Отблески Майрона

      Поздняя весна в Линдоне вступала в свои права с резвостью молодой лани, потягивающейсяустремляясь к солнцу. Каждый лисик трепетно поклонялся теплу. Серебристо-блестящие башни отбрасывали длинные, томные тени на сады, усеянные полевыми цветами, настолько яркими, что, казались торжественным шествием в честь весны. Море пенилось волнами о скалы, в ритме пульса Арды.        Принцесса Линдона лежала, раскинувшись на ветке старого дуба, кора которого, словно тайными знаками, отпечатывалась линиями на ее ладошках. Волосы девушки ниспадали водопадом серебристо-тёмных прядей, словно ночь прошлась кистью по лунному свету, разбрасывая тени сквозь его сияние. Серебро ловило солнце и мерцало, как иней зимним утром, а чернота струилась сквозь него проблесками бури, придавая ей необузданную, опасную красоту.       Поистине, не было никого, подобного ей. Пергамент, на котором она писала, дрожал у нее на коленях, слова не решилельно колебались словно не уверенные, что могут сравниться с великолепием этого дня.        Снизу ее окликнул Владыка Ривенделла — как на нее похоже, занимать самые высокие локации, устраиваться там, где никто другой не стал бы. — Ты снова устроила себе насест, Принцесса, — крикнул он. — Неужели ни один стул во всем Линдоне не подходит твоему вкусу? — Я пишу речь для отца, — коротко ответила она. — Исилдур испрашивает его благословения на брак с Адриль. — И ты решила, что лучшее место для сочинительства — это гнездо на дереве? — поддразнил Элронд. Она посмотрела вниз, ее зеленые глаза блеснули лукавством. — Мне нравится этот вид, — сказала она, небрежно засовывая перо за ленту, вплетенную в волосы. — И в Линдоне слишком ярко. Я предпочитаю сидеть в тени. — Снова болит голова? — Я справлюсь. Твои травы помогают. Он протянул ей руку. Она не приняла ее, но позволила ему наблюдать за своим намеренным отказом, на ее губах играла тень улыбки. Когда она наконец спустилась, то сделала это с грациозностью кошки. Ее рука на мгновение коснулась его руки, и хотя это было случайное прикосновение, Элронд склонился и как полагается поцеловал ей тыльную сторону ладони. — Ты балуешь меня своей учтивостью, — поддразнила она. — Учтивость? Нет, я делаю это с благоговением, — ответил он. Игривость в ней растаяла, превратившись во что-то более мягкое, более пытливое. Яркий день, казалось, померк, когда ее взгляд задержался на его лице, ее огонь встретился с его спокойным озером. Она наклонилась ближе, ее губы едва не касались его. Элронд отшатнулся — не резко отпрянув, а намеренно отстранившись, как волна, отступающая от берега. — Келебриан, — мягко сказал он. Она отступила от него, свет играл злую шутку с ее волосами, превращая их в холодный ореол. — Пощади меня, Элронд. Величайшая любовь никогда не ковалась на совпадении кровей. Его губы изогнулись в невольной улыбке, хотя ее слова омрачало сожаление. — Ты говоришь так, словно любовь — это кузница, а ты — кузнец, владеющий ею. — А ты — железо, — парировала она. Ветер растрепал ее волосы, выбившиеся из косы. Белые цветы, которые ее служанки всегда вплетали ей в волосы, рассыпались к ногам. — Если ты не хочешь принимать в этом участия, — продолжила она, — тогда, пожалуй, я лучше брошусь на шею Исилдуру. Король Людей, возможно, оценит то, чего не ценишь ты. — Не смей, — сказал он. Ее улыбка, острая и ослепительная, будто кинжал, замаскированный под цветок. — А ты смотри. Она сделала вид, что отворачивается, чтобы оставить его стоять в тени дерева, но Элронд поймал ее за руку. — Твой отец сжег бы меня на костре, — настаивал Элронд. — Но моя мать была бы в восторге, — возразила она, ее губы коснулись его губ так нежно, что он мог умереть от одного только предвкушения. — Ее слово все еще имеет вес. — Я никогда не говорил обратного, — сказал Элронд. Он не мог позволить себе ответить что-либо еще, но, опять же, Келебриан уже приняла за него решение, прижавшись к его губам своими, раздвинув их, чтобы ее язык мог легко скользнуть внутрь и овладеть его, без необходимости в каких-либо дальнейших обсуждениях. Келебриан задержала дыхание, ее сердце бешено колотилось, когда она оторвалась от поцелуя. — Забери меня в Ривенделл. Сделай меня своей женой.

***

      Верховный король поперхнулся и закашлялся, когда вино попало не в то горло. Он со стуком поставил кубок на стол, бордовое вино перелилось через край и пролилось на пергамент на его столе — на черновики, над которыми трудилась Келебриан, намечая его возможные ответы на предложенный союз между Адриль и Исилдуром. Чернила расплылись в красную бессмыслицу. Он вытер вино с подбородка рукавом и уставился на дочь, уверенный, что ослышался. — Что ты сказала? — Я хочу выйти замуж за Элронда, — спокойно повторила Келебриан, подняв подбородок. Ее зеленые глаза сияли. — Я люблю его. — Нет, не любишь! — Гил-Галад вскочил на ноги, его стул с грохотом упал на пол. В висках пульсировала ярость. — Он достоин меня, отец, — настаивала Келебриан, наперекор ему она так же повысила голос. — Элронд мудр и добр, он знаток преданий и целитель. Он веками мужественно противостоял Тени. Ты знаешь его качества. — Я знаю, что он отказывается отречься от твоей матери, — возразил Гил-Галад со всей горечью, которую дала ему его долгая жизнь. Элронд оставался стойко преданным ей, даже когда она основала собственное королевство, подальше от надзора Гил-Галада. Это было невыносимо. Келебриан открыла рот, чтобы продолжить спор, но он прервал ее резким жестом. — Найди другого или оставайся одна — мне все равно.        Лицо Келебриан вспыхнуло от гнева и боли. На мгновение Гил-Галаду показалось, что она сейчас закричит на него. Частично он надеялся на это, у него был бы повод ответить ей яростью. Но она взяла себя в руки, расправив плечи. — Ты совершаешь ошибку, — холодно сказала она, повернулась на каблуках и вышла. Гил-Галад опустился в кресло, внезапно почувствовав себя на тысячу лет старше, чем был, но потом подошел к окну и выглянул с тяжёлым сердцем. Внизу, во дворе, он заметил Келебриан, спешащую по каменным плитам. Она двигалась с решительностью, несомненно, торопясь излить свои обиды какому-нибудь доверенному лицу, одному из многочисленных «нахлебников» его королевства, которые утверждали, что он отправляет их на верную гибель, заставляя охранять её.       Бронуин, смертная служанка, которая учила эльфийских женщин всегда вплетать белые цветы в волосы его дочери, скончалась около тридцати лет назад. Принцесса так и не простила ей этого. Арондир, тихий лучник, следовал за каждым шагом дочери Гил-Галада, никогда не вторгаясь в ее личное пространство. С тех пор, как умерла его жена, он не проронил ни единого слова.        Дурин обязал всех своих детей всегда идти за нее в бой, если найдется дурак, который бросит ей вызов. Они были не были в восторге, поскольку никогда не понимали его любви к ней. И Владыка Ривенделла, конечно же, больше хранитель лесов Линдона, поскольку он проводил больше времени в королевстве Гил-Галада, чем в своем собственном. Все ради нее. И самое худшее во всем этом было то… что Верховный король не мог винить их. Потому что он сам испытывал такую сильную любовь к этой яркой, блестящей девушке, что всегда ловил себя на том, что смотрит на нее, думая, что она мираж его старого, усталого разума. Что-то, что его разбитая душа создала, чтобы дать ему передышку, дар Валар, а может быть, дар самой природы. Но иногда, в минуты невольной откровенности, он не мог не видеть сходства между своей дочерью и… существом. Тот же острый ум, то же пренебрежение к условностям. Та же пугающая харизма.        Гил-Галад провел лишь каплю времени в океане своей жизни в Эрегионе во время ковки Колец. Всего три недели. Об этих проклятых трех неделях он теперь только и мог думать.       Она горела ярко, как комета, несущаяся навстречу судьбе, которую он не мог контролировать. И там, в жестких линиях ее скул и в решительном изгибе губ, он видел слабый отголосок заимствованного облика Саурона — лица, которое преследовало его, как тень. Гил-Галад помнил улыбку Хальбранда — скошенную, сдержанную, ничего не предлагающую и все же, казалось, обещавшую все. Это была улыбка, которая проникала в трещины чужого суждения, превращая камень в песок. Он склонял голову набок, словно лепил ваши слова в формы, которые мог видеть только он, его зеленые глаза горели опасным светом, не огнем, а сталью, отражающей солнце.       Теперь перед ним стояла Келебриан, и на мгновение ему показалось, что он снова видит его. Она склонила голову набок точно так же, как и он. То, как она сделала паузу, ровно на столько, чтобы ее слова вонзились в него своими зубами. Чтобы заставить его передумать. Даже ее неподвижность была знакома: напряженная будто перед прыжком осанка. Волк, готовящийся к нападению.        Наблюдая за яростным неповинением своей дочери, Гил-Галад чувствовал, как фантом его присутствия витает над ней. Это была не ее вина. Она ничего не могла с этим поделать. И все же он был здесь. Он хотел бы, чтобы Исильмэ, дочь Мордора, была больше похожа на свою мать. Верховный король Гил-Галад с радостью провел бы вечность, глядя на лицо Галадриэль, если бы это означало, что ему никогда больше не придется думать о Хальбранде и его кузнице, которую Исильмэ любила больше жизни.

***

      Фиолетово-сизое небо над Осгилиатом застилал клубящиеся языки дыма, поднимающиеся от великой кузницы города. Сердце Келебриан было подобно буре, потрескивающей и дикой, когда она верхом на Раэгноре ехала по разрушающимся каменным тропам, которые вели в самое сердце столицы Гондора. Лапы оборотня высекали искры из древних камней, его покрытое мифрилом тело блестело, как комета, которая отказывалась исчезать в памяти.        Прохожие глазели, кто-то шептал молитвы, кто-то проклятия, но никто не осмеливался приблизиться. У людей действительно была короткая память. Принцесса Линдона и ее волк считали Осгилиат своим вторым домом, и все же за сто двадцать пять лет, что она ездила туда, они всегда смотрели на них с трепетом и ужасом.       Башни Осгилиата как мелодия в камне, каждая из которых взмывала на немыслимую высоту, будто пытаясь превзойти свою соседку, гимн честолюбия, отлитый в мраморе и кварце.       Ее всегда привлекала кузница, рычащий зверь из железа и огня, присевший у Андуина. Ее труба изрыгала дым, как дыхание побежденного дракона, но ее предназначение было созидательным.       Когда-то это была скромная деревушка, цеплявшаяся за реку, как мох за мокрый камень. Ее настоящий отец, смертный кузнец, чью кровь она носила, хотя ее имя говорило об обратном, — повернул вспять волну чумы с помощью этой кузницы, дав людям повод бороться, жить. Это произошло не благодаря речам или великим битвам, а благодаря простому акту созидания, создания орудий труда и надежды. — Стой, — прошептала она Раэгнору, когда они достигли кузницы. Оборотень сначала глухо зарычал в знак протеста, потом чихнул на свою хозяйку, а потом, опустив голову, заскулил, прежде чем скрыться в тени, свернувшись пружиной из мерцающего серебра. Принцесса поцеловала его в морду. — Будь умницей. Внутри кузницы жар обжигал ее, как капризный любовник, всепоглощающий и неумолимый. Лаурон, внук Януса, работал мехами с ритмом, который мог сравниться с песней любого барда. Искры летели из кузницы, разлетаясь по земле, как мимолетные звезды. — У тебя вид человека, нуждающегося в отвлечении, — сказал Лаурон, не оборачиваясь, его голос был грубоват от огня. Келебриан фыркнула, снимая перчатки для верховой езды. — Если есть чем отвлечься, я не откажусь.       Он усмехнулся и бросил ей фартук, кожа которого была настолько запачкана и покрыта прожогами, что могла быть старше их обоих. Она легко надела его. Когда она начала работать, ритм кузницы слился с её телом. Молот был продолжением ее руки, наковальня — наперсницей, которая безропотно сносила ее разочарования. Металл обретал форму под ее руками, подчиняясь ее воле так, как, казалось, никогда не подчинялась ее собственная жизнь. Она подумала о медальоне, висевшем у нее на шее, его цепочка нагревалась от жара у нее на коже. Изображение на нём — портрет ее матери во всем ее золотом великолепии и Халбранда, чья смертная сила была запечатлена смелыми мазками краски, — казалось, почти пульсировало жизнью. Янус увековечил их, мимолетное мгновение стало незыблемым. И все же медальон был лишь фрагментом истории, рассказанной шепотом ее няней Бронуин, когда Келебриан была слишком мала, чтобы задавать сложные вопросы. Ее молот ударил по металлу сильнее, чем было задумано, и искры разлетелись, как крошечное рушащееся созвездие. — Осторожно, — сказал Лаурон, искоса взглянув на нее с кривой ухмылкой. Она выдавила из себя улыбку, но ничего не ответила. По правде говоря, она приехала сюда, чтобы напомнить себе кое о чем — о милосердии, которое ее приемный отец проявил к ее матери. О любви, которая заставила его принять ее как свою собственную, защищая и ее, и ее мать от насмешек людей, которые почитали совершенство и презирали компромиссы. Но вместо этого она обнаружила вот что: боль существа, зажатого между двумя мирами и двумя отцами. Один — бессмертный и недосягаемый, как звезда, другой — смертный и яростно живой в каждом артефакте, который он оставил после себя.        Когда она опустила готовый клинок в воду, пар зашипел и заклубился вокруг нее. Она подумала о своей матери, о ее золотых волосах, мерцающих, как солнечный свет на реке, и о Халбранде, чьи грубые руки построили будущее для чужого ему народа. — У тебя есть хватка, — сказал Лаурон, осматривая ее работу. — Но ты все еще куешь призраков, а не сталь. Келебриан повернулась к нему, ее губы скривились в невеселой улыбке. — Призраки — хорошая компания. Лаурон откинулся на наковальню, вытирая руки о испачканный сажей фартук. Его глаза, острые и темные, как кованое железо, изучали Принцессу. — Итак, — начал он, его голос был ленивым, но с ноткой остроты, — ты снова поссорилась со своим отцом или приехала просто ради удовольствия побыть в моей компании? Келебриан не отрывала взгляда от клинка, который она точила, ее движения были точными и ритмичными. — Не совсем, — сказала она, ее тон был холоден, как тенистый ручей. — Я приехала сообщить твоему королю, что Верховный король одобрил его просьбу жениться на эльфийке.       Слова были произнесены буднично, без драматизма. Лаурон замер, тряпка в его руке остановилась. На мгновение ей показалось, что он хочет сказать что-то резкое, но вместо этого его губы изогнулись в медленной, ироничной улыбке. — Его просьбу, — протянул он, — он одобрил и твою просьбу тоже?       Рука Келебриан дрогнула, точильный камень проскользнул по лезвию клинка. По ошибке отлетела крошечная металлическая стружка, но она не обратила на это внимания. Ее глаза метнулись к нему, холодные, как вершины Туманных гор. — Давай просто поработаем, — сказала она. Смех Лаурона был тихим, недобрым в своем понимании. — Как пожелаете, моя госпожа. — Он повернулся к своим мехам, позволяя огню разгореться сильнее.       Кузница стала громче, шипение пламени и лязг инструментов заполнили тишину, которая натянулась между ними. Но воздух не был пустым. Он был наэлектризован, каждый удар молота Келебриан был бунтом против ожиданий, давивших на нее, каждый свист мехов — глотком воздуха, украденным у тяжести мира. Наконец Лаурон нарушил молчание, его тон смягчился, как будто ритм кузницы успокоил и его. — Знаешь, — сказал он, не глядя на нее, — не грех не знать, где твое место. Келебриан сделала паузу, клинок остывал в ее руках. — Грех, если твоя нерешительность оскорбляет отца, спасшего твою мать. — Спас ее от чего? — спросил Лаурон, хмуря брови, поправляя пламя. — От всего, — просто ответила она. Затем она отложила клинок, повертев его в руках. — Включая меня.        Некоторое время они молчали. Кузница продолжала завывать пламенем о мехами, будто зверь, а за окном журчал Андуин. Наконец Келебриан кивнула на свой медальон, цепочка которого была едва видна у нее на шее, задавая вопрос, который она задавала уже миллион раз. — Янус нарисовал их обоих, не так ли? Вместе. — Да, — подтвердил Лаурон. Она не прикоснулась к медальону, но ее пальцы так и порывались сделать это. — Мне нравится думать, что это единственное место, где они когда-либо были по-настоящему счастливы. В том моменте, который никто не мог изменить. Лаурон ухмыльнулся. — Ты когда-нибудь думала, что, возможно, это то, что ты пытаешься сделать? Перековать этот мир? Келебриан не ответила. Вместо этого она взяла клинок и вернулась к точильному камню. — Ты слишком умен для человека. — Ты слишком умна для особы королевской крови, — парировал Лаурон и бросил свежее полено в огонь кузницы, угли взметнулись вверх, как фейерверк, пойманный в чреве пламени. Жара залила его лицо румянцем, но это не притупило остроты в его голосе, когда он заговорил. — Знаешь, Принцесса, — начал он, закатывая рукава, как будто следующие слова потребуют от него физической силы, — тебе следует выйти замуж за Элронда Полуэльфа.        Молот Келебриан замер на полувзмахе, зависнув над клинком, как пауза между молнией и громом. Она медленно опустила его, положив на наковальню с предельной осторожностью и повернулась к Лаурону, ее глаза сузились, как лезвия ножей, слишком острых, чтобы быть красивыми. — Не может быть. Лаурон не дрогнул. Напротив, он выглядел довольным, уголок его рта дрогнул в ухмылке, словно он бросал ей вызов ударить его. — Выходи за него замуж. Владыка Имладриса, полуэльф, мудрый, как звезды, и, вероятно, такой же старый. Кажется, неплохая пара, не так ли? — Лаурон… — Не начинай, — перебил он ее, махнув рукой, почерневшей от копоти, но с властностью человека, который ковал сталь голыми руками. Плечи Келебриан напряглись, ее спина выпрямилась, как вытащенный клинок. — Я не боюсь. — Конечно, боишься, — сказал он, наклоняясь вперед, его руки лежали на краю наковальни. — Как твоя мать, так и ты? Думаешь, раз она отдала свое сердце смертному, то стала от этого в чем-то хуже? Ее челюсть сжалась, губы превратились в тонкую линию. — Послушай меня, Келебриан, — продолжил Лаурон, его голос стал тихим, как кузница, остывающая после последнего удара. — Ты, возможно, знаешь свою мать лучше по рассказам о ней, чем по ее собственным словам, так что послушай эту историю: никто — и я повторяю, никто — не смог бы никогда унизить или сломать волю Леди Галадриэль. Ни ее любовь к смертному кузнецу, ни тысяча лет войны, ни даже то, что Темный Властелин убил ее брата, прекрасного принца Нолдор, твоего благородного дядю Фелагунда. Пальцы Келебриан сжали край верстака, ее костяшки побелели от напряжения. — Думаешь, я этого не знаю? Думаешь, я не вижу ее лица каждый раз, когда закрываю глаза? Я несу ее силу и ее ношу, Лаурон. Каждый мой выбор должен быть сильнее, чем ее сердце, иначе зачем все это было? Лаурон подошел ближе, его тон смягчился, но не потерял своей стали. — У тебя сильное сердце. Не превращай любовь во что-то, чем она не является. Это не слабость и не проклятие, которое ты унаследовала от нее. Это дар, который может привести тебя к чему-то, стоящему всего огня и пепла, через которые ты прошла. Она посмотрела на него, ее глаза блестели от не пролитых слез, которым жар кузницы не давал упасть. — Что, если я не смогу этого вынести? Что, если мой отец прав и выходить замуж за Элронда — ошибка? Он улыбнулся, еле заметно и криво, как старый шрам, который больше не болел. — Тогда ты все равно вынесешь это, потому что ты — не она. И ты — не Гил-Галад. Ты — ты, Принцесса. И если ты любишь Элронда, то не трать остаток своих дней на то, чтобы вбивать призраков в сталь, когда могла бы жить и дышать полной грудью. Не позволяй прошлому решать за тебя.       Келебриан повернулась к клинку, над которым работала, ее руки теперь были более уверенными. Лаурон промолчал, лишь вернулся к мехам. Но кузница теперь казалась другой, как будто сам огонь услышал их слова и понял их.

***

      В зале резиденции Гил-Галада царил холод от камня, который никогда не согревался пламенем камина, хотя утреннее солнце золотом лилось сквозь высокие арочные окна. Келебриан сидела в резном кресле с подлокотниками в виде львиных голов, ее руки были сложены, изображая спокойствие. Она смотрела на отца с вызовом ребенка, пойманного на краже медовых лепешек. — Ты унизила меня, — сказал Гил-Галад. Его корона, золотой лавровый венок, слегка наклонилась, как будто он забыл, что она у него на голове, поймала случайный луч света и рассеяла его по комнате солнечными зайчиками. — Ни записки. Ни слова. Ты убегаешь со своим псом и возвращаешься через несколько недель.       Келебриан встала, ее движения были настолько стремительными, что перехватило дыхание даже у нее самой. Ее распущенные серебряные волосы ниспадали каскадом, как грозовая туча на горизоне. — Я не буду извиняться за то, что хочу видеть мир таким, какой он есть, а не таким, каким ты его рисуешь. И — у меня было твоё поручение. — Ты думаешь, что писк крыс и скрип умирающего города — это жизнь? Ты думаешь, они будут прославлять тебя в темноте, когда враги застанут тебя врасплох, когда ты будешь бродить в одиночестве? Что, по-твоему, случится, если распространится слух, что дочь Верховного короля — легкая добыча? Ты моя наследница! Наследница всего Эльфийского народа! Она сжала кулаки, но промолчала, румянец, проступивший у нее на шее, выдавал ее. — Я поставил стражу, Келебриан. Они будут оставаться до тех пор, пока я не буду уверен в твоем благоразумии. — Стражу? Чтобы они ходили за мной по пятам, как собаки? Это не будет способствовать моему желанию остаться. — Они здесь не для того, чтобы тебе нравиться, — ответил Гил-Галад. Он подошел ближе, и его лицо смягчилось, хотя тяжесть разочарования омрачала его как едкий дым. — Знаешь, почему Элронд здесь сейчас? — Что это за опасность, которой ты постоянно боишься? Мне ничего не угрожает. Гил-Галад чуть не улыбнулся, но сдержался. — Элронд здесь потому, что он единственный поводок, от которого ты не брыкаешься. Если ты не хочешь уважать мое слово, то, возможно, ты останешься ради него. Тогда она отвернулась, отступая к окну, как будто оно могло поглотить ее целиком. Стражники, безликие и бесстрастные, дежурили снаружи, поблёскивая шлемами. Она рассмеялась, горько и тихо. — Тебе не нужен Элронд, чтобы держать меня в клетке, отец. Этих охранников будет достаточно. Как ты и сказал — жизнь — это не более чем крысы и скрип дерева. Элронд, возможно, и не был поводком, он был, пожалуй, компасом. А дочери с бурей в сердце нужна была путеводная звезда.        Впечатанная в чёрное бархатное небо как серебрянная монета Луна низко висела над головой Келебриан, которая шепотом давала последние инструкции Раэгнору. — Гораш дур, Рауг-нор.       Мифриловый оборотень едва заметно кивнул. Его рубиновые глаза, наполовину светящиеся изнутри, сканировали окружающий лес, просчитывая каждую возможную угрозу с точностью гроссмейстера. Его лапы бесшумно двигались по глинистой земле, наполовину существо, наполовину машина, полностью преданный эльфийской деве, восседавшей на его спине.       Стражи были бдительны, но не настолько, чтобы остановить Келебриан, мастера находить лазейки. Ворота Линдона были освещены факелами, их языки пламени лениво лизали ночной воздух, их дым поднимался вверх лениво, как старик, стряхивающий с себя пальто.        Раэгнор припал к земле, живая тень в подлеске, пока стражники на мгновение не отвели взгляды. Затем, с неизбежной легкостью пара скользнула в чащу. Граница Линдона простиралась стеной. Раэгнор замедлил шаг, его светящиеся глаза сузились, и Келебриан проследила за его взглядом. Под ветвями старого дуба ждала одинокая фигура на лошади, бледная и неподвижная, словно вырезанная из коры. — Куда ты, по-твоему, направляешься? — Я собираюсь навестить свою мать. Это разрешено? Это согласовано с вами, лорд Элронд? Раэгнор ощетинился под ней, низкое рычание прокатилось по его груди, но он стоял на месте. Существо не любило споры, хотя Элронда он терпел больше, чем кого-либо другого. Выражение лица эльфа не изменилось, но в его глазах было что-то глубокое, спокойное и непреклонное. Стена, на которую Принцессе никак не удавалось взобраться. — Ты знаешь, что сейчас не время. Не бросай вызов своему отцу. — Мой отец, — сказала она, — не властен надо мной. Как и ты. Ни человек, ни эльф не распоряжаются моей жизнью. Если бы я захотела выйти замуж за орка, я бы вышла замуж за орка. — Раэгнор снова зарычал, металлический грохот, от которого завибрировал сам воздух, но его светящиеся глаза на мгновение метнулись к Элронду, словно оценивая его реакцию. Элронд поднял бровь, его губы дрогнули в подобии усмешки, хотя она исчезла почти так же быстро, как и появилась. — К счастью для тебя, — продолжила она, — я не хочу выходить замуж за орка. Я хочу выйти замуж за тебя, Владыка Ривенделла.       Элронд моргнул. Принцесса погладила своего волка по голове, почесывая за ушами, чтобы успокоить его гнев. — Хотя я начинаю сомневаться, стоишь ли ты всех этих хлопот. Раэгнор фыркнул, почти самодовольно. Они растворились в ночи, оставив Элронда следовать за ними, слабый блеск мифрила был единственным их следом в темноте.