Ведьма

Холодно.  В сознании Амена было невероятно холодно. Эвтиде потребовался почти целый час, прежде чем ей удалось нащупать отголоски тепла его души. Задача поистине непростая, учитывая то, насколько они оба старались избегать общества друг друга.  Находиться тут, подле верховного эпистата. Сидеть в его доме, у изголовья его постели, практически соприкасаясь с ним лбами. По воле его пытаться проникнуть в его сон, чтобы найти там нужную информацию, казалось чем-то до ужаса ненормальным. Ни в одной, даже самой отчаянной фантазии, Эва не могла вообразить себе ничего подобного. Чтобы не засмеяться от нервного напряжения, она с силой прикусила собственную щеку. Зажмурилась до белых точек перед глазами, боясь растерять тот мизерный контроль, что ей с таким трудом удалось установить.  Времени было до смешного мало, а она все никак не могла приступить к делу.  Вдохнув и выдохнув полной грудью, Эвтида заставила себя сосредоточиться, взывая к остаткам самоконтроля. Открыла глаза, обнаружив себя в той же охотничьей хижине, и осмотрелась.  Те же стены, покрытые пятнами от времени. Тот же пол, истертый и с трещинами, тянущимися по его деревянной поверхности. Та же обшарпанная старая мебель, стоящая на своих привычных местах. Лишь Амена не было рядом. Будто даже в собственной голове он нашел способ оградиться от своей раздражающей подопечной.  Пускай.  Девушка подошла к одиноко стоящему письменному столу, на котором, точно взывая к ней, лежал один единственный клочок бумаги. Непонятные символы, нанесенные на него чернилами, словно оживая под ее взглядом легко сложились в два простых предложения.  «Сейчас не время. Помни о словах Мастера». Даже не верилось, что в прошлый раз они с Ливием убили много дней на то, что сейчас заняло у Эвы не дольше нескольких секунд.  Ее губы изогнулись в торжествующей улыбке от осознания, что она была права. Все это ей вовсе не почудилось и не приснилось. Необразованная сиротка Эвтида смогла разгадать тайну переписок могущественных старших черномагов, пусть и сделала это случайно.  Однако на этот раз разгадка не принесла им никакой пользы. Послание, зашифрованное в обрывке пергамента, было расплывчатым и неясным. Ни единой зацепки. Ни подсказки, кто такой Мастер и какими были его слова?  Она нахмурилась, раздумывая о том, как сказать об этом Амену. Нужно было покинуть его сон, желательно сделав это так, чтобы эпистат не проснулся. Не хотелось прямо сейчас выслушивать от него обвинения в том, что она не смогла найти в новой записке ничего полезного. Как будто во всем, что происходило, непременно была часть ее вины, даже если Эвтида не имела к этому никакого отношения. Но вдруг что-то заставило ее остановиться на месте. То же самое, что заставляло ее делать все те глупые поступки, которые она совершала до этого. Эва не хотела задумываться над происхождением подобных порывов, боясь открыть в себе что-то, чему лучше было оставаться неизвестным.    Однако в этот момент она просто не смогла игнорировать внутренний голос, который буквально тянул ее вперед. Сделала еще один шаг, глубже погружаясь в тусклую тень чужой Ка, где смутно вырисовывались воздвигнутые эпистатом стены. Пустые и безжизненные, покрытые трещинами от пережитых испытаний. Сознание Амена напоминало бесконечный темный коридор со множеством запертых комнат, во многие из которых было опасно заглядывать. Покинув одну из них, Эва нерешительно двинулась дальше, ожидая, что в любую секунду выскользнет обратно в реальность. Пытаться надолго удержать Ка Амена рядом с собой было бессмысленно. Даже будь у нее специальная маска и практикуйся она в онейромантии каждый день, Эвтида никак не смогла бы проникнуться чувствами эпистата, потому как он попросту запрещал себе чувствовать.  Эва не просто догадывалась — она видела это. Ощутила на собственной шкуре, как только забралась к нему в голову. Сон Амена был мрачным и пустым. Лишенный красок и эмоций, он напоминал скорее тень сознания мертвеца, чем сновидение живого человека.  Оказавшись внутри его разума, она сразу ощутила, как ледяной холод пронизывает ее до самых костей, словно острые осколки льда беспощадно вонзаются в плоть, разрывая ту на куски. Но этот холод не был чуждым ей. Напротив, он казался пугающе знакомым, словно отголосок той пустоты, которая уже давно поселилась в ее собственной груди.  В самой Эвтиде теперь едва ли кто-нибудь смог бы отыскать и крупицу утраченного тепла. Она была лишь блеклой тенью себя прежней. Все, что когда-то делало ее живой, выцвело и иссохло, как засушенный цветок, утративший свою яркость и аромат. Душа ее сделалась иссушенным полем, на котором ничего больше не могло вырасти.  Старая Эва — та, что могла надеяться и любить — уже давно исчезла, уступив место этой жалкой копии. Она понимала Амена больше, чем хотела бы признать. Они были слишком похожи — две опустошенные и израненные души, отравленные непроглядной тьмой. Два остывших сердца, собственноручно заключенные своими обладателями в непроницаемый панцирь. Панцирь, что был призван ограждать их от боли, но вместо этого сделал обоих вечными узниками своих стен. И все же, несмотря на весь этот всепоглощающий холод, ей хотелось идти дальше. Нечто в сердце, оставшееся от прежней жизни, подталкивало ее заглянуть туда, куда эпистат не впускал никого. Отыскать искру, затерявшуюся в самых глубинах его разума. Или хотя бы призрачный намек на то, что и Амен когда-то был живым. Не холодным и бесчувственным, но живым и настоящим. Таким же, какой Эва помнила себя в безвозвратно утраченном прошлом. Это было так глупо. Так опрометчиво. Но прямо сейчас, в эту самую секунду, ей отчаянно хотелось в это верить.  Безрассудное желание понять, найти хоть что-то живое в его душе, было столь же опасным, сколь и необходимым ей. Будто бы если Эва найдет в этом гнетущем мраке хоть один крошечный проблеск света, то, возможно, сможет найти что-то, что снова оживит и ее саму. Девушка миновала множество дверей, продвигаясь глубже. Чувствуя, как ее собственные мысли и эмоции начинают расплываться, сливаясь с чужими. Чем дальше, тем сильнее каждый новый шаг был похож на попытку прорваться сквозь густой, леденящий нутро туман. Но остановиться Эва уже не могла, даже если бы действительно этого хотела. Не отпускало ощущение, что она ступает по запечатанной древней гробнице, что в своих темных залах скрывала от всего мира прах похороненных здесь воспоминаний.  И вот, когда стало казаться, что она зашла уже слишком далеко, девушка вдруг ощутила слабый, едва уловимый пульс жизни. Эта искра была настолько слаба, что ее можно было с легкостью пропустить, но все же Эвтида почувствовала ее. Замерла, прислушиваясь к этому ощущению. Словно боясь, что оно исчезнет, если только она сделает неверный шаг. Подойдя к нужной двери, она неспешно отворила ее, заглядывая внутрь. Яркий свет рассеялся, и Эва оказалась в просторном дворе, примыкающем к ухоженному саду, что был засажен всевозможными сладко пахнущими цветами. Это место явно очень любили, потому как даже беглого взгляда хватило, чтобы оценить, сколько сюда было вложено времени и заботы.  Она осмотрелась, с удивлением замечая, насколько все здесь выглядело идеальным — словно отрывок из сказки или мечты, что могла принадлежать кому-то другому, но никак не эпистату. Гладкие дорожки, аккуратно подстриженные кусты и стройные ряды пальм, колыхающихся под легким ветерком. Чуть поодаль, за зеленой оградой деревьев, виднелся богатый дом в два этажа высотой, чей фасад был выложен светлым камнем. Но несмотря на внешнее спокойствие и красоту, что окружала ее, Эвтида не могла избавиться от ощущения, что что-то здесь не так. Воздух вокруг был плотным и вязким, насыщенным горечью и болью. С трудом проталкиваясь, он царапал легкие изнутри, отчего у девушки быстро начала кружиться голова.  Что-то страшное вот-вот должно было произойти в этом месте. То, что даже спустя столько времени так и не сумело зажить. И ей придется стать этому немой свидетельницей.  Под грохочущий звон разбитой посуды из дома выбежал светловолосый мальчишка, в чьих чертах не составляло никакого труда узнать Амена. В этом воспоминании он был еще совсем юным: лицо его еще хранило ту мягкость и открытость, которые позже затмит тень многих прожитых лет. Задыхаясь, он прижался щекой к одной из расписных колонн, утопающей в благоухающей зелени сада, и затаился. Огромными голубыми глазами уставился на двери, через которые сбежал, будто ожидая кого-то.  Вновь страшный грохот. Чужая паника подступила к горлу. Эвтида почувствовала весь тот удушающий страх, что этот ребенок скрывал под внешней собранностью и серьезностью. Ей, взрослой, смертельно захотелось тут же сбежать отсюда как можно быстрее, а десятилетний мальчик упрямо оставался на месте, несмотря на надвигающийся кошмар.   Кто-то кричал. Внутри дома ссорились люди, перебивая друг друга. Эва с трудом смогла разобрать среди этого гомона несколько фраз, брошенных женским и мужским голосами, наполненных горечью и отчаянием. Они говорили о запрете черной магии, о предательстве, о несправедливости мира, в котором невинные гибнут от рук тех, кто гонится за могуществом. О том, что возмездие неизбежно настигнет тех, кто заслуживает наказания. В ответ им третий, явно мужской голос, лишь ядовито рассмеялся, будто чужие страхи и мучения были для него источником удовольствия. Что-то сказал о том, что шезму не должны были создавать семьи и заводить детей. И снова раздался крик.  Когда Эвтида наконец осознала, что родителями Амена были черномаги, ее руки уже давно дрожали. Тряслись, как тонкие листья на промозглом ветру. В горле пересохло, и слюна стала вязкой, словно густая смола, которую невозможно проглотить. Из дверей вышел высокий мужчина, чьего лица она не смогла разглядеть. Он не пытался сбежать или скрыться. Лишь осмотрел сад, будто пытался отыскать сына глазами. Проверить, хорошо ли тот спрятался и не настигнет ли его надвигающаяся беда. Вслед за ним из дома выбежала фигура, скрытая под черной тканью. Лицо его трусливо укрывала обсидиановая маска, а в руках был зажат острый кинжал.  Эва схватилась за ближайшую опору, чувствуя, как страх сковывает все тело. Ей казалось, что в следующую секунду ноги ее подогнутся, и она рухнет на землю, не в силах вынести ужас от происходящего.  Черномаг, не говоря ни слова, замахнулся кинжалом и с силой погрузил его в спину мужчины, точно до самой рукояти. Алые брызги окропили светлый камень под ногами, разбрызгиваясь по мозаике, и маленький Амен, вцепившийся в колонну, с ужасом наблюдал за этой страшной картиной. Его глаза, широко раскрытые от ужаса, впитали каждую деталь — как лезвие вошло в тело, как отец его пошатнулся и рухнул на колени, а потоки крови стекали по его одежде, собираясь лужами на земле. Чужая боль разрывала сердце Эвы, словно бы душу безжалостно кромсали на куски. Больше всего ей хотелось подойти к ребенку и закрыть ему глаза. Сделать хоть что-нибудь, чтобы этот кошмар не преследовал его всю оставшуюся жизнь, сводя с ума.   До ее ушей словно издалека донесся надрывный крик. На улицу выбежала красивая женщина с длинными каштановыми волосами и бросилась к окровавленным телу. Она уже знала, что муж мертв, и она станет следующей. Плакала, прижимая к себе его бездыханное тело, и, стиснув зубы, изо всех сил старалась не смотреть туда, где в укрытии затаился их маленький сын. Она не могла позволить себе показать ему свою слабость, знала, что эта сцена станет его самым страшным воспоминанием, и хотела уберечь его хотя бы от последнего удара. Следуя за ней, из дома появилась другая фигура поменьше, и Эвтида с ужасом узнала в ней Реммао. Еще юный, ее наставник, даже не дрогнув, смотрел за тем, как его собственный учитель расправлялся с целой семьей таких же, как они сами. Черномагов, повинных лишь в том, что встали у них на пути.   Эва хотела плакать, но слезы не приходили. Лишь жжение в глазах с каждой секундой становилось все более невыносимым. Сама того не ведая, она забралась в самую глубь и теперь не знала, что делать дальше. Правда, как тяжелый камень, легла на ее душу, переворачивая все, что она знала до этой минуты. Она инстинктивно попыталась ухватиться за что-то, за любую мысль, за любой образ, который мог бы вывести ее из этого мрака. Но вместо этого она погружалась все глубже, как будто эта чужая память тянула ее за собой, не позволяя вырваться. Время мелькало перед глазами Эвтиды, и она, словно парализованная, не могла отвести взгляда от того, что видела. Перед ней разворачивалась история, полная боли и одиночества, в которой Амен рос, погруженный в мир чужой ненависти, где не было места ни теплу, ни состраданию. Она видела, как мальчика забирали в приют. Как каждый день он впитывал в себя ядовитые слова взрослых, внушающих ему, что его родители были воплощением абсолютного зла, которое он обязан истреблять.  Наблюдала, как год за годом из этого ребенка вытравливали все человеческое, словно изгоняли из него саму душу, оставляя лишь оболочку, готовую исполнять приказы. Улыбка исчезала с его лица, глаза потеряли свой блеск, а сердце медленно остыло, превращаясь в камень. Амен переставал быть человеком, становясь лишь послушным орудием в чужих руках. Инструментом для исполнения чужой воли. Из ее груди вырвался нечленораздельный звук. Стряхнув с себя чужой сон, Эва вскочила на ватные ноги и схватилась за голову, до боли оттягивая волосы.  Казалось, трясло каждую клеточку ее тела. Холодный пот стекал по вискам, спине и шее, смешиваясь с солеными каплями на щеках, которые она даже не осознавала. Мир вокруг плыл, сливаясь в хаотичное месиво звуков и образов, и она не могла понять, где заканчивается чужая боль и начинается ее собственная. Воздуха не хватало, и каждый вдох давался с трудом, словно что-то невидимое сдавливало ей грудь. Зачем только она сделала это? Позволила себе заглянуть дальше положенного. Туда, где ей было не место. А теперь все, что было когда-то прочным, распадалось на куски, и девушка не знала, как собрать их обратно.  Да и стоило ли?   Эвтида сомневалась, что хоть когда-то сможет выбросить увиденное из головы. Сделать вид, что ничего не было. Что не видела того, что скрывалось за безжалостной маской предводителя кровавой охоты. Причину, по которой Амен стал тем, кто он есть. Трагедия, выжегшая его душу, теперь отпечаталась и в ее сознании, не позволяя больше слепо его ненавидеть. Она не могла просто забыть. Не могла стереть из памяти жестокую правду о том, как маленький мальчик, потерявший все, постепенно превратился в того, кого мир знал как верховного эпистата. И Муса... О незримый бог!  Эва зажала рот дрожащими ладонями, чтобы больше не издать ни звука.  Теперь тяга Амена к мальчику больше не казалась ей странной. Не была больше ни игрой, ни притворством. Он лишь увидел в одиноком и потерянном ребенке себя и захотел дать ему будущее, которое у него самого было отнято. Это было больше, чем простая жалость. Это было отчаянное стремление исправить хоть что-то. Спасти чью-то душу, когда сам он был уже слишком далеко, слишком глубоко погружен во тьму, чтобы отыскать путь назад. Она судорожно перевела взгляд на кровать. Туда, где будто ничего не случилось, на подушках лежал эпистат. Его красивое лицо оставалось бесстрастным, как мраморная маска, и только длинные белые ресницы едва заметно подрагивали во сне. Он все еще спал, не заметив ее бесцеремонного вторжения. Широкая грудь вздымалась и опускалась в такт размеренному дыханию и, казалось, не существовало ничего, что могло бы его потревожить.  Каково это — нести в себе такой груз? Быть тем, кого боятся и ненавидят, и при этом чувствовать себя абсолютно одиноким? Каково это — стремиться защищать других, когда сам ты давно потерял всякую надежду на спасение? Эва поспешно отвернулась.  Было страшно смотреть на Амена и больше не видеть в нем монстра. За всей этой жестокостью и реками пролитой крови видеть лишь человека, пережившего боли не меньше, чем она сама.  Ей не хотелось признавать это. Куда проще было бы ненавидеть охотника, не видя в нем ничего, кроме бездушного чудовища, олицетворяющего собой все зло в этом мире. Но теперь она знала слишком много. И это знание жгло изнутри, словно кислота. Нужно было уходить. Немедленно. Тихо, стараясь не издать ни звука, Эвтида отступила к двери, чувствуя, как острая дрожь пробегает по позвоночнику. Старая деревянная доска едва слышно скрипнула под ее босыми ногами, и она замерла, задержав дыхание. Амен не шелохнулся. Не медля больше, она тихо скользнула за дверь, прикрыв ее за собой с максимальной осторожностью, и бросилась в сторону госпиталя.