Ведьма

Амен затащил девушку в первую попавшуюся пустую комнату. Скрипучая дверь громко захлопнулась за ними, и он поспешно запер ее на замок, словно смог бы так отгородиться от мира за этими стенами. Звук железного щелчка отозвался глухим эхом, окончательно отрезав их от внешней суеты, словно мир вокруг исчез, оставив их наедине с этой гнетущей тишиной. Внутри царил полумрак. Не горело ни единой свечи, ни масляной лампы. В бледном лунном свете мужчина мог лишь смутно разглядеть силуэты мебели и небогатое убранство спальни. Достаточно темно, чтобы попытаться сбежать от реальности и не видеть лица, которое он даже толком не рассмотрел.  Перед глазами заплясали темные пятна. Он слишком много выпил, тщетно пытаясь утопить свой рассудок в вине, погасить тот гул в голове, который никак не давал ему покоя. Алкоголь разъедал его, отравлял каждую мысль, делая ее вязкой и туманной, но не заглушал голос, что неустанно шептал внутри. Остановись. Эпистат привалился спиной к двери, тяжело дыша, почти задыхаясь, словно только что выбрался из боя. Его грудь вздымалась, воздух проникал внутрь рваными толчками, и каждый новый вздох давался с трудом, будто он боролся за жизнь в собственных легких. Адреналин бурлил в его крови, растекаясь по жилам, словно огонь, заполняя каждую клеточку тела жгучим напряжением. Ему казалось, что этот огонь буквально сжирает его заживо, но Амен старался игнорировать это ощущение, словно надеялся, что, отвернувшись от него, сможет забыть. Просто перетерпеть. Он повторял это про себя, словно мантру, безуспешно пытаясь убедить себя, что достаточно просто переждать этот момент. Пережить, чтобы снова стать тем, кем он был раньше, когда все казалось таким простым и понятным. Амен вздрогнул, когда маленькие женские ладони обвили его плечи в легком, почти невесомом касании, пытаясь вовлечь в поцелуй. И едва подавил в себе желание отпрянуть, словно бы это прикосновение обожгло его каленым железом.  Ему не хотелось целовать ее. Ему хотелось закрыть глаза и просто исчезнуть, растворившись в темноте этой комнаты. Перестать чувствовать, перестать существовать, будто его никогда и не было. Исчезнуть без следа, утонув в этой мягкой черноте, стать с ней единым целым, потерявшись в ее бесконечности. Поэтому он просто позволил девушке делать то, что она хочет. Рывком притянул к себе, едва не порвав полупрозрачный наряд, как будто искал спасение в ее тепле, но на самом деле лишь пытался забыть себя.  Эпистат сжал ее талию так сильно, что его запястья заныли от напряжения, пальцы впились в ее плоть, как железные когти, но этот жест, лишенный нежности, не принес ни облегчения, ни возбуждения, ни даже мимолетного удовольствия. Он хотел почувствовать хоть что-то — забыться в грубой страсти, раствориться в соприкосновении двух тел. Но вместо этого внутри него разлилась бескрайняя чернильная пустота, медленно заполняющая все его существо. Она была здесь, так близко, но казалась столь далекой, словно отблеск в мутной речной воде. Ее руки обвивали его, ее дыхание горячими вздохами опаляло его лицо, но это не оживляло в нем ничего. Казалось, что он держал в руках не живого человека, а безликую куклу. Прикосновения ее не могли заменить ту, что сейчас неустанно терзала его душу.  Когда губы девушки приникли в поцелуе к его шее, там, где касались всего несколько минут назад, Амен едва ощутил это. Вокруг него, словно темное смертоносное облако, расползалась тьма, затмевающая все прочие чувства, кроме отвращения. Он снова зажмурился, надеясь лишь, что девушка не оставит на нем следов. Она точно не та, о чьих прикосновениях он хотел бы вспоминать, видя свое отражение. Ее губы слишком горячие и сухие. Слишком искусные, беззастенчиво целующие и совсем не такие, какие ему столь хотелось бы ощущать на себе сейчас. Девушка касалась его, но не могла проникнуть вглубь.  Как ее зовут?  Кажется она называла ему свое имя, но Амен забыл его в ту же секунду. Едва ли он вообще услышал и треть из того, что она ласково лепетала ему на ухо в этот вечер, прижимаясь к нему упругой грудью. Каждый ее шепот казался ему лишь эхом, не имеющим значения, сливающимся с окружающим шумом. Стоило Эвтиде появиться там, в этой чертовой таверне, как все пошло наперекосяк. Мысли его отказывались подчиняться. Тело не слушалось, отчаянно не желая находиться там, терпя на себе чужие руки. Что вообще толкнуло его на этот шаг? Какой отчаянный, отравленный алкоголем порыв привел его сюда, в эти покои?  Амен прикусил щеку изнутри до тех пор, пока не почувствовал на языке тошнотворный привкус крови, смешавшийся с горечью выпитого вина. Очередное наказание самому себе за слабость. За неспособность вытравить из своей головы образ Эвтиды, что, словно ядовитый корень, проникает все глубже с каждым днем.  Она — его наваждение, его плен. Красивая. Стройная. Юная. Вокруг таких десятки. Сотни и тысячи. Он бы мог выбрать любую, и та с готовностью бросилась бы в его объятия. Послушная, словно игрушка, внимающая каждому его слову и заботящаяся лишь о том, чтобы выбрать имена для их будущих детей. Почему же только к ней так тянет? Почему лишь она одна владеет его мыслями, словно законная царица, и не нашлось ни одного воина, способного оспорить ее право на этот престол? Эвтида. Его самый сладкий сон и самый горький кошмар. Другие женщины приходили и уходили, оставаясь лишь туманными силуэтами, безликими тенями на задворках его жизни. С ними все было просто: предсказуемо, приятно, привычно. А с ней...  С Эвой все было иначе. Ее не было рядом, но он чувствовал ее повсюду. Она словно стала частью его самого, проникла в самые глубины его существа, неразумно связав себя с самым ужасным и жестоким человеком во всей ее жизни. Снимая с него одежду и золотые пластины, пальцы танцовщицы скользили по его коже, словно искали тепла, но Амен оставался холоден, как каменное изваяние. С каждым новым прикосновением он чувствовал, как кости внутри него трещат от давления. Лопаются, разрывая плоть, превращая его внутренности в окровавленные лоскуты, изнывающие от боли.  Он не хотел этого.  Не желал даже видеть девушку рядом с собой. Но что-то, будто злая и непостижимая сила, заставляло его продолжать, погружаясь все глубже в бездну. Разрушать свою никчемную жизнь все дальше и дальше, пока от нее совсем ничего не останется. Каждый миг приближал его к краю пропасти, и Амен бессильно наблюдал за этим падением. Все сильнее забирался в непроглядную тьму своих мыслей, надеясь, что этот мрак заглушит острое чувство бессилия, разъедавшее его изнутри. Мужчина откинулся на кровать и закрыл глаза, надеясь, что в этой темноте ему удастся обрести хоть какую-то ясность. Притянул танцовщицу ближе, усадив сверху на себя, сминая ладонями округлые ягодицы и толкнулся тазом, прижимая ее горячее от желания лоно к своему паху. Даже сквозь слои ткани Амен чувствовал, насколько девушка была готова и жаждала продолжения. Насколько была влажна, словно его грубость и отстраненности ни капли не заботили ее. Скорее наоборот.  От нее пахло вином и пряностями. Слишком сладко. Удушающе, до желания разодрать собственную глотку руками, чтобы вдохнуть немного чистого, незапятнанного ею воздуха. Стало тошно. От самого себя или этого аромата — он не знал. Знал лишь, что отдал бы все на свете, чтобы ощутить сейчас такой знакомый аромат свежих персиков.  Изящные умелые пальцы скользили по его телу, пытаясь растворить напряжение, которое прочно засело внутри. Надавливали, слегка царапая ногтями кожу, чтобы размять окаменевшие мышцы. Ее движения были мягкими, уверенными, она словно знала каждый изгиб его тела, каждую линию наизусть.  Это не помогало.  Напряжение внутри росло, как натянутый до предела канат, готовый лопнуть с оглушительным треском. С каждым ее прикосновением он чувствовал, как по телу проходит волна раздражения. Эти ласки, что должны были принести облегчение, казались ему чуждыми, неестественными.  Она не замечала этого. Или делала вид, что не замечает. Ее руки продолжали свой неспешный танец по его телу, будто надеялись, что однажды лед под ними треснет и придет в движение. Девушка что-то сладко полустонала ему на ухо, но он даже не мог разобрать слов. Был слишком сосредоточен на том, чтобы выкинуть из головы нахальный голос Эвтиды и вид ее бедер с каплями влаги, стекающим по бронзовой коже.  О Боги. Его член стоит, но едва ли это заслуга танцовщицы, весь вечер крутящейся на его коленях.  В висках пульсирует кровь, но даже сквозь этот гул Амен услышал как девушка осторожно скользит пальчиками к его штанам и тянет пояс, высвобождая его. Металлическая пряжка звонко лязгает, ударившись о пол, спрятав за собой звук его нервного выдоха, пока пустота, глухая и неизбежная, заполняет все его существо. Он чувствовал ее дыхание на своей коже, горячее, нетерпеливое. Ощущал, как она дразняще провела ладонью по его животу, следуя к паху вдоль дорожки из светлых волос, а затем опустилась, чтобы взять в ладонь его член.  Хватит. В какой-то момент Амен, точно очнувшись, сжал ее запястье — не сильно, но достаточно, чтобы остановить. Пальцы ее замерли, замедлились, и комната наполнилась тишиной, нарушаемой только их редкими, тяжелыми вздохами. Он открыл глаза и встретился с ее взглядом — большими, полными желания глазами в обрамлении длинных ресниц, которые глядели на него с ожиданием и растерянностью. Смотрел, но не видел в них ничего. В ее карих глазах не было ответов, не было смысла. Не было Эвтиды. Лишь отражение его собственных страданий. Амен сам не знал, почему остановил ее. Почему просто не дал этому случиться в надежде, что это остановит яд, распространившийся по его телу. Слишком пьян, чтобы соображать внятно. Но знал, что если продолжит, то его вывернет прямо здесь и сейчас.  Он потерян. Окончательно и бесповоротно. И никто не может его спасти. Ни женщины, ни вино, ни слава, ни богатство — все это было лишь слабым утешением, временным укрытием от той глубокой пустоты, которая пожирала его изнутри. Никто не сможет. Кроме нее.