Тьма над Белериандом

Туман объял пики Эред Ветрин, и едва ли кто мог видеть, что поднялся на них тёмный Майа Саурон, и, бродя одиноко, словно далёкая тень, сам себе задумчиво пел: Во сне меня нолдо один нежданно посетил: Подобное лицо бы мог иметь Ловец, попавший в сеть. Спросил я его: "Кто ты? Зачем ко мне пришёл?", Опять спросил – Он слова не сказал, Как будто не слыхал. Тотчас – зал полон был разгневанной толпы, Видать, он враг им был. С ног сбитый, он упал, И люд покинул зал. А после сотни тысяч плакали над ним, И всяк язык упоминал меня, За смерть его кляня... Он обратил взор на восток, где далеко в серой дымке растекалось кровавое пятно рассвета, и поспешил вниз, пока вершина горы оставалась синей. То случилось четырьмя неделями ранее. Теперь в его темнице томились эльф и человек, и подле них лежал поверженный волколак. Раны, что успел он нанести, оказались не смертельны, а тело Фелагунда ещё крепко. Долго сидели пленники в безмолвии и кромешной мгле, и никто не являлся к ним. Наконец Берен слабо, вполголоса вымолвил: – Ты не должен был... – Должен. Я же давал клятву, — Отвечал Финрод, а сам думал: "Одно только меня тревожит: отчего я жив? Неужели есть и такой замысел, о котором я не ведаю..?". Берен склонился над ним, едва сдерживая слёзы. – Радуйся, что жив, государь... Ничего не сказал Финрод и мягко улыбнулся. Берен же оторвал от рубахи длинные лоскуты — сколько смог — и перевязал его раны. К тому времени помыслил Саурон, что человек уже должен быть мёртв, и приказал привести Фелагунда, намереваясь допросить его. Он, раненый, едва держался на ногах и с тяжестью шёл по каменным ступеням. У дверей в зал его вновь заковали в цепи – и так Финрод второй раз предстал перед тёмным чародеем. – До меня дошли слухи, — Так начал Саурон. — Что ты – нолдорский король. Правда ли это? Фелагунд отвечал ему: – То твои слова, а не мои. Поднялся Саурон с трона, вырос, словно черная скала, и молвил громко – так, что эхо забилось о стены: – Это не ответ! Тебе грозят страшные муки, если не скажешь, откуда ты и чего ты ищешь в этих землях. Я уже доложил обо всём своему владыке, и он требует видеть тебя... но если признаешься сейчас – я сделаю так, чтобы и волос не упал с твоей головы. Думай! Финрод молчал. – Отчего ты молчишь, когда твоя жизнь находится в моих руках? Как можешь ты оставаться так безучастен – я не верю, что ты вовсе меня понимаешь! Саурон ступил ближе, и тогда заговорил нолдо: – В твоих руках ничего нет. Вся сила, которой ты владеешь, была дана тебе свыше. Всё предрешено, и тебе того не изменить. – Ты глупец, король, ведь я хочу помочь тебе! – Воистину глупцом был бы я, поверив. Тогда понял Саурон, что ничего не добьётся, положил белые руки на лицо узника, склонился и припал губами к его губам. Почувствовал Финрод, как все члены его сковал холод и как черный яд смолой потек по горлу. Глаза его встретились с глазами чародея – хищными и ледяными. Долго стояли они бездвижно, пока Саурон не отпустил Фелагунда – он закашлялся, ноги его подкосились, и упал он, лишившись последних сил. Саурон свистнул – и прилетела к нему огромная летучая мышь. На её спину он положил Финрода и приказал: – Неси его в Ангбанд. Безобразное создание расправило крылья и вылетело из замка, неся владыку Нарготронда высоко над землёй. Под ними развернулись топи и черные просторы Анфауглит, оскверненные и выжженные злом Моргота. Их спин касались пепельные тучи. Финрод ничего не видел, а когда сил хватило, чтоб поднять веки, прямо перед ними уже чернели громадные пики Тангородрим. Огненный смог от бесчисленных кузниц наполнял воздух, и тёмные дымовые стволы тянулись к мрачной занавеси неба. Летучая мышь нырнула вниз по подземному коридору, куда не проникал и луч света. Слышен был лишь низкий шепот ветра и взмахи крыльев. Потом жар и запах копоти наполнили воздух, стены обагрил свет, и они влетели в ужасный зал. Казалось, создан он был из бесчетных огней и железа, и своды его держали каменные змеи. Здесь и восседал Враг. Тварь сбросила узника перед троном и скрылась в тени. – Неужто король Фелагунд – мой гость? Так медленно рёк Моргот, но не услышал ответа. – Я вижу — всё вижу. Тебя привели сюда, израненного, закованного в железо, заслуживал ли ты того? Скажи, король, где твоё королевство? Гляди на меня, когда отвечаешь. Финрод поднял голову, не страшась облика Моргота, и слабо промолвил: – Я не король, и в этом мире мне ничего не осталось. Быть может, есть где-нибудь мне королевство – знать бы, где... – Выходит, ты не король? – Ты сам так заключил. Я ищу истину, и нахожу, что обречён. – Что для тебя истина, нолдо? Ибо здесь она одна – моё правление! Моргот развел руками. Как два черных крыла они простерлись по залу, едва доставая стен, и ткань его мантии тяжёлой тенью падала на пол. Но и это не поразило Фелагунда, и отвечал он: – Пожалуй, для меня истина совсем иная. Увидел Финрод, что Враг склоняет голову и едва касается её безобразной рукой, и насмешливо спросил: – Не тяжело тебе носить эту ужасную корону? Но ответа не получил, ибо встал Моргот, повелел следовать за ним и потянул пленника по лабиринтам подземных ходов. Вышли они к рудникам, где трудились многие рабы в жгучей пыли, сере, копоти и полумраке. Там заметил Фелагунд, что Владыка Тьмы ступает с трудом, хромает, и, осмелев ещё больше, вновь посмеялся над ним: – Знаешь, Моргот, я, быть может, не король, но зато отличный резчик. Только попроси – и я изготовлю тебе трость, лучшую в мире! – Ты пошутил, теперь мой черед, — Моргот отвечал угрюмо. Они подступили к яме, куда сливали помои и отбросы, зловонный пар поднимался от неё. Смрад был столь ужасен, что мог бы отравить разум и вызвать слёзы у любого, кто приблизился к ней. У другого края отряд орков готовился к страшному действу, держа пленника. Он, изнеможденный, ещё бился в путах, и в глаза его бледно сверкали отчаянием. – Этот только мешал работе, его не щадим! — Выкрикнул кто-то, Моргот кивнул и наказал Фелагунду: – Не отвращай глаз своих. Как по сигналу, невольнику поднесли миску с отваром и силой заставили выпить до дна. Затем выжгли головней глаза, обрубили уши, нос, отрезали язык и засыпали рот и ноздри углем и сажей. Растянув на земле, его лишили конечностей, отрубив одну за другой топором. Ещё живого, его сбросили в яму. Вновь приказал Моргот: – Теперь смейся! Но Финрод был безмолвен, наблюдая за мучительной смертью. Тогда Владыка Тьмы третий раз приказал: – Смейся или я так же казню ещё столько, сколько потребуется, чтоб заставить тебя! И впервые сумрачный страх тронул душу нолдо. То ли по своей воле, то ли по наваждению Врага представил он это. Не смея взглянуть в сторону, Финрод растянул губы в улыбке и сквозь силу усмехнулся. – Смейся так, чтобы я тебя слышал! — Вскричал Моргот и сам расхохотался. Так гремел гром разрушительных бурь и гроз, что творил он в незапамятные годы юности Арды, и в отголосках того грома растворялся натянутый смех Фелагунда. Вдруг – Моргот столкнул его с края, и он упал в смрадную яму рядом с изуродованным телом. Сперва лежал он без чувств. Очнувшись же, он ощутил резкий запах желчи и горелой плоти, утёр лицо и взглянул наверх: ему отвечали зрачки бесчисленных пещер. Тогда Фелагунд отполз к краю, где тоньше был слой грязи, и там сел, погруженный в раздумья: "Что ещё мне осталось? Что держит меня в этом мире? Неужто провидение моё было ложью? Но важно, что и Берен жив и придёт сюда, выполнит долг, и всё станет, как должно....". Порой лили туда новые нечистоты, и, кроме смерти и разложения, долго не знал он ничего. . Тол-ин-Гаурхот пал в тот час, и радостно было воссоединение Берена с Лутиэн Тинувиэль. Одно лишь омрачало счастье. – Разве не шёл с тобой король Фелагунд? — Спросила Лутиэн, взирая на стены башни. Её покинула тьма, но нигде не нашли они и следа владыки Нарготронда. – Шёл, — Тяжело вздохнул Берен.— И спас мне жизнь – но забрали его прежде, чем мы успели проститься, и неведомо мне, что стало с ним. Пёс Хуан пристально глядел в чистое небо и отвечал им: – Видел я, подходя к крепости, как летучая мышь покидала её и несла кого-то на спине. Может статься, что государь Фелагунд теперь пленный в Ангбанде... Ужас объял Берена, он схватился за голову, вскочил – но Лутиэн одним прикосновением уняла его тревогу. Опустился он на траву и понял, что сейчас ломиться в Ангбанд одному – равно что бросаться в пламенную пропасть. Тогда решил он на подаренном кольце поклясться во что бы то ни стало вызволить Финрода, но нигде не нашёл его. "Или потерял в темноте, или забрали" — подумал он и горько сказал: – Ради меня он едва не погиб, и ради моего счастья обрёк себя на такие страдания... Не смогу я жить спокойно на свете, зная, что друг мой теперь узник в Железной Тюрьме. Клянусь честью, скоро он вновь будет свободен! – Придёт время, и мы его спасём, — молвила ему Лутиэн. — Теперь же позабудь о печалях хоть на миг. Дева села подле него, обняла нежно и поцеловала – слаще меда был тот поцелуй, и Берен заключил её в объятия, повалил на траву, задрал на ней тунику и припал к белому девичьему телу, лаская его и млея. Был он осторожен и нежен – словно бы Лутиэн была льдом или лепестком цветка. – Постой, — Позвала Тинувиэль, остановив руку возлюбленного, что легла на грудь её. – В чём дело? — Спросил он и замер. — Тебе не по нраву? – Пускай и Хуан будет с нами... Берен, изумленный, взглянул на волкодава. Тот тихо заворчал и завилял хвостом. За время пленения в Нарготронде и пути на север странно сблизились Хуан и Лутиэн: ласки её были больше, чем дружеские, и Хуан сам замечал, что наслаждается ими больше, чем должен. Полюбил он деву сильнее, чем друга, и не мог отказать ей. Не отказал и Берен, хоть странно и чуждо ему было такое желание. Так Тинувиэль легла на пса, а Берен взгромоздился сверху, и вместе предались они блаженству, о котором едва потом помнили. Пес ласково лизал ей лицо и шею, лапами ощущал её зовущее тело, Берен же приникал губами к её груди и вздыхал, и шептал ей сладостно: "Любимая, любимая, ах, я бы всё отдал за то, чтобы этот миг был вечен", и в забытии хотел он избавиться от тягот и тревог, что глодали его душу. Волкодав и человек возлегли с нею одновременно, и страсть разгоралась в них из искр радости и печали, покуда не стало им невмоготу, в их сердцах не стихли все голоса, в глазах не погасли звёзды. "И всё-таки....— Думал Берен, распластавшись на траве и глядя в высокое сиреневое небо. Лютиэн дремала подле него, и Хуан стерег их. — Как же ты там, Финрод?". Фелагунд так и был в рудниках, пока не явился Моргот и не велел поднять его со дна. Окинул он взглядом Финрода, прекраснейшего из дома Финарфина, и не мог сдержать улыбки. Но сей же час тень пала на его лицо, и грозно Владыка Тьмы наказал ему: – Возвращайся за мной, иди. Не можешь идти – ползи. Есть у меня то, что должен ты узреть. Ещё остались надежда и гордость у нолдо, и он поднялся на ноги, хотя те едва держали его, и побрел за Врагом в нижайший зал. Там без сил упал он на колени, а Владыка Тьмы сел на престоле перед ним. Подле дремал ужасный чёрный волк, громадный для малых своих лет. – На днях ко мне вернулся Саурон с донесениями и передал твоего друга, который ещё был жив. Так начал Моргот, и глаза его сверкнули, когда увидал он, что Фелагунд дрогнул. Но знал он, что Враг коварен и будет пытаться его обмануть, и отвечал: – Ужасна твоя ложь, и я тебе не верю. – Не поможет мне и то, как я над ним надругался. Ведь всё, чем он был, теперь есть он, — Продолжил Моргот и указал на волколака. — Иными словами, я скормил щенку его плоть. – Не верю, — Повторил Фелагунд. – Вот всё, что от него осталось — С улыбкой промолвил Моргот, достал кольцо и бросил Финроду в руки. — Твоя вещь, забирай. Он поймал кольцо, узнал сразу, но ещё громче, чем прежде, повторил: – Не верю! Тогда протянул Владыка Тьмы руку и дотронулся до лба узника, и предстали перед ним искажённые видения, и заволокли его взор мраком. Финрод силился прогнать их, твердил, что не верит – но так живы были эти картины, что сомнение поселилось в нём. И вновь взглянул он на кольцо, и прижал его к груди. – Отчего же мне не веришь? — Вопрошал Моргот. — Чего стоило моему слуге привезти пленника, которого я сам хотел замучить, и чего стоило мне скормить его зверю по кусочкам, а кольцо оставить? Или отчаяние в тебе говорит, а не разум? Финрод спорил – долго спорил, разбивая каждое слово Врага, словно о камень, но понимал он, что вечность их битва не продлится. Злой голос гудел в его голове, словно ураган, видел он лишь кошмарные образы и был слишком слаб, чтоб прогнать их. Зажмурился Фелагунд, открыл глаза – и вместо крови увидал лишь мглу и два красных огня вдали, почувствовал под ногами лёд. Отступил он назад и столкнулся с твердой стеною. "Точно... — понял он. — За этой стеной — всё, что знал я и помнил, и всё, что мне дорого". Средь бурана услыхал он вражьи слова: – Не лги себе более, ибо я вижу и знаю, что́ ты есть. "Ничего не знаешь..." — хотел сказать Финрод, но ни звука не смог издать. Два огня же приблизились, и понял он, что перед ним – волк, чёрный, как сам мрак, втрое выше него самого. Вьюга вновь завыла: – Нет у тебя больше ни друга, ни дома, ни клятвы, ни любви... – Откуда знает он о клятве?... И об остальном — Спросил себя Финрод, страшась, что Моргот смог увидать отсветы его памяти. – Или ты думал, что смертью от неё избавишься? Бросишь друга, не заботясь о том, что с ним станет, так же, как бросил ты свой дом? – Не думал! Ты исказил всё и обратил в ложь — Только и мог возразить Финрод. – И ты потерял все, что имел. Посмотри, как пуста стала твоя душа — в ней нет места свету, нет места места надежде, ты даже не ведаешь, что держит тебя в живых. Я покажу тебе ответ... Фелагунд опустил взор и увидел, как по бледному телу его течет чёрная кровь, подобно яду Саурона, и покрывает его всего. – Вот то, для чего ты предназначен. Чувство вины и страх – твои вечные спутники, на них зижделась жизнь твоя с тех пор, как ты ступил в Средиземье. Обхватил Финрод голову руками, слыша, как бьётся о стену буран, и в отчаянии он думал: "Как мне быть? Ведь если он знает, если он видит, — а теперь ему казалось, что Моргот видит и знает всё. — Как скоро он узнает и о Нарготронде? Последнее, что осталось у меня, память о городе – сколько я могу противостоять ему, не давая к ней подступить..?", и вновь зазвучал голос: – Как бы ни решил – всё будет предательством. – Будет, — Согласился Фелагунд, поднимаясь. — Прав ты и в том, что вина и страх мною владеют. Можешь забирать меня и делать всё, что пожелаешь, но более ты не узнаешь от меня ничего. Сей же час очнулся Финрод, и стены глубочайшего зала встретили его языками пламени и блеском железа. И понял он, что более не властен над своим собственным телом. Враг повелел: – Поклонись мне, нолдо. И Финрод склонился. – Так тому и быть, — Рек Моргот. — Отныне ты – мой слуга и исполнишь любую мою волю. Ты говорил, что есть тебе где-нибудь королевство. Я устрою его здесь – в недрах Железных Гор. Подданными станут родичи твои, обращённые в рабство. Так повелеваю! И Финрод опустил голову. Ликовал Моргот, что смог подчинить самого владыку Нарготронда, но втайне яростно его возненавидел: ведь, даже присягнув, не открыл Фелагунд ему ни единого секрета. Но решил Враг, что многие пытки и горести ещё успеют выпасть на долю короля, и не спешил пока. Он приказал создать для Финрода свинцовый венец, мантию из ночной тьмы и пару железных сапог. В них облачил он слугу и наказал смотреть за пленными из нолдор. Многие из них узнавали Финрода, но то ли из страха, то ли от неверия, никогда не произносили его имени, а дали ему прозвище "Арандин", Безмолвный Король, ибо ни слова не проронил Финрод за всё время пленения. Шли месяцы и годы. За то время успели Берен с Лутиэн добраться до Ангбанда и забрать Сильмарил, но его так и не вызволили. Всякий раз Берен обращал на север свой взор и мрачнел лицом, не зная, жив ли друг его или давно уже сгинул. Финрод же глядел за рабами в шахтах и кузнях, сам там трудился, и вскоре начали слагать о нём многие плачи и песни. Внимал он им и не мог ответить, и, как бы ни желал облегчить долю своего народа, не мог и не смел перечить Врагу. Часто бывало так, что он по приказу являлся в глубочайший зал, представал перед троном, и Моргот подводил к нему злобных духов. Те обыкновенно истязали Безмолвного Короля, как им вздумалось, под страшный смех Тёмного Владыки. Случилось, что один из них, выбравший облик безобразного существа с множеством щупалец, оплел ими Финрода и поднял над землёй, как распятого. На нём не было ничего, кроме железных сапог, ибо их снимать ему запрещалось. Чудище запустило щупальца ему в горло, другими проникло в тело и лезло глубже, словно бы он был девой, осквернял его тело отвратительным подобием соития. После шупальца те опутали бедра Финрода и раздвинули их, и создание поднесло к нему свою уродливую голову, похожую на детородный орган, и вонзилось ему между ног. Даже Моргот не хохотал, а смотрел заворожённо и завидовал, что сам не сотворил первым такого отвратного дела. Финрод только мог глубоко в душе чувствовать, что и внутри, и снаружи он больше не чист, а запятнан невыразимым злом, и лить редкие горючие слезы.