Отблески Майрона

***

      В самом сердце костра горело Нетленное пламя, его свет сковывал Темного Властелина. Саурон сгорбился над наковальней, он сосредоточенно прищурился, когда ловкими и сильными руками обрабатывал зачарованные металлы. Маленькая змеевидная форма начала приобретать очертания, чешуя из темного обсидиана накладывалась на пластины из митрила. Он вернулся к своим трудам, ударяя молотом в завораживающем ритме. В неземном сиянии темные очертания знакомого дракона продолжали обретать форму, готовые исполнить свое предназначение в полноте времени. Саурон сжал в щипцах изящное металлическое крыло, и по его замысловатой поверхности заиграло Нетленное пламя. Точными, размеренными ударами он пытался придать болванке нужную форму. От каждого удара по святым залам разносилось гулкое эхо, заставлявшее стучать зубы помогавших ему эльфов. Однако, несмотря на его непревзойденное мастерство, крыло отказывалось принимать идеальную форму, которую он себе представлял. Мелкие дефекты уродовали его поверхность, а баланс был нарушен. Саурон в досаде нахмурил брови, снова и снова поворачивая крыло, внимательно изучая каждую деталь. Саурон снова поднял молот, вложив в удар всю свою силу воли. Когда молот опустился, на поверхности крыла сверкнула вспышка света, и его неверящим глазам показалось, что оно искривилось и перекосилось. Молот ударил под неудобным углом, и крыло разлетелось на сверкающие осколки. На мгновение единственным звуком стало шипение пламени. Затем Саурон с яростным ревом швырнул свои инструменты в окружающее его небытие. Щипцы, молоток и зубило неизбежно ударились о пол, образовав хаотический беспорядок. Эльфы бросились собирать разбросанные инструменты, как они теперь это часто делали. Галадриэль наблюдала за этой истерикой, положив одну руку на выросший живот, с усталой покорностью. — Ты закончил? — спросила она, ее мелодичный голос прорезался сквозь тяжелое дыхание Саурона. Он повернулся к ней лицом, его глаза дико горели. — Эти инструменты сопротивляются мне, — прорычал он. Галадриэль безразлично покачала головой. — Если бы все и всегда делалось именно так, как ты хочешь, и именно так, как ты хочешь, в мире не было бы хаоса, не так ли? Саурон уставился на нее, но часть напряжения сошла с его мощной фигуры. — Нет, не было бы. — Его согласие удивило ее, хотя сарказм, заложенный в ее слова, явно не ускользнул от него. Он вернулся к своей работе, но предупредил. — Вам не следует здесь находиться. Это место смерти. Галадриэль вызывающе подняла подбородок, одна рука по-прежнему лежала на животе. Пока Митрандир ходил по землям Средиземья, Саурон не мог выковать ни одной вещи для их сына без ее ястребиного надзора, чтобы не напитать металл темными чарами. И она готова отважиться на костры и тени его логова, чтобы гарантировать это. — В Ангбанде наступят заморозки, если я оставлю тебя одного создать что-то для малыша, — заявила она. — Для малышки, — рассеянно поправил ее Саурон, не отрывая взгляда от расплавленного металла. Галадриэль уставилась ему в спину, на мгновение потеряв дар речи. — Девочка? Радость забурлила в ее душе, будто из какого-то глубокого, скрытого источника, яростная и шипучая. Девочка! Она тяжело сглотнула, пытаясь подавить головокружительный восторг, грозивший захватить ее. Она не могла допустить, чтобы Саурон увидел, до такой степени она поражена. Выражая на лице спокойствие, она твердо спросила: — Откуда ты знаешь? — Знаю и всё. — Его ответ был до безумия простым и до ужаса уверенным. Ей захотелось надавить на него еще сильнее, потребовать более вразумительного объяснения, но инстинкт подсказывал, что сейчас не время. Внимание Саурона по-прежнему было приковано к его ремеслу, и она чувствовала, что слишком настойчивые расспросы могут спровоцировать его на гнев. А пока он творит в гневе, все, к чему он прикоснется, будет… испорчено. И все же… дочь. Крошечная, идеальная смесь их сущностей. Как она будет выглядеть? Кому она будет благоволить? — Как поживает твое всевидящее зеркало? — спросил он, с нетерпением отбирая у Гелиарноса молот Феанора. Гелиарнос бросил взгляд на свою госпожу, собирая рассыпанный митрил из-под ног Саурона. Она переключила его со строительства своего колодца на помощь Саурону. Не было ни одного эльфа, которому она доверяла бы больше, кроме Элронда. Гелиарнос был старше деревьев Валинора, он одним из первых обнаружил, что там разрастается тьма, когда Феанор начал терять разум из-за своих амбиций. — Примерно так же хорошо, как и то, что ты делаешь. — Игрушечного дракона, — ответил Саурон, внезапно обидевшись на отсутствие интереса со стороны Галадриэль, хотя с самого начала знал, что ей все это не нравится. Прядь темных волос упала ему на лоб, и он сгорбился. Он выглядел таким неправдоподобно молодым и хорошим, как любящий отец, пытающийся сделать своему ребенку игрушку. Потом взгляд Галадриэль скользнул вниз, туда, где цепи Валар привязывали его дух к Мандосу, и она вынуждена была скрыть свою растерянность. Она не успела опомниться, как на ее глазах снова выступили слезы от осознания, что все это неправда и он использует их отчаяние в своих целях. — Игрушка-дракон? — спросила она. — Механическая, от отчасти живая. Преданная и смертоносная, если понадобится. Друг. Посыльный. Все, что ей понадобится. Если я ей понадоблюсь, дракон найдет меня. Он создал бесчисленное множество чудовищ и боевых машин. Но никогда прежде он не создавал ничего для защиты. Саурон позволил себе мрачную улыбку удовлетворения. Он погрузил раскалённое крыло в воду. Митрил зашипел. Галадриэль прочистила горло, желая, чтобы комок ушел. Затем гнев поднялся в ее груди и, словно яд, разлился по телу. Воспользовавшись тем, что он отвлекся, она схватила с наковальни помятый молот и обрушила запустила его ему в голову. Саурон оскочил, отбросив митрил и щипцы, медленно обернулся, не испытывая ни шока, ни удивления. — Ты рехнулась? — спросил он без всякого удивления. Эльфы разлетелись, как листья. — Я? — зашипела она. — Ты принимаешь меня за полудурка? Думаешь, я не вижу, что ты делаешь, Хальбранд? Тебе не идёт злиться, — сказал Саурон, слишком спокойно. Она предпочлабы увидеть его гнев или бешенство, но ровнодушный он её не устраивал. Когда он выступал в роли силы, противостоящей ей, в роли голоса разума, она видела свет того, кто мог бы увидеть разницу между спасением и правлением. В тот момент Галадриэль легко могла бы убить его за это. — Она предпочитает меня таким. — Прекрати развращать мое дитя! — Она и моя тоже. — Нет, не твоя! Галадриэль задрожала, ее лицо стало пунцовым от ярости. Жгучий жар поднялся в ее груди, сдавливая легкие и заглушая дыхание. Кузница поплыла перед ее глазами. Ее колени подкосились, и мир накренился. Сильные руки обхватили ее за талию, не давая рухнуть на грязный пол. Она слабо оттолкнулась от его рук, но ее ноги ослабли. — Полегче, — прошелестел его глубокий голос рядом с ее ухом, когда он наполовину отнес ее к деревянному рабочему столу. Гелиарнос поспешил вперед, сметая в сторону разбросанные молотки и щипцы. Галадриэль опустилась на грубое сиденье, все еще дрожа и не в силах сделать вдох. В глазах плясали черные пятнышки. Столько гнева, столько горя свернулось у нее внутри, словно ядовитая змея. Он пожирал ее изнутри. Саурон склонился перед ней и повернулся к своему слуге. — Гелиарнос, ты немедленно отведешь леди Галадриэль домой. Гелиарнос неуверенно посмотрел на одного и другого. — Я подчиняюсь только приказу моей госпожи. Галадриэль не только услышала, но и почувствовала вздох Саурона. С огромным усилием она подняла подбородок и слегка кивнула Гелиарносу. Он склонил голову в знак почтения. На мгновение она осталась в этом темном месте, не в силах вытащить голову из-под воды, совершенно не понимая, откуда в ней могла взяться такая ярость, если только это не было делом рук злого духа. Наклонившись, он почувствовал слабый запах дыма, прилипший к его пепельным волосам, напоминающий о пламени, которым он управлял в своей кузнице, а под ним — тонкий, но отчетливый аромат пота и кожи. Большая мозолистая рука Саурона взяла ее руку. — Я подумал… Исильме. Словно железные тиски, его рука захватила ее, грубая и крепкая, словно вырезанная из самых корней земли. Она излучала тепло, силу и все то, чего она поклялась никогда больше не желать. — Лучик Лунного Света, — произнес он на общем языке. — Она будет сдерживать лучезарный свет своей матери. Новая волна гнева захлестнула ее, словно защитный механизм. Она отдернула руку и, спотыкаясь, поднялась на ноги. — Гелиарнос, — сказала она дрожащим голосом, — уведи меня домой. Каждое слово разбивалось словно о стекло в ее горле. Саурон последовал за ней к Порогу Эха. Там его цепи крепко впились в камень, свернулись и затянулись вокруг запястий и лодыжек, удушая его дух-плоть. Саурон проклял его на черном наречии, и этот ужасный звук снился Галадриэль всю ночь.

***

      Галадриэль дрейфовала между сном и бодрствованием, ее разум неумолимо втягивался в яркий сон. Тьма расступилась, открыв кузницу Нуменора, излучающую яростный красный свет. В самом центре кузницы стоял Саурон, облаченный в черное, его могучая фигура была заслонена пламенем. Ловкими движениями, одновременно изящными и сильными, он обрабатывал на наковальне тонкий лист митрила. От каждого удара молота разлетался каскад искр, металл гнулся и скручивался по его воле. Доспехи были такими сложными, такими прочными и в то же время податливыми. Словно сам свет звезд был выкован в несокрушимую оболочку. Именно в этот момент она должна была догадаться, когда увидела, как он выковал для нее доспехи, прекраснее которых она никогда не видела, с тонкой данью уважения, вложенной в металл, данью уважения к ее дому в Валиноре и звезде Эарендила. Но она не знала или не хотела знать. Потому что мысль о том, чтобы разрушить это чувство, пробудить в себе истинную пустоту в те дни была равносильна смерти. А она, несмотря на всю свою самоотверженность, не могла поступить так с собой, да еще на пороге исцеления ран, нанесенных Морготом и его слугами. — Вот и закончилась твоя клятва не мучить меня больше, — сказала Галадриэль, и ее голос странно отозвался в том странном месте. Саурон не поднимал глаз от своей работы, ритм ударов его молота не прекращался. — Ты страдаешь? Галадриэль обвела взглядом небольшую кузницу, темные каменные стены которой были открыты яркому нуменорскому солнцу. Воспоминания нахлынули с новой силой. В те драгоценные мгновения она была счастливее, чем когда-либо думала. — Ненавижу, когда ты так делаешь, — пробормотала она. — Как? — Он поднял щипцами почти готовую кирасу, ища изъяны там, где их не было. — Отвечаешь вопросом на вопрос. Ты манипулируешь словами так же искусно, как и металлом, и они режут так же глубоко. Было очень трудно не чувствовать себя как дома. Металл пел с каждым ударом, издавая призрачную мелодию, которая эхом отдавалась в самой сущности Галадриэль. Она завороженно смотрела, как Саурон создает доспехи, ее доспехи, с изяществом и точностью, подобных которым она никогда не видела. Нежная филигрань расцветала под его пальцами. Красиво и добротно. — Я пришел лишь узнать, не лучше ли тебе. — Я выполнила четыре твои просьбы, — провозгласила Галадриэль, и ее голос прорезал ритмичный звон. — Обряды Прощения, Очищение Высоких Берегов, Укрепление Нарсила, а теперь и твоя Кузница. Ты расскажешь мне, как исцелить Средиземье, как и обещал. Саурон сделал паузу, молот завис в воздухе. Он повернулся к ней лицом, в его глазах блестела смесь веселья и чего-то более темного, непостижимого. — Исцеление — дело сложное, Галадриэль. Оно требует понимания тьмы. Он отложил молот и подошел к ней, его шаги были размеренными и продуманными. — Тьма — это собственная сила, рожденная болью, страданием, глубочайшими ранами, нанесенными духу-плоти. Чтобы исцелить Средиземье, ты должна сначала постичь глубину его шрамов. В голосе Саурона прозвучала первобытная дрожь, в нем слышались темные нотки мучительной агонии, которую он испытал под жестокой рукой Моргота. От одного лишь упоминания об этом глаза Саурона вспыхнули. — Это та речь, которую ты произнес Келебримбору? Ты так же говорил? Жалкий кузнец, ищущий прощения? — усмехнулась она. — Как бы я ни раскаивался, ты никогда мне не поверишь. Так почему я должен пытаться? — И все же ты здесь, преследуешь мои сны, — возразила она прищурившись. — Нет, Галадриэль, — мягко сказал бархотным голосом Саурон. — Ты преследуешь мои. Она вздрогнула от его ласкового тона. — Ты была далеко от меня в Средиземье, в безопасности и защищенности от самой себя. И все же ты решил отправиться в Валинор всего через несколько месяцев после моего заточения. То, от чего ты активно убегала, прыгала в открытое море, чтобы избежать этого. — Я угасала, — прошептала она, ее голос дрожал. — Постоянно болела, жестоко болела. Ребенок хотел быть здесь. Она, поскольку в ней течет твоя черная кровь, хочет быть рядом с тобой. Это успокаивает ее, а в свою очередь успокаивает меня. Это то, что ты хочешь услышать? Ее слова пронеслись сквозь сон, как буря, кузница мерцала и колебалась вокруг них. Саурон сосредоточенно нахмурил брови, пытаясь сохранить иллюзию, это было заметно по напряжению в чертах его лица. Грудь Галадриэль вздымалась от волнения, глаза блестели. Признание горело в ее горле горьким ядом, который она никогда не хотела признавать. Галадриэль взяла себя в руки и отбросила благоговение, которое грозило захлестнуть ее. — У меня есть вопросы, а ты лишь играешь в игры, — сказала она. — Глупо было верить, что ты когда-нибудь сделаешь что-нибудь для восстановления Средиземья, когда именно ты его разрушил. Митрандиру следовало бы прислушаться ко мне. Она чувствовала, как на нее наваливается груз бесчисленных веков, когда она смотрела на него. Несмотря на все опасения, Галадриэль потянулась ближе. Доспехи были бесспорно прекрасны, идеальное сочетание формы и функциональности. На какое-то мгновение она представила, как снова облачается в них и едет на битву. Вместе с ним. — Я не напускал чуму, Галадриэль, — продолжал он, его голос был низким и звонким. Глаза Галадриэль сузились, а в осанке застыло недоверие. — Так ты говоришь, — возразила она, ее голос был острым, как острие клинка. Жар кузницы подступил к ее коже, превратившись в струйки пота на шее. — Но ты знаешь толк во тьме, как сам любишь замечать. Я не буду умолять, Безликий. — Умолять? Твоя гордость слишком глубока. Он поднял часть доспехов, чтобы рассмотреть их на фоне солнца, созданное исключительно для ее снов. — Может, вместо этого обсудим ночь, которую мы провели вместе? — Нечего обсуждать, — резко ответила она, желая, чтобы воспоминания остались погребенными там, где не ступает свет. — Я сделала то, что было необходимо. Я пыталась отвлечь тебя, вывести из равновесия. И мне это удалось — ты был повержен. Глаза Саурона сверкнули нетерпением. — Я говорю не о проклятой битве, Галадриэль. Я говорю о том, что ты мне сказала. Она вздрогнула, стараясь не вспоминать ту ночь, те запретные слова, слетавшие с ее губ, когда его руки обжигали ее кожу. — Я солгала, — холодно и слишком быстро сказала она. — И сейчас солгала. — Он начал кружить вокруг нее, его шаги были размеренными и продуманными. — Насколько я помню, ты целовала меня с голодом, который едва могла сдержать. Ты рассыпалась под моими прикосновениями, рассыпалась так сладко. А когда я довел тебя до вершин наслаждения, ты кричала, что любишь меня. Его голос упал до шелковистого шепота. — Призналась, как сильно ненавидишь то, что любишь меня так сильно. Ее рука двинулась почти сама собой, ударив Саурона по лицу с достаточной силой, чтобы он откинул голову в сторону. — Возвращайся в тень, Лжец, — прошипела она, вздымая грудь. Ненависть к нему и к себе бурлила внутри. Когда сон развеялся, и Галадриэль проснулась, в легких не хватало воздуха, а сердце разрывалось пополам, она взывала к Элронду, к Аэгнору, к своему Финроду. Всех, кто знал ее такой, какой она была до встречи с ним. Она выбежала в залитые лунным светом сады и плакала в колодец, пока не наполнила его своими слезами до краев. Утром колодец переполнился

***

            Гэндальфа крепко сжимали посох обветренными руками, когда взбирался на последний холм, посмотреть на некогда оживленный пейзаж, теперь окутанный жутким мраком. Тень пробралась дальше, чем он опасался, и ее щупальца тьмы вытеснили жизнь из земли. Великая столица Элендила, обычно оживленная, стояла в жутком молчании, большинство ее жителей давно разбежались. Когда Митрандир приблизился к городским воротам, из них вышла небольшая группа стойких горожан, их лица были измождены, но в глазах горела надежда на его приход. — Митрандир! Наконец-то ты пришел, — воскликнул пожилой мужчина, глубоко поклонившись. Гэндальф склонил голову, на его губах заиграла слабая улыбка. Их стойкость перед лицом тьмы будоражила в нем что-то. — Воистину, мой добрый народ. Ваша сила делает вам честь. Когда Гэндальф проходил по почти пустым улицам, на сердце у него становилось тяжело. Как быстро распространилась Тень — размышлял он. Времени остается все меньше. Несмотря ни на что, король Элендил встретил его тепло. — Мое сердце радуется, видя тебя. Ты прибыл не так уж и рано». Гэндальф серьезно кивнул. — Вечерет, друг мой. Но я принес тебе дар — или, скорее, ответный дар. Из-под серой мантии он достал меч в ножнах. — Нарсил, перекованный эльфийскими кузнецами Валинора. Глаза Элендила расширились, когда он с благоговением принял оружие. — Поистине прекрасный дар, — вздохнул он, отстегнув ножны, чтобы полюбоваться сверкающим клинком. — Я думал, что никогда больше не увижу его. — Это не для тебя, Элендил, — мягко сказал Гэндальф. «Пришло время передать его твоему сыну». На лицо короля легла тень. — Боюсь, Исилдур… нездоров. Лорд Элронд сейчас с ним, лечит его… состояние. Кустистые брови Гэндальфа сошлись в озабоченности. — Лечит его? От чего? — Он говорит о мрачных видениях и растущем голоде, который он не может назвать. Если наследник людского трона попал под власть Врага, то их положение было еще более плачевным, чем он мог себе представить. Эхо мощных шагов Гэндальфа гулко отдавалось в извилистых коридорах дворца, а его шишковатый посох оставлял небольшие углубления в холодном каменном полу. По мере того как он приближался к некогда прекрасному саду, ныне увядающему и разлагающемуся под нависшим присутствием Тени, воздух становился все более густым от затхлого запаха смерти. Когда он вышел на открытое пространство, зоркий взгляд Гэндальфа упал на две фигуры, сидящие среди умирающей листвы. Мелодичный голос Элронда разносился по ветру, читая древнюю сказку: «…и с храбростью, рожденной отчаянием, Берен протянул руку и вырвал Сильмарилл из железной короны Моргота…» Исилдур сидел зачарованный, его темные глаза сверкали тревожным блеском. При приближении Гэндальфа юноша вздрогнул, как испуганный зверь, вскочил на ноги и отступил за корявое дерево. — Митрандир, — приветствовал Элронд, грациозно поднимаясь. — Ты, как всегда, вовремя и кстати. Взгляд Гэндальфа задержался на укрытии Исилдура. — Боюсь, я прервал весьма драматичный момент твоего повествования, друг мой. Губы Элронда искривились в беззлобной улыбке. — Возможно, это к лучшему. Некоторые истории лучше оставить в прошлом. Мысли Гэндальфа неслись вскачь. Он оставил Галадриэль разбираться с Сауроном, доверившись ее удивительной способности распознавать обман. Но достаточно ли быстро он действовал? — Скажи мне, — негромко произнес Гэндальф, — что с юным принцем? Глаза Элронда потемнели. — В нем растет тень, как и во всем Средиземье. Я должен скоро вернуться в Ривенделл. Наш народ становится беспокойным, тоскуя по безопасности Валинора. — Хм, — кивнул он. — Тогда тебе лучше уйти. Я позабочусь о том, чтобы наследник престола поскорее поправился. — А что с Сауроном? — Он в надежных руках. Элронд окинул взглядом окутанную туманом долину, его нестареющие глаза затуманились. — Ты оставил его с Галадриэль. Гэндальф кивнул, его борода зашелестела. — Если кто и сможет выведать правду у этого сладкозыкого злого духа, так это она. Элронду вдруг захотелось выпить красного вина, такого крепкого и сильного, что оно хотя бы на время стерло бы все его беды. — Он знает что-то, чего не знаем мы? — Всегда знал, — признался Гэндальф. — Одной из его просьб в обмен на помощь было выковать меч, который Элендил сломал в битве с ним. Я могу только догадываться, что это значит. Думаю, если он победил его однажды, то сможет сделать это снова. Если он когда-нибудь… ну, вы понимаете. Элронд знал Галадриэль тысячелетиями, видел ее непоколебимую силу и искушение позволить себе дрогнуть. — Сила Галадриэль велика, — размышлял он, — но и риск тоже. Мы потеряли слишком многих, чтобы посадить его в эту клетку, Гэндальф. — Галадриэль не дает ему покоя, — ответил Гэндальф, сверкнув глазами. — Само ее присутствие заставляет его волноваться. Она может преуспеть там, где другие потерпели бы неудачу. Повелитель эльфов покачал головой, не преминув перед уходом выпить немного нуменорского вина. «Надеюсь, ты прав». Скольких еще они потеряют, прежде чем достигнут Беспредельных земель? Сколько красоты и мудрости исчезнет из этого мира? Элронд слабо улыбнулся. По крайней мере, ему посчастливилось увидеть это до того, как оно полностью исчезнет.

***

      Пламя кузницы мерцало в глазах Саурона, когда он бил молотом по тонкой драконьей чешуе, каждая из которых была тщательно выточена из митрила и золота. Его цепи звенели от каждого удара, и в свою очередь они звенели от него. Время здесь потеряло всякий смысл: минуты превратились в часы, часы — в дни. Все, что имело значение в данный момент — это задание, завершить его. Подарок для дочери, растущей во чреве Галадриэль. Он вливал свою сущность в творение, желая, чтобы оно стало ее хранителем, ее доверенным лицом, ее верным спутником. И все же инструменты сопротивлялись его прикосновениям, металл противился всем его усилиям. Нетленное пламя не поддавалось. Саурон стиснул зубы, его разочарование росло с каждой неудачной попыткой. — Ты будешь служить мне, — прорычал он, и его голос эхом отдавался в пещере кузницы. Он снова опустил молот, и с наковальни посыпались искры. Когда он поднял руку для очередного удара, в его сознании возникло присутствие — могущественное, древнее и до боли знакомое. Души, блуждавшие по Залам, никогда не осмеливались приблизиться к его тюрьме, их страх и отвращение были ощутимы. Но это… это было иное. Гордость Саурона восставала против вторжения, призывая его игнорировать присутствие и сосредоточиться исключительно на своей работе. И все же какая-то часть его души жаждала протянуть руку, почувствовать ее прикосновение. Его руки замерли, молот завис в воздухе, пока он боролся с самим собой. — Думаю, она будет очень дорожить им, — сказал голос, прорезав шум кузницы, словно лезвие сквозь шелк. Молот Саурона замер, дыхание перехватило в горле. Этот голос… Не после стольких лет. Не после того, как ее муж запретил ей говорить с ним. Йаванна. Он не хотел поворачиваться, не хотел признавать ее присутствие. Вместо этого он сосредоточился на наковальне, его пальцы сжались вокруг рукояти молота до побеления костяшек. — Не будь ребенком, Майрон, — укорила она, и голос ее стал ближе, шепот дыхания доносился до его уха. — Поздоровайся со мной. Саурон стиснул зубы и сжал челюсти, борясь с желанием ответить. Что она могла хотеть от него сейчас? Прикован, как собака. Что она может для него сделать? — И все же, чтобы беречь его, твоя дочь должна знать, что ты сделал его с любовью, — продолжала Йаванна, и ее голос нежно ласкал его, вызывая дрожь по позвоночнику. — Ей будет легче это сделать, если ты не будешь изгнан в пустоту, чтобы воссоединиться со своим хозяином. В этот момент Саурон потерял контроль над собой. Он повернулся к ней лицом, его глаза пылали яростью, которая заставила бы меньших существ в страхе зажмуриться. — У меня нет хозяина, — прорычал он, его голос стал низким, опасным рычанием. Йаванна спокойно смотрела на него, ее глаза мерцали. — Цепи, которые он наложил на тебя, крепки, — мягко сказала она. Саурон изо всех сил старался не выказывать эмоций. — Те самые цепи, которые ты позволил ему наложить. — Так вот что, по-твоему, произошло? Йаванна стояла во весь рост, ее фигура была живым отражением самой земли, словно она расцвела из земли и неба. Ее волосы, каскад золотисто-зеленых волос, переливались, как листья, поцелованные первыми лучами рассвета, а кожа, гладкая и натертая солнцем, хранила тепло плодородных полей. Облаченная в одеяния, сотканные из виноградных лоз и цветов, она двигалась с грацией ивы, гнущейся под ветром, и каждый ее шаг оставлял после себя аромат свежего дождя на нетронутой земле. Саурон презирал сам вид ее. — Как ты думаешь, почему он выбрал тебя? Почему он решил заточить тебя в темницу? — Потому что я не желала жить в соответствии с чьим-либо мнением, кроме себя. Он возвысил меня! — Он принизил тебя, — огрызнулась Йаванна. — Он вырывал у тебя доброту один аккорд за другим, а ты ему позволяла. Он выбрал тебя, потому что знал, что ты ему позволишь. Саурон сжал кулаки, металл игрушечного дракона резанул по ладони. Боль была желанным отвлечением. — Ты любопытное создание, Майрон, — сказала Йаванна, ее голос был мягким и в то же время проницательным. — Единый не совершает ошибок, и все же я задаюсь вопросом, зачем он сделал тебя бессмертным, если твоя природа так явно напоминает смертного человека. Многие из их несчастий — их собственная заслуга. Звучит знакомо? — Чего ты хочешь? — спросил он хриплым шепотом. Глаза Йаванны смягчились, и она потянулась, чтобы убрать прядь волос с его лба. — Какой бы план ты ни придумывал, чтобы избежать наказания, я призываю тебя передумать. Ее прикосновение было теплым и успокаивающим, и Саурон прильнул к ней. На мгновение. Он быстро отстранился, подняв запястья в цепях, чтобы продемонстрировать свою предполагаемую беспомощность. — Это сделал твой муж. Не так уж много возможности для побега, Йаванна. — Мы оба знаем, насколько изобретательным ты можешь быть. Саурон насмешливо посмотрел на нее, но Королева Земли не нашла особого удовольствия в его бесцеремонном ответе. — Я была для тебя как мать. И с радостью. Я знаю тебя, я знаю твои глаза. И я здесь, чтобы предупредить тебя, слуга Моргота. С новой решимостью он снова опустил молот, и звон металла о металл ничуть не заглушил ее голос. — Если ты снова переступишь черту, спасения не будет. Больше никаких мягких наказаний, никаких вторых шансов, ты слышишь меня? На мгновение Саурон потерял дар речи. Он взвесил риск быть брошенным в пустоту и риск навсегда остаться в этих цепях, физическом проявлении тех цепей, которые муж Йаванны так милостиво даровал и назвал «ученичеством». Он не стал спорить.

***

      Некогда спокойная долина Имладриса теперь кишела отчаявшимися душами. Когда лошадь Элронда поднялась на последний гребень, сердце эльфийского лорда сжалось при виде открывшегося внизу зрелища. Палатки и временные убежища раскинулись на каждом клочке земли, дым от бесчисленных костров заволакивал воздух. Нежную музыку водопадов заглушала какофония голосов — крики боли, споры, плач детей. Элронд сел на землю. — Сколько еще мы можем принять? — пробормотал он про себя, оглядывая море беженцев. Когда он пробирался сквозь толпу, его внимание привлекла знакомая коренастая фигура. Дурин стоял в стороне от толпы, его борода была замысловато заплетена, а глаза были как всегда остры. Элронд едва не упал в обморок от радости. — Дурин, — позвал Элронд, и на его изможденных чертах мелькнуло облегчение. — Я рад, что ты наконец-то образумился и присоединился к нам. Здесь твой народ будет в безопасности. Повелитель гномов мрачно покачал головой. — Я здесь не для этого, Элронд. Я принес тревожные вести. Можем ли мы поговорить? Сердце Элронда опустилось еще ниже. «Что же теперь?» — Подумал он, готовясь к очередному кризису. Дурин поглаживал бороду, тщательно подбирая слова, пока они поднимались по крутым ступеням в жилище Владыки эльфов. — Я направлялся в Серые Гавани, когда встретил двух всадников. В плащах, как у эльфов, но… не эльфы. Что-то в них было не так, все в черном, в эльфийских плащах. Как друг эльфов, я остановил их, чтобы спросить. — Всадники в черном? — Голос Элронда стал резче. — Чего они хотели? Глаза Дурина потемнели, когда он заговорил, его голос стал низким. — Элронд, они напали на мою компанию, когда я начал задавать вопросы. — Ты цел и невредим? — Перестань смеяться, — отмахнулся от него Дурин. — Я пришел предупредить тебя, старый друг. Но знай — мой народ не будет втянут в новую войну. Цена будет слишком велика. Элронд повернулся, его глаза вспыхнули. «Война?» — Ривенделл разорвет себя изнутри, — сказал Дурин, доставая свиток с печатью Ривенделла. — Да, и эту битву не смогут выиграть даже ваши эльфийские кольца. Пролитая кровь сделает их бесполезными. Рука Элронда бессознательно потянулась к свитку. Это было провозглашение разлуки и окончательного прощания, акт, который навсегда разлучит эльфов с землей их рождения, указ, который навсегда закроет Беспредельные земли от глаз смертных. И тот факт, что он был подписан кровью эльдар, лишь придавал ему ощущение мрачной законченности. — Это невозможно, — прошептал Элронд. — Только Гэндальф знает, как… Исилдур тоже знает. — Знает? — прошептал Дурин, оглядываясь через плечо, чтобы его голос не донесся через валун туда, где играли эльфийские дети. — Как давно ты знаешь? Как долго вы планировали держать это в тайне от Средиземья — что мы одни, покинутые богами?! — А? Зачем ты ехал в Серые Гавани? Глаза Дурина потемнели, а голос понизился до гравийного шепота. — Чтобы спросить у лорда Аэгнора, сколько митрила ему понадобится, пока наши рудники не иссякли. У Элронда перехватило дыхание, и он попятился назад. — Что? Верховный король категорически запретил всему эльфийскому народу добывать митрил. Дурин погладил бороду, в уголках его рта заиграла кривая улыбка. — Возможно, тебе стоит рассказать об этом Аэгнору, — сказал он, его глубокий голос прозвучал как далекий гром. — Он уже несколько месяцев платит моему брату из своего кармана. Где вообще ваш Верховный король? — Мы не слышали о нем уже несколько недель. Когда мы разговаривали в последний раз, он выехал за эти ворота, чтобы закрыть Линдон от посторонних на случай… На случай, если мы когда-нибудь вернемся. На случай, если Галадриэль вырвет правду из уст Лжеца. Дурин озадачился, пожав массивные плечи вздымая и опуская их, как маленькие горы. — Я должен докопаться до истины, — пробормотал Элронд, и его рука бессознательно переместилась на рукоять меча. — Дурин… ты поможешь мне?