Ведьма

Амен проснулся в хижине под вечер, проспав почти целые сутки. Он медленно сел на кровати, чувствуя, как остатки сна неохотно отступают, оставляя после себя тягостное ощущение усталости. Это был самый долгий его сон за последние недели, но он не принес ни облегчения, ни покоя. Напротив. Тело казалось тяжелым, словно налито свинцом, а разум — еще более затуманенным и раздробленным, чем раньше. Мысли путались. Должен ли он помнить о том, что девчонка делала в его голове?  Встав с жесткой постели, он заметил, что в хижине царит тишина. Ни Эвтиды, ни Тизиана рядом не было, а в воздухе витала какая-то странная давящая атмосфера. Ощущение, что что-то пошло не так, окончательно укрепилось, когда Тизиан вернулся с посланием.  Девчонка даже не осмелилась сказать ему о провале лично. Трусливо передала свои слова через охотника, словно надеялась, что таким образом сможет избежать его гнева. Амен почувствовал, как внутри него поднимается волна раздражения, грозящая вот-вот выплеснуться наружу. Но почему это так его злило?  Виной тому недоверие, которое все еще сидело глубоко внутри? Или что-то иное, что он не мог уловить, но чувствовал каждой клеткой своего истощенного сознания? На следующий день Амен решил зайти к Эве и прямо спросить, почему она просто сбежала. Но когда он добрался до хижины, ее там попросту не оказалось. Ни там, ни где-либо еще. Он обыскал все возможные места, где она могла бы прятаться, но она словно испарилась. Только поздним вечером Муса рассказал, что они с девчонкой с раннего утра отправились собирать и подготавливать лечебные травы. Немая злость, которая тлела где-то глубоко внутри, стала его постоянной спутницей. Вся еда казалась пресной на вкус. Даже мясо с овощами, которое подали охотникам на ужин в таверне, не пробуждало аппетита. Амен ел механически, насильно заталкивая в себя остывшие куски, словно это была обязанность, которую нужно выполнить. Следующим утром эпистат успел увидеть девчонку лишь издалека. Ее бедовая голова мелькнула за углом, а затем стремительно скрылась в дверях госпиталя, затерявшись среди толпы местных жителей, ожидающих своего приема. Эвтида продолжала избегать его. И это раздражало больше, чем он готов был признать. Теперь она против воли занимала все его мысли. Снилась ему в странных, смутных видениях, не давая покоя и ночью. Точно нарочно делала это, чтобы извести ненавистного надзирателя. А может, так оно и было? Амен просыпался в холодном поту, каждую ночь переживая одни и те же сновидения, о которых наутро не мог вспомнить. Знал, что снилась ему ведьма, но как только рассвет пробивался через окно, все воспоминания об этом ускользали из его памяти. Он мучился, но не мог никому ничего сказать. Потому как, кажется, буквально каждый мог спокойно принять суть Эвы, кроме него самого. Тизиан и Ливий прекрасно знали, кем она была на самом деле, не испытывая по этому поводу никаких сомнений. И если один сдружился с бывшей шезму так, что осмеливается защищать ее, переча собственному командиру, то второй и вовсе был безбожно в нее влюблен.  Отчего-то от этих мыслей челюсти непроизвольно сжимались, и Амен чувствовал, как в груди разгорается необъяснимое раздражение. Лишь Муса не знал, кем на самом деле была Эвтида. Не догадывался, что сблизился с одной из тех, кто когда-то навлек смертоносную хворь на их края, отняв у него семью и прежнюю жизнь. Оттого Амен и старался закрывать глаза на их странную привязанность друг к другу. Игнорировал то, что мальчишка целыми днями пропадает в лечебнице. И хоть порой тот пропускал тренировки или занятия, все равно позже возвращался полностью подготовленным, стремясь наверстать упущенное. Едва ли не первого дня Муса твердо решил, что намерен в будущем стать охотником. Он восхищался Аменом и видел в нем пример для подражания — смелого, честного и справедливого воина, каким хотел стать и сам. Не раз повторял, что хочет помогать другим людям так же, как его наставник. Мальчик видел в эпистате героя, но было ли это в действительности так? У охотников не поощрялись любые человеческие чувства. Любовь, привязанность, сострадание — все это считалось слабостью, которую в военных школах безжалостно вытравливали на корню. В человеке, чьим долгом было установить на землях фараона его волю или умереть в попытке сделать это, не было места для чего-то подобного. Дозволялась лишь ненависть.  Амен все чаще задавался вопросом, заслуживал ли этот светлый, вечно улыбающийся ребенок подобной участи? Что будет, позволь он мальчику пойти тем же путем? Сможет ли Муса, несмотря на все испытания, сохранить тот свет, что сейчас озаряет его наивные глаза? Или, как и эпистат, безвозвратно канет во тьму, поглощенный одиночеством и болью? Сможет ли однажды понять его? Простить после того, как Амен, руководствуясь долгом, должен будет вознести меч правосудия над Эвтидой? Собственноручно отнять у ребенка ту, к которой он успел так сильно привязаться? Раздумья делали лишь хуже, но не думать об этом не получалось. Амен поднялся со старого неудобного стула и начал вновь мерить шагами чужую комнату, мечась по ней, точно в клетке.   Время тянулось невыносимо медленно. Последние несколько часов охотник провел здесь, в хижине Эвтиды, дожидаясь девчонки в ее же доме.  Затея изначально глупая. До смешного бессмысленная. Амен даже сам себе не смог ответить на вопрос, почему вновь пришел к ней. Почему искал встречи, когда здравый смысл и долг велели оставаться в стороне? Почему заявился сюда, вопреки всему, даже не пытаясь больше обыскивать ее вещи в попытке уличить во лжи? Ему просто нужно было увидеть ее. Услышать хоть ненадолго. Лишь чтобы еще на несколько дней утолить того разъяренного зверя, что неустанно ревел внутри, ожидая ее возвращения.  Амен был убежден, что стоит только взглянуть ей в глаза, и все ответы сразу найдутся. Верил, что это поможет ему снова обрести контроль над своими мыслями и эмоциями, которые был обязан держать в узде. Но правда была иной: он больше не искал ответы.  Он искал ее. Не зная, чем себя занять, Амен рухнул на скромных размеров кровать. Ту самую, где очнулся несколько недель назад, после сорвавшегося покушения. Откинулся, упираясь затылком в шершавую стену, и вытянул массивные ноги.  Прохлада камня хотя бы немного унимала жар его терзаний, позволяя на мгновение забыться. Но даже это короткое облегчение не продлилось достаточно долго, чтобы по-настоящему помочь. Нечто теплое и мягкое настойчиво толкнуло мужчину в плечо, возвращая в реальность, и он неохотно открыл глаза.  Амен уставился на кошку, сидящую рядом, что с любопытством обнюхивала его одежду. Она, казалось, совсем не боялась нового человека. Даже напротив, была заинтересована во внимании.  По-хозяйски пройдясь по постели, она вновь слегка потерлась о него и мяукнула. Не понимая, чего именно та хочет, Амен растерянно потянулся к животному, чтобы погладить. Но стоило его пальцам лишь коснуться мягкой шерсти, как кошка тут же ловко вывернулась из-под его руки. Отошла на пару шагов, грациозно перебирая лапками, затем, словно передумав, вернулась и свернулась калачиком, прижавшись теплым боком к его бедру. Эпистат невольно улыбнулся. Такая же дурная, как и ее хозяйка.  Расслабившись, он прикрыл веки, слушая негромкое мурчание, и постарался сидеть неподвижно, чтобы ненароком не прогнать свою новую знакомую. Так и просидел до тех самых пор, пока входная дверь не открылась, впуская в дом закатные лучи и легкий поток воздуха, пропитанный ароматами цветущего поблизости оазиса.  На пороге появилась Эвтида. Не замечая незваного гостя, она бесшумно прошла внутрь. Сняла потрепанную сумку с плеча и небрежно бросила ее у стола, устало потянувшись. Движения ее были плавными, почти механическими, как у человека, выполняющего привычный ритуал, проделанный сотни раз. Она легко стянула с волос кожаный шнурок, расплетая длинную косу, и, повернувшись, внезапно замерла. Их взгляды встретились, останавливая время. Амен жадно следил за тем, как округлились в удивлении янтари ее глаз. Как по обыкновению серьезное, хмурое лицо сделалось вдруг мягким и открытым. Короткая секунда, на которую Эва позволила своим настоящим чувствам показаться на поверхности, прежде, чем снова надежно запереть их внутри. Алые, до одури манящие губы слегка приоткрылись, словно девушка хотела что-то сказать, но так и застыла, не вымолвив ни слова. Стояла перед ним, застигнутая врасплох, и впервые за долгое время Амен почувствовал, что наконец-то смог прорваться через преграду, которую она так старательно возводила между ними. Это был момент, в который он должен был действовать без колебаний, как охотник, загнавший добычу в угол. Идеальная возможность, чтобы напасть. Идеальная, чтобы вонзиться клыками в ее уязвимое горло, нанеся максимальный урон. Растоптать. Уничтожить.  Но вместо того, чтобы заговорить, он просто смотрел на нее. В этот самый миг все его заранее продуманные колкие фразы улетучились. Стали лишь блеклыми призраками чего-то прошлого, неважного. Сейчас были лишь он и она. Остальное — просто отзвук на задворках сознания.  Первый, нетвердый шаг. Затем еще несколько, точно таких же. Не желая рушить эту хрупкую, дурманящую тишину, Амен медленно подошел к Эвтиде, что провожала взглядом каждое его движение. Оборвавшийся выдох потерялся где-то в легких, но разве ему сейчас нужен был воздух?  Она была так близко. Протяни руку — и почувствуешь.  Амен протянул.  Неторопливо, точно лаская, заправил выбившуюся прядь непослушных волос ей за ухо. Затем — словно растягивая мгновение, невесомо провел кончиками пальцев по шее, задерживаясь в углублении между острыми ключицами. Там, где бронзовая кожа была особенно нежна и отзывчива к его прикосновениям. Крошечные мурашки тотчас разбрелись по ее телу, и Амен вдруг осознал, что ему хочется поймать каждую из них губами. Он зажмурился, тщетно надеясь, что это сможет вернуть ему хоть каплю контроля, но эта женщина пьянила сильнее лучших из вин. Внутренне поклявшись перед всеми богами, что не переступит черту, Амен позволил себе приблизиться к ней. Лишь только чуть-чуть, чтобы хватило сил продержаться еще немного. Склонился, жадно втягивая внутрь ее сладкий запах, и очертил полураскрытыми губами изящную линию челюсти. — В голову лезешь… — прошептал, выводя каждое слово на ее разгоряченной коже. — Что сотворила со мной? Собственный голос, такой знакомый и привычный, сейчас показался ему совершенно чужим.  Это был не он. Этот мужчина не был эпистатом, охотником, защитником. То был кто-то другой — тот, кто тянулся к ведьме, как к запретному, но желанному. Пожирал ее глазами так, что кажется, от одного этого взгляда на ней сейчас расцветут алые пятна.  Грань была так близка. Но ему нужно было еще.  А ей? Испытывала ли Эвтида ту же внутреннюю агонию, что и Амен? Сходила ли с ума от этих невозможных, неконтролируемых чувств?  Она не отталкивала его, не останавливала. Закрыв глаза и прикусив нижнюю, уже успевшую припухнуть губу, казалось, наслаждалась его мимолетными прикосновениями. Слегка выгибалась назад, будто бы подставляя ему шею, безмолвно прося еще. И едва дышала, не желая разрушать эту хрупкую, сладостную иллюзию. Амен напрягся всем телом, словно очнувшись от дурмана.  Этого не могло быть. Попросту невозможно, чтобы эпистат испытывал к ней нечто по-настоящему. Взаправду. Подходящее объяснение нашлось слишком быстро. Всё в нем кричало, что это наваждение. Чары, завладевшие его разумом и душой, заставлявшие забывать о долге. Ведьма околдовала его. Подчинила воспаленный разум, чтобы после вертеть им, как ей вздумается.  — Что ты сделала? — спросил Амен гораздо грубее. Уже не шепотом, а с проскальзывающей в голосе яростью. Но Эва не сразу заметила эту перемену, и тогда ему пришлось повторить. — Что ты сделала со мной?! Рука, до этого нежно касавшаяся ее, вдруг напряглась и больно схватила девушку за плечо, чуть встряхивая, чтобы она очнулась. Эвтида зашипела от боли и распахнула свои огромные золотистые глаза. В них не было страха перед ним. Лишь что-то глубокое и непроницаемое, непонятное Амену. — Ничего, — выпалила она с таким жаром, что мужчина ощутил ее дыхание на своей щеке. — Но тебе ведь все равно, что я отвечу? Ты уже все для себя решил.  — Лгунья, — прошипел он, сам едва веря в собственные слова.  В голосе зазвучала не столько злость, сколько отчаяние. Он словно исступленно пытался убедить в этом не ее, а себя самого. Сердце колотилось, переламывая изнутри ребра. Его рука сжалась в кулак, когда Амен с усилием сдержал порыв снова коснуться ее лица.  — Можешь обманывать себя сколько захочешь, господин, но это ничего не изменит. Все то, что ты чувствуешь, принадлежит только тебе. — Замолчи… — даже в его собственных ушах эти слова прозвучали слабо, почти умоляюще. Он хотел, чтобы она прекратила. Чтобы ее голос перестал звучать в его голове, потому что от него все внутри мужчины рвалось на части. Был готов на что угодно, чтобы заглушить этот звук, чтобы вернуть контроль над собственной жизнью, который стремительно ускользал. Но все, что он чувствовал, это то, как земля под его ногами продолжает осыпаться. Эвтида стояла перед ним, не отводя взгляда. Она видела его муки, но не выказывала ни жалости, ни презрения — лишь непроницаемое спокойствие, которое выводило эпистата из себя еще сильнее.  — На самом деле ты просто хочешь получить то, что должно быть для тебя под запретом. Жаждешь обладать этим, но не способен признаться даже себе самому. Пытай меня, мучай, казни, но все это лишь подтвердит мои слова. Тебя никто не околдовывал Амен. Ты сам пожелал быть околдованным. Последние слова оборвались, сменившись прерывистым хрипом. Чужая, огромная ладонь сомкнулась на ее горле, не позволяя больше издать ни звука. Амен ледяной скалой навис над девушкой, со всего размаху вдавливая хрупкое тело в стену так, что голова Эвтиды запрокинулась, с силой ударяясь о нее.   Ему казалось, что если она скажет еще хоть одно слово, то окончательно уничтожит ту истонченную нить, что удерживала его от пылающей, бескрайней бездны. Будто этого было мало, Амен надавил сильнее. Вжался в ее бедра пахом, надеясь, что это возымеет нужный эффект. Член давно оттягивал штаны от одного лишь ее чертового запаха. Запаха, что теперь мерещился ему повсюду, куда бы он ни пошел. Так пусть почувствует. Эва попыталась вырваться. Вцепилась ногтями в его предплечье, раздирая до кровавых борозд кожу, засеменила ногами по полу, но все было тщетно. Изо всех сил пытаясь втянуть в пустые схлопнувшиеся легкие хоть немного воздуха, она со всей ненавистью, на какую была способна, подняла к Амену покрасневшие глаза. Наверняка ей было больно.  Эй точно было больно.  И это было тем наказанием, которое Амен в своем отчаянии жаждал ей вынести. Наказать за те чувства, что он испытывал по ее вине. За слабость, за сомнения. За все то, что снова сделало его настоящим и живым. Ее попытки сопротивляться сделались совсем слабыми, но она так и не отвела взгляда. Даже перед лицом смерти Эвтида оставалась сильной. И это сводило его с ума. — Стоило сразу убить тебя, чтобы избавиться от этого искушения. Да. Давно нужно было убить, — он шептал ей на ухо, словно извращенную ласку. — Быть может, с твоей смертью это колдовство рассеется, и я, наконец, снова смогу нормально дышать?  Эпистат не был уверен, что именно заставило его разжать руку. Был тому причиной ее тихий, почти лишенный жизни стон или настойчивый стук, раздавшийся из-за двери.  Пальцы, до этого беспощадно впивавшиеся в ее плоть, ослабли, и Эва отшатнулась от него, едва удержав равновесие, чтобы не рухнуть на колени. Дыхание ее было сбивчивым и прерывистым. Она жадно глотала воздух, стараясь унять кашель, который разрывал ее изнутри. Глаза ее были полны боли, но не страха. Эва смотрела на него так, словно знала что-то, чего не знал он сам, и Амен с трудом смог вынести этот взгляд. Стук повторился, а затем, не дожидаясь ответа, Ливий толкнул дверь и вошел внутрь. Его глаза мгновенно остановились на Эвтиде, которая содрогалась от кашля возле стены, прижимаясь к холодному камню. Минуя эпистата он подбежал к ней и аккуратно подхватил за плечи, помогая удержаться на ногах. Амен не двинулся с места. Его грудь все еще тяжело вздымалась, а руки бессильно опустились вдоль тела, словно не зная, что делать дальше. Внутри него что-то надломилось, разрушилось, но наружу рвалась лишь ярость, смешанная с отчаяньем. Приняв помощь мужчины, Эва медленно выпрямилась на дрожащих ногах, удерживая себя за ребра. Пошатнулась, повиснув на плече Ливия, когда закричала. — Пошел вон! Убирайся!   Ее крик раздался в ушах ударом молота по металлическому щиту. Амен до хруста в суставах сжал ладони. Гнев все еще пульсировал в его жилах, но теперь стал другим. Он уже был направлен не только на Эвтиду, но больше на самого себя. На ту слабость, которую он позволил себе; на те чувства, которые подчинили его волю. Амен не был готов к тому, что происходило между ними. Хотел бы уничтожить эту связь, но не мог. — Ты слышал, — повторил Ливий тихо, но твердо, удерживая Эвтиду, словно пытаясь оградить от него. Эпистат бросил взгляд на его руки, заботливо обхватившие женскую талию, и на дрожащие пальцы Эвы, которые она прижимала к груди, словно это могло бы унять внутреннюю бурю. И тогда он разжал кулаки. Отступил назад, а затем выскочил вон, захлопнув за собой дверь.  Мир снаружи казался менее реальным, чем гнев и боль, которые разрывали его изнутри. Холодный воздух хлестнул по лицу, словно желая отрезвить, но надрывный звук ее голоса все еще продолжал эхом греметь в его голове. Вбегая в охотничью хижину, Амен почти не чувствовал собственного тела. Только гулкий, тяжелый ритм сердца, который сбивался с каждым вдохом. В доме было пусто. Сегодня Тизиан не должен был уходить в патруль, но Амену было абсолютно плевать, где именно тот сейчас пропадал. Он изо всех сил сдавил пальцами веки, пытаясь снять напряжение, но безуспешно. Всего через несколько минут входная дверь за ним отворилась, и Ливий влетел внутрь.  — Никогда больше не прикасайся к ней! — закричал, едва успев переступить порог. — Она не сделала ничего, чтобы заслужить подобное отношение.  Должно быть девчонка рассказала ему о том, что между ними произошло. Да и надо ли было, если отметины, что он почти наверняка оставил на ее шее, говорили сами за себя?  Амен устало выдохнул. Медленно повернулся к вошедшему, надеясь, что этот праведный гнев не продлится слишком долго. Пусть лучше возвращается утешать Эвтиду. Ему и без этого с каждым новым днем становилось все труднее удерживать себя от мысли отсечь этому надоедливому ухажеру несколько лишних конечностей.  — Ты не забылся, лекарь? Она ведьма, а я охотник. Моя работа — убивать таких, как она.  Разговор для него был окончен. Амен сделал шаг к Ливию. Хотел было выпроводить его, оттеснить к двери. Но тот ловко отскочил, проходя глубже в комнату. — Но дело ведь совсем не в этом, верно? — он усмехнулся, одновременно зло и печально. Даже сочувствующе, что еще больше подливало масла в огонь. — Я знаю, что с тобой происходит. Я слишком хорошо это знаю.  Он не насмехался и не пытался задеть. В тоне его сквозила лишь абсолютная, непоколебимая уверенность в собственных словах. Так, словно он и правда сейчас видел Амена насквозь.  Мужчина заскрипел зубами. Протянул, едва размыкая губы. — Что ты можешь знать обо мне? — Мне не нужно произносить этого вслух. Ты и сам это понимаешь. Вы оба понимаете, хоть и не хотите признать. Но ты скорее собственноручно уничтожишь ее, чем позволишь подобраться к себе достаточно близко. Я тебе этого не позволю. Ливий не отводил взгляда от ледяных глаз эпистата, оставаясь спокойным, решительным. Он не боялся, входя в клетку к разъяренному зверю и был готов к тому, что за этим последует. — Не позволишь? — Амен оскалился. Слова эти разожгли в нем какой-то иной, особый вид ярости. — Стало быть, на месте моем желаешь быть? Лекарь даже не изменился в лице. Чуть нахмурился только.  — Только чем же твое место лучше моего, эпистат? Меня она не любит, это так. Только ты ведь любить и вовсе не способен. Амен почувствовал, как горячая волна прокатилась по его телу, заставив кровь нестись еще быстрее. Его пальцы непроизвольно дрогнули, и рука сама собой потянулась к клинку. Мышцы напряглись, желая выхватить оружие и всадить его по самую рукоять в грудину этого наглеца. Одно движение. Всего одно.  — Господин эпистат! Мальчишка лет десяти, весь грязный и в старых ссадинах, едва не кубарем ввалился в его хижину, отвлекая готовых сцепиться мужчин. Схватился тощей рукой за дверной косяк и повис на нем, пытаясь отдышаться. Амен узнал в нем одного из оборванцев с рыночной площади, что пытались обокрасть его с месяц назад. — Что случилось? Недоброе предчувствие подступило куда-то к горлу.  — Муса! — он запыхался, словно пробежал не меньше нескольких километров, но все же отчаянно старался выговаривать слова. — Мы гуляли в поселении, возле ночлежки, и тут он как вскочит! Говорит, что увидел какого-то мужчину. Того, который был с золотой маской. Муса сказал, что вы сразу поймете, о ком он, — мальчишка тяжело сглотнул, вновь переводя дыхание, и за это короткое мгновение Амен почувствовал, как у него замерло сердце. — Он сказал, что его ни за что нельзя упустить, а патруль был слишком далеко. Потому решил сам проследить за ним, а меня послал сюда, за вами.  Лекарь с его геройством отошел на второй план. Ледяной, липкий пот покрыл спину и лицо. Эпистат сорвался с места, подбежал к мальчишке, думая лишь о том, чтобы добраться до воспитанника как можно быстрее.  — Куда он пошел? Где это место?! — За главным храмом. Дальше по улице и налево, — а потом, вспомнив, быстро добавил. — Муса сказал, что будет рисовать на песке крестики, чтобы вы смогли его найти!  Не теряя ни секунды, Амен выбежал на улицу, мгновенно нырнув в объятия ночи. Он мчался по пустым улицам, едва разбирая дорогу. Сжав челюсти так сильно, что во рту появился металлический привкус, он загнал себя в бешеный ритм, не позволяя ни мыслям, ни телу замедлиться. Тьма сгущалась вокруг, поглощая контуры зданий и пальм, редких прохожих, превращая мир в размытые тени. Ноги гудели, но он был глух к боли. С каждым шагом тревога, сжимающая в тиски внутренности, лишь усиливалась. Успеть. Только бы успеть. Его дыхание давно сбилось, превратившись в короткие, хаотичные вдохи. Грудь сотрясалась от напряжения, но он гнал себя вперед, даже когда перед глазами начали плясать черные пятна. В ушах стоял гул, кровь набатом стучала в висках, но он не мог — не смел — остановиться. Когда эпистат подбежал к нужному храму, внутри вспыхнула почти призрачная надежда. Он был уже совсем рядом, продержаться бы еще немного. Под его ногами, на песке, через каждые пять метров мелькали оставленные детской рукой аккуратные метки. Где-то там Муса ждал его, отчаянно желая быть полезным. Хотел быть охотником, совсем как Амен, несмотря на свой юный возраст. Внутри болезненно резануло чувство вины.  Мужчина продолжал бежать вперед на пределе своих сил, но, свернув за угол, рухнул на землю. Ноги подкосились, отказываясь и дальше удерживать его вес.  Там, в невзрачной подворотне, на холодной сырой земле лежал Муса. По его новой светлой тунике уродливо расползалось влажное багряное пятно. А рядом с телом, на песке, был нарисован маленький, чуть смазанный крестик.