё на плечи Лю Цингэ. Шэнь Юань не был завистливым. Едва ли причина заключалась в растущей силе (исключительно в силе) мальчишки. — Твоё, — глубокий голос вырывает из раздумий. Аккуратно сложенный веер — подарок брата — ложится на краешек стола. По правде говоря, оба близнеца питали страсть к мелким безделушкам и ценным, утончённым вещам — таким, как веера. Тушенницы, кисти для письма и изящные маленькие наборы для чаепития — всё это общее и ставшее обыденностью, что приносило радость. — Ты подобрал? — Тебе это дорого, — зрительный контакт, — разве нет? Шэнь Цинцю склоняет голову вбок, молча кивнув. Затем присаживается за столик напротив гостя и, поколебавшись, пододвигает корешком пиалу с угощением из сладких бобов. Подобное не придётся по вкусу Лю-шиди, но гостеприимство никто не отменял. В конце концов, байчжановец накачивал его израненное тело духовной энергией, как пустой колодец вёдрами воды. А Му Цинфан ясно дал понять: если бы не систематические потуги Лю Цингэ, дела были бы плохи. Жалость омерзительна, но факты говорят сами за себя. — Однако то, что ты сделал, было самонадеянно, — внезапно, будто бы решая добить, комментирует Лю Цингэ. — Ты был слаб. Тонкие брови резко съезжаются к переносице, а клокочущая ярость зреет в груди. Без сомнений, Бог войны оставался собой — будучи великолепным заклинателем-воином, крошащим врагов направо-налево, у него напрочь отсутствовали достойные коммуникативные навыки, а дипломатия хромала старой кобылой. И хотя Шэнь Цинцю ценил его именно за это — за безоговорочную честность, — не ожидал услышать подобное. Это задевает. Действительно задевает. Не сами слова — а их суть. Шэнь Цинцю стал настолько немощным, что с трудом сумел пробраться на помощь к брату и отодрать загребущие лапы Зверья. Худший из кошмаров приближался, дышал ледяно в затылок и обещал забрать самое дорогое. — У Лю-шиди претензии к этому Шэню? Боюсь, я ничьего мнения не спрашивал. Лю Цингэ всегда сжимает чаши так, что те вот-вот лопнут. Иногда ставит их донельзя громко, грубо. Верно — такие, как прославленный непобедимый заклинатель, о нежности и бережном обращении к хрупким предметам мало что знают. Но нельзя не отметить, что возвращенный подарок А-Юаня чист и без изъянов. Выражение его лица по-прежнему нечитаемо. — Тебе следовало дождаться, пока остальные не разобрались бы с демонами. Шэнь Юань сильный заклинатель, он бы справился. Признавать кого-то из близнецов сильным? Что-то новенькое. — Сомневаюсь, что кто-либо внял бы моей просьбе и бросился бы спасть ради меня брата. Первостепенно, — добавляет чуть спокойнее, но шипя змеёй. — Я. Будь на месте Лю Цингэ глава школы, невзирая на мало-мальские попытки налаживания отношений (относительных, отчасти вынужденных), Шэнь Цинцю приказал бы ему мгновенно убираться с глаз долой. Не позволил бы и приблизиться к пику в течение следующей недели, дабы не подвести к беде. «Не давай обещаний, которые не можешь выполнить». Но ведь это Лю Цингэ — твёрдый, как горная порода; безудержный, как буйная река. С ним не выйдет вести иносказательные беседы, пускать обещания на ветер или сотрясать пылкими ничего не значащими фразами Небеса. Его слова грубы и хлёстки. Правдивы. В правде той притаилось нечто важное, перекрывающее любой риск: А-Юань был спасён. Зверьё не уволок его в преисподнюю, не сделал в разы хуже, чем уже было. И меньше всего на свете в роковой момент Цзю думал о репутации пика, о своём жалком потрёпанном виде и о том, что у совершённого им преступления могли быть полуслепые свидетели. Те, которые сумели бы обернуть горе в свою пользу. Жизнь чересчур непредсказуемая, и доверять безотлагательно по-прежнему можно единицам. — С чего бы? Достаточно, что великий Бог войны из-за меня вынужден пребывать на ненавистном ему пике, вместо того чтобы гонять нечисть да махать мечом. — Я говорил, — с нажимом произносит Лю Цингэ. — Позови, когда буду нужен. Губы кривятся в недоверчивой усмешке: — Шиди прибудет по первому зову шисюна? Веер распахивается, разрезая вечернюю оранжевую дымку. Самое время зажигать фонари, как и пора бы брату возвратиться из библиотеки. Нин Инъин призналась, что Старейшину чуть ли не выгоняли из Бамбуковой хижины, чтобы после гибели своего единственного ученика и ранения близнеца он перестал походить на белое полотно. Шэнь Юань осунулся, часами мог сидеть на одном месте и словно копаться в мыслях, не замечая перемен вокруг. Грудь терзали сомнения, не иссякнувшее неверие и досада. Как после всего А-Юань устроил могилу меча Ло Бинхэ? Почему? Неужели данное действо не столько от доброты, сколько от?.. — Да. Вопрос крутится на языке изворотливой, слабой гадиной. Шэнь Цинцю не восстановился полностью, пусть поднялся с постели и привёл себя в надлежащий вид до того, как прибыл Лю Цингэ. Он не успел заняться работами учеников, коих накопилось предостаточно. Да, Мин Фань доложил: Старейшина проводил занятия сам и иногда позволял старшим адептам вести некоторые уроки. Но этого было мало. Потому что Шэнь Цинцю ненавидел быть бесполезным, жалким. Большинство верховных заклинателей и представителей иных школ доподлинно не разобрались, какой из Шэней руководил спасательной операцией и указывал юношам и девам верный путь к защитному барьеру волшебного цветка; какой был тяжело ранен. И ни одна живая душа не кличала никого из близнецов трусом или слабаком, потому что не нашлось той школы или храма, где избежали бы жертв. Этого тоже до сих пор было мало. — Ты не обязан, — заключает Шэнь Цинцю. — Тем не менее. Раньше не приходилось терзаться думами. Раньше Шэнь Цинцю стабильно знал, что два вечно соперничающих пика и возглавляющие их Лорды не сумели бы найти общий язык. Что хорошее от него трактовалось бы Богом войны отнюдь не правильно после череды недопониманий и неудачного стечения обстоятельств. Заслуга Лю Цингэ прежде всего состояла в том, что А-Юаню не пришлось держать хладный труп брата на руках. — Ты спас мою жизнь больше раз, чем я мог бы спасти твою, — тихо произносит Шэнь Циню и прячет губы за веером. Мелкие пылинки застывают в воздухе. — Му Цинфан говорил тебе, — звучит не как вопрос, а утверждение. — Что? — Парное совершенствование. Глава Цинцзин ошалело взирает на собеседника и не находит на более хмуром, чем обычно, лике ни тени сомнений. Только костяшки пальцев Лю Цингэ белеют, когда сжимают несчастный высококачественный фарфор и грозятся стереть тот в пыль. В остальном он такой же, как всегда. Это истина: вернуться к прежнему заклинательскому уровню и снизить действие Неисцелимого удастся исключительно в том случае, если практиковать культивацию с сильным заклинателем. С тем, кто будет идеально подходить. Шэнь Цинцю как никогда рад, что топающий к ним навстречу и явно запыхавшийся Мин Фань избавляет от надобности что-либо говорить. Рад, что ученик забывает про надлежащее поведение при усталости. Потому как не стоит продолжать беседу, пукуда в животе внутренности перемешиваются и коротко тянут, как при слабом ранении. — Учитель, — кланяется, — шишу Лю. Ученик спешит доложить, что Старейшина Шэнь вернулся на пик. — Этот учитель понял. Ступай. В чём в чём, а в преданности и умении трактовать желания своего учителя Мин Фань за годы преуспел. Юноша скрывается быстро, но исправляет топот на быстрый шаг. Снова наедине. Снова разговор с Лю Цингэ приходится на вторую половину дня, когда вечер дурманит. Бог войны ставит чашку с остатками чая и коротко бросает: — Поговорим позже, Шэнь.

***

Шэнь Цинцю обдумывает совет Му Цинфана. Очевидно, принадлежащий именно ему совет. Тот самый, который целитель не озвучил при нём, зато не побоялся в деликатной форме донести данное «решение» проблемы Богу войны. Вопрос: что заставило шиди так сильно рискнуть, зная безудержный нрав непобедимого заклинателя? А в том, что донёс он свою мысль деликатно, не приходилось сомневаться. Другое дело, что подобное вообще было озвучено. Бесспорно, за многие годы вынужденной работы с самыми различными заклинателями и с их характерами (достаточно взять в пример адептов с Байчжань) Первый целитель пика Цяньцао поднаторел. Но. Почему Лю Цингэ заговорил об этом сам? Предполагать, что на него давили — бред. Максимум, кто мог бы провернуть такое — глава школы. Но вместе с тем Юэ Цинъюань, скорее всего, попытался бы выдвинуть свою кандидатуру ради столь «важного» занятия. А если проще, ради последнего шанса для Шэнь Цинцю не скатиться на дно заклинательского пути при следующем боевом столкновении. Последний их разговор состоялся перед Собранием Союза Бессмертных, и тогда Глава прозрачно намекнул, что оставался открыт для любых просьб. Любых. Исходящих от обоих близнецов. Цинцю заваривает чай, внимая воодушевлённым отчётам близнеца о проделанной работе в качестве Лорда Цинцзин. Зелёные глаза А-Юаня, чей оттенок чуть теплее и насыщеннее, искрятся влажной радостью, и в груди не может не потеплеть от столь искренних чувств. Беспокойство учеников и горных Лордов, несомненно, тоже приятно (но больше — вызывает дискомфорт), но брат — это брат. Сентиментальная душа, нежная душа. Однако в силе его духа и в настойчивости посоревноваться с ним сумел бы не каждый. За мягким фасадом таилась мощь, упорство. Никто не изучал монстров и растений с таким же энтузиастом, как он; никто, кроме Шэнь Юаня, не подмечал в образовании их общих учеников прорехи так внимательно. Сладкие конфеты, принесённые Юэ Цинъюанем постепенно исчезли из резной пиалы. Юань расслабился — поддался рукам близнеца и позволил распустить причёску; пару раз зевнул и признался, что соскучился по совместному чтению. Они всегда были друг у друга. Началом «всегда» Шэнь Цинцю считал момент, когда жизнь стала жизнью, перестав считаться жалким существованием без цели. Раньше раб Цзю не строил планы столь далеко, чтобы бороться и не сдаваться ни за что на свете. Он всерьёз — пусть никогда не признался бы никому, в том числе самому близкому и родному, — дрался с собаками и воровал, не тая ни капли надежды на лучшее. Цзю делал это по привычке: «Нельзя сдаваться. Нельзя плакать. Нельзя жаловаться». «Рабское мышление», — порой принижал себя же, вспоминая заточение в клетке, побег, после коего крошечная, испещрённая гнилью часть него призывала вернуться к хозяину. Потому что так было привычнее, потому что хозяин давал хоть какую-то еду. Разморенный закатным солнцем и подступающей свежестью ночи, Шэнь Юань клевал носом. Лениво потянулся, затянув шёлковый халат потуже и уселся рядом. Ему нравилось наблюдать за тем, как на листах бумаги Цинцю делал наброски. Наверное, полусонным он не различил очертания разлома в Ущелье. Не понял, что за твари были изображены в верхнем углу разрозненной картины — те, что атаковали из-под земли. Когда брат прижался плечом к его плечу, Шэнь Цинцю не воспротивился. Прикосновения его были желанными; прикосновения учеников — терпимыми и иногда приятными. Прикосновения Бога войны — покалывающими, таящими в себе небывалую мощь и вместе с тем умиротворение. — Раз ложиться в постель ты не намереваешься, — Шэнь Цинцю проводит ладонью по шелковистым волосам брата, — рассказывай. — Что? — щурится сонным котёнком, но сразу понимает. Шэнь Юань не умеет лгать. Не ему. Взгляды встречаются, и старший из близнецов во что бы то ни стало не планирует давать младшему передышку. Даже если сегодняшний день догорит на ссоре, даже если истина будет неприглядна, он примет правду. Шэнь Цинцю не привыкать к трудностям, к грязи. Жаль, что грязь та звериная запятнала чистого Юаня. — Правду. Поджимает губы и глядит куда-то в сторону, будто вступая в дискуссию с «я». Цинцю не видел ничего предосудительного в том, что с ранних лет близнец на непродолжительное время уходил вглубь себя и то хмурился, то позволял блаженной улыбке расцвести на устах. Это лишь ещё одна очаровательная привычка брата, его особенность — не более. Но размышления его затягиваются. Потрескивает фонарь, гонг оповещает о начале отбоя. Шэнь Цинцю не уснёт, покуда не выяснит. Не успокоится, пусть причина его тревоги мертва. Он никогда не хотел Зверью смерти, но о выборе своём не пожалел ни на цунь. Как глава пика, как старший брат и прославленный заклинатель, как владелец меча Сюя и учитель, Шэнь Цинцю поступил правильно. Шумный вздох. Нефритовые тонкие пальцы сжимают ткань малахитового оттенка. — Я твой брат, — строго напоминает Шэнь Цинцю, мрачнея. — Я не осужу тебя никогда, А-Юань. Ты — часть меня, а я — часть тебя. — Ты видел нас, — звучит уверенно. Видел, как Зверь обнимал своего учителя и прижимался устами к нежной коже его скул, линии челюсти. Как баюкал в объятиях, словно был старше, как ребёнка или возлюбленного; шептал какие-то несуразные, бессвязные глупости и приговаривал благоговейное «А-Юань» и «учитель». Нет, всё не было волей момента. Зверь хоть и взирал на учителя, как бездомная псина на приласкавшего и накормившего его человека, не решился бы пересечь черту без повода. Ло Бинхэ — тут, право, стоило отдать ему должное, — относительно держал свои порывы в узде. По крайней мере, Шэнь Цинцю через скрип зубов признавал это. — Да. «Меня волнует причина его развязного, возмутительного поведения и твоё бездействие», — остаётся невысказанным, зато ясным. Близнецовая связь крепка. И ни одному Зверю, в ком если и течёт кровь Священного демона, не удастся её ослабить. — Помнишь город Юн?.. — Шэнь Юань меняет позу, чтобы прилечь на колени близнеца. А ведь в студёные дни двое мальчишек грелись именно так у костра — когда один поддерживал огонь и дежурил, а второй дремал. Воспоминания о путешествиях впроголодь были наполнены горечью, но в них таилось счастье. Счастье не быть в одиночестве, а сносить невзгоды вдвоём, делить их на двоих. — Это случилось там, верно? …Рассказ Шэнь Юаня льётся медленной, тихой рекой. И не отыскать более благодарного слушателя, чем собственное отражение. Близнецы, как нередко замечали незнакомцы на рынках или в гостиницах, куда прославленные братья прибывали на задания вместе (как давно это было), — душа, разделённая на два тела. Шэнь Цинцю слушает внимательно, не перебивая и не подгоняя. Кончики его пальцев массируют виски, лобную часть и темечко. Порой брат пользовался своим положением младшего, нещадно выпрашивая ласку, однако он умел не исключительно брать, но и отдавать. Кто переодевал пребывающего в беспамятстве Лорда пика Цинцзин? Кто разжигал любимые благовония? Кто не впускал любопытных и беспокоящихся учеников, занимая их делами, чтобы не шатались почём зря на пике и не множили слухи? Шэнь Юань молвил, что под действием демонических цветов произошла беда. Что это его вина, как учителя, — не суметь предотвратить, не защитить от действия ядовитых испарений. Что Ло Бинхэ оказался волей куда сильнее, чем он, ибо сперва отчаянно сопротивлялся и готовился вступить в бой с оборотнями и демоническими тварями. Что это он соблазнил своего ученика. Оттого последствия не заставили себя ждать. «Ло Бинхэ запутался, неправильно трактовал мои поступки — и в этом моя, моя и ничья больше вина. Я пытался объяснить ему, Цзю, но… Юноша запутался. Ты знаешь, как он привязывается к тем, кто к нему добр.» Возможно, на короткое мгновение Шэнь Цинцю стало без утайки жаль сгинувшего мальчишку. Жаль, потому что наверняка его сердце рассыпалось бы на куски, откажи ему Шэнь Юань позднее и в жёсткой форме. А это бы свершилось. Иначе зачем Зверь отчаянно желал попасть на Собрание Союза Бессмертных? Почему отступился тогда, когда Шэнь Юань обозначил, что гордился им и без каких-либо доказательств через соревнования? Отчего тренировался усердно, практически до полного изнеможения? Вероятно, в своих фантазиях Ло Бинхэ продвинулся далеко-далеко. И одним Богам известно, что стало бы, если план дерзкого юнца претворился бы в жизнь. Что, если бы он достиг уровня Лю Цингэ? Вот что? — Если бы я не столкнул Зверя в Бездну, его бы разорвали на куски. Ты видел, что произошло в Ущелье, — произносит Шэнь Цинцю, стараясь унять дрожь в конечностях. Ло Бинхэ. Проклятый Ло Бинхэ мог бы воспользоваться демонической силой, достигнуть небывалых высот и взять насильно, не спрашивая. — Погибнуть быстро лучше, чем сгореть в мучениях, — добавляет жёстче. — Я понимаю. Но я не сумел его защитить. Бинхэ всего лишь запутавшийся мальчик, который скрыл от нас правду о своём происхождении, потому что не желал быть изгоем. Цинцю, — близнец поднимает полный надежды взгляд, — если бы выяснилось раньше… Что тогда? Что тогда? Шэнь Цинцю сделал бы всё возможное, чтобы полудемон не осуществил свои планы. Демоны жадные, ненасытные. А голод проснулся в Звере задолго до инцидента в Равнинной пещере сотни душ. — У меня нет ответа — что сделано, то сделано. Такова судьба Ло Бинхэ, но твоей вины ни в чём нет.